Весна 1036 года выдалась скорой и теплой. Снег сошел уже в марте, талые воды насытили окрестные водоемы, поднялось и гнилое болото посреди Молохова урочища.
Огромный медведь с заплесневевшей чахлой шкурой проснулся в своей берлоге, которую резкая оттепель превратила в маленькое озерцо. Сначала он ворочался и кряхтел, пытаясь опростаться и выбить из себя засохшую пробку кала. Затем выбрался на свет и принялся набивать утробу свежей порослью вкусной и сочной травки.
Голод. Весенний голод не шутка – впалые бока требовали пищи. Медведь сначала шатался вокруг старой берлоги, а затем принялся обходить свои прошлогодние угодья в поисках падали – на стремительную охоту у него не было сил, а падалью полакомиться голодной весной любому косолапому за радость.
Промышляя по лесу, медведь водил кончиком носа – принюхивался.
Раньше это заброшенное человеческое жилище зверь обходил стороной, но сейчас в поисках пищи он неосторожно приблизился к ветхой избушке и, подчинившись природному любопытству, хватанул мощными когтями по бревенчатой стене.
Избушка дернулась, как от острой боли, затряслась и залепила медведю иссохшей ставенкой настоящую трескучую оплеуху, совсем не ожидавшего движения в этом безмолвном мире. Хищник опешил, присел на задние лапы, попятился и не оглядываясь побежал обратно в чащу, в свой привычный и такой понятный мир, а она… она проснулась.
Медленно-медленно: не вскинулась, не побежала, продолжала тихо лежать возле окошка на окривевшем дощатом полу своей избушки, ощущая привкус пыли и тлена во рту.
«Не может быть! Я же умерла…»
Заваленное слипшимся хламом и скомкавшейся пылью скрюченное тело даже не угадывалось. Разрозненные и спутанные мысли хаотично сплетались в клубок:
«…или нет?»
От страха, накатившего на израненную душу, девушка дернулась и попыталась сесть. Не получилось.
Другие чувства проснулись не сразу, но уже через час очнувшаяся чаровница ощутила голод и холод. Она с трудом пошевелилась и все-таки уселась, с удивлением рассматривая растопыренные пальцы рук.
Встряхнув черными космами, ведьма схватилась за старую сухую кадку и с вырвавшимся из груди сиплым выдохом поднялась.
Встав на ноги, Баба Яга шатаясь поковыляла к дверце.
Она все вспомнила! Ее хотели сжечь эти противные бородатые мужики с факелами! Страшно-то как!
Но сейчас во дворе было тихо. Яга толкнула дверь и ахнула. Там, где был тын с небольшим сараем, а дальше справа виднелись дымки деревенских домов, теперь громоздились вековые ели с широкими разлапистыми ветками, плотно облепленные каким-то мерзким мочалом.
Страх мучительной смерти отступил, и она успокоилась – уже не зыркала своими черными глазищами на дремучий лес, на его неявные шорохи и непонятные звуки.
Наконец-то она заметила себя в небольшом пыльном зеркальце.
Приблизив лицо к мутной поверхности, отшлифованной до блеска глади слюды, она медленно стерла с нее пыль и отшатнулась.
Из глубины зазеркалья на Ягу, сверкая бездонными глазищами, взирала настоящая лесная кикимора. Отросшие волосы были покрыты мхом, ветхие, выцветшие от времени клочки одежды свисали с худого тела. На фоне мертвецки бледного лица пылали неестественно алые губы.
Яга облизнулась, кинулась к пыльной полке, где среди глиняных черепков лежали кованные еще Желаном большие тяжелые ножницы. Тугие и рыжие, они не поддались чаровнице, но та заскрипела ровными белыми зубами от натуги и раскрыла их. А потом она кромсала ножницами свою отросшую гриву, одновременно успокаиваясь и возбуждаясь.
– Как же это, – бормотала себе под нос Яга. – Видать, Чернобог сдержал свою клятву.
Ведьма натаскала хворосту, затопила отцовскую печь, набрала из кадки дождевой воды. Поднимая в воздух полувековую пыль, принялась искать большой казан и нашла.
Нагрев воды, девушка сорвала с себя лохмотья, осталась нагая и прямо в избе принялась смывать с себя заскорузлую грязь. Она долго полоскала волосы в черной воде, сливая ополоски снова и снова.
Наконец-то она согрелась и отмылась от предсмертного ужаса.
Следующие несколько рассветов и закатов бледная дева вновь обживала свое забытое людьми жилище: выметала избу, разгребала хлам, собирала уцелевшие горшки, крынки и склянки.
Теперь очаг не затухал.
Древний леший, обрадованный возвращением хозяйки, принес сухих березовых дровишек и придушенного зайца, следом за ним сильный черно-бурый лис притащил в зубах крупную рыбу. Он бережно положил живое серебро на порог ожившей избушки и, взмахнув белым пятном на кончике пушистого хвоста, исчез.
Довольный леший проводил его взглядом и замер рядышком с коряжником в ожидании новых прихотей хозяйки.
В то лето Яга из дикого леса нос не показывала. Она варила новые снадобья и сочиняла другие заговоры. Она по-настоящему наслаждалась обретенными способностями и силами, вспоминала минувшее, иногда замирала и вскрикивала, но пока не решалась покинуть пределы леса. Ходила зигзагами вокруг избушки, то травинку какую куснет, то цветочек расшелушит, то неприметную семечку добудет. Но многого она не понимала, и от этого злилась, накручивая себя до зубовного скрежета.
Черты ее лица исказились, огрубели – по сути, еще молодая женщина, Яга перестала улыбаться, и предстоящие роды страшили ее до мерзлой жути.
Однажды она поняла, что с тех событий, когда горящий факел этих жестоких людей влетел в ее дом, прошла уйма лет.
– Это мой господин спас меня, – не уставала повторять ведьма. – Это он!
Заканчивалось лето, и полетела паутина, провожая последние теплые погожие деньки, заодно намекая на предстоящие роды. Брюхо уже чуть ли в подбородок не упиралось, да и сама Яга чувствовала, что на сносях давно, но когда разрешится от бремени, не знала.
Как водится у всех без исключения дур разных времен и народов, околоплодные воды отошли разом, совершенно неожиданно.
Яга пискнула и неуверенно хихикнула, но с первыми же схватками запаниковала, а затем вдруг замерла с расширенными зрачками, придерживая ладонями круглый живот.
«Мамоньки мои!» – с тревогой промолвила она и улеглась на лежанку, ожидая неизвестно чего.
Роды затягивались. Несколько часов подряд плод не хотел покидать утробу матери, в которой он уже один раз умирал, чтобы вновь возродиться спустя 45 лет. Схватки накатывали волнами, иногда ослепляя режущей болью. Тело женщины инстинктивно готовилось к родам, трансформируя и расширяя родовой проход.
Ведьма плакала и кричала. Она свалилась вниз с лежанки и то заламывала руки, то, закрыв глаза, скребла ногтями плахи пола.
Время тянулось, но теперь боль, тупая и ватная, уже не сводила с ума. Яга поползла по дубовым доскам к печи. Она не догадалась поставить ковш с водой поближе и теперь, ослабевшая, не могла дотянуться до него, чтобы испить водицы и хоть чуточку восстановить силы.
Яга протяжно выла, распугивая всех земных тварей в округе на целую версту. Она лупила себя по животу березовым поленом и мечтала только о том, чтобы эта пытка поскорее закончилась.
От неуемного гнева и боли измученной ведьмы над избушкой на курьих ножках закручивалась черная спираль тяжелых туч, громыхающая и вспыхивающая. Гнулись верхушки старинных елей, срывалось мочало с их ветвей и закручивалось, растрепываясь. Ураган поднимал в воздух ворохи прелой листвы и пожухлую траву. Жесточайший шторм разрывал на части деревья и коряги, перемалывая их в щепки и труху.
Ребенок не мог выйти из матери – наружу, в Явь, в жизнь. Яга чувствовала, что он сейчас погибнет, а вместе с ней и она сама, так по-настоящему и не научившись ни любить, ни жить, ни ненавидеть.
Слезы давно просохли грязными дорожками на бледных и впалых щеках колдуньи.
– Где же ты, Чернобог? – взмолилась Яга. – Помоги мне!
Может быть, он что-то и ответил, но ведьма этого не услышала из-за грохота великой непогоды, воздушным водоворотом вырывающей из сырой землицы коряжистые пни.
И вдруг, в одночасье, ураган затих и угомонился. Опали на захламленную землю поднятый мусор и сор – ягая баба задержала дыхание и вдруг…
Слабый писк появившегося на свет младенца поставил точку в затянувшихся мучениях Яги. Она медленно поднялась на ноги, нашла на колоде тесак, перерубила пуповину, промыла водой лицо и рот младенца, сама напилась вдоволь и, добравшись до лежанки, плюхнулась без сил на тулуп. Небрежно сунув титьку в рот ребенка и подумав о том, что вообще-то у ведьм мальцы не рождаются, забылась на долгое время.
Могучая и вечная Баба Яга родила своего первенца – мальчика!
Зачат он был по великой любви в день летнего солнцестояния, до того как прежняя Ягодка ощутила себя колдуньей-ворожеей.
Теперь же этот розовый комочек сопел у большой сочащейся молоком груди роженицы, а Яга забылась в плотном, туманном сне, не вздрагивая и не шевелясь, только и вымолвила:
– Мальчик…
На следующий день Баба Яга рассмотрела сына во всех подробностях. Она крутила его и так, и эдак, а что с ним теперь делать, не знала.
– Как же он похож на Желана, – недовольно прошептала молодая мамаша. Она хотела было придумать ребенку имя, да, поморщив лоб, вскоре забыла об этом.
Намаялась Яга со своим первенцем!
Всю осень и последующую зиму тряслась над ним – хворал младенец часто, но ведьма лечила его. Однако мешал он ей, шибко мешал.
Ближе к лету следующего года решила из леса к людям его унести и заодно узнать, что да как в Красатинке. В дорогу собиралась без сожаления. Мальчонку завернула в холстину и амулет на шею повесить не забыла.
Амулет был хоть и деревянный, да непростой, в виде закрученного трилистника – знак Тропы Чернобога! Всю зиму вырезала его из кедровой колобашки. Знала, что сию деревину пальцами шлифовать до блеска надобно, тогда магия сидеть в ней, как в доме отчем будет, долго и надежно. А когда амулет был готов, нашептала ему заклинание для защиты от напастей и болезней, ну и от сглаза людского. Это уже так – на всякий случай.
В то время леший Аука забредшего охотника заломал, так Баба Яга не сплоховала – кожаный ремешок из сумы бедолаги вырезала. Красивый такой! Промыв и высушив амулет на майском солнышке, Яга привязала его к шнурку и, надев на шею мальчика, воздала хвалу старым богам.
Засунув в рот сына тряпочку с хлебом и солью, собралась в путь-дороженьку. Хотелось, как там серость Красатинская поживает…
Шла неожиданно долго, видать, далеко избушка вглубь Молохова урочища забралась.
Выйдя туманным утром к самому краю леса, Яга встала как вкопанная. Разрослась Красатинка! Пахло скотом и печью – ведьма долго водила длинным носом, как княжеская охотничья псина.
Решилась – вышла из подлеска на поскотину, подалась к спящим людям, перебирая дворы.
Этот дом не подходит – убогий сильно, этот тоже – собаки злые, следующий темный, ощерившийся колючим палисадником, другой окружен высоким забором, а вот новый дом сверкал милыми сердцу резными петухами: синим и красным. От избы за версту шел запах пирогов, а внутри ворковал приятный голос молодой женщины.
«Тут», – решила ведьма и, взглянув на прощание на своего сына, оставила плетеную корзину с младенцем на чистом, выскобленном крыльце.
– Соколик мой! В деревне тебе будет лучше, чем в лесу, – прошептала ворожея. Быстро поцеловала сына в розовый лобик и ушла, оставив в корзинке той плашку серебра для будущей мачехи Сокола.
– Так лучше, так лучше, – повторяла она до тех пор, пока не услышала, как тот самый красивый грудной голос женщины-хозяйки вскрикнул и позвал мужа.
– Дите! В корзине дите! – кричала селянка. – Мальчик! Господь послал нам ребенка!
Баба Яга сначала вроде бы даже хихикнула в кустах, а затем неожиданно для себя всхлипнула, размазала слезы-сопли по лицу и, завернувшись с головой в серую хламиду, потопала обратно в глушь, в лес, домой, к избушке на курьих ножках, прихватив по дороге заблудшую курицу-пеструшку «для супу».
Промаялась две недели, даже попробовала выть на луну, подобно волкам сереньким, все вещи сыночка нюхала, но так и не успокоилась. Пошла к трону Чернобога, уж он-то поговорит с ней, подскажет. Попила на дорожку настойки травяной и подалась. День и ночь искала трон Чернобога, нашла с трудом, а каменный путь и вовсе только на обратном пути сыскала.
Там, у заклан-камня Баба Яга выпучила глаза – ее сакральная жертва, красавица Преслава, невинно убиенная завядшая невеста по-прежнему лежала на черном жертвеннике. Рядом с ней, на доле дожидалась новой смерти жадная Скверна.
Яга бухнулась на колени и поползла униженная к дубовому трону ее бога – приползла и давай поклоны отвешивать. Молилась Чернобогу долго, истово, бестолково. Все думала, что сейчас владыка обязательно явится посмотреть на свою самую преданную жрицу. Но бог мертвых не снизошел, не явил своего жуткого облика. Яга замолкла, терпеливо ожидая Чернобога, но отшлифованный временем трон оставался пуст.
Посеревшее лицо ведьмы исказилось от злости.
«Почему он так поступает со мной?»
Яга схватила Скверну и с ее помощью с легкостью отсекла длинноволосую голову полвека назад усопшей Преславы.
«А где же наш женишок? Помню, помню, где-то рядом он сердце свое потерял».
Нашла по памяти – как тут забудешь? Прах Желана лежал неприглядной кучкой костей с желтым черепом рядом с заросшей тропой. Забрала и его.
Еще по темноте отправилась в обратный путь, царапая ветками нос и щеки. Вспомнила колдунья о своих новых чарах и включила магического светляка.
Этот призрачный, мерцающий свет до самой утренней зори освещал бредущую по волшебному лесу жуткую согбенную женщину в серых лохмотьях, которая несла в руках две истлевшие, отрубленные головы. Черный кривой кинжал с бриллиантовыми вкраплениями был запросто заткнут за простой пояс путницы.
Растрепанная и лохматая Баба Яга вернулась к избушке. Завалилась на лежанку и провалилась в сон, бросив перед этим головы несостоявшихся супругов в угол у печи, будто крупные репы с огорода.
– Завтра же на колья посажу. Пущай повисят головушки, как рыбы запеченные на рожнах, – довольно промямлила она и забылась от усталости и переживаний.
О сыне своем она больше и не вспоминала. Хотя, может быть, и вспоминала, да помалкивала.