Глава 4. Земские соборы и народная монархия
Предпосылки появления Земского собора
Во второй половине XV века на просторах Евразийского континента произошло событие, имеющее значение не только для Восточной Европы, но и для всего мира и определившее геополитическую ситуацию как минимум на несколько столетий вперед: Золотая Орда, доминировавшая до того момента на обширных территориях от Днепра до Енисея и Аральского моря, в результате усобиц распалась на несколько государств.
Вместо единого государства появились «осколки» Золотой Орды: Московское княжество, Большая и Ногайская Орды, Сибирское, Узбекское, Казахское, Крымское и Казанское ханства, тут же вступившие в борьбу с друг другом за «наследие Чингизидов» – власть над Евразией.
В этой борьбе победила Москва. В 1480 году князь Иван III Васильевич на реке Угре «перестоял» хана Большой Орды Ахмета, в результате чего это государственное образование, просуществовав всего несколько десятилетий, сошло с исторической сцены. Начатую Иваном III борьбу за гегемонию на Востоке продолжил его внук Иван IV, который присоединил к Московскому царству Казанское, Астраханское, Сибирское и Ногайское государства, сумев переиграть в тяжелой военно-политической борьбе Османскую империю, которая на правах самой могучей исламской державы того времени претендовала на владение мусульманскими государствами, образовавшимися после распада Золотой Орды. Туркам-османам тогда удалось закрепиться только в Крыму, установив протекторат над Крымским ханством.
Как символ преемственности власти ханов (царей-цезарей, императоров) Золотой Орды, Иван III перенял золотоордынский герб – двуглавого орла, древний и священный символ восточных народов, известный еще со времен Хеттской империи (II тысячелетие до н. э.). Легенда о том, что двуглавый орел был привезен на Русь в виде «приданного» женой Ивана III византийской принцессой Софьей Палеолог, имеет позднее происхождение и выдуман вестернизированными историками позднеромановской эпохи, желавшими стереть память о совместной истории русского и татарского народов.
Следующим логическим шагом в закреплении Москвой своих претензий на господство над Восточной Европой было принятие в 1547 г. Великим князем Московским Иваном IV титула царя, равнозначного императорскому и закрепляющему за правителем Москвы не только право суверена над другими осколками Золотой Орды, но и статус представителя интересов всех православных христиан Европы и Востока – то есть тех территорий, которые входили ранее в состав Византийской империи.
Для средневековья это был серьезнейший месседж всем европейским и азиатским правителям, от персидского шаха до испанского короля, о праве «Белого царя» на наследие двух империй – Ромейской и Золотоордынской.
Идеологической основой новой московской геополитики стало религиозно-политическое учение, кратко сформулированное в формуле «Москва – Третий Рим», подразумевавшее не только то, что Московское царство (а с 1552–1554 гг., когда Москва присоединила Казанское и Астраханское царства, де-факто – империя) является наследником Первого и Второго Рима (Рима и Константинополя), но и единственным на земле государством – представителем и защитником подлинного христианства (Православия) в последние апокалиптические (в чем тогда все были свято уверены) времена и потому должна нести истину Христову во тьму неверия и язычества и защищать православных от еретиков и иноверцев.
Русское царство, в соответствии с такой идеологией, воспринималось и его правителем (Иваном IV), и народом как монастырь, в котором каждый человек имеет свое послушание (обязанность) перед государством и его главой, олицетворявшем и представлявшем Бога на земле.
Эта идеология была разработана Иваном IV и его сторонниками (митрополит Макарий, Иван Пересветов) в теории самодержавной власти, или, как еще называл эту власть Иван Солоневич в ХХ веке, «народной монархии».
Такая религиозно-политическая система, в соответствии с христианским учением о соборности, предусматривавшей консенсус при решении всех проблем и вопросов социальной и государственной жизни, требовала и нового социально-политического устройства, выражаясь современным языком – системы постоянного взаимодействия власти и народа, пронизывающей социум снизу до верху.
И такая система была Иваном Грозным построена.
Она включала в себя, прежде всего, гражданское самоуправление на местах. «Излюбленные люди» (общее название выборных должностных лиц на местах) были известны еще с конца XV – начала XVI века, но только при Иване Грозном, с середины 1550-х годов, на значительной территории страны вводится земское самоуправление.
На первом Земском соборе 1549 г. царь объявил «представителям общин, что по всему государству, по всем городам, пригородам, волостям и погостам и даже в частных владениях бояр и других землевладельцев должны быть избраны самими жителями старосты и целовальники, сотские и дворские; для всех областей будут написаны уставные грамоты, при помощи которых области могли бы управляться сами собой без государевых наместников и волостелей».
Целовальники, земские и губные старосты и другие избираемые народом должностные лица выполняли полицейские, судебные, налоговые функции – то есть власть на местах стал осуществлять сам народ в лице своих выборных представителей.
(В XVII веке эта система была разрушена Романовыми, поставившими народных избранников в зависимость от назначаемых из Москвы воевод.)
Параллельно с созданием самоуправления на местах, шло формирование высшего сословно-представительного органа Московского царства – Земского собора. Само слово «Земский» с одной стороны, подчеркивает его отличие от «Освященного» (церковного) собора, а с другой – указывает на представительство выборных всей «земли» – российского государства (вспомним слова из «Слова о полку Игореве: «О, Русская земля, ты уже за холмом» – где речь идет не о каком-то конкретном русском княжестве, а обо всем Русском государстве).
Если правы те представители исторической науки, которые видят логическую связь между новгородским классом своеземцев и Земским собором единого централизованного Русского государства, то можно сказать, что название собора «земским» – малая часть того вклада, который внес в его создание святитель Макарий, бывший до того, как он стал митрополитом Московским и всея Руси, архиепископом Великого Новгорода.
Земский собор стал выразителем соборности, той духовной основы нового социально-политического устройства государства – народной монархии – в рамках которого должны были объединить свои усилия народ и государь.
И надо понять, что речь здесь идет не просто о совпадении интересов народных масс и царя, который совершенно осознано поставил перед собой задачу создания централизованного государства и самодержавной формы правления.
В эпоху европейской централизации, когда феодальные монархии оказались на грани перехода к национальному государству Нового времени, многие властители не брезговали поддержкой третьего сословия на пути «исторического прогресса». Например, Людовик XIV, который «и к подлому крестьянину в хижину заходил», если этого требовал его «политик». Но то, что сделал Иван Грозный, принципиально отличалось от «политик» французского короля и других коронованных особ Европы.
Он оказался тем редким правителем, который смог протянуть народу руку искренней дружбы и союза через головы придворного окружения. И, как ни удивительно, это было обусловлено пониманием Иваном Грозным уникальности своего статуса: царь считал себя одним из немногих в мире правителей, чья власть от Бога (ставшего «государем не многомятежным народным хотением, а волею Божьей»). При этом и народ считал своего «Белого царя» образом божьим на земле, помазанником (христом) Божьим. Для русского царя с этой точки зрения разница между боярином и холопом была несоизмеримо меньше, чем разница между боярином и им самим – и в этом смысле он был демократ.
Нация на уровне «бессознательного» видела в своем царе «выразителя народного единства и символ национальной независимости», что подтверждает подлинно демократический характер его власти. В то же время, как самодержец, он получил власть от Бога и потому не зависел ни от каких авторитетов и политических сил в стране и действовал в общенациональных интересах, ибо других у народного монарха быть не могло. Россия была его отчим домом, и он был в этом доме хозяин, а не временный гость; слуга Богу, отец народу, милосердный к врагам личным и грозный к врагам Отечества.
Эта совокупность религиозных и личностных установок как царя, так и народа и определила форму общения народа и власти на Руси – Земский собор, высшее сословно-представительное учреждение Русского царства с середины XVI до конца XVII века.
* * *
Таким образом, совершенно осознано и планомерно высшая власть Российского государства в лице царя Ивана Грозного и святителя Макария создавала на национальном фундаменте традиционного славянского вечевого народоправия и религиозно-нравственной православной основе новую правовую систему постоянного взаимодействия народа и власти (гражданское общество) в форме Земских соборов.
Глава 5. Отличие Земских соборов от западных представительных собраний
Как пишет Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, «Земские соборы были одним из наиболее крупных явлений политической жизни Московского государства XVI–XVII в., представляя собой выработанную в старой Москве форму участия народного представительства в управлении страной – форму, во многих отношениях аналогичную с представительными собраниями Западной Европы, но вместе и отличающуюся от них весьма существенными особенностями. Деятельность этого представительства охватывает собой не особенно продолжительный период времени – лишь 1 1/2 столетия, – но была богата важными результатами. Земские соборы до сих пор не могут еще считаться вполне изученными и разъясненными: научная литература по их истории дает гораздо более суммарных характеристик и гадательных построений, нежели детальных исследований, что в значительной мере объясняется скудостью дошедших до нас источников… Начало представительства в Московской Руси, как и на Западе, совпало с окончательным объединением государства; но источник этого представительства там и здесь был не один и тот же (здесь и далее выделено мной. – В. М.). На Западе представительные собрания выросли из политической борьбы различных сословий и послужили, в дальнейшем своем развитии, ареной для этой борьбы; Земские соборы Московского государства, при своем возникновении, служили не столько политическим, сколько административным задачам».
То, что основной задачей Земских соборов было решение административных задач – точка зрения весьма распространенная в XIX – начале ХХ вв., но едва ли верная. Стоит здесь привести цитату из В. О. Ключевского, отметившего, что в русской историографии существуют два противоположных мнения о характере и значении Земских соборов. «Одни видят в них только вспомогательное орудие администрации, никогда не выступавшее деятельным и самостоятельным двигателем политической жизни, никогда не имевшее собственного направления и потому не оказавшее никакого влияния на ход управления и законодательства; отыграв свою кратковременную и малозначительную роль, земские соборы сами собою исчезли вследствие внутреннего ничтожества, чрезмерной слабости представительного начала в древней России. Другие расположены придавать им важное политическое значение как органу народной оппозиции: служа орудием непосредственного общения государя с землей, представляя интересы народа, соборы, собственно земские выборные, являвшиеся на соборах, противодействовали высшим классам, боярам и духовным властям, которые и уговорили царя Алексея Михайловича не созывать больше соборов; но, прежде чем эти сторонние влияния успели вытеснить их из государственной жизни, земские соборы оказали значительное влияние на законодательство и правительство в оппозиционном противобоярском направлении».
Однако, продолжает историк, «оба эти взгляда неудобны тем, что трудно решить, который из них верен, и даже верен ли который-нибудь из них. Это не значит, что земским соборам приписываются свойства, которых они, может быть, вовсе не имели; но трудно признать верной и ту характеристику, которая составлена из черт нехарактерных, несущественных, хотя и действительных».
И тут стоит задаться вопросом: а какие же черты были характерными и существенными для Земского собора XVI в.?
Конечно, и административные, и политические вопросы решались Земскими соборами Ивана Грозного, но основными были не они, а вопросы справедливого социального устройства русского общества.
На Западе представительные органы выросли, как верно замечает энциклопедическая статья, «из политической борьбы различных сословий», которые, к слову заметить, были вовсе и не сословиями, а классами, вступившими уже изначально в борьбу за свои экономические и политические интересы, что неизбежно вело к расколу общества и социальным катаклизмам.
«Представительные собрания средневековой Западной Европы были вызваны к жизни политическою борьбой и ею же воспитаны. Средневековое западноевропейское государство было сословною федерацией, союзом нескольких державных сословий, державшимся на таком же договоре, каким определяются взаимные отношения союзных государств. Народное представительство служило наиболее обычным средством установки и поддержания союзного modus vivendi в таком государстве. Здесь каждое свободное сословие должно было завоевывать или отстаивать свое место в государстве, и верховная власть принуждена была приноравливаться к изменчивому соотношению соперничавших политических сил: она то мирила их друг с другом, то поддерживала одни из них в борьбе с другими, то защищалась от их разрозненных либо совокупных нападений. При таких условиях представительные собрания получали тем большее политическое значение, чем чаще и откровеннее сословные представители показывали на них зубы друг другу или правительству. Потому прочность политических гарантий, точная определенность конституционных догматов и обрядов как цель и неутолимая политическая притязательность, строгая, неуступчивая оппозиционная дисциплина как средство являются наиболее характерными чертами западноевропейского представительства», – пишет В. О. Ключевский и указывает далее, что некритично переносить эту характеристику западной формы народного представительства на русские Земские соборы не стоит: «…нельзя искать одинаковых свойств в учреждениях, вызванных различными потребностями и имевших неодинаковое назначение».
На Руси Земские соборы созывались Иваном Грозным как всесословные собрания – т. е. собрания не представителей классов, разделенных имущественным положением (отношением к средствам производства), а сословий, различающихся по своему общественному положению и обязанностям перед государством и объединенных общехристианским делом – построением православного государства, стены вокруг Церкви, орудия для спасения души. Соборность, консенсус сословий во имя общего дела, а не борьба социально-политических сил, каждая из которых тянет в свою сторону – вот подлинное отличие Земских соборов от западноевропейских парламентов. Образно можно сказать, что Земский собор отличался от европейского парламента как церковное богослужение от политического митинга.
Другим важным отличием Земского собора времен Ивана Грозного от западного представительства были его состав и структура, которые вызывали и вызывают споры историков.
С. Ф. Платонов считал, что земский собор – это «совет всей земли», состоящий «из трёх необходимых частей»: 1) «освященного собора русской церкви с митрополитом, позднее с патриархом во главе»; 2) боярской думы; 3) «земских людей, представляющих собой различные группы населения и различные местности государства».
Однако В. О. Ключевский, в противовес мнению Платонова, указывает на характерную особенность Земских соборов Ивана Грозного и его преемников в XVI веке:
«Если, забывая общее направление деятельности Земских соборов, всмотреться в перечень членов тех из них, которые были созваны в 1566 и 1598 гг., в их составе заметим очень своеобразные черты. В самом деле, что это за представительное собрание, в котором представителями народа являются все должностные, служащие лица? (Здесь и далее выделено мной. – В. М.) Ведь каждый из бывших на соборе 1566 г. дворян всех статей потому и попал на него, что был исполнителем каких-либо военно-административных поручений редко по выбору дворянского уездного общества, к которому он принадлежал, чаще по назначению правительства, командовал сотней своего уезда, был городовым воеводой или приказчиком и т. п. Каждому из гостей и купцов столицы, подававших мнения на соборе, уже приходилось исполнять по очереди казенные поручения правительства и предстояло опять исполнять их, когда приходила очередь. Это были не столько представители народа, земских миров, сколько агенты военных и финансовых учреждений, т. е. представители самого правительства. Источником полномочий соборного представителя служило гораздо более это официальное, должностное его положение в местном обществе, чем выбор последнего. Очевидно, здесь мы встречаемся с таким своеобычным порядком представительства, при котором правительственное назначение и общественный выбор теряли то острое различие, какое обыкновенно им придается. Такое безразличие двух обыкновенно противодействующих источников полномочий объясняется свойством тех правительственных поручений, которые по выбору общества или по назначению правительства возлагались на земских людей и исполнители которых были призываемы на соборы.
Эти поручения, как мы видели, были соединены не только с личною, но часто и с мирскою ответственностью, что сообщало земскому самоуправлению совершенно особый характер. Если предоставленный земству в XVI в. выбор на должности по местному управлению и можно назвать правом, то это было право очень колючее, обоюдоострое: оно больше обязывало и пугало ответственностью, чем уполномочивало и соблазняло властью. Вот почему далеко не все земские миры воспользовались отданным на их волю самоуправлением: неудобства, какие приносил с собою правитель, назначенный правительством, уравновешивались риском ответственного выборного управления.
Тесная органическая связь соборного представительства с местным управлением, построенным на личной ответственности и мирской поруке, дает понять, для чего понадобилось оно правительству. Земский соборный представитель и помимо собора был ответственным дельцом местного управления.
Самая важная для правительства особенность такого дельца заключалась в том, что его правительственная деятельность в своих отправлениях была гарантирована личною ответственностью и общественным поручительством».
* * *
Таким образом, на Земских соборах Ивана Грозного присутствовали такие делегаты, которые уже были избраны населением как ответственные лица местной администрации, которые пользовались доверием и царя, и народа. Будучи представителями государства, эти административные деятели являлись одновременно и выборными от народа, или, говоря современным языком – народными депутатами. Земский собор был един в двух лицах – и как народное представительство, и как некий государственный совет, состоящий из должностных лиц, призванный и решать важнейшие вопросы, и воплощать в жизнь свои же решения. Земский собор состоял из самых доверенных представителей гражданского общества, являвшихся в то же время доверенными представителями государственной власти.
Глава 6. Народная монархия
В указанных выше особенностях Земского собора и было коренное отличие, определившее разницу в векторе развития Востока и Запада Европы в Новое время. Здесь надо отметить, что и поныне используется нелепая терминология, в соответствии с которой «древняя» (она же «средневековая») Русь существовала, якобы, вплоть до XVIII в. Например, учебное пособие для вузов «История и культурология», без тени смущения заявляет: «В истории средневековой Руси прослеживаются три периода: I – древнейшая история Русского государства со второй половины IX в. до 30-х годов XIII в.; II – вторая половина XIII–XV в.; III – начало XVI–XVII в.»).
Такое деление нелепо потому, что Россия, как и весь остальной европейский мир, вступила в XVI в. в эпоху Нового времени. Ремесленное производство стало мелкотоварным, появилась хозяйственная специализация различных областей, а следовательно, и рынок. Например, известный деятель середины XVI в. иерей Сильвестр имел в Великом Новгороде мастерскую, в которой трудились наемные работники – иконописцы и переписчики, а продукцию он сбывал не только в России, но и иноземцам, причем широко использовал в торговых делах кредит (см. 64 гл. «Домостроя» по Коншинскому списку).
Переход России в Новое время характеризуется изменениями в общественной, экономической и культурной жизни. Становление самодержавия, политическая, религиозная, юридическая унификация, создание профессиональной армии, единого Судебника, системы школьного образования, почтового сообщения, местного выборного самоуправления, открытие типографий преобразили Московское государство. В рамки этих преобразований Нового времени в России вписывается и появление Земского собора.
Энциклопедический словарь так характеризует этот процесс: «С того времени, как северно-русские княжества собрались под власть великого князя московского, преобразившегося в царя, возникла потребность в большем государственном единстве, в более близком знакомстве правительства с населением, его нуждами и средствами, которыми определялись и задачи государственной власти. Выработавшаяся ранее в Москве система дробной местной администрации не только не удовлетворяла этой потребности, слишком мало стягивая население к одному центру, но, будучи в своем происхождении основана на началах частного права, требовала коренной реорганизации. Последняя стала совершаться в смысле проведения строго-государственного принципа в управление, причем правительство, располагая слишком малыми силами, средством для проведения новой системы избрало возложение государственной деятельности на местные общины и их выборных представителей.
Завершением этой системы и вместе с тем органом, связующим все ее отдельные части, явились Земские соборы. Они не были преемниками вечевых собраний древней Руси, как это иногда утверждают; эти последние уже с XIV в. прекратили свое существование в Московском княжестве, да и основания веча и собора были совершенно различны: вече составлялось из всего населения области, собор был учреждением представительным; вече обладало полнотой государственной власти, соборы, в период своего возникновения, выступают лишь в совещательной роли; наконец, участие в вече для населения было правом, участие на соборе считалось обязанностью. Земские соборы были новым учреждением, выросшим на почве новых потребностей и условии государственной жизни. Имя этого учреждения, а может быть и самая мысль о нем были заимствованы из практики духовенства, собиравшегося вокруг митрополита на так называемые «освященные соборы», которые решали вопросы, касавшиеся всей русской церкви, а иногда принимали участие и в правительственной деятельности князя и его думы. Но сущность Земского собора вряд ли могла быть заимствована из церковной жизни, тем более что самое учреждение это не явилось сразу с вполне определенной и неизменной физиономией, а пережило несколько эпох, в течение которых изменялось не только его значение, но и организация и даже принцип, лежавший в его основании».
Можно поспорить с утверждением автора статьи об отсутствии преемственности между вечем и Земскими соборами, тем более, мы знаем теперь, что отнюдь не все население области участвовало в вечевом собрании. Но несомненным является положение о том, что Земский собор в момент возникновения не обладал той полнотой государственной власти, которую имело вече (хотя на вершине своего развития Земский собор исполнял функции общенационального правительства и высшего суда, как это будет показано ниже). Это и понятно: Земский собор появился в эпоху, в корне отличную от домонгольской эпохи. Древнерусское государство (т. н. Киевская Русь) и Московское царство были двумя разными цивилизациями, настолько же разными, насколько отличались друг от друга впоследствии Российская империя и Советский Союз.
Карамзин отмечает европейский характер Киевской Руси. Платонов пишет, что до установления монгольского ига «политическое устройство Киевского княжества было неустойчиво. Это была совокупность многих княжений, объединенных одной династией, единством религии, племени, языка и народного самосознания. Составленное из многих племенных и городских миров, это княжество не могло сложиться в единое государство в нашем смысле слова, и в XI веке распалось».
Таким образом, в условиях господства признанного Рюриковичами принципа родового владения Русью, лествичной системы наследования князьями престолов различных русских княжеств, когда ни одно княжество не являлось наследственным владением одного княжеского рода, разгоравшейся междоусобицы, вече той или иной «земли» было единственной твердой властью, привязанной к определенной территории.
Попытки князя Андрея Боголюбского и его сына Всеволода Большое Гнездо установить на Северо-Востоке Руси самодержавие, не смогла переломить центробежную тенденцию и Русь рухнула в кровавую братоубийственную войну всех против всех, за которой последовал распад единого тела страны, когда раздробленность дошла до того, что в одной деревне могли править два или три князя, владения которых состояло из нескольких крестьянских дворов.
Этот процесс распада был остановлен появлением монголов, как считает ряд исследователей – далеко не случайным и инспирированным некоторыми из князей, в частности, Ярославом Всеволодовичем.
Потомки его сына, св. Александра Невского, стали княжить в Москве, ставшей центром создания великорусской народности и собирания нового государства. Процесс формирования великорусской народности отражали изменения в русском языке: «С XIII по XV века он приобрел более чистоты и правильности» не только в письме, но и в устной речи, приблизившись к литературному общерусскому церковнославянскому языку.
На протяжении двухсот лет шла борьба двух политических систем – лествично-удельной и самодержавной, двух партий – аристократической и великокняжеской, пока не завершилась победой самодержавной народной монархии при Иване Грозном.
Первым погребальным ударом колокола по старой политической системе стало событие, случившееся в правление великого князя Василия Васильевича Темного. В 1433 г. восставший против Василия Темного его дядя Юрий Звенигородский сместил великого князя с престола и отправил в ссылку в Коломну. В старые времена все на этом бы и закончилось. Но на Руси было уже другое время. Москвичи практически в полном составе покинули свои дома и отправились в Коломну к своему сосланному князю. За несколько дней Коломна превратилась в многолюдную столицу, а князь Юрий остался в Москве править пустыми стенами и безлюдными улицами. Узурпатор, столкнувшись со столь недвусмысленно выраженным мнением народа, бежал из опустевшего города, сообщив племяннику, что «уступает» ему Москву.
Это историческое событие позволяет сделать предположение, что население Москвы имело веские причины «проголосовать ногами» за своего великого князя. Народ явно устраивала та социально-политическая система, которую создавали великие князья из династии Ивана Калиты, правившие в Москве.
К мысли о необходимости создания такой системы московские великие князья пришли в результате осмысления исторического опыта распада Древнерусского государства и татаро-монгольского ига, под влиянием предстоятелей Русской Церкви (всем хорошо известна историческая роль св. митрополита Петра, св. митрополита Алексия, св. прп. Сергия) и, конечно, не без участия Божественного Промысла.
Сделанные из исторического опыта выводы легли в основу создаваемого потомками святого Александра Невского Московского государства. Принципы, на которых создавалась Великая Россия, заметно отличались от тех, на которых была основана Киевская Русь. Часто историки, страдающие русофобией, называют Россию азиатской страной, но не в силах объяснить конкретно, в чем же заключается наша азиатчина, начинают что-то плести о дураках и дорогах. Что ж, ненависть, как и любовь, наблюдательна. Но дело, конечно, не в дураках.
Если искать аналогии с Московским государством, то действительно, надо обратиться к азиатской древности библейских времен. Конечно, главная черта допетровской, вернее, доромановской Руси – это главенство во всем Православной веры. Свет Христов облагораживал и очищал от примесей все стороны государственной жизни. Однако остальные основополагающие принципы были те же, что в архаических государствах: в Междуречье, Египте, даже доколумбовых государствах Центральной и Южной Америки – ацтеков и инков. Но ближе всего нам аналогия с Ветхозаветным Израилем, той частью его истории, которая протекала до Вавилонского пленения.
Можно выделить несколько общих для всех государств архаического типа определяющих принципов, которые приведены ниже.
Сакральность и самодержавность верховной власти
В древних государствах власть правителя была освящена высшими силами, а он сам либо приравнивался к какому-либо божеству, либо был его «потомком», он владеет властью безраздельно, т. е., самодержавно (фараон, верховный инка, вавилонский царь, древние израильские цари).
Для Московского царства, просвещенного светом Христова учения, в том числе и учения о власти, Государь – Помазанник Божий, он правит самодержавно и не зависит ни от каких социальных групп или партий, но действует в соответствии с законом Божиим во благо всех своих подданных.
Государственная собственность на землю
Земля – Божия, она не продается, а дается всем людям в пользование от имени государства и олицетворяющего это государство самодержца. Как замечательно доказал И. Шафаревич, государства Междуречья, Египет, империя Инков – практиковали государственное землевладение. Земля отдавалась в пользование тем, кто служил государству (причем это были как мелкие служилые люди, так и высокопоставленные государственные сановники) и земледельцам. Характерен в этом случае пример Хеттского государства, чье социальное устройство было удивительно схоже с устройством Московской Руси.
В Московской Руси фонд государственных земель пришлось создавать в ожесточенной борьбе с крупными землевладельцами. На протяжении двух веков шло неуклонное сокращение частного землевладения и развитие поместной системы. Боярские и княжеские владения приравнивались к помещичьим наделам, которые давались только на время несения государственной службы, а с ее прекращением отнимались и возвращались в фонд государственных земель.
Сословная система организации общества
Сословия – социальные группы, различающиеся по своим обязанностям перед обществом и государством, несущие каждая свое особое «послушание» в мирском монастыре-государстве. Земледелец кормит воина и чиновника, воин защищает чиновника и земледельца, чиновник «наблюдает землю» и помогает государю управлять. Особенно важна в этой системе справедливость распределения обязанностей, так как от этого зависит, как разные сословия воспринимают возложенные на них обязанности – как сизифов труд, или как труд во имя общей цели.
Само слово «сословие» напоминает «содружество», «сотоварищество», «сотрудничество», т. е., нечто объединяющее, с ярко выраженным положительным смыслом. Сословия – это государственное тело, живой организм. Сословия трудятся совместно во имя сверхцели, сверхидеи, одинаково важных для всего народа.
В православном государстве это сотрудничество поднимается на еще более высокую ступень. Здесь сословия трудятся во имя такого государства, которое является внешней стеной Церкви, способствуя ее трудам по спасению народа Божьего и, таким образом, работает не просто для какого-либо земного учреждения, а Бога ради.
В отличии от сословий, для которых вопрос собственности есть вопрос второстепенный, имеющий узкое значение «хлеба насущного», необходимого для сохранения жизнедеятельности, классы различаются по своему отношению к собственности и разделяют общество на группы, каждая из которых преследует свои частные меркантильные цели и стремится, ввиду этого, захватить для себя в обществе определенные преимущества, а, потому, вступает в конфликт с другими классами. Это разрушают общество изнутри, ибо «Царство, разделившееся в себе, не устоит».
* * *
Нет сомнения, что московские государи, приступая к строительству своего государства, уже имели определенный план, и неуклонно выполняли его, передавая его от отца к сыну на протяжении столетий. Его важной составной частью было построение справедливого, сословного общества, просвещенного христианским учением.
К середине XV века Московская Русь стала царством, основанном на тех «архаичных» принципах, о которых говорилось выше. Соединение этих принципов с Православной верой позволило создать то государство, которое наши предки называли Святой Русью. Внешним проявлением и подтверждением этого стала бескровная победа в 1480 г. над Большой Ордой.
Но полного развития данные принципы достигли при Иване IV. Именно на их фундаменте начался бурный рост Московского государства в середине XVI века и продолжался до второй половины XVIII – таков был потенциал, заложенный в государственную машину при Иване III, Василии III и Иване IV, раскрытие творческого государственнического потенциала русского народа, призвание его Иваном Грозным к соработничеству в государственном строительстве, в том числе и через Земские соборы. Школа Земских соборов и местного самоуправления не только позволили народам России, оставшимся без высшего руководства, сорганизоваться и изгнать интервентов в Смутное время, но и стать победителями в многочисленных войнах XVII–XVIII веков с Польшей, Турцией и Швецией, дойти до берегов Камчатки и Аляски, построить самое большое государство планеты.
Глава 7. Земские соборы в правление Ивана Грозного
Сколько всего созывалось во время правления Ивана Грозного Земских соборов – точно неизвестно. Исследователи насчитывают от 4 до 10 соборов, часть которых документально не подтверждена:
1549 г. «Собор примирения».
1551 г. «Стоглавый собор» (церковно-земский).
1564 г. Предположительно, собор об учреждении опричнины.
1565 г. Собрался в отсутствие уехавшего из Москвы царя Ивана по инициативе сословий и вёл с царём «переговоры». Реконструируется на основе косвенных свидетельств.
1566 г. Земский собор 1566 года. О Ливонской войне.
1575 г. Предположительно, касательно назначения Симеона Бекбулатовича.
1576 г. Предположительно, касательно снятия Симеона Бекбулатовича и возвращения Ивана IV.
1579 г. Предположительно, касательно Польши.
1580 г. Собор 1580 года (церковно-земский).
1580 г. Предположительно, по польским делам.
Земские соборы второй половины XVI века обсуждали важнейшие вопросы внутренней и внешней политики Российского государства, например, вопросы войны и мира (о продолжении Ливонской войны), налогов и сборов, политического устройства государства. Земские соборы 1564–1565 гг., когда Иван Грозный уехал в Александровскую слободу, были посвящены, как предполагается, вопросам государственного управления и учреждения опричнины. Собор апреля 1584 г. утвердил избрание на царство сына Ивана Грозного, Федора Ивановича, а в июле того же года церковно-земский собор решал вопросы ограничения церковного землевладения.
История Земских соборов – это история внутреннего развития российского общества в Новое время, эволюции государственного аппарата, формирования общественных отношений, изменения в сословном строе. В XVI веке только начинается процесс формирования данного общественного института. Первоначально он не был чётко структурирован, и его компетенция не была строго определена. Практика созыва, порядок формирования, состав Земских соборов долгое время тоже не были регламентированы.
И это вполне понятно, так как формирование главного общественного института шло параллельно с формированием новой политической системы Российского государства в момент перехода от Средневековья к Новому времени. Огромную роль в этом сыграл сам царь Иван IV – человек незаурядного ума, один из величайших русских государственных деятелей за всю историю существования Российского государства. Именно он, опираясь на святоотеческое учение о симфонии властей, разработал теорию православного самодержавия.
С. М. Соловьев писал: «Иоанн IV был первым царем не потому только, что первый принял царский титул, но потому, что первый сознал вполне все значение царской власти, первый составил сам, так сказать, ее теорию, тогда как отец и дед его усиливали свою власть только практически».
Замечательный русский религиозный философ Лев Тихомиров (бывший народоволец, раскаявшийся в своих революционных грехах и превратившийся из либерального Савла в самодержавного Павла) так охарактеризовал эту теорию:
«Правильнее было бы сказать, что Иоанн Грозный первый сформулировал значение царской власти и в ее формулировке, благодаря личным способностям, был более точен и глубок, чем другие. Но идеал, им выраженный, – совершенно тот же, который был выражаем церковными людьми и усвоен всем народом».
Иван Лукьянович Солоневич назвал этот идеал «народной монархией», указав в одноименной книге те идеи на которых, как он считает, базировалось в прошлом и будет воссоздано в будущем русское самодержавие: русский национализм, неразрывно связанный с православием, монархическая государственность, основанная на единоличном наследовании престола и опирающаяся на внеклассовое, бессословное общенациональное народное представительство. Такое общенациональное народное представительство и собрал первый русский царь вскоре после своего венчания на царство.
Первый Земский собор – Примирения
В 1549 году царь Иван IV и святитель Макарий созвали первый Земский собор, который получил название «Собор примирения».
С кем собирался примириться (или – кого примирять) русский царь и почему ему для этого понадобилось созывать собор представителей всей русской земли?
Конец 40-х гг. XVI века мог показаться современникам завершением тех смут и боярского беспредела, которые царили в стране на протяжении второй половины 1530-х – 1540-х годов. Кризис начался странной и внезапной смертью Великого князя Василия III Ивановича (†1533), последовавшей за ним попыткой переворота, устроенного его младшим братом Андреем Старицким (1537) и отравлением Великой княгини Елены Глинской (†1538), матери будущего царя Ивана IV.
Восьмилетний номинальный Великий князь остался круглым сиротой. Началось «боярское правление», которое принесло и державе, и простому народу неисчислимые бедствия. Русское государство стало местом насилий и кровопролития. Много лет проработавший в России итальянский архитектор А. Фрязин, бежав за рубеж, рассказал, что бояре «делают жизнь на московской земле совершенно невыносимой». В политике того времени царили заговоры и перевороты. Только ожесточенная борьба между боярами Шуйскими (Рюриковичами) и Бельскими (Гедиминовичами) спасла ребенка на троне и сохранила в целости его владения.
До 1540 г. страной фактически управлял И. В. Шуйский. При нем решения Боярской Думы, в которой он безраздельно господствовал, стали законодательно равны царским указам. Правление Шуйских отличалось хищениями и беспорядками: наместники временщика в городах и весях вели себя «как лютые звери», посады пустели, кто мог – спасался бегством. Беглый народ сбивался в разбойничьи шайки по всем центральным уездам страны. Южным границам угрожали татары и турки, Северо-западу – Литва и Швеция. Государство стояло на грани гибели.
Спасая державу от разорения, часть придворных совместно с митрополитом всея Руси (патриаршество еще не было учреждено) поддержали Бельских, которые в 1540 г. смогли придти к власти. Новое правительство укрепило государственную власть и отразило нападение внешних врагов. После кадровой чистки были отправлены в отставку особо непопулярные наместники городов и среди них «один из самых ненавистных Пскову наместников» – Андрей Шуйский.
Тяжелая рука государства пришлась не по вкусу аристократам. Шуйские встали во главе нового заговора и в январе 1542 г. подняли мятеж одновременно в Москве и в Новгороде – двух крупнейших городах страны. Во время мятежа бояре ночью ворвались в спальню малолетнего Великого князя в поисках своих врагов, а митрополита Иоасафа «с великим бесчестием согнали с митрополии». Двенадцатилетний Иоанн был в ужасе, опасаясь за свою жизнь. Шуйские, опьяненные торжеством победы, потеряли всякую меру. Разыгрывая роль полновластных хозяев, они расхищали государственную казну, обзавелись золотой посудой из царской ризницы, раздавали своим приверженцам чины, награды и вотчины. Иностранные послы уже величали Шуйских «принцами крови», как бы подтверждая их право на престол.
Унижая мальчика, глава мятежного клана Иван Шуйский сидел в присутствии государя, опираясь при этом локтем о постель его покойного отца и положив ноги на царский стул. Впоследствии Иван Грозный вспоминал, что в то время он часто не имел самого необходимого: одежды и пищи. Если такое приходилось терпеть царю, то каково же было его подданным?
Будущего царя опекал святитель Макарий, которого Шуйские посадили на митрополичий престол после изгнания ими из Москвы митрополита Иоасафа (1542). Они надеялись, что св. Макарий станет их послушным сторонником, но ошиблись. Митрополит оказался не только государственником, но и стал покровителем и воспитателем малолетнего Великого князя, его наставником в вере и в управлении государством.
Именно с благословения свт. Макария Иван VI венчался на царство и стал первым русским царем. Как считают некоторые исследователи, Макарьевские Освященные (Поместные) соборы Церкви (1547 и 1549), особенно Стоглавый собор (1551) непосредственно связаны с организацией и формированием системы Земских соборов.
Кроме митрополита Макария у молодого царя были и другие сторонники в деле изменения социально-политической системы государства.
В сентябре 1549 года Ивану Грозному был подан проект реформ И. С. Пересветова. В нем осуждалось засилье бояр и отсутствие законности, а «грозному и мудрому» девятнадцатилетнему царю предлагалось восстановить в государстве «правду» и управлять независимо от вельмож, на благо всего государства, а не одной только касты аристократов.
Но непосредственным поводом, подтолкнувшим молодого царя и его наставника митрополита Макария собрать первый Земский собор, стал «великий пожар» и московский бунт 1547 года, о котором Н. Е. Носов сказал, что это был «страшный финал десятилетия боярских распрей, народного угнетения и произвола». Народ, утративший веру в возможность достучаться до правящих кругов и надежду на социальную справедливость, вспыхнул как порох.
Наказав наиболее активных участников бунта, Иван Грозный в то же время проявил разумную милость и даже заботу к остальным, повелев раздавать погорельцам «казну свою по рублю и по два и по пяти». Карамзин указывает, что царь «изъявил попечительность отца о бедных: взяли меры, чтобы никто из них не остался без крова и хлеба».
Однако власть понимала, что простой благотворительностью дела не исправишь, и социальная система государства требует серьезной корректировки. Орудием таковой и стали Земские соборы, призванные, с одной стороны, установить тесную связь царя и народа, а с другой – сделать народ и царя союзниками в противодействии разрушительной политике аристократической княжеско-боярской партии.
Царь искренне пытался восстановить сословный мир на Руси – впрочем, не в ущерб государственным интересам. И. Я. Фроянов пишет в своей капитальной монографии «Драма русской истории»: «Иван IV вышел из трудного детства и сел на царский трон не безнадежно испорченным, как об этом думают многие историки, старые и новые, а расположенным к миролюбию и согласию… Вспомним прощение царем в Новинском монастыре по слову митрополита всех «опальных и повинных» людей. Святитель Макарий пробудил в царе Иване желание править людьми миром и согласием, а не яростью и враждой, хотя для этого, будь он заурядной личностью, лишенной возвышенных чувств, оснований имелось с избытком.»
В. О. Ключевский также отмечает попытку царя преодолеть кризис мирным путем: «В речи на Красной площади, которою публично, в присутствии собравшегося народа, по-видимому, открыты были заседания этого собора, царь призывал толпившихся перед ним «людей божиих» не к борьбе с боярами, а ко взаимному прощению и примирению, молил их «оставить друг другу вражды и тяготы свои» и обращался к митрополиту с мольбой помочь ему в этом деле общего земского примирения. Смысл этого воззвания объясняется другою речью царя, прочитанной в следующем году на церковном Стоглавом соборе. Можно с полною уверенностью думать, что царь разумел предложение, сделанное им на земском соборе 1550 г., когда в речи своей напоминал отцам Стоглавого собора, что в предыдущее лето он приказал своим боярам, приказным людям и кормленщикам «помиритися на срок» во всех прежних делах со всеми христианами своего царства…
Переводя ораторские выражения царя на этот простой деловой язык тогдашнего управления, открываем очень любопытный и малозаметный в других памятниках того времени факт, которым сопровождался первый земский собор и которым ярко освещаются некоторые побуждения, вызвавшие этот первый опыт земского представительства в Московском государстве. Известно, что для сдержки злоупотреблений областных управителей, наместников и волостелей управляемым ими обществам предоставлялось право жаловаться на них высшей власти в Москве. Еще задолго до первого земского собора московское законодательство старалось установить порядок принесения и разбора таких жалоб, назначая для того известные сроки. В Судебнике 1550 г. царь Иван подтвердил важнейшие постановления своих предшественников по этому предмету. Тяжбы, возникавшие в силу этого права, принадлежали к наиболее характерным явлениям древнерусской жизни; то были не политические процессы демократии с аристократией, а простые гражданские тяжбы о переборах в кормах и пошлинах, т. е. в прямых и косвенных налогах, взимавшихся в пользу управителей, о проторях и убытках, какие терпели обыватели от административных и судебных действий кормленщика, казавшихся им неправильными. Эти иски велись или отдельными лицами или целыми обществами через старост и мирских ходоков, с обычными приемами тогдашнего искового процесса, с приставными памятями, свидетельскими показаниями, крестоцелованиями и т. д. Время малолетства Грозного было, по-видимому, особенно обильно такими тяжбами, длившимися иногда многие годы, и московские приказы были завалены ими. Эти тяжбы и имел в виду царь, приказав на соборе 1550 г. всем служилым людям, против которых они были направлены, помириться с своими истцами «на срок»; велено было покончить все накопившиеся против областной администрации иски и покончить не обычным исковым, формальным, а мировым порядком, полюбовно. Срок для этой судебно-административной ликвидации назначен был довольно короткий, вероятно, годовой, потому что в 1551 г. царь мог уже сообщить отцам церковного собора, что бояре, приказные люди и кормленщики во всяких делах помирились со всеми землями в назначенный срок.»
Однако далее В. О. Ключевский делает слишком частный вывод о том, «что на первом земском соборе шло дело не о возбуждении социально-политической борьбы, а об устранении одного судебно-административного затруднения, и молодой царь выступил на нем не демократическим агитатором, а просто умным и добросовестным правителем».
Принятые на соборе решения (прежде всего – о создании местного самоуправления) выводят его значение за узкие рамки «устранения одного судебно-административного затруднения» и придают им характер инструмента для решения гораздо более широких государственно-политических вопросов, начиная от изменения тогдашнего «основного закона» страны – Судебника и заканчивая утверждением о необходимости реформ всех сторон государственной жизни. Именно этот собор заложил основы местного самоуправления, установив выборность народом должностных лиц повсеместно, в том числе и в частных владениях бояр, отгороженных прежде от государственной власти древней системой привилегий и иммунитетов. Можно сказать, что это был первый, неуверенный шаг по пути к «национализации» боярских вотчин, продолженный затем и уравнением вотчины с поместьем, и опричной чисткой Центральной России от самих вотчинников и их окружения, которую сам царь называл «перебором людишек».
Царь и митрополит Макарий, созывая Земский собор 1549 г., надеялись на то, что он установит на Руси социальный мир и согласие. Борьба с боярской реакцией 30-х – 40-х гг. и венчание на царство (1547), создание поместной системы (1550 – «Избранная тысяча» дворян), введение местного самоуправления (1555), «Приговор о службе» (1556) и организация опричнины (1565) были направлены на преодоление серьезного социально-экономического и политического кризиса, охватившего Русь при переходе страны от старой, возникшей под протекторатом Золотой Орды княжеско-боярской системы управления к самодержавию Нового времени.
Академик А. И. Фурсов указывает на причины этого кризиса: «…наиболее важным фактором подрыва княжебоярского «комбайна», заложенной под него бомбой замедленного действия был массив новгородских земель, прихваченный Москвой в 1470-е годы. Этот массив позволил московскому князю начать в невиданном доселе масштабе раздавать земли в качестве поместий, т. е. реально развивать поместную систему. И хотя первый русский помещик (Бориско Ворков) упоминается ещё в 1328 году, реальное развитие поместной системы стартовало в конце XV века.
В результате появился огромный слой, который численно превосходил князей и бояр, слой, чьё обладание вещественной субстанцией полностью зависело от великого князя (после 1547 года – царя). Последний был единственным, кто мог оградить их от произвола богатых и знатных. Ну, а великий князь получил, наконец, иную, чем боярство, социальную опору, что объективно улучшало его властную позицию внутри княжебоярского «комбайна»».
Кризис противостояния старой и новой социально-политических систем вел к обострению борьбы между удельно-княжеско-боярской партией с одной стороны и поместным дворянством и царем с другой. Две эти силы сошлись в середине XVI века в борьбе за власть. Именно власть, а не собственность, как отмечает А. И. Фурсов, и была главным объектом борьбы этих сил, в чем заключается специфика русской истории:
«Главная черта, характеристика русского аграрного хозяйства – то, что на Руси в силу суровости её природно-климатических и природно-производственных условий создавался (и создаётся) небольшой по своему объёму совокупный общественный (а следовательно, и прибавочный) продукт – это так и само по себе, и особенно по сравнению с Западной Европой, и тем более – с Восточной и Южной Азией.
В таких условиях средним и тем более нижним слоям господствующего класса прибавочный продукт может достаться только в том случае, если центральная власть, помимо прочего, будет ограничивать аппетиты верхов – как эксплуататорские в отношении угнетённых групп (чтобы сохранялась какая-то часть прибавочного продукта для неверхних групп господствующего класса), так и перераспределительные по отношению к средним и низшим группам всё того же господствующего класса. Только сильная центральная власть могла ограничить аппетиты «олигархов».
Из-за незначительного объёма прибавочного продукта олигархизация власти в России ведёт к тому, что средней и нижней частям господствующего класса мало что достаётся (а эксплуатируемые низы вообще лишаются части необходимого продукта). Поэтому в самодержавной централизации, в индивидуальном самодержавии, в деолигархизации власти были заинтересованы середина и низы господствующего класса, т. е. его основная часть. Она-то и поддержала царя в его опричном курсе: только грозненское самодержавие могло решить проблемы «детей боярских» в их борьбе с «отцами». Так русское хозяйство сработало на опричнину и на самодержавный вектор развития.
…Итак, борьба дворянства и боярства – не миф, но главный объект борьбы – не собственность, а власть, поскольку только власть на Руси регулировала (регулирует) доступ к вещественной субстанции, к общественному продукту.»
Таким образом, в истории России, в том числе и в российской истории XVI века, борьба за высшую власть велась как за инструмент справедливого (или несправедливого) перераспределения общественного продукта внутри общества.
В этой борьбе коллективным представителем подавляющего большинства населения страны и стал Земский собор, а выразителем интересов «олигархов» – т. н. «Избранная Рада». Ей прошлые и современные историки безосновательно приписывают «все лучшее» «первого периода правления» Ивана Грозного, в том числе и созыв Собора примирения (хотя доктор исторических наук профессор И. Я. Фроянов справедливо указывает, что первый Земский собор был созван по инициативе царя и митрополита Макария, а не Избранной Рады).
Действительно, Избранная Рада (группировка не только неофициальная, но и самовыдвинутая в противовес легитимному государственному органу Боярской думе) проводила политику реформ. Но вопрос в том, кто должен был стать бенефициаром этих реформ?
Если посмотреть на состав Избранной Рады, то не трудно заметить, что в нее вошли почти исключительно представители высшей аристократии Московского государства: князья Дм. Курлятов, А. Курбский, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый, Шереметевы, Михаил, Владимир и Лев Морозовы, Семен Лобанов-Ростовский. Их политические цели были прямо противоположны той тенденции построения централизованного государства, выразителями которой были как царь и его сторонники, так и народ – от крестьянства до дворян и детей боярских. Ближайшим историческим аналогом Избранной Рады в нашей истории можно назвать коллаборационистскую Семибоярщину Смутного времени и преступную Семибанкирщину 90-х гг. ХХ века.
Избранная Рада (или, как она называлась в русских источниках того времени, Синклит) сумела ввести серьезные, в том числе и законодательные ограничения царской власти: с помощью своих ставленников Сильвестра и Адашева лишила Ивана Грозного права жаловать боярский сан и присвоила это право себе; самовольно и в нарушение прежних законов раздавала звания и вотчины, покупая, таким образом, новых сторонников, наполняя ими госадминистрацию и настраивая против царя, вела собственную теневую государственную политику втайне от него.
«Без совещания с этими людьми Иван не только ничего не устраивал, но даже не смел мыслить. Сильвестр до такой степени напугал его, что Иван не делал шагу, не спросив у него совета; Сильвестр вмешивался даже в его супружеские отношения», – писал Костомаров.
Историк, конечно, преувеличивал. Царь был не напуган, но осторожен и просто искал средства противодействия княжеско-боярской партии. Этим и вызвана необходимость Земских соборов, которые сторонники централизации и жесткой вертикали власти во главе с царем видели орудием консолидации нации и достижения своих целей: национализации вотчинных и церковных земель, предоставление их в пользование «служилым» – государственным – людям и создание на этой основе нового типа государства – сословной народной монархии.
* * *
Состояние двоевластия (Избранная Рада – царь) сохранялось до начала 60-х гг. Зримым концом неформального олигархического правления Избранной Рады стало удаление из Москвы Сильвестра и смерть А. Адашева (1560), опала удельного князя Владимира Старицкого (1563) и бегство в Литву польского шпиона князя А. Курбского (1564).
На этом княжеско-боярская партия прекратила попытки добиться власти путем реформ и перешла от условно-легитимных форм борьбы за свои интересы к практике политических заговоров и сговора с внешним врагом – на фоне Ливонской войны и постоянной угрозы с юга – со стороны Крымского ханства и Османской империи – это угрожало существованию единого Русского государства как такового.
При этом Земские соборы, вместе с которыми царь и его сторонники во власти проводили, в противовес закулисной олигархической политике «Избранной рады», гласную и открытую государственную политику, цели и задачи которой выборными представителями собора доносились до самых дальних краев страны, стали гарантом сохранения гражданского мира в стране. А когда политических гарантий не хватило, Земский собор санкционировал введение «чрезвычайного положения» – опричнины.
Земские соборы и опричная власть
Вопрос об опричнине – ее характер, задачи, цели, результаты – один из самых острых и «водораздельных» для исследователей вопросов, поставленных перед исторической наукой эпохой правления Ивана Грозного.
«С. М. Соловьёв, автор знаменитой «Истории государства российского», видел в опричнине форму борьбы государственного строя с боярским, который выходит если не антигосударственным, то негосударственным. В. О. Ключевский вообще не считал опричнину чем-то закономерным и целенаправленным, а видел в ней проявление страха царя, его паранойи. С. Ф. Платонов, ничтоже сумняшеся, квалифицировал опричнину как средство пресечения княжебоярского сепаратизма. Н. А. Рожков результаты опричнины усматривал в землевладельческом и политическом перевороте. М. Н. Покровский – вполне в духе своего подхода – трактовал опричнину как средство перехода от феодализма к торговому капитализму, и от вотчины – к прогрессивному мелкопоместному хозяйству. Советские историки в своей массе рассматривали опричнину сквозь классовую (а часто – вульгарно-классовую капиталоцентричную) призму, трактуя самодержавие как классовый орган дворянства и подчёркивая его антибоярскую направленность, причём главной сферой борьбы объявлялась собственность, землевладение».
В последнее время о Земских соборах и местных земских учреждениях все чаще упоминают как о нереализованной модели государственного устройства, имевшей парламентский потенциал, но уступившей место абсолютистской форме правления.
Однако – и раньше, и теперь – для многих историков время опричнины – это «царство террора», порождение «полоумного» человека, не имеющее ни смысла, ни оправдания, «вакханалия казней, убийств… десятков тысяч ни в чем не повинных людей». Прямо противоположного мнения придерживался митрополит Иоанн (Снычев): «Учреждение опричнины стало переломным моментом царствования Иоанна IV. Опричные полки сыграли заметную роль в отражении набегов Девлет-Гирея в 1571 и 1572 годах… с помощью опричников были раскрыты и обезврежены заговоры в Новгороде и Пскове, ставившие своей целью отложение от России под власть Литвы… Россия окончательно и бесповоротно встала на путь служения, очищенная и обновленная опричниной».
А. И. Фурсов как основной результат опричнины указывает преодоление в целом и основном еще «не стертые» к середине XVI века «многие дефекты-реликты киевской, владимирской и ордынско-удельной эпох, которые пришлось «кусать» и «выметать» опричнине… Опричнина до конца «дотёрла» удельную систему, устранив даже её следы; окончательно «переварила» Новгород и в значительной степени поставила под контроль церковь».
Иван Грозный выбрал «удар по верхам (впрочем, и низам досталось) и национально-ориентированный курс. Земщина (боярские фамилии) против своей воли профинансировала опричнину.
…Опричный принцип власти возник как преодоление олигархического и, в свою очередь, породил самодержавный, после чего все принципы зажили собственной жизнью, вступая в непростые отношения друг с другом и сформировав своеобразную триаду или, если угодно, треугольник – самую устойчивую фигуру».
Среди пострадавших «олигархов» – хорошо известный и по сей день широким массам князь Курбский, как впрочем, и другие, менее известные ныне, важные политические фигуры середины XVI века: Шуйские, Лобановы-Ростовские, Приимковы и многие другие царские «лиходеи и изменники», которые были не столь уж отдаленными потомками удельных князей Ярославских, Ростовских, Суздальских. Пострадала и старомосковская знать, помнившая влияние своих недавних предков на Великого князя (Шереметевы, Морозовы, Головины), но далеко не так серьезно, как потомки удельных князей, чье политическое влияние и претензии были неизмеримо выше. Именно на подрыв политического и экономического влияния «княжеско-боярского комбайна», в первую очередь, и была направлена опричнина.
В политическом смысле опричнина была тем, что сейчас называется чрезвычайным или военным положением. Царю предоставлялось право без совета и приговора Боярской думы судить и казнить бояр, реквизировать их имущество, отправлять в ссылку и даже казнить. Освященный собор вкупе с Боярской думой утвердил эти особые полномочия.
Но ряд известных историков полагает, что опричнина была утверждена и гипотетическим Земским собором 1564 года. Как указывает в своей работе «Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв.» академик Л. В. Черепнин, такого мнения придерживаются Н. И. Костомаров, А. А. Зимин, С. О. Шмидт, Р. Г. Скрынников. Решает его отрицательно Н. И. Павленко.
И. Таубе и Э. Крузе сообщают о некоем «выступлении» царя «в большой палате» «в присутствии представителей всех чинов» в конце 1564 г. Однако, по другим данным, это выступление относится к 1566 г. Первая дата подтверждается тем фактом, что, по Таубе и Крузе, царь заявил об отречении от престола и снял с себя «царскую корону, жезл и царское облачение». Сообщение Таубе и Крузе подтверждаются и другими исследователями, которые предполагают, что Собор мог открыться за две недели до даты отъезда Ивана Грозного из Москвы – 3 декабря 1564 года. Как утверждают немецкие авантюристы, «через две недели Грозный «приказал всем духовным и светским чинам» явиться на митрополичье богослужение в Успенский собор. Выйдя из церкви, царь благословил собравшихся «первых лиц в государстве», сел с семьей в сани и уехал в Александрову слободу.
Как справедливо указывает Л. В. Черепнин, «Послание Таубе и Крузе – источник мутный, с неточными датами. Делать на его основе выводы трудно. Но он зафиксировал слухи о каких-то сословных совещаниях. Неизвестно, что за «чины» заседали в «большой палате», возможно, члены боярской думы и «освященного собора», т. е. высшие государственные и церковные сановники. Собрание в церкви было более широким (при прощании с царем присутствовали митрополит, архиепископы, архиереи, игумены, священники, монахи, высшие чиновники, военачальники, бояре, купцы). Очевидно, церковная служба, устроенная царем, была задумана им как политическая демонстрация перед сословиями. Если те, кто был на богослужении, присутствовали и на царском «совете», то это – представительное совещание соборного типа, сопровождаемое церковной церемонией.
В распоряжении исследователей – две версии об обстоятельствах отъезда царя из Москвы в Александрову слободу: одна (иностранная информация) говорит о предварительной подготовке; другая (летописная версия) утверждает, что Грозный покинул Москву неожиданно для населения. Так или иначе, сношения Грозного с населением Москвы происходили в формах обращения царя к сословиям. Но это не дает права говорить о деятельности в то время организованного земского собора.»
Однако, неопровержимым фактом является обращение царя на протяжении всего политического кризиса 1564–1565 гг. не просто к сословным представителям, но непосредственно к народу.
3 января 1565 г. в Москву были доставлены Константином Поливановым две царских грамоты. «В грамоте, посланной митрополиту, царь пишет о своем гневе и опале на архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, бояр, дворецкого, конюшего, окольничих, казначеев, дьяков, детей боярских, приказных людей. Бояре и приказные люди обвинялись в злоупотреблениях властью, в пренебрежении государственной пользой, в своекорыстных поступках, духовенство – в заступничестве за них. Царь заканчивал свое послание словами: «не хотя их многих изменных дел терпети», он «оставил свое государьство и поехал, где вселитися, иде же его, государя, бог наставит».
В послании (прочитанном дьяками Путилой Михайловым и Андреем Васильевым) «к гостем же, и к купцом, и ко всему православному крестиянству града Москвы» Иван IV заявляет, что на них он опалы и гнева не держит. Имеется ли в виду под «православным крестиянством» все тяглое население Москвы или специально «купецкий чин», сословный принцип остается в силе».
Л. В. Черепнин указывает, что для обсуждения царских грамот на митрополичьем дворе собрались не только представители всех сословий («1) высшие церковные иерархи; 2) бояре, окольничие, дети боярские, приказные люди, «священнический и иноческий чин»; 3) «гости и купцы и все граждане града Москвы»), но и простой народ («просто любопытствующие». Их летопись обозначает словами «множество народа»).
Таким образом, мы можем говорить о проявлении в условиях безвластия вечевых традиций (как добавляет Черепнин, «собрание сословий могло перейти в вечевую сходку») с одной стороны, и земской соборности – с другой («В описании январских событий в Москве уже можно видеть указание на земский собор»).
Именно в результате давления веча и представителей (не совсем корректно говоря) третьего сословия, митрополит и бояре пошли на переговоры с царем. Причем в Александрову слободу, где обосновался Иван Грозный после отъезда из Москвы, отправились две независимых делегации: от Освященного собора (новгородский архиепископ Пимен и чудовский архимандрита Левкий) и от Земского (представители всех трех вышеуказанных сословных групп).
С 5 января и, видимо, до начала февраля 1565 г. с делегатами из Москвы велись переговоры, как предполагается, об устройстве опричнины. Во всяком случае, царь выступал перед представителями сословий по этому вопросу дважды: в середине января в Александровой слободе, и в феврале – в Москве.
Указ был «опубликован», видимо, после возвращения Ивана Грозного в столицу 15 февраля (в описи Царского архива о нем говорится так: «…Указ, как государь приехал из Слободы, о опришнине») и утвержден Земским собором («Если он и был принят царем на заседании боярской думы и «освященного собора», то предварительно, вероятно, был согласован с земским собором») на царских условиях: «Архиепископы же и епископы и архимандриты и игумены и весь освященный собор, да и бояре и приказные люди то все положили на государьскои воле».
Л. В. Черепнин по поводу январско-февральского Земского собора 1565 г. пишет: «Трудно сказать, связан ли собор, сведения о котором относятся к январю 1565 г., с предшествующим обращением Грозного к сословиям в декабре 1564 г. С. О. Шмидт считает, что собор начал действовать не в 1565 г., а в 1564 г., но в декабре этого года его деятельность была прервана «и на дальнейших заседаниях собора царь не присутствовал» вплоть до февраля 1565 г., «когда соборно был утвержден указ об опричнине. Однако и в эти месяцы царь, несомненно, оказывал какое-то влияние на деятельность собора.
Гипотеза Шмидта неполна. Ряд вопросов оставлен без ответа. Зачем созван собор? Какие дела на нем обсуждались? Каков срок действия? Ответить на эти вопросы за неимением материала и нельзя. А потому и от гипотезы о соборе 1564 г. приходится отказаться. Особенность земского собора 1565 г. заключается в том, что он собрался не по инициативе царя, а по инициативе сословий, в отсутствие царя. Демонстративное заявление Грозного «духовным и светским чинам» о «передаче им своего правления», церковное молебствие и публичное «благословение народа» (если все так и было) – это акты, еще не связанные с деятельностью земского собора, но подготовившие для него почву.
Несмотря на недостаточность и неясность источниковедческой базы, имеются все основания утверждать, что отъезд Грозного из столицы вызвал активизацию действий сословных групп, причем отнюдь не стихийного характера, а в организованных формах собора. Этот собор, рожденный к жизни необходимостью решить основной государственный вопрос – о главе государства, нельзя назвать иначе как «земским» (он рассматривал «великое земское дело»)
С отъездом из Москвы царя, части господствующего класса, государственного аппарата, военных сил административная система в городе расшаталась, военно-политическая власть ослабла: «…все приказные люди приказы государьские отставиша и град отставиша, никим же брегом…». В этих условиях представители сословий, бывших в Москве, взяли на себя инициативу восстановления подорванного порядка и сконструировались в земский собор. Это не значит, что между ними было единство. Напротив, социально-политические противоречия вскрылись сразу. Представители господствующего класса феодалов в ответ на послание Ивана IV заявили себя приверженцами монархии: «Како могут быть овцы без пастыря? егда волки видят овца без пастуха, и волки восхитят овца, кто изметца от них? Такоже и нам как быти без государя?» Что касается гостей, купцов и «всех гражан града Москвы», то они, помимо заявлений монархического порядка, проявили антибоярские настроения. Они били челом, чтобы царь «их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук силных избавлял; а хто будет государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят».
Отсутствие единства в среде земского собора сказалось и в том, что не было организовано общее посольство в Слободу. Представители отдельных сословных групп отправились «сами о собе».
Земский собор 1564–1565 гг. обозначил окончание открытой политической борьбы между прежней боярско-княжеской элитой и новой, нарождающейся элитой – поместным дворянством, ставшим опорой «народной монархии» Ивана Грозного. Но эта политическая победа была бы невозможна без поддержки Земского собора извне – «черным» народом, воспитанным на традиции древнерусского веча.
Второй важный вывод из событий зимы 1564/65 гг. заключается в том, что Земский собор перешел на новую ступень в отношениях «власть-народ», стал напрямую влиять на выбор лица, представляющего высшую власть в государстве. Ведь непосредственное давление демократических элементов Земского собора и стихийного веча 3 января 1565 г. привели к посылке делегаций, обратившихся к Ивану Грозному с просьбой вновь занять царский престол.
Еще более четко эта функция Земского собора просматривается в дальнейшем, когда именно Земский собор утверждал на царство Федора Ивановича, Бориса Годунова и Михаила Романова (Шуйский в этом ряду стоит особняком).
На такие исторические аналогии указывает и академик Черепнин: «Обмен посланиями и посланцами между Александровой слободой – резиденцией царя Ивана и Москвой – столицей государства весьма напоминает хождения делегаций земских соборов в 1598 г. в Новодевичий, а в 1613 г. – в Ипатьевский монастырь с приглашениями на царство в одном случае Бориса Годунова, а в другом – Михаила Романова. В январе 1565 г. земский собор в Москве действует не как совещание при царе, а как орган, ведущий переговоры с царем».
* * *
Таким образом, Земский собор через 15 лет после своего создания трансформировался из чисто совещательного органа, «приводного ремня между народом и властью», в важную политическую силу в стране, имея право в период междувластия влиять на выбор государственного лидера и оставаясь такой силой вплоть до начала царствования первых Романовых, которые вновь трансформировали его в совещательный орган при себе.
Земский собор в данной своей функции дает основания проводить параллели со славянским вечем, прежде всего – новгородским (тут можно вспомнить и призвание Рюрика, и выбор Великим Новгородом «своих» князей), и, пусть несколько некорректно, с царским периодом Древнего Рима, когда существовала выборная монархия во главе с римскими царям (и можно ли утверждать, что Иван Васильевич, весьма интересовавшийся древней историей, особенно своими вероятными предками по линии императора Августа, не действовал сознательно, конструируя Земский собор с учетом данного исторического феномена?).
Так или иначе, Земский собор как элемент социально-политической системы «народной монархии» достиг во вторую половину царствования Ивана Грозного своего расцвета, служа не только орудием государственного строительства, но и став самостоятельным игроком на политическом поле, а его функция высшего органа власти в периоды междуцарствий стала основой самоорганизации русского народа в Смутное время начала XVII века, что позволила восстановить и национальное Русское государство.
В чем, без сомнения, огромная историческая заслуга Ивана Васильевича Грозного.
Глава 8. Земский собор как источник верховной власти
Реванш олигархов
Смерть Ивана Грозного 18 марта 1584 г. – в возрасте неполных 54 лет – привела к кризису, выразившемуся в ожесточенном противостоянии политических группировок внутри властных элит, вылившемуся в вооруженное столкновение и попытку штурма Кремля. Как это и характерно для наследственной монархии, борьба шла под знаменем сторонников царствования Федора Ивановича с одной стороны, и Дмитрия Ивановича – с другой.
Однако фактически московские события марта-апреля 1584 г. означали попытку реванша боярско-княжеской олигархии, стремившейся разрушить построенную Иваном Грозным систему «народной монархии». Действующими лицами разыгравшейся драмы стали представители «старой элиты» во главе с князем Иваном Петровичем Шуйским и выросшие из опричнины «новые русские» XVI века – Бельский и Годуновы.
Пискаревский летописец рассказывает, что в 1584 г. «почал в боярех мятеж быти и разделение», и указывает на расстановку сил: с одной стороны – Мстиславские, Шуйские, Голицыны, Романовы, Шереметевы, Головины «и иныя советники», с другой – Годуновы, Трубецкие, Щелкаловы, Богдан Бельский со своими «советниками».
Бельский, сразу после смерти Ивана Грозного, арестовал и выслал из столицы Афанасия Нагого – ближайшего родственника царевича Дмитрия. Воспользовавшись отсутствием в Москве соперника, Бельский осуществил военный переворот и захватил Кремль. Он захватил и приехавших к нему на переговоры князя Мстиславского и боярина Никиту Романова (Бельский, Шуйский, Мстиславский и Романов составляли «опекунский совет», назначенный Иваном Грозным присматривать за своим сыном), после чего их охрана, при поддержке московского населения, начала штурм Фроловских ворот Кремля. В столкновении с охранявшими Кремль стрельцами погибло около 20 человек, было ранено около 100.
Кровопролитие было прекращено после того, как переговаривающиеся стороны в Кремле достигли компромисса. Бельский, младший сын Ивана Грозного Дмитрий и его родня – Нагие, были высланы из Москвы, фактическая власть перешла в руки Ивана Шуйского, Никиты Романова и Бориса Годунова. Последние двое были ближайшими родственниками наследника престола Федора Ивановича: первый дядей, а второй шурином будущего царя. Когда в 1585 году Никита Романов слег после инсульта, он попросил своего родственника Годунова позаботиться о своих пяти сыновьях.
Однако дальнейшие события российской истории показали, что раскол элит прошел не по родам, а по социально-имущественным классовым интересам. И первой вспышкой этой борьбы были московские события весны 1584 г.
Как пишет в своей книге «Иван Грозный» выдающийся исследователь той эпохи профессор Р. Г. Скрынников, «Царь Иван всю жизнь воевал со своей знатью. Он пролил потоки крови, чтобы подорвать ее влияние. Эта цель стала едва ли не главной целью его жизни. События, последовавшие после его кончины, показали, что террор ослабил родовую аристократию, но не сломил ее могущества… Пока жив был Грозный, знать, принятая на «дворовую» службу, мирилась с тем, что реальная власть находилась в руках «худородных» думных дворян».
Все изменилось после смерти царя. «Вельможам была ненавистна самая память о Грозном», – пишет Р. Г. Скрынников и цитирует дьяка Ивана Тимофеева, красочно описавшего поведение опальных олигархов: «Бояре долго не могли поверить, что царя Ивана нет более в живых, когда же они поняли, что это не во сне, а действительно случилось, через малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые начали поступать по своей воле, как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Федором, считали, как будто и нет его».
Показательны были первые действия вспомнивших молодость (т. е. «боярское правление» 30-х – начала 40-х гг. XVI века) «благородных вельмож, чьи пути сомнительны». Прежде всего, это была амнистия еще остававшихся в ссылке и в тюрьме «знатных лиц», препятствовавших политике централизации страны и консолидации общества, которую проводил царь. Все они были освобождены, «их вина прощалась» и они «получили свободу и свои земли».
Как справедливо указывает Р. Г. Скрынников, «самым важным положением амнистии был пункт о возвращении земель знатным лицам, получившим свободу. Путь к возрождению родового вотчинного землевладения был открыт».
Однако из этого Руслан Григорьевич делает совершенно неприемлемый вывод: «Возврат вотчин, незаконно отнятых в казну при Грозном, означал восстановление законности и правопорядка в Русском государстве».
Отказ от прошедшей при Иване Грозном национализации вотчинных земель имел далеко идущие отрицательные социально-политические последствия, прежде всего – углубление раскола между «старой» русской элитой (боярско-княжеской) и «новой» (помещичье-дворянской). Ближайшим результатом этого стала Смута начала XVII века, задуманная Романовыми как хитроумная многоходовая операция с целью свержения с политического Олимпа ставленников «старой элиты», но быстро превратившаяся в гражданскую войну между дворянством и боярско-княжеской партией, осложненная вмешательством внешних сил и чуть не приведшая к гибели Русского государства.
Благодаря устойчивости созданной Иваном Грозным государственной системы, включавшей местное самоуправление и Земский собор, народ смог сорганизоваться даже в условиях отсутствия центральной власти и восстановить государство. Но, находясь при первых Романовых на развилке исторических путей, Россия, в результате неверного выбора, обусловленного личностным фактором родовых интересов Романовых, совершила поворот не туда. После Смуты перед властью стоял выбор: повторить попытку национализации земельного фонда (что было тем более удобно совершить, учитывая коллаборационизм большинства представителей «старой» элиты, охотно сотрудничавших с оккупационными властями) или продолжить курс на восстановление вотчинного землевладения. Романовы, не колеблясь, выбрали второе, пойдя по пути вотчинизации поместных владений, что и обусловило во многом дальнейшие исторические события, вплоть до революций Февраля и Октября 1917 г.
* * *
Таким образом, кажущееся «восстановление законности и правопорядка» в процессе денационализации земельного фонда обернулось де-факто расколом общества и вековыми социальными потрясениями, не прекратившимися и до наших дней. Вопрос преодоления свершившейся несправедливости несколько раз ставился в повестку преобразований российской жизни, почти был решен при Советской власти, но похерен «демократическими преобразованиями» контрреволюции 1990-х и вновь является острейшим вопросом современности, от которого зависит будущее страны.
Первый «избирательный» Земский собор Апрель 1584 г
Какова же была роль Земского собора в политической жизни страны после смерти Ивана Грозного? Как он влиял (и влиял ли?) на события весны 1584 г. в Москве?
Случилось так, что ни «старые», ни «новые» элиты не смогли обойти ту систему, которую выстроил Иван Грозный – Земский собор оказался «третьей силой» в борьбе элит, как и прежде выступая на стороне «народной монархии», осуществляя смычку интересов верховной власти и народа.
Мало кто из историков акцентирует внимание на столь важной функции Земского собора, как утверждение царя на царство. Действительно, с точки зрения современного человека, мысль о том, что русскому самодержавному царю требовалось какое-то «утверждение» (а в массовом сознании оно еще и сливается, совершенно неверно, с неким «избранием» – хотя Земский собор, были случаи, и избирал на царство), кажется, мягко выражаясь, странной.
Однако известно, что из нескольких десятков Земских соборов, собранных на Руси с 1549 года и до конца XVII века около 10 созывались именно для подтверждения прав претендента на престол. Это происходило даже в тех случаях, когда династия не прерывалась и кандидатура преемника была очевидной.
Не все «избрания» русских царей на царство можно считать законными с точки зрения легитимности сделавшего это собора, поскольку в кризисных ситуациях решение принимали не выборные, съехавшиеся со всего государства, а только те, которые находились в Москве или квази-вече, которое своим «выкликом» подтверждало принятое кулуарно решение. Спорными являются утверждения на царство Бориса Годунова, Василия Шуйского, королевича Владислава.
Единственный – первый и последний – легитимный русский царь, который, по вполне понятной причине, не утвержден Земским собором, был Иван Грозный.
Процедура «избрания на царство» Земским собором заключалась в утверждении или избрании (если династия прерывалась) царя, закреплении этого решения Утвержденной грамотой Земского собора «об утверждении в царском чине», под которой подписывались («рукоприкладствовали») все участники собора.
Эмигрант Григорий Котошихин, бежавший на Запад, придавал такое значение этой функции Земского собора, что выделял особый период в истории Российского государства начиная с «избрания» на царство Федора I Ивановича (1584 г.) и до воцарения Алексея Михайловича, считая этот период временем ограничения самодержавия. Мысль вполне западная, не учитывающая русских реалий, но имеющая под собой основание: на самом деле это было не ограничение, а самоограничение российского самодержавия, созданное как элемент системы сословного равновесия Иваном Грозным и уничтоженное Романовыми как и «народная монархия» в целом.
Таким образом, мы видим, что Земские соборы как часть политической системы, созданной Иваном Грозным, стали, наряду с наследственным правом и Божественным Промыслом, одним из источников высшей власти в России в соответствии с известным изречением: «Глас народа – глас Божий».
Общее мнение современников московских событий весны 1584 г. и людей, живших непосредственно после них (того же Котошихина) свидетельствует об «обирании» на трон Федора I Ивановича Земским собором, хотя многие историки отрицают этот факт (А. А. Зимин, Н. И. Павленко) или склоняются к тому, что мы не может однозначно судить о том, состоялся ли Земский собор в апреле 1584 г.
Профессор истории Казанского университета И. А. Стратонов (1881–1942) выразил общую мысль этих исследователей: «При вступлении Феодора Ивановича на престол имело место какое-то событие, настоящий смысл которого теперь нам, несмотря на массу сведений, трудно отгадать. Однако некоторые историки событие это не осмеливались считать земским собором. Но если даже в 1584 г. и был собор, то благодаря отсутствию у нас подлинного акта этого собора трудно составить себе понятие о его составе и цели созвания».
С другой стороны, многие историки XIX–XX вв. трактуют дошедшие до нас исторические свидетельства как подтверждение тому, что избирательный Земский собор в апреле 1584 г. все же был.
Одним из важнейших таких свидетельств было сообщение очевидца политического кризиса 1584 г. Д. Горсея, который в своих мемуарах записал, что 4 мая (24 апреля ст. ст.) 1584 г. «был собран парламент из митрополитов, архиепископов, епископов, настоятелей монастырей, высших духовных лиц и всего дворянского сословия без разбора». Утверждать, как это делает А. А. Зимин, что Горсей мог ошибиться, потому что не присутствовал на соборе лично, было бы некорректно, учитывая тот факт, что англичанин был опытным политическим агентом британской короны и имел свои весьма высокопоставленные источники в московских «верхах».
Тем более что есть и другие свидетельства об избрании Федора Ивановича на царство. В грамоте шведского наместника Делагарди в Новгород от 26 мая 1584 г. говорится об «избрании» Федора «в великие князи». Шведский хронист Петрей сообщает, что Федора избрали на царство «высшие и низшие сословия» («hohes und niedriges Stände»).
По данным Московского летописца XVII в., митрополит Дионисий писал «по всем градом, чтоб власти ехали на собор», а при венчании на царство Федора Ивановича присутствовали «ото всяких чинов выбраные люди».
Одним из косвенных свидетельств состоявшегося Земского собора, как указывает Л. В. Черепнин, было примирение всех трех сторон, участвовавших в московской «пре»: боярско-княжеской партии, дворянства и простого народа.
«В то время как происходили столкновения боярских и дворянских партий, в Москве вспыхнуло народное восстание. Выше приводились слова Горсея о несогласиях «между дворянством и чернью» (communalitie, gemeyn man), т. е. посадскими людьми. О «сильном волнении черни» в Москве говорит Масса. По рассказу Пискаревского летописца, «народ всколебался весь без числа со всяким оружием». Судя по «Новому летописцу», к московской черни примкнули «ратные московские люди» (т. е. стрельцы) и оказавшиеся в столице городовые дети боярские.
Масса так описывает восстание: «Вооружившись луками, копьями, дубинами и мечами, [народ] ринулся к Кремлю, ворота которого были заперты, поэтому они разгромили все лавки и арсенал, откуда взяли оружие и порох, намереваясь взломать ворота… Вельможи, опасаясь, что чернь проломит ворота Кремля, велели стрельцам с двумя или тремя сотнями мушкетов стрелять по толпе, отчего народ тотчас побежал от ворот, так что большая площадь перед Кремлем тотчас же совершенно опустела». Несомненно, что слухи о боярских смутах проникли в народную среду.
Но и отдельные бояре и боярские партии стремились использовать движение народа, чтобы при его помощи расправиться со своими противниками. По данным Пискаревского летописца, среди восставших распространялась молва, что «бояр Годуновы побивают». Судя по «Новому летописцу», «чернь» требовала выдачи Богдана Бельского, который якобы «хочет известь царской корень и боярские роды». Масса говорит, что народ желал, чтобы ему выдали Никиту Романовича Юрьева, так как боялся, что последнего «изведут во время междуцарствия».
Все это показывает, что вопрос о дальнейших судьбах престола вышел из стен Кремля, проник в народную массу, стал решаться с применением оружия. В такой обстановке необходимо было прекратить боярский мятеж и продемонстрировать единодушие правящих верхов перед народом, причем лучшей формой примирения боярских партий и демонстрации такого акта являлся созыв земского собора (выделено мной – В. М.). Недаром Пискаревский летописец помещает такую выразительную формулу: «И бояре межу собою помирилися… и народ престал от метежа».
С. В. Бахрушин пишет, что «неспокойное состояние Москвы заставило правительство поспешить с венчанием на царство Федора Ивановича, которое и состоялось 31 мая. Предварительно, чтобы укрепить положение нового государя, спешно был собран собор, который инсценировал избрание на царство наследника…». Инсценировкой Бахрушин называет «моление», адресованное Федору, о котором говорит «Новый летописец». Но это не инсценировка, а скорее ритуал, сопровождавший соборное определение. Ведь так же обстояло дело при избрании Бориса Годунова и даже Михаила Романова. Были и решения земских соборов, и утвержденные грамоты, но были и разработанный церемониал и декларации».
* * *
Земский собор апреля 1584 г. был важнейшей вехой в развитии отношений между народом и властью в России: впервые в истории Московской Руси народ не просто принял совещательное участие в управлении государством, а сказал решающее слово в установлении высшей власти в стране. Причем – сказал его «в стенах» легитимного представительного собрания, созванного не по царской или княжеской, а по народной инициативе. Это было результатом длительного развития системы народного самоуправления, которое было инициировано Иваном Грозным и святителем Макарием как составная часть построения сословной «народной монархии».
Академик Л. В. Черепнин подчеркивает, что «…роль сословий в политической жизни страны возрастала. Есть основание думать, что и с отъездом царя Ивана IV в 1564 г. в Александрову слободу, и в 1584 г., после смерти царя, сословия проявили инициативу созыва земских соборов (выделено мной. – В. М.). Такая же инициатива проявлялась не раз и в дальнейшем, в годы «междуцарствий», когда усиление народного движения то толкало господствующие сословия на сплочение вокруг самодержавия, то использовалось ими в оппозиции самодержавию».
События весны 1584 г. свидетельствовали, что векторы интересов самодержавной власти, «новой» московской элиты – поместного дворянства и широких народных масс все еще совпадали. Историческая развилка еще не была пройдена, и поворот в сторону общества, основанного на сотрудничестве и социальном консенсусе, в России был по-прежнему возможен.
Глава 9. Земские соборы смутного времени
Русская Смута
Четыре века назад вместе с Великим голодом на Русь пришла первая Смута.
Как тогда говорили, «народ согрешит – царь умолит, а царь согрешит – народ не умолит». Видно, сильно согрешил царь Борис Годунов, а вместе с ним и русский народ, если Господь посетил Россию гладом, мором, междоусобицей, нашествием иноплеменных и разорением государства.
За три голодных года вымерло около половины населения страны: от 1/3 на юге до 2/3 на севере. Даже если летописец преувеличивал, все равно последствия голода были ужасны. На рынках продавали человечину. Дети поедали родителей, а родители – детей. Очевидец писал, что сам видел, как на столичной площади мать разрывала на части и поедала своего еще живого ребенка. Пишу об этом не для того, чтобы ужаснуть кого-то, а для того, чтобы показать, до каких глубин может пасть человеческая душа. Владельцы крепостных, не имея возможности их прокормить, выгоняли людей на улицу, навстречу голодной смерти. Чиновники разворовывали хлеб и деньги, отпущенные из казны для пропитания голодных и даже саван для похорон неимущих. Купцы спекулировали зерном, наживаясь на бешеном росте цен. Православный ел православного (в прямом смысле слова).
Мир рушился. Человек лишался нравственной опоры, и после этого уже все было возможно. Немногие устояли в это время. У большей части народа со дна души поднялась та муть, которая и стала истинным началом Великой Смуты русского народа.
В 1603 г. закончился голод, но начался бунт против царя. Изверившийся во всем народ двинулся на столицу. Социальная война, вызванная голодом и реформами Годунова, накалила обстановку в обществе до предела. Страна бурлила, как кипящая вода в закрытом котле, пар готовился сорвать крышку. Выброшенные помещиками во время бедствия на улицу «лишние рты» – крепостные, дворня, боевые холопы – лишившись земли, крова и средств к существованию, сбивались в гигантские разбойничьи шайки и опустошали страну, логично решив, что если они не нужны господам, то и господа не нужны им. С повстанческой армией Хлопка под Москвой воеводам Годунова пришлось выдержать не одно сражение, прежде чем ее удалось разгромить.
Восстание против царской власти – не против боярина, местного князька или присланного из Москвы чиновника, а против самого помазанника Божьего – явление для средневекового менталитета экстремальное. Мировосприятие у человека того времени было весьма отличным от нашего.
Не стоит думать при этом, будто наши предки были глупее нас, только потому, что не знали закона Ома. И мозги у них были что надо, и руки росли из того места. Но само течение жизни – размеренное и предсказуемое как смена времен года, без газет, телевидения и интернета – не предусматривало резких политических и социальных изменений. На небе был Бог, в Москве – царь. Причем Бог – православный, а царь – урожденный. Поближе – боярин-барин или дворянин-помещик.
Но вот со смертью царевича Дмитрия в Угличе пошел под горку локомотив русской истории. Все быстрее крутились его колеса, все быстрее проскакивали полустанки и станции. Пар, свист, стук – и вот уже машинист ничем не рулит, ни на что не влияет, а пассажиры только и могут что с ужасом смотреть из окон на пролетающие мимо руины, пожарища да кладбища.
Конец династии Ивана Калиты со смертью царя Федора в 1598 г. и жуткий голод начала XVII в., угробившийся полстраны, выбили скрепы народной жизни. А затем – вторжение «названного Дмитрия» (как называли человека, известного ныне под именем Лжедмитрия I некоторые осторожные дореволюционные историки), странная смерть или самоубийство царя Бориса и жестокое убийство его семьи, воцарение самозванца и его неожиданное падение, и, наконец, восшествие на престол Василия Шуйского – и все это всего лишь за один год! За один год сменилось три династии! В городах и весях Святой Руси еще пировали по случаю обретения «урожденного царя Дмитрия Ивановича» (Годунова – выскочку из мелкопоместных дворян – многие за подлинного царя так и не признали), а тут уже и этот оказался самозванцем и папежником. А что такое самозванец на царском престоле? Царь – живая икона Бога на земле, христос (помазанник) Божий, единственный из всех людей в мире дважды получающий святое миропомазание. Но если царь – христос, то незаконно выдающий себя за царя и самозвано забравшийся на престол есть противник Христа – антихрист.
Голова шла от этого кругом. Страшно было от мыслей, теснившихся в ней. Ведь если Годунову – «татарину и зятю Малюты» можно, если можно беглому монаху Отрепьеву, так выходит – любому можно?.. Отсюда и пошли потом многочисленные самозваные «царевичи» Дмитрии, Петры, Илейки Муромские и прочие. Рушилась вера не просто в сакральность царской власти, рушилась вера в богоустановленное мироустройство, в Самого Господа.
Да и труднехонько было сохранить веру в Него, после того как ели в Великий голод пироги с человечиной. И то ли еще будет! Одни котлы с солониной из человечьих трупов, обнаруженные в Кремле победившими ополченцами Минина и Пожарского чего стоят! А ведь оборону Кремля держали не только поляки, но и русские сторонники царевича-королевича Владислава. Отсиживался вместе с поляками и своими родственниками за кремлевскими стенами от русских ополченцев и будущий первый царь из династии Романовых Михаил…
Когда смотришь на череду действующих лиц Смутного времени, то видишь перед собой почти одних интриганов, заговорщиков, клятвопреступников, изменников, убийц, самозванцев. С трудом находишь среди них людей не тронутых гниением Смуты, таких можно счесть по пальцам одной руки: патриарх Гермоген, князья Скопин-Шуйский, Пожарский, Минин… Вот, пожалуй, и все. Это среди русской элиты. А в простом народе – казаки, лисовчики, каждый против всех и все против каждого. Жгут друг другу пятки, в надежде добыть серебряную копеечку. Переславцы идут грабить ростовцев, южане – северян, города и целые области мотает как корабль в шторм, от Шуйского к Тушинскому вору, от поляков к Пожарскому. Ополчение вышло освобождать Москву: 1200 человек… И как-то никто не вспоминает, что и эти – за жалованье. Утешает лишь то, что во все времена, во всех народах было так же, и мы – не лучше и не хуже. Чтобы это понять, стоит только оглянуться вокруг: в наше новое смутное время ничего не изменилось…
По словам очевидца Смуты, келаря Сергиевой лавры Авраамия Палицына, «гибли Отечество и Церковь; храмы истинного Бога разорялись, подобно капищам Владимирова времени; скот и псы жили в алтарях; воздухами и пеленами украшались кони; злодеи пили из святых потиров, на иконах играли в кости; в ризах иерейских плясали блудницы. Иноков, священников палили огнем, допытываясь сокровищ; отшельников, схимников заставляли петь срамные песни, а безмолвствующих убивали… Люди уступили свои жилища зверям; медведи и волки, оставив леса, витали в пустых городах и весях; враны плотоядные сидели станицами на телах человеческих; малые птицы гнездились в черепах. Могилы, как горы, везде возвышались. Граждане и земледельцы жили в дебрях, в лесах и пещерах неведомых, или в болотах, только ночью выходя из них обсушиться. И леса не спасали: люди, уже покинув звероловство, ходили туда с чуткими псами на ловлю людей; матери, укрываясь в густоте древесной, страшились вопля своих младенцев, зажимали им рот и душили до смерти. Не светом луны, а пожарами озарялись ночи; ибо грабители жгли, чего не могли взять с собою – дома и скирды хлеба, да будет Россия пустынею необитаемою…»
И не поляки все это делали (по крайней мере, далеко не всегда поляки), а свои русские и православные: дворяне, крестьяне, казаки. А началось все с убийства младенца в Угличе – кем бы этот младенец ни был, царским сыном или подставленным вместо него сыном простолюдина. А за ним следует несостоявшийся царь, шестнадцатилетний мальчишка Федор Годунов с разможженой дубинкой головой, далее – повешенный в метельный полдень четырехлетний Ваня Мнишек и тысячи, десятки тысяч детей – изнасилованных, задушенных, съеденных в голодные годы, – вплоть до подвала Ипатьевского дома, который впитал июльской ночью 1918 года невинную кровь убитых царских детей.
Пятнадцать лет непрерывной гражданской войны и польско-шведской интервенции уничтожили еще 50 % от тех, кто выжил в голодные годы. Страна лежала в руинах. Немецкий посол по дороге от Новгорода до Твери не встретил ни одной населенной деревни! Все дома вдоль дорог были забиты непогребенными трупами.
Таковы были результаты Смуты, бушевавшей над Россией до 1618 года.
Большинство историков XIX–XX вв. считают Смуту результатом 50-летнего правления царя Иоанна Грозного. Вот что написал об этом времени отнюдь не самый «зашоренный» советский и российский ученый Р. Г. Скрынников: «От эпидемий и голода умерли десятки тысяч человек. От рук опричников погибло 4000… Города были центрами средневековой цивилизации. Их население было малочисленным. Репрессии нанесли огромный ущерб городам… Вся мрачная затхлая атмосфера средневековья была проникнута культом насилия, пренебрежением к достоинству и жизни человека, пропитана всевозможными грубыми суевериями» (выделено мной. – В. М.). Видимо, профессору кажется, что современная ему атмосфера 1990-х гг., в которой население России сокращалось каждый год на сотни тысяч (если не на миллион) человек, сплошь пропитана благовониями…
Однако был и другой взгляд на причины Смуты. «Великая беда (Смута) есть следствие законов Бориса Годунова, сделавших невольными крестьян», – писал в свое время Татищев. По мнению историка князя М. М. Щербатова, главной причиной возникновения Смуты была «политика Годунова».
Действительно, историки как бы забывают, что между смертью Ивана Грозного и началом Смуты прошло четырнадцатилетнее царствование Федора Иоанновича, сына Ивана Грозного и последнего Рюриковича на московском престоле и семилетнее правление царя Бориса Годунова. Более двух десятилетий, в течении которых страной, сначала фактически, а потом и де-юре, управлял Годунов. Обвинять Ивана Грозного в том, что Смута является результатом его правления, все равно что обвинять Сталина в Перестройке и гибели СССР. И тот, и другой виноваты лишь в том, что при их правлении Русское государство стало настолько могущественным, что это вызвало крестовый поход против него всех ведущих государств и политических сил западного мира.
Если же трезво взглянуть на факты, то Смута – результат последовавшего после царствования Ивана IV слома той социальной системы Рюриковичей, о которой говорилось выше и исчислять время ее начала надо с неправедного избрания на царство Бориса Годунова.
Прав был Татищев. Пагубные изменения в государстве и обществе произошли не при Иване Грозном, а во время правления Бориса Годунова. Именно Годунов попытался основать новую династию и для этого стал искать опору не в обществе в целом, а в одном сословии, наиболее близком и полезном ему – в дворянстве. Для аристократии, князей и боярства, он был до конца дней чужим. Они не приняли его, и, в конечном счете, привели к гибели. Крестьяне, в виду своей политической и военной слабости, мало могли быть ему полезны. И лишь дворянское сословие – основная воинская сила государства, видевшая к тому же в Годунове «своего» царя – из дворян – оказало ему поддержку. Но эта поддержка дорого обошлась и государству, и самому правителю, который исказил принципы «народной монархии».
Когда пришло время расплачиваться за поддержку с дворянством, Годунов так реформировал налоговую систему и перераспределил государственные тяготы, что разрушил всю веками создаваемую систему сословного социального мира, основанного, прежде всего, на понятии справедливости. Подати только за первую половину правления Годунова выросли в полтора раза, а годовые проценты на ссуды – в 10 раз (!). Это объясняет, почему во время правления Бориса Годунова случилось невозможное прежде: выступление народа против центральной власти, против царя.
Борис снял тяготы с плеч дворянина и большую их часть перебросил на спину пахарю, а остальное – столь нелюбимому им боярскому племени. Но он сделал худшее – он разрушил веру в справедливость и правду на земле, разрушил «общее дело» всех православных христиан. И государство стало медленно, но неуклонно разрушаться, сползать в трясину Смуты – сначала духовной, а затем и политической.
Одним из годуновских деяний, потрясших народную душу, стало введение крепостного права. Прикрепление к земле вызвало бегство крестьян на окраины государства, что, в свою очередь, привело к нехватке рабочих рук в центре. Чтобы разрешить данную проблему, Борис разрешил кабалить, то есть, обращать в рабство вольных слуг, служащих по найму. Достаточно было проработать несколько часов на хозяина, чтобы превратиться в его раба. Недовольство этой системой вызвало необходимость создать ей некий «противовес», и Годунов приказал не только поощрять доносительство, но и награждать доносчиков имуществом жертвы.
Все эти изменения никак не способствовали социальному миру в стране. Они превратили более-менее мирно уживавшиеся прежде сословия во враждебные друг другу классы. Большинство «деяний» Годунова были вызваны не потребностями государства, а текущими задачами, вернее, одной, самой важной для него задачей – удержаться у власти, укрепить свою династию. В своих действиях он шел на поводу обстоятельств.
* * *
Годуновские реформы стали началом конца Московского государства. Пресечение династии Калиты привело к тому, что некому было поддерживать систему сословного равновесия. На вершине власти была утеряна сама идея сословного общества.
A. C. Пушкин считал, что «Борис Годунов погиб потому, что от него отвернулся собственный народ. Крестьяне не простили ему отмены старинного Юрьева дня, ограждавшего их свободу» (Р. Г. Скрынников).
Огромную роль в том, что Годунов проиграл сначала информационную, а затем и «горячую» войну своим противникам, сыграли не только проводимые им трансформации общественного устройства Московского царства, но и то, что подданные так и не стали в массе воспринимать его как легитимного («урожденного») царя. Противники Годунова в московском политическом истеблишменте организовали против него заговор. А удар, нанесенный по престижу Годунова голодом и неспособностью царской администрации с этим голодом справиться, окончательно подорвал позиции новой династии. Смута – не столько интервенция, сколько гражданская война – стала неизбежностью. И она не закончилась до тех пор, пока силы, ее развязавшие, не добились своих целей, главной среди которых был захват престола.
«Карманный» собор Бориса Годунова. 1598 год
В январе 1598 года в Москве скончался бездетным Федор Иванович, сын Ивана Грозного и последний царь из династии Ивана Калиты. Завещания он не оставил. Либо же оно бесследно исчезло, как исчезло в свое время стараниями Годунова и завещание его отца – Ивана Грозного. В смерти царя Федора молва тут же обвинила Бориса.
Голландский купец Исаак Масса пишет: «Федор Иванович внезапно заболел и умер 5 января 1598 года. Я твердо убежден в том, что Борис ускорил его смерть при содействии и по просьбе своей жены, желавшей скорее стать царицей, и многие москвичи разделяют мое мнение».
Григорий Котошихин писал в своем сочинении: «Той же боярин [Борис Годунов], правивше государством неединолетно, обогатился зело. Проклятый же и лукавый сотана, искони ненавидяй рода человеча, возмути его разум, всем бо имением, богатством и честию исполнен, но еще несовершенно удовлетворен, понеж житие и власть имеяй царскую, славою же несть. И дияволим научением мыслил той боярин учинитись царем…»
«Некоторые сказывают, якобы царица [Ирина Годунова], думая, что оный брат ее причиной смерти был государя царя Феодора Иоанновича, до смерти видеть его не хотела».
Иван Тимофеев, говоря о смерти Федора Ивановича, прямо указывает на его убийцу: «Некоторые говорят, что лета жизни этого живущего свято в преподобии и правде царя, положенные ему Богом, не достигли еще конечного предела – смерти, когда незлобивая его душа вышла из чистого тела; и не просто это случилось, а каким-то образом своим злым умыслом виновен в его смерти был тот же злой властолюбец и завистник его царства [Борис Годунов], судя по всем обличающим его делам, так как он был убийца и младшего брата [Дмитрия Углического] этого царя. Это известно не только всем людям, но небу и земле. Бог по своему смотрению попустил это и потерпел предшествующее [убийство], а он рассудил в себе [совершить второе убийство], надеясь на наше молчание, допущенное из-за страха пред ним при явном убийстве брата того [Федора], царевича Димитрия. Так и случилось. Знал он, знал, что нет мужества ни у кого и что не было тогда, как и теперь, «крепкого во Израиле» от головы и до ног, от величайших и до простых, так как и благороднейшие тогда все онемели, одинаково допуская его сделать это, и были безгласны, как рыбы, – как говорится: «если кто не остановлен в первом, безбоязненно устремляется и ко второму», – как он и поступил».
В «Истории Государства Российского» Карамзин приводит выписки из летописей: «Глаголют же неции, яко прият смерть государь царь от Борисова злохитоства, от смертоноснаго зелия».
Действительно, при вскрытии гробницы «зелия» в останках царя Федора обнаружено более чем достаточно для летального исхода: содержание мышьяка превышает норму в 10 раз (0,8 мг при норме 0,08 мг).
Из близких родственников после него оставались только жена – Ирина Годунова, и ее брат – правитель Борис Годунов, который сразу же стал претендовать на высшую власть в стране. Быть может, не последнюю роль в этом сыграло то обстоятельство, что уже существовал прецедент утверждения на царство в 1584 г. Земским собором царя Федора Ивановича.
Но тогда был утвержден «урожденный» царь, против кандидатуры которого трудно было что-либо возразить. Совсем по-иному воспринимали в народе и, прежде всего, во властной элите как «кандидата в цари» Бориса Годунова. У него тут же появились и конкуренты, и недоброжелатели.
Были слухи, будто царь Федор назвал в качестве своего преемника Федора Романова, одного из своих двоюродных братьев. Но старый русский обычай трижды отказываться от предложенного «из скромности» сыграл с братьями Романовыми дурную шутку: «Поскольку царь не имел детей, встал вопрос о наследовании престола. Дошедшие до нас сведения об этом сбивчивы. По некоторым сказаниям, когда бояре приступили с вопросом, кому царствовать после него, то он передал скипетр своему двоюродному брату Федору Никитичу Романову, но тот отказался и вручил скипетр следующему брату Александру; тот, в свою очередь, передал его третьему брату Ивану, а от Ивана он был передан и четвертому Михаилу; Михаил тоже отказался и передал дальше. В конце концов, скипетр вернулся в руки царя. Тогда умирающий указал: «Возьми же его, кто хочет; я не в силах более держать»; в этот миг Борис Годунов протянул свою руку и взял его». Но, по другой версии, эта легенда была придумана значительно позже, чтобы обосновать права Романовых на престол.
Официальная версия, исходившая от Годуновых, была такой: «Как значилось в утвержденной грамоте [Земского собора 1598 г. ] ранней редакции, Федор «учинил» после себя на троне жену Ирину, а Борису «приказал» царство и свою душу в придачу. Окончательная редакция той же грамоты гласила, что царь оставил «на государствах» супругу, а патриарха Иова и Бориса Годунова назначил своими душеприказчиками.
Наиболее достоверные источники повествуют, что патриарх тщетно напоминал Федору о необходимости назвать имя преемника. Царь отмалчивался и ссылался на волю Божью. Будущее жены его тревожило больше, чем будущее трона. По словам очевидцев, Федор наказал Ирине «принять иноческий образ» и закончить жизнь в монастыре».
Патриарх Иов, сыгравший ключевую роль в избрании Годунова на царство и сам ставший в результате одной из первых высокопоставленных жертв Смутного времени, писал о событиях, случившихся после смерти Федора Ивановича прямо противоположное: «Начиная с самого великого князя Владимира, ни один самодержец Великой России не скончался бездетным, ныне же, когда божиим пречистым провидением благочестивый царь и великий князь всея Руси Федор Иванович отошел к Господу, из-за грехов всего христианского православного народа не осталось благородных отпрысков царского корня, и царь вручил свой скипетр законной супруге своей, благоверной царице и великой княгине всея Руси Ирине Федоровне… Искусный же правитель упомянутый Борис Федорович вскоре повелел боярам своей царской думы целовать животворный крест и присягнуть благочестивой царице по обычаям их царских величеств; у крестного целования был сам святейший патриарх со всем освященным собором».
После смерти Федора некоторые бояре, опасаясь бедствий междуцарствия, пытались присягнуть Ирине. Так они собирались воспрепятствовать вступлению на трон Бориса Годунова. Но «Преданный Борису Иов разослал по всем епархиям приказ целовать крест царице. Обнародованный в церквах пространный текст присяги вызвал общее недоумение. Подданных заставили принести клятву на верность патриарху Иову и православной вере, царице Ирине, правителю Борису и его детям. Под видом присяги церкви и царице правитель фактически потребовал присяги себе и своему наследнику… (выделено мной. – М. В.). Испокон веку в православных церквах пели «многие лета царям и митрополитам». Патриарх Иов не постеснялся нарушить традицию и ввел богослужение в честь вдовы Федора. Летописцы сочли такое новшество неслыханным. «Первое богомолие [было] за нее, государыню, – записал один из них, – а преж того ни за которых цариц и великих княгинь Бога не молили ни в охтеньях, ни в многолетье». Иов старался утвердить взгляд на Ирину как на законную носительницу самодержавной власти. Но ревнители благочестия, и среди них дьяк Иван Тимофеев, заклеймили его старания, как «бесстыдство» и «нападение на святую церковь».
Однако самостоятельное править царице не удалось. Уже через неделю после кончины мужа она объявила о решении постричься. В день ее отречения в Кремле собрался народ. Официальные источники позже писали, будто толпа, переполненная верноподданническими чувствами, слезно просила вдову остаться на царстве. Реальное настроение народа внушало тревогу властям. Исаак Масса подчеркивал, что отречение Годуновой носило вынужденный характер: «Простой народ, всегда в этой стране готовый к волнению, во множестве столпился около Кремля, шумел и вызывал царицу». «Дабы избежать великого несчастья и возмущения», Ирина вышла на Красное крыльцо и объявила о намерении постричься. Австриец Михаил Шиль пишет, что взяв слово после сестры, Борис заявил, что берет на себя управление государством, а князья и бояре будут ему помощниками.
Но взять трон с налету Годунову не удалось: знать и народ в массе не хотели подчиняться самозванцу. По словам современника, все выражали возмущение «шайкой Годуновых».
Вокруг опустевшего трона завязалась ожесточенная борьба между Годуновыми, Мстиславскими, Шуйскими и Романовыми. Никто из них не имел достаточно сил для победы над соперниками, и к концу января все осознали необходимость созвать для избрания новой династии Земский собор.
«Тогда руководство Боярской думы и столичные чины взяли на себя инициативу созыва избирательного Земского собора. После кончины Федора, записал московский летописец, «града Москвы бояре и все воинство и всего царства Московского всякие люди от всех градов и весей збираху людей и посылаху к Москве на избрание царское». Показания современников подтверждают достоверность этого известия. Некий немецкий агент сообщал, что уже в конце января именитые бояре и духовные чины Пскова, Новгорода и других городов получили приказ немедленно ехать в столицу для избрания царя». Но не все депутаты смогли на него добраться: Борис выставил на дорогах заставы, пропускавшие в столицу только верных ему людей: «На воеводских должностях в провинции сидели многие известные недоброжелатели Бориса, и он не желал допустить их к участию в соборе. По словам псковского очевидца, Годунов приказал перекрыть дороги в столицу и задержать всех лиц, ранее получивших приглашение прибыть в Москву».
На соборе отсутствовал один из главных церковных иерархов того времени и герой Смуты – будущий патриарх Гермоген, противник Годунова и сторонник избрания на царство Рюриковича В. И. Шуйского. Это отсутствие было настолько вопиющим, что сторонники Бориса, составители «пояснительной записки» к Соборному Уложению об избрании Годунова на царство, сочли нужным пояснить, что Гермоген «был в то время в своей митрополии во граде в Казани для великих церковных потреб и земских дел».
Надо отметить, что и через 9 лет, встретившись на другом соборе в Москве два патриарха, Иов и Гермоген, по-прежнему останутся верны, первый – Годуновым, второй – Шуйским.
В Москве началась «избирательная кампания», грозившая перейти в открытую схватку претендентов. «С января 1598 года в Литву стали поступать сведения о том, что в Москве определились четыре самых вероятных претендента на трон. Первые места среди них отводились Федору и Александру Никитичам Романовым. Их шансы казались исключительно большими. В феврале за рубежом разнеслась весть, что бояре избрали старшего Романова, а Годунова убили. Литовская секретная служба вскоре же убедилась в неосновательности этих слухов, но литовские «шпиги» продолжали твердить, что бояре и воеводы согласны выбрать Романова за родство с прежним царем.
Последние места среди претендентов достались Мстиславскому и Борису Годунову. В жилах Мстиславского текла королевская кровь, он был праправнуком Ивана III и занимал пост главы Боярской думы. Но среди коренной русской знати литовские выходцы Мстиславские не пользовались авторитетом.
Литовцы совсем не высоко оценивали шансы Бориса. Он не имел никаких формальных прав на трон, так как не состоял в кровном родстве с царской фамилией. Передавали, что Федор перед смертью выразил отрицательное отношение к кандидатуре Бориса из-за его незнатного происхождения. На стороне Бориса, по сведениям лазутчиков, выступали меньшие бояре, стрельцы и почти вся «чернь». Но ни стрельцы, ни народ, по феодальным меркам, не могли иметь решающего голоса в таком деле, как избрание царя».
Ситуация настолько обострилось, что правитель государства не смог посещать заседания Боярской Думы и, бросив городское подворье, укрылся в загородном Новодевичьем монастыре, где уже жила его сестра Ирина. В Кремле он оставил доверенным лицом патриарха Иова.
17 февраля закончился траур по Федору и началось «избирательное действо». Патриарх Иов (обязанный Борису Годунову своим чином) собрал в своих палатах совещание, на которое никто из противников Годунова не попал. Из 474 участников этого «собора» 99 были священнослужители, еще 119 делегатов – мелкими помещиками, всем обязанными Годунову. Именно от духовенства и была предложена кандидатура Бориса «в цари».
Однако без утверждения Боярской Думой (которая была важной составной частью Земского собора) решение патриаршего «собрания» было нелегитимно. А Дума и не собиралась отдавать Борису власть. Пока на патриаршем подворье выбирали царя, бояре, собрав альтернативное вече, предложили москвичам учредить республику на новгородский лад. Но эта идея не пришлась народу по вкусу. Более того, народ все больше склонялся на сторону Годунова. Выборы зашли в тупик.
В том, что народное мнение, еще совсем недавно перемывавшее косточки правителю и обвинявшее его во всевозможных смертных грехах, стало меняться, опять же не в последнюю очередь, заслуга патриарха Иова. Это он занимался созданием «полевой сети агитаторов» за пределами Москвы – слал монахов из монастырей в города для прогодуновской пропаганды. Он же организовал «предвыборную демонстрацию» – крестный ход в Новодевичий монастырь, обратившийся к Борису с призывом занять престол. Как пишет в своей статье Валерий Курносов, «Борис столкнулся с проблемой: как фактическому правителю страны легитимизировать свое управление? Ничего не оставалось, кроме как проводить официальную избирательную кампанию, многие приемы которой позднее стали хрестоматийными. Годунов решил сделать ставку на формирование нужного общественного мнения. Принципиальнейшие вопросы жизни российского государства решались «волей всей земли»: на Земских соборах представителей разных сословий. Боярин решил противопоставить решению олигархов голосование других сословий».
Однако первая прогодуновская манифестация москвичей оказалась столь малочисленной, что Борису пришлось отклонить «всенародную» просьбу взойти на престол. В течение следующих суток сторонники правителя развили невероятную активность. В ход были пущены обещания, деньги, угрозы. Вдовствующая царица энергично проводила «политические консультации» с командирами столичного гарнизона – сотниками и пятидесятниками, деньгами и обещанием будущих льгот вербуя их в «избирательный штаб Годунова». Ирина добивалась, чтобы верные ей офицеры вели пропаганду в гарнизоне и среди москвичей: всем выступать за шурина покойного царя.
Наконец, 27 февраля открылся Земский собор. «Преданный патриарх Иов уверенно стал дирижировать собранием 422 представителей. Спросив, кто должен быть царем, Иов не стал дожидаться ответа, а тут же подсказал вариант «правильного голосования» – москвичам «молить Бориса Федоровича, чтобы он был на царстве, и не хотеть иного государя». Клакеры из «партии Бориса» тут же поддержали авторитетное мнение. А затем ободренный Иов заявил более смело: «Кто захочет искать иного государя, кроме Бориса Федоровича, того предадут проклятию и отдадут на кару градскому суду».
Чтобы преодолеть сопротивление Думы, решили провести еще один крестный ход. Ночью во многих храмах провели богослужение, привлекшее своей необычностью множество людей. А утром, прямо из церквей, в Новодевичий монастырь двинулся внушительный крестный ход, увлекший большое число московских жителей. К тем же, кто идти не хотел, подходили сторонники Годунова и угрожали штрафом в два рубля – бешеные деньги по тем временам.
Патриарх заявил, что, «если Борис Федорович не согласится, то мы со всем Освященным собором отлучим его от церкви Божьей, от причастия Св. Тайн, сами снимем с себя святительские саны и за ослушание Бориса Федоровича не будет в церквах литургии, и учинится святыня в попрании, христианство в разорении, и воздвигнется междоусобная брань, и все это взыщет Бог на Борисе Федоровиче».
В толпе, собравшейся на дворе монастыря, сновали приставы, следившие за прогодуновскими наемниками, которые должны были горестно рыдать. Тех, кто плохо вопил, приставы били. «И они, – говорит летописец, – хоть не хотели, а поневоле выли по-волчьи». Другие со страха мочили глаза слюной.
Годунов вышел к народу и, обмотав вокруг шеи платок, потянул его вверх, показывая, что скорее удавится, чем согласится стать царем. Эта его последняя попытка проявить скромность имела успех. Те, кто еще вчера взахлеб сплетничал о преступлениях правителя, теперь, по словам очевидца, «нелепо вопили, раздувая утробы и багровея лицом», требуя Бориса на царство. При виде такого всенародного волеизъявления Годунову ничего не оставалось делать, как только сказать: «Господи, Боже мой, я Твой раб, да будет воля Твоя!» – и принять царский венец.
Пройдет всего семь лет и эта же толпа выкинет его прах из Архангельского собора.
А пока Годунов мог праздновать победу. Оставалось лишь получить согласие Думы, но его все не было и не было. Напрасно потеряв почти неделю, Борис торжественно въехал в Москву. В Успенском соборе он получил благословение патриарха Иова и стал ожидать появления представителей Думы, надеясь, что бояре смирятся со свершившимся фактом. Но этого не случилось, и к концу дня стало очевидно, что венчание на царство не состоится. Обескураженный правитель покинул Москву и вновь укрылся в монастыре.
Борис решил откусить от пирога власти с другого конца. Его доверенные представители выехали в крупнейшие города страны. Они везли с собой значительные суммы денег и приказ: привести провинцию к присяге новому царю. Эта акция практически нигде не встретила препятствий. Осталось покорить Москву.
По улицам столицы прокатилась еще одна многолюдная манифестация в поддержку правителя, а царица-инокиня Ирина приказала брату без промедления «облечься в царскую порфиру». Этот «царский» указ, не имевший, впрочем, никакой законной силы, должен был компенсировать упрямство Думы и заменить так и не полученную от нее санкцию. 30 апреля Борис еще раз попытался венчаться на царство. После торжественного въезда в столицу и праздничной службы в Успенском соборе, патриарх возложил на Годунова крест святого чудотворца митрополита Петра, что должно было знаменовать «начало венчания и скипетродержавия». Дума была абсолютно не согласна с такой постановкой вопроса, но в ней самой не было единства. Романовы, Шуйские и Мстиславские никак не могли поделить трон и решили пригласить на престол крещеного татарского хана Симеона Бекбулатовича. В его жилах текла кровь Чингисхана, и он уже занимал однажды, по воле Ивана Грозного, московский престол, так что идея сама по себе была не плоха.
При всей кажущейся неожиданности этот кандидат был опасен для Годунова, и, ввиду такого конкурента-татарина, Борис предпринял гениальный по своей простоте политический ход: он объявил Отечество в опасности. Разведка послушно доложила, что татарские орды из Крыма двинулись на Русь, хотя, на самом деле, крымцы отправились воевать в Венгрию. Борис собрал невероятное по своей численности войско в несколько сот тысяч человек. Бояре были поставлены перед альтернативой: участвовать в походе под руководством Бориса или отказаться от такой «чести» и навлечь на себя обвинения в измене.
Собравшись на Оке, армия так там и осталась. На берегу реки возвели огромный город из чудесных шатров. Приехав в свою палаточную «столицу», Годунов, прежде всего, приказал спросить от своего имени о здоровье каждого воина вплоть до последнего обозного мужика. За этим последовали ежедневные пиршества, на которых угощались одновременно по 70 000 человек – и все ели на серебре и золоте. Никто не уходил без подарка. Войску раздали жалованье за три года.
Несостоявшаяся война превратилась в бесконечный праздник. Здесь Годунов завоевал симпатии провинциального дворянства и одержал, наконец, победу над Думой и конкурентами. Когда Борис распустил войско и вернулся в Москву, столица беспрекословно ему присягнула. Дьяк Иван Тимофеев писал, что согнанные на церемонию москвичи со страху так громко выкрикивали слова присяги, что приходилось затыкать уши. И, наконец, после еще одной «всенародной просьбы» Борис венчался на царство 3 сентября 1598 года.
Так окончилась девятимесячная эпопея его «вхождения во власть».
В целом по поводу достоверности Утвержденных грамот и легитимности самого Земского собора, избравшего на царство Годунова, Р. Г. Скрынников пишет: «Избирательная документация Годунова сохранилась. Авторы ее старательно описали историю восшествия Бориса на престол, но им не удалось избежать недомолвок и противоречий. Историки до сих пор не могут ответить на простой вопрос: «Сколько людей участвовало в соборном избрании Годунова?» Н. М. Карамзин насчитал 500 избирателей, С. М. Соловьев – 474, Н. И. Костомаров – 476, В. О. Ключевский – 512, а современная исследовательница С. П. Мордовина – более 600. Эти расхождения поистине удивительны, ибо все названные ученые опирались в своих расчетах на показания одних и тех же источников. Затруднения вызваны следующими моментами.
Сохранилось не одно, а два соборных постановления об утверждении Годунова в царском чине. Если верить датам, то оба документа были составлены практически в одно и то же время. Первая грамота помечена июлем 1598 года. Вторую грамоту писали в том же месяце и закончили 1 августа 1598 года. Однако по содержанию грамоты заметно различаются. Они дают неодинаковое освещение некоторых важных моментов избирательной кампании Бориса и неодинаково определяют состав его выборщиков. Кроме того, в каждой из них списочный состав собора не соответствует подписям.
Если имеются сходные постановления, подписанные разными лицами, то можно сделать вывод, что эти постановления выносились не в одно и то же время. Сказанное побуждает подвергнуть всесторонней критической проверке датировку утвержденных грамот».
Говоря неакадемическим языком, существует большая вероятность того, что документы об утверждении Бориса на царство были фальсифицированы.
«Исследователи давали разную оценку земскому собору 1598 г. Одни считали, что он являл собой простую видимость представительного собрания, своего рода ширму, за которой скрывались клевреты Бориса Годунова. Другие историки, напротив, доказывали, что собор 1598 г. происходил в правовых процедурных рамках своего времени, и его решение не было подтасовано, хотя и отвечало настроениям определенной влиятельной части русского общества.
По мнению И. Д. Беляева, «собор 1598 года носил только форму земского собора, на самом же деле был прикрытием происков известной партии, составившейся в пользу Годунова еще в царствование царя Феодора Ивановича, чему лучшим доказательством служит сама дошедшая до нас утвердительная грамота этого собора, из которой всякий может ясно видеть, что на этом, так называемом, соборе вовсе не было свободной воли даже тех представителей, которые были приглашены, а, напротив, все делалось по плану, наперед составленному известною партией».
Н. П. Загоскин был убежден, что «в этом соборе все представляется ложным, заранее подготовленным и, вдобавок, далеко не ловко разыгранным». Собор 1598 г. «представляет нам лишь прискорбный образец злоупотребления названием и значением земского собора».
В. Н. Латкин писал про Бориса Годунова и патриарха Иова, что они «оказались ловкими политиками и соорудили такое представительство, которому позавидовал бы даже Наполеон III. Неудивительно, что собор без всяких прений и долгих разглагольствований избрал «государем царем и великим князем всея Русии» Бориса Федоровича Годунова». И далее автор замечает: «Хитрый шурин умершего царя довел комедию до конца и достиг своей цели: шапка Мономаха была на нем, и он, незнатный потомок какого-то мурзы, превратился в могущественного самодержца всея Руси!..».
О том, что огромная масса русских людей не признавала Годунова законно избранным царем, свидетельствует хотя бы тот факт, что правительство Минина и Пожарского во время борьбы с польско-литовскими оккупантами и московскими коллаборационистами чеканило деньги от имени последнего «правильного» с их точки зрения царя – Федора Ивановича, а не Бориса.
Как водится, на спасение Годунова бросились либеральные историки поздних веков. Р. Г. Скрынников пишет о них: «Среди современников и потомков многие сочли его узурпатором. Но такой взгляд был основательно поколеблен благодаря работам В. О. Ключевского. Известный русский историк утверждал, что Борис был избран правильным Земским собором, то есть включавшим представителей дворянства, духовенства и верхов посадского населения. Мнение Ключевского поддержал С. Ф. Платонов. Воцарение Годунова, писал он, не было следствием интриги, ибо Земский собор выбрал его вполне сознательно и лучше нас знал, за что выбирал».
Л. В. Черепнин называет Земский собор 1598 года «формально «законным» и «правильным»», указывая при этом на мнение М. Н. Тихомиров, который отметил, что хотя «избрание Бориса Годунова на царство было подготовлено заранее и отнюдь не было избранием народным», «но нельзя представлять себе дело и упрощенно: будто это избрание было достигнуто только грубой силой». «Земский собор 1598 г., конечно, не выражал полностью единодушного мнения даже сословных представителей, но его и нельзя свести к какой-то комедии».
Законность воцарения и должна была подтвердить Утвержденная грамота Земского собора. Интересно, что таких грамот оказалось две. Как первая, так и вторая полны натяжек и подтасовок. Подписи под грамотами зачастую принадлежат людям, не участвовавшим в работе собора, тогда как некоторые участники так и не смогли оставить на них свой автограф. Кого-то вписали «по памяти» уже после Земского собора: «писаны быша имена в сей утвержденной грамоте памятию… занеже в то время степенных списков вскоре не сыскано», цитирует Р. Г. Скрынников одного из средневековых комментаторов документа.
На подлоги, связанные с Утвержденной грамотой, Скрынников указывает прямо: «…утвержденная грамота [ее первая редакция. – В. М.] была составлена в марте – начале апреля 1598 года. В пользу этой даты говорит и то, что соборный приговор день за днем описывает избирательную кампанию с января до начала апреля, но полностью умалчивает о последующих событиях. Так обнаруживается первый подлог в избирательной документации Годунова (выделено мной. – В. М.). Вопреки точным указаниям начального текста, редакторы произвольно передвинули время ее составления с апреля на июль, выставив эту дату в приписке к тексту грамоты».
Исходя из анализа имеющихся данных, Скрынников указывает и на второй подлог в документации Земского собора 1598 года: «…канцелярия составила списки собора не в феврале 1598 года, а почти год спустя… Не две-три недели, а год разделял две редакции грамоты… Цели и мотивы этого подлога можно понять. Окружение нового царя ориентировалось на прецедент – избрание царя Федора… Годуновская канцелярия стремилась доказать, что и Борис короновался на царство через месяц после избрания на Земском соборе».
Противники Годунова считали Утвержденную грамоту делом его рук. По свидетельству Пискаревского летописца, царь Борис «советует» с патриархом Иовом и «со всем свещенным собором, и з боляры, и з дворяны, и с приказными людьми, и со всем православным христианством, а велел им написати излюбленную запись, и руки прикласти, и печати привесити». Выполняя это указание, говорит летописец, члены собора, «нимало не помедлив, сотвориша повеление его: записи написали, и руки приклали, и печати привесили». За утверждениями о незаконности избирательного акта скрывался другой, не менее важный вопрос – о неправильных действиях собора. По этому же поводу высказывается, только в более резкой форме, дьяк Иван Тимофеев. Он обвиняет Бориса в том, что тот, «восходя… на верх царския всеа высоты», заставил «всех людей», от «первосвятителя» и «всего синклита», написать к «укреплению» его избрания «скрижаль велию на хартии с печатленьми» (великую запись на бумаге с печатями). Кроме того, Годунов святотатственно положил эту хартию в золотой ковчег в раке с мощами чудотворца Петра, сняв предварительно печать с его гроба» – пишет Л. В. Черепнин.
Критикует процедуру избрания на царство Годунова и Авраамий Палицын, который, не упоминая о Земском соборе, указывает на то, что Бориса избрали по требованию «от многих же правление держащих в России» (видимо, намекая на патриарха Иова и сторонников Годунова в «новой» властной элите) и «народного множества» (по существу, противопоставляя квази-вече, собранное прогодуновскими силами в Новодевичьем монастыре, Земскому собору).
Видимо поэтому, в конце 1598 г., уже будучи несколько месяцев царем, Борис Годунов собирает новый Земский собор, который был должен подтвердить решения предыдущего, прежде всего – Утвержденную грамоту об избрании Бориса в цари. Хотя на этом соборе присутствовали, в отличие от избирательного, не только сторонники, но и противники Годунова, но возражать властвующему монарху, которому, к тому же, уже принесли присягу, охотников не нашлось. Как пишет Р. Г. Скрынников, «Члены последнего Земского собора подписали Утвержденную грамоту уже после того, как Борис прочно сел на царство. Следовательно, они не обсуждали вопрос, кого избрать на трон. У них попросту не оставалось выбора. По-видимому, все функции собора свелись к тому, что его участники выслушали текст Утвержденной грамоты и поставили подпись на документе, заведомо ложно излагавшем историю воцарения Годунова».
Л. В. Черепнин делает из дошедших до нас источников вывод, что они «показывают, что на рубеже XVI и XVII вв. тема о Земском соборе стала злободневной. Признание его как законного органа власти, или обвинение в неправомочных действиях, или, наконец, обход молчанием – все это разные формы идейно-политической борьбы в феодальной публицистике».
«По своему социальному составу собор 1598 г. мало отличается от собора 1566 г. В нем так же приняли участие феодалы (светские и духовные) и верхушка посадского населения. С. П. Мордовина оспаривает утверждение В. О. Ключевского о наличии на соборе 1598 г. выборного представительства. – пишет Л. В. Черепнин. – И все же значение собора 1598 г. в истории сословно-представительных учреждений нельзя недооценивать. Это был не просто совещательный орган (как собор 1566 г.). Учредительный акт, им совершенный, – «поставление» главы государства – во многом определил дальнейшее направление политики России».
* * *
С одной стороны, нельзя не согласиться со словами академика Черепнина о значении Земского собора 1598 г. – его созыв был обусловлен признанием и элитами Русского государства, и его народом того факта, что институт Земского собора стал высшей властью страны в период междуцарствия, единственной, способной примирить интересы различных политических сил и не допустить гражданской войны. С другой стороны, события вокруг этого собора показали, что, в отсутствие законной царской власти, плутократия активно стремится подмять под себя «собор всея Земли», сделать его, как бы сейчас выразились, «карманным парламентом», превратить в инструмент достижения своих корыстных политических целей в ущерб интересам народа и государства. Кроме того, надо помнить, что первым Земским собором, на котором решался вопрос утверждения кандидата на царский престол был не собор 1598 г., а собор апреля 1584-го. Как справедливо отметил Р. Г. Скрынников, «окружение нового царя [Бориса Годунова] ориентировалось на прецедент – избрание царя Федора», действуя по лекалам Земского собора 1584 г.
Непризнанные народом: Лжедмитрий, Шуйский, Владислав
Борис Годунов был первым царем на Руси, которого не признал народ, но он хотя бы пытался сохранить видимость приличия и утверждения Земским собором «всея земли», пусть и состоял этот собор из его клевретов. Пришедший на его место «названный Дмитрий» (как именовали Лжедмитрия I некоторые осторожные российские историки) не счел нужным утруждаться такими церемониями и просто объявил себя «Российским императором» по праву рождения – хотя, казалось бы, как выходец из Речи Посполитой, мог вспомнить о польских традициях и вольностях гонорных шляхтичей с их сеймами, сеймиками и правом veto.
Правда, С. Ф. Платонов считал, что человек, севший на московский престол под именем Дмитрия Ивановича, все же сделал попытку реформировать Земский собор на польский манер – оставив там представителей только дворянского сословия. Об этом, по мнению историка, свидетельствует тот факт, что в одном из сохранившихся документов того времени, датируемом 1606 годом и направленным в Деревскую пятину Новгородской земли, дано предписание о посылке в Москву выборных дворян и детей боярских: «Выбрати дворян и детей боярских к Москве с челобитными о поместном верстаньи и о денежном жалованьи и бити челом государю царю и великому князю Дмитрию Ивановичу».
«Мы не знаем, – пишет Платонов, – состоялись ли выборы и ездили ли выборные в Москву от Деревской пятины; не знаем и того, были ли вызываемы выборные из других областей, и предполагалось ли их соединение в Москве в одну коллегию. Но перед нами бесспорный факт: Москва требует представителей от местного дворянского общества и указывает порядок их назначения – общественный выбор; для чего бы ни требовались эти лица в Москву, они выборные представители своего класса. Вполне возможно предположение, что такое требование выборных от поместного дворянства случилось именно при Самозванце по той причине, что двор Самозванца был под сильным влиянием литовско-польским. Как сам Самозванец, так и его друзья, получившие влияние в Москве, легко переносили на московскую почву литовско-польские понятия. Как «дума» превратилась на их языке в «раду», а «бояре» в «сенаторов» («ordo senatorum»), так дворянский представитель получил в их глазах вид земского посла, избираемого шляхтою в поветах и воеводствах для посылки от местного сеймика на государственный сейм».
Так что, если действительно имела место подготовка центральным правительством в Москве очередного Земского собора, то он из всесословного представительства русской земли мог превратиться в представительство исключительно дворянского сословия. Впрочем, к этому вела политика не только Лжедмитрия I, но и всех других правителей России, сидевших на русском престоле после Федора Ивановича – любая новая династия, имея весьма ограниченные возможности для политического маневра, должна была привлечь на свою сторону для удержания власти этот самый массовый и боеспособный слой новой русской элиты. Так поступили и Годунов, и Лжедмитрий, и Романовы. Быть может, один только Василий Шуйский, как прирожденный Рюрикович и представитель «старых» княжеских элит, не хотел (или не мог) в полной мере опереться на поместное дворянство – что и обусловило, в конце концов, его свержение и гибель.
Однако есть косвенные данные, что еще до попытки возможного созыва собора-«сейма» в 1606 г., «Дмитрий Иванович» собирал «классический» Земский собор для суда над Василием Шуйским и его братьями, схваченными по обвинению в организации заговора против самозванца.
Л. В. Черепнин пишет, что данных об этом соборе «очень мало», но приводит свидетельства в пользу того, что собор все же был: «По свидетельству «Нового летописца», Лжедмитрий «повеле собрати собор и объяви про них (Шуйских. – Л. Ч.), яко «умышляют сии на меня»». Летописец говорит, что на суде никто не заступился за обвиняемых, «ни власти, ни из бояр, ни ис простых людей». По-разному определяют состав собора 1605 г. иностранные авторы, которые говорят, что Шуйский был судим «в присутствии выборных чинов из всех сословий» («en présence de personnes choisies de tous estats») (Маржерет), «советом вельмож» (де Ту), «как сенатом, так и народом» (Паерле), «большим собором бояр и духовенства со всеми остальными сословиями» («in maximo consessu senatorum etiam spiritualium cum caeteris aliis») (иезуит Лавицкий). На основе этих слишком общих характеристик трудно составить представление как о количестве участников собора, так и о их социальной принадлежности. Можно лишь сделать вывод, что форма соборного судопроизводства, очевидно, была выбрана Лжедмитрием потому, что он искал популярности среди различных сословий Русского государства.»
Однако, как указывает Черепнин, «… вряд ли будет правильно называть рассматриваемый собор земским. Это был политический процесс или, вернее, акт политической расправы, облеченный в форму судебного приговора».
Трудно сказать, каким бы стал Земский собор в процессе полонизации русской политической системы, и остался бы он как всесословное представительное собрание, или же был бы заменен «собором» исключительно поместных дворян? Вопрос этот чисто риторический, и не только потому, что как принято говорить, «история не имеет сослагательного наклонения». Сказавшийся сыном Ивана Грозного молодой человек, при всех своих талантах и удачливости был обречен на короткое, хотя и яркое правление.
Хотя Лжедмитрий и пытался стать самостоятельной фигурой не только во внутрирусской, но и в международной политике, однако он был, как бы сейчас сказали, «проектом», в равной мере, и «новой» московской элиты, прежде всего, братьев Романовых, и Ржечи Посполитой, и Ватикана. Запутавшись в многочисленных обязательствах, он, может быть и в самом деле хотел, как говорили про него в Москве, «перебить» московских бояр, разрубив одним ударом гордиев узел своих проблем, и уж затем, получив полноту власти в России, отказаться от обещаний своим прежним зарубежным покровителям.
Однако любовь к прекрасной полячке подвела его в самый критический момент: встреча Марины Мнишек и многочисленных польских гостей отвлекли его внимание, сделали менее осторожным, и самозванец был свергнут столь неосмотрительно помилованным им Василием Шуйским.
* * *
Восшествие на престол Василия Шуйского было классическим военным переворотом. После убийства «названного Дмитрия» князь Василий Иванович был попросту «выкрикнут» на квази-вече, собранном по его же инициативе на Красной площади.
Два дня спустя после убийства Дмитрия, 19 мая, на Красной площади случилось событие, которого в Москве давно не бывало – вече. Явление это характерно для древнерусских городов, возникших как племенные центры еще дорюриковой Руси, когда своих князей народ – взрослые вооруженные мужчины – выбирал сам. Так было в Киеве, Новгороде, Чернигове, Смоленске, Ростове, Суздале. Не то Москва. Город, построенный на княжеской земле, по воле князя, был княжеской собственностью. Князь здесь все и решал. И вот князя-царя не стало. Даже такого, как безродный Годунов и сомнительный Дмитрий. И теперь, волей-неволей, пришлось москвичам вспомнить древний обычай и думать, как жить дальше без царя во главе.
Тянулись на площадь князья и бояре, дворяне и церковный клир, купцы, ремесленники и просто столичные обыватели. И, конечно же, вездесущий люмпен, который всегда тут как тут, когда можно поживиться. Последним явился низенький толстый человечек, невзрачный, плешивый, с редкой бороденкой и подслеповато моргающими глазками – Василий Иванович Шуйский. Победителю самозванца было чуть больше пятидесяти, был он еще крепкий мужчина и прожил бы долго – если бы не стремился к престолу.
Василий Шуйский был, с одной стороны, представителем старшей ветви суздальских князей, потомком великого князя Суздальского Константина Васильевича, а с другой – великого князя Московского Ивана I Даниловича Калиты. Любил вспомнить, что ведет свой род от святого Александра Невского. Так что князь Шуйский, без сомнения, имел все права на русский престол. И мысль остаться на обочине гонки за призраком высшей власти ему просто не приходила в голову. Да и весь его род – а «род» было понятие весьма важное, если не решающее в социальной жизни Московской Руси – его бы не понял и не простил, упусти он такой шанс. И Шуйский шанса не упустил. Когда собравшиеся на «вече» бояре и духовенство предложили народу избрать патриарха, который затем и созвал бы Земский собор для выбора нового царя, специально подготовленные провокаторы – подголоски Шуйского, закричали, что «царь нужнее патриарха – да здравствует Василий Иванович!» И Шуйского выбрали царем.
«Впрочем, – пишет С. Ф. Платонов, – трудно здесь сказать «избран». Шуйский, по счастливому выражению современников, просто был «выкрикнут» своими «доброхотами», и это не прошло в народе незамеченным, хотя правительство Шуйского хотело представить его избрание делом всей земли».
Шуйский был «выбран» царем не только без Земского собора, голосами одних своих клевретов, но и с нарушением древнерусской традиции «прошения на царство», ведущей свое начало, быть может, еще со времен посольства к Рюрику. Авраамий Палицын сообщает, что «малыми некими от царских палат излюблен бысть царем князь Василий Иванович Шуйский и возведен бысть в царский дом, и никим же от вельможь не пререкован, ни от прочего народа умолен (выделено мной – В. М.)».
Как сообщает «Новый летописец», Боярская дума хотела созывать Земский собор для избрания царя: «По убиении ж Ростригине начаша боляре думати, как бы сослатца со всего землею и чтоб приехали з городов к Москве всякие люди, как бы по совету выбрати на Московское государство государя, чтоб всем людем был». Однако собор так и не созвали. Шуйский не только вступил на престол без утверждения собора, но и, как писал В. О. Ключевский, и «правил без Земского собора». Почему? Тому много причин.
Представитель «старой» боярско-княжеской элиты, Шуйский, по определению, был антидемократом, и потому отсутствию избирательного Земского собора удивляться не приходится. Как и «Дмитрий Иванович», новый царь считал свое происхождение достаточным для того, чтобы сесть на московский трон – и ни в каких подтверждениях этого своего «урожденного» права он не нуждался. К тому же, наверняка, еще сильны были воспоминания о Земском соборе, который судил его, Рюриковича, всего несколько месяцев назад. Да и конкуренция, которая непременно возникла бы в случае созыва собора, Шуйскому и его клану была ни к чему. А желающих стать царем и помимо Шуйского было достаточно. По словам Пискаревского летописца, «после Ростриги Гришки Отрепьева почал на Москве мятеж быти во многих боярех, а захотели многие на царьство». Особо подчеркивает летописец, что неприятие Шуйского как кандидата на престол возникло среди дворян: «А дворяне и дети боярские, и всякие служивые люди: хто х кому прихож и кто ково жаловал, те тово и хотят, а иные иново хотят: хто х кому добр».
Л. В. Черепнин подчеркивает в своем исследовании всеобщее неприятие нарушения Василием Шуйским уже сложившейся традиции утверждения царя Земским собором: «О том, что утверждение Шуйского на престоле произошло без санкции Земского собора («ohne Wissen und Bewilligung Sämtlicher LändStande»), пишет Буссов. Гетман Жолкевский расценивает воцарение Шуйского как акт, учиненный «по волчьему праву», и рассказывает, что те, кто хотел провести «свободное избрание царя», были впоследствии им наказаны. Об утверждении Василия Шуйского на царстве без «совета» «со всею землею и з городами» говорит «Новый летописец». В грамоте Сигизмунда III, адресованной после свержения Шуйского Ф. И. Мстиславскому, нарочито подчеркивалось, что Шуйский «на Московском государство усадился был самоволством, без вашего боярского и всее земли совету».
Его избрание было результатом, с одной стороны, предвыборной обработки московского населения, а с другой – соглашения, заключенного Шуйским с частью боярской верхушки. Как сообщает Пискаревский летописец, имели место даже альтернативные выборы: по соглашению с Боярской думой народу представили двух кандидатов в цари, Шуйского и Мстиславского. Впрочем, рассматривать совещание Боярской думы, на котором было достигнуто соглашение об избрании в цари Шуйского, как «своего рода Земский собор», или «Земский собор узкого состава», как это делает Черепнин, по меньшей мере, некорректно. Да и сам он далее пишет о методах предвыборной кампании царя Василия: «…агенты Шуйского пользовались, очевидно, теми же средствами (подкуп и пр.), что и агенты Бориса Годунова в 1598 г.»
Получив в результате соглашения со своими противниками престол, Василий Шуйский был вынужден в обмен пожертвовать частью своей власти. После «избрания» на Красной площади, новый царь отправился в Успенский собор, где принес присягу «всей земле», дав определенные гарантии в качестве верховного правителя страны. Очевидно, именно этими гарантиями обусловили свое согласие на избрание Василия царем обсуждавшие этот вопрос бояре, дворяне, гости, торговые люди.
Царь Василий обещал «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати» и не отнимать «вотчин и дворов и животов» у невиновных членов их семейств («у братьи их и у жен и у детей… будет которые с ними в мысли не были»). В случае, если по сыску и суду будет приговорен к смертной казни кто-либо из гостей, торговых или черных людей, царь обещал не лишать дворов, лавок и «животов» их жен и детей, не причастных к преступлению. Далее следовало обязательство не слушать ложных доносов («доводов»), производить расследования и устраивать очные ставки по всем обвинениям, наказывать клеветников («смотря по вине его, что был взвел неподелно, тем сам осудится»), не подвергать никого опале, не выдавать никого недругам «в неправде», оберегать всех от «насильства.
Таким образом, реванш «старой» элиты, начатый в 1584 г. после смерти царя Федора Ивановича денационализацией государственных земель, был продолжен ограничением самодержавной власти, в частности, законодательно закреплявшим необратимость такой денационализации (не отнимать «вотчин и дворов и животов»).
Считать эту присягу условием, обеспечивающим праведный суд для людей всех сословий, как это делает Б. Н. Чичерин, приравнивающий крестоцеловальную запись Шуйского чуть ли не к английской Великой Хартии, нет никаких оснований. Впрочем, и сам Чичерин удивленно отмечает, что «запись Шуйского не возбудила ни малейшего сочувствия [в народе]», что было бы невозможно, если бы «нововведение» Шуйского относилось не только к боярству, но и ко всему народу.
Л. В. Черепнин так оценивает запись Шуйского: «…это было отступление от принципов самодержавия Ивана Грозного. Собственно, в 1606 г. Василий отказался от тех прав, признания которых за царем со стороны сословий Грозный потребовал в 1564 г., – безоговорочного права казнить и подвергать опале своих недругов… Таким образом, с 1606 г. наблюдается известный сдвиг во взаимоотношении верховной власти и сословий; в условиях начинающейся гражданской войны и ослабления государства произошел отход от теории и практики самодержавия Грозного». Как видно из дальнейших событий, такой отход принес нашей стране неисчислимые бедствия.
Для народа, отлученного от участия в политической жизни, прежде всего, для жителей российской провинции, правительством Шуйского была пущена в ход фальшивка, призванная подтвердить «законное» избрание царя Василия. Хотя не было ни Земского избирательного собора, ни, соответственно, Утвержденной грамоты (которая, как отметил Л. В. Черепнин, «вряд ли и существовала»), «приверженцы Василия стремятся придать его возведению на царство характер всенародных актов… в тех посланиях, которые по воцарении Шуйского рассылались по городам с извещением об этом событии, проводится определенная политическая концепция. Согласно ей, после смерти Самозванца «митрополиты, и архиепискупы, и епискупы, и весь освященный собор, также и бояря, и дворяня, и дети боярские, и всякие люди Московского государьства избирали всем Московским государьством, кому бог изволит быти на Московском государьстве государем». Выбор пал на князя Василия Ивановича Шуйского, род которого через Александра Невского восходит к Рюрику и который «по коленству» имеет державные права на русский престол. Таким образом, официально признавалось, что воцарение Шуйского произошло по решению земского собора, что ему присягала «земля»».
Несмотря на факты, Л. В. Черепнин весьма субъективно утверждает, что некий «земский собор» все же состоялся: «Произошло взаимодействие двух сил: земского собора как сословно-представительного органа и народного движения». Но он же приводит и вполне логичные выводы других историков, либо отрицающих возведение Шуйского на трон Земским собором, либо считающим то совещание Боярской думы, на котором было достигнуто соглашение, «ничем иным, как пародией на собор».
Это пародийное избрание стало стратегической ошибкой Шуйского. Отказ от созыва Земского собора и, таким образом, от народной поддержки, лишение своих политических соперников возможности бороться за власть мирными методами – в рамках представительного собрания – катализировали очередной виток противостояния «старой» и «новой» элит (вождями которых были, соответственно, Василий Шуйский и Филарет Романов), вылившийся в четырехлетнюю гражданскую войну, закончившуюся победой Семибоярщины, свержением и смертью Шуйского, разгромом его рода.
Уже через неделю после убийства Лжедмитрия, 25 мая, в Москве произошли народные волнения, направленные против нового царя: на площади перед дворцом собралась «чернь», а присутствовавший при этом Я. Маржерет опасался, что Василия Шуйского, в случае его выхода из дворца, может постигнуть участь Лжедмитрия.
В Москве сложилась самая широкая коалиция против Шуйских. В нее входили люди, казалось бы, самых разных политических предпочтений: патриоты, тушинцы, сторонники королевича Владислава на русском престоле. Душой заговора стал Прокопий Ляпунов – известный представитель рязанского дворянства, принимавший участие еще в апрельских беспорядках в Москве в 1584 г. Сам он опасался ехать из Рязани в Москву, но его представлял в столице брат Захар, поддержанный большой группой дворян-земляков. Самое активное участие в заговоре принял глава Боярской думы князь Федор Мстиславский, сторонник воцарения в Москве Владислава Вазы. Пока речь шла об устранении с престола Шуйского, Мстиславского поддерживали Голицыны и Салтыковы – фамилии, хорошо известные в XVII веке уже при Романовых, и, в той или иной степени, являющиеся Романовым родней. Принял участие в готовящемся перевороте и сам глава семейства Романовых, Филарет, купивший у Лжедмитрия II должность тушинского патриарха за огромный самоцвет ценой в бочонок золота.
После бегства из лагеря Тушинского вора, Филарет вступил в соглашение с Сигизмундом III и попытался укрыться в его лагере под Смоленском. Он выехал из Тушина с последними польскими отрядами, но в бою под Волоколамском попал в плен к русским («освобожден», как говорили впоследствии романовские историографы) и был отправлен в Москву, где, по словам Р. Г. Скрынникова, стал вторым по значимости после патриарха Гермогена человеком в Церкви и самым опасным врагом Шуйского.
Активно действовала в Москве и польская агентура, работавшая в тесном контакте с некоторыми из заговорщиков. Медленно продвигаясь к Москве, гетман Жолкевский, по его собственному признанию, посылал тайные письма боярам. Одни письма адресовались сторонникам Владислава, другие разбрасывались по улицам. Письма обличали Шуйского и сулили населению щедрые милости после воцарения королевича Владислава. В письмах Сигизмунду III Жолкевский подчеркивал, что глава Боярской думы князь Мстиславский «сильно действует в пользу королевича». В ответ король старался через гетмана обнадежить боярина «в большой награде». В результате польской пропаганды часть москвичей ходила толпой под окна царского дворца, требуя «поймать Шуйского и отослать его королю».
Шуйский, досиживая в Кремле свое правление, практически уже ничем не руководил. Реальных рычагов власти у него не осталось. Дворянское ополчение устало воевать, дворяне, питавшиеся и вооружавшиеся со своих земельных поместий, во время Смуты обнищали, остались без коней и оружия. Многие дворяне не просто покидали лагерь Шуйского, но и принимали участие в боевых действиях против царя, как это было во время похода Лжедмитрия II на Москву. В середине июля 1610 г. самозванец с «литвой» и казаками подступил к стенам столицы. По смоленской дороге наступал Жолкевский. На Красной площади толпа москвичей скандировала: «Ты нам больше не царь!»
Воспользовавшись беспорядками, участники заговора Захар Ляпунов и Федор Хомутов «на Лобное место выехаша, и з своими советники, завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья». Мятежники захватили патриарха Гермогена и потащили его в свой лагерь у Серпуховских ворот. Там, под крики толпы, решилась судьба царя и всего рода Шуйских. Выступления сторонников царя заглушили крики толпы. Патриарх Гермоген так и не смог переубедить собравшихся мятежников и покинул лагерь. Как утверждает Р. Г. Скрынников, «Патриарх Гермоген мог бы повлиять на исход дела, если бы получил поддержку священного собора. Однако Гермогену противостояли Филарет Романов и другие духовные лица. С авторитетом Романова считались и духовенство, и дума. Митрополит Ростовский действовал, оставаясь в тени. Но его позиция повлияла на исход переворота». Так что Филарет играл ведущую роль в свержении Василия Шуйского.
Восторжествовали Мстиславский, Воротынский, Голицын и Романов. Победители послали в Кремль Воротынского, который должен был предъявить Василию Шуйскому ультиматум: «Послали от себя из обозу из-за Москвы-реки к царю Василью Ивановичу всеа Русии боярина князя Ивана Михайловича Воротынского, чтоб он, государь царь Василей Иванович всеа Русии… государьство Московское отказал и посох царьской отдал для (из-за) пролития между у со бные крови христьянской». От имени думы бояре обещали «промыслить» Шуйскому особое удельное княжество со столицей в Нижнем Новгороде. Согласно Разрядным записям, «на том ему (царю Василью) бояре и все люди крест целовали по записи, что над ним никакого дурна не учинить и из московских людей на государство никого не обирать».
Правда, и эта крестоцеловальная клятва, как и все, которые давались на Руси в течение предыдущих смутных лет, была нарушена. Зачинщики мятежа беспрепятственно прошли во дворец, захватили царскую семью и силой свели на старый двор бояр Шуйских. Братьям царя запретили показываться в думе, позже их взяли под стражу.
19 июля Ляпунов и его сообщники явились на двор к Шуйским в сопровождении чудовских монахов. Они предложили низложенному царю принять постриг. Тот отказался подчиниться. Тогда его постригли насильно. Дворяне держали бившегося в их руках самодержца, пока монах совершал обряд пострижения. Участь царя Василия разделила царица, ее принудительно постригли в монахини. После пострижения царя Василия – «инока Варлаама» – вытащили из хором и в крытой телеге отвезли в Чудов монастырь, где к нему приставили стражу. Его жену Марию определили в Ивановский монастырь.
В сентябре 1610 г. Василий Шуйский был выдан польскому гетману Жолкевскому, который вывез его и его братьев Дмитрия и Ивана в октябре под Смоленск, а позднее в Польшу.
Бывший царь Василий умер в заключении в Гостынинском замке, в 130 верстах от Варшавы, через несколько дней там же умер его брат Дмитрий. Третий брат, Иван Иванович Шуйский, впоследствии вернулся в Россию. В 1635 году по просьбе царя Михаила Федоровича останки Василия Шуйского были возвращены поляками в Россию (гордые шляхтичи не побрезговали взять за покойника выкуп золотом и соболями). Погребли Василия Ивановича в Архангельском соборе Московского Кремля.
Василий Шуйский сам загнал себя в угол, когда его жажда властолюбия и аристократическое отвращение к «демократическим процедурам» помешали ему собрать Земский собор, чтобы победить в мирных дебатах своих соперников и получить всенародное одобрение и поддержку своему царствованию.
Однако мог ли он поступить иначе? Скорее всего, его сторонники не были столь многочисленны и сильны, чтобы победить на соборе, особенно если учесть, что за кандидатами на престол от «новой» элиты стояли многочисленные выборные от поместного дворянства. Да и народ, неоднократно обманутый Шуйскими (публично выступая перед населением московских посадов, Василий Шуйский не раз менял, на диаметрально противоположные, свои клятвенные заверения по обстоятельствам смерти царевича Дмитрия, а во время переворота 1606 г. обманул москвичей призывом «защищать царя Дмитрия Ивановича от поляков», в то время когда сам принимал непосредственное участие в убийстве самозванца), не забыл ему ни этих обманов, ни лживых писем о «соборном» избрании царя Василия Ивановича на царство. Видимо, у Шуйского не было ни малейшего шанса стать царем через утверждение Земским собором. А без Земского собора он, пусть и Рюрикович, стал таким же самозванцем, как и «названный Дмитрий».
* * *
Бурные события, случившиеся в Москве 17–19 июля 1610 г. пытались легитимизировать под видом Земского собора, который, якобы, не только низложил царя Василия, но и «выбрал» на престол польского королевича Владислава. Во всех грамотах, разосланных по стране полонофильской Боярской думой, которой вскоре предстояло обернуться Семибоярщиной, говорилось об избрании Владислава «всеми чинами Московского государства», т. е. – Земским собором.
Как пишет Л. В. Черепнин, «В литературе об этом соборе 1610 г. имеются различные, часто противоположные суждения. С. М. Соловьев считает, что его не было: «Некогда было созывать собор для выбора царя всею землею, надобно было выбирать из двоих готовых искателей престола, Лжедмитрия [Второго, Тушинского вора – В. М.] и Владислава…» В. Н. Латкин пишет: «В 1610 г. состоялось в Москве народное собрание, присвоившее себе название земского собора. Этот quasi-собор низложил царя Василия Ивановича Шуйского и избрал временное правительство из бояр». «Из обзора деятельности этого собора, – продолжает Латкин, – видно, что на нем не принимали участия представители всего народа, хотя деятельность его касалась таких предметов, которые непосредственно относились ко всему государству… Это искажение истины».
Патриарх Гермоген, не признавший законность пострижения Шуйского в монахи, продолжал считать его царем, а монахом объявил князя Тюфякина, произносившего за Василия Ивановича монашеские обеты. Но, понимая, что возвращение Шуйского на престол невозможно, а если и произойдет, то вызовет новые возмущения, патриарх разослал окружные грамоты, в которых писал о необходимости «на Московское государство выбрати нам государя всею землею, собрався со всеми городы, кого нам государя Бог подаст». В других подобных грамотах говорится о намерении «обирати… государя всем заодин всею землею, сослався со всеми городы…». Содержатся и прямые указания местным властям о выборе «изо всех чинов… по человеку» и присылке в Москву.
То, что патриарх действительно пытался собрать полноценный Земский собор, подтверждает указание С. Ф. Платонова на то, что в 1610 г., после свержения Шуйского, впервые рассылались «призывные грамоты», требовавшие «выборных представителей от всех чинов для участия в соборе…». Но в условиях гражданской войны созвать собор всей Русской земли не удалось. Однако, как считает Платонов, собранный в Москве «собор», состоявший из членов Боярской думы, московских дворян, придворных, и выборных от московских посадов, «оказался», по неким «старым понятиям» (видимо, по понятиям предыдущих самозванцев – В. М.), «правильным и правомочным».
Считается, что Гермоген имел ввиду две кандидатуры: либо князя Василия Голицына, либо малолетнего Михаила Романова. Василий Голицын – это именно тот, который в 1605 г. приказал убить 16-летнего царя Федора Годунова, а выбор 14-летнего Михаила означал только одно – страной будут управлять «тушинский патриарх» Филарет и его брат Иван. Остается предположить, что или выбор этих кандидатур был приписан Гермогену позднее, уже при Романовых, или мы чего-то не знаем о честном и бескомпромиссном патриархе, герое Смутного времени.
На самом деле, вполне возможно, что Гермоген поддерживал князя Ф. И. Мстиславского (который, по утверждению Жолкневского, «сильно действовал в пользу королевича»), от имени которого рассылались по стране грамоты с требованием прислать в Москву выборных на Земский собор. Как указывает Л. В. Черепнин, «В грамоте в Пермь Великую от боярина кн. Ф. И. Мстиславского с товарищами от 19 августа 1610 г. говорится: «а вам велено всех чинов людем ехати к Москве, чтоб выбрати государя на Московское государьство… и из городов по ся места никакие люди не бывали…».
Л. В. Черепнин считает (впрочем, с характерными оговорками), что некий Земский собор все же был собран в Москве и утвердил Семиборящину во главе с князем Мстиславским: «Тем не менее, после свержения Шуйского, при боярском правительстве в Москве образовался и действовал земский собор. Памятником его деятельности, по-видимому, является акт передачи Русского государства на время до избрания царя под власть боярина Ф. И. Мстиславского с товарищами и текст присяги им. Среди чинов, которые приносят присягу, названы: дворяне, чашники, стольники, стряпчие, головы, дети боярские, сотники, стрельцы, казаки, «всякие служилые люди и приказные», гости, «торговые, черные и всякие люди всего Московского государства». Интересно, что навстречу клятве верности со стороны сословных представителей идет ряд обязательств со стороны членов боярского правительства: «за Московское государство стояти», «всех праведным судом судити», «государя на Московское государство выбрати… со всякими людми всею землею и сослався з городы, ково даст бог на Московское государство»».
Но споры о кандидатах прекратились сами собой, когда в Москву вошли отряды польского гетмана Жолкевского, и осталась только одна кандидатура – королевича Владислава.
И тут надо отметить, что затея Мстиславского (поддержанная патриархом Гермогеном) с созывом Земского собора, вполне возможно, имела двойное дно: к августу 1610 г. некоторые выборные, по крайней мере, из областей северо-востока Руси, смогли собраться в Москве на Земский собор и угодили как раз на «избрание» королевича Владислава. При этом надо учитывать, что многие «выборные» могли быть «избраны» из числа тех дворян и людей других сословий, которые уже находились в Москве по долгу службы или по торговым и личным делам. «Выборы» Владислава были такой же фикцией, что и «выборы» Годунова или Шуйского.
Во всяком случае, это отмечали современники событий: «Без широкого участия выборных из городов в Москве было принято решение о передаче престола польскому королевичу Владиславу. Некоторые источники ответственность за этот акт возлагают на «седьмочисленных бояр Московскиа державы», которые «всю власть Русския земли предашя в руце литовскых воевод».
Но Л. В. Черепнин, вслед за более поздними романовскими источниками, утверждает, что Владислава выбрал все же Земский собор некоего «узкого состава» (то есть – все то же собрание москвичей и находившихся в столице жителей нескольких других, как указывает в своей работе Черепнин – 34 русских городов): «Другие, напротив, указывают, что бояре в своем решении опирались на земский собор узкого состава без участия выборных из провинциальных городов. Так, по свидетельству «Нового летописца», «на Москве ж бояре и вси людие московские, не сослався з городами, изобраша на Московское государство литовского королевича Владислава». Это летописное указание подтверждается текстом договора (приговорной записи), заключенного 17 августа 1610 г. московским правительством с гетманом Жолкевским о признании Владислава царем.»
Когда бояре «пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава», патриарх выдвинул только одно требование: «Если [Владислав] крестится и будет в православной христианской вере – и я вас благословляю. Если же не крестится – то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас наше благословение!» 27 августа у Новодевичьего монастыря (ставки Жолкевского) польский гетман поклялся соблюдать этот договор.
По договору Владислав должен был венчаться на Московское царство от патриарха и православного духовенства по древнему чину, обещал православные церкви «во всем Российском царствии чтить и украшать во всем по прежнему обычаю и от разорения всякого оберегать», почитать святые иконы и мощи, иных вер храмов не строить, православную веру никоим образом не нарушать и православных ни в какую веру не отводить, евреев в страну не пропускать, духовенство «чтить и беречь во всем», «в духовные во всякие святительские дела не вступаться, церковные и монастырские имущества защищать», а даяния Церкви не уменьшать, но преумножать.
Тут же, под Новодевичьим, 10 тысяч москвичей присягнули Владиславу. 28 числа целование креста царю Владиславу продолжилось в Успенском соборе в присутствии патриарха Гермогена.
Когда к Сигизмунду и Владиславу под Смоленск отправилось московское посольство, глава посольства Василий Голицын (тот самый, погубивший Годуновых) заявил патриарху: «О крещении [Владислава] они будут бить челом, но если бы даже король и не исполнил их просьбы, то волен Бог да государь, мы ему уже крест целовали и будем ему прямить». Такова была позиция московской политической элиты, которая ради своей победы была готова отказаться от основополагающих цивилизационных установок русского народа, таких как православие (что и случилось полвека спустя на обновленческом соборе 1666 г.).
Но Гермоген дал наказ митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету (из тушинского патриарха тот снова стал митрополитом), который в составе московского посольства к полякам представлял интересы Русской православной церкви, защищать православие: предъявить королевичу условия, чтобы Владислав крестился еще под Смоленском, чтобы порвал отношения с Римским папой и чтобы россиян, пожелавших оставить православие, казнил смертью. Митрополит Филарет пообещал Гермогену «умереть за православную за христианскую веру». Впрочем, умереть за веру пришлось в дальнейшем Гермогену, а Филарет весьма благополучно пережил Смуту в польском «плену» и, вернувшись в Москву, занял патриарший престол.
Надо отметить важное примечание, которое делает в своем исследовании Черепнин по поводу решений, принятых «узким собором»: «Весьма показательна фраза: «А бывшему государю царю и великому князю Василью Ивановичи) всеа Руси отказати и на государеве дворе не быти, и впредь на государьстве не сидети». В термине «отказати» слышится отзвук стародавних древнерусских времен, когда вече призывало князя и «указывало ему путь». Но в условиях начала XVII в. этот термин наполняется новым содержанием, знаменуя утверждение избирательной сословно-представительной монархии.»
Действительно, в конце XVI – начале XVII вв. Земский собор в условиях Смуты и отсутствия наследственного монарха, стал общепризнанным источником легитимной высшей власти. Это было признано и народом, и властными элитами, которые были вынуждены хотя бы фиктивно «осенять» своих ставленников фальшивыми соборными утверждениями. Хотя, с другой стороны, вече никогда не было высшим органом власти всей страны, решая вопросы управления отдельных земель, да и выбирало оно (или «указывало путь» – изгоняло) как правило, князей из династии Рюриковичей, не покушаясь на их «семейное» право управлять всей Русской землей.
Более того, в условиях Смутного времени ни о каком реальном утверждении сословно-представительной монархии («народной монархии» в терминологии Солоневича) речи идти не могло. Наоборот, шла деформация основ «народной монархии», выраженная, прежде всего, в попытках сначала «оседлать» Земский собор, превратить его в инструмент достижения своих узких целей теми или иными политическими группами (Борис Годунов), а затем и в полном отказе от Земского собора как краеугольного камня социально-политической системы Московского царства, или, в лучшем случае, подмене его квазисоборами (Лжедмитрий I, Василий Шуйский, Семибоярщина). Толькой с после самоорганизации здоровых национальных сил начинается возврат к системе Земских соборов как народному представительству всех сословий Русской земли, имеющему значение источника высшей государственной власти (Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин).
В целом этого не отрицает и такой замечательный исследователь эпохи Земских соборов как Л. В. Черепнин, который, все же, к Земским соборам относит и квазисоборы, и более похожие на вече собрания московского населения вкупе с Боярской думой и Освященым собором. «Рассмотрев историю земского представительства в России с конца 90-х годов XVI в. до конца первого десятилетия XVII столетия, приходится сказать, что здесь еще много неясного. – пишет он. – Совершенно бесспорно существование избирательного собора 1598 г., ибо от него сохранился официальный документ – Утвержденная грамота. Достаточной точностью и подробностью отличается разрядная запись о соборе 1604 г., занимавшемся подготовкой к отражению крымской опасности. Данные об избирательных соборах 1606 и 1610 гг. недостаточно четки, поэтому о них идут споры, но самый факт их созыва, мне представляется, доказуем. Недвусмысленны, мне кажется, сведения о земском соборе 1607 г. по вопросу о снятии с населения присяги Лжедмитрию I. Соборы 1605 и 1607 гг., созванные для суда над Василием Шуйским и Ильей Горчаковым, следует отнести к числу судебных, а не земских.
Полные данные о составе имеются для собора 1598 г., неполные – для собора 17 июля 1610 г. Общие основы представительства в 1598 г. – принципиально те же, что и в 1566 г. Первое прямое указание на обращение из центра в провинцию с предложением прислать своих выборных на земский собор относится к 1610 г.
В условиях кризиса самодержавия, гражданской войны земские соборы играют двойственную роль. После смерти Федора Ивановича земский собор принимал участие в правительственной деятельности (причем и тогда, когда уже воцарился Годунов). Так же было и вслед за свержением Василия Шуйского. Это содействовало сохранению государственного единства страны. В то же время земский собор использовался и как орудие в политической борьбе различных феодальных группировок, что нарушало целость государства».
* * *
В целом правильно отражая растущую в период Смуты и безвластия роль Земского собора, говоря о формировании «в условиях кризиса» управляющей функции собора (а, по существу, функции Земского собора как источника высшей легитимной власти), Л. В. Черепнин, как представляется, неверно расставляет акценты, считая что такая функция появилась уже после смерти царя Федора Ивановича и завершения правления династии Ивана Калиты. Однако тот факт, что соборы 1564/65 и 1584 года решали вопросы, относящиеся к прерогативе высшей государственной власти (об изменении политического строя страны (введение опричнины) и избрании на царство нового царя) свидетельствует, что эта функция появилась задолго до Смутного времени, тогда как в 10-е годы XVII века шел как раз обратный процесс – попытка лишить Земский собор такой функции.
Процесс этот шел с переменным успехом: наиболее активное политически сословие – поместное дворянство – широко представленное на Земских соборах, не желало лишаться своего влияния на власть. Наибольшего успеха представительство всей земли добилось во время Второго земского ополчения, когда Земский собор в Ярославле стал, по сути, правительством всея Руси. Однако этот успех земства был кратковременным. К середине XVII века Земские соборы стали утрачивать свою властную функцию, пока не превратились в «карманные» совещания при новой социально-политической структуре, созданной первыми Романовыми на руинах «народной монархии» Ивана Грозного.
Глава 10. Земские правительства всея Руси
Земский собор Первого ополчения
Зимой 1610/11 г. Гермоген, быть может, сам того не ожидая, оказался во главе государства. Шуйский был в плену, Тушинский вор убит, Владислав все не ехал в русскую столицу. Патриарх остался единственной властью в стране. «Теперь мы стали безгосударны – и патриарх у нас человек начальный…», – говорили члены московского посольства на переговорах с поляками.
Федор Андронов и Михаил Салтыков доносили королю из Москвы, что «патриарх призывает к себе всяких людей и говорит о том: буде королевич не крестится в крестьянскую веру и не выйдут из Московской земли все литовские люди – и королевич нам не государь!» В конце декабря 1610 г. гетман А. Гонсевский сообщает Сигизмунду из Москвы, что патриарх Гермоген распространяет воззвания против поляков. Разные русские города, вступая в переписку между собой, ссылаются на грамоты патриарха, которые «он писал во многие города».
В своей антипольской (вернее, антикатолической) позиции Гермоген находил поддержку народа, прежде всего, его самой политически активной части – поместного дворянства. С другой стороны, олигархат, был настроен полонофильски и горой стоял за королевича Владислава. Как писал Авраамий Палицын, для боярско-княжеской партии было «лучше убо государичю служити, нежели от холопей своих побитым быти, и в вечной работе у них мучитися».
Л. В. Черепнин отмечал, что «Для проведения своей политики правительству [Семибоярщине – В. М.] нужна была поддержка каких-то общественных сил. Оно искало ее в земском соборе. Но когда интервенты заняли Москву, совет «всех чинов служилых и жилецких людей великого Московского государства» потерял свое реальное значение в качестве высшего сословно-представительного органа Российского государства. Сложившаяся в XVI в. политическая форма – сословно-представительная монархия находилась в кризисном состоянии. Лозунгом «вся земля» стали пользоваться различные шедшие к власти социально-политические группировки. В то же время в условиях массовых народных движений и ширившейся национальной борьбы возрастала роль местного, земского, «мирского» начала в общественной жизни. Сословные организации на местах становятся демократичнее, хотя и сохраняют феодальный облик.
Борьба за национальное и государственное возрождение шла не от тех только, кто возглавлял государство, а и от широких масс населения: по инициативе и силами посадских «миров» и местных служилых людей создавались ополчения, выступавшие за освобождение страны от интервентов. С этими ополчениями возродилась и деятельность всероссийских земских соборов, только они приобрели уже несколько иной облик. Инициатива их создания переместилась сверху вниз. Из органа, созываемого правительством, земский собор, хотя и временно, стал органом, направлявшим деятельность правительства.»
Таким образом, возрождение Русского государства в момент, когда его столица была занята польско-литовскими войсками, а правительство состояло из коллаборационистов, контролируемых польской оккупационной администрацией, стало возможным именно благодаря двум краеугольным камням социально-политической конструкции, выстроенной Иваном Грозным – местному земскому самоуправлению и Всероссийскому Земскому собору как народному представительству всей страны.
Еще дореволюционные исследователи русской истории подчеркивали родство местного самоуправления и Земских соборов всея Руси: «Сходство тех и других бросается в глаза». На это же сходство, особенно в терминологии, указывает Л. В. Черепнин, «И общерусский собор, и совещание местных сословных группировок обсуждают «государево дело и земское»; представители различных социальных групп высказывают свою «мысль»; в результате формируется решение «земли» в широком общегосударственном или областном понимании».
Развитие народной инициативы, привычки самоуправляться путем выдвижения во власть из своей среды самых достойных и способных вкупе с русским духом и русской способностью сплачивать вокруг себя в минуты общей опасности все народы, населяющие Россию – вот та основа, на которой создавалось сначала Первое, а затем и Второе народные земские ополчения.
В отличии от самозванцев на троне (начиная от Годунова и заканчивая Шуйским), которые использовали идею собора как орудие достижения своих политических целей, земское ополчение (впрочем, как и многочисленные вожди провинциальной оппозиции центральной власти – от Болотникова до мелких самозваных «цариков», прикрывавших свои решения упоминанием различных уездных «советов земли»), земские ополчения были движениями, возникшими по инициативе земских советов городов и земель, т. е. изначально не только не контролировали земство, а были под его народным контролем (что отлично проявилось при создании общерусского правительства Первого ополчения).
С конца 1608 г. в ряде городов (преимущественно поволжских и северных) началось движение за освобождение от интервентов. Возникали местные городовые советы. В Нижнем Новгороде, где впоследствии зародились Первое и Второе народные ополчения, городовой совет действовал уже в 1608 г. В нем и подобных ему советах большую роль играли не только дворяне и посадские люди, но, зачастую, и представители черносошенного крестьянства (кстати, «черные сотни» – это снаряженные ими отряды, отправленные на освобождение русской столицы от иноземных оккупантов). Приказная городская администрация действовала вместе с «земскими людми, с старосты и с целовальники, и со всем хрестьянским народом». Города вступали в переписку между собой, поднимая вопросы организации борьбы с иноземными захватчиками. Переписка эта велась от имени не только воевод и дьяков, назначенных центральным правительством, но и выборных местных властей. Адресатами этих писем были также, прежде всего, «миры» иных городов и уездов, которым послания зачитывались на мирских сходках.
Хотя происхождение мирских сходок, по мнению некоторых исследователей, восходит к древнерусскому вече (что, в определенной степени, правильно), Л. В. Черепнин совершенно верно отметил: «… весьма вероятно, что местные собрания начала XVII в. генетически восходят еще к городовым советам и вечевым совещаниям в Древней Руси. Но нельзя их просто отождествлять, ибо они являются продуктом разных исторических условий. Толчок развитию сословных учреждений на местах дала земская реформа Грозного (выделено мной – В. М.)».
К концу 1610 г. в Северо-восточной Руси определились два центра освободительного движения: Нижний Новгород и Ярославль. В них были созданы городовые советы, состоящие не только из представителей государственной администрации, но и из выборных от дворян, детей боярских, стрельцов, казаков, посадских людей. Входили в советы клирики, воинские командиры, земские старосты, целовальники и даже иноземцы, а так же представители от «всех уездных православных хрестиан».
Возможно, уже в начале марта 1611 г. этими мирскими советами был образован Совет всея земли, активная фаза деятельности которого относится к весне-лету 1611 г.
В апреле 1611 г. земское ополчение Северо-востока объединилось под Москвой с дворянским войском П. П. Ляпунова, Д. Т. Трубецкого и И. М. Заруцкого. После объединения, как свидетельствуют документы, Совет всея земли начинает действовать как общерусское правительство. Большинство исследователей отмечают ключевое решение («приговор») Совета всея земли от 30 июня 1611 г., «своего рода учредительный акт, определяющий государственное устройство и политические порядки страны, которая была выбита из состояния нормальной жизни и в столице которой хозяйничали иноземцы. «Приговор» означал реставрацию сословно-представительного государства, произведенную от имени «всея земли», т. е. земского собора».
В принятии этого «приговора» принимали участие самые широкие социальные слои, вне зависимости от чина и места в социальной системе. Об этом свидетельствуют подписи под «приговором».
В начале «приговора» указывается, кто принимал участие в его утверждении: «…Московского государства разных земель царевичи, и бояре, и окольничие, и чашники, и стольники, и дворяне, и стряпчие, и жильцы, и приказные люди, и князя, и мурзы, и дворяне из городов, и дети боярские всех городов, и атаманы, и казаки и всякие служилые люди, и дворовые, которые стоят за дом Пресвятыя Богородицы и за православную християнскую веру против раззорителей веры христианские – польских и литовских людей…».
Документ был подписан князем Д. Т. Трубецким, П. П. Ляпуновым, И. М. Заруцким, окольничим А. В. Измайловым, князем И. Л. Голицыным, М. Вельяминовым, стольником Т. Измайловым, И. Шереметевым, представителями более двух десятков русских городов (Кашин, Дмитров, Смоленск, Ростов, Ярославль, Можайск, Калуга, Муром, Владимир, Юрьев, Нижний Новгород, Брянск, Вологда, Галич, Архангельск, Переяславль-Залесский, Кострома, Юрьев-Польский, Волхов, Звенигород и др.), «атаманами, судьями, ясаулами, сотниками, казаками». Есть одно «рукоприкладство не на русском диалекте» (в целом среди подписей – значительное количество представителей татарского и других народов России) и «сверх вышеписанного значит рукоприкладство ж многих, но только в оном окроме имян и фамилей чинов не писано» – т. е., рядовых ратников. В связи с тем, что выборные на этом собор были из участников Первого ополчения, среди подписантов отсутствуют клирики и купечество.
Этот Земский собор выбрал общерусское правительство под руководством «бояр и воевод» Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого, которым вручалась гражданская («земская»), военная и судебная власть: триумвират должен был «земским и всяким ратным делом промышляти» и «чинить между людьми расправу вправду».
Но при этом Земский собор оставлял за собой право отправить руководителей правительства в отставку, если из-за их некомпетенции или недобросовестности «всякие земские дела постановятся, или которые воеводы бояр во всяких делах слушати не учнут… всею землею вольно бояр и воевод переменити, и в то место выбрати иных, поговоря со всею землею, кто будет болию к земскому делу пригодится».
Более того, правительство было подотчетно Земскому собору как высшей государственной власти во всех делах, гражданских, военных и судебных. Вопросы административного управления решаются «бояроми и всей землей» совместно. Следствие, суд и вынесение приговоров также находятся в общем ведении правительства и собора: «По сыску наказанье и смертную казнь… чинити… поговоря со всею землею…; а не объявя всей земле, смертные казни никому не делать и по городом не ссылать».
Из этого видно, что практически любое мало-мальски важное решение правительства подлежит утверждению Земским собором.
Земский собор в июле 1611 г. не просто воссоздал общерусское правительство по образцу того, что действовало при последних Рюриковичах (с организацией приказов Разрядного, Поместного, Разбойного, Земского, Дворца, Большого прихода, Четвертей – «как было преж сего на Москве»), но и, как указывает В. Л. Черепнин, «…устанавливался контроль «земли»: в Поместный приказ решено «посадити дворянина… а с ним дьяков, выбрав всею землею»». Как знак высшей власти, собор утвердил государственную печать «к грамотам о всяких делах».
Как высшая государственная власть, собор решал вопросы наделения поместьями и жалованьем служилого дворянства и чиновничества, а так же церковного землевладения.
Железной рукой собор пытался навести порядок в охваченной Смутой стране, пресекая «воровство» (разбой и антигосударственные выступления) любыми мерами вплоть до смертной казни. Однако, с другой стороны, собор сулил тем казакам и «атаманам», которые зарекомендовали себя как сторонники Русского государства, поместья и жалованье.
В целом решения этого Земского собора однозначно свидетельствуют о том, что и он сам, и население оставшихся свободными от оккупации территорий Российского государства воспринимают его как высшую государственную власть. В период междуцарствия Земский собор стал не только институтом, утверждавшим право на престол того или иного наследника, как это было в апреле 1584 г., но и органом, принявшим на себя непосредственное управление страной; не только источником высшей власти, но и самой властью, назначая правительство и контролируя его деятельность во всех основных аспектах.
Выше уже упоминалось, что Земский собор при народном ополчении Минина и Пожарского не признавал легитимными царями Бориса Годунова и Василия Шуйского, о чем свидетельствует, в том числе, и чеканка им денег от имени последнего «правильного» царя Федора Ивановича. То, что Земский собор считал себя вправе решать вопрос о легитимности того или иного монарха подтверждается и другим фактом: собор июня 1611 г. уравнял в правах в отношении обеспечения земельными поместьями тех, кто служил Тушинскому «царику» и тех, кто служил царю Василию Шуйскому. Т. е., в глазах собора, служба «самовыдвиженцу» Шуйскому мало чем отличалась от службы самозванцу Лжедмитрию II. Во всяком случае, не настолько, чтобы обделять служивших последнему земельным и иным жалованьем и рисковать потерять их поддержку в борьбе с польскими оккупантами и засевшей в Москве Семибоярщиной.
В отношении собора июня 1611 г. многие известные историки высказывают то мнение, что он не являлся «нормальным Земским собором», а был чем-то вроде «временного правительства» или даже «походной думы», т. к. представительство на нем «не было полным и нормальным» (С. Ф. Платонов, Н. И. Костомаров, В. Н. Латкин и некоторые другие). Однако здесь надо вспомнить, что само ополчение, из недр которого были выдвинуты участники этого Земского собора, было сформировано решением многочисленных местных земских собраний Северо-Восточной Руси, которые де-факто делегировали свои полномочия, через своих ополченцев, общеземскому собору под Москвой. На это указывает и С. Ф. Платонов, который пишет, что, если «ратное совещание и усвоило себе право думать за всю землю», то только потому, что соединило «в своем приговоре представителей очень многих местных всесословных советов, от которых пошли под Москву городские и волостные рати… Односословный по составу ратный совет отражал собою всесословные городские миры».
Еще более подробно останавливается на этом вопросе Л. В. Черепнин, который видит в деятельности Земского собора июня 1611 г. «заметное расширение роли Земского собора в общественно-политической жизни»: «Конечно, собрание 30 июня 1611 г. происходило в походных, необычных для мирного строительства условиях, что не могло не наложить отпечатка на его характер, и прежде всего на состав: определило преобладание в нем военно-служилого элемента. Но такое обстоятельство нельзя рассматривать как отступление от «нормы», ибо в соборах XVI в. посадское население вообще еще не заняло достаточно заметного места. Гораздо важнее то, что отмечено Платоновым: за участниками собрания стояло население 25 городов, в ряде которых были местные советы, организовавшие общерусское ополчение. В этом смысле совет, созданный ополчением, был «советом всей земли», т. е. земским собором. Назвать его «походной думой» или «подвижной столицей» – значит упростить его суть. А именно в это время, когда в стране и даже в ее столице Москве завели свои порядки враги, когда Россия по существу осталась без правительства, в общественных кругах Первого ополчения была сделана попытка (нашедшая выражение в «приговоре» 30 июня) поднять значение земского собора, превратив его в постоянный верховный орган» (выделено мной – В. М.).
Совет всея Земли Второго ополчения
Неудача Первого ополчения не заставила патриотов России опустить руки. В конце 1611 г. в Нижнем Новгороде началось новое движение за освобождение страны под руководством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского. Вскоре там же был создан Совет всея земли, который включал не только нижегородских общественных деятелей. В «Новом летописце» отмечено, что в других городах, где слышали о создании Совета, «были рады» и посылали в Нижний своих представителей.
Совет стал и административным, и военным руководящим органом. В его полномочия входил и сбор налогов, Совет рассылал от имени Московского государства воевод и других чиновников в Поволжье, в земли, принадлежащие татарам и черемисам. Нижегородский Совет всея земли работал в сотрудничестве с земскими органами других городов. Как видно из «Летописи занятий Археографической комиссии», при назначении воеводы в город Курмыш это было сделано по согласованию с курмышским Земским советом.
В конце зимы – начале весны 1612 г. нижегородский Совет приобретает такой авторитет, что уже начинает позиционировать себя правительство всех территорий, свободных от польско-литовско-шведской оккупации и требует себе подчинения от местных земских органов власти. Характерно для этого периода письмо, направленное Советом в Вологду: «…писали мы к вам наперед сего многажды и гонцов от себя послали, чтоб вам прислати к нам для договору и о добром совете людей добрых изо всех чинов, сколко человек пригоже…». О том же пишет Совет в Соль Вычегодскую в апреле («… по всемирному своему совету пожаловати б…прислати… в Ярославль, изо всяких чинов людей человека по два, и с ними совет свой отписати, за своими руками») и в Путивль («…и прислати б вам к нам для общаго земскаго совета изо всяких чинов человека по два и по три и против сея грамоты совет свой к нам отписати за своими руками»).
Как указывает Л. В. Черепнин, «В конце марта 1612 г. ополчение перешло в Ярославль. Там «совет» приобрел характер верховного правительственного органа». В состав «совета всея земли» в Ярославле входили: стольник и воевода Д. М. Пожарский, «выборный человек» Кузьма Минин, митрополит ростовский Кирилл, несколько думных чинов, стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы, дьяки, городовые дворяне и дети боярские, посадские люди, казанские князья, татары и мурзы, стрельцы, пушкари, казаки, иноземцы и даже черные крестьяне (например, от Белоозера).
Как видно из документов Совета, в него входили выборные от многих городов Поволжья, Северо-востока и других регионов России: Смоленска, «Казанского государства», Нижнего Новгорода, всех «Понизовых городов», Вязьмы, Дорогобужа, Зубцова, Можайска, Волоцка, Белева, Старицы, Кашина, Твери, Новоторжска, Углича, Ржева; Ярославля, Костромы, Вологды, всех «Поморских городов», городов Бежецкой пятины, Коломны и всех Рязанских городов, всех «Украинных городов». Как видим, весьма представительное собрание.
В конце июля – начале августа 1612 г. Второе ополчение подошло к Москве и взяло ее в блокаду. В четырехдневном кровопролитном сражении (21–24 августа) ополченцы разгромили войско гетмана Ходкевича, который шел в Москву с подкреплением и продовольствием для осажденных.
В конце сентября 1612 г. Второе ополчение объединилось с войсками князя Д. Т. Трубецкого, в результате чего Совет всея земли пополнился, как считал П. Г. Любомиров, большим числом провинциального среднего и мелкого дворянства и казачества, но уменьшилось число представителей от посадских людей, что подтверждается подписями под документами того периода. Из тех же подписей видно, что на первое место в Совете выходит князь Трубецкой: его подпись «боярин и воевода Дмитрий Трубецкой» стоит на первом месте, а подпись «стольника и воеводы Дмитрия Пожарского» – на втором.
В это время Совет всея земли является, по-сути, Земским собором, с чем согласен ряд исследователей, например, С. Ф. Платонов. Однако, Л. В. Черепнин справедливо указывает, что функции Совета всея земли «были значительно шире, чем функции прежних земских соборов, созываемых каждый раз для обсуждения какого-то определенного вопроса. «Совет всей земли» в качестве верховного правительственного органа решал все основные вопросы внутренней и внешней политики».
Совет всея земли от имени Московского государства исполняет судебную власть в стране (например, суд над покушавшимися на князя Дмитрия Пожарского в Ярославле), внутриполитическое управление (указы местным органам власти, сбор денег в казну), внешнеполитические функции (посольство к шведам, переговоры с послом австрийского императора).
В ряде грамот Совета была изложена программа восстановления Российского государства, центральным пунктом ее были выборы царя, без которого земцы не представляли дальнейшего существования страны: «Как нам ныне без государя против общих врагов, полских и литовских и немецких людей и русских воров, которые новую кровь в государьстве всчинают, стояти? И как нам без государя о великих о государьственных и земьских делех со окрестными государи ссылатись? И как государьству нашему впредь стояти крепко и неподвижно?»
Программа предусматривала после освобождения Москвы от оккупантов и сепаратистов, провести выборы нового царя Земским собором. Л. В. Черепнин подчеркивает, что через грамоту проходит мысль, что избрание монарха «общим советом» (т. е. на земском соборе) является залогом «крепости и неподвижности» государства, ибо через «общий совет» «милосердый бог» укажет достойного кандидата на престол. К этому тезису грамота подводит исторически, касаясь прошлых судеб русской монархии. Со смертью Федора бог «прекратил благородный корень царьского поколения» и «производи владети Великою Росиею» Борису Годунову, принадлежавшему к «синклиту царьскому». Об избрании Бориса земским собором ничего не сказано, но подчеркнута кратковременность его «державства», которое божественный промысл «скоро прекрати». Очевидно, это не был избранник божий, провозглашенный «общим советом». Лжедмитрий I самовольно «наскочил на царьский престол». Василий Шуйский – законный царь, «и крест ему государю все целовали», но и он не был выдвинут «общим советом», напротив, в его правление произошло «злопагубное разделение в православных крестьянех». Далее пошли лжецари-самозванцы. Русская земля испытывает «конечное разорение» от польских захватчиков. Настала пора освободить ее и «выбрати государя всею землею».
22 октября ополченцы взяли штурмом Китай-город. В руках поляков остался только Кремль. Вместе с оккупантами там засели и русские изменники-бояре со своими семьями. Были среди них и 16-летний Михаил Романов с матерью, инокиней Марфой Романовой и дядей, боярином Иваном Никитичем Романовым – вся близкая родня митрополита Филарета. Романовы привели поляков в Кремль, теперь же они были вынуждены разделить с захватчиками все тяготы осады.
Осажденные, желая избавиться от лишних ртов, выпустили за ворота женщин и детей, но это не помогло им долго продержаться: жестокий голод и недостаток боеприпасов заставил их сдаться.
25-26 октября началась сдача московского гарнизона.
Первыми вышли из Кремля духовные лица: митрополит Пафнутий, архиепископ Арсений и кремлевское духовенство. Затем появились бояре, и в их числе Михаил и Иван Романовы и князья Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский. Б. М. Лыков, Ф. И. Шереметев. Почти все – родственники Романовых. У Федора Мстиславского перевязана голова, это был след ранения, которое нанес ему польский солдат, пытавшийся съесть его в собственном кремлевском дворце.
«Жаль было смотреть на них, – пишет Н. И. Костомаров. – Они стали толпою на мосту, не решаясь двигаться далее. Козаки подняли страшный шум и крик. «Это изменники! Предатели! – кричали козаки. Их надобно всех перебить, а животы их поделить на войско!»
И только через сутки сдались поляки (это время они потратили на то, чтобы укрыть в тайниках царские сокровища, награбленные ими в Кремле). Те из сдавшихся, кто попал в руки к Трубецкому, были истреблены полностью, сдавшимся Пожарскому повезло больше – они частично уцелели, но далеко не все.
По освобождении Москвы возник вопрос об избрании царя. Ряд авторов считают, что Земский собор, действовавший до прихода ополчения в столицу, был «распущен», и приступили к выборам нового. Но – пишет Л. В. Черепнин, – данных об официальном роспуске Совета всея земли, пришедшего из Ярославля, в источниках нет. Напротив, создается впечатление, что он продолжал свою деятельность и в Москве, и от него же исходила инициатива созыва нового (избирательного) собора. Идут переговоры с представителями земель, находящимися в Москве, рассылаются грамоты по городам.
«Пока избирательный собор не сформировался, прежний «совет всей земли» продолжал существовать. Так, 21 ноября 1612 г. «по приговору» Трубецкого и Пожарского и «по совету всей земли» были высланы к Соли Галицкой с приставом пленные «польские люди, которые сидели в Москве». В декабре 1612 г. «по приговору» тех же лиц и «по совету всей земли» была направлена грамота галицким воеводам и дьяку с предписанием оказывать содействие сборщикам денежных четвертных доходов, посланным из Москвы. Сохранилось недатированное известие о том, что (где-то на рубеже 1612 и 1613 гг.) Трубецкой и Пожарский «по приговору Кирила митрополита ростовского и ярославского и всего освященнаго собору и по совету всеа земли» посылали отписывать для «государевых обиходов… дворцовых сел пашенных и посопных и оброчных…». Подобные сведения не столь обильны, но они свидетельствуют, что земский собор при ополчении не потерял значения действующего органа и в Москве, хотя характер его взаимоотношений с воеводами Трубецким и Пожарским не поддается уточнению. Да, очевидно, четкого юридического определения эти взаимоотношения и не получили. Но, во всяком случае, и в данное время понятие «всея земля» – это не просто символ государственного единства, которое надо сохранить, а реальный сословно-представительный институт, с которым преемственно связан и собор, предназначенный для избрания царя».
* * *
В Смутное время Московского государства трудно переоценить роль органов земского самоуправления и Земских соборов, которые остались единственным легитимным представителем русской национальной государственности на территории страны. Именно благодаря их усилиям и под их руководством русский и другие народы России смогли освободить страну, победить внешних и внутренних врагов и восстановить Русское государство. В этой борьбе Земский собор был вынужден в условиях безвластия взять на себя функции общенационального правительства и с честью справился с этой задачей, сохранив страну и передав ее в руки новой династии. Но благодарить за преодоление Смуты мы должны прежде всего двух величайших в истории России государственных деятелей, царя Ивана Грозного и святого митрополита Макария, чьи совместные усилия привели к созданию столь крепкого общественного здания, что оно выдержало 20-летний период гражданской войны внутри страны и военной агрессии извне двух сильнейших держав того времени – Речи Посполитой и Швеции.
Глава 11. Земские соборы в правление Романовых
Земский собор или казачий круг? Избирательный собор 1613 г
После освобождения Москвы войсками Второго ополчения изменники-бояре, сидевшие в осаде вместе с поляками, побыстрее разъехались из Москвы по вотчинам. Михаил Романов с матерью поспешили в Кострому, где устроились в Ипатьевском монастыре, который на протяжении нескольких лет был оплотом сторонников Лжедмитрия II, а в апреле-сентябре 1609 г. даже выдержал при их помощи осаду войск Василия Шуйского. Поэтому в Ипатьевском монастыре, «среди братии», насмерть стоявшей за «царя Димитрия и патриарха Филарета», Михаилу Романову и его матери опасаться было нечего.
Еще в ноябре было известно, что «казаки в Москве стоят за избрание на трон кого-нибудь из русских людей, «а примеривают Филаретова сына [Михаила Романова] и воровского калужского [Ивана Дмитриевича]», тогда как старшие бояре стоят за избрание чужеземца».
«После московского очищения, – пишет С. Ф. Платонов, – во главе временного правительства почитался казачий начальник боярин князь Трубецкой, главную силу московского гарнизона составляли казаки: очевидна мысль, что казакам может и должно принадлежать и решение вопроса о том, кому вручить московский престол. Стоя на этой мысли, казаки заранее «примеривали» на престол наиболее достойных, по их мнению, лиц. Такими оказались сын бывшего тушинского и калужского царя «Вора», увезенный Заруцким, и сын бывшего тушинского патриарха Филарета Романова». В случае избрания и первого, и второго кандидата тушинцы (а большинство казаков были тушинцами) получали гарантию, что их не будут преследовать за многочисленные преступления на русской земле.
Л. В. Черепнин подчеркивает огромное влияние казаков на ситуацию с избранием нового московского царя: «В Москве в это время сложилась обстановка, благоприятствовавшая казачеству, которое получило значительное влияние. Пленный смоленский сын боярский Иван Философов в конце 1612 г. рассказывал, что после освобождения Москвы от поляков многие дворяне и дети боярские «разъехалися по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две», в то время как казаков было 4500, «да стрельцов с тысячу человек да мужики чернь». Казаки, по свидетельству Ивана Философова, «бояром и дворянам сильны, делают что хотят». Другой очевидец, Богдан Дубровский (бывший послом из Новгорода в Москве и вернувшийся в Новгород 18 января 1613 г.) называл еще большую, чем Философов (явно преувеличенную), цифру находившихся в Москве казаков: 11 тысяч «лучших и старших» и, кроме того, «несколько тысяч» человек, составлявших «беспорядочные отряды». Что касается «бояр (служилых людей)», то, по словам Дубровского, в начале их было около 4000, но затем «большая их часть была отпущена на некоторое время по своим поместьям и в города, где можно дешево покупать себе пропитание». В рассказе ливонского дворянина Георга Брюнно говорится о 6000 казаков, бывших в столице. В расспросных речах неизвестного дворянина (выехавшего из Москвы в августе, попавшего в плен под Тихвином и допрошенного в Выборге в сентябре 1613 г.) содержалось утверждение: «бояре… должны согласоваться с волей казаков, потому что они слишком сильны».
Все эти в ряде случаев друг с другом расходящиеся высказывания нельзя принимать целиком на веру, тем более что они даны в записях (не лишенных тенденциозности) других лиц. Но в приведенных высказываниях есть много общего и, очевидно, достоверного. Казаки оказывали определенное воздействие на направление деятельности избирательного собора 1613 г.»
6 декабря 1612 г. состоялось первое заседание Земского собора, который должен был избрать нового царя. Но оно оказалось немноголюдным. Тогда было решено вызвать в Москву «всех бояр и дворян московских, которые живут по городам» – то есть, как раз тех изменников, отсиживавшихся в Кремле вместе с поляками и разбежавшихся после взятия города войсками Второго ополчения. Но, наряду с ними, вызвали на собор и представителей от других сословий: духовенства, стрельцов, горожан, черносотенных крестьян. Ожидая их, отложили на месяц открытие собора.
7 января 1613 г. Собор, наконец, смог собраться. На нем сразу обозначилось противостояние нескольких партий. Особую активность проявляли Мстиславский и его сторонники. Тогда Минин, Пожарский и Трубецкой провели «референдум» среди москвичей, на котором был задан только один вопрос: пускать ли на собор князя Федора Мстиславского со товарищи? И, опираясь на полученный ответ, изгнали Мстиславского не только с собора, но и из Москвы. После чего Земский собор постановил не звать на трон «ни польского, ни шведского королевичей, ни служилых татарских царевичей, ни других иноземцев».
К концу января осталось два основных кандидата: князь Дмитрий Трубецкой и Михаил Романов. За последнего активно агитировала вся романовская родня: князь Иван Борисович Черкасский, Борис Салтыков, князь Иван Федорович Троекуров, дворяне Михалковы.
Но главным центром проромановской агитации было подворье Троице-Сергиева монастыря, где находился келарь Авраамий Палицын, имеющий большое влияние на казаков. Он и стал идейным вдохновителем казачьей партии, требующей посадить на престол Михаила: «Организационным центром движения стало московское подворье Троице-Сергиева монастыря, а его деятельным вдохновителем келарь этой обители Авраамий Палицын, лицо весьма влиятельное среди ополченцев и москвичей. Упоминание о происходивших на монастырском подворье совещаниях сохранилось в одном из русских хронографов третьей редакции: «И приходили на подворье Троицкого монастыря х келарю старцу Авраамию Палицыну многие дворяне и дети боярские, и гости многие разных городов, и атаманы, и казаки и открывают ему совет свой и благоизволение, принесоша ж и писание о избрании царском». На них решено было провозгласить царем 16-летнего Михаила Федоровича Романова-Юрьева, сына плененного поляками ростовского митрополита Филарета, тесно связанного в прошлом и с антигодуновской оппозицией, и с «тушинцами».
Р. Г. Скрынников считает, что за спиной А. Палицына стояли князь Иван Черкасский, князь Афанасий Лобанов, Константин Михалков, Владимир Вешняков.
7 февраля 1613 года казаки выступили с составленным под редакцией Палицына «наказом» к собору, в котором потребовали избрания Михаила. «Все очевидцы единодушно свидетельствовали, что почин выдвижения Романова взяли на себя выборные от казаков. Феодальные землевладельцы опасались санкций правительства и из осторожности избегали высказываться первыми. Казакам же терять было нечего. Они занимали низшую ступень в иерархии соборных чинов. Но за их спиной стояла большая часть столичного гарнизона, и их мнение власть имущие должны были выслушать волей-неволей. Москвичи четко помнили, что на соборе говорили «паче всех казаки, что быти Михаилу царем».
21 февраля 1613 г. Земский избирательный собор провозгласил царем и великим князем Михаила Федоровича Романова. Все происходило отнюдь не в соответствии с благостным описанием проромановских источников. Л. В. Черепнин пишет о спорах на этом соборе: «…заседания были многодневные, на них сталкивались разные мнения, и принятое решение было результатом шумных прений, борьбы противоречивых интересов. На соборе, очевидно, обсуждались кандидатуры и других лиц (помимо Романова) на российский престол, ибо в Утвержденной грамоте зафиксировано постановление: не принимать на царство польского и шведского королей и королевичей и никого «из ыных ни ис которых государств, и из московских родов, и из ыноземцов, которые служат в Московском государстве…»».
О той борьбе, которая шла за кандидатов на престол между членами земского собора, рассказал в своем донесении Делагарди 14 февраля 1613 г. ливонский дворянин Георг Брюнно. Он вернулся в Новгород из Москвы, куда его посылали со служебным поручением и где он был задержан. Брюнно сообщил, что «риксдаг или собор заседает теперь в Москве для выбора великого князя и других дел, связанных с попечением о стране, и хотя он заседает уже несколько времени, однако ни к какому соглашению между земскими чинами или решению еще не пришли».
Как отметил P. Г. Скрынников, «три избирательные кампании Романовых закончились поражением. Но каждая новая неудача понемногу приближала их к заветной цели. Москва привыкла к их имени. Шестнадцатилетние усилия принесли плоды с запозданием, когда многим казалось, что звезда Романовых с пленением Филарета навсегда закатилась».
Плоды эти были сорваны Романовыми вооруженной рукой. И шведская, и польская разведки в один голос доносили своим правительствам: чтобы добиться избрания Михаила, казаки в день избрания напали на дворы князей Пожарского и Трубецкого. Пятьсот вооруженных казаков, сломав двери, ворвались к Крутицкому митрополиту Ионе, исполнявшему в то время обязанности местоблюстителя патриаршего престола, требуя от него в цари Михаила. Стольник Иван Чепчугов, дворяне Н. Пушкин и Ф. Дуров, попавшие в 1614 году в плен к шведам и которых допрашивали каждого в отдельности и поочередно, сообщили о казацком перевороте в Москве: «Казаки и чернь не отходили от Кремля, пока дума и земские чины в тот же день не присягнули Михаилу Романову». Их показания о казацком мятеже совпали во всех подробностях.
Пожарский и Трубецкой, освободители Москвы от польских интервентов (а Трубецкой еще и конкурент Михаила) сидели в осаде, а Романовы тем временем окончательно забрали инициативу в свои руки и добились того, чтобы члены Земского собора проголосовали за избрание на трон «казацкого» кандидата. Приказные наспех составили крестоцеловальную запись. Члены думы и собора тут же утвердили ее и приняли обязательство верно служить Михаилу, его несуществующей царице и гипотетическим детям. Они поклялись, что никогда не передадут трон ни литовским, ни шведским королям либо королевичам, ни боярам «из русских родов», ни, главное, Маринке и ее сыну.
В далекой Польше Лев Сапега сообщил Филарету: «Посадили сына твоего на Московское государство одни казаки донцы» – то есть те силы, которые поддерживали Тушинского вора.
О происходивших в те дни в Москве событиях говорится также в «Листе земских людей Новгорода Великого к королевичу Карлу Филиппу»: «…Но мы можем признать, что в Московском государстве воры одолели добрых людей; мы также узнали, что в Московском государстве казаки без согласия бояр, воевод и дворян, и лучших людей всех чинов, своим воровством поставили государем Московского государства Михаила Романова».
Это была победа, в первую очередь, тушинцев и тех изменников, которые преданно служили полякам при Семибоярщине. Летописец прямо говорит об этом: «И московских боляр, и всяких чинов людей, которые сидели в Москве в осаде с литовскими людми и которые были в Литве у Короля и в Тушине, и в Колуге при воре лживом Дмитреи и тех государь всех для своего царского венца пожаловал наипаче свыше первого по их достоинству честию и пожитком…» Тушинцы и коллаборационисты не просто вернулись при Михаиле во власть, они стали занимать самые высшие в государстве должности, вплоть до руководства Посольским приказом – министерством иностранных дел.
Зато патриоты стали не в чести. И первым подвергся остракизму спаситель Отечества князь Дмитрий Пожарский. Для начала его обвинили в том, что он истратил 20 тысяч рублей, «докупаясь государства», то есть, пытаясь стать царем. Быть может, князь-Рюрикович и хотел стать русским государем, во всяком случае, прав на престол у него было несравненно больше, чем у безродного по княжеским меркам Михаила. Умом же, харизмой и военным талантом он превосходил не только 16-летнего мальчишку, но и всех других кандидатов. Видимо, именно поэтому все участвовавшие в соборе партии – Мстиславского, Трубецкого, Романовых – объединили свои усилия против него.
Накануне избрания Михаила, 20 февраля 1613 года, Д. М. Пожарский предложил Собору избрать царя из числа претендентов, имеющих царское происхождение, то есть из родственников последнего Рюриковича – Федора Ивановича, сына Ивана Грозного. Впоследствии историки стали трактовать это предложение как поддержку кандидатуры Михаила, который приходился Федору Ивановичу двоюродным племянником. Однако, представляется более вероятным, что Пожарский имел ввиду именно то, что сказал – на престол должен сесть представитель рода Рюриковичей. Иначе не пришлось бы казакам срочно собирать ночное совещание на Троицком подворье и брать на другой день в осаду двор Пожарского.
За свои заслуги князь Пожарский был награжден боярским саном и земельным наделом. Сначала 2500 четей, потом еще 3500. Всего 6000. Восхищаются певцы Романовых царской щедростью. Еще бы, спаситель Отечества князь Пожарский стал «одним из самых богатых дворян Подмосковья»! А вот князь Трубецкой – тушинец, заговорщик, интриган против Шуйского – был награжден Важской областью, самой богатой землей в России, которой владели до него царский шурин Борис Годунов и царский брат Дмитрий Шуйский. Как написал Н. Коняев, «пожалование Важской области знак, что главным человеком в Москве стал боярин Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, служивший у тушинского вора, а не спаситель Отечества, Дмитрий Михайлович Пожарский. Это знак, что ревизии итогов «приватизации» Смутного времени не будет…»
В грамоте об избрании царя подпись Пожарского стоит только десятой. Во время миропомазания Михаила на царство царский венец на золотом блюде держал родной дядя царя боярин Иван Романов, сидевший в Кремле вместе с поляками, скипетр – князь Д. Т. Трубецкой, получивший боярский чин от Тушинского вора. Державу держал князь Дмитрий Пожарский, единственный из четверых (включая Михаила, присягнувшего Владиславу на кресте и теперь урвавшего с помощью воровских казаков у королевича царство) избежавший греха измены Родине. Он мог спокойно «бросить камень» и в Михаила, и в Ивана Романовых, и в Дмитрия Трубецкого. Мог, но не стал.
«В самые первые месяцы нового правления освободителю Москвы князю Дмитрию Пожарскому было решительно указано на его место. Дума тогда сделала расчет, который, как говорит В. О. Ключевский, велся просто: «Пожарский родич и ровня кн. Ромодановскому – оба из князей Стародубских, а Ромодановский бывал меньше М. Салтыкова, а М. Салтыков в своем роде меньше Б. Салтыкова – стало быть, кн. Пожарский меньше Б. Салтыкова»… То, что Салтыковы все последние десять лет усердно предавали Россию, бояре не рассчитывали… Дмитрий Пожарский, когда его «учли» перед Б. М. Салтыковым, возражать не стал, однако царского указа и боярского приговора не послушался. И тогда Салтыков вчинил против него иск о бесчестье, и царь Михаил выдал его головою своему родственнику. Стражники провели Дмитрия Пожарского от царского дворца к крыльцу Б. М. Салтыкова, с которым освободитель Москвы вздумал тягаться».
Быть может, в том числе и поэтому в 1615–1617 гг. Пожарского удаляют из Москвы под самыми благовидными предлогами: сначала воевать с отрядами Лисовского, который все еще грабит русскую землю, затем – заниматься очень непопулярной среди населения работой налогового инспектора, собирать «пятую деньгу» (т. е., 1/20 всего имущества) в казну, и, наконец, наместником в Коломну (должность, в которой он служил еще при Шуйском) и воеводой в Калугу, воевать с королевичем Владиславом, который решил что лучше поздно, чем никогда и все-таки направился в Москву занять обещанный престол. Так продолжалось, пока Пожарский не заболел. До конца жизни Романовы используют князя там где труднее – в администрации, на войне, в дипломатии, но всегда на вторых ролях. Умер спаситель Отечества после 1640 г. Даже точная дата его смерти неизвестна.
* * *
Земский собор 1613 года стал вершиной манипуляций власть имущих мнением народа, когда эти манипуляции не ограничились интригами и подкупом, но вылились в открытое вооруженное насилие над противниками избрания Михаила Романова. Этот собор знаменовал начало новой эпохи в деятельности Земских собор, когда из выразителя народного мнения и советника власти, Земские соборы превратились в «карманный парламент» первых царей из династии Романовых, потеряли свое значение и сошли к концу XVII в. с исторической сцены, знаменовав завершение проекта «народной монархии» и очистив место для новой социально-политической конструкции – абсолютистской монархии западного образца.
Под пятой первых Романовых. Земские соборы в XVII в
XVII век – «эпоха первых Романовых» – стал и эпохой заката Земских соборов, которые прекратили свою деятельность уже ко времени воцарения сыновей Алексея Михайловича (правил в 1645–1676 гг.). Чем объяснить, что народное представительство, еще недавно правившее страной и утверждавшее высшее государственное руководство, потеряло свое значение и тихо, незаметно ушло в историческое небытие?
В. О. Ключевский, например, считает, что все дело в «отсутствии потребности» в таком социально-политическом институте: «Простое хронологическое сопоставление первого и последнего собора отнимает возможность оспаривать, что земские соборы вызывались потребностями, не имевшими продолжительного действия: соборы не созывались до 1550 г. и перестали собираться полтораста лет спустя. Отсюда же можно заключить, что эти временные потребности не были и настолько настойчивы, чтобы самое соборное представительство сделать политическою потребностью, ввести его в состав устойчивого обычая, способного держаться самим собою, без поддержки первоначальных условий, его создавших».
Нельзя не согласиться с Василием Осиповичем в том пункте, что Земские соборы были вызваны к жизни определенными «потребностями» и перестали собираться после того, как потребности эти исчезли из политической жизни страны. Но надо уточнить, что имя этим «потребностям» – народная монархия, построенная Иваном Васильевичем Грозным. Пока существовала эта социально-политическая конструкция, нуждающаяся в земском представительстве как средстве единения царской власти и народа, существовали и Земские соборы. Более того, вопреки выводам В. О. Ключевского, можно указать на тот факт, что Земские соборы существовали даже без поддержки «первоначальных условий, создавших их», т. е. в условиях отсутствия царской власти в России в период Смуты. И не просто существовали, но и принимали активное участие в восстановлении недостающего элемента народной монархии – самодержавного царя, заменяя его на определенном этапе. Что само по себе указывает на равноценность двух основных составляющих народной монархии – самодержавия и Земского собора, объединявшего в себе все активные элементы тогдашнего российского социума – от черных крестьян и посадских людей до поместного дворянства, купечества и духовенства.
Однако пришедшая к власти, по существу, путем военного (казачьего) переворота новая династия Романовых ставила перед собой первоначально весьма узкую задачу: удержаться у власти. Первоначально интересы династии и страны совпадали (наведение порядка внутри государства, отражение внешней агрессии, восстановление экономики) и Романовы активно использовали при этом т. н. «Долгий» Земский собор, который, как считают некоторые исследователи, продолжался фактически 10 лет – с 1613-го по 1622 год. Опираясь на него, и прикрываясь его авторитетом при принятии непопулярных решений (а только за пятилетие 1613–1618 гг. пять раз с подданных собиралась «пятина» – 20-процентный налог со всего имущества населения и без того разоренной России. Кстати, Земские соборы собирались Романовыми для утверждения сбора «пятинного» налога и в дальнейшем, например, в 1632 и 1634 гг.).
Возможно, такая продолжительная деятельность Земского собора объясняется договоренностью важнейших его деятелей с новым царем. Секретарь прусского посольства в России Иоанн Готтгильф Фоккеродт в своем сочинении о России (1734 г.) рассказано, что когда в 1613 г. приступили к избранию царя, то «многие из самых знатных лиц» «напали на мысль, что им нет надобности уступать больше власти, нежели сколько захотят они сами, будущему их государю, который не в состоянии похвалиться никаким преимуществом над ними, и что они вправе предписать ему законы, по которым он должен царствовать». Был образован «род сената, который назвали собором: не только бояре, но и все другие, находившиеся в высшей государственной службе, имели там место и голос и единодушно решились не выбирать себе в цари никого, кроме того, который под присягой обещается предоставить полный ход правосудию по старинным земским законам, не судить никого государского властью, не вводить новых законов без согласия собора, а тем менее отягощать подданных новыми налогами или решать что бы то ни было в делах войны и мира… царь Михаил не колеблясь принял и подписал вышеупомянутые условия».
В свою очередь, как указывает Л. В. Черепнин, Земский собор организовал привод к присяге Михаилу Романову населения городов Русского государства, собором, «по приговору всеа земли», отписывались на государя розданные в частное владение дворцовые, пашенные и оброчные села, наказывались уклонисты от государственной службы.
В тени Земского собора Романовы смогли укрепить свою власть и, при необходимости использовать собор как дубинку против своих политических противников.
В 1619 г. из польского плена вернулся глава рода Романовых Филарет (в миру – Федор), которого в Москве ожидало место патриарха и фактического правителя Российского государства при молодом царе Михаиле. В отличии от сына он никаких обещании Земскому собору не давал (ряд исследователей, например, Б. Н. Чичерин, считают, что договоренности царя Михаила с Земским собором носили личный характер и не являлись государственным актом) и потому повел свою политику, направленную на укрепление его личной власти (в 1619 г. по настоянию Филарета были приняты меры по усилению контроля над бюрократией, повсеместно были «переменены штаты и сменены служащие», а в 1620 г. на церковном Соборе была разгромлена церковная оппозиция Филарету), сравнявшейся по значению с царской.
Филарет Романов счел для себя возможным управлять без апелляции к Земским соборам. «Великий государь», как стали назвать в официальных документах московского правительства Филарета, решил, что сам знает, «чем Московскому государству полниться и как устроить его, чтобы «пришло все в достоинство». Намеченный на конец 1619 г. Земский собор для решения внутренних дел государства отменили по его распоряжению за ненадобностью, а решение соборов 1621 и 1622 гг., которые, учитывая удачную внешнеполитическую конъюнктуру, выступили за начало войны с Речью Посполитой, проигнорировал. Говоря о последней «сессии» «Долгого» Земского собора, Л. В. Черепнин отмечает полное отсутствие голоса выборных от народа в обсуждении поставленных на соборе вопросов: «Как проходил собор 1622 г.? Из довольно краткого текста грамоты от 14 марта видно, что собор был созван «по совету» царя и патриарха, которые обратились («говорили») к людям «всяких чинов», а затем последовал царский «указ». В этой схеме совещания отсутствует весьма существенный элемент – мнения соборных представителей (выделено мной. – В. М.). Может быть, это намеренный пропуск, ибо важно было сказать о том, к чему пришел собор, а не как проходило обсуждение. Но, может быть, обсуждения вообще не было».
В 1622 году Долгий собор был распущен и Земские соборы не собирались десять лет, до 1632 года – то есть, почти до смерти московского патриарха и царского соправителя, потеснившего на престоле сына. Это было вызвано, по мнению Л. В. Черепнина, тем, что укрепившейся на троне династии Земский собор стал ненужен: «…разорение, причиненное стране Смутой, постепенно изживалось, основные очаги крестьянского и казацкого движения были хотя бы на время потушены, дворянство добилось от правительства ряда земельных пожалований и усиления крепостничества, в ответ на требования посадских людей начались сыски закладчиков, было несколько исправлено еще недавно бедственное положение с государственными финансами, восстанавливался ослабленный в годы гражданской войны и иностранной интервенции аппарат власти, заметно упрочилось внешнеполитическое положение Русского государства. В таких условиях правительство уже переставало испытывать потребность в земском соборе как постоянно действующем органе».
И только с обострением социально-политической ситуации внутри страны и на ее границах правительство Романовых вновь вспомнило о народном представительстве: «Земские соборы возобновили свою деятельность с начала 30-х годов XVII в. Это было связано с осложнением внутриполитической обстановки в стране и ухудшением ее внешнеполитического положения. В 1632–1634 гг. опять разразилась война между Россией и Польшей. Русская армия под предводительством М. Б. Шеина была брошена под Смоленск. Международные отношения складывались неблагоприятно для позиции Русского государства в этой войне. Расстраивался его союз со Швецией против Речи Посполитой. Нападения на русские границы крымских татар отвлекали военные силы России от сосредоточения всего внимания на задачах, стоявших перед смоленским фронтом.
Внутри страны было неспокойно. Снова выявились социальные противоречия: между боярами и рядовыми служилыми людьми, между феодалами и посадом. Сословные требования становились определеннее и настойчивее. В то же время опять вылился наружу основной классовый антагонизм между землевладельцами и крепостными крестьянами, поддерживаемыми городским плебсом».
Противодействие претензиям Владислава IV на русский престол и очередной сбор «пятой деньги», на этот раз на ведение войны с Польшей – вот основные вопросы, которые должен был решить собор 1632 г. Карманный собор, разумеется, «приговорил» так, как было угодно власть предержащим, однако его решения не вызвали энтузиазма в народе. Черепнин отмечает, что «из приведенных текстов [документов собора – В. М.] создается впечатление, что «соборное уложение» 1632 г. явилось результатом свободного волеизъявления сословий. В действительности дело обстояло не так. Из материалов по сбору пятины видно, что сборщики наталкивались на сопротивление населения, старавшегося избежать платежа». Еще больше обострил ситуацию новый сбор «пятины», «приговоренный» Земским собором 1634 г. В течении двух лет народ был вынужден отдать на ведение войны 40 % (!) своего имущества. А в течении 20 прошедших лет каждая семья рассталась с «пятой деньгой» семь раз. То есть, выплатила 140 % от всей своей собственности. Это никак не способствовало социальному миру в стране. Пути народа и власти расходились все дальше по трагической развилке 1613 г., что выльется вскоре в череду народных восстаний при Алексее Михайловиче Тишайшем, чье прозвище можно рассматривать как гримасу истории, учитывая и вспыльчивый характер царя, и название века, в который он правил – «Бунташный».
Романовы все больше теряли популярность в народе. Это подтверждал и тот факт, что на Соборе 1634 г., в отличии от Собора 1632-го, в официальном выступлении упор делается не на защите династии от врагов, а на защите Православной веры от иноверцев: «В правительственном выступлении 1634 г. гораздо большее внимание, чем в речи 1632 г., уделено религиозному вопросу. Если в 1632 г. главное внимание было сосредоточено на борьбе с Польшей за «государеву честь», то теперь подчеркивается опасность искоренения польскими захватчиками «православной христианской веры греческого закона»».
Особняком стоит Земский собор 1642 г. по вопросу Азова, захваченного у турок донскими казаками. Не имея сил удержать город самостоятельно, они предложили включить его в состав Российского государства. Значительная часть выборных, участвовавших в этом Соборе, либо уклонились от определенного ответа на вопрос о необходимости принять Азов «под государеву руку», либо ответили на него положительно, аргументируя это тем, что после включения Азова в состав России южные границы Московского государства значительно укрепятся, потому что «с тех мест, как Азов взят, татарской войны не бывало, а государевы украинные городы были от них безмятежно в покое и тишине немалое время». Дворяне и дети боярские разных городов предлагают «Азов у донских атаманов и казаков принять, и с турским и с крымским царем велеть разрывать…». Другая группа дворян и детей боярских указывает, что Азов защитит Русское государство от Ногайской орды: «а Нагаи, государь, кочуют ныне на твоей, государеве, земле, от Азова недалече; а за кем будет Азов, тому они и будут и служить». То же самое говорили гости и торговые люди, когда Азов принадлежал Турции: «турские, крымские и нагайские татарове ходили войною по вся годы безпрестани, и кровь крестьянскую проливали многую и в полон сводили крестьянского народа много же, а в том Азове тех полоненых людей продавали в свою и в иные во многия земли…». Большинство предложений сводилось к тому, чтобы «государь велел быть в Азове тем же донским атаманам и казакам, а к ним бы в прибавку указал государь послать ратных людей из охочих вольных людей».
Однако представители низших сословий подняли совсем другой вопрос: об оскудении народа под правлением Михаила Романова. Сотские, старосты и все тяглые люди черных сотен и слобод рассказывали на Соборе о своем «оскудении» и «обнищании» «от великих пожаров, и от пятинных денег, и от даточных людей, от подвод… и от поворотных денег, и от городового землянаго дела, и от… государевых великих податей, и от многих целовальничь служеб…». В «сказке» говорится, что «от тое великия бедности» многие тяглые люди «из сотен и из слобод розбрелися розно и дворишка свои мечут».
Гости и люди гостинной и суконной сотен жаловались, что они «оскудели и обнищали до конца» от «государевых безпрестанных служеб и от пятинныя деньги». Особенно подчеркивали они притеснения воевод, которые мешали проезду торговых людей по городам, задерживая их и чиня им «насильства». Торговые люди вспоминали, что при прежних государях города ведали губные старосты, воевод в городах не было и посадские люди «судилися сами промеж себя».
Таким образом, выборные Земского собора 1642 г. прямо указывали на причины обнищания народа и неурядиц в государстве – это замещение Романовыми системы земского самоуправления системой воевод и в целом – системой военной диктатуры, установленной Романовыми в завоеванной ими в результате Смуты стране.
С другой стороны, на Соборе присутствовали и городовые дворяне и дети боярские, которые, как указывает П. П. Смирнов, еще летом 1641 г. были созваны правительством на военный смотр в Москве и, воспользовавшись этим, стали добиваться от царской власти удовлетворения ряда своих требований (об отмене урочных лет для сыска беглых крестьян, о защите от «сильных людей» – бояр, о реформе суда и т. д.). Дело дошло в то время до прямого военного мятежа, в Москве «смешение стало великое», служилые люди «завели… рокош», «с большим шумом» ворвались во дворец и подали там челобитье «о всяких своих нужах и обидах». При этом «шла мирская молва» о том, что «боярам от земли быть побитыми». На собор 1642 г. «была перенесена вся атмосфера» «летнего движения 1641 г.», и правительство «должно было выслушать на нем «суровый приговор над своей политикой» и со стороны дворян и детей боярских, и со стороны посадских людей.
Несмотря на настроения участников собора, в большинстве своем желающих удержать Азов за Россией, правительство продавило решение сдать город и летом 1642 года казаки ушли из крепости, разрушив оставшиеся укрепления. Быть может, в таком решении московских властей сыграло свою роль не только опасение увязнуть в войне с Турцией в момент, когда оставалась возможность новой войны на западных границах, но и нежелание увидеть вновь на российской земле героических защитников Азова – беглецов из-под пяты романовского режима, которые сами свидетельствовали о себе так: «Ведаем, какие мы в Московском государстве на Руси люди дорогие, ни к чему мы там не надобны… А государство Московское многолюдно, велико и пространно… А нас на Руси не почитают и за пса смердящего. Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства невольного, от бояр и от дворян государевых… Кому об нас там потужить?.. А се мы взяли Азов город своею волею, а не государским повелением».
Б. Н. Чичерин назвал Земский собор 1642 года «последним памятников нашего древнего земства»: «В Азовском соборе, последнем в царствование Михаила Федоровича, нельзя не видеть упадка соборного устройства. По своей чисто совещательной форме, по разрозненности поданных мнений он напоминает времена, предшествовавшие междуцарствию; по отсутствию всякой политической мысли, по наивно высказывающимся эгоистическим стремлениям сословий он не делает чести тогдашнему обществу. Грустно смотреть на этот последний памятник нашего древнего земства!»
И это действительно так. Уже Земский собор 1645 г., который должен бы был утвердить на царстве второго царя из династии Романовых – Алексея Михайловича – вызывает недоуменные вопросы у большинства исследователей, которые сомневаются в самом факте созыва такого собора (П. П. Смирнов) или считают, что он имел вид чисто церемониальный, был собран для проформы (И. Д. Беляев, В. Н. Латкин). Так падало высокое некогда значение Земского собора как источника власти – вместе с обрушением всей земской конструкций народной монархии.
Дальнейшая история романовских Земских соборов, вернее, история их угасания, растянувшаяся на полвека, связана с изменениями социальной системы Русского государства, проведенной Романовыми в целях укрепления личной власти. Как и Годунов, Романовы искали опору своей новой династии не в социальном мире, основанном на равновесии интересов всех сословий русского общества, а в вычленении только одного сословия – дворянства, как обладающего военным и экономическим потенциалом, достаточным для удержания власти в стране. Как и Годунов, первые Романовы взяли курс на ограничение прав боярско-княжеской аристократии в пользу дворянства, как и Годунов, Романовы пытались решать возникшие при этом социальные проблемы за счет крестьянства. Если Годунов прикрепил крестьян к земле, то Романовы пошли дальше и, в конечном счете, сделали их лично зависимыми от владельца земли, превратили их из прикрепленных к земле в прикрепленных к хозяину, в его одушевленное имущество, которое тот мог обменять, продать, а то и казнить.
Крепостное право привело сначала к тому, что человек стал продаваться с землей, а в 30-х годах XVII века этот процесс завершился продажей крепостных без земли. Человек из образа и подобия Божия превратился в товар на рынке. Впервые в Московском государстве христианин стал продавать христианина. В XVIII веке – золотом веке дворянства – стали говорить: «он имеет 100 душ», «купить пять душ», «продать 10 душ». И никого это не смущало. Мертвые души. Продавцы и «хозяева» душ даже не задумывались, на Чье место они покушаются, и кому в этом случае уподобляются.
Сословие земледельцев превратилось в эксплуатируемый, лишенный человеческого достоинства класс крепостных крестьян. Но и сословия воинов и чиновников трансформировались в единый, сплоченный общим интересом класс владельцев душ человеческих и земли (которая Божия, и претендовать на владение ею – опять, как и в случае с «душами», посягать на Божие). Как тут не вспомнить апокалиптических купцов, торговавших с Вавилонской блудницей «…телами и душами человеческими» (Откр. 18, 13).
О какой единой цели и о каком можно было говорить согласии между теми, кого обменивают на собак, и теми, кто этот обмен совершает? В редкие годины великих испытаний (как, например, в 1812 г.) нация объединялась. Но буря стихала, и все возвращалось на круги своя. Раскол общества лишь углублялся из века в век. От одной исторической вехи к другой можно проследить этот скорбный путь и ответ русского народа на потрясшую его несправедливость.
Введенное при царе Федоре Ивановиче фактическим правителем государства Борисом Годуновым в середине 90-х гг. XVI века прикрепление крестьянина к земле (крепостное право) вызвало к жизни такое небывалое ранее в Московском царстве явление как массовое восстание против центральной власти – восстание Болотникова, а затем стало одним из катализаторов Смутного времени.
А продажа крестьян без земли (1630-е гг.) и Уложение 1649 г., законодательно закрепившее личную зависимость крестьян от хозяина привели к целому ряду крестьянских восстаний («Соляной» и «Медный» бунты в Москве, «Ржаной» бунт в Пскове и Новгороде), стали отличной социальной подпиткой таким явлениям как Раскол и последовавшим за ним Соловецкому восстанию и крестьянской войне Степана Разина.
Теперь зададимся вопросом: если закрепление в Уложении 1649 года крепостного права повлекло за собой череду народных восстаний, не прекращающихся более четверти века (от Соляного бунта 1648 г. до поражения Соловецкого восстания в 1676-м), то можно ли назвать Земский собор, утвердивший это Уложение и, следовательно, зафиксированное в нем крепостное право, народным представительством? Очевидно, что нет, решения его были антинародными, и более того, противными тем христианским нормам морали, которые укрепились в Московской Руси.
Начавший работу 16 июня 1648 года и продолживший ее с начала сентября и по январь 1649-го, Земский собор утвердил Соборное уложение, ставшее вплоть до XIX века основным законом Российского государства. Подлинник этого документа, состоящего из 25 глав, имеет в длину 309 метров. Дворяне добились включения в Уложение давно требуемых ими законодательных норм об отмене сроков сыска беглых крестьян, что обозначало установление крепостной зависимости. Посады получили удовлетворение своих требований об изъятии беломестных слобод и дворов в городах и передаче их в тягло. Детально было разработано законодательство о поместном и вотчинном землевладении, а также о судопроизводстве. Особое место отводилось охране жизни и достоинства царствующих лиц.
Этот Земский собор сложно назвать народным представительством и потому, что около трехсот пятидесяти его участников представляли высший и средний слой российской элиты того времени: дворян столичных и провинциальных, приказных чиновников, боярство и высшее духовенство, московский и городские посады, столичные стрелецкие (читай – гвардейские) полки. Крестьянских выборных не было, отсутствовали также представители из Сибири и Нижневолжского края. Л. В. Черепнин отмечает заинтересованность большинства участников романовских Земских соборов в поддержке нового антинародного курса правительства: «Участники соборных совещаний – представители дворянства и посада, поддерживавшие политические акции правительства, получали за это удовлетворение сословных нужд и привилегий: дворяне – в виде расширения прав на землю и крепостных крестьян, посадские люди – в виде мероприятий по ликвидации запустения городов, по ограничению «белого» землевладения на посадах».
В одно время с Земским собором 1648–1649 гг. в Москве произошло народное восстание, которое можно назвать последним всплеском земского движения на Руси. Дело началось 1 июня 1648 г. с попыток подачи возвращавшемуся с богомолья из Троице-Сергиева монастыря царю челобитной с жалобами «на неправды и насилия», которые учиняют власть имущие над народом. Современники отмечают, что восстанию предшествовали мирские сходки, на которых говорилось о тяжелом положении народа и о том, что надо искать из этого положения выход. По словам Олеария, «из-за этих больших тягот и невыносимых притеснений простой народ стал выражать недовольство. Утром и вечером у церквей происходили сборища, причем совещались, как быть с той невзгодою». «Сборища у церквей» как раз и были земскими мирскими собраниями, пытавшимися установить связь с властями, чтобы донести до них свои требования.
Л. В. Черепнин так же отмечает мирской, организованный ход восстания: «Интересно, что, несмотря на стихийный характер восстания, посадские люди действуют в его ходе не как мятежная разнузданная толпа, а в определенных формах мирской общественной организации. В этом отношении показательна терминология источников. Произошло «в миру великое смятение» («ее всей земле великое смятение»), люди «миром и всею землею возмутились» на Траханиотова и Морозова, «миром и всею землею государю царю челом ударили», «учели миром просити» об отставке и выдаче народу этих лиц… «На том миром и всею землею государю царю челом ударили и в том во всем договорились».
«Мир» – черные посадские и иные земские люди (П. П. Смирнов), «посадская общественная организация» (Л. В. Черепнин), то есть именно то земство, которое создавал Иван Грозный и которое спасло Россию в Смутное время. Именно оно выступило против готовящегося на «Земском» соборе 1648–1649 гг. закабаления русского народа. Народное движение 1648–1649 гг. в Москве стало подлинным Земским собором, который встал против самозваного романовского лже-собора. Как пишет Л. В. Черепнин, «Некоторые формулы, употребляемые летописцами при описании московского восстания 1648 г., воплощают идею земского собора как органа, выступающего с петициями перед государем. «И того числа была смута великая на Москве и били челом великому государю всем народом посадцкия и всяких чинов люди во всяких налогах и в разоренье…», – читаем в одном сборнике. Или там же: «Того же году на завтрее приходили к великому государю всяких чинов люди на дворец бить челом великому государю з большим собранием…». Челобитная к царю содержит развернутую критику государственно-административной системы, построенной Романовыми и требует ее реорганизации на основах земского самоуправления (выборности ответственных должностных лиц, прежде всего, судей). Для восстановления земства предлагалось созвать Земский собор. Это была одна из последних попыток земства вернуть ход русской истории на колею народной монархии, проложенной Иваном Грозным.
Однако попытка «всем миром» решить вопрос не удалась. Представители власти в лице Б. И. Морозова, П. Т. Траханиотова, Л. С. Плещеева не стали слушать народ и попытались подавить брожение силой. Но стрельцы не захотели выступить против народа, а часть их даже присоединилась к недовольным москвичам. В результате, 2 июня, при попытке вновь вручить царю челобитную, во время крестного хода в Кремле, произошли столкновения между народом и царским окружением. В результате беспорядков в столице 2 и 3 июня были разгромлены дворы ряда бояр, членов правительства и купцов: Б. И. Морозова, П. Т. Траханиотова, Л. С. Плещеева, Назария Чистого, Василия Шорина, Василия Гусельникова и др. 4 июня царь выдал восставшим Плещеева, и его казнили на Лобном месте. 5 июня был казнен Траханиотов, а 12 июня сослан в ссылку очень близкий царю человек – боярин Морозов.
Однако далее восстание пошло на спад. Правительство Романовых сделало все, чтобы расколоть народное движение. Недовольных стрельцов успокоили выдачей жалованья, посадскому населению простили недоимки, мелкопоместным дворянам раздали земли казненных во время восстания или попавших в опалу людей. В середине сентября 1648 г. подкупленные правительством стрельцы пишут новую челобитную – с просьбой вернуть в Москву опального боярина Морозова. И вскоре уже ничто не мешало утвердить Уложение, которое содержало комплекс норм, регулирующих важнейшие отрасли государственного управления: статус царя как главы государства, вопросы, связанные со статусом вотчин и поместий, режим въезда и выезда из страны, но, что важнее всего – закрепощение крестьян. Это было ответом правительства на требования дворянства о юридическом оформлении крепостничества. В царской грамоте в Звенигород от 24 января 1649 г. говорится о челобитье служилых людей «всех городов» с просьбой об отмене «урочных лет» для сыска беглых крестьян. Это челобитье было «доложено» царю боярином кн. Н. И. Одоевским с товарищами и рассмотрено «Освященным собором», Боярской думой, Земским собором, принявшими решение, вошедшее в Уложение: беглых крестьян и бобылей отдавать их господам по писцовым книгам без «урочных лет». В грамоте звенигородской приказной администрации предписывалось руководствоваться этим новым законом. Такие грамоты были разосланы и в другие города. Как подчеркивает Черепнин, все 34 статьи девятой главы Уложения (Суд о крестьянах) «были составлены в интересах поместного дворянства и в соответствии с его запросами».
В главе XIX Уложения («О посадских людех») говорится об отчуждении частновладельческих слобод и вотчин в пользу посада с прикреплением к посаду их торгово-промышленного населения и к сыску беглых посадских людей – закладчиков (должников).
«Уложенный» Земский собор подвел черту под проектом народной монархии, лишив смысла самое себя как народное представительство и став собственным антагонистом. Не удивительно, что вскоре начался окончательный закат эпохи Земских соборов.
В 1650 г. Земский собор был собран, казалось бы, по частному поводу: в Пскове началось восстание. Однако если учесть, что власть в городе перешла в руки местного самоуправления – «Земской избы», что на фоне все большего игнорирования властью значения «земства» могло бы вызвать аналогичные восстания и в других городах и землях Московского царства, то центральной власти было не до шуток. По сути, шло противостояние московского «Земского» собора, выхолощенной имитации народного представительства, с подлинным земским движением в лице псковской Земской избы и сочувствовавшей ей земской власти на местах, в том числе и в столице, где еще были слышны отголоски Соляного бунта.
Как и бывает обычно в таких случаях, земское движение снизу было подавлено центральной властью всеми возможными методами: с колеблющимися работала делегация от московского «Земского» собора (собственно, для посылки этой делегации он и был созван), а для подкрепления мирных переговоров Псков окружили войска князя Хованского. После «замирения» Пскова в стране началась реакция, которая привела к тому, что восторжествовала государственная система воеводств – по существу, введение военного положения на всей территории государства, которое просуществовало до начала XVIII века, когда всякое земское движение было окончательно подавлено. Для народного представительства в виде Земских соборов в этой системе места предусмотрено не было. Можно сказать, что Романовы не только сели на престол в 1613 г. с помощью военной силы и закулисной интриги, но теми же методами изменили и социально-политическое устройство Российского государства, отодвинув народ на задворки истории и фатально изменив вектор государственного развития от сословно-представительской монархии к чиновничье-бюрократической, направив страну в омут крепостного права западноевропейского образца, которое в самой Европе к этому моменту уже находилось при смерти (к XVIII в. в Западной Европе, в отличии от Восточной и Центральной элементы крепостного права исчезают полностью). Этот романовский переворот и стал истинным 200-летним тормозом в развитии страны, а не мифическое «татаро-монгольское иго».
Последний собор в полном составе собирался в 1653 г. по вопросу о принятии Запорожского Войска в состав Московского государства. С 1653 г. роль Земских соборов неуклонно падала, и в 1684 году состоялся последний земский собор, который решал вопрос о «Вечном мире» с Речью Посполитой. После этого земские соборы больше не собирались. А в начале XVIII века Петр I завершил разгром социальной системы Рюриковичей, увенчав старания своих отца и деда построением абсолютизма, чуждого для русской почвы, ведущего к расколу нации и трагедии февраля-октября 1917 года.
Постистория Земских соборов
«Прочел с любопытством…»
Александр II и несостоявшийся собор
«После полутора векового прерывистого существования Земские соборы прекратились, не оказав заметного действия на дальнейший рост правительственных учреждений; видеть в кодификационных комиссиях XVIII в., даже в самой шумной и нарядной из них, в комиссии 1767 г., прямое продолжение земских соборов, слышать в них отзвук замиравшего соборного предания едва ли не значит преувеличивать некоторые наружные признаки сходства в учреждениях, построенных на совершенно различных началах и вызванных совсем не одинаковыми побуждениями».
В Российской империи идея созыва земского собора предлагалась (дабы «покончить прежде всего с этой бедой, со смутой и со смутьянами») славянофилом П. Д. Голохвастовым в его письме от 10 декабря 1879 года члену Государственного совета (впоследствии обер-прокурор Святейшего Синода) К. П. Победоносцеву; письмо было передано Цесаревичем Александром Александровичем императору Александру II, который оставил отметку: «Прочёл <…> с любопытством и нашёл много справедливого».
В начале мая 1882 года министр внутренних дел граф Н. П. Игнатьев представил императору Александру III проект (Б. Б. Глинский писал, что проект был составлен Голохвастовым при содействии И. С. Аксакова) Высочайшего манифеста (помечен 6 мая 1882 года), предлагавший созыв земского собора одновременно с коронацией императора в Москве; проект в мае 1882 года был отвергнут Александром. Имевший тогда значительное влияние на императора Победоносцев писал Александру III в письме от 11 марта 1883 года: «<…> Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия гр. Игнатьева была ещё нелепее, хотя под прикрытием благовидной формы земского собора. Что сталось бы, какая вышла бы смута, когда бы собрались в Москве для обсуждения неведомого чего расписанные им представители народов и инородцев империи, объемлющей вселенную <…>».
Приамурский Земский Собор 1922 г.
Собор открылся 23 июля 1922 года во Владивостоке; его целью было восстановление монархии и учреждение нового органа Верховной власти в Приамурском крае – последнем оплоте Белой Армии. Инициатором созыва собора был генерал-лейтенант Дитерихс и Приамурское Временное правительство. В состав Собора вошли представители духовенства и прихожан, армии и флота, гражданских ведомств и городского самоуправления, земства и общественных организаций, городских домовладельцев, сельских жителей, купечества и предпринимателей, казаков (как местных, так и пришлых), высших учебных заведений, русского населения полосы отчуждения КВЖД.
Собор принял решения о признании власти Дома Романовых, обращении к Романовым с просьбой указать Верховного правителя, и избрании генерала Дитерихса в качестве временного правителя. Заключительное заседание Собора состоялось 10 августа 1922 года, но уже в октябре атаки красноармейцев и партизан привели к поражению Белой армии.