Как было условлено, Ольга Болотова на другой день вернулась к тете, и весть, что она выходит за интересного принца Супрамати, произвела большое волнение между прекрасными амазонками. Немало появилось явных и тайных завистниц.

Царица амазонок с распростертыми объятиями приняла будущего родственника и ради официальной помолвки устроила пышное торжество, свадьбу же назначили через три недели.

В день этого большого вечера утром Нарайяна прибыл с подарками для будущей кузины и передал от Супрамати также футляр с фермуаром из бриллиантов и сапфиров необыкновенной красоты. Этот прямо «царский» подарок, баснословной цены при этом, вызвал бурю восхищения и зависти между подругами Ольги, завтракавшими у нее. Когда утихло первое волнение, внимание дам перешло на Нарайяну, который объявил, что голоден, и тоже уселся за стол. Толпа молоденьких и хорошеньких амазонок окружила его, угощала чаем, пирожками, вареньем и флиртовала.

– Ах, принц! Почему вы также не женитесь? Отчего бы вам не осчастливить какую-нибудь женщину, – убеждала красивая, пикантная и кокетливая брюнетка, бросая на него зажигательный взгляд.

– Я не женюсь именно потому, что не хочу сделать женщину несчастной. Вам известно, mesdames, что я – мотылек, а кто видел когда-нибудь женатого мотылька? Он может жить не иначе, как порхая с цветка на цветок, – отвечал Нарайяна, лукаво улыбаясь.

Все посмеялись, а когда позднее молодые девушки разошлись по своим делам и Нарайяна остался один с Ольгой, он молча наблюдал за нею.

Розовая и сияющая счастьем, она в двадцатый раз перечитывала записку Супрамати, присланную при подарке. Видя ее такой прекрасной, оживленной и счастливой, Нарайяна почувствовал жалость. Скоро огонь мага сожжет этот нежный цветок и прелестная головка поникнет, пораженная смертью.

Он вздохнул, но в эту минуту Ольга сложила письмо и сказала:

– О, как он добр и великодушен, и как я счастлива! Тотчас на губах Нарайяны явилась лукавая усмешка.

– Однако и он на несчастье жаловаться не может, готовясь назвать своей такую красоту и прелесть, а между тем… прекрасная Ольга, не увлекайтесь слишком своими иллюзиями. Несмотря на все свои добродетели и качества, мой милый двоюродный брат имеет один большой недостаток: он – святой. Им можно восхищаться, обожать его, молиться ему, все это он примет благосклонно, но сам любить, как любим мы, грешные, он не умеет, и я предвижу, что вы не одну слезу прольете на алтарь «святого», который не поймет вас.

– Молчите, злюка. Я отлично понимаю, насколько недостойна его, но он будет добр ко мне и я буду около него, а большего я не желаю.

– Ладно, ладно! Скромны женщины бывают только в невестах, – насмешливо заметил Нарайяна.

Ольга покраснела и, нагибаясь к нему, ответила недовольным тоном:

– Да, когда дело касается не магов, а заурядных мужей, вроде вас, например, который обманывает жену, как только она отвернется! Как вы ни красивы, а за вас я ни за что не пошла бы, и, кроме того, потому, что вы «бессмертны». Муж – «бессмертный», по части измен, это несчастие для любящей жены. Я предпочитаю лучше святого.

Нарайяна от души расхохотался.

– Благодарю за откровенность. Однако, будьте осторожны, будущая магиня: ведь вы этак громогласно раскрываете государственные тайны. А теперь помиримся и останемся добрыми друзьями; никто более меня не желает вам счастия с вашим «святым».

Следовавшее время было для молодой девушки действительно счастьем без всякой помехи. Каждый день видела она своего жениха, а его доброта и чудные подарки, осыпать которыми ему доставляло удовольствие, тоже свидетельствовали, казалось, о его чувствах.

Одна капля желчи упала в чашу ее радости. Это была встреча с Хирамом. Тот повстречался, когда она возвращалась после прогулки с Супрамати, и леденящая дрожь пронизала ее тело, при виде его сверкающего взгляда с выражением дикой страсти и непримиримой вражды.

Когда она рассказала Супрамати о своем впечатлении от этой встречи, он посоветовал ей никогда не снимать данный ей талисман и научил, как пользоваться им для защиты в случае, если бы сатанист осмелился открыто напасть на нее.

Молодая девушка успокоилась. Она слепо верила в силу талисмана и уже заметила, что чувства ее непонятным образом развились с тех пор, как она его носила. При приближении к ней разных лиц она ощущала то приятный, то зловонный запах, а по телу проходил ток то теплый, то ледяной. Она заметила также, что приближение Супрамати всегда сопровождалось теплым влиянием, чудным ароматом и гармоничными, похожими на тихое пение, вибрациями.

При встрече же с сатанистом она вздрогнула под исходившим от него ледяным веянием, дыхание ее затруднялось и голова кружилась от резких и несвязных звуков, потрясавших каждый фибр ее существа.

Дней через десять после ее обручения был концерт и прием во дворце амазонок, но Ольга потихоньку ушла к себе. Торжество не привлекало ее, потому что Супрамати не было; он заезжал утром, а вечером его удержало дело. Со времени обручения, если жених отсутствовал, Ольга предпочитала быть одна; все ее существо было так переполнено им, что она избегала толпы и шума.

Во дворце амазонок она занимала помещение из спальни и залы с террасой. Терраса была украшена редкими цветами; высокая золоченая бронзовая решетка, покрытая вьющимися растениями, отделяла ее от сада, а разбросанная в зелени легкая мебель манила к отдыху. Зала с розовой, серебром отделанной мебелью, была изящна и роскошна; розовая лампа заливала сверху мягким полусветом принесенный накануне большой портрет Супрамати. Молодая девушка выпросила у жениха его портрет для того, – говорила она, – чтобы иметь его перед собою и тогда, когда его не было с нею; и тот пообещал прислать портрет, снятый, когда он был много моложе.

Спокойно усевшись в мягком кресле перед портретом, Ольга пристально смотрела на дорогой образ и ей казалось, что прекрасные выразительные черты Супрамати оживлялись, и большие глаза его смотрели на нее точно живые.

Вдруг по комнате пронесся порыв ледяного ветра, от которого Ольга вздрогнула в своем легком вечернем платье с открытой шеей и руками. В то же время раздался треск, сопровождаемый стоном, похожим на отдаленное рычание животного.

Испуганная девушка выпрямилась, ища глазами причину шума, а порывы ледяного ветра все носились по комнате; как вдруг розовая, затканная серебром портьера, отделявшая залу от террасы, откинулась и на пороге появился Хирам.

Он был мертвенно бледен, черты лица искажены, а в черных, горевших, как угли, глазах отражались все его нечистые страсти.

– Что это значит, милостивый государь? Разве вы забыли, что вход в наши частные помещения запрещен мужчинам без разрешения нашей председательницы? – спросила Ольга, смерив его гордым, ледяным, взглядом.

– Я хотел видеть вас, – ответил мрачно Хирам.

– Говорить со мною желающие могут в приемных залах. Здесь вам нечего делать и вы не смеете меня беспокоить. Потрудитесь сейчас же уйти.

Насмешливая и злобная усмешка скривила лицо Хирама.

– Я пришел сюда по праву любви и не уйду, пока мы не объяснимся. Вы знаете, я люблю вас и, пока я жив, вы не будете принадлежать другому. Поэтому я пришел спросить, правда ли то, о чем говорит весь город, будто вы обручились с этим индусским проходимцем, который – не что иное, как жалкий колдун и…

– Довольно! – оборвала его Ольга, вся вспыхнув и делая к нему шаг. – Это невероятная с вашей стороны дерзость. Вы не опекун, не родственник, чтобы являться ко мне с предписаниями и замечаниями. Я вольна выйти за кого хочу. Берегитесь поносить и порочить человека, имеющего власть раздавить вас, как червяка. Да, я – невеста принца Супрамати, которого люблю всей душой и скоро буду его женой; ваша же страсть, наоборот, внушает мне лишь одно отвращение – я ненавижу вас. Понимаете вы?! А теперь, когда вы слышали это от меня самой, ступайте прочь!

Хирам разразился каким-то шипящим смехом.

– В самом деле, вы выгоняете меня, красавица моя, да еще так грубо? Но я, видите ли, еще не считаю себя побежденным и рассчитываю помериться силами с вашим авантюристом. Вот мы

поборемся сперва, а потом увидим, кто выиграет ставку – прекрасную невесту – он или я.

Быстрым движением он выхватил из кармана блестящий шарик и стал вертеть его перед глазами Ольги.

Молодая девушка откинулась назад, точно от удара по голове. Удушливое зловоние, внезапно распространившееся по комнате, душило ее. Однако она не потеряла сознания и, вспомнив вдруг про подарок Супрамати, сорвала с шеи цепочку и подняла руку с таинственным талисманом.

Пурпуровая капелька, заключенная в чаше, тотчас же вспыхнула. Из талисмана посыпался как будто дождь золотистых искр, а комната наполнилась мягким, живительным ароматом.

Хирам зарычал, как бешеный, и стал корчиться под падавшими на него золотистыми каплями, словно этот светлый дождь его жег. Шарик его погас, из него повалил черный дым, а потом он с треском рассыпался на множество черных шариков, которые тоже мгновенно лопались, и из них выскакивали тучи мелких животных: жаб, ящериц, змей, крыс, мышей и т.д. Вся эта нечисть с минуту крутилась в пространстве, потом с криком и писком посыпалась на пол, а затем бросилась на Хирама. С отчаянными криками и угрозами Ольге отбивался Хирам от мерзкой своры, ожесточенно нападавшей на него.

В эту минуту в одном из углов загорелся красный свет, становившийся все ярче; раздался зловещий треск, и на этом огненно-кровавом фоне обрисовалась вдруг приземистая фигура человека в черном с вилами в руке.

Не замечая, по-видимому, Ольги, он поднял свои вилы, начертав ими в воздухе огненный треугольник. В ту же минуту бесовская стая исчезла и Хирам упал; но неизвестный разом принудил его встать. Красный свет затем угас и оба они исчезли на террасе.

Был ли это демон, или просто брат-сатанист высшего разряда, пришедший на помощь председателю ложи Люцифера, молодая девушка не могла дать себе отчета; она была в совершенном изнеможении. Голова ее кружилась, почва, казалось, уплывала из-под ног и, наконец, она потеряла сознание, судорожно прижав к груди талисман-покровитель. Открыв глаза, она увидала себя на постели; падавший с потолка голубоватый свет большой лампы озарял высокую фигуру Супрамати, склонившегося над ней и державшего руку на ее голове.

– О, как было страшно! Хирам хотел убить меня или околдовать! – воскликнула Ольга, стремительно поднимаясь.

– Ба! Ты видишь, что стоило только оказать ему должное сопротивление и он обратился в бегство, – ответил принц с улыбкой. – Поздравляю тебя, милая моя невеста, ты прекрасно оборонялась. Я мог бы, конечно, предупредить нападение этого мерзавца и раньше прийти к тебе на помощь; но мне хотелось, чтобы ты приучилась защищаться самостоятельно, так как нападения Хирама только начинаются. Он не отступит после первого поражения; а ведь ад крайне изобретателен. Теперь успокойся, спи и выпей вот это.

Он подал ей крошечный хрустальный флакон с золотой пробкой, наполненный розоватой жидкостью, и молодая девушка покорно выпила. С минуту еще ощущала она на лбу прикосновение тонких пальцев мага, а затем уснула глубоким, укрепляющим сном.

Наступил чудный теплый осенний вечер; солнце садилось и легкий ветерок с моря навевал приятную прохладу. На террасе виллы, которую за несколько дней перед тем посетили Эбрамар и Дахир, на той же кушетке лежала юная больная. Она была еще бледнее, и ручки ее нервно играли опоясывавшей талию лентой; глубокое волнение, – не то гнетущая тоска, не то отчаяние – отражалось на ее впечатлительном личике. В нескольких шагах от нее сидела старая дама, сухая и строгая; она читала унылым тоном описание какого-то путешествия.

– Вы не слушаете, мисс Эдита; может быть, вы устали? – остановилась вдруг лектриса, и ее тощее лицо отразило плохо скрываемое неудовольствие.

– Да, дорогая мисс Харриет, у меня болит голова и я попробую уснуть: во всяком случае покой и тишина облегчат меня. Подите прогуляться, вы свободны на весь вечер; а если мне что-нибудь понадобится, я позвоню Мэри.

По уходе компаньонки молодая девушка порывисто встала и прошлась несколько раз по террасе, но, видимо утомившись, снова села, закрыла лицо руками, и на тонких пальцах ее сверкнуло несколько слезинок.

Эдита была американка, единственная дочь миллиардера Даниэля Диксона; матери она лишилась вскоре после рождения и выросла на руках гувернанток. Диксон не женился вторично, совершенно поглощенный делами и своим колоссальным богатством, да и ребенком он не имел времени заниматься, хотя очень любил дочь и не жалел денег на ее воспитание и удовольствия. Девочка росла среди царственной роскоши, балованная и обожаемая всеми окружавшими ее; нужна была вся врожденная доброта и чистота Эдиты, чтобы не испортиться обильно расточаемой лестью, при полной к тому же свободе. До пятнадцати лет девушка обладала хорошим здоровьем, хотя была нервна и хрупка, но не в такой степени, чтобы вызывать опасения.

Совершенно внезапно надвинулась на нее какая-то непонятная болезнь; началось медленное, правда, но настойчивое увядание, осложненное сердечными припадками и изнурительным кашлем. Это еще не была чахотка, но – по мнению врачей – должно было окончиться ею, если странная, не поддающаяся никакому лечению болезнь не унесет ее раньше, чем успеет появиться туберкулез. В совершенном отчаянии Диксон советовался со всеми светилами науки, но все усилия были тщетны. Эдита таяла, как воск на солнце, и видно было, что смерть уже наложила свою холодную руку на юную жертву.

Приехав в Европу по делам и особенно для лечения Эдиты, Диксон случайно увидал эту виллу; а так как она очень понравилась молодой девушке, то он поспешил купить ее и подарил дочери.

В это утро приезжал знаменитый врач. Он продолжительно осматривал Эдиту и весело посулил ей скорое выздоровление, но молодая девушка утратила доверие и, пробравшись к окну кабинета отца, подслушала его разговор с доктором.

– Так вы требуете от меня правды, мистер Диксон? В таком случае я обязан сказать вам, что нет ни малейшей надежды спасти вашу дочь. Мы все испробовали, а изнурительная, съедающая ее болезнь не поддается; жизнь угасает в молодом организме с изумляющей нас быстротой, и мы совершенно бессильны. Прибавлю одно, что бесполезно ее мучить лекарствами и разными стеснениями; пусть она делает, что хочет.

– Это невозможно! Должна же наука найти средства вылечить такое юное существо. Я обещаю вам, доктор, миллионы, по числу лет Эдиты, только спасите ее! – в отчаянии вскрикнул банкир.

– Одно только чудо может спасти ее! – грустным, безнадежным тоном ответил доктор.

Услыхав, что говорившие встали, Эдита скрылась. Сердце ее сжалось от боли, и она заперлась в своей комнате.

Значит, она приговорена, должна умереть, если не спасет ее чудо. Умереть?… Нет, нет, она не хотела умирать, никогда жизнь не казалась ей столь прекрасной… А что такое значит – «чудо»?… Что это за странная и таинственная сила, могущая совершить то, чего не способны сделать ни золото, ни наука?

Она читала рассказы о древних чудесах, но не придавала этому никакого значения, потому что не имела в себе веры. Отец ее – атеист и материалист – не верил ни в Бога, ни в черта, поклонялся одному золоту, да и вообще никто не говорил молодой девушке о Боге и о той живительной вере, которая создает связь между Создателем и Его творением. Но теперь страх смерти приковал ее внимание к слову «чудо». А может быть, оно действительно существует? Как, однако, найти эту неведомую силу, как заставить ее действовать?

За обедом она неожиданно спросила мистера Диксона.

– Кто творит чудеса, отец, и каким образом?

Банкир с удивлением и подозрительно взглянул на нее.

– Чудес не существует, дитя мое, это бабьи сказки. В прежние времена, когда люди были невежественны и ограниченны, они везде и во всем видели чудеса, не понимая что «чудо», будучи нарушением законов природы, вещь сама по себе невозможная. Единственный еще чудотворец в наше время – это доллар,

– ответил он с улыбкой.

Такой ответ не удовлетворил Эдиту. Но лихорадочное возбуждение, волновавшее ее с самого утра, вызвало тяжелое сердцебиение; невыразимая тоска овладела ею и у нее выступил ледяной пот. Не смерть ли это идет? А как сыскать «чудо», которое могло бы ее спасти, она не знала…

Мозг ее лихорадочно работал, и вдруг вспомнилась ей старая, набожная и верующая няня, ходившая за ней в детстве. Женщина эта любила и жалела ребенка, у которого так много золота и ничего, что укрепляло бы душу; она же научила девочку: «отец наш, который на небесах», а Эдита не забыла эту молитву и иногда читала ее потихоньку, чтобы ее не подняли на смех. В эту минуту душевной скорби она вспомнила старую Жанну и ее привычку обращаться за советом к Евангелию, которое, по ее уверению, отвечало всегда и на все ее вопросы. Умирая, она оставила свое Евангелие Эдите и та берегла старую книгу, как драгоценное воспоминание о своей няне, которую чрезвычайно любила.

Мэри, пришедшая спросить, не желает ли она лечь, так как было уже поздно, нарушила размышления Эдиты; но она отпустила горничную, сказав, чтобы ее не беспокоили, пока она не позвонит, и приказала только зажечь лампу на ее столе да подать указанную ею шкатулку.

В ней хранилось Евангелие Жанны. Дрожащими руками она открыла книгу и пальцы ее упали на стихи, где говорилось об исцелении слепых:

«Когда же Он пришел в дом, слепцы приступили к Нему. И говорит им Иисус: веруете ли, что Я могу это сделать? Они говорят Ему: верим, Господи! – Тогда Он коснулся глаз их и сказал: по вере вашей да будет вам. И открылись глаза их»…

Бедная Эдита вздрогнула, закрыла глаза и выпустила книгу. Луч света пронизал ее мозг с почти болезненной остротой.

Вот он, путь к чуду – это вера, та великая вера, о которой говорил Иисус. Она одна могла вызвать эту целительную, обновляющую силу, не зависящую ни от золота, ни от науки, но единственно от Небесного Отца, Который дыханием Своим одушевляет те самые создания Свои, что отрицают или поносят Его.

Эдита подняла Евангелие и стала перелистывать. С проснувшейся верой и восторженным умилением прочла она рассказ о последних днях Христа, смерти Его и воскресении. Что-то удивительное совершалось в ее душе, а рассказ евангелиста показался ей знакомым. Невыразимое чувство любви и благодарности к Спасителю наполняло ее душу, и она готова была умереть за Него.

Поцеловав и закрыв книгу, она погасила лампу и погрузилась в свои думы; потом вдруг она опустилась на колени и, скрестив руки, подняла глаза к звездному небу, шепча в порыве восторженной веры:

– Я хочу верить, хочу молиться!

И затем полилась единственная знакомая молитва «Отец наш, Который на небесах».

Слезы катились по ее щекам, сильный жар разливался по телу и явилось непреодолимое желание причаститься. Но как сделать это? Отец будет смеяться над нею и не позволит…

– Милосердный Иисус, помоги мне закрепить мою новую веру божественную Кровию Твоею, – восторженно шептала она.

В эту минуту ей послышались шаги на лестнице. Она вскочила в испуге и широко раскрытыми глазами смотрела на человека, появившегося на террасе.

Взошедшая луна отчетливо освещала высокую стройную фигуру незнакомца в белоснежном плаще. Серебряный крылатый шлем покрывал его голову, а бледное лицо, спокойное и строгое, озаряли большие темные глаза, блеск которых трудно было вынести.

Незнакомец остановился в двух шагах от Эдиты.

– Твой призыв услышан, – произнес он гармоничным, но глуховатым голосом. – Ты примешь Кровь Христа, если доверишься мне и последуешь за мною.

Как очарованная, пристально смотрела на него Эдита и ей казалось, что она никогда не видела такой красоты.

– Ты – посланник небесный, приносящий мне ответ на мой призыв к Богу? – с дрожью спросила она. – Куда должна я следовать за тобою?

Чуть заметная улыбка мелькнула на губах незнакомца. Не отвечая на вопрос, он развернул белый, подобный бывшему на нем, плащ, завернул в него молодую девушку, накинул ей на голову капюшон, взял за руку и повел к лестнице.

Внизу лестницы ожидала их лодка, что-то вроде длинной и узкой гондолы, окрашенной в белый цвет и с фосфорическим блеском; высоко поднятый нос ее украшен был золотой, озаренной светом, чашей. Четыре гребца в белом одеянии, шитом серебром, сидели на веслах.

Словно во сне, вошла Эдита в лодку, незнакомец поместился около нее, и странное судно полетело по волнам.

Сначала они плыли вдоль скалистого берега, потом ладья вошла в глубокую бухту, скользнула в открывшуюся, как по волшебству, расщелину, и по длинным, низким сводчатым коридорам, через небольшое озеро, вошла в другую, длиннее и извилистее первой, галерею и очутилась в высокой, обширной пещере, освещенной неизвестно откуда. В глубине высеченные в скале ступени вели в какую-то галерею с колоннами.

Незнакомец помог Эдите выйти и повел ее в другую круглую, с куполом, пещеру, залитую голубоватым светом; пурпурная завеса, с вышитой на ней золотом огромной лучистой чашей, осененной крестом, скрывала часть этой странной не то церкви, не то часовни.

В нескольких шагах от завесы на земле лежала красная бархатная подушка; незнакомец подвел к ней Эдиту и приказал опуститься на колени.

– Подготовь душу твою к великому моменту восприятия истинной веры и Крови Христовой! – строго сказал он.

Потом он удалился, и голубой свет погас. Одна только золотая чаша сверкала во мраке фосфорическим светом.

Дрожа, как в лихорадке, Эдита стояла на коленях, со сложенными на груди руками и шептала единственную знакомую молитву.

Вдруг завеса раздвинулась, открывая залитое ослепительным светом святилище. Посредине, на нескольких ступенях, возвышался каменный престол и на нем стояла большая золотая чаша, увенчанная крестом и окруженная снопами лучей. Из внутренности чаши выходило волнообразное пламя, то поднимавшееся, то опускавшееся, разбрасывая вокруг себя тысячи искр. Вокруг престола неподвижно стояли двенадцать рыцарей в затканных серебром туниках, крылатых шлемах и с широкими блестящими мечами в руках; между рыцарями находился и тот, который привел сюда Эдиту.

Впереди всех стоял высокого роста старец в белой ризе; на груди его висел золотой нагрудный знак с изображением мистического символа чаши, увенчанной крестом; на голове сияла древняя семизубцовая корона и на каждом зубце блестели лучистые разноцветные драгоценные камни. Строго прекрасное лицо выражало величавый покой, а в больших ясных глазах светилась сила воли и чувствовалась прозорливость, видевшая малейший изгиб человеческой души; на грудь старца спускалась серебристая борода.

С минуту вдумчивый взор почтенного старца покоился на лице Эдиты.

– Твое горячее обращение к Божеству услышано, дочь моя, – сказал он звучным и гармоничным голосом. – Всякая искренняя молитва – вправе быть исполненной; но, прежде чем даровать просимые тобою веру и жизнь, я должен сказать тебе несколько слов.

Ты считаешь себя богатой потому только, что отец твой собрал груды золота? Но из этого золота он создал себе бога и, погрузившись с головой в материю, он заглушил в себе влияние астрального мира, порвав всякую связь между мирами, видимым и невидимым. Ты же приходишь к нам нищая духом, потому что не приобрела ничего из благ духовных, которые только и составляют истинное достояние души. Мир, из которого ты вышла, – хуже ада; там господствуют преступления, пороки и кощунства. Ослепленное гордыней и развратом, человечество беспечно пляшет на вулкане; оно не слышит, что уже раздается гнев Божий. И как жалки будут эти пигмеи, которые не в состоянии предвидеть крушения, когда земля задрожит под их ногами, а накопленное в разваливающихся дворцах золото не спасет их, и почитаемый ими сатана, толкавший их на погибель, не поможет им, потому что и сам-то он – создание Всемогущего.

– Небесный служитель, научи меня стать достойною благости моего Создателя, – шептала взволнованная Эдита. – Никто от роду не учил меня любить Бога и искать путь к Нему; но если ты пожелаешь наставить меня, я откажусь от нечистого золота, которое черствит душу и влечет ее к греху.

Старец подошел, положил руку на ее голову, и Эдита почувствовала тепло, пронизавшее ее существо.

– Тяжелое испытание берешь ты на себя – отказываясь от золота и даруемых им наслаждений, а окружающее тебя общество сделает это испытание еще тяжелее. Потому что для порока нет ничего более ненавистного, как добродетель, ничто не раздражает так эгоиста и развратника, как милосердие и воздержание. Тебя возненавидят и будут душить клеветой, предупреждаю, – потому что не поймут тебя. Ты не боишься открыто напасть на зло? Вера твоя будет ли достаточно тверда, чтобы сделать тебя неуязвимою для направленных в тебя ядовитых стрел и чтобы не слушать ничего, кроме голоса твоей совести, а не лукавых окружающих тебя людей?

Прекрасные глаза Эдиты загорелись восторженной верой.

– Я буду бороться и молиться, чтобы Бог поддержал меня, дал мне силы идти к свету, любить бедных и употреблять золото только на добро, если Господь продлит мою жизнь, потому что наука приговорила меня к смерти.

Старый рыцарь улыбнулся.

– Слепая наука приговорила тебя, а светлая кровь Христа исцелит.

Он сделал знак рукою; молодой рыцарь, приведший Эдиту, подошел к ней, поднял ее и подвел к алтарю, а затем взял на руки и с минуту держал под дождем огненных капель, брызгавших из чаши.

– Прими крещение светом! Да восстановится здоровье твое телесное и душевное, – произнес он звучным голосом.

Эдите казалось, что она точно на костре и с ужасом увидала она, как из ее тела выходили клубы черного дыма. Голова ее кружилась, и она чувствовала, что теряет сознание; но в эту минуту рыцарь поставил ее опять на землю и головокружение прошло.

Тогда к ней подошел седобородый старец. В руке его была небольшая чаша с красной дымящейся влагой, показавшейся ей жидким огнем, и он сказал, приближая чашу к ее устам:

– Вкуси бессмертную жизнь божественной мудрости, вкуси блага небесные, которые сделают тебя способной идти к совершенству. Слепая прежде – прозрей отныне; немощная – стань сильной, чтобы укротить «зверя», который терзает и пожирает твоих братьев. Пей и будь достойна великой выпавшей тебе милости.

Эдита выпила бессознательно и почти тотчас же почувствовала, что но всему телу разливается огненный поток, будто она вся разрывается и разлетается на тысячи атомов; что было потом, она не помнила…

Смутный шум голосов привел ее в сознание. Лежала она на своей кушетке на террасе, бледная и встревоженная. Мэри, горничная, и мисс Харриет стояли над нею, растирая ей виски и ладони.

– Боже мой, Эдита, можно ли быть такой неосторожной, – упрекала компаньонка, как только молодая девушка открыла глаза. – С вашей болезнью и провести всю ночь на балконе?!

Взгляните, платье ваше мокро от росы, а эта глупая Мэри спала, как чурбан, вместо того, чтобы ухаживать и прийти за вами! Что скажет ваш отец, если узнает!

Эдита улыбнулась и выпрямилась.

– Успокойтесь, милая мисс Харриет, и не браните Мэри; это я запретила ей меня тревожить. Отец не узнает ничего, потому что я уже больше не больна. Я отлично спала, а чувствую себя так хорошо и такой сильной, как никогда.

– У вас действительно прекрасный вид, если только яркий румянец ваших щек не вызван лихорадочным жаром, – возразила мисс Харриет, испытующе всматриваясь в нее.

Но Эдита рассмеялась, заявив, что хочет еще спать, так как солнце пока только встает, и побежала в свою комнату, где заперлась.

Бросившись на попавшийся стул, она схватилась руками за голову.

– Во сне ли я видела все это? – шептала она, вздыхая полной грудью.

Обычная тяжесть и боль в сердце исчезли. Тут новое соображение пришло ей в голову и она, подбежав к зеркалу, стала рассматривать себя, пораженная происшедшей переменой.

Куда делась ее болезненная бледность, синеватые тени под глазами и тусклый взгляд? Цвет лица был свежий и розовый, глаза блестели, а ротик, бледный еще накануне, был теперь румяный и радостно улыбался. Юный организм явно дышал жизнью и здоровьем.

Вдруг она вздрогнула, увидав на шее тонкую золотую цепочку, которой раньше не видала. Пораженная, она схватила цепь и вытащила из-за платья большой медальон; в нем заключалась чаша, высеченная из большого алмаза, а внутри блестела красная капелька; вокруг, на золотом обруче, было выгравировано:

«Он напояет жаждущих света. Чудо совершается для верующего и, по вере твоей, ты будешь творить чудеса для смиренных и бедных, а чаша наполнится божественною благодатью».

Дрожа от волнения, любовалась Эдита этой драгоценностью, которая доказывала ей, что события минувшей ночи были не сном, а чудной действительностью.

В порыве благодарности она опустилась на колени, благодаря Бога за свое чудное исцеление; потом она поцеловала медальон и с умилением прошептала:

– Драгоценный дар неизвестного, спасшего меня существа, никогда не расстанусь я с тобою. Мы вместе будем нести по хижинам милость Господню. С этого дня я отказываюсь от суетных удовольствий и собранное моим отцом золото буду употреблять на облегчение скорбей человеческих.

Изумление мистера Диксона за обедом при виде дочери не поддавалось описанию; умирающая накануне, она казалась теперь в цветущем здоровье. Но банкир не верил чудесам и боялся обманчивой реакции, а потому, спустя два дня, на вилле собрались для консультации выдающиеся врачи. И они также с неподдельным изумлением могли удостовериться только, что молодая девушка совершенно исцелилась.

– Удивительное явление произошло с тобою, милое дитя, – сказал банкир, целуя ее.

– Не явление, отец, а чудо. Ведь профессор сказал же тебе, что одно чудо может меня исцелить. Я молилась Богу. – Он исполнил то, чего не могла сделать наука.

Диксон был слишком счастлив видеть свою дочь здоровой, чтобы спорить; он довольствовался тем, что посмеялся, а затем отправился в деловое путешествие, которое откладывал по болезни Эдиты.

Оставшись одна, молодая девушка начала совершенно новую жизнь, очень удивившую ее окружающих. Ее великолепные костюмы не вынимались из шкафов, она стала носить белые пуританской простоты платья, не надевала никаких драгоценных вещей и избегала шумных увеселений. Взамен того она неустанно посещала бедных и больных в окрестностях их виллы и тратила на дела милосердия бывшие в ее распоряжении большие деньги. Общество стало неприятно ей, по-видимому, и она избегала его, мечтая часами на террасе.

Эдита думала о таинственной пещере, где обрела здоровье и где глаза ее прозрели истину, но еще более раздумывала о своем спутнике. Прекрасное лицо его преследовало ее, как небесное видение.

Откуда он явился? Кто он? Как его имя? Часто видела она его во сне, а иногда, особенно после утренней молитвы, ей казалось, что он около нее. Один случай в особенности произвел на нее глубокое впечатление, но и сильно смутил ее.

Неподалеку от виллы жила бедная женщина, вдова погибшего на пожаре рабочего; горе вызвало серьезную болезнь у несчастной; она оправилась и находилась еще в сильной нужде с пятилетней девочкой в то время, как Эдита заинтересовалась ее судьбою и внесла некоторое благосостояние в ее дом. Но вдруг новое несчастье обрушилось на бедную женщину: единственный ребенок ее заболел воспалением легких и болезнь сразу приняла такую форму, что доктор объявил ее смертельной.

Отчаяние бедной матери возбудило в Эдите глубокую жалость.

– Неужели нельзя ничего сделать, доктор? Я заплачу за лечение, сколько бы оно ни стоило, – обратилась она к доктору.

– Только чудо может ее спасти, а если его не произойдет, ребенок не проживет и ночи, – ответил тот, пожимая плечами и прощаясь.

Эдита вздрогнула. Ведь спасло же ее чудо, почему же не могла бы второй раз Божия наука пристыдить слепую науку человеческую.

Она решительно схватила за руку вдову и подвела ее к висевшему на стене Распятию, которое она подарила ей, так как всюду, где она оказывала помощь, Эдита приносила также изображение Спасителя.

– Помолимся, – сказала она, – чтобы милосердный Господь исцелил вашего ребенка. Он истинный врач и сообразно вашей вере исполнит вашу мольбу.

В голосе девушки звучала такая уверенность; что увлеченная ею бедная женщина упала на колени и измученная душа ее вылилась в горячей молитве.

Эдита также молилась, как вдруг звучный голос, однажды уже слышанный ею, но который она узнала бы из тысячи, сказал ей на ухо:

– Возьми медальон и молись.

Эдита достала медальон, сжала его в руке и… о чудо… Через несколько минут в маленькой чашечке вспыхнул огонек, а затем появились три красные капельки, которые Эдита

влила осторожно в полуоткрытый ротик больной. В этот миг ей показалось, что у изголовья появилась высокая фигура таинственного рыцаря. Он улыбнулся ей и приветствовал рукою.

На другой день ребенок выздоровел, но в сердце Эдиты зародилось любопытство, смешанное со страхом. Кто же это странное существо, казавшееся живым человеком? А между тем оно являлось ей, как видение, и говорило, как дух. Но все равно, человек он или ангел, она любила его одного и готова была посвятить жизнь на то, чтобы делать добро во имя его.

Возвращение мистера Диксона вызвало для молодой девушки целый ряд неприятностей и тяжелых сцен с отцом.

В восторге от выздоровления дочери банкир задавал балы и обеды, принимал множество гостей и открыто поощрял двух претендентов, казавшихся серьезно влюбленными в его дочь.

Прежде всего его удивило явное отвращение Эдиты к светским удовольствиям и ее пуританская простота, а потом он даже рассердился, когда до него дошли подозрительные разговоры о ее похождениях. Однажды утром он призвал дочь в свой кабинет и подверг строгому допросу.

– Что значат твои дурачества: бегать нищенски одетой по всем окрестным беднякам и отворачиваться от порядочных людей, бывающих у нас? Знаешь ли ты, что говорят кругом? Что по выздоровлении рассудок твой помутился; твое смешное поведение дает повод к самым неприятным толкам. Пора все это кончить и образумиться.

Эдита была глубоко огорчена. Никогда еще не видала она отца таким сердитым, а между тем она не могла и не хотела отказаться от духовного наслаждения, доставляемого ей посещением бедных и страждущих.

Но когда спустя несколько дней она категорически отказала двоим претендентам, гневу Диксона не было границ и он объявил, что Европа ему достаточно наскучила, а потому он возвращается в Америку в надежде, что на родине, в обычной обстановке, дочь образумится.

– Впрочем, я приму меры к прекращению твоих капризов и компрометирующих тебя фантазий.

Это решение отца было громовым ударом для бедной Эдиты. Ей предстояло покинуть дом, в окрестностях которого должна была находиться таинственная пещера, где разыгрался самый странный случай в ее жизни. А самым тяжелым было то, что океан отделит ее от места, где она увидела то загадочное существо, которое было, может быть, гением сфер, но вместе с тем самым обаятельным человеком из всех виденных ею, и которого она любила всеми силами души.

Ни слезы, ни мольбы остаться не помогли ничему и возбудили только у мистера Диксона подозрение о какой-то тайной причине, а может быть, тайном увлечении его эксцентричной дочери. В назначенный день самолет банкира умчал их в Америку.