Макагонов вновь собирал весь цвет подведомственного ему учреждения у себя на даче — на этот раз не по поводу своего дня рождения, а чтобы встретить Рождество. Должно было прибыть высокое академическое начальство, кроме того, Макагонов пригласил несколько человек из вузов — тех, с кем хотели поддержать дружеские отношения. Он нашел возможность придать событию официальный характер — и, соответственно, отыскал богатых спонсоров. В итоге ожидался роскошный стол, обилие спиртного, был даже заказан небольшой еврейский оркестр.
В список избранных на этот раз вновь попал профессор Кленовский. Макагонов, конечно, узнал о его поездке в Грецию, и это возымело действие. Кроме того, Макагонов по-прежнему чувствовал нечто вроде вины за то, что случилось более года назад. Выдавая свои поступок едва ли не за дружескую услугу, он сам, очевидно, не считал ее таковой.
— Дружище, забудем старое, — говорил он по телефону, — мне тяжело переживать этот конфликт. Теперь, надеюсь, все стало на свои места? По крайней мере, я уже не стою между вами…
— Благодарю, все действительно стало на свои места, — сдержанно отвечал профессор. — И я даже благодарен тебе…
— Вот и прекрасно, — обрадовался Макагонов, даже не дослушав, почему профессор благодарен ему. — Рад, что у тебя все образовывается. Слышал о твоих успехах, поздравляю. Еще раз повторю, что я рад. И знаешь что? Твое возвращение следует отметить. Мы тут скромной академической компанией собираемся встретить Рождество. Присоединяйся. Серьезно, я тебя приглашаю. У меня на душе будет спокойнее, ей Богу, если ты придешь и выпьешь со мной мировую.
— Отчего бы не прийти, — все так же сдержанно говорил Кленовский. — Но есть одно обстоятельство… я не могу бросить даму…
Макагонов пришел в восторг.
— Так ты, очевидно, не вполне меня понял? — воскликнул он. — Я ведь именно этого и хотел — увидеть вас обоих у меня… как будто бы ничего не произошло… Ну, рад за тебя вдвойне. Словом, я ожидаю тебя… вместе с дамой.
— Отлично, — проговорил профессор, мы будем вместе с дамой.
Цвет науки, собиравшийся на даче у Макагонова, представлял из себя ученых мужей с их женами, ученых дам с мужьями, но на их фоне попадались и довольно странные гости — одинокие профессора, доценты и одинокие аспирантки, еще какие-то странные суетливые молодые люди, не относящиеся, по всей видимости, к породе ученых. Один лишь хозяин знал функцию и предназначение каждого гостя, а также тот повод, по которому он был сюда приглашен. Ни одного неожиданного лица здесь не было.
За собравшимися зорко следила вернувшаяся из длительной стажировки за границей профессорша, жена Макагонова. После разборки, учиненной мужу за роман с Викторией, она свирепо и зорко следила за разношерстным собранием, стараясь определить среди смазливых мордочек аспиранток очередное увлечение своего супруга.
Из столовой поплыли дразнящие запахи деликатесов, еврейский оркестр настраивал скрипки, но время еще не пришло. Ожидалось несколько высокопоставленных гостей. Кленовский с супругой также еще не прибыл, и именно по их поводу велось оживленное обсуждение. Гости, ожидая на обширной веранде, разделились на группы. В одной — пожилые, солидные ученые мужи, в другой — дамы. Молодежь держалась отдельно. И всюду говорили о профессоре Кленовском, как будто по чьему-то приказу. Впрочем, на это провоцировала сама ситуация — ожидаемое появление профессора с беглой, но прощенной супругой. Кое-кто находил эту ситуацию пикантной, особенно дамы помоложе. Дамы более почтенного возраста называли Викторию стервой, а профессора — тряпкой и напряженно ожидали появления «тряпки» со «стервой».
Ромочка, прибившийся к неостепенившимся молодым ученым, со смехом рассказывал прошлогоднюю историю — о том, как он напоил профессора, как тот упал носом в салатницу, а в это время босс развлекался с профессорской женой. Ситуация получалась в духе «Декамерона» Боккаччо, и молодежь взорвалась смехом.
Мужчины вели себя солиднее. В должной мере оценив отношения Кленовского с супругой, они заговорили о его поездке в Грецию.
— Старик, наверное, на седьмом небе от счастья, прикоснуться к священным руинам…
— Стоило ли его посылать? Неужели нельзя было отправить кого-нибудь помоложе? Уверен, что Аргус вернулся оттуда разочарованным. В его представлении Греция иная. Ту Грецию, времен Перикла и Аристофана, не вернуть. А человек помоложе мог бы использовать поездку с толком. Наладить связи…
— Может быть, Аргус тоже мечтает продвинуть карьеру?…
— Аргус? Ему недостает для этого энергии и хватки. Сдал он что-то в последнее время… По крайней мере, мне в университете про это говорили…
— Ну, на это есть вполне понятные причины…
— Нет, но я все-таки не понимаю. Говорят, он прибудет сюда с супругой. Значит, принял? Это, право, какая-то клоунада. Ведь всем известно, что в этом самом доме…
— А я и на порог бы на его месте не пустил…
В группе, стоявшей поближе к входной двери произошло какое-то движение — кто-то увидел разворачивающуюся «девятку» профессора Кленовского. Гости теснее обступили двери, образовав узкий коридор, по которому предстояло пройти профессору с его «стервой» под обстрелом любопытных дам. Ученые мужи, дамы, молодые люди — все смешались в этой напряженно ждавшей толпе. Когда двое появились в дверях, кто-то не выдержал напряжения и придушенно ахнул. Одна дама прошипела другой на ухо:
— Так ведь это не она! Не «стерва»!
— Не может быть!
— Может! Я ту знаю, как облупленную.
— Профессор притащил какую-то девицу!
— Хорошенькое личико, — заметил кто-то из мужчин. — Не дочь.
— У него нет дочери. Только сын. Но он за границей.
Возбуждение достигло апогея, когда хозяин, также изумленный, но не потерявший самообладания, поздоровался с профессором, поцеловал его молоденькой спутнице руку и принял у нее шубку. Здоровавшиеся с профессором гости в этот момент все, как один, обратили взгляды на его спутницу.