Триста лет верховодила баба Яга в пределах Нави, суды учиняла, иногда расправы, а иногда и миловала, как Еленку Глинскую – всякое случалось, но настал тот миг, когда устала она от забот владычьих, устала от мертвяков да грешников. От безбожников устала и от обманщиков в рясах и подрясниках, у которых бог на языке, а червоточина да изъян на душе, а сатана в животе.

Надоело богиней быть, захотелось спокойного, милого сердцу счастья и тишины в лесной глухомани с груздями да земляникою. Захотелось домой, в избушку на курьих ножках, к печке, к лешему, чтобы глазоньки век не видели краснозадых рогатых чертей с темными демонами, да мохнатых упырей с противной нежитью.

– Домой, хочу домой! – десять лет кряду повторяла каждое утро Яга, а решившись в миг, повелела собрать все свои пожитки и в отчий дом вернулась, в Молохово урочище. За себя не назначила никого – не оглядываясь, ушла в Явь через башню за Калиновым мостом и в избушке вновь поселилась.

За триста минувших лет ничего в дремучем лесу не изменилось. Мнимый круг с черепами по кругу по-прежнему охранял от чужого присутствия окаменевшую от пролетевших веков избушку на курьих ножках. Одно плохо – Яга снова стареть начала, да только этот факт ее больше не смущал. Что уж тут теперь поделаешь – лишь бы не в Навь.

Заструился дымок над старой крышей, заскрипел радостный Аука, снова чернобурый лис прибегал с куропаткой в зубах, снова косяки журавлей закричали с осеннего неба – все вернулось на круги своя. Яга жадно вдохнула запах прелого леса да пошла спать на лежанку. Она наконец-то вернулась.

И вновь годы ручейком потекли. Десятилетия сменяли одно за другим, в какой-то уже неважный миг и век миновал, а время текло дальше, наматывая годы на старость вечной ведьмы.

Баба Яга устала. Притомилась вся, изнемогла. Жизнь эта извечная рыбьей костью в горле поперек застряла – воткнулась там и рвет темную душу.

Почитай, сто пятьдесят годков, как из пределов Нави выскочила. Уже и древняя дубовая ступа, отшлифованная временем, валялась в кустах жгучей крапивы – заброшенная, никчемная, ненужная. Баба Яга даже позабыла о ней. Хотя нет – на Зеленые святки вспомнила разок, да вот суставы разболелись – ломит, корежит. Правая нога совсем истерлась до желтой костяшки. Да и на левой ступне почернели пальцы – иссохли. Страдала Яга, шибко маялась: и от хворей старого человека, и от одиночества. Цыпонька уже как четыреста лет издох, поговорить не с кем.

К той стародавней зиме мудрый ворон был уже совсем седой до белоснежной чахлости оперения, не мог сам удерживаться на когтях – крепился еще, дрыгался, но завалился на бок.

Баба Яга подскочила, налетела, с неожиданной нежностью обняла, приподняла старую птицу, заворковала. Жесткая и омерзительная душа надломилась, и тогда великая ведьма завыла – разучилась она плакать, давненько уже все слезы повысохли.

Несколько часов величайшая колдунья не отходила от умирающего ворона, тряслась над ним, пыталась напоить по капельке, что-то нашептывала, все верила, что ее Цыпонька сейчас распахнет крылья, покряхтит, поскрипит и промолвит:

– Я, госпожа, верный.

Но в тот страшный год, в тот морозный день, в тот неурочный час он умер, бросил ее рыдающую, только и вымолвил напоследок:

– Бедненькая ты моя…

И тогда застывшая и окаменевшая Баба Яга заломила руки и завопила от горя.

Крутанулась на месте – встрепенувшиеся черные лохмотья показались крыльями смертельно опасной ночной фурии. Выбежала она на хрустящий наст, обожглась стужей, расширенными от хрустальной темноты зрачками уставилась на огромную луну с ее скорбным и, как Яге показалось, кричащим ликом.

Вопль, раздавшийся над древним Молоховым урочищем, перелетел через заснувшую подо льдом мертвую топь, отразился от заснеженной лесной кромки на том берегу, вернулся троекратным эхом, на миг разбудив лесных обитателей. Где-то рядом протяжно завыл волк – натружено и тоскливо, как будто бы мертвечину почувствовал. Ему вторили новые глотки, и вот уже две или три волчьих стаи принялись оплакивать умершего ворона.

С тех пор Баба Яга только и шипела по углам, да взрыкивала, как зверушка какая-то.

А ныне века миновали, и вот вспомнился старый друг Цыпонька! Ведьма попыталась улыбнуться думкам своим, да скривила беззубый рот, вздохнула только – сипло и слабо. Очаг потух, и она, скрючившись в три погибели, потянулась за веником каких-то сушеных трав, да так и замерла. Надолго – то ли задумалась, то ли, притомившись, задремала.

Три мнимых круга, возведенных ворожбой вокруг избушки еще в первые жизни, по-прежнему защищали ее, отводя чужой взгляд и заставляя лихой и простой люд блуждать и сворачивать с пути. Но в этот раз что-то пошло не так – над верхушками елового леса пронеслись два самолета.

Баба Яга открыла глаза и закудахтала, как наседка:

– Чтой-то? Чтой-то? Давиче шумело, а нонче летает ктой-то?

Выползла на июньскую вечерку, задрала голову. Опять рычащее перекрестье со свастикой на боку пролетело.

– Матушки-батюшки! – всплеснула руками колдунья. – Да неужто человеки летать научились?

Она взяла клюку да поковыляла в лес: ягодок собрать, травинку какую, грибок беленький. И удалилась-то недалече, и поклоны землянике устала отвешивать – слепая ведь совсем стала, но этот любимый запах почуяла сразу. Затрепетали крылья ноздрей – кровью запахло!

А ведь рядом, на болотах, крики чьи-то! А когда раздались выстрелы, поняла, что чья-то смертушка бродит недалече. Смерть и к ней приходила: постоит, погрустит да и уходит. Баба Яга и просила ее, и умоляла забрать с собой, и умащивала жертвами животных и не только… Бывало и разбойника лихого на заклание отправит, но смерть положит руку на плечо ведьмы, скорбно помолчит, заберет душу очередной жертвы, а затем отрицательно покачает головой в капюшоне и уйдет, не оборачиваясь.

Баба Яга ее многажды призывала, да все без толку. Не могла смертушка забрать ее, не получалось. Запретили ей. Давно запретили – строго-настрого.

В нелегких раздумьях Яга поковыляла восвояси, к избушке своей, почерневшей от прошедших десяти веков. Бревна ее давно превратились в камень, уже и не шевелилась милая – поскрипит иной раз да ставенкой хлопнет, жаром очага дыхнет, а то и пылью чихнет – вот и вся жизнь.

Ведьма свернула с малоприметной тропки, а вот и родной тын с черепами на тычках.

Но запах! Русским духом пахнет!

Опираясь на клюку-посох, Баба Яга медленно вошла в магический круг и застыла в изумлении, обомлела. Перед ней, прислонившись спиной к стенке избушки, на старом бревнышке сидел молодой мужчина с закрытыми глазами.

«Красивый, – подумала она. – Надо же, какой красивый!»

И тут Баба Яга заметила кровавое пятно на его рубахе.

– Кто ты, бедолага? – прохрипела она, обращаясь к непрошеному гостю.

– Здравствуйте, бабушка, – с болью в голосе откликнулся человек.

Прижимая кисти рук к окровавленному боку, он с трудом продолжил:

– Гвардии старшина Андреев, – и добавил: – Саша.

На траве, справа от сапог, чернел вороненой сталью автомат ППШ, тут же валялась забрызганная грязью мятая фуражка с красной звездочкой.

– Так ты воитель? – прошамкала беззубым ртом ведунья. – Раненый?

– Я – красноармеец, – через силу проговорил гость. – Партизанил тут недалеко, а теперь вот наша разведгруппа на большой отряд карателей наткнулась. Тяжелые потери у нас. Я даже не знаю, жив ли кто из моих друзей.

– А каратели-то те, кто такие?

– Враги, – коротко проскрипел зубами молодой мужчина. – Бабушка, я у вас хочу чистой водицы попросить и тряпицу сухую и чистую. Зацепило меня – пуля фашистская под ребра прилетела.

Баба Яга заохала, засуетилась.

«Хоть бы и раненый, но все равно гость в дом пришел в кои веки!»

– Ты, соколик, потерпи маленько – сейчас я тебя попотчую.

Баба Яга прислонила клюку к тыну и загремела глиняной утварью в избушке. Через миг она появилась перед раненным гостем в новом наряде по этому случаю.

Ярко красная юбка до пят, опоясанная кожаным ремешком, собственноручно вырезанным из спины самого Чернобога, расшитая крупным жемчугом, немного оттеняла красоту ремня. Ремень был украшен золотыми подвесками из драконьих зубов. В каждый такой зубик был помещен крупный бриллиант. В руках она держала крынку с отваром и широкий кусок какой-то рептилии.

– Нако, отпей, Сашенька. А этот лоскут к ране прижми – глядишь, и полегчает.

– Рана плохая. Умру я. Так и не дожил до победы над фашистскими нелюдями.

– Что ты! Что ты! – запричитала ведьма. – Сейчас будешь как новый рубль. Кожа царицы гадюк Ламии вынет из тебя мушкетную дробину, а живительный навар хоть и противный на вкус, дырку в боку затянет, зашрамит лепо. Потом, ратник, хоть женихайся, хоть супротивника ворожбитого бей.

– Зачем мне женихаться? У меня жена-красавица есть – Ниной зовут, и дочки маленькие имеются. Тосенька и Любушка – беленькие мои цветочки.

– А ворог-то кто? Не печенеги ли? Не хранцузы ли наполеоновые?

– Нет, матушка, не печенеги – эти враги похуже будут.

– Опять душегубы на святую Русь посягнули? – нахмурилась Баба Яга. – И где они, изверги эти?

– Да тут, рядом. На болоте увязли. Мы их хорошо пощипали, да больше их оказалось. Видать, остатки карательного батальона отступают.

Гвардии старшина заскрипел зубами. Не от боли, от ненависти к убийцам детей, женщин и стариков. И Баба Яга почувствовала это, всей своей кромешной душой поверила, поняла, что вот этот красивый, возмужавший в боях парень может, не задумываясь, отдать свою бесценную жизнь, все свое невероятное будущее счастье только за то, чтобы уничтожить этих самых карателей.

– А скажи-ка, витязь мой красный, сколько их там – супротивников-то твоих зложелательных?

– Сколько? – поморщившись, переспросил старшина. – Двадцать или тридцать – не больше. Мы их отряд точно уполовинили.

Неожиданно ведьма зло рассмеялась, а затем замолчала и медленно и зловеще спросила:

– Как ты, Сашенька, молвил, доченек твоих зовут?

– Тосенька и Любушка.

– Ты подожди меня тут, воздухом земляничным подыши, а потом еще из крыночки-то отпей. Глядишь, и полегше будет, а я скоро вернусь.

Баба Яга отвернулась к лесу. Ее тусклые старческие глаза, как будто бы, помолодели – заискрились ужасом смерти, сверкнули дальней звездой во мраке, и понеслась ведьма по Молохову урочищу, едва касаясь летнего разнотравья подвесками из клыков старой виверны.

– Где вы?! – кричала она низким грудным голосом. – Куды запропастились, служаки мои?

Справа откликнулись волки, их шелковистые шкуры переливались на закатных зарницах. Они появлялись один за другим из каждой тени с мимолетным шорохом, и вот уже серая меховая волна бежала рядом с единственным желанием преданно поймать взгляд госпожи. А по левую руку зарычали два крупных медведя и два маленьких. Они подскочили к хозяйке, взрыкивая и скалясь, чуя недоброе.

Ведьма заприметила уродливую сухостоину, надломила ее, схватила мимоходом, порадовалась – палка была похожа на растопыренную куриную лапу.

– Вот ты-то мне нынче и нужна!

Взмахнула Яга подвернувшимся лесным посохом, запрыгнула на самого большого медведя и крикнула:

– Дальше!

Собралась лесная армия, сгрудилась дикими защитниками, а во главе она, страшная и прекрасная – Великая Ведьма! Богиня лесная!

Мелькнули первые камышины, повеяло затхлой сыростью, а там и сплавина болотная зачавкала. Примолкла звериная свита, навострила уши торчком, припадая к земле и прижимая хищные оскалы к траве.

С легким шорохом пестрая армия, почуяв врага, неожиданно возникла перед двумя промокшими насквозь людьми в серой униформе.

– Это они!

Волки, как преданные собаки, смотрели в пылающие огнем, расширенные зрачки ворожеи-повелительницы, а затем кинулись на двоих мужчин, сбили с ног, зарычали, хватая врагов то за ноги, то за шею. Ярые волчата-сеголетки грызли пальцы рук.

Один из солдат негромко вскрикнул от ужаса, но уже в другую секунду уже захлебывался собственной кровью, а второй умер, не успев даже пикнуть.

Соленый вкус пролитой крови привел хвостатое воинство в состояние полного иступленного бешенства.

– Сыскать! Всех до единого сыскать! – прохрипела Баба Яга. – Рвите их, мордуйте! За Тосеньку! За Любушку!

И дикие звери рванулись вперед, расходясь веером перед целой группой новых врагов.

Резкий звук стреляющего автомата разрезал тревожную вечернюю тишину, и тогда звери завыли. В некоторых попадали пули, и волки визжали и крутились на месте, падая в неглубокие ямы и, дрыгаясь, затихали. А иные, истекая собственной кровью, продолжали тянуться к врагу, щелкая клыками.

Вот и заглохло оружие стреляющего врага. Клацнул затвор, и немец с фельдфебельскими нашивками выхватил длинный кинжал. Не переставая верещать, как недорезанная свинья, отмахивался от свалившейся на него внезапной смертельной напасти. Волки кружили вокруг, пока не решаясь напасть на него.

Другие фашисты сбились в кучу и стреляли из всех стволов в разные стороны. Поодиночке не выжить!

Баба Яга на некотором удалении шептала, потрясая и размахивая посохом и кулаком. Поднявшийся вихрь взметнул болотную взвесь, обдав ворогов плотным водяным облаком. Черная, вонючая грязь хлестала фашистов по глазам. Они кричали, но продолжали стрелять.

Гибли лесные защитники, но на место павших зверей подступали новые, и крики человечьи обрывались один за другим.

Из плотной водяной завесой к фельдфебелю с длинным ножом, который крутился на месте с совершенно безумными от стылого ужаса глазами и размахивал лезвием, внезапно подскочила матерая медведица. Не обращая внимания на заточенный клинок, она махнула лапой и вмиг остудила пыл обезумевшего врага. Своими мощными когтями она зацепила бок рыжего фрица и сбила его с ног. Немец заверещал, пополз куда-то в сторону, но медведица прыгнула вперед и вжала его тяжелыми лапами в болотную грязь, а затем раздраженно перекусила врагу шею ниже затылка. От такого зрелища немцы и оставшиеся в живых бандеровцы кинулись врассыпную. Они вязли и проваливались на колыхающейся лабзе

.

Ворог побежал.

Баба Яга хищно оскалилась в слабом подобии уродливой улыбки и зашептала заклинание «Очный мрак»:

– Навались на чужое око курье бельмо, от хилиады бервей в очи ваши вноженных. Синеву прозрачную заслони. Топните во сомраке всегда сущном. Враждебник прокудливый, абье ослепни!

Ведьма надсадно выдохнула последние слова страшного наговора, и с этими звуками враги сами завыли, как волки. Страх сквозил в криках людей – ослепли они, на русской болотине ослепли, в окружении неистовых лесных зверей, которые продолжали рвать их – беспомощных и уже израненных.

Сослепу немецкий офицер рванулся со всех ног в стремлении бежать, спасаться, оказаться как можно дальше от этих заболоченных чащоб, от этой такой страшной и такой непостижимой России, которую он своим высшим, европейским, образованным умом так и не смог понять.

Он еще пытался организовать своих людей и этот бандеровский сброд, но обрушившаяся слепота его полностью деморализовала. Он пару раз споткнулся о крупные болотные кочки, а затем со всего маху прыгнул в улыбающуюся бездонным зевом мертвецкую топь гнилого болота.

Трясина довольно чавкнула, легко проглатывая командира фашистского отряда, и немедленно отрыгнула болотными газами. Но на этом добыча древнего болота не закончилась – еще трое или четверо слепцов оказались в ее власти. Они барахтались и цеплялись за головы своих подельников.

И вдруг все стихло!

Не осталось ворогов, сгинули супостаты.

Еще продолжали утробно рычать возбужденные схваткой звери. Еще поскуливали волчата-сеголетки, почуяв и разыскав убитую в бою волчицу, но и эти звуки скоро стихли.

Черная всадница похлопала по боку своего медведя, на котором восседала все сражение. Косолапый хозяин немедленно повернул окровавленную пасть и заискивающе посмотрел в глаза Бабе Яге.

– Домой, Миша, домой, – неожиданно уставшим голосом прошептала она. – Гость у меня, большой гость! Самый главный!

Медведь захлопнул пасть, склонил голову и побрел по только ему видимой в надвинувшейся темноте лесной тропке. Бережно понес неожиданно покачнувшуюся на хребтине старуху – туда, к избушке на курьих ножках, в глушь, во мрак, домой.

А еще зверь вновь почувствовал кровь. Недовольно фыркнул, но продолжил свой путь.

В кромешной тишине медведь привез свою осунувшуюся, побледневшую наездницу к тыну с черепами, недовольно рыкнул, почуяв человеческий запах, но Баба Яга успокаивающе потрепала шею огромного хозяина леса и промолвила:

– Это свои, Мишенька, свои.

Медведь покорно опустился на землю, чтобы хозяйке было удобнее и легче спешиться. Совсем по-кошачьи Мишка попробовал ласкаться, но Баба Яга незлобиво оттолкнула его тупорылую морду и прошептала:

– Иди, милок, в лес. Иди.

Опираясь на кривой посох, Яга тяжело вошла в магический круг и с удивлением подняла понурую голову. Перед ней стоял гвардии старшина Андреев и держал наперевес свой автомат. Он был готов стрелять и округлил глаза оттого, что никогда прежде ему не доводилось наблюдать косолапых такого огромного размера.

– Сашенька, – выдохнула ведьма, – а я ворогов-супротивников твоих извела всех за кромку. Только вот попали они в меня дробиной окаянной. Прямо в сердце. Остановилось оно у меня и никакое колдовство теперь не спасет – умру я. Из последних сил держусь – на одном мороке Калинова моста. Он меня питает, но долго терпеть не смогу. Веди меня в хату.

Старшина неожиданно здоровый и румяный подхватил ветхую старушку и почти внес в домик.

– Опускай на лавку, – скомандовала затухающая ведьма. – Шибче пошевеливайся, а то силушки уже не осталося…

Андреев аккуратно усадил бабусю и выпрямился, задевая головой низкую притолоку.

– А теперь бери домовину мою извечную. Она там за печью – неси ее сюды.

Воин повиновался. С серьезным усилием достав черный как смоль гроб, старшина смахнул с него облака паутины и, придерживая за локотки, провел уже почти мертвую ведьму к ее последнему пристанищу. В свете чадящей лучины он помог старой колдунье улечься – она пошевелила плечами, как будто искала самое удобное положение тела на лежанке.

– Сашенька, – еле заметно позвала ведьма. – Твои доченьки долго жить будут – не волнуйся за них. А карателей кровавых я повывела всех до одного.

Баба Яга откинула голову в гроб и закрыла глаза.

– Подожди, бабушка, не умирай! – крикнул Андреев. Он заторопился, расстегивая гимнастерку. Он боялся не успеть, опоздать.

Александр быстро отстегнул свою серебряную медаль «За отвагу» и немедля прикрепил ее на окровавленную рубаху ведьмы.

– Это вам за подвиг, бабушка. За то, что уберегли родное русское болото от скотов фашистских.

Баба Яга медленно открыла глаза, благодарно кивнула дорогому гостю, а затем часто задышала и вдруг, набрав полную грудь воздуха, уже не выдохнула – умерла. В который раз умерла. Вот только надолго ли?

Старшина какое-то время продолжал вглядываться в глубину остекленевших глаз старухи и, вдруг опомнившись, с трепетом закрыл ей веки. Соленая мужская слеза сорвалась вниз и капнула на побелевшее лицо Бабы Яги.

– Эх-хэ-хэ, – протянул Андреев, а потом еще долго сидел на березовой колоде рядом с черным гробом усопшей. Думал о войне, о жизни этой противной, о дочках своих, о жене любимой, затем вновь мысль возвращалась к этой неприметной старушке, которая, скорее всего, и есть та самая Баба Яга, о которой сказки сочиняют. Когда дотлевала лучина, он зажигал следующую, а затем еще и еще.

Ранним утром старшина забылся тревожным сном, но уже через пару часов вздрогнул и проснулся, с удивлением вспоминая, где он и как тут оказался. Взгляд зацепился за лицо покойницы, и тогда мужчина решил накрыть усопшую, но найденная тут же грязная тряпица совсем не годилась для этих целей.

Андреев увидел огромный кованый сундук и, памятуя о том, что бабушки всегда прячут в подобных хранилищах отрезы ткани, откинул тяжелую крышку. Найденный там саван удивил. Белоснежная шелковая ткань была расшита разноцветным бисером. Красные трехголовые драконы кружили вокруг какого-то страшного черного человека. Сначала старшина подумал, что на ткани вышит негр, но потом решил, что в русских сказках никогда не упоминались африканцы. Но тогда кто же был изображен на этом красивом покрывале? Кто он, этот человек с совершенно жутким выражением лица?

– Может быть, это Кащей Бессмертный? – вымолвил партизан, но мысль не успел додумать – надобно собираться в путь. Война в самом разгаре, а еще к своим надо выходить. Фриц отступал, и по лесам бродили разрозненные отряды противника.

Андреев в который уже раз ощупал свой бок, куда прилетела фашистская пуля и в очередной раз поразился: ни отверстия, ни рубчика, ни даже пятнышка не осталось.

Покинув избушку на курьих ножках, старшина изумился, рассматривая тын с черепами. Вчера он их и не заметил. Он прошел дальше и сместился-то всего на десять шагов, а, обернувшись, опешил – избушки-то не было. С озадаченным видом он попробовал вернуться, но каждый раз упирался в колючие переплетения огромных разлапистых ветвей древних елей. Лес поглотил странную избушку, и не было к ней возврата.

Старшина Андреев проверил автомат, стянул с головы мятую фуражку и замер. Постоял минутку, понурив голову, и пошел к просвету между деревьями.

Он решил, что обязательно вернется сюда после войны. Он найдет эту таинственную избушку с ее хозяйкой в черном, как темная ночь, гробу. Тогда он похоронит ее по-человечески, чтобы уставшая душа этой смелой женщины не страдала и не металась не упокоенная в этой жуткой глуши.

Он ошибался.

Через месяц, 25 июля 1944 года, гвардии старшина Андреев Александр Маркович погиб в боях за освобождение Польши. Пуля вражеского снайпера пробила его горячее честное сердце.

Историю о встрече с Бабой Ягой в дебрях смоленских лесов и о своем чудесном исцелении он так и не успел никому рассказать. Да и зачем? Нужно сражаться с фашистами – не до сказок было. А дочек своих маленьких: Тосеньку и Любушку он так никогда и не увидел.

А великая ведьма уснула мертвецким сном, укрытая волшебным саваном. Ничто не потревожило ее последующие сорок пять лет…