На следующий день, приняв ванну, Супрамати почувствовал себя вполне свежим и бодрым, если не считать легкой тяжести, от которой он не мог отделаться с приезда в Царьград. Выходить из дому ему не хотелось, и он провел утро за чтением истории, разыскивая попутно в энциклопедии биографии знаменитых людей, имена которых встречались ему.

Затем он принял отчет управляющего одним из отдаленных поместьев, вручившего ему крупную сумму денег, и наконец занялся туалетом, чтобы быть готовым к приходу приятеля.

Было около трех часов, когда прибыл Нарайяна – свежий, улыбающийся и изящный, как всегда.

– Не рано ли для обеда? – спросил Супрамати.

– Конечно, час для обыкновенного обеда неподходящий. Но так как мы отправимся еще к амазонкам, то доктор, с которым я утром беседовал, предлагает нам dejeuner-dinatoire. Я предупредил его, что ты первый раз в Европе и желаешь изучить последнее слово современного комфорта, и он покажет тебе свой дом.

Теперь Нарайяна приехал в экипаже вроде того, какой достали и Супрамати с пристани, и через полчаса автомобиль остановился у большого дома в двенадцать этажей.

Это был настоящий дворец, построенный в странном и не особенно изящном архитектурном стиле последнего времени. На каждом этаже были широкие балконы с цветами и резными перилами, и почти у всякого было прикреплено по воздушному экипажу.

– Почему не приехали мы в самолете? Это было бы удобнее, особенно если доктор живет высоко, – заметил Супрамати.

– Он живет на десятом этаже, и швейцар поднимет нас; но я хотел показать тебе прихожую дома.

– Как! Еще существуют швейцары? – полюбопытствовал Супрамати, смеясь.

– Да, но они очень мало походят на прежних. Это необходимый служащий в каждом доме, очень занятый своей особой. Получает он 15000 руб. жалованья и квартиру; у него четыре помощника, получающих по 6000 руб. жалованья с квартирой, и каждый обслуживает один из входов, которых имеется пять, по это главный.

Разговаривая, они поднялись на ступени крыльца и вошли в прихожую.

Подчиняясь требованиям эпохи, стремившейся во всем к грандиозному, прихожая оказалась обширной залой с эмалированными керамическими колоннами; в центре потолок доходил до вершины дома и кончался стеклянным куполом с разноцветной живописью. В этом словно колодце четыре подъемные машины ходили вверх и вниз, по нигде не было видно, кто бы управлял аппаратом. Высокие с разноцветными стеклами окна освещали залу; два фонтана в мраморных бассейнах веяли приятной прохладой; там и сям, среди цветов и зелени, разбросаны были скамейки и кресла, а на столиках кучами лежали газеты и журналы.

С одной стороны залы, на прилавках и полках, помещались различные съестные припасы: овощи огромных размеров, фрукты, масло, сыры; все было расположено с большим вкусом и аппетитно выглядело в корзинах, убранных зелеными листьями и украшенных вырезанными из бумаги кружевами.

– Это что, рынок? – спросил Супрамати.

– Эти продукты выставляются каждое утро, чтобы жильцы могли воочию убедиться в доброкачественности и свежести припасов и, по желанию, выбирать провизию. А вон там, направо, па эстраде, этот шикарный господин, восседающий за бюро, заваленным счетными книгами и другими бумагами, и есть швейцар, – ответил Нарайяна вполголоса, подходя к эстраде.

Швейцар, увидев их, встал и поклонился.

– Принц желает, вероятно, подняться на десятый этаж, квартира двенадцать? Благоволите пожаловать в машину номер два.

Поблагодарив его, приятели сели в подъемную машину, и Нарайяна нажал пружину. Аппарат быстро полетел вверх и мгновенно остановился, когда привели в движение другой механизм.

Вышли они на маленькой площадке, украшенной цветами и большим зеркалом; тут же находились две двери с фарфоровыми пластинками, обозначавшими имена жильцов.

Нарайяна нажал пластинку; тотчас дверь без шума отворилась, и они очутились в небольшой передней, где в стену был вделан шкаф, закрытый хрустальной дверцей. В этот шкаф посетители спрятали свои плащи, шляпы и трости, и в эту минуту вошел доктор и весело поздоровался с ними.

Это был молодой человек лет тридцати, худой и даже несколько хилый, как большинство населения; но наружность была интеллигентная, приятная и добродушная.

– Здравствуйте, Павел Павлович. Как видите, мы аккуратны; а вот и мой двоюродный брат, принц Супрамати, о котором я вам говорил. Прошу любить да жаловать; но предупреждаю, что он крайне любознателен, скажу даже, жаден на все новое, потому что приехал из старого гималайского дворца, где ревнивая мамаша воспитала его в затворе.

– Хорошая рекомендация! Доктор сочтет меня навязчивым и любопытным дикарем, – возразил Супрамати, усмехаясь. – Должен однако сознаться, что во дворец, где я воспитывался, еще не проникло последнее слово цивилизации и новейшего комфорта, и я желал бы познакомиться с ними для того именно, чтобы ввести у себя все новейшие усовершенствования.

– Я рад показать вам все, что может вас заинтересовать, принц, но боюсь, что скромный комфорт моего уголка не удовлетворит требования человека вашего положения и состояния, – чистосердечно ответил доктор, вводя своих гостей в маленькую, меблированную с большим вкусом залу, к которой прилегал обширный балкон, служивший так же пристанью для самолетов.

– Если не желают видеть балкон, выдвигают эту ширму, – пояснил доктор, нажимая пружинку.

Тотчас из стены выдвинулась перегородка и плотно закрыла балконную дверь так, что стена казалась цельной.

– Вот мой кабинет, но в нем нет решительно ничего интересного, а это спальня, – продолжал хозяин, вводя их в большую, очень светлую комнату с лакированными, блестящими, как атлас, стенами; несколько кресел и диван, обитые кожей, два деревянных туалета с круглыми зеркалами и бесчисленными перламутровыми инкрустированными ящичками для мелких вещиц составляли всю меблировку.

– А где же постели? – полюбопытствовал Супрамати. – У меня они занимают порядочно места.

– Это другое дело. Вы занимаете один целый дворец, а я живу в квартире, где место очень ограничено, – улыбаясь, ответил доктор.

Он тронул доску в стене и мгновенно появилась прекрасная постель с металлической отделкой, покрытая красным шелковым одеялом.

– Взгляни, Супрамати, матрац и подушка из каучука и только покрыты шелковыми наволочками, – заметил Нарайяна.

– О да, пух ценится теперь на вес золота, так как птица стала редкостью, – сказал доктор.

– А вот наше белье, – прибавил он, открывая широкий шкаф, также вделанный в стену.

Там лежало стопками все белье, необходимое в обиходе светского человека. Он достал рубашку, полотенце, носовой платок и дал Супрамати их пощупать.

– Не правда ли, что ткань мягка, тонка и шелковиста, как лучший батист? А между тем, это – просто китайская или японская бумага. Как все удобно и гигиенично! Теперь не стирают белья, как прежде; кто бы это делал? К тому же нет больше прачек, а потому бывшее в употреблении белье просто выбрасывается; жалеть об этом не стоит, потому что тысяча платков, например, стоит десять рублей.

– Отчего же, в таком случае, белье мое и моего кузена из полотна или шелка? – спросил Супрамати.

Доктор улыбнулся.

– Это прихоть миллиардеров, которые только и могут иметь собственные прачечные; обыкновенные смертные носят бумажное белье. Пойдемте, господа, я покажу вам ванную и кухню; а затем пожалуйте кушать.

Ванная была средних размеров комната, которая осветилась, как только отворили дверь; в глубине помещалась низкая фарфоровая ванна и камышовая мебель. Хозяин объяснил, что можно весь день иметь горячую воду, затем показал кухню.

То, что носило такое громкое название, оказалось крошечной комнаткой с электрической печью величиною с чайный поднос.

– Это только для исключительных случаев, если понадобится что-нибудь сварить или согреть ночью; обед же нам подается готовый, – пояснил Павел Павлович.

– О! У нас уже нет громоздкого хозяйства наших предков и жены наши гораздо свободнее; их не злят нечистоплотные и ленивые горничные или пьяные и вороватые кухарки. Все делает-

ся и подается готовое; даже уборка и метение производятся усовершенствованной машиной, которая вбирает, поглощает пыль и немедленно сжигает ее.- Теперь перейдемте в столовую и я прикажу подавать.

Столовая была большая комната с панелями полированного дерева. В ней были два буфета с дорогим серебром и фарфором, а посредине, вокруг пустого пространства, были расставлены стулья; около того, который, очевидно, назначался для хозяина или хозяйки дома, находились две низкие и широкие колонки, окруженные тонкой золоченой решеткой.

Приказание подавать ограничилось нажатием металлической кнопки на одной из колонн.

Пока разговаривали в ожидании обеда, доктор заметил:

– Я часто спрашиваю себя, как наши бедные предки могли жить при таком полном отсутствии комфорта? Например, переезд на квартиру. Ведь это ужасно – перетаскивать все свое имущество из одного дома в другой или, еще ужаснее, – из одного города в другой.

– Так вы никогда не переезжаете? – спросил, улыбаясь, Супрамати.

– Избави Бог делать это так, как делали мои предки. Для меня перемена квартиры не значит ровно ничего; я оставляю здесь все, что вы видите, и получаю там все необходимое. Все находящееся в квартире, – мебель, серебро, посуда, цветы, безделушки и т.д., – все принадлежит этому заведению; я отвечаю только за разбитое и испорченное. И лишь приходится увозить одни не громоздкие вещи, составляющие мою личную собственность. А вот и обед! Звонят!

В полу образовалось широкое отверстие и оттуда поднялся роскошно сервированный стол, украшенный цветами и хрусталем.

Сначала съели суп из зелени с пирожками, после чего доктор поставил грязную посуду на колонну с левой стороны, привел в движение механизм и посуда опустилась, а через правую колонну появилось второе блюдо. Таким образом шло последовательно до десерта из фруктов и шипучего вина.

Во все время обеда, оказавшегося превосходным, играла приятная музыка, но так тихо, что не мешала разговаривать.

По окончании обеда, точно по волшебству, исчез стол. Они перешли в гостиную, сели около открытого балкона, беседовали, попивая кофе, а доктор с Нарайяной закурили сигары.

– Позвольте задать нескромный вопрос, Павел Павлович: сколько стоит вам квартира, включая стол, услуги и т.д.? Ввиду окружающей вас роскоши, я полагаю, что это должно быть очень дорого, – сказал Супрамати.

– Нет, я плачу относительно недорого. Все, что вы видите, стоит мне тридцать тысяч рублей в год, а так как мой годовой заработок равняется шестьдесят тысяч рублей, то, значит, половина остается мне на остальные нужды и удовольствия.

– У вас большая практика?

– Да, если хотите. Я врач общества этого дома, который невелик и вмещает всего три тысячи жильцов. Другие дома имеют по пятнадцать и двадцать тысяч человек. Но порядок, установленный в таких учреждениях, везде одинаков; у каждого – свои врачи, аптекари, дантисты, механики и т.д., которые связаны с заведениями пожизненными или продолжительными контрактами. Здесь нас три врача, и я обязан во всякое время дня и ночи быть в распоряжения жильцов четырех этажей, находящихся в моем заведении.

В этом отношении мы также гораздо счастливее наших коллег прошлых веков, которые должны были охотиться за пациентами; причем один утопал в золоте, другой умирал с голода. В настоящее время, завися от случайности клиентуры, никто не мог бы существовать; каждый находит прочное положение, обеспечивающее ему известное довольство. Конечно, есть разница в заработке врача, так, заведения второго и третьего класса платят меньше, но все-таки это верный доход.

Да, я забыл сказать, что обед мой рассчитан на троих: на меня, мою жену и дочь. Хотя жена моя в настоящее время отсутствует, а дочь гостит у бабушки, мне подают все-таки на троих, и я могу приглашать друзей. Если я приглашу больше гостей, то платить должен отдельно.

Когда доктор сказал о жене, Супрамати с любопытством, пристально посмотрел на него. Он знал от Нарайяны, что дама была в супружеском отпуску с возлюбленным. Но напрасно он искал на лице своего амфитриона и даже в его мыслях, которые читал,

хотя бы тень грусти, ревности, нравственного страдания. По веселому лицу доктора разлито было самое благодушное спокойствие, а мысли его отражали только жадное любопытство, которое внушала ему личность Супрамати. Доктор инстинктивно чуял в своем госте что-то необыкновенное.

– У нас, в Индии, люди еще очень консервативны; я убеждаюсь в этом каждую минуту. Действительно, мы отстали, по крайней мере, на столетие, – заметил Супрамати, улыбаясь. – Рискуя, что вы примете меня, дорогой Павел Павлович, за выходца из прошлого века, я позволю себе задать вам еще несколько вопросов ввиду того, что я намереваюсь употребить свое очень значительное состояние на нововведения по последним данным европейской цивилизации.

– Пожалуйста, ваша светлость, спрашивайте; я буду счастлив разъяснить все вас интересующее.

– Благодарю. Я именно желал бы осведомиться насчет медицины, устройства больниц, борьбы с эпидемиями, со смертностью и т.д. Я знаю, что в медицине произошел огромный переворот, что прежние эпидемии уступили место другим, но все мои сведения крайне поверхностны.

– Это понятно, князь. Вы еще слишком молоды для того, чтобы приобрести познания по специальным отраслям науки. Я постараюсь ответить на ваши вопросы по порядку. Итак, прежде всего о медицине. Она развилась и изменилась, что было необходимо, потому что само человечество страшно изменилось, и люди мало походят на прежних, насколько я могу судить по нашей литературе. Если вы, принц, изучали историю минувших веков с этой именно точки зрения, то…

– Как же, – перебил Супрамати, – я забыл сказать вам, что у меня страсть к археологии, и я так ушел в прошлое, что даже чувствую себя в настоящем не на месте.

– В этом случае я вполне вам сочувствую. Я тоже очень люблю рыться в прошлом, читать старые медицинские сочинения, сравнивать прежние нравы с нынешними и подчас – он вздохнул – мне кажется, что, несмотря на их более тяжелую, бедную, лишенную комфорта жизнь, минувшие поколения были счастливее нас.

Впрочем, это все грезы мечтателя. Конечно, и в нашей современной действительности достаточно прекрасного и хорошего, чтобы не сожалеть о прошлом. Но возвращаюсь к вопросу.

Настоящее наше поколение малосильно, все у нас искусственно, настоящей солнечной теплоты недостает и людям, и растениям. Все эти фрукты, овощи и прочее лишены естественного импульса для произрастания; все растет и зреет при помощи электричества, и организмы наши, пресыщенные электричеством, стали хилы и нервны до чрезвычайности. Нынешняя порода людей нигде словно не находит себе места; лихорадочно возбужденная и в то же время страстная, но утратившая прежнюю мощь, она породила болезни, совершенно неизвестные прошлым векам. Вообще говоря, теперь меньше болезней; холера, чума, дифтерит, инфекционные болезни совершенно исчезли, это правда; наука сумела исследовать и осилить мир бацилл, особенно после полного истребления крыс и мышей к концу XX века. Но взамен их нервные болезни возросли в ужасающих размерах; менингит, например, является ныне бичом человечества и убивает за несколько часов.

Есть еще странная, ужасная и безусловно неизлечимая болезнь св. Эльма. Больной начинает испускать огонь; сначала из концов пальцев, потом изо рта и ноздрей. К такому больному опасно подходить: как это ни странно, но болезнь заразна. Через два-три дня страшных мучений человек умирает; тело кажется нетронутым, по внутренние органы совершенно сожжены.

Увы! Наша анормальная жизнь мстит за себя! Таланты редчают, возбужденный мозг лишь с большим трудом выносит продолжительную и деятельную умственную работу. Рождаемость также уменьшается в тревожных размерах; живут не сердцем уже, а ощущениями; то, что было прежде любовью, обратилось в чувственность. Повторяю, все это отмщает за себя. Леность и слабость объяли род человеческий. Так ученые, слишком усердные работники, нередко впадают в летаргию и только после нескольких месяцев полного отдыха в состоянии приняться за занятия. С другой стороны, есть люди, которые проводят половину жизни в дремоте и прозябают таким образом, не будучи в состоянии очнуться и работать. Для таких есть специальные убежища.

Болезни, будучи менее частыми, стали более сложными; а ввиду происшедших в человеческом организме изменений прежние

методы лечения уже неприменимы! Аллопатические дозы, которые назначали раньше, подействовали бы теперь ошеломляюще и убили бы больного; так что я иногда спрашиваю себя, какими исполинами должны были быть люди еще два, три века назад, не только чтобы глотая не умереть, но даже излечиться такими варварскими средствами.

– Значит, аллопатия теперь не в ходу и, вероятно, воздается честь нашей индийской растительной медицине и магнетизму, – заметил, улыбаясь, Супрамати.

– О! Я полагаю, что никто не лечится более аллопатией. Гомеопатия совершенно заменила ее, лечение магнетизмом – самое действенное; теперешний врач не может получить диплом, не пройдя курс магнетизма и не будучи хорошим магнетизером. Есть и особые магнетизеры-специалисты, обладающие исключительной силой. Те следуют особому режиму и образу жизни в медицинских институтах, откуда эти целители и вызываются в серьезных и опасных случаях.

– Вы сказали, доктор, что рождаемость уменьшается в тревожных размерах? Это объясняет мне, почему на улицах и в садах видно так мало детей. Печальная перспектива для человечества! – заметил Супрамати.

– Увы! Будущее представляется мне не только печальным, но зловещим, – возразил доктор со вздохом. – Статистикой доказан непреложный факт, что смертность превышает рождаемость; поэтому государство стремится блюсти подрастающее поколение и охраняет его от возможных случайностей. Вследствие этого дети с самого рождения помещаются в специальные заведения.

– Это некоторое насилие относительно родителей! – заметил Супрамати.

– Нисколько. Нежным родителям предоставляется свобода оставлять у себя малюток, но они обязаны с шестилетнего возраста посылать их в школу. Школьная карета с особо доверенным лицом приезжает за детьми в девять часов и привозит обратно в пять. Во время рекреаций их водят в санитарный сад, где подается теплое молоко, свежие яйца, фрукты. Тем не менее, многочисленных семей более нет, как и вообще не существует «семьи» в прежнем смысле.

К чему это в конце концов приведет, – один Бог знает, настолько условия жизни становятся тяжелы. В теплых странах, как здесь, например, еще ничего; но на севере, где страшные морозы и не всякий может оттуда бежать, существование становится совершенно анормальным. Несчастные, вынужденные жить в таком климате, подвергаются приступам спячки или оцепенения в такой степени, что часто приходят в себя только через пять, шесть дней, чтобы немного подкормиться; что касается полярных жителей, они совершенно исчезли.

В эту минуту раздался дрожащий и мелодичный звук, но такой громкий, что его слышно было во всей квартире.

Доктор тотчас встал и подошел к большой раме с металлической пластинкой, на которой появились фосфорические знаки.

– Извините, господа, меня зовут к больному, – сказал Павел Павлович, обращаясь к гостям. – Я, право, в отчаянии, но, может быть, вы подождете меня; я поспешу вернуться.

Но гости поблагодарили, сказав, что у них еще визит к амазонкам.

Супрамати пригласил доктора к себе на обед в один из ближайших дней, и они расстались. Доктор побежал к своему балкону, чтобы перелететь на самолете на балкон своего клиента, а приятели пошли к своему экипажу.