Нами овладел Сатана

Во время геноцида не только храмы перестали быть безопасным убежищем для его жертв. Ни одно место в Руанде не гарантировало им защиты, в том числе и больницы, как показала, например, резня в клинике Национального университета в Бутаре. «Некоторые из самых ужасных случаев резни, – пишет Луиза Диллнер, – происходили в родильных домах, где многие люди собирались в надежде, что никто не посмеет убивать матерей и новорожденных». Филипо Кайитаре, пастух из Канзензе, уцелевший во время резни в церкви Ньяматы 14 апреля со своей малолетней сестрой, рассказывает, что после нее они попытались укрыться в находившемся неподалеку родильном доме. «Я считал невозможным, – вспоминает Кайитаре, – что кто-то сможет прийти и убить беременных женщин и новорожденных младенцев. Многие люди думали так же, поэтому, когда мы оказались там, это место было забито людьми. Туда никак нельзя было попасть. Поэтому мы ушли в поля сорго около родильного дома. Когда мы спрятались, мы увидели заключенных, проходивших мимо с мотыгами. Позже мы заметили машину с мертвыми телами. Это было рано утром. Затем по направлению к родильному дому проследовали солдаты вместе с интерахамве. Потом интерахамве начали убивать, убивать и убивать в родильном доме. Когда они закончили убивать там, они начали искать в полях сорго. Они нашли нас и привели в родильный дом. Они ударили меня сзади большой палкой. Я упал. Они бросили меня поверх горы трупов и отправились искать других в этих полях». Десятилетний Жан-Батист Ндезе 12 апреля во время штурма прихода Рукары (Кибунго) находился вместе с другими детьми в расположенном рядом с церковью родильном доме. Когда интерахамве атаковали родильный дом, взрослые бежали оттуда, «но не дети». «Затем, – рассказывает Ндезе, – нападавшие ворвались в родильный дом. Они собрали детей и начали избивать их мачете. <…> Я попытался встать и бежать, но не смог, потому что удары мачете продолжали обрушиваться на меня. Нападавшие покинули клинику, когда решили, что все уже мертвы». Представители организации «African rights», посетившие Рукару 9 мая 1994 г., обнаружили «как в родильном доме, так и рядом с ним большое число трупов, в том числе и раздувшиеся тела многих маленьких детей. За исключением нескольких незастеленных кроватей, все в родильном доме было разломано на кусочки…»

Так же, как и священники, в геноциде участвовали многие медицинские работники. «Врачи и прежде, – заявляет Ракийя Омаар, одна из руководителей “African rights”, – иногда нарушали права человека, но только здесь [в Руанде] это было столь явным». «<Экстремистски настроенные> доктора… – свидетельствует руандийский медик Клод-Поль Рвагачонза, – спрашивали у пациентов их удостоверения личности, прежде чем оказать им помощь. Они отказывались лечить больных тутси. Кроме того, люди часто приходили в больницы, чтобы найти укрытие. Они также помешали многим из этих людей спрятаться там». «Процент врачей, которые стали настоящими убийцами, – говорится в отчете “African rights”, – был очень высок. Огромное число самых квалифицированных и опытных врачей в стране: и мужчины, и женщины, в том числе хирурги, терапевты, педиатры, гинекологи, анестезиологи, специалисты в сфере здравоохранения и больничные администраторы – принимали участие в истреблении тутси – своих собственных коллег, пациентов, раненых и охваченных страхом беженцев, которые искали убежища в их больницах, а также своих соседей и незнакомых людей». «Этому примеру, который подали многие известнейшие врачи, с готовностью последовали медсестры и медицинские ассистенты по всей стране».

Священники участвовали в истреблении своих прихожан, врачи – своих пациентов, а учителя – своих учеников. Атанас Кафигита, учитель из Ньягурати, признался прибывшим в его селение французам: «Я сам убил детей». Когда возмущенный подполковник Дюваль спросил Кафигиту: «Господин учитель, неужели вы считаете нормальным убивать детей под тем предлогом, что они “сообщники”», тот вместо ответа привел такие данные: «В первом классе у меня в школе было восемьдесят учеников. Сегодня от них остается двадцать пять. Что касается остальных, то они или убиты, или убежали».

Субъект геноцида был универсален: в него оказались вовлечены представители всех социальных слоев, гендерных и возрастных групп. Тутси Эмманюэль Муцинзи, уцелевший во время резни 14 апреля в церкви Карубамбы, вспоминал, что среди убийц были «учителя местной школы, городской полицейский, лавочник и остальные соседи». Не остались в стороне даже дети, которые вместе со взрослыми участвовали в штурмах церквей, больниц, школ и охраняли блокпосты. Поль Русесабагина рассказывает, что, когда 3 мая колонна с беженцами из отеля «Миль колин», пытавшимися добраться до аэропорта Каномбе, была остановлена интерахамве, к его сыну Роже «…подошел мальчик, которого он знал по школе, бывший одноклассник и друг. “Дай мне твою обувь, ты – иньензи”, – сказал мальчик. Роже беспрекословно подчинился без протеста и отдал теннисные туфли своему старому другу, который теперь был убийцей с мачете <в руках>. А когда-то они вместе играли в футбол».

Руандийский геноцид стал воистину «всенародным делом», что отличает его от остальных геноцидов в истории человечества, которые, как правило, осуществлялись или армией, или особыми вооруженными командами при пассивном соучастии либо нейтралитете остального населения. Активное участие большинства хуту в геноциде – специфическая черта руандийской трагедии. Убийство стало нормой, все прежние связи и отношения, все моральные принципы потеряли свое значение. «Первым человеком, – говорит 16-летний Жюстен Мбонгата, – которого я убил, был мужчина. Я убил его палкой. Я бил его. Мы охотились на них в буше. Со мной были и другие люди. Я знал того мужчину, которого я убил. Его звали Эмманюэль. Я привык видеть его в этом районе. Он был крестьянином. У него было восемь детей. Некоторые из них были моего возраста. Мы имели обыкновение встречаться и иногда играть». Тутси Флора Мукампоре, пережившая резню 15–16 апреля в католическом приходе Ньярубуйе в коммуне Русумо на крайнем юге префектуры Кибунго, отказывается понимать это: «Мы обычно ходили в церковь вместе с ними [хуту], и нас и их учили, что совершать убийство – это грех и что Бог наказывает тех, кто убивает». Престарелый хуту Кризостом Гатунзи из той же коммуны видел, как интерахамве, разбившись на группы по 20 человек, организовали облаву на тутси, убивали их, а затем бросали тела в общие могилы: «Я был свидетелем, как они кромсали их и швыряли в яму. Я знал некоторых из них. Я не знаю, почему другие хотят убивать тутси. Мы прожили вместе так много времени как соседи и друзья. Невозможно смотреть, как твоего соседа забивают до смерти. Эти люди говорят, что хотят создать новую Руанду. Как можно делать это, убивая соседей и друзей?» (курсив мой. – И. К.).

Массовый характер участия хуту в геноциде тутси и уничтожении «отщепенцев» хуту сочетался с определенной «систематичностью» самого процесса резни. Казалось, что убийцы выполняли какую-то обычную трудовую повинность. «Мы лежали на полу, – рассказывала одна из спасшихся во время резни в приходе Ньярубуйе. – <Интерахамве> начали рубить людей до смерти. Они наступали на нас ногами, когда делали это. В первую очередь они убивали молодых мужчин, а когда они убили их, то начали кричать, чтобы мертвых убрали, чтобы можно было найти тех, кто спрятался под ними. Они брали детей и бросали их оземь. Вы бы видели их разбитые <тела>!» Убийц не трогали никакие страдания. «Все, кого рубили, – передает свои впечатления участник той резни, – казались оглушенными. Они выглядели так, будто у них вынули их сердца. Никто не просил пощады. Они как будто уже были мертвы. Там я видел людей – людей, у которых были отрезаны руки, у которых не было ног, а у иных – головы. Я видел все. Раненые катались по полу и пронзительно кричали в агонии, оставшись без рук и без ног».

Часто убийцы действовали с изощренным и хладнокровным садизмом. Антуан Рванта, хуту, с родителями которого интерахамве расправились как с «сообщниками инкотаньи», вспоминает: «Они обвинили моего отца в пособничестве РПФ, поэтому они вошли в наш дом и разрубили его на куски. Они [родители] умерли не сразу. Милиционеры отреза́ли каждую часть их тела: пальцы, руки, ноги, нос, уши – всё. Затем они бросили их истекать кровью, пока не наступила смерть». Во время резни в церкви Ньяматы интерахамве заставляли прыгать в отхожую яму еще живых женщин и детей; они изощрялись, придумывая различные способы расправы: одну женщину проткнули заостренной палкой насквозь от гениталий до головы, а затем другой палкой пригвоздили к ней ее ребенка. «Я никогда не видел такой ненависти, как эта, за всю мою жизнь, – заявил 20 мая угандийский парламентарий Мануэль Пинто, руководивший операцией по очистке побережья озера Виктория от тел жертв руандийского геноцида. – Здесь их [трупов] так много! Дети насажены на палки. Я видел женщину, рассеченную снизу вверх. Они отрезали груди и мужские половые органы». Один из типичных моментов новой руандийской реальности: «Маленький мальчик сидит в неестественной позе рядом со своей искалеченной матерью. У матери отрезана грудь».

Палачи, в том числе и высокопоставленные, не пытались скрыть свои преступления, даже, наоборот, нередко афишировали свои «подвиги». 22 июня у холма Казирандимве в Бисесеро интерахамве поймали известного торговца тутси Ассиеля Кабанду. Мика Мухимана, советник сектора Гишьита, в присутствии министра информации Нийитегеки и бургомистров Гишьиты и Гисову отрубил Кабанде голову и отрезал у него гениталии. «Его череп проткнули штырем через уши и унесли двое мужчин, каждый из которых держал один конец штыря с черепом посередине. <…> …голова Кабанды затем была выставлена в лавке Мики в Гишьите. Гениталии же повесили на <другой> штырь…»

Неожиданное для многих «превращение» хуту из мирных граждан, прежде всего крестьян, в убийц стало фактом, который признавали как жертвы геноцида, так и сами убийцы. Участник резни в приходе Кибехо рассказывает: «Действительно, у нас не было никакой жалости. Если тутси не погибал от гранаты или ружейного выстрела, мы приканчивали его дубинами или мачете. Я видел старух, юношей и девушек, мужчин и детей тутси, которые смотрели на нас и умоляли пощадить их. У нас не было больше жалости к ним. У нас не было жалости ни к одному тутси. Я забыл, что многие из них до того были моими друзьями. <…> В поисках какого-нибудь мальчика тутси, чтобы убить его, я прыгал по трупам, у которых не было либо головы, либо ног. Кровь текла рекой. Мы убивали тутси, как убивают змей. Сначала мы разбивали им голову. Тутси было так много, что их истребление заняло целый день. Ни один тутси не спасся в тот раз» (курсив мой. – И. К.). «Мы пели, кричали и радостно вопили, – вспоминает участник резни в церкви Ньяматы. – Количество трупов делало нас счастливыми. Некоторые использовали песты, но я предпочитал мачете: сначала бьешь по ахиллову сухожилию, затем по поднятым рукам и, наконец, по голове. Из 3 тыс. человек, находившихся внутри церкви, сбежали, может быть, пятеро. Это заняло у нас шесть с половиной часов, и мы действовали тщательно и систематично. У нас была одна задача, и мы выполнили ее. Я был горд. Мы пили пиво и ели, даже говядину… Я изменился. Я был счастлив» (курсив мой. – И. К.). А вот свидетельства участников резни в Ньярубуйе: «Я прежде никого не убивал. Все это поразило нас, будто безумие. У меня прежде никогда не было никаких психических проблем. Мы планировали убить тутси, и в наших мыслях было лишь одно – убивать тутси. После всей этой резни в церкви <мне> показалось, будто мы совершили что-то ужасное. Я удивлялся, как это пришло мне в голову»; «Это было, как будто нами овладел Сатана. Когда Сатана использует вас, вы теряете разум. Мы были как бы не в себе… я не думаю, что я был нормальным. Вы не можете быть нормальным и начать резать людей без всякой причины. На нас напал Дьявол. <…> Это было время ненависти. Наши головы были в горячке. Мы были животными».

Многие объясняют это «превращение» внешними факторами. Первый из них – пропаганда этнической ненависти экстремистскими СМИ: «Вот почему маленькие хуту, которые не были плохими, – считает тутси Жон Матесе, – стали плохими. Их к этому подвигли, их заставили бояться того, что тутси идут убить их». «Они [журналисты] продолжали говорить, – вспоминает один милиционер, – что все повстанцы, иньензи, нынешний РПФ, – это тутси. Именно тогда возникла ненависть, и когда вы встречали каких-нибудь тутси, вам казалось, будто это ваши родичи, которые хотят убить вас».

Вторая причина – приказы местных властей. «Мы, – вспоминает одна монахиня из монастыря в Сову, – спрашивали его [полицейского офицера], почему он убивает наши семьи. Почему? Он ответил, что ему приказали не убивать ни одной монахини, но все остальные должны умереть». «Нам сообщили, – свидетельствует один из участников резни, – что президент был убит тараканами. Они сказали: “Иньензи – это тутси среди вас, и они прячутся в соседнем буше. Устройте охоту на них и убейте их, или они поработят и убьют хуту”… И все представители власти говорили то же самое, поэтому я думал, что это должно быть правдой». «Я забил до смерти двух женщин и одного мужчину, – признавался другой. – Меня вынудили забить их до смерти бургомистр и армия. Я не чувствую себя хорошо от того, что я сделал. Я плохо сплю. Я много думаю, когда сплю. То, что я делал, было плохо, но из-за правительства мы были вынуждены делать это. <…> …я сделал это неосознанно. Коммунальные советники показали нам, как убивать и где убивать».

Многие другие убийцы также утверждали, что участвовали в резне не по своей воле, а из страха перед репрессиями со стороны властей. «Указание сверху, – сообщает Франсуа-Ксавье Сибомана, крестьянин из Кибунго, – было передано местным руководителям, <коммунальным> советникам. Эти советники имели списки тутси, которых следовало убить. Они просто организовали своих подчиненных. Главари <правящей> партии и милиции собрали всех мужчин деревни. Нам сказали, что у нас есть задача. Нам дали список людей, которых следовало убить. Если нам встречался кто-то из этого списка, мы должны были убить его». «Я убивал, – объясняет он, – потому что меня заставили. Либо я должен был делать это, либо убили бы меня самого. Многих убили за то, что они отказались убивать. <…> Мы должны были являться лично. Мы убили несколько человек, но совместно. <…> Я знал некоторых из них. Они были соседями. <…> <Мой зять> не заслуживал смерти. Он был старым человеком. Мы расправились с ним дома: вытащили из спальни и убили в гостиной. Эмманюэль ударил его первым. Он был предводителем милиции. <…> Что касается меня, то я стоял и смотрел. Я ничего не мог сделать». «Мой начальник, – заявил журналистам и французским военным один полицейский в Ньягурати, – послал меня сюда как раз для этого (уничтожения “сообщников” РПФ. – И. К.). Он сказал мне, что все тутси были плохими». «Я убил, – вспоминает 41-летний крестьянин Самюэль Каремера о событиях 13 апреля в коммуне Мурамби, – троих, мужчину и двух женщин, большой дубиной… Они были моими соседями. Я хорошо знал их». По его словам, он поступил так, выполняя приказ бывшего бургомистра Гатете, который заявил: «Убейте всех, кто не является членом НРДДР и КЗР, а также убейте всех тутси». «Поэтому, – поясняет Каремера, – мы должны были делать это, или нас убили бы самих как предателей или сторонников тутси».

Третья причина – давление со стороны отрядов убийц, прибывших из других коммун. В большинстве случаев эти «чужаки» действовали с помощью уговоров. Так, 18 апреля группа отставных военных в гражданской одежде проникла в коммуну Ньярухенгери на юге Бутаре, чтобы побудить хуту напасть на тутси, находившихся на блокпосту у церкви Канси. Сначала хуту колебались, но затем они начали бросать камни в тутси. Иногда, однако, участники геноцида утверждали, что «чужаки» принудили их следовать за собой силой. Жюлиана Мучангвайя, жительница деревни недалеко от Гахини на северо-западе Кибунго и мать шестерых детей, рассказала американскому радиожурналисту Майклу Сколеру, что в ее сектор явились интерахамве с соседнего холма во главе со своим бургомист ром и с оружием. Сначала они взяли ее мужа и других мужчин хуту, чтобы те помогли им убивать тутси, а затем стали брать и женщин и раздавать им мачете. «Почему же вы пошли?» – спросил ее Сколер. «Они, – ответила Жюлиана, – угрожали нам. Они даже били нас. Интерхамве даже убили моего ребенка, которого я несла на спине. Они ударили его рукояткой пистолета… Убив его, они заставили нас пойти туда, где они собрали группу людей (тутси. – И. К.), расстреляли их, а затем дали нам дубины, приказав прикончить тех, кто еще не умер. Меня била дрожь от этого. Но мы были вынуждены сделать это».

Однако большинство признаний участников массовых убийств относится к периоду, когда геноцид уже завершился, и многие из них оказались или в руандийских тюрьмах, или под угрозой судебного преследования. Утверждения о том, что простые хуту были вынуждены убивать тутси, потому что их заставляли делать это местные власти или банды пришедших из других коммун убийц, опровергаются другими свидетельствами. «Единственное, что я знаю, – говорит одна хуту, бывшая замужем за тутси, – так это то, что я видела людей, вооруженных мачете, копьями, дубинами и другим оружием, и за ними не шел никакой солдат, и никакой бургомистр не отдавал приказы. Я не знаю никого, кого заставили делать это. Мой отец не участвовал в убийстве людей, захвате чужих коров или грабеже. И с ним ничего не случилось».

Организаторы резни пытались возложить вину за нее на РПФ. «Все, что случилось в Руанде, – утверждал Робер Кажуга, – вина РПФ. Мы только защищали себя. Международное сообщество этого не понимает. Это война против тутси, потому что они хотят захватить власть, а нас, хуту, гораздо больше. Большинство тутси поддерживает РПФ, поэтому они сражаются и они убивают». Именно в этих терминах мыслили и остальные убийцы. Полицейский из Ньягурати заявил французам: «Все это – вина тутси. Они были убиты, потому что они – сообщники мятежников. Это известно. Вот почему мы их убиваем».

Исходя из логики участников геноцида, физическое уничтожение тутси являлось формой самозащиты общины хуту. Вот как интерпретировал тот же полицейский типичную ситуацию в период геноцида, когда банды погромщиков сначала убивали тутси и сжигали их дома, а затем устраивали облавы в окрестных лесах, буше и болотах на уцелевших, которые по ночам пробирались на поля, чтобы найти хоть какую-нибудь пищу: «Было заранее известно о заговоре. Видели, как группы тутси собирались вместе, чтобы замышлять злые дела. Мы хотели им помешать нападать на нас и заранее приняли меры»; «Мы сожгли их [домов тутси] не менее двухсот. Это нужно было сделать, чтобы беглецы не смогли вернуться»; «Мы прогнали всех тутси из деревни. Но мы не смогли убить их всех. Они собрались наверху, в лесу. Каждый вечер эти злодеи и их сообщники по мятежу возвращаются, чтобы нападать на нас. Им нечего есть, и они хотят отобрать у нас пищу. Мы защищаемся»; «Здесь у каждого есть оружие. С местными жителями мы [муниципальные полицейские] уходим каждое утро и убиваем всех тутси, которых находим». Полицейскому вторил местный учитель: «Каждый вечер злодеи спускаются с гор, чтобы напасть на нас. Мы защищаемся»; «Напротив, в лесу, они ведут себя, как мятежники. Они думают только об одном: нападать на нас. Мы же защищаемся».

«Люди действовали, – говорит Эндрю Карни из организации “Врачи за гражданские права”, – в каком-то этическом вакууме». Они убивали в убеждении, что с физическим истреблением тутси будут решены все проблемы Руанды. Убить и забыть, навсегда перевернув эту страницу руандийской истории, – таков был их принцип. Посетивший Кибуйе корреспондент газеты «The Guardian» Крис Макгрил прекрасно передал атмосферу этой «новой Руанды»:

«Горожане Кибуйе, опрятные и чистые в своих выходных одеждах, теснились на скамьях их единственной церкви. Их голоса звучали в унисон во славу жизни и гуманности. Между ними и их Богом был только запах смерти. Когда верующие вошли внутрь, зловоние заставило их обратить взгляд к свеженасыпанной земле, уцелевшему признаку страшного преступления. Хотя церковь попытались вычистить добела, запах шел из могилы у дверей и от крови, которая проложила свой путь глубоко в каменных щелях. Он сохранился как напоминание об истреблении части населения Кибуйе, которого, если верить жителям, никогда не было. Нет недостатка в свидетельствах того, что произошло в церкви, есть только нежелание признать его. Пулевые отверстия, испещряющие гофрированную железную крышу, разбитые окна, покореженные стены, кровавый отпечаток руки погибавшего тутси – возможно, когда какой-то прихожанин прорубил мачете тонкую металлическую дверь уборной в поисках жертвы, – всё свидетельствует об убийстве 3 тыс. тутси в церкви в один апрельский день… Вдобавок из неглубоких могил на склоне у храма торчат конечности. На земле валяются череп и позвоночник, возможно, вытащенные из могилы и обглоданные собаками. Между человеческими останками разбросаны разбитые церковные иконы, использовавшиеся как оружие для тщетной самозащиты против ружей и ножей. Но запах гниющей плоти – самое сильное свидетельство. Когда он окутал собравшихся, некоторые зажали носы, другие вышли наружу. Во время службы священник не упоминал о резне в церкви и на соседнем стадионе… Не было ни поминания жертв, ни мольбы о прощении. Были только отрицание и ложь. Одна женщина сказала, что это неправда, что кто-то был убит здесь. Другой прихожанин признал, что здесь была резня, но утверждал, что в церкви спрятались мятежники и их защищал священник. Группа мальчишек показывала пальцами на могилу и смеялась. Один начал что-то рассказывать, но друзья заставили его замолчать. Молчание Кибуйе – признание им вины. <…> Женщина, сказавшая, что все это ложь, отказалась смотреть на ногу, торчавшую из земли, на череп на склоне и на засохшую кровь на стенах церкви. Она отрицала, что здесь необычный запах. Все нормально. Здесь ничего не произошло. Где же ее соседи тутси? Они ушли, сказала она. Все сразу? Она отвернулась и прошла в церковь, чтобы восславить религию, которая осуждает убийство и ложь» (курсив мой. – И. К.).

С точки зрения «общенациональной миссии» – очищения страны от зла, олицетворявшегося тутси, – эти люди оправдывали все, даже убийство детей: практика, которая негласно санкционировалась на самом высоком уровне. Когда 3 мая во время поездки Камбанды в Кибуйе к нему обратился врач местной больницы с просьбой обеспечить безопасность детей тутси, укрывшихся в ее стенах, премьер-министр ничего не ответил, и в тот же самый день эти дети были убиты. Страшно, что виктимизация тутси проникла даже в детское сознание. «Мой трехлетний сын, – вспоминает Лидия Нирара, потерявшая 16 апреля во время резни в адвентистской церкви Мугенеро восьмерых из одиннадцати своих детей, – просил их [интерахамве] не убивать его, умоляя простить его за то, что он – тутси, и говоря, что он больше не будет тутси».

Чтобы оправдать убийства женщин и детей тутси, организаторы геноцида пытались убеждать остальной мир, что те воевали на стороне РПФ. «РПФ прятал людей, – утверждал Кажуга, – в том числе детей, девушек и женщин, в домах и давал им оружие. Затем они захотели атаковать блокпосты. Мы защищались. Вот откуда на блокпостах тела. Даже одиннадцатилетние подростки приходили с гранатами». Однако, с точки зрения рядовых участников, тутси были виновны уже в силу того, что они – тутси. Они видели в любом новорожденном тутси потенциального бойца РПФ. Интерахамве, штурмовавшие церкви, больницы и школы и устраивавшие ежедневные облавы на тутси, часто пели песню о том, что Кагаме тоже когда-то был ребенком. Объясняя расправы жителей Ньягурати над женщинами и детьми, местный полицейский заявил: «Это нормально: дети сообщников также являются сообщниками. Мы их также убили».

Причина этого была одна – этническая ненависть, укоренившаяся в сознании многих хуту. «Конечно, – говорил один из участников резни в Ньярубуйе, – мы [хуту] ненавидели их [тутси]. План убить их был готов. Он был выполнен. Ненависть так глубоко въелась, что любой, кто видел тутси, убивал их. Вот почему мы оставили наши дома и ходили от одного района к другому».

По мнению Инносана Рвилилизы, пережившего геноцид в болотах Бугесеры, если бы РПФ не одержал победу, резня неизбежно распространилась бы на самих хуту. «И вся Бугесера стала бы пустыней, потому что хуту так привыкли убивать, что они бы не остановились и начали убивать друг друга». Марк Фриц из Associated Press очень точно назвал происходившее в Руанде «психозом». «Может ли страна в спазмах психотической резни, – задавал он вопрос, – когда-нибудь научиться жить в каком-то подобии гармонии? На самом деле в этом вихре насилия есть холодные головы, как хуту, так и тутси, которые стараются установить ее. Но пока, как у муравьев, пытающихся выстроить дом во время урагана, их усилия разбиваются о взмахи мачете по склоненным головам».

 

Женщины как объект геноцида

Характерной чертой любого геноцида является универсализация его объекта: уничтожению подвергаются все члены группы, избранной в качестве его жертвы, независимо от возраста, пола, физического состояния. Неудивительно, что в период руандийского геноцида 1994 г. женщины как та часть этноса, которая обеспечивает его биологическое сохранение, подвергались истреблению наравне с мужчинами. «Убейте их, – кричали интерхамве на одном из блокпостов. – Они родят детей тутси». Но по отношению к женщинам тутси судьба оказалась более жестокой, чем к мужчинам. Если последних стремились поскорее убить тем или иным способом, то женщин, перед тем как физически уничтожить, унижали психологически и морально, что в какой-то степени воспроизводило типичную установку неформальной военной культуры, которая требовала не только убить врага, но и надругаться над его женщиной.

В сознании руандийцев того времени существовало два стереотипа, один из которых мог стать препятствием для истребления женщин тутси, а другой в определенном смысле обосновывал и оправдывал его. В руандийской традиции во время вооруженных конфликтов и столкновений, как правило, было не принято убивать женщин, и поэтому в ряде случаев в первые недели геноцида убийцы щадили их, уготовляя им на какое-то время роль сексуальных рабынь. Так, участники резни в Гиконгоро заявили одной женщине тутси, что не тронут ее, потому что «секс не имеет этнической принадлежности». Трудно, однако, сказать, насколько такие случаи были «частыми», поскольку существуют многочисленные свидетельства об убийствах женщин, в том числе и беременных, совершенных в апреле 1994 г. Здесь, безусловно, срабатывал второй стереотип, разъедавший сознание хуту, который можно охарактеризовать как некий «комплекс неполноценности». Среди многих из них – как мужчин, так и женщин – было распространено убеждение, что женщины тутси более красивы, чем женщины хуту, и что они презирают мужчин хуту. То, что это представление пытались опровергнуть даже «Десять заповедей хуту», еще раз доказывает, как глубоко оно укоренилось. Для участников геноцида стремление унизить женщин тутси объяснялось не только желанием победителей овладеть тем, что принадлежало «побежденным» мужчинам тутси, но и намерением отомстить за реальные или мнимые обиды, которые нанесли им прежде высокомерные тутсикази, и тем самым восстановить своеобразную «справедливость». «Никогда больше не спрашивайте меня, – заявил во время геноцида своим подчиненным бургомистр Табы Акайезу, – каковы на вкус женщины тутси».

Унижение женщин тутси приобретало самый изощренный в своей жестокости характер. Нередко их заставляли присутствовать при убийствах членов их семей мужского пола и даже принимать в них участие. В коммуне Таба интерахамве, захватившие семью одной женщины по имени Марселина, сначала убили всех взрослых мужчин, а затем раздели женщин догола и заставили их вырыть могилу для убитых. После этого они бросили в ту же яму детей и приказали женщинам закопать тех живьем. «Я никогда не забуду, – вспоминает Марселина, – как мой сын умолял меня не хоронить его заживо. Он попытался убежать, но его сбросили назад. А нас заставили засыпать яму землей… <вскоре> там не было уже никакого движения». В коммуне Мусамбира (Гитарама) после резни мужчин тутси двумстам женщинам приказали закопать своих мужей, а затем погнали «голых, будто скот», в Кабгайи, принуждая их распевать по дороге песни интерахамве. «<Милиционеры> заставили нас, – рассказывает очень похожую историю женщина по имени Констанция, – похоронить мужчин, а затем взяли с собой на рынок в Кимане, а затем в Кибиризи. К тому времени все мы были без одежды, потому что они раздели нас донага».

Самым распространенным способом унижения женщин было традиционное для неформальной военной культуры изнасилование. По словам пережившего резню Эрика Иривузумугабе, оно являлось «одним из самых жестоких инструментов, которые интерахамве использовали как стратегию уничтожения населения тутси». Его жертвами, по данным специально докладчика ООН по Руанде Рене Деньи-Сеги, стали, как минимум, 250 тыс. женщин и девушек. Имеются многочисленные свидетельства пострадавших от группового насилия. «Эти изнасилования были публичными, – вспоминает одна из потерпевших, – они насиловали нас в присутствии детей. Эти насильники были молодыми негодяями. Попытайтесь представить себе мать, которую насилуют мальчишки».

В ряде случаев насильники ставили перед собой особую цель: заразить женщин тутси СПИДом и превратить их тем самым в распространительниц смертельно опасной болезни, чтобы облегчить уничтожение «враждебной расы». Одна из жертв по имени Жанна рассказала, что, когда начался геноцид, она взяла Библию и пошла молиться в церковь, но у входа в нее столкнулась с одним из своих соседей и еще двумя мужчинами. Сосед заявил ей: «У меня СПИД, и я хочу передать его тебе». Затем он надругался над ней перед храмом, несмотря на то, что она была беременной. Двое других последовали его примеру. Факты свидетельствуют, что такие акции совершались не по личной инициативе, а направлялись сверху: лидеры интерахамве побуждали к этому своих подчиненных, инфицированных СПИДом, рассматривая передачу вируса в качестве эффективного инструмента геноцида. В итоге две трети изнасилованных женщин тутси оказались зараженными.

Издевательство над женщинами тутси переходило иногда все границы. 11 апреля в коммуне Ньяругенге (Сельское Кигали) группа интерахамве ворвалась с шумом и криками в дом женщины тутси по имени Джейн, где она находилась с теткой и пятью детьми. Те попытались бежать, но Джейн схватили и вместе с примерно двадцатью женщинами удерживали в секторе Гтаре. Некоторых из них сначала изнасиловали, а затем предали мучительной смерти: милиционеры вонзали заостренную палку в их лоно, и несчастные истекали кровью. Джейн, которая чудом спаслась и пряталась в буше до 2 мая, пока не пришел РПФ, вспоминает: «Все это время они говорили что-то типа: “Мы хотим попробовать женщин тутси”. Один из них сказал нам, что они собираются отреза́ть от каждой женщины тутси по кусочку, причем не сразу, а в течение нескольких дней – сегодня одну ногу, завтра руку, пока мы медленно не умрем. Мне удалось убежать от них, когда они насиловали <других>».

20 апреля в коммуне Кайензи (Гитарама) шесть интерахамве с мачете и фонарями ворвались в дом одной молодой супружеской пары. Муж успел выпрыгнуть из окна и убежать, но его жена Дениза осталась, уверенная, что ее не тронут. Однако милиционеры вытащили ее наружу и стали допрашивать, где может находиться ее муж. «Когда я отказалась ответить, – вспоминает Дениза, – они начали бить меня палками по ногам. Затем один из них изнасиловал меня. Он сказал: “Тебе повезло. Твой бог все еще с тобой, потому что мы пришли не для того, чтобы убить тебя. Теперь хуту одержали победу. Мы собираемся истребить вас, тутси. У вас не останется ничего своего”. Когда он закончил, он привел меня в дом и бросил на кровать… Он позвал тех, кто был снаружи, и сказал: “Входите и посмотрите, каковы тутсикази изнутри”, а затем добавил: “Вы, тутсикази, думаете, что вы – единственные красивые женщины в этом мире”. После этого он вырезал у меня внутреннюю плоть, вынес ее наружу и насадил на маленький прут. Он воткнул прут в землю у двери и прокричал: “Каждый, кто пройдет мимо, увидит, как выглядят тутсикази”. Затем он вернулся в дом и снова избил меня… Потом они ушли. Я выползла из дома, обливаясь кровью».

В этой жуткой истории как бы сконцентрировались все аспекты геноцидального синдрома хуту: стремление физически уничтожить женщин тутси как часть этноса («Мы собираемся истребить вас, тутси»); желание присвоить их как часть военной добычи («Теперь хуту одержали победу. <…> У вас не останется ничего своего»); намерение отомстить им за мнимое чувство превосходства над хуту («Вы думаете, что вы – единственные красивые женщины в этом мире»); потребность превращать сцены надругательства над ними в публичное зрелище, тем самым делая их фактом не индивидуального, а массового морально-психологического «самоутверждения» и «компенсации».

Но, может быть, такой садизм по отношению к женщинам тутси был свойственен только простым необразованным хуту? Нет, подобного рода деяния творили и представители «интеллектуальной элиты», как, например, журналист Жозеф Руйензи, диктор Радио «Руанда», который, придя в дом Донатиллы Мужавиманы с группой мужчин, произвел над ней ту же операцию, что и с Денизой, не забыв продемонстрировать всем свой кровавый трофей.

Более того, такие преступления поощрялись или даже лично совершались высокопоставленными функционерами режима, в том числе и министрами. В конце апреля во время резни тутси на стадионе Бутаре Полина Ньирамасухуко, министр по делам семьи и поддержки женщин (курсив мой. – И. К.), приказала интерахамве: «Прежде чем убить женщин, вам нужно изнасиловать их», что и было сделано: из толпы тутси была отобрана группа женщин и девушек, которых отвели в буш и изнасиловали. В тот же день Ньирамасухуко отправилась в здание, где группа интерахамве держала 70 женщин и девушек тутси, и приказала сжечь их. Один из участников преступления милиционер Эмманюэль Нсабимана свидетельствует: «Полина сказала: “Не беспокойтесь, у меня в машине есть канистры с бензином. Возьмите этот бензин и убейте их”. Я пошел к машине и взял канистры. Тогда Полина спросила: “Почему вы не изнасиловали их, прежде чем убьете?” Но мы убивали весь день и устали. Мы только разлили бензин по бутылкам, разбросали их среди женщин, а затем начали поджигать». Почти в то же самое время отряд милиционеров во главе с 24-летним сыном Ньирамасухуко Арсеном Шаломом Нтахобали ворвался в местную больницу. «Они заявили, – вспоминает одна из прятавшихся там женщин, – что Полина дала им разрешение разделаться с девушками тутси, которые слишком гордились собой. Она является министром, сказали они, поэтому им позволено так поступать». Другой член Временного правительства министр информации Элиезер Нийитегека 20 мая во время очередной облавы на тутси в префектуре Кибуйе изнасиловал, а затем застрелил схваченную интерахамве девушку 13–15 лет. 28 июня на дороге в окрестностях Кибуйе Нийитегекa, встретив двух интерахамве, только что убивших мужчину и женщину тутси, приказал им раздеть женщину, найти что-нибудь деревянное, заострить конец и увенчать их «подвиг» уже известным способом. «Интерахамве исполнили все в соответствие с его указаниями. <…> …ее тело оставалось там в течение трех дней, облепленное мухами».

По данным «Human Rights Watch», ситуация для женщин тутси ухудшилась в середине мая, и многие из тех, кого пощадили в предшествующие недели, в том числе сексуальные рабыни, были убиты. Это ужесточение было вызвано, по всей видимости, истерией по поводу новых военных успехов РПА на юге и в Кигали, которые сделали перспективу победы повстанцев реальной. Одновременно объектом агрессии в мае стали женщины тутси – жены мужчин хуту, которые до тех пор пользовались во многих общинах определенным иммунитетом, а также их дети, хотя они, согласно руандийским обычаям, считались принадлежащими к роду отца. Так, 5 мая в коммуне Таба интерахамве обнаружили убежище женщины по имени Кристина и ее двух малолетних детей (одному было два года, другому четыре месяца), отцом которых был хуту. «Они сказали, – вспоминает Кристина, – “мы хотим знать, как выглядит матка тутси. Если ты откажешься, мы убьем тебя”. Я согласилась, чтобы не быть убитой и чтобы спасти моих детей, но они все равно убили моих детей после того, как изнасиловали меня». Такого рода нападения вызвали многочисленные конфликты внутри общин хуту, поскольку затрагивали интересы мужей и нередко их многочисленной родни. Количество таких случаев оказалось настолько велико, что 6 мая совет безопасности префектуры Бутаре был вынужден призвать бургомистров «остановить насилие, захват и отнятие жен у других мужчин». Однако ожесточение все нарастало, и под удар стали попадать даже бургомистры, которые имели родственные связи с тутси или только подозревались в этом; подобные обвинения могли использоваться в политической борьбе. Так, 24 июня хуту Иньяс Багилишема (НРДДР), глава коммуны Мабанза (Кибуйе), послал письмо префекту Кайишеме, в котором жаловался на готовящиеся рейды отрядов милиции из соседних коммун Кайове (Гисеньи) и Руциро (Кибуйе) на территорию его коммуны и доказывал, что его несправедливо считают сочувствующим тутси. «Что касается проблемы моей жены, – писал он, – то люди считают ее тутси, и это приводит их к мысли, что я сообщник <РПФ> и что я поддерживаю хуту, женатых на женщинах тутси, и самих тутси. Я бы хотел сообщить, что этот слух распространяют мои политические противники, которые хотят занять мое место. Моя жена – хуту из семьи Багига, очень большой семьи хуту, проживающей в Рубенгере в коммуне Мабанза. Что же до тех, кто предполагает, что моя теща тутси, то это тоже не имеет под собой никакого основания; ребенок принадлежит отцу, а не матери. Те, кто считает, что моя теща – тутси, неправы, потому что она родом из сектора Рурагвы коммуны Гитеси. Она родом из семьи Баренга, хорошо известной семьи хуту» (курсив мой. – И. К.).

Надругательства над женщинами имели и другие, не менее трагические последствия. По оценке правозащитных организаций, в результате изнасилований женщин тутси во время руандийского геноцида на свет появилось от 2 до 5 тыс. детей. Типичной в этом плане (среди многих других) оказалась судьба Леониллы Мукамагеры, жившей в окрестностях Кигали, о которой стало известно благодаря статье американских журналистов под говорящим названием «Рожденный под несчастливой звездой». 6 мая банда интерахамве подожгла ее деревню и убила большинство жителей, пытавшихся бежать. Мукамагеру поймали, «…втащили в хижину без окон и заперли внутри. Остальную часть того дня и всю ночь один милиционер молча и периодически насиловал ее на грязном полу. Утром, когда мужчины ушли, она выползла из темноты. Рядом с дымящимися обломками своего дома она нашла мертвые тела своего мужа, брата и матери. Четверо ее детей пропали; она сходила с ума от горя, пока те не вернулись невредимыми. Несколько недель спустя она узнала, что беременна». Она сохранила ребенка, хотя он был вечным напоминанием о страшном прошлом. «Всегда, когда я смотрю на него, – призналась Мукамагера, – я думаю о том дне и помню, каким образом он был зачат. Если бы была возможность сделать аборт, я бы сделала его. Но теперь я обязана заботиться об этом ребенке. Я обязана любить его». Однако многие женщины не желали таких детей. Они просили врачей прервать их беременность, хотя это запрещалось в Руанде, и говорили им: «Я никоим образом не собираюсь вынашивать ребенка убийцы моей семьи». Когда же ребенок рождался, они отказывались от него и передавали в государственные или частные приюты.

Но большинство сирот составляли дети, чьи матери тутси были убиты. Таких детей, тоже жертв геноцида, оказалось около 400 тыс., 85 тыс. из них были вынуждены самостоятельно заботиться о своих младших братьях и сестрах. «Осколки десятков тысяч разбитых семей, – рассказал об их судьбе 26 мая 1994 г. Марк Фриц, – отчаянно пытаются воссоединиться, проходя огромные расстояния в поисках родичей. В некоторых случаях от безысходности дети вынуждены создавать небольшие группы без взрослых, чтобы найти родителей». Все они, как правило, испытали сильнейший шок, став свидетелями гибели своих близких, и среди них 14-летняя Доната Ньиншимийе из Русумо, пережившая «кошмар, когда увидела, как люди схватили ее отца-пастуха, потащили в глубокий ров, наполненный химикалиями, которые использовались для лечения крупного рогатого скота от паразитов, и удерживали его под ядовитым слоем, пока бульканье не прекратилось». Такие психологические раны исцелить гораздо труднее, чем физические.

 

Помощь тутси со стороны хуту

«Те, кто пытался сопротивляться в таких местах, как Бисесеро или болота Бугесеры, – пишет Дефорж, – кажется, в целом могли выжить самостоятельно, но те, кто спасался бегством, прячась или покупая свою безопасность, обычно нуждались в помощи хуту». Правда, помощь тутси со стороны хуту не стала массовым явлением. Одной из главных причин этого оказалось активное противодействие властей любым попыткам оказывать поддержку жертвам геноцида. Тем, кто по тем или иным мотивам решался на это, грозило обвинение в «пособничестве врагу», а также штраф, избиение, изнасилование и даже смерть. Вот почему отказ друзей и соседей в помощи тутси стал обычной реалией в те страшные дни. Когда один старик тутси в Бисесеро обратился к своему другу хуту с просьбой спрятать его внуков, тот ответил: «Я бы с удовольствием это сделал, но не могу. Мы получили приказ не делать этого».

Но все же находились люди, которые шли на риск. Конечно, как правило, на помощь тутси приходили хуту, связанные с ними родственными узами или дружескими отношениями. Именно так случилось в селении Руганда на границе с Заиром: «Несмотря на яростную пропаганду и насилие, – писал корреспондент “The New York Times” Реймонд Боннер, – узы верности и дружбы сохранились между хуту и тутси. Здесь, в Руганде, одна семья хуту укрывала с апреля сначала 30, а теперь 8 тутси, в основном детей, чьи родители были убиты. “У меня не было проблем с тутси; они были моими соседями, а я – христианка”, – сказала Анн-Мари Мукарукака… Другие хуту в Руганде знали, что в доме Мукарукаки прячутся тутси, но они не выдали их. Анн-Мари даже сообщила об их нахождении местным властям, которые состоят исключительно из хуту. Для этих крестьян принадлежность к хуту или к тутси никогда не была важна». Соседка Денизы из Кайензи укрыла ее после того, как та была изнасилована и искалечена интерахамве. «<Она>, – рассказывает Дениза, – взяла меня и лечила средствами традиционной медицины. Я оставалась у нее около месяца, пока не смогла ходить. Все это время она прятала меня и помогала мне». В столичном квартале Ремера соседи Мари Мушонганоно, хотя и отказались из-за страха приютить ее с мужем и двумя малолетними близнецами, однако в течение нескольких дней «прикрывали» их, говоря регулярно приходившим солдатам, что те покинули свой дом. Позже одна супружеская пара все же предоставила им кров, но на следующий день поплатилась за это жизнью; тогда же был убит муж Мари. Тем не менее друзья спасли ее с близнецами; один из них, бельгиец, довез их до границы с Бурунди и заплатил чиновникам пограничной службы 5100 долл., чтобы им разрешили покинуть Руанду. Были священники, которые помогали своим прихожанам, как, например, служитель епископальной церкви Симеон Нзабахимана в Кибуйе, который прятал в своей ванной комнате восемь девушек тутси, постоянно рискуя собственной жизнью во время периодически повторявшихся обысков.

Но известны случаи, когда хуту оказывали помощь и незнакомым им людям. Один солдат спас студента тутси из Национального университета Бутаре, которому грозила расправа вместе с другими задержанными, собранными у здания префектуры Бутаре. Этот человек вернул студенту удостоверение личности и помог ему добраться до безопасного места. «Он сказал, – вспоминает юноша, – что должен был убить меня, но он разрешает мне уйти… Он сказал, что поможет мне, и довел меня до Чьярвы. На самом деле я не знаю, почему он поступил так». Молодой кассир в банке в Кибуйе Теонест Нзигийимана помогал тутси просто потому, что этого требовала его совесть. «Я видел, – объясняет он, – что власти делали дурные вещи, и в глубине своего сердца я знал, что это плохо. Мы всегда делились едой с этими людьми (тутси. – И. К.), жили рядом с ними, вступали в брак, работали вместе. А теперь на них охотились, и они не могли получить денег. Они были им нужны для покупки лодок, чтобы бежать <в Заир через озеро Киву>. Они посылали записки, и я приходил туда, где они прятались, в развалинах домов или на полях сорго. Если у них на счетах были деньги, они подписывали чек, и я передавал им заявленную сумму. Если у них не было денег, я всякими способами доставал их». Так, Теонест откликнулся на просьбу Луи Рутаганиры, укрывавшегося две недели среди трупов в церкви Кибуйе и прятавшегося затем в лесу недалеко от города, помочь ему деньгами, чтобы нанять каноэ и добраться на нем до заирского острова Ижве. Он вызволил из рук интерахамве нескольких тутси, взяв банковский кредит, чтобы те смогли выкупить свою жизнь и жизнь своих семей. Среди них была Мадалена Мукариемерия, которая, отдав все свои сбережения интерахамве, получила лишь временную отсрочку и вскоре снова стала объектом вымогательств. Уже ни на что не надеясь, она послала с сыном записку в банк с просьбой о кредите, и ее записка по счастливой случайности попала в руки к Теонесту, который отдал мальчику свои собственные 20 тыс. руандийских франков. Он продолжал заботиться о ней и после этого. «Она [Мадалена], – вспоминает Теонест, – писала мне на обрывках бумаги, что ее жизнь подходит к концу, что в любой момент она может умереть и что если я могу достать деньги, это позволит ей оставаться в живых еще несколько дней. Я думал, что, возможно, никогда больше не увижу эту женщину и что я обязан помогать ей».

Практически всегда хуту, помогавшие тутси, делали это тайно. Однако известен случай, когда такая помощь была открытой и даже демонстративной. Поль Каманзи, торговец из коммуны Мухази (Кибунго), потрясенный происходящим вокруг него, делал все, что было в его силах, чтобы помешать массовым убийствам. Он сообщал местным тутси о намерениях интерахамве, искал для них безопасные убежища, укрывал некоторых из них в своей лавке. Он порвал отношения со своими соседями и со своей семьей, прежде всего со своими братьями, активно участвовавшими в «охоте» на тутси. Каманзи просил о помощи собственного отца, когда же тот отказал ему, он, не желая иметь дело с убийцами или теми, кто не противостоит им, присоединился к тутси, укрывшимся в коммунальном офисе Мухази и погиб 15 апреля во время резни, которую устроили там солдаты президентской гвардии, коммунальные полицейские и интерахамве.

Но не всегда помощь тутси диктовалась исключительно гуманными соображениями. В ряде случаях свою роль играл сексуальный и порой даже матримониальный мотив. Одетту Мукамусони, девушку тутси, геноцид застал в доме ее знакомых в Кигали; она оказалась свидетельницей убийства хозяйки и ее детей. «Час спустя, – рассказывает Одетта, – вошли грабители и обнаружили меня. Они приготовились изрубить меня на месте, но один из них по имени Калликст защитил меня от своих людей. У него было ружье, и он был главным. Он взял меня к себе в качестве жены, потому что у него не было супруги. В его доме я слышала через дверь разговоры, что резню планировалось осуществлять повсюду и что к сезону засухи не останется ни одного ребенка тутси. Поэтому я сказала себе, что, поскольку Бог позволил мне сохранить мою жизнь, я не должна потерять ее понапрасну. Вот почему я никогда не пыталась уйти оттуда и избежала опасности погибнуть среди других тутси».

При спасении нередко срабатывал и корыстный интерес. Примером тому может служить история Марии-Луизы Кагойире, жены состоятельного коммерсанта тутси из Ньяматы, у которого нашли приют несколько семей беженцев. Утром 11 апреля интерахамве ворвались в их дом и убили почти всех, кто был там, в том числе мужа Марии-Луизы и их детей. Ей же удалось с чужим ребенком, которого не заметили милиционеры, перебраться по лестнице через стену во двор своего соседа Флорьена, начальника военной разведки в Бугесере, с супругой которого она находилась в дружеских отношениях. Во дворе никого не было. Она спрятала ребенка в бревенчатой кладовой, а сама забралась в собачью конуру. На третий день, услышав чьи-то шаги, она выглянула наружу, увидела Флорьена и выбралась из укрытия. Пораженный сосед воскликнул: «Мария-Луиза, они убивают всех в городе, ваш дом сожгли, но вы еще здесь? Что я могу сделать для вас?». Она ответила: «Убейте меня, но не выдавайте интерахамве, они разденут меня и изрубят». Тот запер женщину и ребенка у себя, а на следующий день заявил ей, что интерахамве посчитали убитых в городе и, не найдя ее тела, ищут повсюду. Она должна уйти; если ее найдут здесь, в его доме, ему придется расплачиваться своей жизнью. Той же ночью Флорьен отвел Марию-Луизу вместе с мальчиком к своему знакомому хуту, который прятал небольшое число своих знакомых тутси. Но и там было небезопасно. Некоторое время спустя интерахамве явились с обыском и в этот дом. Хозяйка пошла на стук открывать дверь и вернулась, говоря, что «гости» требуют денег. Мария-Луиза отдала ей пачку банкнот, которые прятала в платье. Та оставила немного для себя и вышла к интерахамве. Они ретировались, но не надолго. Каждый день торг происходил снова, и хозяйка стала заметно нервничать. К ним зашел Флорьен, чтобы предупредить, что «молодые люди в городе очень злы на Марию-Луизу и что она должна уйти». Та повторила свою просьбу: «Убейте меня, у вас есть чем, я хочу умереть в доме. Не отдавайте меня в руки интерахамве». Он возразил: «Я не собираюсь убивать подругу моей жены. Я мог бы найти транспорт, если бы у вас нашлись деньги, чтобы заплатить за него». Она вынула новую пачку банкнот, он пересчитал их и сказал: «Это здорово! Этого вполне достаточно». Но, по всей видимости, Флорьен рассчитывал на большее, так как вскоре дал ей понять, что ждет совсем другого вознаграждения: «Интерахамве разграбили ваш дом, и они уйдут богатыми. Неужели я, кто спас вас, ничего не получу за это?» Мария-Луиза ответила: «У меня две виллы в Кигали, возьмите их. Я отдаю и магазин на главной улице. Я подпишу вам доверенность на все. Но я хочу, чтобы вы доставили меня в Бурунди». На том и договорились. Флорьен отвез ее в армейском фургоне, спрятав в мешок, на военную базу в Гако. Сначала она оставалась в его квартире, запертая в ванной комнате; когда все спали, кто-то приносил ей еду. Так длилось несколько недель, а потом явился друг Флорьена. «Инкотаньи, – сообщил он, – будут здесь со дня на день, мы собираемся эвакуировать казармы. Слишком опасно оставлять вас здесь. Я должен увезти вас». Он посадил Марию-Луизу в грузовик, который доставлял грузы на фронт, и они отправились в путь. Благополучно миновав все блокпосты и доехав до темного леса, водитель остановился и сказал: «Теперь бегите только прямо и не останавливайтесь. Когда лес кончится, вы найдете бурундийский пограничный пост и будете спасены». Не имея сил бежать, вспоминает Мария-Луиза: «…я шла, падала, ползла на руках и коленях, когда же достигла поста и услышала голоса, звучавшие во тьме, то сразу провалилась в глубокий сон».

Конечно, наиболее эффективную помощь людям, оказавшимся под угрозой смерти, могли оказать те, кто имел властные полномочия, как тот же Флорьен. У них, безусловно, была возможность спасти гораздо больше людей, чем у обычных хуту. Правда, в первые недели геноцида усилия немногих военных и политических функционеров, пытавшихся остановить волну убийств, в большинстве случаев терпели неудачу. Некоторые из них заплатили за это своей жизнью, как префект Бутаре Хабьялимана или бургомистр Мугины Ндагижимана. Но даже и при таком исходе их вмешательство давало потенциальным жертвам хоть какое-то время, чтобы бежать или найти более или менее надежное укрытие. Совсем иначе обстояло дело во время развертывания операции «Бирюза». Подполковник Инносан Бавугаменши, глава жандармерии Чьянгугу, сумел предотвратить резню восеми тысяч тутси в лагере у Ньярушиши: «В тот день, когда французы прибыли в Руанду, – свидетельствует очевидец, – новый командир жандармерии полковник Бавугаменши собрал беженцев из других коммун в Чьянгугу, а также людей, прятавшихся в буше, и поместил их в Ньярушиши. Решив уничтожить всех одним ударом, приблизительно 10 тыс. интерахамве окружили лагерь. Они прибыли около пяти утра, вооруженные мачете, копьями и другим оружием. К счастью, полковник Бавугаменши был в курсе их планов, и он отправил туда жандармов на двух автобусах. К полудню интерахамве рассеялись, а около четырех часов вечера прибыли французы».

Трудно представить, что в условиях геноцида человек, не занимавший никаких официальных постов и не обладавший никакой властью, мог спасти большую группу тутси и оппозиционеров хуту. И тем не менее мы знаем о таком человеке. Это хуту Поль Русесабагина, назначенный в те трагические дни временно исполняющим обязанности менеджера отеля «Миль колин» и Отеля дипломатов, находившихся в центре столицы и принадлежавших бельгийской компании «Sabena Airlines». История спасения беженцев в «Миль колин» стала широко известна после выхода в 2004 г. фильма «Отель “Руанда”» и последовавшей за ним публикации в 2006 г. автобиографической повести «Обычный человек».

Начиная с 7 апреля в четырехзвездочном отеле «Миль колин» нашли убежище более тысячи человек, в большинство своем тутси (в том числе жена и дети Русесабагины). Понимая, какой опасности подвергается такая масса людей, собранных в одном месте, Русесабагина в интервью, данном 15 апреля одной бельгийской газете, призвал международное сообщество обеспечить их защиту; его призыв повторил представитель «Sabena» по бельгийскому телевидению. Руандийские власти были вынуждены поставить у отеля нескольких жандармов. Однако 23 апреля ситуация резко изменилась. Ранним утром Русесабагину вызвал к телефону лейтенант Магеза и передал ему приказ Министерства обороны эвакуировать отель в течение тридцати минут. Русесабагина, пораженный, спросил: «Вы хотите, чтобы я эвакуировал отель?» «Если вы не сделаете это, тогда я сделаю это вместо вас», – ответил тот ледяным тоном и повесил трубку.

«Я не мог долго думать, – рассказывает Русесабагина, – я должен был действовать. У меня было подозрение, что у этого лейтенанта не было приказа самому руководить резней. План состоял в том, чтобы выгнать нас отсюда и позволить милиции на улицах осуществить настоящую бойню. Она была бы менее организованной, и многие наверняка убежали бы, однако это решило бы давнюю проблему для правительства с “Миль колин”. <…> Я пронесся через пять лестничных пролетов до крыши и посмотрел вниз на улицу. От того, что я увидел, у меня все похолодело внутри. Милиция полностью окружила это место. Там находились сотни людей, державших в руках копья, мачете и винтовки. Через час здесь была бы территория смерти.

Я помчался вниз по лестнице и вернулся обратно в свою комнату; там я быстро прикинул, где сейчас сколько времени. Было слишком рано звонить в Европу, но уже слишком поздно звонить в США, что в любом случае было бесполезно. Единственное, что я смог сделать, так это связаться по телефону с кем-то из руандийской армии, кто выше этого лейтенанта по чину и кто мог бы приказать ему отменить эвакуацию. Я вытащил черный передатчик и начал звонить всем знакомым генералам. Хотя было еще раннее утро, мне удалось дозвониться до некоторых, и я рассказывал об этой угрозе, надеюсь, с большой долей настойчивости. Те, с кем я соединился, знали, что “Миль колин” был в опасности, но не хотели говорить, кто отдал приказ. Я все еще звонил с просьбами о помощи, когда в дверь постучал служащий… Кто-то хотел видеть меня у парадного входа, сказал он. <Я подумал, что это лейтенант Магеза>, и был удивлен, увидев вместо него человека… <в котором> узнал высокопоставленного жандармского офицера Нтивирагабо.

“Какова здесь ситуация?” – спросил он. “Меня попросили эвакуировать отель”, – ответил я ему. “Этот план изменился, и именно поэтому я здесь”, – сказал он.

Я понял, что один из моих звонков сработал. Этот полковник был послан мне на помощь. <…> начальником полиции генералом Ндиндилийиманой. Его чин обеспечил успех. Милиция и солдаты немедленно рассеялись. <…>

Я горячо поблагодарил полковника.

“Сэр, вы спасли сегодня много жизней”, – сказал я ему. “Я только выполнял свою работу”, – сказал он мне сухо и ушел».

Русесабагина понимал, что выиграл время лишь ненадолго, и чтобы предотвратить новое нападение, решился на рискованный шаг. Он позвонил самому Теонесту Багосоре, расположившемуся в номерах Отеля дипломатов, и заявил ему: «Полковник, прошу простить, что потревожил вас. Я получил приказ от Министерства обороны закрыть “Миль колин”, и как генеральному менеджеру всей собственности “Sabena” в Руанде мне, следовательно, придется также закрыть и Отель дипломатов». В ответ на его резкие возражения Русесабагина повторил свое требование: «Мой долг и моя обязанность закрыть все отели “Sabena” в Руанде. Я не хотел бы, чтобы это стало неожиданностью. Я лишь хочу, чтобы у вас было достаточно времени упаковать вещи». И Багосора нехотя отменил приказ.

Из рассказа Русесабагины следует, что своим спасением 23 апреля беженцы в «Миль колин» были обязаны кому-то из высшего руководства ВСР и что он звонил исключительно руандийским военным. Однако в интервью «Human Rights Watch» в 1998 г. он сообщил, что связывался также с генеральным директором МИДа Франции. Трудно сказать, насколько важную роль сыграло зарубежное давление в данном случае, однако известно, что Русесабагина при активном участии некоторых беженцев, имевших связи с политическими и общественными кругами других стран, пытался привлечь к ситуации в отеле внимание мировой общественности и государственных деятелей. Он рассылал факсы с просьбой о помощи в ООН, Белый дом, МИД Бельгии, на Кэ д’Орсэ и самым авторитетным международным организациям. 26 апреля из отеля был отправлен отчаянный призыв в адрес «Oxfam»: «В Кигали убийцы ищут тех, кто спрятался, и убивают их. Вчера они убили 70 человек в Ньяминамбо (детей, стариков, беременных женщин). Никого, особенно тутси, не пощадили… Нас в этом отеле 500 человек. Нас охраняют здесь шестеро солдат, но уже делались попытки убить нас. Сделайте что-нибудь как можно скорее». В тот же день 26 апреля укрывавшийся в «Миль колин» известный руандийский журналист Томас Камилинди в интервью МФР описал тяжелые условия жизни в отеле, в частности, отсутствие воды. И такие усилия начинали давать эффект.

Благодаря широкой международной огласке в начале мая ряд зарубежных стран выразил готовность принять несколько десятков беженцев из «Миль колин», однако операция по их эвакуации 3 мая провалилась, а 13 мая интерахамве предприняли новую попытку нападения на отель. В 10 часов утра к Русесабагине пришел сотрудник руандийской военной разведки лейтенант Ирадакунда, которого он знал совсем немного, и между ними состоялся следующий разговор:

«“Послушайте, Поль, – сказал лейтенант. – Мы собираемся напасть на вас сегодня в 16:00”.

“Кто? – спросил я. – Сколько их?”

“Я не знаю подробностей”.

“Они придут, чтобы убить, или они придут, чтобы очистить отель?”

“Я не знаю подробностей. Не спрашивайте меня, что делать. Но я говорю вам это как друг: в 16:00”.

И с этими словами он повернулся и ушел».

До появления интерахамве оставалось шесть часов. И снова, как и 23 апреля, Русесабагина принялся звонить, но теперь уже представителям властей различных стран с просьбой употребить все их влияние, чтобы заставить милицию отказаться от атаки или, в крайнем случае, убедить руандийские власти послать к отелю хорошо вооруженных жандармов или военных. Он связался также со своими боссами в “Sabena”, которые пообещали использовать свои связи с французским правительством. Время неумолимо двигалось вперед. Ожидание было мучительным. «Когда пробило 16:00, – пишет Русесабагина, – я стоял у входа и ждал. И ничего не произошло. Не было видно никаких толп, собиравшихся за бамбуковой оградой. Возможно, задержались руководители. Или, возможно, лейтенант ошибся на час. Стрелки миновали 17:00. А затем 18:00. Солнце уже зашло, и все было тихо. Я не расслаблялся. По-видимому, один из моих телефонных звонков все же достиг цели, но я не мог быть уверен, какой именно, и он, вероятно, давал лишь временную отсрочку. Примерно в 22:00 снаряд из гранатомета врезался в южную стену чуть выше второго этажа. Он пробил отверстие в стене лестничного пролета и выбил стекла в номерах 102, 104, и 106, но никого не ранило. Я приготовился к нападению, однако этот выстрел оказался единственным».

Если при угрозе нападения 23 апреля Русесабагина использовал в основном внутренние каналы, то 13 мая – международные. Свою роль сыграли и его «бельгийские связи». Возможно, не меньшее значение имело и его обращение в Госдеп США, представитель которого пригрозил руандийским военным, что их будут считать «лично ответственными, если что-то случится». В итоге всех этих усилий Русесабагины, когда МООНР сумел, наконец, договориться о поэтапном обмене беженцев из правительственной зоны Кигали на беженцев из зоны РПФ, именно постояльцы «Миль колин» были эвакуированы в первоочередном порядке и раньше других. Более того, отель оказался единственным действительно безопасным убежищем в стране в период геноцида, ибо все, кто укрылся в нем, остались в живых. И в этом неоценимая заслуга Поля Русесабагины, «руандийского Шиндлера», как порой называют его.

 

Стратегии выживания

Для тутси, ставших объектом геноцида, особую важность приобретали различные стратегии выживания. Можно утверждать, что основная из них, использовавшаяся ими в прошлом, – поиск убежища в школах, больницах и особенно церковных зданиях, – оказалась в условиях массовой резни совершенно неэффективной. Более того, эти места превратились в ловушку для тысяч и десятков тысяч несчастных; именно там была уничтожена основная часть руандийских тутси. В ситуации почти поголовного истребления одной группы населения, выделяемой по формальному (этническая принадлежность, указанная в удостоверении личности) и физическому (рост и черты лица) признакам, было два способа, дававшие шанс уцелеть: вопервых, бежать, во-вторых, прятаться. Эти стратегии оказались тесно связаны между собой: во всех случаях невозможно было убежать, не прячась, и в большинстве случаев невозможно было успешно прятаться, не перемещаясь постоянно из одного места в другое.

Тутси могли спастись, если им удавалось добраться до зоны РПФ или пересечь государственные границы, однако это было очень непросто сделать. Режим уже в первые дни геноцида установил контроль над выездом из страны. 12 апреля Министерство обороны приказало закрыть границу с Бурунди, что лишило многих тутси возможности покинуть префектуру Бутаре, где в тот момент резня еще не началась. Местные власти также предпринимали различные демарши, чтобы не выпустить тутси из страны. Бургомистр коммуны Русумо Сильвестр Гакумбици 12 апреля приказал солдатам и лодочникам на реке Акагера препятствовать попыткам беженцев переправиться в Танзанию. В Кибуйе несколько дней спустя после начала геноцида был закрыт доступ к озеру Киву, т. е. путь в Заир. Бургомистр коммуны Ньякизу Ладислас Нтаганзва 14 апреля организовал резню тутси, собиравшихся пересечь пограничную реку Аканьяру и попасть в Бурунди. Нередко местные власти тянули время, убеждая беженцев тутси отказаться от попыток покинуть территорию Руанды и давая местной милиции возможность подготовиться к их истреблению. Фидель Нзамвита, бургомистр Муйяги, коммуны на бурундийской границе, стремясь воспрепятствовать массовому переходу тутси через границу, собрал их в коммунальном офисе, пообещав им защиту, и держал там до тех пор, пока интерахамве при поддержке военных (слушателей Училища младших офицеров) не устроили утром 27 апреля резню прямо в офисе, уничтожив более 5 тыс. человек.

По данным «The New York Times», к концу апреля, когда под угрозой была жизнь сотен тысяч тутси, только 18 тыс. из них удалось пробраться или прорваться в Бурунди; по данным «Oxfam», лишь 30 тыс. сумели пересечь бурундийскую границу. Скрывавшийся на болотах Бугесеры Инносан Рвилилиза свидетельствует, что из нескольких групп тутси, прятавшихся там и пытавшихся ночью бежать в Бурунди, уцелело только двое. Тутси подвергались нападениям на всем своем пути. «Большинство беженцев, – писала в «The New York Times» Донателла Лорч, – шли ночью и прятались днем. Выжившие двигались группами от нескольких сот до тысячи человек в целях безопасности, потому что группы меньшей численности сразу же становились объектом нападения с использованием мачете, дубин и копий. По крайней мере, в двух случаях задержанные на границе тутси взяли штурмом проход в Бурунди под градом пуль руандийских солдат. Бельгийский врач из МКК, которая проводила медицинский осмотр тутси, добравшихся до Бурунди, поражалась выдержке людей с такими специфическими ранениями: «Я никогда не видела ничего подобного. Они очень, очень глубокие на шее. Вы не поверили бы в это. Эти люди шли. Они шли! Они терпели такую <дикую> боль, это невероятно. Как, Господи, можно это переносить?»

Практически непреодолимой была не только государственная граница. Передвижение внутри страны также было сопряжено для беглецов с огромным риском. Главная опасность подстерегала их на блокпостах, поэтому они передвигались по ночам и выбирали обходные пути. Одному из них, рассказывает Дефорж, «понадобилось шесть дней, чтобы преодолеть расстояние, для которого в обычных условиях ему понадобилось бы два часа». Но гибель грозила беглецам не только на блокпостах. Тутси из северо-восточных коммун префектуры Сельское Кигали, прежде всего из Гикомеро, Гикоро, Бикумби, стремились перебраться в префектуру Бьюмба через озеро Мухази; местные рыбаки сначала подняли плату за провоз в 2–2,5 раза, но затем начали убивать своих пассажиров. Порой беженцы, не сумевшие выбраться из правительственной зоны одним путем, пытались воспользоваться вторым и третьим, но все равно терпели неудачу. «Один юноша из Бисесеро, – приводит пример Дефорж, – сначала бежал с группой на юг по направлению к Бурунди, но в лесу Ньюнгве их остановили солдаты президентской гвардии. Они спаслись и вернулись в Бисесеро. Он вновь попытался бежать, но уже на юго-восток, планируя сделать круг по северной части Гиконгоро и достичь зоны, занятой РПА. Вынужденный снова возвратиться в Бисесеро, он сделал третью попытку, на этот раз в северо-восточном направлении через Бирамбо, но ему опять пришлось вернуться назад».

В таких условиях единственной возможностью для тутси выжить было спрятаться в безопасном месте в надежде или на прекращение геноцида, или на приход «спасителей», прежде всего РПФ или французов на юго-западе страны в последний месяц резни. Но где можно было найти такое безопасное место?

Сначала тутси пытались укрыться под защитой властей, но чаще – под защитой Бога. Эта стратегия, как мы уже говорили, потерпела полный провал. Однако некоторые из тех, кто оказался в руандийских храмах во время резни, сумели выжить. Во-первых, были люди, которым удалось вырваться из здания в момент нападения, правда, таких было очень и очень немного. Мадалена Мукариемерия, пережившая штурм церкви Кибуйе, вспоминала, что почти все, в том числе ее отец, выбежавшие наружу, были сразу же у дверей изрублены и убиты, «но каким-то образом лезвия ни разу не задели <ее>». «Когда первая граната взорвалась, – рассказывает восемнадцатилетняя Клодин Кайтеси, одна из укрывавшихся в церкви Нтарамы, – я к великому счастью была у задней двери и сумела выскользнуть». Другие притворялись мертвыми, хотя убийцы старались «разоблачить обман». По свидетельству одного из спасшихся, во время резни 15 апреля в приходе Ньярубуйе интерахамве, убив сначала молодых мужчин, стали кричать, чтобы убрали мертвых, иначе невозможно обнаружить тех, кто спрятался под ними. На следующий день утром упомянутый выше бургомистр Гакумбици приехал в разгромленную церковь вместе с председателем коммунального суда Эваристом Рубангукой в сопровождении милиционеров с намерением добить оставшихся. Чтобы выяснить, нет ли здесь тутси, которые прикидываются мертвыми, Гакумбици колол тела копьем, а судья сыпал на них перец. Те, кто выдерживал испытание, оказывались свидетелями жутких сцен расправ над их родными и близкими. «Я видел мою жену, – вспоминает Луи Рутаганира, уцелевший во время резни в церкви в Кибуйе, – которая была еще жива. Они отрубили ей руки и ноги и оставили истекать кровью. Я никогда больше не видел моих детей. Я не знаю, как они умерли. Я потерял так много людей в этой церкви: братьев, дядей, кузенов. Я подсчитал, и их оказалось восемьдесят». Случалось, что раненые падали и теряли сознание, и убийцы принимали их за убитых. «Я почувствовала удар, – рассказывает Франсин Нийитегека, выжившая во время резни в церкви Нтарамы. – Я рухнула между каких-то скамей, вокруг был ад. Когда я очнулась, то убедилась, что не умерла. Я проползла среди тел и убежала в буш». Иногда родственники жертв, прятавшиеся где-то неподалеку, после резни, обычно когда темнело, пробирались в здание и уносили тех, кто еще дышал. «Я, – свидетельствует Жанвье Муньянеза, другой уцелевший в Нтараме, – прополз среди трупов… Я чувствовал, как меня подняли и бросили, а другие упали на меня сверху. Когда я услышал, как руководители интерахамве свистом дали сигнал уходить, я уже был полностью скрыт под убитыми. Под вечер несколько мужественных местных тутси, которые разбежались по бушу, вернулись в церковь. Отец и мой старший брат вытащили из груды <трупов> меня и мою окровавленную младшую сестру, которая умерла немного позже в Чьюгаро».

Но где могли укрыться те, кому посчастливилось спастись от смерти в церкви или школе? Одним из таких безопасных мест оказывались как раз те здания, в которых произошло кровопролитие. Власти, как правило, не заботились, по крайней мере в первые недели после резни, о захоронении тел, а запах тления отпугивал милицию и мародеров. Этим воспользовался, в частности, Рутаганира, который две недели укрывался в наполненной трупами церкви Кибуйе. «Ночью, – говорит он, – я пробирался к озеру <Киву>, чтобы напиться и поесть бананов и перед рассветом прокрадывался обратно в церковь и прятался среди мертвых».

Для остальных спасшихся оставались две возможности: затаиться в каком-нибудь населенном пункте или за его пределами. При этом нужно было выбрать наиболее безопасный путь, поскольку убийцы, как правило, устраивали засады там, куда могли, по их мнению, направиться беглецы. Так, после резни в Кибуйе многие из тех, кто сумел выбраться из церкви, попытались добраться до озера Киву, но на берегу их поджидали интерахамве. «Я пробежала, – рассказывает Мадалена Мукариемерия, – все дорогу к озеру. Нас там была целая толпа, но еще больше было милиции. Поэтому я повернулась и побежала к дому монахинь». Клодин Кайтеси в Нтараме действовала более целенаправленно: «Я знала, что холмы кишели интерахамве, и поэтому, не поворачивая назад, я помчалась к болотам <Бугесеры>. Я могла слышать других беглецов в зарослях. Мы знали об этих местах по слухам. Мы никогда не ходили туда прежде из-за комаров, змей… В тот день, не замедляя шага, мы очутились в болоте».

Главной задачей было не привлекать к себе внимания и производить как можно меньше шума. Большую опасность в этом отношении представляли маленькие дети, которые могли в любой момент заплакать. Рутаганира, проведший первую ночь на берегу Киву, свидетельствует: «…в кустарнике было несколько раненых детей, они кричали всю ночь. Крики привлекли интерахамве. Они схватили детей и разбили их о стену». Часть уцелевших после резни в церкви Кибуйе спрятались в доме, где жили монахини, но интерахамве быстро обнаружили это убежище, услышав плач одного малыша, ворвались в дом и многих убили. Когда же четверо жандармов выстроили остальных, в том числе и Мадалену Мукариемерия, в колонну и повели через буш, вновь раздался детский плач. «Мы услышали, – вспоминает Мадалена, – как какой-то ребенок звал на помощь. Мы были в ярости, потому что боялись, что его крики могут привлечь интерахамве. Я подумала про себя: “Замолчи, дитя. Замолчи или умри”». Жандарм нашел мальчика, который был весь в крови, но не ранен, и поставил его в колонну. «Они привели нас в безопасный дом, – продолжает Мадалена, – и я посмотрела на ребенка, которого мы нашли в буше. Я не могла рассмотреть его до этого, потому что было темно. Это был мой сын. Это был самый ужасный момент геноцида, когда я поняла, что хотела, чтобы мой сын умер».

В населенных пунктах тутси могли прятаться как в брошенных домах, так и в домах своих друзей и знакомых. Крисолог Муньякайянза, тутси, глава охраны канадского посольства в Кигали, после эвакуации дипломатов 9 апреля остался вместе с семьей в пустом здании. Он укрывался в небольшом помещении позади посольства, в котором находился аварийный генератор, совсем рядом с милицейским контрольно-пропускным пунктом, установленным у соседнего дома, и сумел дождаться повстанцев; правда, четверо его сыновей погибли от рук интерахамве. 22-летняя студентка Иммакюле Илибагиза просидела почти три месяца с 11 апреля по 7 июля вместе с семью другими девушками тутси в ванной комнате площадью 2×1 м2 в доме у знакомого священника хуту в Кубуйи. Интерахамве периодически обыскивали дом, но, к счастью, никогда не заходили в их убежище. «Это ощущение, – вспоминает она, – которое я не могу объяснить. Я помню сухость <во рту>, я не могла даже проглотить слюну. Это как будто все твое тело парализовано. Ты ни о чем не думаешь». Иммакюле постоянно молилась, обещая, что не станет мстить хуту, если Бог сохранит ей жизнь. Ее стали посещать видения. «Я помню, – рассказывает она, – как мне привиделся Иисус, и Он сказал мне: “Когда ты выйдешь отсюда, никого больше не будет ни в твоей жизни, ни в твоей семье. Я хочу, чтобы ты знала, что если даже они заботились о тебе, я могу позаботиться о тебе лучше, поэтому Я хочу, чтобы ты верила Мне. Я бы хотел, чтобы ты всегда молилась”».

За пределами населенных пунктов, казалось, было гораздо больше возможностей найти безопасное место. Люди прятались на холмах, в лесах, в буше, в пещерах и ямах и даже на болотах. Однако они находились под постоянной угрозой облав, которые периодически, а нередко и ежедневно устраивали интерахамве и местные крестьяне в светлое время суток; иногда для поиска беглецов они использовали собак. Даже знаменитые болота Бугесеры не представляли собой надежного убежища. Лишь в редких случаях для скрывавшихся там выпадали относительно спокойные дни. Это происходило тогда, вспоминает Берта Мвананкабанди, «когда хуту действовали на другой стороне болот, поэтому мы могли поговорить и съесть какой-нибудь маленький кусочек, чтобы выжить. На следующий день они уже активно вели поиски на нашей стороне, поэтому мы даже не осмеливались дышать, и подросткам приходилось мучиться от голода». Но бывало, что хуту устраивали полномасштабные облавы, приводившие к многочисленным жертвам. «30 апреля, – рассказывает Берта, – они пришли по всем дорогам. Они напали со всех сторон, это была очень возбужденная толпа; у них был обширный план убийств, который они выполняли целый день без перерыва в полдень. В тот вечер были тысячи трупов и умиравших людей на дне водоемов, по всей этой территории».

Днем, во время облав, беглецы укрывались в болотах, а с наступлением темноты выходили из них, чтобы отдохнуть и найти какую-нибудь пищу. «С мамой и моими маленькими сестренками, – вспоминает Жанетта Айинкамже, – нам удалось спрятаться в болотах. В течение месяца мы жили под стеблями папируса, почти ничего больше не видя и не слыша из окружающего мира. Весь день мы лежали в тине в компании змей и комаров, чтобы спастись от нападений интерахамве. Ночью мы бродили среди брошенных домов в поисках какой-нибудь еды. Так как мы питались только тем, что могли найти, многие заболели диареей, но, к счастью, обычные заболевания – малярия и дождевая лихорадка – пожелали на этот раз пощадить нас. Мы ничего не знали о происходящем, кроме того, что все тутси были убиты там, где они жили, и нам всем скоро придется умереть». «Мне пришлось провести там [в болотах] месяц, – рассказывает Франсин Нийитегека. – Мы прожили там дни чернее, чем само отчаяние. Каждое утро мы прятали самых маленьких под болотным папирусом, а затем садились на сухую траву и пытались обмениваться словами поддержки. Когда мы слышали приближавшихся интерахамве, то разбегались молча в разные стороны, зарываясь поглубже в листья и в тину. Вечером, как только убийцы завершали свою работу и поворачивали домой, те, кто оставался живым, выходили из болота. Те, кто был ранен, просто ложились на сырой берег реки или в лесу. Те, кто не пострадал, уходили отдыхать туда, где было сухо, в школу в Чьюгаро. А ранним утром мы снова возвращались назад, входили в болото; самых слабых накрывали листьями, чтобы помочь им спрятаться». «Так происходило, – подтверждает Жанвье Муньянеза, – ежедневно в течение месяца. Мы спускались <в болото> очень рано. Первыми прятались малыши, а взрослые выполняли роль наблюдателей и говорили о бедствии, которое свалилось на нас. Когда приходили хуту, они прятались последними. Затем весь день шла резня».

Помимо регулярных перемещений из болота на берег и обратно и первоочередного «размещения» в убежищах маленьких детей, в стратегию выживания тутси в болотах Бугесеры входили также и другие приемы. Когда «на рассвете мы спускались в болота и пробирались в заросли папирусов, – вспоминает Клодин Кайтеси, – мы делились на небольшие группы, чтобы не погибнуть всем вместе. Мы оставляли трех подростков в одном месте, двух в другом, еще двух в третьем. Чтобы умножить наши шансы, мы сжимались в комок, словно спящие, в тине и покрывали себя листьями. До прихода нападавших мы обменивались советами, как подавить страх; после мы опасались говорить даже шепотом. Мы пили болотную воду, полную зеленых водорослей». «В болотах мы пытались, – говорит Франсин Нийитегека, – оставаться вместе с одной и той же группой знакомых, чтобы нам было легче друг друга поддерживать. Но если погибало слишком много людей, нам приходилось присоединяться к новой группе».

Жизнь тутси, скрывавшихся в лесах и в буше, весьма напоминала «распорядок дня» тутси, прятавшихся на болотах: днем они спасались от убийц, ночью разыскивали пищу и отдыхали. «Утром, – свидетельствует Инносан Рвилилиза, – они [преследователи] шеренгами поднимались <на холм>, распевая песни, а затем с криками начинали свою погоню. <…> Примерно в 4:00 интерахамве возвращались в город, потому что они боялись темноты. Вечером с вершины холма можно было услышать, как они веселятся, горланят песни и пьют вино. Мы могли видеть, что они живут теперь в самых благоустроенных домах. Иногда благодаря ветерку мы чувствовали запах жареного мяса. Нам же оставалось рыскать по полям и спать под дождем, укрывшись под ветвями. На следующее утро злодеи с песнями возвращались на холм, и охота возобновлялась до конца дня».

Выживание в этих условиях часто зависело от характера растительности, в частности от степени ее густоты. Инносан Рвилилиза, прятавшийся в эвкалиптовой роще на холме Кайюмба в самом центре Бугесеры, рассказывает, насколько небезопасно было его убежище: «Эвкалипты – это высокие деревья, которые растут на слишком большом расстоянии друг от друга, в отличие от плотно растущего папируса в болотах, и было трудно надеяться хоть как-то укрыться среди них». В окрестностях же Рвамаганы надежным пристанищем оказались высокие кипарисы. Они были «нашим единственным шансом», как пишет 16-летний Эрик Иривузумугабе, скрывавшийся в течение 15 дней на одном из них; те же, кто прятался в буше и в ямах, в большинство своем были обнаружены и убиты. С раннего утра Эрик и его два дяди забирались на деревья и проводили на них весь день, а вечером спускались и укладывались спать на холодной листве. «Мы не могли по-настоящему спать, – вспоминает Эрик, – но это была возможность сменить позицию и дать отдых нашим рукам, <весь день> цеплявшимся за ветви».

Как и для беглецов на болотах Бугесеры, для тутси, прятавшихся в лесах и в буше, шансы уцелеть повышались, если они делились на маленькие группы и могли бесшумно часами сидеть в своих укрытиях. «Когда приблизился рассвет, – рассказывает Эрик Иривузумугабе, – дядя Инносан показал, на какое дерево надо забираться и как оставаться незамеченным в течение всего дня. “Я не собираюсь лезть на дерево один. Я хочу быть с тобой”, – просил я. “Для тебя важно спрятаться на другом дереве, – ответил дядя Инносан с большой убежденностью. – Возможно, именно то, что ты будешь один, спасет тебя. Я не заберусь на дерево, пока ты не залезешь на свое. Эрик, будет лучше, если они найдут нас поодиночке”».

Однако для скрывавшихся в буше было не менее важным еще одно умение – быстро бегать. Большинство выживших на холмах и в буше составляли молодые и взрослые мужчины. «Чтобы иметь надежду ускользнуть от них [преследователей], – говорит Рвилилиза, – вы должны были быть в состоянии сделать рывок, преодолев сотню метров за девять секунд. Вам было нужно проскользнуть между деревьями, бегать и прыгать в течение всего дня, никогда не замедляя скорости». Сначала, свидетельствует он, погибали старики и дети, затем больные и слабые, потом женщины. «В конце концов, – заключает он, – остались только спринтеры».

Тутси знали, что им практически некуда бежать, поскольку резня охватила всю страну, и постепенно теряли надежду на спасение. «Сначала мы в глубине зарослей папируса, – вспоминает Жан-Батист Муньянкоре, – надеялись на помощь. Но сам Бог показал, что Он забыл нас, а белые и подавно. Позже единственное, на что мы могли уповать, так это дожить до рассвета следующего дня. В болоте я видел женщин, ползавших в тине без каких-либо жалоб. Я видел ребенка, который спал, забытый всеми, на своей зарубленной матери». «По вечерам, – рассказывает Франсин Нийитегека, – когда собирались вместе, мы не могли получать каких-либо новостей, потому что радио <в деревнях> больше не включали на всю громкость… Тем не менее из разговоров, передававшихся из уст в уста, мы узнали, что геноцид распространился по всей стране, что все тутси испытывают одну общую участь и что никто, вероятно, не придет и не спасет нас. Мы думали, что всем нам суждено умереть. Что касается меня, то я больше не беспокоилась о том, когда именно мне придется погибнуть, поскольку мы считали, что умрем в любом случае; я думала лишь о том, как меня будут рубить, лишь о том, сколько это займет времени, ибо я очень боялась той боли, которую причиняли мачете».

Постоянное ожидание смерти, ощущение обреченности усиливалось от того, что смерть была постоянно перед их глазами, а не только тогда, когда тутси видели, как убивают тех, кто был вместе с ними. Смерть заявляла о себе разбросанными повсюду непогребенными телами. «Вечером, около четырех часов, – свидетельствует Инносан Рвилилиза, – они [интерахамве] уходили, непринужденно болтая между собой, оставив после себя под эвкалиптами сто, двести трупов». В болотах Бугесеры это, вероятно, было тактическим ходом. «Злодеи стремились, – считает Жанвье Муньянеза, – убивать как можно больше людей, не заботясь об их погребении… Они, возможно, думали, что вид этих грязных тел в тине заставит нас выйти из укрытий».

Попасть в руки убийц практически всегда означало немедленную и часто мучительную смерть. В некоторых случаях, однако, жертвам, если у них были деньги, удавалось выкупать свою жизнь. После того как интерахамве забили камнями до смерти четырех сыновей Крисолога Муньякайянзы у него на глазах, он, чтобы спасти себя и остальную семью (жену и троих других сыновей), заплатил им выкуп: «Я спасся только потому, что на следующий день отдал им 30 тыс. руандийских франков и ключи от “Пежо-505” в посольстве». Хуту Антуан Рванта, родителей которого милиционеры зверски убили как «сообщников инкотаньи», две недели скрывался у своих друзей, а затем за «взятку» в 40 тыс. руандийских франков получил возможность укрыться в церкви Св. Семейства. Нередко убийцы сами проявляли инициативу, заставляя жертвы выкупать свои жизни. Так произошло с Мадаленой Мукариемерия, когда она второй раз попала в руки интерахамве; ее с двумя дочерьми спас один знавший их милиционер, предложивший ей сделку – жизнь за деньги. Интерахамве привели Мадалену в банк и приказали снять со счета 35 тыс. руандийских франков – всё, что у нее было, после чего разрешили ей жить в развалинах собственного дома. Однако чаще деньги позволяли несчастным только купить относительно быстрый и не очень мучительный способ смерти. 6 мая жандармский офицер, руководивший убийством членов семей монахинь в монастыре Сову, согласился за 7 тыс. руандийских франков убить мать и сестер монахини Режины Нийонсаба «легким» способом – пулей, а не мачете.

Порой на помощь жертвам приходило случайное стечение обстоятельств. «Некоторые, – как сообщает Дефорж, – пользовались утратой бдительности или временной слабостью человека, который их поймал. Одна женщина в переполненном лагере Кабгайи, которую собирались убить милиционеры, попросила разрешения последний раз покормить своего ребенка. Когда она начала кормить его, конвоир заскучал и стал смотреть в другую сторону, и она смешалась с толпой. Одна девушка-подросток вместе с другими ожидала смерти на краю могилы. Когда убийцы стали спорить о том, как поделить вещи, отобранные у жертв, она убежала под покровом ночи».

Очень немногие из тутси, прятавшихся в домах, буше, лесах и на болотах, сумели дождаться прихода повстанцев или (на юго-западе) французов. «Вначале нас было пять или шесть тысяч, – говорит один из спасшихся в Бугесере, – месяц спустя, когда пришли инкотаньи, в живых осталось только двадцать. Такова арифметика. Если инкотаньи задержались бы еще на неделю, наше число было бы равно нулю». Всего в Бугесере было убито 60 тыс. тутси и умеренно настроенных хуту; интерахамве даже вырубили большинство деревьев в регионе только для того, чтобы подорвать экономическую основу существования тутси, которые до войны жили за счет того, что продавали в Кигали дрова и древесный уголь.

Испытания, которые выпали на долю этих людей, были столь невероятны, что они отказывались верить в то, что кошмар наконец закончился. Именно это произошло с уцелевшими тутси в Бугесере. «В день освобождения, когда инкотаньи РПФ пришли на край болот, крича нам, что мы можем выйти, – вспоминает Франсин Нийитегека, – никто не хотел выходить из-под папирусов. Инкотаньи изо всех сил кричали, чтобы мы не боялись, но мы оставались под листьями, не произнося ни слова. Я думаю, что в тот момент мы, выжившие, не доверяли ни единому человеку на земле». «Когда инкотаньи спустились к болоту, чтобы сказать нам, что резня закончилась, что мы остались в живых, – рассказывает Жанвье Муньянеза, – мы не хотели им верить. Даже самые слабые отказались покидать папирусы. Инкотаньи ушли, не сказав ни слова. Они вернулись с мальчиком из Нтарамы. Он начал кричать: “Это правда! Они – инкотаньи, они из РПФ. Интерахамве в страхе убежали. Выходите, вас больше не будут убивать”. Мы вышли. Это был первый раз за месяц, когда мы увидели друг друга, стоящими в самый разгар дня на ногах и во весь рост».

Франсин Нийитегека описывает и потрясение бойцов РПФ, которое те испытали при появлении «болотных» жителей, наконец-то вышедших из своих укрытий и похожих на грязных бродяг: «Ошеломленные, они как бы спрашивали себя, остались ли мы людьми после всего этого времени, проведенного в болотах. Их страшно поразило то, какими исхудавшими мы были и какое от нас исходило зловоние. Несмотря на отвращение, <которое вызывал наш вид> в тот момент, они пытались выказать нам особое уважение. Одни встали по стойке смирно в своих мундирах, выстроившись в ряд; их взгляды были прикованы к нам. Другие подошли поближе, чтобы поддержать тех, кто падал от слабости. Было заметно, что им трудно поверить во все это».

 

Сопротивление геноциду

Непомерное количество жертв геноцида в Руанде в 1994 г. свидетельствует, что попытки тутси защитить себя оказывались в итоге неэффективными. Трудно было бы ожидать иного, учитывая, во-первых, что тутси оставались в значительном меньшинстве перед лицом огромного большинства хуту, в массовом порядке вовлеченных в геноцид. Во-вторых, гражданское население тутси (вопреки утверждениям экстремистов) не было ни организовано, ни подготовлено к противодействию резне таких масштабов и, кроме того, не имело никакого боевого опыта, в то время как против них выступали все силовые структуры Руанды – армия, жандармерия, коммунальная полиция, – а также отряды вооруженной партийной милиции. Но это не означает, что тутси вообще не пытались оказывать сопротивление. Значительная часть таких случаев, однако, носила индивидуальный характер, когда тутси вступали в схватку с убийцами в своих собственных домах, на дорогах, в полях и в буше, хотя свидетельств этому, как правило, не сохранилось. Больше известно об актах коллективного сопротивления, которое пытались оказать многочисленные группы тутси, нашедших убежище в общественных зданиях, в первую очередь в церквях.

Одним из примеров такого сопротивления стала оборона католической церкви Ньянги в коммуне Кивуму на северо-востоке префектуры Кибуйе, в которой бургомистр Грегуар Ндахимана убедил собраться местных тутси (до 3 тыс. человек). 14 апреля интерахамве попытались ворваться в церковь, но укрывавшиеся в ней отбили их атаку камнями. На следующее утро, около 9:00, у стен церкви уже стояли отряды милиции из всех секторов Кивуму и из коммун Руциро (Кибуйе), Кибилира и Сатинсьи (Гисеньи), а также толпа крестьян – «почти треть всех хуту Кивуму»; их было около 4 тыс. человек. Штурм начался незадолго до полудня, и в нем участвовали жандармы и коммунальные полицейские. Интерахамве распевали: «Уничтожим их всех. Никто не спасется!» Однако тутси вновь встретили толпу градом камней, и та отступила. Тогда один из резервистов бросил три гранаты в оборонявшихся на церковном дворе и вынудил их обратиться в бегство. Часть тутси забаррикадировалась в здании церкви и пресвитерии. Нападавшим удалось ворваться в пресвитерий и перебить находившихся там беженцев, но проникнуть в саму церковь они не смогли. Они попытались проломить дверь, пустив в ход динамит и даже бульдозер, и поджечь здание, но без какого-либо успеха.

Развязка наступила 16 апреля. «Ранним утром 16 апреля, – вспоминал один из участников резни, – мы вернулись к Ньянге. Мы нашли церковь запертой… <…> Бургомистр был первым, кто двинулся вперед, стреляя по зданию. Ему помогали жандармы. Сначала они разбили двери и окна церкви. Толпа бросала в нее камни. Тутси снова отчаянно защищались, так что власти вновь решили использовать бульдозеры, как и в предыдущий день. В конце концов было решено полностью уничтожить церковь. <…> Нападавшие полностью разрушили ее, и тутси погибли в ней. Те, кто попытался выйти, были убиты гражданскими, которые использовали традиционное орудие, такое как мачете». Число погибших составило 2 тыс. человек.

Тутси оказали сопротивление также в церкви Шанги на северо-западе префектуры Чьянгугу 29 апреля и в ряде других мест, но в подавляющем большинстве случаев оно носило стихийный характер, и у оборонявшихся отсутствовали какая-либо система командования, разделение функций, планирование. Элементы организации и координации действий обнаруживаются только при обороне церкви в Ньякизу на юге Бутаре, в регионе Бугесера на юго-западе Сельского Кигали и особенно в регионе Бисесеро, расположенном на границе коммун Гишьита и Гисову в Кибуйе.

В Ньякизу укрывшимся в местной церкви тутси утром 15 апреля удалось отбить первую атаку интерахамве, обрушив на них град камней и воспользовавшись удачной позицией (храм находился на возвышенности). Но когда днем нападавшие во главе с бургомистром Ладисласом Нтаганзвой при поддержке жандармов и коммунальных полицейских смогли ворваться в здание, большая группа тутси отступила на самую вершину холма на футбольное поле и вновь попыталась организовать оборону; они отбили штурм, убив двух жандармов и ранив самого бургомистра. Под покровом ночи часть беженцев сумела уйти с холма, разделившись на отряды, которые отступали в разное время и в разных направлениях, чтобы повысить свои шансы на спасение.

В Бугесере, рассказывает один из уцелевших тутси, «церкви, школы и ближайшие болота стали нашей единственной возможностью укрыться, и ко времени, когда они [интерахамве] прибыли, мы, по крайней мере, сумели организоваться в группы, вооруженные копьями, мачете, камнями и стрелами. Как минимум три дня мы смогли отбиваться от них. Однако на четвертый день они явились с противотанковыми ружьями, пулеметами и гранатами. Вот как им удалось убить большую часть тутси» (курсив мой. – И. К.). «Когда нападения, казалось, стали неизбежными, – сообщает другой свидетель, – на <холме> Кинкви организовалась местная самооборона, которая объединяла одновременно и хуту, и тутси. Произошли столкновения между ними и интерахамве. Борьба прекратилась, когда на помощь интерахамве пришли солдаты, а некоторые хуту, правда не все, присоединились к интерахамве».

Однако и в Ньякизу, и в Бугесере сопротивление продолжалось всего несколько дней. Единственный случай относительного длительного активного противостояния тутси геноциду связан с Бисесеро, регионом с холмистым ландшафтом, что весьма облегчало задачу оборонявшихся. Но не менее важным фактором была готовность местных тутси (абасесеро) защищать свою жизнь и имущество, которую питала давняя традиция борьбы с нападениями хуту. Один из уцелевших в Бисесеро рассказывает: «В 1959 г. я был молодым. Мы были уверены, что способны защищаться, чтобы сберечь наших коров. Никто не мог найти способ украсть наш скот или сжечь наши дома. В 1969 г. резня тутси началась снова, но мы сумели прогнать врагов, хотя у них и были ружья. В 1973 г. убийцы вернулись. Они сожгли два дома абасесеро. Мы пришли в ярость и взяли наши копья и камни. Убийцы испугались и оставили нас. Тутси из других областей были убиты, а их дома сожжены. Уцелевшие тутси бежали из страны, но мы все, за исключением нескольких семей, которые ушли в Заир, остались в Бисесеро. Позже мы убили воров, попытавшихся зарезать наших коров. Люди, которые видели, как нам удавалось справиться с любым <нападением>, решили, что мы были очень сильными мужчинами, которых никто не мог победить».

Неудивительно, что абасесеро имели репутацию бесстрашных бойцов. «Несмотря на то, что другие тутси находились <тогда> в состоянии полной паники, – вспоминает участник тех событий, – мы, тутси из Бисесеро, были практически спокойны, потому что считали, что никто не осмелится напасть на нас, зная о нашей силе».

Нападения на тутси в коммуне Гишьита начались 9 апреля. И практически сразу же, 9–10 апреля, абасесеро организовали сопротивление. Аарон Гакоко, один из его руководителей, вспоминает: «Когда окончательно стало ясно, что начался геноцид, мы провели серию собраний, чтобы разработать план, как избежать смерти». Другой руководитель – Симеон Карамага – рассказывает: «Мы решили собраться все вместе на одном холме, и мы ушли туда с нашими детьми, всем нашим имуществом и, конечно, с нашими коровами. На холме Муйира нас было очень много. Поэтому мы собрались, чтобы выбрать предводителей, которые могли бы нас направлять. <Главным> вождем мы хотели иметь такого, который не боялся бы сам, мог бы вдохнуть мужество в других и обладал опытом боевых действий. Мы выбрали Аминадабу Бирару (старшего брата Аарона Гакоко. – И. К.) и дали ему звание “командующий”. Это был мудрый человек моего возраста. Он составил для нас план, позволявший отражать нападения милиции. Он был из числа абасесеро, которые воевали с 1959 г. <…> А меня избрали помощником Бирары. У меня были отряды, которыми я руководил».

Итак, центром сопротивления стал холм Муйира у дороги, разделяющей коммуны Гишьита и Гисову. Этот выбор объяснялся тем, что, по словам одного участника тех событий, «…он [холм] был высоким, и мы могли видеть приближавшихся врагов… Там было много леса и мест, где можно спрятаться». Бирара сформировал несколько отрядов и постарался максимально увеличить их число за счет беженцев. «Во время этих собраний, – свидетельствует Гакоко, – мой брат… убедил нас призвать всех тутси с соседних холмов». Реализовать эту задачу было довольно легко: из-за распространявшейся по стране резни в Бисесеро стекались тутси из соседних районов, видевшие в этом единственную возможность спастись. Немалую роль здесь сыграла и репутация воинственных абасесеро. В Бисесеро бежало большинство тутси из коммун Гишьита и Гисову и значительная часть тутси из коммуны Гитеси; туда также сумели пробраться несколько сот человек с юга из коммуны Рваматаму и с севера из коммуны Мабанза. Количество тутси, собравшихся в Бисесеро, составило не менее 15 тыс.

Первоначально к абасесеро присоединились местные хуту, которые хотели защитить свой регион от насилия. Но в течение первой недели под влиянием официальной пропаганды и под давлением властей они покинули ряды сопротивления. Тогда абасесеро оставили родные деревни и ушли со своими семьями, имуществом (в первую очередь, скотом) на Муйиру и соседние холмы. Брошенные дома интерахамве разграбили, а затем разрушили. Британская журналистка, посетившая Бисесеро 2 июля, писала: «Хижины тутси буквально разобраны на части, кирпич за кирпичом, такова была сила ненависти. Черепица и кухонная посуда разбиты, крыши сожжены, а банановые деревья и побеги сорго вырублены».

Регулярные атаки на холмы, где укрепились тутси, начались уже 10 апреля. Они происходили «…каждый день, но особенно часто в Муйире и Гитве. Нападения начинались около 6 утра и продолжались до 4–5 часов вечера». Руководили местными интерахамве и импузамугамби бизнесмен и глава префектурального отделения КЗР Обед Рузиндана, бургомистр Гишьиты Шарль Сикубвабо (КЗР), бургомистр Гисову Алоис Ндимбати (НРДДР), советник сектора Гишьита Мика Мухимана и директор чайной фабрики в Гисову Альфред Мусема; в ряде операций принимал участие префект Кибуйе Клеман Кайишема. Их, как правило, сопровождали коммунальные полицейские, реже – солдаты и жандармы.

Объектами атак были двенадцать пунктов, где укрепились тутси, прежде всего холмы Муйира, Каронги, Ньирамурего и Гитва. Атака на холм Каронги в один из дней второй половины апреля служит примером тактики, типичной для нападавших. Около 9 часов утра префект Кайишема прибыл к подножью холма с советником коммуны Гитеси, солдатами, жандармами, коммунальными полицейскими, интерахамве и местными жителями хуту. Жандармы и солдаты открыли стрельбу по тутси, находившимся на вершине холма, а интерахамве и местные жители окружили его, чтобы никто не мог скрыться. Кайишема в мегафон подстрекал собравшуюся толпу. Затем он подал сигнал, выстрелив из ружья, и возглавил атаку. Рвение убийц подогревалось обещанием денежной награды, которую они получали, принося удостоверение личности убитого или его голову: инициатором такой практики был, согласно ряду свидетельств, Рузиндана. Порой в течение дня происходило несколько атак. 10 апреля, например, милиция трижды штурмовала холм Муйира, пытаясь воспользоваться моментами, когда тутси собирали и хоронили убитых.

Атаки эти не имели успеха, хотя у оборонявшихся не было огнестрельного оружия. Но его не было и у большинства нападавших. И абасесеро, и атаковавшие пользовались копьями, дубинами и мачете; лишь в редких случаях у последних в руках оказывались мечи, ружья или гранаты. Кроме того, тутси активно использовали в бою камни, которых было немало на вершине холма Муйира. Они также применяли тактику «иди и смешивайся»: оборонявшиеся или бросались на врагов, смешиваясь с ними, или, притворившись мертвыми, внезапно «оживали», когда хуту оказывались рядом, и вступали с ними в контактный бой; такой прием, по словам одного из выживших, «лишал их [нападавших] возможности стрелять в нас, а также позволял нам использовать мачете, как и они». При этом командиры отрядов даже били тех, кто отказывался бежать навстречу атакующему врагу. В обороне участвовали не только мужчины, но также женщины и дети тутси, которые, по свидетельству участника тех событий, «помогали мужчинам, передавая им камни, а иногда и сами вступали в бой, бросая камни в убийц». «Несмотря на их число и оружие, – с гордостью говорит один из выживших, – мы смогли противостоять им и сражаться с ними, и мы часто одерживали над ними верх».

Естественно, что одной из главных проблем для оборонявшихся стала проблема продовольствия. Первоначально тутси питались тем, что они принесли с собой, но затем были вынуждены под покровом темноты совершать рейды на поля крестьян хуту. Нападавшие со своей стороны организовали патрули, «которые ходили ночью, пытаясь найти прятавшихся людей, определяя их присутствие по запаху костров или по их огням».

В конце апреля во время одного из столкновений тутси удалось убить бригадира жандармерии Рвабукумбу и еще четырех жандармов. После этого нападения прекратились, и наступила двухнедельная пауза. Однако организаторы геноцида в префектуре не собирались отступать. Понимая, что тех сил, которые они имели, явно недостаточно, чтобы сломить сопротивление в Бисесеро, они обратились за помощью к властям в Кигали. 3 мая на встрече с премьер-министром в резиденции префекта Кайишема сообщил, что есть серьезная проблема с безопасностью, причиной которой являются мятежники в Бисесеро, и попросил подкреплений. 5 мая префект информировал Министерство внутренних дел о том, что хотя в префектуре в целом с 25 апреля установилось спокойствие (т. е. большинство тутси в Кибуйе к тому времени были убиты), однако сохраняется «небольшой островок мятежа в зоне Бисесеро». Такие призывы о поддержке со стороны центральной власти являются весьма показательным исключением в истории руандийского геноцида, поскольку принцип его децентрализации предполагал, что каждая префектура и коммуна должны самостоятельно решать проблему уничтожения тутси, обращаясь в случае необходимости за поддержкой лишь к префекторальной жандармерии или воинским частям, расквартированным на данной территории.

Местные лидеры, однако, попросили помощи не только у центра, но и у соседних префектур. Так, бургомистр Ндимбати отправил специального эмиссара в Чьянгугу к предводителю интерахамве этой префектуры Джону Юсуфу Муньякази, сообщив, что милиция Бисесеро не в состоянии самостоятельно «выполнить свою работу». Откликнувшись на призыв, интерахамве из других префектур, вооруженные огнестрельным оружием, двинулись в Бисесеро. «Нас убивали, – вспоминает Анастас Муньякабунго, выживший в Бисесеро, – милиционеры из Гисеньи (Рубаву), Рухенгери (Северная провинция), Чьянгугу (Русизи) и Гитарамы (Муханга). Их было много, и мы не могли больше сопротивляться». Ряды убийц пополнили также беженцы хуту из Бурунди.

11 мая Кайишема, Рузиндана и Мухимана приехали в Бисесеро на белой машине. Мухимана заявил в мегафон, что они работают для МКК и что мир восстановлен. Он призвал людей принести раненых и искалеченных в церковь Мубуги, где им дадут одеяла и бобы. Когда беженцы начали выходить из убежищ, Рузиндана открыл стрельбу, убив одну женщину и двух девочек. Тутси поняли, что их обманули.

Решающие события произошли 13–15 мая. 13 мая Кайишема и Рузиндана прибыли к холму Муйира во главе колонны машин, в том числе восьми автобусов, в которых находились солдаты и интерахамве. С ними были бургомистры Ндимбати и Сикубвабо, секторальные советники и Мусема. Префект разделил нападавших на группы, проинструктировал их и дал сигнал к нападению выстрелом из ружья.

Солдаты и интерахамве атаковали холм. Они пели: «Тутси должны быть уничтожены и брошены в лес… не щадите новорожденного, не щадите старика, не щадите старуху. Кагаме уехал из страны, когда был мальчиком»; «Уничтожим их, уничтожим их, мы должны покончить с людьми, которые прячутся в буше. Ищите мужчин повсюду, чтобы никого не осталось». Тутси попытались защищаться камнями, но силы оказались слишком неравными. Нападавшие применили гранаты и сломили сопротивление. «Многочисленные убийцы из <разных> регионов, – рассказывает участник тех событий, – пришли с намерением уничтожить нас. Мы продолжали защищаться, но уже не так, как прежде. Теперь многие погибли. <…> Было нелегко сражаться против людей, у которых были бомбы, гранаты, ружья. Нас одолели. Они пришли к нам, чтобы расправиться с теми, кто еще оставался в живых, используя мачете и дубины с гвоздями».

Тутси обратились в бегство, и на них устроили настоящую охоту, которая продолжалась до наступления ночи. Убийцы не щадили никого. По свидетельству одного из уцелевших, они «протыкали женщин копьями от вагины до головы, говоря: “Попробуй-ка теперь иметь ребенка”». Кайишема лично стрелял по бегущим, поджидая их на дороге у подножья холма. Вечером префект собрал и поблагодарил интерахамве из соседних коммун и префектур, а также Рузиндану за то, что они продемонстрировали такую преданность своему делу. В этот день было убито более 3,6 тыс. тутси. «Немногие из нас, – вспоминает Гакоко, – выжили чудом».

Утром следующего дня Рузиндана и Кайишема снова прибыли к Муйире с толпой интерахамве. Префект обратился к милиционерам из других префектур: «Грязь нужно убрать сегодня, и вы должны закончить свою работу». Затем Рузиндана раздал традиционное оружие и деньги нападавшим, которые разделились на группы, а затем окружили холм и начали истребление тутси. В тот же день Кайишема с интерахамве устроил охоту на абасесеро и беженцев на холме Мпура. Всего 14 мая было убито более 1 тыс. тутси. 15 мая, в последний день операции, погибло еще около 90 человек. Таким образом, общее число убитых за три майских дня составило почти 5,6 тыс. тутси, т. е. более трети тех, кто нашел убежище на холмах Бисесеро.

Сопротивлению был нанесен тяжелый удар. «Мы могли видеть, – вспоминает один из уцелевших, – тела на холмах. Там были люди, которые были почти мертвы, и дети, сосущие груди своих убитых матерей… Мои дочери были убиты. <…> У нас не было никаких мотыг, чтобы выкопать могилу, поэтому мы только положили их на траву». Корреспондент «Le Figaro» Патрик де Сент-Экзюпери, посетивший Бисесеро в конце июня, свидетельствовал: «Действительно, холм был усыпан трупами, буквально усыпан трупами. В небольших ямах, в небольших разломах, под листьями, по краям разломов. Да, там повсюду были трупы». Антрополог Уильям Хаглунд, побывавший в этих местах по поручению Международного трибунала год спустя (в сентябре 1995 г.), писал: «…если смотреть через полевой бинокль или какой-то увеличительный инструмент… на эту сторону холма, там можно увидеть много белых пятен, напоминающих необычные местные грибы, но это скелеты, человеческие черепа, разбросанные повсюду».

Для спасшихся настало тяжелое время. «Вся моя семья, – вспоминает один из них, – была убита тогда, и я оказался единственным уцелевшим <из них>. Немногие выжившие – там оставались одни мертвые тела – бежали и потом рассеялись. Каждый искал место, где мог бы спрятаться. Я также убежал. Я умел хорошо бегать». «Моя одежда, – говорит другой, – была разорвана, а ноги опухли. У меня не было никакой еды. Я пил воду <из реки>, несмотря на то что видел в воде <тела> своих родных. У меня не было выбора».

С середины мая в Бисесеро развернулась охота на тутси, скрывавшихся в тех или иных местах. Как правило, она осуществлялась не в виде масштабных операций с участием сотен человек в определенных пунктах, как это было 13 и 14 мая, а в виде рейдов небольших отрядов интерахамве или военных патрулей по всему региону. Жертвами оказывались в первую очередь старики, женщины и дети, поскольку они не могли быстро передвигаться в столь труднопроходимой местности. Как видим, и здесь больше шансов выжить было у мужчин молодого и среднего возраста.

Хуту действовали с исключительной жестокостью. «Они охотились на нас с собаками. Они убивали матерей, детей, беременных женщин, стариков. Они никого не щадили». Однажды убийцам удалось обнаружить убежище тутси в руднике на холме Ньирамурего – его показал им один местный мальчик хуту, случайно узнавший о нем. Прибывшая туда группа милиционеров во главе с Рузинданой начала вскрывать входы в рудник и убивать тех, кто там прятался. Во время операции Рузиндана оставался на дороге у основания холма, рядом со своей машиной. Когда в руднике нашли двух девушек, Рузиндана приказал привести их к нему. У одной из них, которую звали Беатриса и которой было 16 лет, он разорвал блузку, а затем медленно отрезал у нее с помощью мачете сначала одну, а затем другую грудь, при этом приказав ей смотреть на первую, которая валялась на земле; после этого он вырезал ей желудок, и она умерла. Потом Рузиндана наблюдал, как стоявший рядом интерахамве убил вторую девушку.

Одно из самых ужасных массовых убийств в Бисесеро произошло в месте под названием «пещера» в ячейке Кигарама, где укрывались тутси (более ста человек, в основном старики, женщины и дети). Убийцы, которыми руководили Кайишема, Рузиндана, Сикубвабо и Ндимбати, явились около 9 часов утра; в их числе были жандармы и интерахамве. Они стреляли и бросали гранаты в пещеру, распевая: «Мы собираемся уничтожить их и бросить в яму». Кайишема и Рузиндана давали инструкции нападавшим, по словам свидетеля, «будто мастер, демонстрирующий рабочим, как нужно выполнить работу». Однако гранаты не взорвались. Тогда хуту навалили у входа в пещеру деревья и сухую траву и подожгли их. Когда убийцы ушли, прятавшиеся поблизости тутси разобрали завал, но было уже поздно. Дым убил почти всех, кто находился внутри; выжил только один. Хаглунд, посетивший «пещеру» в сентябре 1995 г., рассказывал: «Я сделал, возможно, 40–50 шагов – приблизительно 10 метров. Она [пещера] становилась постепенно все меньше и меньше и у́же и делала резкие повороты и перепады… <…> …когда я пошел дальше… я увидел <останки> многих людей: мужчин, женщин и детей, выступавшие из грязи, которая покрыла их в сезон дождей, и я насчитал, как минимум, 40 тел в этом месте».

Однако, несмотря на то что сопротивление утратило свой прежний масштаб и организованный характер, оно не прекратилось, хотя абасесеро и изменили свою тактику: по свидетельству Гакоко, когда появлялись убийцы, его отряд делился на мелкие группы, которые сражались с нападавшими чем попало. В одной из стычек в июне погиб руководитель сопротивления Бирара; перед смертью он сумел обезоружить нескольких хуту.

Поскольку проблему полного уничтожения тутси в Бисесеро так и не удалось решить, 2 июня Кайишема написал министру внутренних дел Каремере: «До меня доходят слухи, что будет нападение РПФ на Кибуйе из Ньянзы (Ньябисинду) через Каронги на остров Иджви. В настоящее время имеет место проникновение РПФ в группы беженцев. Имею честь попросить у Вас военного подкрепления, чтобы помочь населению следить за возвышенностями Каронги и чайными плантациями Гисову. Необходимы ружья и боеприпасы для защиты гражданских лиц в Кибуйе. Напоминаю, что в Каронги есть радиостанция, трансформаторная подстанция “Электоргаза”, чайная фабрика Гисову, а также важный военный пункт».

9 июня префект обратился за помощью в Министерство обороны. 10 июня Временное правительство обсудило «проблему иньензи в Бисесеро», но никаких решений принято не было. 12 июня префект послал дополнительную телеграмму в МО, в которой сообщил, что «ради обеспечения безопасности сектора Бисесеро в коммуне Гишьита население региона решило провести зачистку в рамках гражданской обороны» в течение четырех дней с 15 по 18 июня и попросил выделить для этого партию гранат, патронов и пулеметные ленты.

Наконец, на своем заседании 17 июня правительство решило, что, поскольку абасесеро – это «старые феодальные воины-разведчики», поскольку РПФ избрал Бисесеро в качестве «стратегического района» и поскольку оттуда планируется организовать нападение на Гисеньи, необходимо провести «энергичную операцию» не позже 20 июня с участием войск из оперативного сектора Гисеньи. Активным лоббистом этого решения выступил министр информации Нийитегека, уроженец Кибуйе, утверждавший, что в Бисесеро укрепились боевики РПФ, что речь не идет о «бедных беженцах тутси» и что в том районе убивают интерахамве. Срочность операции, очевидно, объяснялась скорым прибытием в префектуру Кибуйе французских подразделений в рамках операции «Бирюза». В тот же день министр внутренних дел приказал командующему ОС Гисеньи оказать помощь жандармерии Кибуйе и местному населению в проведении «операции по зачистке в секторе Бисесеро в коммуне Гишьита, который стал оплотом РПФ» (курсив мой. – И. К.).

«Зачистка» привела к гибели нескольких сотен измученных и голодных тутси. Тем не менее организаторам геноцида в Кибуйе так и не удалось достичь своей цели и уничтожить всех «иньензи». Правда, по данным «African rights», на 26 июня, когда в этой район пришли французы, «в живых оставалось только 2000 изможденных <тутси>». В целом, по подсчетам Филипа Вервимпа, число тутси, убитых в Бисесеро в апреле – июне 1994 г., составило около 13 тыс. Больше половины (52 %) погибших были уроженцами коммуны Гишьита (6,8 тыс.), 28 % – коммуны Гитеси (3,7 тыс.), 10 % – коммуны Гисову (1333), 5 % – коммуны Рваматаму (700) и 3 % – коммуны Мабанза (400). В Бисесеро нашли свою смерть 60 % всех тутси коммуны Гишьита, 44 % тутси Гисову, 34 % тутси Гитеси. Но те, кто был тогда на холмах Бисесеро, проявили подлинный героизм, и поэтому их судьба оказалась отличной от судьбы тутси в других частях Руанды. «Наши действия, – говорит Гакоко, – помогли многим семьям тутси избежать насильственной смерти и пыток, если бы они остались в деревнях». Более месяца они противостояли регулярным нападениям вооруженных интерахамве и местной жандармерии, которые организовывали местные официальные лица и неформальные лидеры. И даже когда с помощью интерахамве со всех концов Руанды властям удалось покончить с их организованной и скоординированной обороной, тутси, оставшиеся в живых, не смирились и продолжали, казалось, безнадежную борьбу, не допустив реализации «окончательного решения». Вот почему Бисесеро стал символом сопротивления тутси в период геноцида 1994 г., а холм, где они сражались и умирали и где ныне создан мемориал, теперь носит имя «Холм сопротивления».