После окончания Русско-польской войны 1831 г. на западных границах России наступил период длительного мира, который, однако, имел относительный характер, поскольку обстановка в Европе сопровождалась частыми международными кризисами. Уже в 1832–1833 гг. очередное обострение Восточного вопроса потребовало некоторых мобилизационных приготовлений, хотя и не сопровождалось общим развертыванием Действующей армии. II пехотный корпус был передвинут к прусской границе, уступом на юг за ним расположился III корпус.

Летом 1833 г. Россия подписала с Османской империей Ункяр-Искелесийский договор, который закрыл Чёрное море для иностранных флотов, обеспечив таким образом безопасность южного стратегического направления. Реакция Великобритании и Франции была предсказуемо негативной. Как считает В. В. Дегоев, британского министра иностранных дел Г. Д. Т. Палмерстона «бесило не то, что Россия нарушила статус-кво в Восточном вопросе, то есть принцип целостности Османской империи, а ее превращение в “держателя” и гаранта этого самого статус-кво, поскольку на эту роль претендовал Лондон».

Осенью 1833 г. в результате переговоров в Мюнхенгреце и Берлине был восстановлен союз трех консервативных континентальных монархий: России, Австрии и Пруссии. Мюнхенгрецкая конвенция в первую очередь касалась Восточного вопроса. В обмен на обещание России не посягать на целостность Османской империи Австрия фактически признавала основные положения Ункяр-Искелессийского договора. Берлинская конвенция была направлена на сохранение политического статус-кво в Европе и недопущение реваншистских устремлений со стороны Франции.

В 1830-х гг. отношения России с Австрией не отличались такой теплотой, как отношения с Пруссией. Король Фридрих-Вильгельм III был тестем Николая I, вступивший на престол в 1840 г. Фридрих-Вильгельм IV приходился русскому императору шурином. Пруссия по Рейну непосредственно граничила с Францией и рассчитывала на русскую военную помощь в случае угрозы со стороны своего неспокойного западного соседа. Сотрудничество обеих армий имело исключительно тесный характер. Например, будущий военный министр Пруссии генерал И. фон Раух «совмещал инспектирование русских крепостей с аналогичной деятельностью в Пруссии». В 1835 г. у города Калиш в присутствии Николая I и Фридриха-Вильгельма III состоялись совместные военные маневры.

Самые секретные сведения, включая военные планы, решением короля доверительно сообщались Николаю I. В свою очередь, русская армия оговаривала не просто сроки, но точные маршруты и численность выдвигаемых на соединение с союзниками подкреплений. В личных совещаниях с прусским генералитетом, касавшихся маршрутов выдвижения русских корпусов на Одер и Рейн, в 1830 г. участвовал фельдмаршал И. И. Дибич – начальник императорского Главного штаба, а в 1832 г. с генералом К. Ф. фон Кнезебеком встречался генерал-адъютант А. И. Нейдгарт – генерал-квартирмейстер Действующей армии.

По результатам своей поездки в Берлин в 1830 г. Дибич представил Николаю I секретную записку о маршруте выдвижения русских войск в Пруссию. Пунктом соединения колонн был назначен город Кроссен. К письму прилагались маршруты выдвижения войск до Одера и далее – до Рейна.

Спустя два года Нейдгарт обсуждал с Кнезебеком вопрос сосредоточения у Калиша 200-тысячной русской армии для содействия пруссакам и австрийцам в случае разрыва с Францией. Войска должны были следовать к Одеру через Торн. Однако, в отличие от записки Дибича, донесение Нейдгарта не содержало точных маршрутов выдвижения русских корпусов на запад. В поход на территорию Пруссии через Царство Польское предполагалось отправить Гвардейский и I пехотный корпус, однако составление детальных планов решено было отложить до возникновения необходимости прямого использования русских войск в Германии.

Создание сети крепостей и строительство тыловой инфраструктуры на территории Царства Польского, наряду с усилением боевого состава Действующей армии, играло решающую роль в укреплении стратегического положения России на западной границе.

Театр войны в Царстве Польском представлял собой обширную равнину, сильно пересеченную реками, болотами и лесами. Висла и ее притоки делили его на несколько изолированных секторов. Функции русских крепостей в Польше были разнообразны. Они служили одновременно опорными пунктами для войск, расквартированных в крае, предмостными укреплениями и опорными пунктами на коммуникационных линиях.

В первом эшелоне находились крепости Новогеоргиевск, Ивангород и Варшавская Александровская цитадель. В русской фортификации середины XIX в. было принято разделение крепостей на 1-й, 2-й и 3-й классы, отличавшиеся друг от друга по степени своих оборонительных возможностей, а именно: мощностью и протяженностью верков, численностью гарнизона и артиллерии. Характерно, что русская военная мысль николаевского времени признавала возможность несоответствия между величиной крепости и ее стратегической важностью.

Первоклассный Новогеоргиевск (до 1834 г. – Модлин) был возведен в 1832–1841 гг. у слияния Вислы и Буга. К середине 1840-х гг. он заслуженно считался одной из сильнейших крепостей Европы. Крепость не только обеспечивала переправы через Вислу и Буг, но и являлась основой всего операционного базиса русской армии в направлении на Восточную Пруссию и Померанию. Новогеоргиевск стал главной твердыней того треугольника, который Наполеон считал ключом к Польше, поскольку, по мнению Корсиканца, страной владел тот, кто контролировал Варшаву, Модлин и Сероцк, а следовательно, и основные речные переправы через Вислу, Буг и Нарев.

Относительно небольшая Александровская цитадель, строившаяся с 1832 г., с одной стороны, могла служить укрытием для русского гарнизона в случае очередного мятежа в польской столице, а с другой стороны, прикрывала важную переправу через Вислу. Названная в честь Паскевича, крепость 2-го класса Ивангород (нынешний Демблин) сооружалась, начиная с 1837 г., при слиянии рек Вислы и Вепржа. Она прикрывала австрийское направление, обеспечивала переправы на Висле и служила базой для развертывания русских сил в южных воеводствах Польши.

Следующий эшелон крепостей включал Динабург, Брест-Литовск и Замостье. Динабург был крепостью 2-го класса и в первую очередь играл роль укрепленной переправы на Западной Двине, а также прикрывал шоссе, идущее из Варшавы на Петербург. Возведение первоклассного Брест-Литовска началось в 1832 г. одновременно с Новогеоргиевском и Александровской цитаделью. Крепость строилась при слиянии рек Буг и Мухавец и обеспечивала безопасность сухопутного пути вглубь России к северу от Полесья. Второклассное Замостье на правом берегу Вислы в Люблинском воеводстве прикрывало со стороны Австрии стратегическое шоссе Варшава – Брест – Киев, связывавшее Царство Польское и Волынь и проходившее через опасное дефиле вдоль Припятских болот.

Таким образом, правый фланг русского крепостного района обеспечивали Новогеоргиевск и Динабург, левый – Ивангород и Замостье, в центре располагались Александровская цитадель и Брест-Литовск. В третьем эшелоне, служившим тылом для выдвинутой на запад передовой стратегической позиции, соответственно, к северу и югу от практически непроходимого для регулярных войск Полесья, находились крепости Бобруйск и Киев.

Коммуникации на западном стратегическом направлении также сходились к Польскому выступу. На Варшаву с востока вели четыре основных маршрута (шоссе из Ковно, Белостока, Брест-Литовска и Люблина). А из центрального района Варшава – Новогеоргиевск расходились дороги на Краков и Ивангород (на юг), на Калиш, Познань и Торн (на запад), на Млаву и Кёнигсберг (на север).

Часть этих шоссе появилась еще до войны 1830–1831 гг. Однако основные работы по созданию дорожной сети между крепостями Динабург, Новогеоргиевск, Ивангород, Замостье, Брест-Литовск и Варшавской цитаделью были проведены в 1832–1839 гг. под руководством генерал-майора Х.Х. Христиани. Пути сообщения Царства Польского с 1815 г. находились в ведении Правительственной комиссии внутренних дел и полиции, а с 1832 г. – Дирекции путей сообщения.

Восемь важнейших дорог общей протяженностью в 2000 верст строились за счет средств польского банка, а также шарварковой повинности местных жителей, предполагавшей использование крестьян на работах по ремонту дорог, плотин и мостов.

Постепенно дороги строились и в тылу. В 1842 г. было построено Рязанское, в 1845 г. – Московско-Нижегородское и Ярославское шоссе. В 1850 г. завершилось строительство Новгородско-Псковского шоссе, а в 1851 г. – шоссе от Москвы до Брест-Литовска. В 1853 г. было завершено строительство Киевского и Двинского шоссе. Последнее являлось продолжением Ковенского. К 1855 г. достроили Рижско-Таурогенское и Крымское шоссе.

19 января 1836 г. от министра финансов графа Е.Ф. Канкрина императору Николаю I поступила особо секретная 60-страничная записка, имевшая название «Об оборонительном положении западной границы России по стратегическим видам». Составлению доклада предшествовал личный разговор императора с министром финансов, после чего последний получил разрешение на изложение своих мыслей в письменном виде.

Доклад Канкрина представляет особенный интерес в том числе и по той причине, что роль Егора Францевича как военного деятеля не получила широкого освещения в отечественной литературе, хотя в годы войны с Наполеоном именно успешная служба будущего министра финансов в качестве генерал-интенданта русской армии обеспечила стремительный взлет его карьеры. В годы николаевского царствования Канкрин вошел в узкий круг ближайших доверенных лиц и советников императора.

Вследствие традиционной ограниченности финансовых ресурсов России военное планирование было неразрывно связано с ясным определением места, значения и роли крепостей в русской стратегии. Постепенно в ближайшем окружении императора Николая I по данному вопросу сформировались две основные точки зрения.

Сторонники первой исходили из перспективы маневренной войны в Европе, и потому считали создание мощной и боеспособной армейской группировки наиболее гибким, политически целесообразным и наименее затратным решением. В случае наступательной войны боевое управление Большой Действующей армии должно было в максимально сжатые сроки обеспечить мобилизационное развертывание русских корпусов и выдвижение войск на запад с целью последующего соединения с германскими союзниками. В случае оборонительной войны быстрая мобилизация Действующей армии и концентрация ее сил на западной границе позволяла сокрушить противника в полевом сражении и не допустить его прорыва в центральные районы России.

В обоих случаях немногочисленные крепости должны были сыграть вспомогательную стратегическую роль. Они были призваны служить опорными пунктами на коммуникационных линиях, быть укрепленными складами и исходными базисами как для наступательных, так и для оборонительных операций.

Число их должно было быть строго ограничено, строить их сторонники данной концепции предполагали лишь на наиболее важных стратегических направлениях.

Другая точка зрения высказывалась всемирно известным военным теоретиком и историком А.-А. Жомини19, который рекомендовал придерживаться русской версии системы выдающегося французского инженера-фортификатора С.П. де Вобана, то есть ратовал за создание мощного и хорошо продуманного крепостного района, обеспечивавшего западную границу от внешнего вторжения. Эта идея не нашла поддержки в высших военно-политических кругах России. В то же время анализ стратегических взглядов Жомини крайне важен для правильного понимания тех исходных предпосылок, на которых строилось русское военное планирование в эпоху, предшествующую Восточной войне 1853–1856 гг.

В 1843 г. в ходе секретного совещания, участие в котором приняли император, Паскевич, военный министр князь А. И. Чернышёв, генерал-адъютант А.-А. Жомини и наследник престола великий князь Александр Николаевич, проект выдающегося швейцарского теоретика был отвергнут. Из текста записки Канкрина, представленной Николаю I семью годами ранее, очевидно следует, что министр финансов полностью поддержал бы такое решение.

Записка министра финансов затрагивала в первую очередь теорию и практику крепостного строительства. На пороге великих реформ, оглядываясь на николаевское время, Д. А. Милютин, военный министр Александра II, в своем программном докладе от 15 января 1862 г. убеждал императора в том, что долговременные фортификационные сооружения, стоившие России десятки миллионов рублей, на западной границе возводились фактически без какого-либо четкого плана, что строительство это имело под собой лишь «живое впечатление 1830 г.». Таким образом, ставилась под сомнение сама возможность увидеть преемственность между военно-стратегическими проблемами пореформенной эпохи и николаевским тридцатилетием. К сожалению, в отечественной историографии развернувшаяся в 1830-1840-е гг. широкая полемика по данному вопросу практически не изучалась.

Канкрин представил последовательный очерк всех крупных русских крепостей на западе, при этом он специально подчеркивал, что не стал описывать крепости на турецкой границе, на Кавказе и в Финляндии. Опустил он также соображения, касавшиеся обороны на Белом, Балтийском и Чёрном морях.

Оценка Польши и Западного края как потенциального театра военных действий привела графа Канкрина к выводу, что «собственно для защиты не нужно нам крепостей». Министр полагал, что крепости на западе «могут быть полезны только для подкрепления операций или по видам внутреннего спокойствия».

В основе этого мнения, безусловно, лежали соображения финансового характера. 1834–1835 гг. прошли в жарких спорах министра с Паскевичем и императором Николаем относительно сокращения бюджета армии в Польше. Николай поддержал Паскевича, доказывавшего невозможность этого шага. Не сумев урезать расходы на содержание сухопутных войск, Канкрин попытался изыскать возможность экономии за счет сокращения крепостного строительства. Отчасти игнорируя политические и военно-стратегические обстоятельства в угоду своим ведомственным интересам, министр финансов заявлял, что «строить против поляков еще крепости – это уже не соответственно действительным потребностям».

Спустя год автор записки вновь вернулся к этому вопросу. На этот раз он постарался обосновать свое мнение более обстоятельно, умело сочетая финансово-экономические и военно-политические доводы.

Возведение долговременных фортификационных сооружений являлось наиболее затратным элементом военной инфраструктуры на западе. Граф Канкрин жаловался, что для покрытия военного бюджета он постоянно был вынужден прибегать к экстраординарным средствам. С 1827 по 1835 г. сумма расходов по нему возросла более чем на 50 млн рублей. Настойчивое желание министра финансов перенести расходы по содержанию Большой Действующей армии на баланс Царства Польского вызвали решительное противодействие князя Варшавского. Разоренная войной Польша при всем желании победителей была не в состоянии содержать расквартированные в ней русские войска. В записке от 8 марта 1834 г. Паскевич доказывал абсолютную невозможность содержать Действующую армию за счет одних лишь доходов Царства.

Канкрин с трудом соглашался с этими доводами, настаивая на необходимости перевести на бюджет Царства Польского наибольшую сумму расходов по содержанию расположенных там войск. Не дали положительных результатов и другие меры Канкрина по урезанию смет министерств и главных управлений, несмотря на то, что эти предложения были поддержаны в Государственном Совете.

Не могли найти отклика у Николая I и пожелания министра относительно совершенного прекращения войны на Кавказе либо немедленного усмирения восставших горцев, высказанные им в 1839–1840 гг. и накануне отставки в мае 1844 г. По тем же причинам, связанным с невозможностью преодолеть дефицит бюджета империи без внешних заимствований, противился министр финансов расширению крепостного строительства на западе в первой половине 1830-х гг.

На протяжении большей части XVIII столетия западная граница Российской империи оставалась сравнительно безопасной.

Речь Посполитая, некогда могущественная восточноевропейская держава, в начале XVII в. едва не подчинившая себе Россию, переживала период тяжелого упадка. В 1795 г. в результате третьего раздела Польша прекратила свое существование как субъект международного права. Обширные территории Литвы и Правобережной Украины отошли под власть Петербурга.

Между 1795 и 1812 г. на западной границе России постепенно назревала опасность. Попытки Александра I в союзе сначала с Австрией, а потом с Пруссией в 1805–1807 гг. бросить французскому императору вызов на территории Центральной Европы, как хорошо известно, завершились неудачно. По мере того как военные, экономические и демографические ресурсы Европы консолидировались под властью французских завоевателей, опасность полномасштабного неприятельского вторжения в пределы России стремительно увеличивалась.

К 1810 г., то есть к тому моменту, когда опасность столкновения с главными силами наполеоновской армии сделалась очевидной, на западной границе России существовали только две относительно крупные крепости – Рига и Киев. Обе были разделены расстоянием более чем в 1000 верст. В наследство от Польши на вновь обретенных землях России досталось лишь несколько средневековых укреплений, которые были практически бесполезны в свете требований современной войны. Таким образом, огромные пространства вдоль границы были лишены долговременных оборонительных сооружений. Отсутствовали опорные пункты, в которых можно было бы безопасно сосредоточить войска и запасы.

В 1810–1812 гг. Рижская и Киевская крепости были экстренно отремонтированы и расширены. Между ними было решено возвести две новые крепости – Бобруйск и Динабург, а в дополнение к ним – вспомогательную Борисовскую укрепленную позицию. Перед самым началом войны возник Дрисский укрепленный лагерь, а затем, уже в ходе боевых действий, были устроены укрепленное депо в Себеже и укрепленная позиция в Полоцке.

В ходе кампании 1812 г. Бобруйск успешно выдержал осаду. Недостроенные Динабург и Борисов не сыграли практически никакой роли. То же произошло и с неудачно расположенным Дрисским лагерем. Несмотря на победоносное завершение войны, как писал автор подготовленного сто лет спустя юбилейного очерка по истории русского военно-инженерного ведомства, «(18) 12-й год доказал, насколько оборона страны без заблаговременно подготовленных опорных пунктов истогцительна и тягостна».

В вопросе о роли и значении крепостей из опыта Отечественной войны был сделан вывод о том, что главная причина незначительного влияния укрепленных пунктов на исход боевых действий заключалась в импровизированном подходе к их возведению. Стало очевидным, что строительство мощных фортификационных сооружений в короткий срок совершенно невозможно. Их создание требовало не импровизации, а многих лет систематического и упорного труда.

Однако в 1815–1830 гг., по причине малой вероятности крупной войны в Европе, оборонительных приготовлений на западной границе также практически не проводилось. Лишь после подавления Польского восстания задача оборудования в инфраструктурном отношении передового военного театра на Висле приобрела в глазах Николая I особую важность.

В преамбуле своей записки, представленной на рассмотрение участников совещания 1843 г., Жомини оценил положение России на передовом Привислинском театре как надежное при существовавших на тот момент внешнеполитических условиях. Однако, по его мнению, при иных обстоятельствах политического и стратегического характера двойной сходящийся удар соединенных сил австрийской и прусской армии под основание польского выступа делал вероятным как поражение Большой Действующей армии в генеральном сражении, так и оставление ею Царства Польского.

Предложения выдающегося военного теоретика отталкивались не от реального внешнеполитического положения России по состоянию на 1843 г. С его точки зрения, это положение оставалось достаточно прочным и не предвещало в ближайшем будущем каких-либо опасных осложнений. «Конечно, если бы Россия хотела строить расчеты лишь на основании вероятного и недавних примеров, – утверждал Жомини в начале своей записки, – то, чтобы составить приемлемую систему защиты из того, что уже есть, ей было бы достаточно одного хорошего пункта в центре Литвы и двух других на севере Волыни, поскольку нельзя просчитывать боевые действия на этих обширных землях в тех же масштабах, что и в Германии и Франции, чьи столицы часто оказываются в 10 переходах от границы».

Жомини имел в виду планомерную подготовку к отражению нашествия, по масштабам аналогичного наполеоновскому. В своих расчетах он специально закладывал наихудший вариант из возможных стратегических комбинаций. В сценарии Жомини России предстояла война с коалицией германских держав, поддержанных Турцией и Великобританией. Как известно, в 1812 г. главные силы Великой армии в преддверии вторжения были сосредоточены в герцогстве Варшавском, однако источники комплектования и пополнения ее французского боевого ядра находились в двух тысячах километров от потенциального театра военных действий. Теперь же, по предположениям Жомини, исходные квартирные районы неприятельской армии должны были находиться в непосредственной близости от русских границ.

«Прошлое, – писал автор документа, – не может служить абсолютным правилом для вынесения суждений о будущем, ибо есть вероятность, что между Российской империей и европейскими державами могут произойти столкновения, не имеющие ничего общего с теми, что были в 1812 году. В самом деле, Австрия и Пруссия, появившиеся тогда в российских землях против своей воли, имея менее 50 тысяч людей и будучи лишь вспомогательными силами, однажды могут появиться здесь приблизительно с 500 тысячами солдат и имея базу не на Рейне, как армии Наполеона, а прямо у нас под носом – в Карпатах, у Позена, Торна, Грауденца и Кёнигсберга. И еще более значительное различие состоит в том, что, по всей вероятности, эти силы будут к тому же подкреплены Англией и могут иметь таким образом морскую империю».

С его точки зрения, крепости были призваны решать пять взаимосвязанных задач:

1) защищать пути концентрического отступления войск вглубь страны;

2) защищать пути рокадного отступления вдоль границы, чтобы занять фланговую позицию по отношению к противнику.

3) содействовать контратакам, в особенности на коммуникациях противника;

4) крепости первой линии должны служить опорными пунктами для операций Действующей армии и, прежде всего, обеспечивать переправу через крупные реки;

5) крепости второй и третьей линии должны служить укрытиями для войск в случае их поражения, а также местом складирования провианта и различных запасов.

Жомини полагал, что для надлежащей подготовки двух потенциальных театров, лежавших, соответственно, к северу и югу от Полесья, России требуется возвести 7–8 крепостей на каждом из них в шахматном порядке. «Если бы мы хотели, – отмечал генерал, – создать намного более ограниченную систему, сооружая лишь две крепости на севере и столько же на Волыни, то могли бы оправдать это решение мыслью о том, что враг, возможно, никогда не проникнет в эти земли: но является ли это предположение приемлемым, раз мы говорим об этих территориях как гарантирующих против вторжения? В остальном же две крепости на каждом конце театра военных действий были бы, конечно, лучше голой равнины, хотя бы они в таком случае не являли собой законченной системы».

С точки зрения Жомини, оценки возможных затрат, требующихся для выполнения столь широкой программы крепостного строительства, выглядели оптимистически. «Получая в свое распоряжение четыре миллиона серебряных рублей ежегодно, – писал он, – мы могли бы за 5 лет построить сразу четыре крепости, так как, в отличие от укреплений на Висле, нет необходимости облицовывать камнем крепости второй и третьей линии и снабжать их казематными убежищами от бомб, чтобы не пришлось за них опасаться, если они подвергнутся правильной осаде. Между тем эта сумма не была бы чрезмерной тратой для такой могущественной империи, как Россия». Завершиться строительная программа должна была не ранее чем через 20 лет.

Итак, в расчетах Жомини речь шла о заблаговременной подготовке к полномасштабному неприятельскому вторжению в пределы России. Швейцарский мыслитель имел в виду вражеское нашествие с целью завоевания европейской части империи и, следовательно, полного и окончательного ее уничтожения как великой военной державы. Он рассматривал случай, «который, кажется, мог бы привести к серьезному вторжению в Литву. Этим случаем была бы коалиция между всеми германскими державами против нас, так как Пруссия в одиночку никогда бы не отважилась на подобное предприятие: заручившись поддержкой Франции или Англии, она могла бы потревожить наши позиции в Царстве Польском, однако же никогда не решилась бы пойти в сторону Двины без поддержки Австрии».

«Удачное расположение крепости у Новогеоргиевска, в сочетании с укреплениями в Варшаве, Брест-Литовске, Ивангороде и Замостье, – полагал в этом случае Жомини, – отразило бы все опасности первой атаки со стороны левого берега Вислы; однако же на правом берегу нам нечего противопоставить нападению, если только не одержать победу в полевой кампании или предпринять отступление к нашим прекрасным тет-де-понам».

Ученому не составило труда доказать, что военная инфраструктура России, лежавшая в тылу передовой линии крепостей на Висле, была не готова к противодействию столь грозной опасности. С его точки зрения, было «необходимо признать, что на всем театре к северу от Полесья наша армия не найдет опорного пункта, кроме как в Бобруйске, находящемся очень далеко от Новогеоргиевска и расположенном на нижней Березине в такой позиции, которая, действительно, имеет большое преимущество для занятия фланговой позиции, но слишком удалена от центра для остальных случаев».

В тылу хорошо оборудованной оборонительной линии на Висле, опиравшейся на крепости Новогеоргиевск, Варшавскую Александровскую цитадель, Ивангород и Замостье, лежали обширные и гораздо более слабо оборудованные в инфраструктурном отношении пространства, разделенные Припятскими болотами на два самостоятельных театра. Русские крепости второй и третьей линии: Брест-Литовск, Динабург, Бобруйск и Киев – находились слишком далеко друг от друга, чтобы, опираясь на них, русская армия, в случае ее поражения в Польше, могла бы эффективно оборонять Литву и Правобережную Украину Кроме того, эти крепости пока еще не были соединены мощеными шоссе, а в Полесье отсутствовали пересекавшие болота рокадные дороги, что не позволяло русской армии, оборонявшей Волынь, Литву и Белоруссию, маневрировать по внутренним операционным линиям.

«Будучи вынужденными, – размышлял генерал, – защищать каждую из этих областей, и не упуская из виду опасное препятствие, их разделяющее, мы должны стараться придерживаться принципа сосредоточения, постоянно обеспечивая себе надежные линии отступления или операционные линии, над которыми с фланга нависают болота. В то же время с обеих сторон этой болотистой местности уже построены две крупные крепости: одна в Брест-Литовске, другая в Бобруйске. Первая будет важна при любых совместных операциях пруссаков и австрийцев, преследующих цель нанести серьезные удары между Вислой и Бугом. Она облегчила бы наше отступление в случае, если пруссаки, выйдя крупными силами на дорогу к Остроленке, смогут преградить нам путь на Белосток. Вторая (Бобруйск), хотя и кажется расположенной немного за пределами сферы вражеских предприятий, может, как мы уже сказали, принести большую пользу в качестве пункта для занятия фланговой позиции. Необходимость связать две эти крепости между собой послужила мотивом для начала строительства шоссе вдоль болот от Кобрина до Бобруйска. И всё же, полностью признавая большую пользу этого соединительного пути, мы бы, возможно, выразили желание, дабы он пролегал немного севернее – таким образом, чтобы проходить ближе к Слониму или Несвижу, и соединялся с дорогой на Белосток и Мосты…»

К северу от Полесья Жомини предложил императору Николаю осуществить пять последовательных мероприятий по инженерной подготовке театра военных действий:

1) соединить шоссе, ведущее из Белостока через Мосты в Минск, с дорогой, которая вела бы из Мостов в Несвиж;

2) провести шоссе из Белостока в Слоним;

3) построить 3 или 4 промежуточные крепости, которые будут одновременно надежными опорными пунктами для отступающей армии, послужат для фланговой позиции и смогут принести пользу в качестве исходных пунктов для контратак;

4) сформировать базу в верхнем течении Двины под Витебском или в его окрестностях;

5) выбрать в верховьях Днепра подходящий пункт, который был бы ориентирован на Бобруйск и одновременно дополнял бы фланговую позицию.

Вопрос относительно конкретных мест возведения крепостей и укреплений на переправах в записке Жомини до некоторой степени оставался открытым. Это объяснялось тем, что генерал лично не проводил рекогносцировок на местности и в своих расчетах полагался на топографические карты и описания, которые не всегда были точны. Поэтому Жомини, излагая сравнительные достоинства и недостатки различных пунктов, оставлял право окончательного выбора за императором Николаем.

В центральной части Литовско-Белорусского театра Жомини советовал укрепить Мосты, Несвиж, Минск и Вилейку. «Первая из крепостей, – считал автор записки, – будет расположена на большом изгибе, образованном рекой Неман над Гродно, и послужит опорным пунктом для нашего правого крыла, которое будет отходить через Белосток… Несвиж был бы крайне полезным укреплением-посредником, если бы вся армия оказалась призвана или вынуждена отступать к Бобруйску по Брест-Литовскому шоссе… Высокое стратегическое значение Минска бесспорно, так как он всегда будет центром всех военных операций в Литве…» Вилейку Жомини предполагал укрепить, поскольку местность вокруг Вильно не позволяла построить там крепость.

Большое значение Жомини также придавал строительству речных переправ через Днепр, который как бы замыкал Литовско-Белорусский театр с востока. «Дабы в равной степени, – утверждал он, – укрепить и приумножить шансы на получение пользы от Бобруйска, было бы необходимо дополнить систему, на которую опирается армия и исходя из которой она действует, обеспечив ей надежную переправу через Днепр и не заставляя ее отступать до Киева в поисках оного, – то есть построив на этой реке тет-де-пон на подходящем расстоянии. И здесь появляется выбор между тремя пунктами, а именно: Могилёв, Рогачёв и Горваль…»

В своих планах Жомини готовился отражать одновременное нападение на Россию армий нескольких великих держав. Примечательно, что в его расчетах лишь Франция не значилась в числе активных противников и участников этого грандиозного завоевательного похода.

Проект Жомини содержал размышления, касавшиеся не только обороны Литвы, Волыни и Подолии, но и пространств, лежавших далеко на востоке. Генерал планировал строительство укрепленных тет-де-понов на переправах через Днепр около Орши, Могилёва, Рогачёва. Он также задумал обеспечить в инженерном отношении Днепровско-Двинский водораздел – естественный 50-километровый коридор, лежащий между Витебском и Смоленском, и ведущий непосредственно в центральные губернии России.

«Дабы принять разумное решение, – полагал генерал Жомини, – надо было бы знать, какую роль мы отведем Смоленску и Орше в общей системе обороны по направлениям от Москвы и от Витебска. Если восстановленный и превращенный в большой плацдарм Смоленск станет главным опорным пунктом этой обороны, – а по причине его большого отдаления от Бобруйска, мы хотели рассмотреть две другие крепости на Днепре, чтобы завершить систему обороны этого важного участка, – следовало бы укрепить Могилёв и Рогачёв из-за уже указанных нами взаимных преимуществ». Со стороны Двины этот сухопутный коридор должна была защищать крепость в Витебске либо Полоцке.

Затем Жомини переходил к анализу положения на противоположном театре, лежащем к югу от Полесья. «Вероятность вторжения со стороны театра к югу от Припяти, – полагал автор записки, – может изменяться в зависимости от случая – возможны четыре весьма различных между собой варианта войны: первый – только против Австрии; второй – против Австрии, объединившейся с Турцией и Англией; третий, еще более серьезный, был бы с уже упомянутой коалицией германских держав против нас; и, наконец, четвертый – с этой же германской коалицией в придачу к конфликту с Англией и Турцией. Учитывая настоящее состояние наших связей с этими столь разными державами, я хорошо знаю, что данные предположения похожи на вымысел, но политические связи по своей природе подвижны, и мы должны рассуждать именно ради более или менее отдаленного будущего. В четырех вышеназванных гипотезах Волынь равным образом превратилась бы в решающий военный театр, так как снова именно туда Венское правительство двинуло бы если и не-все, то, по крайней мере, большую часть своих сил. Боевые действия на реке Прут, – делал вывод Жомини, – были бы более или менее серьезными, в зависимости от политических разногласий, которые будут иметь место, но всё же они всегда будут оставаться вторичными по отношению к действиям главных армий на границе Галиции».

Для Волыни Жомини так и не смог окончательно выбрать пункт, наиболее подходящий для возведения укрепления. В его записке взвешивались достоинства и недостатки таких вариантов, как Луцк, Дубно, Заславль, Хмельник и Житомир. На Днепре, наряду с крепостью и защищенной переправой в Киеве, генерал советовал возвести один, а лучше два укрепленных тет-де-пона ниже по течению. Первым из них должна была стать крепость у с. Косинцы, что лежала бы в излучине, которую формирует Днепр напротив Переславля. Идею строительства крепости и переправы именно в этом районе горячо поддерживал и фельдмаршал И. Ф. Паскевич. Вторым укрепленным пунктом, по мнению Жомини, мог бы стать Кременчуг.

Помимо этого генерал планировал возвести промежуточную крепость между Днепром и границей с австрийской Галицией. «Не составляет труда, – писал Жомини, – определить сей промежуточный опорный пункт между Житомиром, Хмельником и Днепром: нет ни одного другого места, которое могло бы выполнить эту задачу так же хорошо, как Белая Церковь на реке Рось, – в чем можно убедиться, бросив хоть мимолетный взгляд на хорошо составленную карту».

Подольская губерния, Бессарабия и побережье Чёрного моря также рассматривались Жомини в качестве отдельного театра боевых действий, которому в случае войны могут угрожать как британская экспедиционная армия, так и сухопутные войска Австрии и Турции. «Какими бы ни были у нас сейчас отношения с правительством Вены и Лондона, – приходил к заключению генерал, – со временем они могут измениться… И вот здесь угрожающая деятельность Англии, освободившейся от войн в Китае и Афганистане, вполне может обратиться в сторону Босфора таким образом, что повлечет за собой конфликты. Следовательно, неудивительно было бы предположить, что однажды мы можем оказаться в состоянии войны с Турцией, в которую вмешаются Австрия и Англия, как они и хотели сделать в 1829 году…»

Этот сценарий развития событий был очень близок к тому положению, в котором Россия впоследствии действительно оказалась в ходе Восточной войны. «Всегда допуская, – предсказывал Жомини, – что австрийцы сосредоточат основные усилия на завоевании Волыни, оставим тем не менее вероятность, что они присоединят 25–30 тыс. чел. к турецким войскам – не только чтобы обеспечить их стойкость (ни капли которой у них без этого не будет), но также и чтобы таким образом добиться права руководить операциями. Англичане, со своей стороны, не будут бездействовать в этой войне; та роль, которую они сыграли в войне против французов как в Египте, так и в Испании, в достаточной мере доказала, что они не упустят возможности высадить экспедиционную армию численностью 12–15 тыс. чел. в эти прибрежные районы, чтобы, по крайней мере, разрушить наши порты и военно-морские базы. А что касается турок, то они могли бы задействовать в этой кампании около 40 тысяч человек».

Для того чтобы обеспечить оборону Черноморского побережья, а также надежную локтевую связь между армиями, оборонявшими юг России и Волынь, Жомини выбирал между укреплением Брацлава, Ольвиополя, Вознесенска и Николаева. Впрочем, возведение укрепления на данном стратегическом направлении Жомини не считал первоочередной задачей.

В заключительной части записки Жомини поместил таблицу, в которой он окончательно определял последовательность строительных работ для каждого из потенциальных театров военных действий.

Для северного театра это были:

1) Мосты (нар. Неман);

2) Несвиж;

3) Рогачёв (нар. Днепр);

4) Минск;

5) Смоленск, Орша или Могилёв;

6) Витебск;

7) Вилейка.

Для южного театра, соответственно:

1) Житомир;

2) Луцк;

3) Косинцы (нар. Днепр);

4) Хмельник (нар. Южный Буг);

5) Белая Церковь;

6) Заславль.

Итак, предложения Жомини, в качестве исходной предпосылки, по сути, предполагавшие тяжелое поражение Действующей армии, ее отступление с передового театра и заблаговременное строительство укрепленных пунктов, эшелонированных чуть ли не до Москвы, напоминали подготовку не к войне, но к военному апокалипсису, грозившему гибелью всему Российскому государству. Генерал в принципе не задавался вопросом о существовании как таковых шансов на выживание России в подобной войне. Скажем здесь, новая и новейшая история не знала прецедентов того, чтобы держава, сражающаяся против коалиции в составе всех остальных великих держав, не потерпела бы сокрушительное поражение.

Император Николай I направил проект Жомини на отзыв фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу. Князь Варшавский, относившийся к генералу Жомини с большим почтением, внимательно рассмотрел его предложения. С некоторыми из них Паскевич охотно согласился. «Мы, – утверждал фельдмаршал, – бесспорно, обладаем первой и очень сильной линией обороны на Висле. Не легкомысленно думать, что враг попытается ее преодолеть. Хотя он сможет в этом преуспеть лишь путем великих жертв, следует допустить гипотезу о том, что вследствие некоторых превратностей судьбы наша расстроенная проигранными сражениями армия оказалась бы вынуждена покинуть этот театр военных действий и искать убежища в пределах Империи. На этот случай следует определить, какая у этой армии будет база при отступлении, как обеспечить ее возможностью тут же вновь перейти в наступление».

Вслед за Жомини, Паскевич не видел смысла строить первоклассные крепости в тылу передовой оборонительной линии. Вследствие большого удаления от границы противник не имел бы возможности подтянуть к ним осадную артиллерию и, как это было в 1812 г. под Бобруйском, оказался бы вынужден ограничиться лишь блокадой и наблюдением. Также Паскевич считал, что по протяженности оборонительных верков эти укрепления не должны быть очень крупными. «Будет достаточно, – заметил фельдмаршал, – построить их для гарнизона в 4–5 тыс. солдат, то есть чтобы они не занимали большей площади, чем Ивангород».

На вопрос о том, действительно ли необходимо безотлагательно выработать план строительства системы фортификационных сооружений на тот случай, если русская армия потерпит поражение, оставит передовой театр на Висле и будет отступать вглубь страны, Паскевич решительно отвечал: «Да, именно сегодня нам следует определить пункты, в которых однажды будут возведены крепости». Он обосновывал это мнение необходимостью заранее определить точные направления строящихся шоссейных дорог, призванных связать будущие укрепления.

Однако Паскевич не согласился с предлагаемыми Жомини масштабами крепостного строительства. «Принимая во внимание географическое положение Империи, – писал он, – большую протяженность ее западной границы, которая на протяжении 1 500 верст, с одной стороны, упирается в Балтийское море, а с другой – в Чёрное, я сделал вывод, что невозможно помышлять о том, чтобы покрыть всю эту линию крепостями. <…> По здравому рассуждению, я считаю, что опорные пункты должны находиться лишь только в центре. Я приписываю этому центру пространство между Новогеоргиевском, Белостоком и Брест-Литовском вплоть до Бобруйска и Днепра. Крайний правый фланг, то есть вся северная часть до Двины, укреплен не будет. На юге или на левом фланге я согласен на три крепости между заболоченным районом и Киевом».

В дальнейшем состав совещания 1843 г. расширился. Помимо императора, Жомини и Паскевича, в нем приняли участие военный министр князь А. И. Чернышёв и наследник престола великий князь Александр Николаевич. Победа взглядов оппонентов Жомини была вполне объяснима. Строительство и содержание предложенного им крепостного района, состоявшего в общей сложности из 14–16 расположенных в шахматном порядке крепостей, легло бы на русские финансы непосильным бременем. В любом случае стоимость строительных работ, запланированных Жомини, практически гарантировано превысила бы первоначальную смету. Более того, стучавшаяся в двери эпоха промышленной революции уже в 1860-е гг. разом сделала бы все эти крепости устаревшими, а расходы на их возведение и содержание – бессмысленными.

Необходимость выделять большое количество крепостных гарнизонов ослабляла Действующую армию как минимум на 60 000 чел., то есть практически на четверть ее боевого состава. Но снижение возможностей русской армии по ведению полевой войны было недопустимо, вследствие обязательств России перед ее германскими союзниками и необходимости гибко реагировать на изменение внешнеполитической обстановки в Европе.

В докладе от 22 апреля 1843 г. военный министр князь А. И. Чернышёв призывал сосредоточиться на строительстве рокадных, то есть проложенных параллельно границе, дорог через Полесье, обеспечивавших локтевую связь между Украиной и Литвой. Из предложенных Жомини 14–16 крепостей Чернышёв признавал действительно необходимыми лишь четыре: Минск, Пинск, Острог и Житомир. При этом крепости в Гродно и Брацлаве, которые были бы также расположены к северу и югу от Полесья на предполагаемых выходах из болотных дефиле, обозначались Чернышёвым как желательные, но не требовавшие незамедлительного строительства. Таким образом, речь шла не о крепостном районе, а лишь об опорных пунктах на предполагаемых коммуникационных линиях через Припятские болота.

Тогда же, в апреле 1843 г., император Николай подвел своеобразный итог совещанию, согласившись с мнением военного министра практически по всем пунктам. Выдвинутую на запад передовую стратегическую позицию в Царстве Польском, опиравшуюся к тому времени на крепости Новогеоргиевск, Варшавскую Александровскую цитадель, Ивангород, Замостье и Брест-Литовск, Николай I предложил дополнить несколькими опорными пунктами и стратегическими шоссе в тылу по обеим сторонам Полесья.

Итак, во второй четверти XIX в. стратегические проблемы России имели неизбежную преемственность с более ранней эпохой, и опыт Наполеоновских войн мог убедительно это доказать. В 1805–1807 гг. военные неудачи России во многом стали следствием объективного стечения обстоятельств, лишь отчасти дополнявшихся таким субъективным фактором, как полководческий гений французского императора.

В ходе кампании 1805 г. Россия и Австрия выступили против Франции, не заручившись поддержкой Пруссии. Квартирные районы русской армии находились далеко на востоке, следовательно, ей потребовалось несколько месяцев, чтобы прибыть на театр войны. К тому времени как русские войска сосредоточились в Богемии, австрийцы под Ульмом уже потерпели сокрушительное поражение, что во многом предопределяло общую неудачу всей кампании. Катастрофические итоги аустерлицкой операции, в которой русские действовали лишь при ограниченной помощи остатков австрийской армии, увеличили масштабы первоначального поражения.

В 1806–1807 гг. ситуация практически зеркальным образом повторилась. Потерпевшая поражение Австрия не могла поддержать Пруссию и Россию. Снова, как и в прошлом году, возникла проблема запоздалого соединения русских войск с союзниками вследствие удаленности исходных районов их квартирования. Соображения престижа не позволяли прусскому командованию без боя отступить на восток для соединения с армией Александра I. Через неделю после начала наполеоновского вторжения, 14 октября 1806 г., прусская армия была наголову разбита в двойном сражении у Иены и Ауэрштедта к западу от рубежа реки Эльбы, тогда как русские находились еще за Вислой, в Литве и Белоруссии. На втором этапе кампании вплоть до поражения под Фридландом в июне 1807 г. русская армия противостояла Наполеону, полагаясь лишь на собственные силы, поскольку от довоенной 200-тысячной прусской армии уцелел и сохранил боеспособность лишь небольшой корпус генерала А. В. фон Лестока.

Опыт двух неудачных кампаний подсказывал, что успешная борьба с наполеоновским господством в Европе требовала предварительного исполнения двух условий. Во-первых, три северные монархии должны были выступать единым фронтом. Во-вторых, к началу кампании русским войскам уже следовало находиться на театре военных действий.

Когда спустя шесть лет эти условия были выполнены, даже полководческий гений не позволил Наполеону избежать поражения. С декабря 1812 по апрель 1813 г., пользуясь тем, что гибель Великой армии вынудила Наполеона воссоздавать ее практически с нуля, Россия и присоединившаяся к ней Пруссия получили значительный выигрыш во времени. Союзные войска успели занять Германию вплоть до рубежа реки Эльбы и блокировать разрозненные французские гарнизоны у себя в тылу. В августе 1813 г. на стороне союзников выступила Австрия. Несмотря на переменчивость военного счастья и частые тактические успехи Наполеона, совокупное выступление против него армий трех континентальных держав позволило им в конечном итоге одержать решительную победу над Бонапартом в генеральном сражении под Лейпцигом. К концу 1813 г. с французской гегемонией в Германии было покончено.

На протяжении всего царствования Николая I высшей государственной политикой России, а также ее вооруженными силами руководило поколение ветеранов Наполеоновских войн, для которого драматический опыт поражений и побед русской армии являлся личным и потому крайне важным.

Неудивительно, что на рубеже 1830-1840-х гг. в рамках союза с Австрией и Пруссией перед Николаем I возникла традиционная задача сокращения сроков развертывания русских войск в Европе. Однако в отличие от ситуации начала века, наличие передовой стратегической позиции в Царстве Польском серьезно укрепляло положение России. Благодаря выдвинутому на запад операционному базису и сокращению сроков мобилизационного развертывания Действующая армия под командованием князя Варшавского могла поддержать прусских союзников до того, как их положение стало угрожающим.

Зимой 1839 г. из-за кризиса вокруг Бельгии Франция вновь стала рассматриваться как вероятный военный противник. Николай I решительно выступил против нарушения гарантированного международными договорами суверенитета Бельгии.

Оценивая возможность мобилизации Действующей армии, Паскевич пришел к выводу, что в случае европейской войны в нее должны войти примерно 175 батальонов, 400 эскадронов и 800 орудий. С прибавлением к этим частям вспомогательных войск, доведением полков до штатов военного времени и увеличением числа казачьих полков до 20 численность русской полевой армии на западном направлении должна была возрасти до 210 000–215 000 чел.

По мнению Николая I, ее примерный состав должен был включать Гвардейский, Гренадерский, I, II и III пехотные корпуса, а также II и III резервные кавалерийские корпуса. Списочный состав данных сил доходил бы до 299210 чел. При этом налицо имелось 276 050 чел.

Чтобы ускорить время перехода войск через границы, Паскевич предложил выдвинуть войска в пределах России на запад. При этом движение частей не должно было отличаться от ежегодного перемещения войск для занятий и работ.

После уточнения расчетов князь Варшавский был готов использовать для похода 223 батальона, 394 эскадрона и 648 орудий – общей численностью 257 633 строевых нижних чинов. Для пополнения войск до штатов военного времени призывалось 12815 бессрочноотпускных, приписанных непосредственно к Действующей армии. Этим строевой состав увеличивался до 270 228 чел. Регулярные войска усиливались 22 казачьими полками. За спиной Действующей готовилась примерно 200-тысячная Резервная армия. Ее составляли IV, V и VI пехотные корпуса, резервная кавалерия и запасные войска. Эта армия должна была занять квартиры Действующей армии после ее ухода на запад. В случае крайней необходимости Действующая армия могла быть усилена IV пехотным корпусом. Несмотря на сравнительно высокую готовность, войска, находясь в своих квартирных районах, не могли перейти границу раньше чем через 19 недель после получения приказа. Если приказ был бы отдан в начале марта, то прусскую границу армия могла перейти в начале августа. Николай запрещал дробление войск на марше, чтобы исключить даже временное подчинение русских войск иностранным начальникам.

В сентябре 1840 г. фельдмаршал Паскевич отправился в Берлин для личных переговоров с недавно вступившим на престол королем Фридрихом-Вильгельмом IV. Поводом для встречи послужил постепенно обострявшийся международный кризис, связанный с англо-французским соперничеством в Египте и обозначившейся угрозой французского реваншизма в Европе. Поскольку Австрия после смерти в 1835 г. императора Франца I и перехода реальной власти в руки регентского совета вступила в полосу относительной внутриполитической нестабильности, в Петербурге постепенно нарастали сомнения в ее союзоспособности.

Положение, при котором Россия и Пруссия в случае войны оказались бы вынужденными действовать против Франции без поддержки Вены, вызывало неприятные ассоциации с событиями 1806 г. и начальным периодом кампании 1813 г., даже несмотря на то, что великий Корсиканец давно лежал в могиле.

В те дни Паскевич писал Николаю, пересказывая ему содержание собственной беседы с королем: «Вашему Величеству, – сказал фельдмаршал королю, – надобно резерв, но нужно, чтобы оный был близко к Вам. Всю армию, мною командуемую, поставить на военную ногу, когда еще неизвестно, состоится ли война, дорого. <…> Неизвестность насчет австрийцев, которые до сих пор ничего не предпринимают, их теперешнее странное правление… <…>…Можно ли отдать одну Пруссию на первый натиск французов? Я боюсь Иенского сражения. Я знаю, что великого человека нету уже на челе французов; но многолюдством может быть заменен талант, а линия прусская очень растянута будет. В таком положении 80-тысячный резерв, который форсированным маршем может быть скоро около Лейпцига, не только не лишний, но может быть спасением и с другими прусскими корпусами действовать».

В условиях, когда Австрия явно не спешила с военными приготовлениями, Паскевич 24 сентября 1840 г. предложил передвинуть русские корпуса на запад, чтобы поддержать Пруссию в случае угрозы ее Рейнским провинциям со стороны Франции. Фельдмаршал предложил перевести на военное положение I пехотный корпус, 6-ю пехотную и 2-ю легкую кавалерийскую дивизии II корпуса с таким расчетом, чтобы иметь возможность в течение 48 часов перейти границу. Свой передовой отряд Паскевич планировал усилить пятью донскими полками (с оставлением шестого в Царстве), иррегулярной бригадой и тремя донскими батареями. Всего это составило бы 67 000 чел., а с укомплектованием по штатам военного времени – 90000 чел. и 184 орудия. Фридрих-Вильгельм IV одобрил предложения русского главнокомандующего. Создание такого передового отряда позволило бы в течение 48 часов двинуть в поход 66 батальонов, 64 эскадрона, 40 сотен и 184 орудия для первого подкрепления пруссаков.

Остальные силы II и III пехотных корпусов после передислокации их дивизий на запад также могли выступить в поход быстрее, чем по расчетам предыдущего года. Русский экспедиционный корпус должен был следовать не только до Одера, но и далее – к Лейпцигу, составляя резерв пруссаков. При этом 11-я пехотная и 4-я легкая кавалерийская дивизии IV корпуса по плану Паскевича должны были занять квартиры в Царстве Польском. Предполагалось, что Франция, узнав о русских военных приготовлениях, начнет действовать осторожнее.

Император Николай, со своей стороны, отнесся к идее создания передового отряда неодобрительно. Как и в 1839 г., он полагал, что эффект от появления русских войск в Германии должен быть сокрушительным, поэтому в его планах было двинуть в Германию три армейских пехотных корпуса, а также корпуса Гвардии и Гренадер, что должно было потребовать дополнительных переговоров с прусским правительством.

Военный министр А. И. Чернышёв в записке от 29 сентября 1840 г. указывал, что Военное министерство заблаговременно подготовило документы, необходимые для приведения на военное положение пяти пехотных и трех резервных кавалерийских корпусов вместе с Гвардией. Параллельно готовились планы выдвижения всех этих сил в Царство Польское и западные провинции. Таким образом, речь шла о подготовке мобилизационного развертывания практически всех русских войск на западном стратегическом направлении.

Император решил отложить приведение войск в боевую готовность до декабря, то есть до прояснения внешнеполитической обстановки. Паскевич же, несмотря на нежелание Николая дробить русские войска, получил разрешение заготовить продовольствие для предполагаемого передового отряда. Ему отпускались необходимые 315 000 руб. серебром. Запрашиваемую Паскевичем сумму провели в счет сметы интендантства Действующей армии, дабы скрыть ее истинное предназначение.

Николай I считал неразумным лишний раз провоцировать французское правительство экстраординарными военными приготовлениями, но, с его точки зрения, кабинет Луи Филиппа в любом случае не должен был ставить под сомнение высокую готовность русской армии к войне.

В октябре 1840 г. в Департамент Генштаба поступило донесение военной разведки, извещавшее русское командование о начале широкомасштабных строительных работ по укреплению столицы Франции. Для русско-прусского союза важность данных сведений заключалась в том, что превращение Парижа в мощную крепость делало невозможным повторение быстрой и решительной кампании по примеру 1814 г. Аналитическая записка утверждала, что укрепление Парижа увеличит риск войны, поскольку повысит уверенность французов в собственной неуязвимости.

В конечном итоге Николай I принял решение воздержаться от выдвижения корпусов вплотную к западной границе. Помимо внешнеполитических соображений, данный шаг был продиктован тем, что подготовку к выступлению в поход корпусам Действующей армии было бы удобнее проводить в своих постоянных квартирных районах. Поскольку в случае войны выдвижение на запад практически всей армии потребовало бы огромных продовольственных запасов, император просил Паскевича ускорить разработку конкретного плана проведения реквизиций.

С целью сокращения времени перехода корпусов через западную границу Николай приказал разработать план ускоренного выдвижения II корпуса через Торн, при этом за основу принимались маршруты и графики движения, составленные в ходе миссий Дибича и Нейдгарта в начале 1830-х гг., хотя признавалось, что точные пути следования войск «теперь еще не могут быть определены».

1 октября 1840 г. Паскевич констатировал, что в этом году Россия готова к войне лучше, чем была в 1839 г. Зналось пополнить парки и подготовить для них лошадей. Различие планов общего развертывания весной 1839 г. и осенью 1840 г. заключалось, главным образом, в характере использования IV пехотного корпуса. Если расчеты 1839 г. предполагали его расквартирование в Польше, то в 1840 г. корпус оставлялся на турецкой границе ввиду возможных внешнеполитических осложнений по причине продолжавшейся Второй турецко-египетской войны 1839–1841 гг.

О том, какими войсками заменить данный корпус, предложений не поступало. «Впрочем, – писал Чернышёв в докладе Николаю I, – вопрос этот, зависящий от повременных обстоятельств и положения дел, неотлагательного разрешения не требует».

С подписанием Лондонской конвенции 1841 г. международный кризис был преодолен, и опасность большой войны временно отступила. Однако задача быстрого соединения с прусскими войсками в Германии оставалась в центре внимания русского военного планирования на протяжении 1840-х гг., так же как и 1830-х гг.

После Июльской революции 1830 г. отношения России с Францией складывались в целом неприязненные. Ответом на возобновление союза России, Австрии и Пруссии в 1833 г. стал союзный договор Великобритании, Франции, Испании и Португалии от 22 апреля 1834 г.

Потенциально опасный для России англо-французский альянс в 1830-1840-х гг. в силу инерции двухвекового соперничества Лондона и Парижа не казался прочной политической конструкцией. В ходе Русско-польской войны 1830–1831 гг., при начале завоевания Францией Алжира в 1830 г., во время Восточного кризиса 1833 г., Второй турецко-египетской войны 1839–1841 гг. и марокканского кризиса 1844 г. в отношениях Лондона и Парижа попеременно наблюдались признаки как потепления, так и охлаждения. Вопрос о том, какая из этих двух тенденций международной политики одержит верх, долгое время оставался открытым.

В отношениях России с Великобританией опасные кризисы и военные тревоги, периодически возникавшие в 1830-е гг. в связи с соперничеством в Азии, например, известная английская провокация, связанная с направлением к кавказским берегам шхуны «Виксен» в 1836–1837 гг., сменились после заключения Лондонской конвенции 1841 г. тенденцией к некоторому сближению.

Вторая турецко-египетская война 1839–1841 гг., в ходе которой Великобритания поддерживала турецкого султана, а Франция своего давнего союзника, правителя Египта Мухаммеда Али, спровоцировала резкое обострение франко-британских отношений. В этом противостоянии Париж столкнулся с угрозой международной изоляции, поскольку не смог заручиться поддержкой со стороны других континентальных держав. Первая Лондонская конвенция была подписана Великобританией, Россией, Пруссией, Австрией и Турцией 15 июля 1840 г. без участия Франции. Помимо условий урегулирования турецко-египетского конфликта, конвенция содержала принятую по инициативе российской стороны статью о закрытии Черноморских проливов для всех иностранных флотов в мирное время. Спустя год, 13 июля 1841 г., Вторая Лондонская конвенция, на этот раз заключенная с участием Франции, подтвердила принцип закрытия проливов в мирное время.

Лондонские конвенции 1840–1841 гг. фактически отменяли преимущественное положение России на проливах и в акватории Чёрного моря, установленное Ункяр-Искелесийским договором 1833 г. Двусторонний русско-турецкий договор оказался пересмотрен в пользу международного трактата, провозглашавшего принцип закрытия проливов для прохода боевых кораблей всех держав в мирное время.

В историографии не существует единого мнения относительно результатов Лондонских конвенций с точки зрения государственных интересов России. В работах С. С. Татищева, С. Горяйнова и В. А. Георгиева Вторая Лондонская конвенция 1841 г. представлялась важнейшей вехой на пути последовательного снижения русского влияния в Константинополе. Также обоснованным выглядит указание О. Р. Айрапетова на то, что принцип закрытия Проливов для прохода боевых кораблей в реальности защищал черноморское побережье России лишь в мирное время, становясь бесполезным в условиях войны.

Однако в пользу более осторожной оценки краткосрочных и долгосрочных последствий Лондонских конвенций, которой придерживается в своей работе В. В. Дегоев, говорит то обстоятельство, что, с учетом реального соотношения морских сил в регионе, решение пересмотреть двусторонний русско-турецкий договор в пользу международного дипломатического соглашения, как утверждал историк Дж. Дейли, имело для николаевского правительства в значительной степени вынужденный характер.

Как полагает В. В. Дегоев, с точки зрения британской стратегии «неуязвимость, гарантированная России закрытием Проливов, автоматически обеспечивала внешнюю политику Николая I средствами агрессии. И тут уже не имело особого значения – намеревался ли он воспользоваться ими или нет. Для Запада было бы недопустимой роскошью ставить свои интересы в зависимость от доброй воли Николая I, даже когда она совершенно не подвергалась и не подлежала сомнению».

К концу 1830-х гг. для России значение прежнего Ункяр-Искелесийского договора в военное время становилось всё более сомнительным. Неслучайно уже в январе 1834 г., менее чем через год после подписания соглашения, Николай I считал вероятным отказ турок от исполнения своих обязательств по договору в случае разрыва России с морскими державами.

Важным, хотя и косвенным свидетельством того, что Вторая Лондонская конвенция воспринималась в Петербурге отнюдь не как поражение русской дипломатии, но, скорее, как благополучный и, в отличие от Ункяр-Искелесийского договора, признанный морскими державами итог длительной борьбы за установление относительно благоприятного для России режима на Проливах, служит последовавшее вслед за договором троекратное сокращение расходов по морскому ведомству. Если в 1839 г. они составляли 37,7 млн руб. в год, то в 1840 г. расходы на флот были сокращены до 11,6 млн руб. и в дальнейшем вплоть до 1853 г. уже не превышали 20 млн руб.Что характерно, русско-турецкий договор 1833 г. вообще не сопровождался сколь-нибудь серьезными изменениями в бюджетной смете Морского министерства.

Решив задачу превращения России в третью морскую державу мира в первое десятилетие царствования, император Николай Павлович в дальнейшем постепенно утрачивал былой интерес к флоту. В общей сложности в николаевское тридцатилетие было построено 69 линейных кораблей, 47 фрегатов, 10 паровых фрегатов, 43 парохода и около 600 малых кораблей и судов. Но если в 1830-е гг. в строй вводилось по 7-10 линейных кораблей ежегодно, то затем темпы строительства резко сократились, и к 1840-м гг. на воду спускали лишь два линейных корабля, один фрегат и три малых судна ежегодно.

Во второй четверти XIX в. союз России с Австрией и Пруссией, с одной стороны, имел изрядный запас прочности, поскольку базировался на идее выгодного для всех трех консервативных держав сохранения политического статус-кво в Центральной и Восточной Европе. С другой стороны, сплачивавшая союзников память о совместной борьбе против французской экспансии едва ли могла остановить медленное, но неуклонное развитие центробежной тенденции внутри союза, связанной с ростом германского национального движения.

Австрия после смерти императора Франца I в 1835 г. оказалась временно ослаблена тем, что реальная власть перешла в руки регентского совета, в котором исключительное положение князя Меттерниха было подорвано конкурирующими придворными партиями.

В Пруссии испытанный союзник России король Фридрих-Вильгельм III, несмотря на создание под эгидой Берлина Германского таможенного союза, практически не сочувствовал идее политического объединения немцев.

Однако при его наследнике постепенный рост в общественном мнении Германии враждебных России настроений мог обернуться для Петербурга крупными неприятностями. Также сохранялся риск того, что однажды Франция найдет возможность предложить Берлину более выгодные условия союза, под прикрытием которого задача политического объединения немцев в глазах либеральных кругов Пруссии станет легче осуществимой.

Постепенно в русско-прусских отношениях стали возникать едва заметные трещины. Король оказался вынужден лавировать между конституционными ожиданиями либералов, стремившихся к объединению Германии, и консервативными настроениями придворных кругов и генералитета.

Николая I раздражала непоследовательность и нерешительность шурина, а также его попытки перехватить у «демагогов» опасное оружие германского национализма. В письмах 1840–1845 гг. император не раз делился с Паскевичем своими опасениями относительно последствий такой политики для прусской монархии. Впрочем, вплоть до марта 1848 г. прусский союзник ни разу не давал России действительно серьезных поводов для недовольства.

Как отмечал герой войны 1812 г., двоюродный брат императора Николая и один из самых преданных сторонников России в Европе герцог Евгений Вюртембергский, «объединение Германии всегда будет иметь надобность во внешнем пугале. Ненависть к французам слишком устарела и потому необходимо возбудить мысль об опасности со стороны России, хотя все убеждены в противном».

Исторический опыт также вынуждал считаться с собой. Всего несколькими десятилетиями ранее совместное участие трех северных монархий в антифранцузских коалициях не помешало Пруссии и Австрии в определенный момент подчиниться Бонапарту и выставить в 1812 г. против России экспедиционные корпуса общей численностью 50 000 чел. Прусский корпус генерала Л. Йорка фон Вартенбурга вступил на территорию Курляндии и Ковенской губернии, австрийские же войска князя К. Ф. фон Шварценберга вторглись на Волынь, хотя в соответствии с секретным соглашением и воздержались от активных боевых действий.

Недружественную по отношению к России позицию австрийский кабинет занял и во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Перед ее началом нейтралитет Австрии не был гарантирован. Австрийские войска под предлогом маневров были сосредоточены в Трансильвании. Уверенности в том, что эти маневры не закончатся вторжением в Валахию, не было. Общая численность войск, собранных в Венгрии и Галиции, к началу 1828 г. доходила до 70000 чел.Для обеспечения тыла русской Дунайской армии потребовалось сформировать в Царстве Польском обсервационную армию под командованием великого князя Константина Павловича. В ее состав вошли польские войска, два пехотных армейских корпуса, гвардейская пехота, два сводных и два резервных кавалерийских корпуса.

Отсутствие решительных успехов в ходе кампании 1828 г. на Дунае, концентрация австрийских сил в Трансильвании и Галиции, а также начавшаяся подготовка к мобилизации прусских войск в Познани открывали перед Россией весьма неблагоприятную перспективу. В Вене положение русской армии на Балканах сравнивали с катастрофическим отступлением французов из России в 1812 г.В случае поддержки Пруссией возможного австрийского вторжения в Польшу расквартированные там русские войска могли оказаться в большой опасности. Наместник Царства Польского великий князь Константин Павлович сообщал Николаю I, что донесения разведки свидетельствуют о мобилизации Пруссией V и VI армейских корпусов. Однако цель этих приготовлений не была до конца ясна, поскольку 100-тысячная прусская армия в Силезии, Познани и Саксонии равным образом могла угрожать и Царству Польскому, и австрийской Богемии.

В 1828–1829 гг. Пруссия и Франция категорически отказались поддержать планы Меттерниха, рассчитывавшего втянуть в русско-турецкий конфликт нейтральные государства. Король Карл X заявил своему послу в Лондоне князю Ж.-О.-А.-М де Полиньяку, что объявит Австрии войну в случае ее нападения на Россию. При таких обстоятельствах Вена уже не могла позволить себе активные действия и вынуждена была отступить.

По этой причине даже возобновление союза континентальных монархий осенью 1833 г. не позволяло России полностью исключить возможность в обозримом будущем враждебных действий со стороны германских соседей.

В ходе военно-политических совещаний 1836 и 1843 г., при практически полном согласии Николая I, Паскевича, Чернышёва и Канкрина в вопросах крепостного строительства, подобного единства взглядов между ними уже не было, когда речь заходила об оценке Польского театра с точки зрения перспективы оборонительных операций.

Если император и Чернышёв в апреле 1843 г. полагали, что передовая позиция на Висле представляет огромную выгоду как при наступательной, так и при оборонительной войне, то Канкрин и Паскевич не во всем разделяли их оптимизм. Князь Варшавский в записке «Сравнительное соображение сосредоточения русских и прусских войск», составленной в штабе Действующей армии 11 мая 1845 г., центральное место выделил рассмотрению факторов, осложнявших, по его мнению, положение русских войск в Польше.

Русский главнокомандующий размышлял на ее страницах над теми обстоятельствами, которые могли бы его вынудить к отступлению с передового театра в случае неудачной войны с Пруссией – ближайшей в те годы союзницей России.

Записка начиналась с анализа соотношения сил на потенциальном театре войны. При этом вопрос о сроках боевого развертывания русских войск был для Паскевича неотделим от проблемы обеспечения передового театра войны в инженерном отношении.

Положение России осложнялось длительным сроком сосредоточения ее войск в Царстве Польском, что на первых порах могло дать пруссакам значительное численное превосходство. «Полагается, – писал фельдмаршал, – что для обращения войск обоих государств на военное положение нужно сроку примерно от 6 до 8 недель, и что немедленно по истечении оного войска выступят из настоящих квартир своих».

Паскевич предполагал, что «через 26 дней после выступления из постоянных квартир пруссаки могут двинуть к Новогеоргиевску… 149 000 чел. и 560 орудий». Таблицы, прилагавшиеся к записке, показывали, что первые 76 дней (то есть почти 11 недель) с момента выступления противоборствующих армий из своих квартир прусская армия сохраняла бы над русской значительное численное превосходство, и лишь с 77 дня соотношение сил изменилось бы в пользу России. Между тем предварительное приведение войск на военное положение непосредственно в районах расквартирования заняло бы еще 6–8 недель.

В своих расчетах сроков прусской мобилизации штаб Большой Действующей армии ориентировался на официальные данные, поступавшие из Берлина. Так, в конце 1840 г. по поручению короля прусский военный министр генерал-майор И. фон Раух доверительно сообщил Николаю I о планах, составлявшихся на случай войны с Францией. С их содержанием был ознакомлен и князь Варшавский. Из этих материалов следовало, что для сосредоточения на Рейне шести армейских корпусов Пруссии необходимо два месяца. Сосредоточение девяти корпусов (то есть практически всей тогдашней прусской армии) требовало дополнительно еще трех недель.

Масштабное использование противником железных дорог для ускорения мобилизации в 1840-е гг. еще не предусматривалось, хотя в России уже с середины 1830-х гг. проявляли интерес к возможностям нового вида транспорта. Первая железная дорога Берлин – Потсдам была построена в Пруссии в 1838 г., на год позже, чем дорога Петербург – Царское Село в России, но затем Пруссия значительно обогнала ее по темпам железнодорожного строительства.

Развитие техники существенно опережало накопление опыта ее практического использования в военных целях. Мобилизации, проходившие в Пруссии в 1848–1850 гг. и 1859 г., фактически оказались сорваны по срокам. Оба раза, вследствие организационных промахов в использовании железнодорожного транспорта, пополнение действующих войск до штатов военного времени, а также развертывание резервных и ландверных частей не были своевременно обеспечены.

По-видимому, опасения Паскевича насчет возможного запаздывания сосредоточения русских войск в Польше были всё же несколько преувеличены. Но тем не менее расчеты фельдмаршала относительно времени, необходимого пруссакам, чтобы собрать армию на своих восточных границах, а также оценка им возможной численности этих войск если и не являлись абсолютно точными, то как минимум были серьезно обоснованными.

Оценив силы и примерные сроки развертывания противоборствующих армий, русский главнокомандующий переходил в своей записке к анализу возможного хода боевых действий. Прусское наступление представлялось Паскевичу в виде сходящегося движения двух неравных по численности группировок с севера и запада. Относительно немногочисленные войска прусского правого крыла (34000 чел. с 192 орудиями) могли перейти в наступление с запада, нанося удар от Познани в направлении Новогеоргиевска и Варшавы. Левое крыло, более чем втрое превосходя по силе правое (115 000 чел. с 368 орудиями), нанесло бы главный удар из Восточной Пруссии от Торна через Млаву на Сероцк и Новогеоргиевск.

С точки зрения основ оперативного искусства, или, как его именовали в середине XIX в., высшей тактики, принимать сражение в таких условиях не представлялось возможным. Положение русской армии в Царстве Польском на протяжении первого месяца войны практически исключало успешную оборону края. Даже пользуясь выгодным расположением у крепости Новогеоргиевск, то есть находясь в центре между выполнявшими охват прусскими армиями, русская сторона «в первые 24 дня после выступления пруссаков из Торна и Познани» могла собрать лишь 77 000 чел. и 248 орудий против 149 000 чел. и 560 орудий у противника.

Затруднения русской армии, по мнению Паскевича, проистекали из того, что «у пруссаков постоянное расквартирование войск гораздо более сосредоточено, нежели у нас». «Столь неравная борьба, – признавал он, – подвергла бы помянутые войска наши величайшей опасности: неприятелю было бы легко припереть их к Новогеоргиевску и совершенно отрезать от России или, по крайней мере, отбросить с величайшей потерей на Волынь, тогда как главные подкрепления должно нам ожидать через Литву».

В начале войны, таким образом, русская армия не смогла бы сравняться с противником и по численности полученных подкреплений. Неприятель сохранял бы превосходство в силах на протяжении месяца, даже если бы не отправил на театр войны VII и VIII армейские корпуса, расположенные в мирное время на Рейне, и более двух месяцев, если бы эти корпуса всё же появились на театре войны.

В подобных обстоятельствах, считал Паскевич, не было иного выхода, кроме сдерживания противника и организованного отступления. То есть «нам ничего бы не оставалось делать другого, – утверждал Паскевич, – как стараться замедлять их следование авангардами, действующими против обеих колонн их, и с приближением первой к Сероцку, оставив гарнизоны в Новогеоргиевске, Александровской Цитадели, Замостье и Ивангороде, отступать к Литве». Из контекста записки следует, что в случае вторжения прусских войск неоднократно упоминавшийся Паскевичем и Николаем I «авангард» развернутой под Новогеоргиевском русской армии после перемены фронта и начала организованного отступления из польского выступа по существу должен был стать арьергардом.

Крепости Царства Польского следовало обеспечить достаточными для надежной обороны гарнизонами. Крупнейшая из них – Новогеоргиевск – требовала, по расчетам фельдмаршала, не менее 14000 чел. для защиты верков в случае осады. Располагаясь на узловых коммуникационных пунктах, крепости должны были замедлить темпы неприятельского наступления. Судя по замечаниям, оставленным на полях записки, Николай I полностью согласился с мнением фельдмаршала.

Признавая, что прусское наступление вынудит его «временно отступить из Царства Польского» навстречу выдвигавшимся с востока резервам, князь Варшавский вместе с тем намечал шесть конкретных мер, призванных улучшить положение русской армии в начале войны.

Прежде всего, главнокомандующий предлагал «провести новое шоссе по левому берегу Буга до окрестностей Нура, а оттуда до места, где шоссе из Бреста в Бобруйск пересекается рекой Щарой». Кроме того, он считал необходимым, при неизбежности войны, возвести на месте пересечения нового шоссе с р. Буг два мощных полевых предмостных укрепления. Опасения фельдмаршала за операционную линию русских войск в Царстве Польском нельзя не признать основательными. В случае вторжения неприятельских войск из Восточной Пруссии сообщение с Литвой по шоссе Белосток – Гродно – Вильна – Динабург становилось ненадежным. Отступление же русских войск по шоссе Варшава – Брест, как и отступление на Волынь, означали бы добровольное очищение Царства Польского, и потому были крайне нежелательны. Наконец, движение в любом направлении, кроме литовского, отдаляло соединение с резервами. Предпочтительным, по мнению Паскевича, являлось направление Варшава – Нур – Бобруйск. Преимущество этого маршрута, несмотря на то что движение по нему было также связано с очищением Польши, заключалось в наличии прикрытого с севера рекой Буг пути отступления на восток.

Мысль о строительстве предмостного укрепления на Буге в районе Нура, скорее всего, была навеяна опытом последней кампании против поляков. Именно у Нура и Брока в январе 1831 г. армия Дибича форсировала Буг, вынудив мятежников отступать до самой Варшавы. Таким образом, предложение фельдмаршала существенно повышало устойчивость всей операционной линии в случае войны с Пруссией.

Паскевич рекомендовал также «увеличить несколько число артиллерии в корпусах Действующей армии». Сравнительная таблица, помещенная в конце его записки, показывала, что на протяжении первых двух месяцев войны «мы будем иметь только 248 орудий, а пруссаки сперва 560, а потом 656». Поэтому следовало заблаговременно создать артиллерийский резерв, разместив в районе Бреста 96 батарейных и легких орудий. Число лошадей при батареях могло быть ограничено нормами мирного времени. В военной обстановке Паскевич брался снабдить батареи конским составом за счет

Царства Польского. При этом главнокомандующий считал необходимым иметь не менее 40 орудий на каждую пехотную дивизию. «Опыт 1812 г. и последующих годов, – напоминал он, – может почитаться доказательством, сколь полезно иметь много артиллерии при войсках. При дивизиях из 12 слабых батальонов мы имели тогда по 36 орудий; и можно сказать, что это превосходство в артиллерии доставило нам одно из главнейших средств к удачному отступлению, а потом и к успехам нашим».

Третье предложение касалось изменений в расквартировании войск на Украине, а именно передислокации двух дивизий с их артиллерией от Днепра на запад Волынской губернии и одной артиллерийской бригады – на запад Подольской губернии. Благодаря этому, рассчитывал Паскевич, «при первых действиях наших около Вислы, нам можно будет противопоставить неприятелю целую пехотную дивизию и 64 орудия более, чем при настоящем расквартировании помянутых войск».

Восполнять неизбежные в ходе боевых действий потери князь Варшавский советовал за счет сверхкомплектных невооруженных рядовых, «по примеру того, как было в 1815 г. при выступлении нашей армии во Францию». Подобное решение он признавал рациональным и не слишком затратным, так как для этих солдат «не потребуется ни штабов, ни офицеров, ни унтер-офицеров». Соответственно, в каждой из шести пехотных дивизий, расположенных в Царстве Польском, предлагалось дополнительно содержать по 50 человек в роте. Оружие для них хранилось бы в Новогеоргиевске и Бресте. В результате русские войска, столкнувшись с противником на Висле, получили бы еще 18 000 чел. подготовленных солдат. Вместе с тем, отмечал Паскевич, такая мера не влекла «за собой огласки, могущей возродить в Пруссии опасение, что мы против нее вооружаемся, чего, кажется, необходимо сколь можно более избегать».

Пятое и шестое предложения фельдмаршала касались гарнизонов крепостей. Князь Варшавский настаивал на том, чтобы гарнизонные батальоны в Новогеоргиевске и Замостье содержались в полном комплекте, и желал, по примеру пехотных дивизий, «равномерно иметь в них на каждую роту по 50 сверхкомплектных рядовых». Он также просил увеличить в Новогеоргиевске число гарнизонных артиллерийских рот, поскольку надежная защита этой крепости имела ключевое значение для обороны Царства Польского.

Паскевич надеялся, что после реализации данной программы «число войск, с коими нам можно будет первоначально встретить неприятеля близ Новогеоргиевска, усилится, во-первых, целой пехотной дивизией и 64 орудиями по случаю перемены дислокации на Волыни; во-вторых, 18 000 рядовых, которые получатся от сверхкомплектно содержимых 50 человек в ротах шести пехотных дивизий, и, в-третьих, 96-ю орудиями предполагаемого особого артиллерийского резерва». Превосходство в силах, в случае начала предполагаемой войны, оставаясь на стороне прусской армии, становилось уже не столь безнадежным. Русская армия получала возможность «противопоставить первоначально 149000 чел. пруссаков с 560 орудиями 108 000 чел. с 408 орудиями».

Все предложения главнокомандующего Большой Действующей армией были одобрены императором. Однако на практике в дислокации русских войск серьезных изменений не произошло. Планы строительства нового шоссе и создания артиллерийского резерва в районе Бреста остались нереализованными.

Сказывалась действительно низкая вероятность русско-прусского конфликта в середине 1840-х гг. Расчеты Паскевича исходили из наихудшего для России сценария. Фельдмаршал готовился к борьбе практически со всей прусской армией (его записка предполагала вторжение в Польшу всех девяти армейских корпусов, включая гвардию). Учитывая натянутые отношения Берлина и Парижа в 1840-е гг., можно сказать, что подобное оголение западной границы Пруссии было практически невероятно. Таким образом, майская записка 1845 г. осталась лишь памятником русской стратегической мысли, основные положения которой не могли быть осуществлены немедленно.

Очевидные выгоды использования Польши как плацдарма для будущего наступления русских войск в Европе были столь значительны, что, по всей видимости, перевешивали в глазах фельдмаршала все риски, связанные с маловероятной угрозой наступления прусской армии на Висле. Когда же, как и предполагалось в соответствии с реальными военными планами 1830-1840-х гг., Австрия и Пруссия выступали в качестве союзников, Царство Польское давало русской армии очевидные преимущества как передовая позиция.