Описанный случай произвел на Ольгу глубокое впечатление. По просьбе ее Супрамати объяснил отчасти происшедшее и сообщил о смерти Хирама, не вдаваясь однако в подробности. Ольга живо заинтересовалась оккультным миром и упросила мужа поучать ее, на что тот охотно согласился.

С жаром принялась она за ученье, и по мере того как для нее разъяснялось множество вещей, существования которых она даже не подозревала, Ольга яснее понимала, как тяжело магу соприкосновение с порочным и суетным миром, в котором он жил. Да и сама она становилась с каждым днем восприимчивее к внешним впечатлениям, ощущала тяжелую атмосферу окружавших ее людей, ссоры, интриги, притязания, на которые наталкивалась, и общество опротивело ей. Иногда у нее являлось непреодолимое желание бежать от этого людского стада и укрыться куда-нибудь, где царят мир, тишина и гармония.

Однажды, когда желание это охватило ее сильнее обыкновенного, она стала умолять мужа покинуть Царьград и уехать в индийский дворец, однажды показанный ей, чтобы там отдохнуть в тихой гармонии, составляющей истинное счастье.

Супрамати нежно привлек ее к себе, и в глазах его засветились любовь и грусть; давно уже не волновавшая душу мага тревога проснулась с некоторых пор, как он яснее замечал перемену, происшедшую в молодой жене.

Она еще похорошела и выражение ее одухотворилось, но она была так прозрачна, хрупка и воздушна, что можно было считать наверно недолговечным этот чарующий цветок людской. Да, могучий, исходивший из мага огонь сжигал нежный молодой организм.

Облако грусти омрачило ясный взор Супрамати; но, поборов тотчас же это тягостное волнение, он поцеловал ее и дружески сказал:

– Да, дорогая моя, мы начнем новую жизнь, но только не такую, о какой мечтаешь ты. Наступило время выяснить тебе готовящееся будущее, приближающиеся несчастия и дать понять, что не время теперь отдыхать в созерцательном покое, а что пришел час для работы, великой и трудной работы, к которой я хотел бы привлечь тебя.

Яркая краска покрыла прозрачное личико Ольги.

– Привлечь меня к твоей работе? Разве я достойна и способна для такой чести? – воскликнула она, и восторженная радость сверкнула в ее глазах.

– Каждый из нас будет работать по мере сил, чтобы пробудить людей, погрязших в пороках и нечестии, напомнить им о Боге и попираемых ими законах Его. Скоро настанет страшное время, когда самодовольство человеческое будет сломлено, когда слепцы эти поймут, насколько они ничтожны и бессильны, и содрогнутся под громом гнева Божия.

– Ты полагаешь, что разразятся бедствия, которые предсказывал отец Филарет? – спросила Ольга, бледнея.

– Человечество само вызывает бедствия и катастрофы, пренебрегая всеми законами божественными и человеческими. Попираемые стихии обрушатся на землю и на этих пигмеев, которые дерзнули вызвать эти страшные силы. Земля разверзнется и поглотит горделивых, ураган опустошит поверхность земли, огонь небесный пожжет памятники и имущество тщеславных преступников, а вода затопит все, что устоит до того времени; в ее мстительных волнах погибнут народы, возмутившиеся против своего Создателя, и не поддержат их больше чистые, благотворные силы, управляющие рассвирепевшими стихиями…

Голос Супрамати все возвышался, пристальный и вдохновенный взор его проникал, казалось, в будущее и видел уже страшные катастрофы, о которых он только что говорил.

Ольга дрожала в испуге и не спускала с него глаз, не будучи в силах произнести ни слова. Минуту спустя, маг как бы очнулся от своего видения, взгляд его остановился на молодой жене и, заметив в лице ее томительный ужас, он стремительно нагнулся к ней и ласково сказал:

– Не бойся, дорогая. Нас поддержат и спасут вера и молитва; но земля – не что иное, как покинутая крепость, лишенная духовных и физических сил, которые могли бы защитить ее против надвигающегося хаоса и вторжения духов зла. Итак, следует попытаться собрать остатки гарнизона земли, чтобы защитить, а, может быть, и спасти ее. Сурово наказанная, она, может статься, образумится; а человек, дерзавший отрицать Бога, поклонявшийся своим порокам и чтивший одну материю, запросит пощады…

– Так я должна буду помогать тебе пробуждать человеческую совесть? – тихим голосом спросила Ольга.

– Именно так. Я предполагаю читать лекции и потом открою тайную школу адептов, куда буду принимать людей, расположенных к делу, и посвящу их сообразно с их силами, чтобы подготовить для действия в предстоящее тяжелое время. Ты же будешь принимать у себя женщин, способных тебя понять, будешь говорить им о высшей добродетели, а позднее можешь также проповедовать исправление и раскаяние, хотя бы, например, между амазонками.

Уже успокоенная и сияющая, Ольга бросилась на шею мужа и едва не задушила его.

– Боже, как ты добр и как я благодарна тебе, Супрамати. Я вижу, что миссия эта будет столько же интересна, как и полезна. Но ведь ты дашь мне подробные наставления, не правда ли?

– О, конечно, я дам тебе все необходимые наставления.

Он достал из ящика несколько печатных листов и передал ей.

– Это текст первых речей, которые ты должна будешь говорить; изучи их хорошенько, особенно оттенки голоса. Когда ты будешь декламировать их мне, я дам тебе особые указания; потому что голос – великий пособник, могущий гипнотизировать людей и подчинять себе аудиторию.

Дав еще некоторые объяснения Ольге, которая горела жаждой деятельности, Супрамати оставил ее учить одну из речей, а сам ушел в рабочий кабинет.

Грустный и озабоченный, углубился он в свои мучительные думы. Приближалось время начать общественную миссию, возложенную высшими магами, но она тяготила его. Будучи ученым отшельником, магом, он испытывал глубокое отвращение при необходимости выйти из своей замкнутой жизни и выступить на арене перед невежественной, глупой, глумливой и неверующей публикой. До сих пор он работал только для себя самого, совершенствовал собственное «я», изучал высшую науку для того, чтобы явить собой могущественную силу. В тишине и уединении своего волшебного дворца он учился повелевать стихиями, Управлять силами природы; теперь же ему предстояло научиться управлять толпами и подчинить их себе. Созерцая грозные силы природы и учась бороться с нею, ум его изощрился, а душа приобрела силу и гибкость стали. Предстоявшая же теперь борьба казалась ему унизительной и смешной. Он, маг, посвященный, должен нисходить до грубых неучей, стараться доказывать им факты, ясные, как Божий день, разъяснять законы, которые они не способны постичь, и в результате он все-таки останется в глазах нелепой и злобной толпы обманщиком, чем-то вроде шута горохового, который пробовал злоупотребить их доверием. Над ним будут издеваться и обольют его той грязной ненавистью, которую испытывает низший ко всему, что выше его.

Тем не менее, ему все-таки необходимо действовать, говорить и доказывать этой недоверчивой и недоброжелательной толпе великие явления иного мира, проповедовать веру и покаяние, совершенно противоречащие их вкусам, убеждениям и поступкам. О! Это испытание – самое тяжкое из всех. Супрамати закрыл глаза и тяжело вздохнул.

Легкая гармоничная вибрация и пахнувшая ему в лицо волна теплого, благоухающего ветерка вернули Супрамати к действительности. Он вздрогнул и открыл глаза.

В нескольких шагах от него в сумраке клубилось беловатое облако, затем голубоватый свет разлился по комнате, облако расплылось, сгустилось и вдруг явилась Нара в простой белой развевавшейся тунике. На распущенных волосах был венок из магических синих, как сапфир, цветов, в чашечках которых светилось пламя.

– Супрамати, Супрамати, чего стоит твой венец мага, если ты уже отчаиваешься, не начав даже дела? – послышался любимый голос.

– Жестокая Нара, наконец пришла ты ко мне! – вырвалось у Супрамати.

От радости он вскочил со своего места.

– Могу ли я оставаться вдали от тебя, когда ты страдаешь, когда я вижу, что настал недобрый час борьбы с сомнениями и разочарованием, – ответила Нара, любовно на него глядя. – Мужайся, Супрамати! Ты укротил дракона, ты подчинил себе духов ада и смущаешься перед необходимостью соприкоснуться с людьми. Ведь это же только ларвы, которых надо укротить.

Супрамати схватил ее руки.

– Ты права. Я страдаю и теряю душевную гармонию. Я властвую над существами и стихиями, а во мне самом великая скорбь и отвращение. Ах, Нара, если бы мы могли работать вместе!

И он стремительно привлек ее к себе.

– Ты не знаешь, как мне тяжело сталкиваться с глупой толпой, подвергаться ее насмешкам, проповедовать этим глупцам то, чего они не желают понимать!

Нара тихонько высвободилась и придвинула стул.

– Разве мое присутствие здесь не показывает тебе, что мы постоянно работаем вместе, и что душа моя ощущает каждое движение твоей души. А теперь, Супрамати, сбрось с себя недостойную мага слабость. Разве мы не привыкли бороться с низшими существами? Тебе достаточно убеждения в своем превосходстве, но подумай чуточку и о тех, кого ты покоришь, которые окажутся способными понять тебя и оценить даруемое им тобою благо. Ты – вроде искателя жемчуга, который из глубины океана преступления и мрака извлекает гадкую раковину, в глубине которой скрыта, однако, драгоценная жемчужина – душа, подобная твоей, способная стать носительницей света, поборницей добра. Труд извлечения этой драгоценности из раковины не может и не должен казаться тебе ничтожным. Ты же ведь трудишься уже над подобным делом. Маленькая Ольга также жемчужина, нашедшая своего ювелира, чтобы оправить ее в золото. Но будь уверен, что даже и среди этой развращенной толпы ты откроешь драгоценные, деятельные и готовые к восприятию души, которыми ты будешь когда-нибудь гордиться, подобно тому, как Эбрамар гордится нами.

– Ты права, Нара, это была минута недостойной слабости. Я должен бы знать, что ничто не дается без труда; только улавливать души, может быть, труднее, нежели добиваться венца мага, – возразил Супрамати с оттенком грусти.

Потом, приблизившись к Наре, он сказал, признательно глядя на нее:

– Благодарю, благодарю от всей души за твой приход, верная подруга. В тяжелые минуты помощь твоя всегда поддерживает меня.

– Я с радостью прихожу. Могу ли я быть вдали от тебя, когда ты страдаешь, а я знаю, что присутствие мое восстанавливает твое равновесие. Благодаря Бога, цель эта достигнута, мой маг пришел в себя. А теперь, – продолжала она лукаво, – поди утешь свою жену. Сейчас она хотела войти; но, услыхав мой голос, не могла устоять против соблазна приподнять немного портьеру. При виде меня в ее ревнивом сердечке вспыхнуло подозрение, она считает меня опасной соперницей. Счастливый ребенок, который еще может ревновать, а вот мы, бедные старики, уже более на это не способны.

И Нара залилась серебристым смехом, видимо, забавляясь удивлением Супрамати, сразу возвращенного к действительности.

– А теперь прощай, – продолжала Нара. Она подошла, взяла руками голову Супрамати и запечатлела на его лбу поцелуй.

– Братский поцелуй, – лукаво шепнула она ему на ухо.

В то же мгновенье ее окружило облако голубоватого пара, в котором она как бы растаяла, и по комнате пронесся, как последний прощальный привет, мягкий, гармоничный аккорд.

Несколько минут Супрамати стоял и не мог собрать свои мысли; душу его наполнило глубокое, ясное спокойствие и выражение неизъяснимого счастья озарило его лицо.

– Да, поистине прекрасна эта чистая гармония, позволяющая любить без сомнения и ревности, но бедная Ольга далека от этого… Ее несовершенное сердце волнуется всеми земными страстями и надо идти успокоить ее и утешить.

На самом деле, в душе молодой женщины разыгралась целая буря ревности и отчаяния. Перечитав несколько раз одну из предстоявших ей речей и начав изучать ее, она наткнулась на несколько не совсем понятных мест и решила спросить у мужа объяснения. Но возле двери кабинета она вдруг застыла, как вкопанная.

Гармоничный серебристый голос говорил там на незнакомом ей языке. У Супрамати была женщина! И он отвечает ей на том же языке, а в голосе его слышатся такие глубокие прочувствованные ноты, которых она никогда не слышала, и выражали они несомненно горячую любовь. Сердце Ольги мучительно забилось. С кем говорит он таким образом? Не будучи в силах противиться искушению, она приподняла тихонько портьеру и окаменела.

Около Супрамати стояла женщина истинно небесной красоты. Простая белая туника обрисовывала ее стройные формы, а густые, белокурые, золотистые волосы, шелковистые пряди которых падали почти до земли, окутывали ее, словно блестящей мантией. Голубоватый, светлый свет окружал голову, украшенную удивительными фосфоресцировавшими цветами. Большие темные глаза чаровницы смотрели на Супрамати с выражением любви и его восторженный взор тоже любовно смотрел на незнакомку. И вдруг он привлек ее к себе…

Далее Ольга ничего не видела… Как преследуемая фуриями, бросилась она в свою комнату и, упав на колени возле окна, зарылась лицом в шелковую подушку, лежавшую на подоконнике.

В сердце ее кипел настоящий ураган. Вот действительная царица его сердца: женщина эта, божественной красоты, была равна ему по знанию и гармонии своего существа. Ее он несомненно должен любить совершенно другой любовью, чем спокойная и покровительственная привязанность к ней; да это и естественно. Как дурна и ничтожна должна она была казаться ему рядом с этой магиней, принадлежащей, вероятно, к братству адептов и пришедшей освежить своей беседой и своим присутствием прекрасного и бессмертного, подобно ей, человека, который чувствует себя отшельником или изгнанником между ними, смертными. Да, да, Супрамати должен очень страдать от любви такого ничтожного существа, но как она была тщеславна и слепа, воображая, что может завладеть его сердцем. Нет! Лучше умереть, чем терпеть такое мучение, переносить мысль, что даже такой человек может обманывать, скрыв от нее, что эта чаровница посещает его, а он отдыхает в разговоре с нею после скуки в обществе невежественной и глупой жены.

Слезы душили ее; потом, озаренная новой мыслью, она схватилась руками за голову.

– Как скрыть от него то, что кипело в ней? Не успеет он войти, как уже все прочтет в ее сердце и голове… А если он обидится и, помимо всего, станет еще презирать ее?…

Она не заметила, что портьера уже приподнялась и Супрамати остановился на пороге, смотря на нее весело и снисходительно. Затем он подошел ближе, придвинул стул и сел возле. Совершенно поглощенная бушевавшей в душе бурей, Ольга ничего не видела и не слышала.

Спустя минуту он взял ее руку и сказал дружески, притворяясь, что не знает о том, что ее волнует:

– Боже мой, Ольга, ты, кажется, в отчаянии? Что так огорчает тебя?

При звуке его голоса Ольга стремительно вскочила; в ее прекрасных влажных глазах ясно отражались бурные, волновавшие ее чувства.

– Супрамати, прости… Я отлично знаю, что ты уже прочел все мои гадкие мысли и мне стыдно перед тобою, но я так несчастна. Невыносимо тяжело чувствовать себя недостойной.

Слезы брызнули из ее глаз и она прижалась губами руке мужа, все еще державшего ее руку. Супрамати от души рассмеялся и привлек ее к себе.

– Глупенькая, не стыдно ли быть ревнивой до такой степени, что сердечко твое готово разорваться и ты подозреваешь меня в неверности, в тайных свиданиях. И такое нечистое чувство закрадывается в душу жены мага!

– Супрамати, будь милостив и не отгоняй меня за такие преступные относительно себя мысли. Я хочу побороть это дурное, мучительное чувство, потому что сознаю невозможность соперничества с этой женщиной, прекрасной, как небесное видение. Около нее я – безобразна, как обезьяна, и глупа; я не могу понимать тебя, как поймет она. Но право, тяжело сознавать, что ей принадлежит твоя любовь, а меня ты только терпишь. А я, глупая, надеялась, что, несмотря па мое ничтожество перед тобой, ты все же любишь меня…

Слезы помешали ей продолжать.

– И ты думала правильно,- ответил Супрамати твердо и серьезно.- Да, я люблю тебя за твою кроткую и преданную любовь, и люблю земной любовью; ты для меня как бы отражение далекого прошлого, когда я любил, как простой смертный, и тебе нечего опасаться, что я предпочитаю кого-нибудь тебе. Та, которую ты видела, – Нара, и чистая связь, соединяющая наши души, не имеет ничего общего со страстями земными. Это – испытанная подруга, очень редко посещающая меня и только в такое время, когда видит, что я страдаю перед новым испытанием, вроде предстоящего мне теперь. Нара вовсе не соперница. А что ты ревнива, бедное дитя, это не обижает меня нисколько, это естественное чувство, но и для тебя настанет время, когда любовь ко мне будет ни чем иным, как миром и гармонией. Успокойся же, люби меня без всяких ограничений, потому что и я люблю тебя сильно, а чтобы успокоить тебя совершенно, хочешь, я вызову Нару? Она придет охотно и, как сестра, поцелует тебя. Ольга порывисто обняла шею мужа и прошептала:

– Да, я хочу ее видеть и попросить у нее прощения. Супрамати встал, сделал рукою, на которой носил кольцо Грааля, каббалистический знак и произнес формулу. Из магического камня вырвалась струя такого ослепительного света, что Ольга зажмурилась и почувствовала головокружение. Легкое прикосновение привело ее в себя.

Она увидела Нару, пристально смотревшую на нее и протягивавшую ей руку. С минуту Ольга, как зачарованная, глядела молча. Никогда не видала она такой божественной красоты, и теперь мысль о соперничестве показалась ей совершенно нелепой.

– Простите за мою неблагодарность и дурные мысли, вдвойне недостойные, потому что вы оба добры ко мне, – пробормотала она, опускаясь на колени и прижимая к губам руки Нары.

Та поспешно подняла ее и обняла.

– Мне нечего прощать тебе, милое дитя; напротив, я прошу тебя уделить и мне частицу твоей любви. А его люби всей душой и услаждай ему жизнь среди людей, поддерживая его своей любовью в минуты, когда неблагодарная, враждебная, злая толпа оскорбит его и бросит в него камень за поданный ей хлеб насущный. Тяжело и трудно предстоящее ему дело, а помогать ему исполнить его – дивная миссия, которая должна наполнить твою жизнь. А теперь прощай, милая Ольга, и прими это на память обо мне.

Нара достала из-за пояса пучок магических цветов, подобных бывшим в ее гирлянде, и дала их Ольге. Затем голубоватый пар окружил стройную фигуру магини и она исчезла, точно растаяла в воздухе.

Счастливая и признательная, Ольга рассматривала цветы, а потом положила их в хрустальный ящичек, на мох.

– Это ведь бессмертные цветы, не правда ли? Взгляни, как они сверкают фосфорическим блеском, а чашечки излучают сапфировый свет, – говорила она.

Супрамати достал из шкафа флакон и спрыснул цветы бесцветной жидкостью.

– Теперь они останутся навсегда свежими и никогда не увянут, – прибавил он. – Они переживут тебя, бедное дитя, – подумал он, и сердце его болезненно сжалось. – И ты не ревнуешь больше? – пошутил он.

– Нет, я поняла, что в твоей жизни я – придорожная фиалка, которая должна цвести и благоухать у твоих ног, и довольствуюсь этой ролью, – ответила молодая женщина, грустно глядя на него.

Через несколько недель после описанного случая в большом свете разнеслась пикантная новость: интересный принц Супрамати намеревается делать у себя во дворце сообщения и показывать чудеса индийской магии. Во всех царьградских салонах только и разговору было, что про странную затею принца, которую обсуждали на все лады. Но преобладало мнение, что пресытившийся всеми удовольствиями и не знавший чем заняться миллиардер придумал развлечься ролью оратора; что восхищение его золотом, дворцами и пирами ему наскучило и он жаждет стяжать славу и аплодисменты в качестве артиста-фокусника. Некоторые, правда, зная Супрамати как серьезного и ученого человека, догадывались, что, вероятно, какая-нибудь веская причина побуждала его выступить оратором, но таких рассудительных людей, как всегда, было меньшинство.

Всеобщее любопытство еще усилилось, когда в городе стали известны шедшие во дворце приготовления. Громадная бальная зала первого этажа переделывалась в аудиторию со скамьями для публики, а в столовой устраивались буфеты.

Далее сообщалось, что бесед будет целая серия, что принц сделает предсказания о предстоящих бедствиях и переворотах, покажет волшебное зеркало и материализует духов новым, ему одному известным способом. Но, помимо предстоявшего забавного зрелища, интересно было то, что вход и угощение будут бесплатны. Эта последняя новость накалила публику добела. Билеты брались приступом и толпа вела себя, как дикари, а запоздавшие и не попавшие на собрание были вне себя от бешенства.

Настал, наконец, день лекции, и задолго до назначенного часа дворец наполнился толпой, занимавшей места и с любопытством разглядывавшей буфеты, где Супрамати, зная свою публику, приготовил изысканные угощения, наилучшие вина и сигары, какие подавались только у него одного.

С не меньшим любопытством разглядывалось и убранство залы. В глубине ее на эстраде был устроен грот, освещенный удивительно сильным голубоватым светом; там стояли мраморные стол и стул, и необыкновенный, не виданный до сих пор, инструмент в форме рамы.

Общество было довольно смешанное; очевидно, секретарь принца раздавал билеты без особенного разбора. Однако расфранченные, залитые бриллиантами дамы и элегантные, украшенные орденами кавалеры составляли большинство. В этой нарядной и блестящей великосветской толпе шли оживленные толки, втихомолку злословили и трунили над хозяином, тратившим безумные деньги, чтобы показывать разные нелепости; если, конечно, за этой затеей не кроется какого-нибудь особого плана. И злые глумливые усмешки мелькали на увядших, давно бестрепетных лицах этих представителей всех «изящных» пороков, древних и современных. Мало кому из них приходило в голову, что они получат, может быть, великие откровения и услышат советы громадной важности, которые предостерегут их от неизвестной им опасности; а потому большинство легкомысленно подсмеивалось над наивными простаками, осмелившимися не разделять общего мнения и не понимавшими, что все это «шарлатанство» – не что иное как прихоть пресыщенного богача.

Сигнал к началу положил конец разговорам. Лампы были погашены и теперь лишь голубой, исходивший из грота свет таинственно озарял залу. Нивара поднял в глубине грота голубую с золотой бахромой завесу, и появился Супрамати.

Он был в индусском наряде и белой кисейной чалме, из складок которой над его челом разноцветными огнями сверкала бриллиантовая звезда; на золотой цепи висел большой медальон, усыпанный, вероятно, особенно драгоценными камнями, судя по целым снопам исходивших из них лучей. Прекрасное лицо Супрамати было очень бледно, лишь большие, темные глаза, казалось, жили; но его высокая стройная фигура в белом производила чарующее впечатление на темном сапфировом фоне.

Гром аплодисментов встретил появление принца и вызвал на его лице легкую краску. Ему, магу, стало стыдно принимать, словно какому-нибудь фокуснику, подобные приветствия глупой толпы; но он тотчас же поборол свою слабость. Эти сотни голов, пестревших у его ног, и были той «человеческой гидрой», о которой говорили посвященные и которую ему надлежало победить.

Глубоко прочувствованно, увлекательно звучал его голос и рисовал подавляющую картину нравов настоящего времени, злоупотреблений и преступлений, заражавших воздух и надрывавших жизненные силы планеты. Он объяснял, какое значение имеют чистые силы, излучения добра для обуздания и отражения натиска разъяренных сил хаоса, которые готовы ворваться в жизнь и произвести страшные перевороты. Горячо взывал он к людям, убеждая их обратиться к Богу, молиться, призывать светлые силы, дабы избегнуть тяжкой смерти ввиду того, что организм еще полон жизненности, а трупы их уже станут добычею ларвических духов, жадно стерегущих каждое покидаемое душою тело, чтобы насытиться им…

Упоминание о ларвах вызвало сдержанный смех и в зале замелькали во множестве платки, чтобы заглушить неуместную веселость. Кое-где, впрочем, замечались и озабоченные лица, с серьезным вниманием слушавшие речь.

Супрамати не показывал вида, что замечает производимое его словами впечатление и спокойно перешел к опытам, показывавшим действие порочных флюидов на астральное тело человека.

Антракт был поглощен взятием приступом буфетов и оживленным обменом мыслей. Много забавлялись предвещаемыми наводнениями и еще более смеялись над предложенным для избежания ото всех бедствий лекарством: молиться, уверовать в Бога и вытащить вновь на сцену церковные обряды. Добрейший принц просто-напросто желал бы вернуть мир на несколько веков назад и погрузить его вновь во тьму предрассудков и суеверия; но по счастию, теперь люди не так-то глупы.

Сатанисты, со своей стороны, были обижены дурной аттестацией, которую «этот индус» давал ларвам, – очаровательным и интересным существам, с которыми можно потешаться совсем иначе, чем с простыми смертными.

Тем не менее, каждому любопытно было посмотреть в волшебное зеркало и увидеть в нем свое собственное будущее: судьба планеты их мало занимала.

Вторая часть сообщения, в которой Супрамати делал много любопытных опытов с человеческой аурой и показал видения «иного» мира, очень заняла публику, и только последняя картина своей чрезвычайной реальностью оставила по себе неприятное впечатление.

Выступившим из удивительной рамы черным паром заволокло весь грот, скрыв фигуру мага, и вдруг появился уголок Царьграда. Яркие молнии прорезывали черное небо, порывы ветра потрясали стены и гонимые ураганом косматые серые волны с грохотом затопляли город. Иллюзия была так сильна, что, казалось, вот-вот бурная вода зальет зрителей, и в зале послышались уже крики ужаса. Когда видение исчезло, много дам оказалось в обмороке, у нескольких мужчин с истрепанными нервами был истерический припадок, а другие разразились душу надрывающими рыданиями.

Но с появлением света все успокоилось и осталось только общее восхищение «кинематографическим опытом», никогда не виданным и превзошедшим всякое воображение.

На другой день Нивара сообщил Супрамати, что многие лица просили принять их, чтобы получить некоторые разъяснения по разным вопросам, возбужденным его лекцией; все выражали сильное желание поучиться.

– Просто любопытных я спровадил, но человекам десяти, истинно верующим, назначил день по твоему указанию, учитель.

– Хорошо, Нивара. Когда наберется таких пятьдесят, сообщи мне.

И Супрамати сделал нужное распоряжение для устройства открываемой им «эзотерической школы» и для помещения двух молодых адептов, прибывающих скоро, чтобы помочь ему в преподавании.

Не успел уйти секретарь, как явился Нарайяна, напевая шансонетку и в самом прекрасном расположении духа.

– Знаешь, что я делал? Обратил в свиней с десяток твоих вчерашних слушателей, – самодовольно объявил он. – Ты не веришь? А это правда.

– И тебе не совестно злоупотреблять своими познаниями?

– Ни чуточки. Меня возмутило, что ты метал вчера бисер перед свиньями и проповедовал двуногим скотам. Но вот как было дело. Гуляю я в парке театрального дворца и встречаю компанию молодых людей, смеявшихся над тобою, над предсказанными тобой переворотами и особенно над советами молиться. Каких только глупостей и кощунств они не болтали; но, наконец, один из них заявил, что если ты рассчитываешь на слушателей в храмах и на церковной процессии, то тебе следует, в таком случае, выдрессировать свиней и загонять их на эти церемонии. Я притворился, будто мне нравится их идея, и сказал, что мастер дрессировать животных и, если они хотят отправиться со мною в купленную мною виллу близ дворца артистов, то я покажу им любопытные вещи в этом роде.

Они пошли, и там известным тебе способом я обратил их в свиней, а потом выгнал на улицу. Ты поймешь, что произошло, когда они осознали свое положение. С отчаянным ревом бегали они по улицам, крича человеческими голосами, что принц Нарайяна околдовал их. Собралась, конечно, огромная толпа и сопровождала почтенных животных, со всех ног бежавших по домам.

Но там разыгралась преуморительнейшая сцена этой трагикомедии: домашние не захотели признавать таких странных родственников и, несмотря на крики бедных поросят, их бесцеремонно вышвырнули. Но возбужденная против меня толпа с криками и угрозами бросилась к моему дворцу.

– Боже мой! Можно ли так себя компрометировать, Нарайяна? Надо же, однако, освободить этих несчастных! – воскликнул в негодовании Супрамати.

– Успокойся. Эбрамар уже вернул им их природную красоту, а тебе следовало бы знать, что я никогда не скомпрометирую себя: я приготовил себе неоспоримое alibi. Во время всей этой истории я находился в театре с шестью великосветскими друзьями, удостоверившими это, и завтра во всех газетах появится мое письмо с объяснением, что какой-то негодный обманщик принял мой образ для производства дьявольского превращения, ибо я был в театре, с друзьями, а потому никто не может усомниться в моей честности, – самодовольно закончил Нарайяна.

– Ты раздвоился, плут. А не лучше ли было помочь мне, чем заниматься такими глупостями? – заметил Супрамати, качая головою.

– Помогать в спасении этих скотов? Да их все равно не спасешь…

– Если из ста мы спасем одного, и тогда это стоит труда. Нарайяна скорчил гримасу.

– Если уж ты так желаешь, пожалуй, чтобы доставить тебе удовольствие, я готов помогать. Но что я могу сделать?

– Прежде всего постараться вызвать движение в густой ауре этих людей, чтобы сделать ее более чувствительной и восприимчивой; ты видишь же, какая липкая, сероватая масса окутывает их мозг, мешая ему ощущать чистые токи, препятствуя полету мысли. Окружающая их атмосфера и люди, с которыми они сталкиваются, запечатлели их мозговую ауру узкими материалистическими идеями, убили понятие о Боге. Смутное влечение к чему-то неведомому, существование которого они чувствуют, таится, несомненно, замкнутое в глубине души, но плотная и липкая аура не дает духовной птичке развернуть свои крылья.

Дать слепцам возможность постичь механизм вселенной – вот работа, достойная нас. Почему можем мы провидеть бесконечные горизонты астрального мира, читать сквозь материю тайны творения и скрытые законы?

Потому что мы расширили свое духовное зрение; а между тем оно еще крайне ограничено в сравнении с великими духами, нашими учителями. Сколько же света надлежит нам еще приобрести, прежде чем переступить за грань верховной тайны?

У нас свободный и подчиненный огонь светится сквозь материю и озаряет наш путь в лабиринте тайны творения; у тех же, кого мы хотим спасти, астральная сила замкнута и не в состоянии выступить за обнимающую ее тяжелую атмосферу, мысли становятся узкими, ограниченными, и высшее понимание не может прорваться наружу.

Они не видят могучего тока, яркого астрального света, исходящего от высшего существа, хотя и чувствуют этот поток света и тепла, подобно дождю искр падающий на черноватую массу, мешающую мозгу свободно действовать. Но золотой дождь пронизывает густую атмосферу, проделывает в ней ходы, через которые мало-помалу начинает вырываться астральный свет индивидуума и он становится легче, а мысли гибче. Начинают просыпаться нравственные и научные запросы, восстанавливается обмен, а внутренний свет пробивается наружу и принимается за работу. Недаром старая и мудрая пословица гласит: от столкновения мнений блещет истина.

Ты знаешь, конечно, все это не хуже меня; но я говорю об этом только для того, чтобы придать более отчетливую форму программе твоей работы. Обязанность каждого высшего существа высвобождать эти грубые мозги, под корою коих таится божественное наследие – неразрушимая психическая искра, требующая работы как пищи, чтобы возгореться теплом и силою, разбить узы плоти и получить свободу.

– Да, и первое врожденное усилие разбить материю, преграждающую путь к свободе, будет порывом к Богу. Эта мысль наиболее понятна всякому существу. Ах, чего бы я не дал, чтобы понять загадочный закон, по которому совершенная искра вселяется в низшую материю, чтобы затем снова делаться совершенной путем тысячи страданий, – глухо произнес Нарайяна.

– Мы узнаем это, когда пройдем за огненную ограду, которая скрывает высшую тайну творения; но какой долгий, долгий, почти бесконечный путь предстоит нам еще пройти, – ответил задумчиво Супрамати:

Нарайяна задумался на минуту, глядя в пространство, потом он нервно вздрогнул, и на подвижном лице его мелькнуло выражение разочарования и усталости.

– Да, да. Впереди у нас бесконечный труд и беспредельное время для достижения неведомой цели, а позади головокружительная бездна, уже пройденная нами сквозь три царства, пока мы не сделались тем, что мы теперь из себя представляем, – точно про себя произнес он.

– Да, тяжело восхождение духа от протоплазмы до мага. Но разве нам не помогали, не руководили нами, не поддерживали нас на тернистом пути? А посмотри, чего ты уже достиг.

И Супрамати подвел друга к большому зеркалу.

– Взгляни. В глазах твоих светится великий разум, широкое излучение твоего мозга делает тебя способным постичь величие Творца, своим божественным дыханием создавшего такие прекрасные существа, которые силою притяжения к Нему постепенно перерождаются.

Нарайяна улыбнулся, но взглянув на Супрамати, аура которого блестела, как серебряная, усеянная искрами мантия, он схватил его за руку и крепко пожал ее.

– Я хочу работать, спасибо, брат мой и друг! Ты оказал мне большую услугу, напомнив о моем долге в отношении моих низших братьев; я обязан оказать им то, что мне делали другие.

Супрамати привлек его к себе и дружески поцеловал.

В эту минуту раздался гармоничный аккорд и на мозаичный пол упал луч голубоватого света, в котором оба друга увидали террасу гималайского дворца и стоявшего на ней Эбрамара. Он приветствовал их жестом и улыбкой, приняв издали участие в их разговоре, и посылал теперь им свои астральные флюиды.