После окончания театрального института Сергей был распределен в Витебский драматический театр, считавшийся в ту пору одним из лучших в Беларуси. Но если в нашем театре малый рост Сергея — находка, то в Витебске он стал для него одной из главных преград на пути к большим ролям. Какую роль можно дать артисту с таким ростом? Разве что маленького старичка или ребенка. Но старички редко встречаются в пьесах, поэтому на долю Александрова выпадали в основном травестийные (детские) роли. А потом и таких стало немного, и он в течение нескольких лет выходил на сцену чаще всего только в эпизодах или массовках, что привело в итоге к тому, что Сергей вынужден был покинуть Витебский театр, так и не ставший для него своим. В ту пору Сергей был еще сравнительно стройным и поджарым, поэтому ему с трудом, но удалось переехать в Минск и устроиться в ТЮЗ. В ТЮЗе Александрову доверили играть Миколку-паровоза, и хотя с ролью он справлялся достаточно успешно, исполнял ее не очень долго. Дело в том, что в это время Сергей Георгиевич начал стремительно раздаваться вширь, у него налились плечи, появился животик. А с таким «имиджем» изображать изможденного, замученного жестоким царским режимом мальчика было невозможно, в лучшем случае — Мальчиша-Плохиша. Но исполнитель Плохиша тогда ТЮЗу не требовался, поэтому Сергей вновь оказался не у дел.

Больше театров, куда бы он мог перейти, не нашлось, поэтому ему пришлось вообще уйти из профессии. Несколько лет Сергей проработал в том же ТЮЗе осветителем. Я тоже когда-то был рабочим сцены, поэтому знаю, что это такое, но Сергею было значительно хуже, потому что одно дело — перейти из осветителей в актеры, и совсем другое — из актеров в осветители. У человека в такой ситуации начинают развиваться комплексы, появляются обиды на всех и вся, он становится раздражительным и даже порой озлобленным. А если учесть, что в деятельности рабочих сцены очень мало творчества (наибольшие умственные усилия при их невысокой зарплате требуются для того, чтобы придумать, где раздобыть бутылку), то нетрудно понять, что радости в жизни Сергея почти не осталось. А ведь есть еще семья — жена и дочь (вторая родилась, когда Сергей работал уже в «Христофоре»), тоже требующие внимания и средств, которых катастрофически не хватало. В общем, подводя итог дохристофоровскому периоду театральной жизни Сергея Александрова, можно кратко выразить его так: счастья мало, а перспектив — еще меньше. И вот тут, как вы уже догадались, вмешался Его Величество Счастливый Случай.

Однажды мы ехали с Сергеем в одном переполненном троллейбусе, поток пассажиров вынес его к тому месту, где стоял я, потом мы были припечатаны соседями друг к другу, узнали друг друга (мы были раньше знакомы, ведь Сергей учился на курс старше меня) и, так как ехать было достаточно далеко, разговорились. Он рассказал мне о своей судьбе, я — о работе в «Христофоре». Мой рассказ его заинтересовал, поэтому я предложил Сергею прийти к нам и «попробоваться». Через пару дней он пришел в «Христофор», но как раз после окончания спектакля, из-за чего смотрели его только Перцов, Лесной и я, а остальные в это время убирали декорации и аппаратуру. Показ проходил нервно и не очень удачно. Александров продемонстрировал пантомимический номер про борца Бамбулу, который «поднимает три венских стула и мокрое полотенце», потом еще что-то, но все это не производило должного впечатления, тем более что пантомима никогда не была его коньком, а юмором Сергей раньше просто не занимался. Не знаю, что было бы дальше, но тут сыграла свою роль интуиция Перцова, его умение видеть «наших» актеров. Ему очень понравились фактура Александрова и его страстное желание работать. И Перцов, как всегда в таких случаях, не ошибся. Сергей очень легко и быстро влился в коллектив театра, нашел в нем, как сейчас говорят, свою нишу. Прежде всего, к нему перешли все женские роли, здесь он оказался вне конкуренции. А как ему удавались образы тупых солдафонов, чинуш и милиционеров! Все свои комплексы и недостатки он так здорово использовал в работе, что они превращались в достоинства и позволяли расцвечивать роли новыми необычными красками. У него появилась масса поклонников, и не только в Минске, его узнавали, дарили цветы. Однажды на гастролях в Евпатории, когда он с блеском несколько вечеров подряд выступил в женских ролях, к нему пришла делегация местных гомосексуалистов и пригласила на свою «тусовку». Он поблагодарил за приглашение, но, конечно, не пошел, что не избавило его, разумеется, от нашего подтрунивания.

В той же Евпатории Сергей попал в еще одну забавную историю.

Как-то мы стояли возле гостиницы и ждали наш автобус, который должен был отвезти нас в другой город Крыма. Рядом крутился маленький мальчик лет девяти-десяти. Вел он себя отвратительно: лез в наши сумки, говорил гадости, дергал за одежду, корчил рожи и даже швырял в нас камни. Чтобы вы могли себе его лучше представить, вспомните героя рассказа О'Генри «Вождь краснокожих» — тот был намного лучше. Проказник довел всех до такого состояния, что один из наших музыкантов, Леонид Клунный, не выдержал и дернул его за ухо. Мальчуган сразу заорал так, будто его убивают. На крик из окна выглянула его мать. Надо отдать ей должное, она самокритично относилась к результатам своей воспитательной деятельности, поэтому встала на нашу сторону и громко начала ругать сына. Он моментально замолчал и покорно слушал ее нотации, ковыряясь в носу. А в это время к нам подошел Сергей Александров, отлучавшийся в ближайшую пивную, чтобы выпить на дорогу бокал понравившегося ему дряннейшего евпаторийского пива. Всей предыстории инцидента он не знал, застал лишь монолог матери, поэтому, дослушав его до конца, Сергей, воодушевленный переливавшимся в животе пивом, назидательно сказал женщине:

— А вот в Японии не только не ругают детей, им даже никогда не говорят слова «нельзя». И, представьте себе, из них вырастают прекрасные люди.

Опешив, мать мальчика уставилась на Александрова удивленными глазами, не зная, что и ответить, зато сын ее, ни слова не говоря, подошел к Сергею и изо всех сил ударил ногой Александрова под зад. Настал черед удивляться Александрову. Пока он приходил в себя, мальчишка успел врезать ему еще раз. Ситуация была настолько комичной, что мы не смогли удержаться от хохота. Все благодушие и желание смотреть на жизнь по-философски из Сергея мгновенно выветрились, и он, преодолев действие пива и забыв свои педагогические теории, с упоением отодрал обидчика за оба уха.

Сергей, как вы уже поняли, очень любил янтарный напиток — пиво, он часто заходил в пивные, там его узнавали и почти всегда пропускали без очереди. Чтобы понять, откуда у него это пристрастие, нужно вернуться на много лет назад, во времена появления Сергея на свет. Отец его работал районным прокурором, по должности обязан был быть атеистом, поэтому не мог, даже если бы и пожелал, крестить своего сына, разве что, пожертвовав должностью. Мать же Сергея высоких постов не занимала, воспитана была в патриархальном духе и очень хотела окрестить ребенка. Дождавшись, когда муж уехал в командировку, она пригласила в дом попа. В тот день крестили нескольких детей, поэтому поп пришел к Александровым, побывав уже в нескольких домах, где его хорошо попотчевали, и был в достаточно «приподнятом» настроении. Он взял Сергея, сделал и сказал все необходимое и окунул малыша в заранее приготовленную бочку. Но бочек-то в комнате стояло две: одна — с водой, а вторая — с пивом, сваренным за день до этого. Сергей так орал, что поп, пытаясь от него побыстрее отделаться, не посмотрел, в какую из бочек он окунает ребенка. А это (не знаю, к счастью или на беду) оказалась бочка с пивом. Вытащив Сергея, поп по запаху понял, что — не из воды, и окунул его еще раз, теперь уже в другую бочку. Но первой все-таки была бочка с пивом, поэтому, видимо, Александров и предпочитал с тех пор всем напиткам пиво. Он легко обходился без водки и вина, но без пива прожить мог не более десяти часов. Много ему было не надо, самое большее — бутылка, но зато после нее Сергей приходил в благодушное настроение, у него развязывался язык и резко активизировалась мыслительная деятельность. Думаю, если бы он только захотел, то мог бы сделать неплохую карьеру в Партии любителей пива.

Характер у Сергея был достаточно сильный, у него обо всем было свое мнение, которое он часто очень страстно отстаивал. В нем довольно крепки белорусские корни, он гордился тем, что в свое время его качал на руках сам Якуб Колас, но, как нам удалось выяснить, недолго, потому что Сергей обмочил великого поэта, и тот вынужден был передать будущего великого артиста его матери. Александров любил белорусскую культуру, интересовался и гордился ею и своей причастностью к ней, с ним интересно было говорить на такие темы, хотя подобные разговоры часто переходили в яростные споры, так как Сергей максималист и не принимал в этих вопросах никакой критики и компромиссов. Кстати, спорить с ним на любые темы было бессмысленно, он все равно выходил победителем, другого он себе позволить не мог. Это присуще всем маленьким мужчинам. Его очень трудно было чем-либо удивить. Когда Сергей впервые в жизни попал за границу, и не в какую-нибудь Польшу или Болгарию, а сразу в настоящую заграницу — в Голландию, где мы были на гастролях, то ходил по улицам и магазинам с таким видом, будто приехал в соседнюю деревню и все это уже тысячу раз видел. Никакие прелести западной жизни не смогли его восхитить или совратить. Правда, на этот раз ларчик открывался довольно просто: у него в кармане было всего 24 доллара, а с такой суммой в магазинах и других соблазняющих заведениях делать было нечего и только оставалось, что бродить с независимым видом по улицам.

В спектакле «Третьим будешь?» проявилось еще одно качество Александрова — он оказался удивительно пластичным. По ходу спектакля Сергею нужно было исполнить партию Ленина в па-де-де из балета «Тучи над Свислочью», и он справился с ней великолепно. Па, которые он выделывал, казались просто невероятными при его комплекции и были по достоинству оценены благодарными зрителями. Ну, представьте себе танцующего Ленина в лосинах…

Сергей всегда был очень начитан, часто поражал нас своей эрудицией, сочинял стихи, и они у него, особенно детские, получались очень неплохо, некоторые были даже опубликованы. Писал наш доморощенный поэт, как и советовали классики, только о том, что хорошо знал и что его волновало. Вот один из образчиков творчества Сергея (разумеется, для взрослых):

Что еще привлекало в Сергее Александрове — это его незащищенность. При всей его кажущейся боевитости, гордости и неприступности он — человек очень легкоранимый и был не приспособлен, как, впрочем, и почти все наши артисты, к нынешней суровой, порой даже жестокой жизни, требующей от человека хватки и умения побороться за себя. Приведу лишь один пример, который многим дал повод обозвать Сергея «растяпой», хотя это еще с какой стороны посмотреть. У него в Борисове жила в трехкомнатной квартире теща. Когда она умерла, умные люди стали советовать Сергею дать кому надо «в лапу», не говорить, что тещи нет в живых, сказать, что просто потерялся паспорт, и попытаться прописаться в квартире самому, иначе она пропадет для него. Но Сергей сделать этого не смог, точнее не захотел, пошел в ЖЭС и сказал, что больше за квартиру платить не будет, так как там никто не живет. В результате, когда он через неделю приехал за вещами, в квартире уже жили новые люди, которые вырвали старые замки и вставили свои. Спасибо еще, что хоть вещи отдали.

В своем доме на улице Бирюзовой, в малюсенькой полуторной квартирке, Сергей создал особый мир, в котором он чувствовал себя, как рыба в воде, он там главенствовал и уверенно вел за собой остальных членов семьи. Сергей не боялся никакой грязной работы ни дома, ни в театре. Когда у нас не было костюмера, Сергей собирал у всех рубашки и костюмы, гладил их (стирали мы сами), пришивал пуговицы и даже чинил.

Была еще одна привлекательная слабость у Сергея Георгиевича — он очень любил делать подарки. Жильцы подъезда, в котором он жил, получали от него подарки почти ко всем праздникам, о которых у нас слышали: День Парижской коммуны, День физкультурника, Новый год по лунному календарю, по старому стилю (не говоря уже об официально признанном), Купалье и многие другие как светские, так и церковные. Понятно, что это заставляло его влезать в долги, из которых он выкарабкивался, делая новые, и так у него происходило постоянно. Но отказаться от своей разорительной, но приносящей радость привычки Сергей не мог — такая уж у него была широкая душа.

Сергей был женат трижды, но, что интересно, каждый раз на одной и той же женщине по имени Люся. Они с Люсей вместе учились, он ухаживал за ней еще в институте. А все разводы у них были «фиктивными», ради улучшения жилищных условий, но в результате из-за феноменальной непрактичности Александровых пользы и выгоды не принесли, и расходы на ЗАГСы оказались напрасными.

Сергей — очень увлекающаяся натура, все его увлечения даже трудно перечислить. Например, он интересовался многими видами лечения, умел, в отличие от других, правильно дышать, вся его семья спала на полу, подстелив лишь легенькие матрасики, а на кровати и на диванах спала их собака Беатриче или гости. Сергей регулярно голодал, ежедневно в любую погоду ходил по часу(!) босиком по улице, в результате чего у него постоянно ноги были в ссадинах, мазуте или порезах от битого стекла. Но он все стоически переносил, оправдывая свою настойчивость тем, что это нужно, мол, для здоровья. И вот так он неделю голодал, терзал себя всевозможными испытаниями, а потом наступало время нашего очередного банкета, на котором выпивается и съедается огромное количество всякой всячины, и все, завоеванное с таким трудом, шло у него насмарку, после чего начинался новый этап борьбы за здоровье. Кстати, к алкоголю у Александрова отношение было тоже своеобразное. Он точно знал свою норму и никогда ее не превышал. Всегда, когда мы собирались за столом, он наливал себе полстакана водки, выпивал его после первого тоста, просил, чтобы ему больше не наливали, потому что все равно не возьмет в рот ни капли, и слово свое держал. Ограничивая себя в выпивке, Сергей зато не знал меры в разговоре. Где бы мы ни находились, он всегда захватывал слово и больше уже не отдавал его, ни под каким предлогом, даже если за столом находились генералы, министры, депутаты и прочие высокопоставленные лица.

Не следует думать, что жизнь Сергея в «Христофоре» текла все время радостно и бесконфликтно. Всякое бывало. Однажды он даже уходил от нас, но через некоторое время вернулся. Мы не стали лезть в бутылку и приняли его обратно. Почему он уходил? Обиделся, решив, что ему незаслуженно дают слишком много второстепенных ролей. Обида была совершенно необоснованной, при распределении ролей мы учитываем не их величину, а возможности исполнителей, стараемся каждому дать такие роли, в которых он мог бы максимально себя проявить и способствовать общему успеху спектакля. Сергей со временем это понял и уже не представлял своей жизни без «Христофора», ведь только у нас он смог раскрыть свои способности, и его талант засверкал всеми гранями. С другой стороны, и для театра большая удача, что у нас был такой артист.

Конечно же, вы спросите, а почему я все время пишу слово «был». Сережа Александров уже не работает в театре?

Те, кто любит «Христофор» и ходит в него постоянно, давно заметили это. На многих представлениях после окончания программы, когда мы раздаем автографы, нас часто спрашивают:

— А где это ваш маленький с усами? Уже не работает? А почему?…

А потому. Буквально через год после выхода первого издания этой книги Сергей Александров уехал на постоянное место жительства… в Израиль. Если бы меня кто-нибудь попросил назвать наиболее вероятную в нашем театре кандидатуру на такой переезд, Александрова я, если бы и упомянул, то, пожалуй, самым последним, даже после себя. Светловолосый, с усами а-ля Мулявин, «шчыры» белорус, ярый националист, вдруг в течение пары месяцев оформил все необходимые документы и расстался с еще недавно так горячо любимой Радзiмай. У нас у всех был самый настоящий шок. Уезжал ведущий артист, на котором держалось пол репертуара… Никто даже не догадывался об этом его решении. Как потом оказалось, его жена Люся давно об этом думала… Почему Александровы решили ехать именно в Израиль? Всех желающих там, как известно, пока не принимают, но Люся нашла среди своих предков евреев, и это дало право ей, а вместе с ней — и всей семье, поселиться на Земле обетованной.

В ОВИРе с Серегой произошел забавный случай. Вместе с ним в комнату чиновницы, принимающей документы, вошли две пожилые еврейки. Как потом оказалось, по фамилиям Филькинштейн и Роберман. По какой-то причине между ними и чиновницей начался спор, перешедший во взаимные оскорбления. Филькинштейн и Роберман обвиняли служащую в антисемитизме, та их, в русофобии и отсутствии каких-то подписей и печатей, доказывающих национальную принадлежность этих женщин.

— Какие печати?! Я чистокровная Филькинштейн, а я чистокровная Роберман, что вы от нас еще хотите?

— Доказательств, что вы еврейки!..

Бюрократический конфликт плавно переходит в международный, крики и оскорбления уже закладывают уши… и в это время чиновница замечает Серегу.

— Ваша фамилия, — кричит она.

— Александров Сергей Георгиевич.

— Еврей?

— Еще какой!

И чиновница, не глядя в Серегины бумаги, где не было и половины положенных штампов и подписей, назло Филькинштейн и Роберман, ставит ему главную для всех советских евреев печать «Выезд разрешается»…

Судя по первому письму, которое мы от него получили, они были в восторге от того, как их приняли. Вот некоторые выдержки из этого письма:

«Шалом, хаверим товим!» — что в переводе означает: «Гамарджоба, генацвале!» А если это уже забыли: «Мир вам, дорогие друзья!»

Во первых строках своего письма хочу рассказать вам о том, как я расставался с одной известной вам «мусульманской» (по мировой геральдике зеленая полоса на флаге означает приверженность исламу) республикой. Жена, обе дочери и собака улетели, а я остался и, как собака, занялся «соуминам», то есть «соуваннем па Минску», чтобы добавить в паспорт еще две печати, которые мне забыли поставить в ОВИРе и из-за которых наши доблестные пограничники меня развернули и не захотели пускать в самолет…

…Ладно, дело прошлое, поставил я эти печати и через два дня тоже улетел. Провожали меня так долго и обильно (жены под боком не было), что я даже не помню, как попал в такси, а из него — в самолет. Проснулся только в аэропорту Бен-Гурион. Почти как Мягков в «Иронии судьбы», правда, не зимой и без веника. В Тель-Авиве меня опять затолкали в такси, уже бесплатное, и отвезли к супружнице. Вот так, в 5 утра, я ввалился к Люське весь в свитере и пиджаке, с 12 тысячами белорусских рублей россыпью (наверно, сдача какая-то) и до безобразия протрезвевший. Было 30° тепла, дул «хамсин» (это ветер такой горячий из пустыни), и начиналось пекло…

…Домик мы сняли для начала небольшой, из трех комнат с мебелью, во дворе у нас 4 пальмы, розы, сливы и курятник с настоящими живыми курами. Город, в котором мы поселились, называется Ашкелон, он мне как-то сразу понравился. Белые дома, широкие улицы, школы и детские сады — куда ни плюнь. Рядом море, пальмы и бесконечные песчаные пляжи. Чтобы было совсем похоже на Рио-де-Жанейро, я решил купить себе белые штаны…

…Конечно, страну я пока воспринимаю, как турист, чисто эмоционально, еще нигде не учился и не работал. Денег, которые нам выдают, хватает на все и даже еще остается. Но так будет только первые полгода, потом придется устраиваться на работу. Неквалифицированной работы — пруд пруди, можно хоть сегодня начинать, а чтобы подтвердить диплом и устроиться по специальности, нужно обязательно выучить язык. Без него здесь никуда — это главная проблема для всех приезжих…

…Жратвы здесь навалом, она очень качественная и дешевая. А еще дешевле — водка, но ее почему-то не пьют. Может, из-за жары — сдохнуть можно. И матом не ругается никто, за 21 день ни разу не слышал. С непривычки даже как-то неуютно себя из-за этого чувствуешь.

… Театра в нашем городе еще нет, но строится огромный культурный центр, наподобие «саркофага» на Октябрьской площади. Приезжие артисты выступают во Дворцах культуры (их два), при мне уже были МХАТ Ефремова, Театр на Таганке и Задорнов. Ожидаются театр им. Маяковского, Гребенщиков с «Аквариумом» и, кажется, Виктюк. По телевизору смотрим ОРТ и РТР. БТ нет, но мы его и в Минске не смотрели…

В местные проблемы я пока не очень вник, больше интересуюсь вашими. Об остальном в следующих письмах.

Всегда ваш — Сергей Александров из «Христофора».

Это было его первое и последнее письмо в «Христофор». Потом мы окольными путями узнали, что он в Израиле копал траншеи, таскал кирпичи и строгал доски. Позже кто-то рассказал, что Серега устроился в какой-то аэропорт таможенником и очень рад этому, так как это государственная должность и ему будет обеспечена приличная пенсия. Правда, на работу ему надо было ездить почти через всю страну, а это несколько часов на автобусе в одну сторону и столько же в другую.

А еще через некоторое время в «Христофор» пришел человек и сообщил страшную весть — Сережа Александров умер. Оказалось, что через год с Люсей они развелись, и он жил один. Что и как получилось, никто не знает, просто Люся как-то решила его навестить, постирать ему что-нибудь, пришла (ключ у нее был), а Серега лежит в своей комнате (как потом выяснилось дня три) уже мертвый…

Вот такие пироги…

Рассказывают, в Большом театре один солист, обладающий от природы большим басом, но имевший серьезные проблемы с музыкальным слухом, никак не мог справиться с песней Варлаама в опере Мусоргского «Борис Годунов». Там между строчками текста звучит семь четвертей оркестровой музыки, буквально так: «Как во городе было во Казани!» (раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь! — играет оркестр), «Грозный царь пировал да веселился!» (оркестр вновь: раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь!), «Он татарей бил нещадно…» ну и так далее. Вот в эти семь четвертей и не мог попасть этот несчастный бас: то раньше начнет, то позже. Дирижер пригрозил: еще раз — и выгонит из спектакля.

Бас побежал к концертмейстеру: помоги, говорит, придумай что-нибудь! Тот поморщился: «Сто раз уже репетировали, какой же ты мудила! Ну ладно, давай так сделаем. Тебе надо про себя пропевать какую-нибудь фразу, которая бы точно укладывалась в эти семь четвертей. Ну, вот хоть эту: «Ка-кой-же-я — му-ди-ла!»».

Стали пробовать: «Как во городе было во Казани! (ка-кой-же-я — му-ди-ла!) Грозный царь пировал да веселился! (ка-кой-же-я — му-ди-ла!) Он татарей…» Классно получилось! Раз десять пропели, и бас, гордый и во всеоружии, отправился на спектакль. Дошел до злополучного номера. Спел первую строчку, пропел про себя неприличную фразу, уверенно начал: «Грозный царь…» — дирижер с бешеными глазами показывает палец: мол, опять вступил на одну четверть раньше. Со следующей фразой тоже самое. Словом, совсем облажался: кончил петь — оркестр еще играет… Уйдя со сцены, с криком: «Убью!» бросился искать концертмейстера. Тот только руками развел: «Ну, ведь десять раз репетировали! Ну, давай еще раз: как ты пел?» «Как во городе было во Казани, — стал загибать пальцы бас, — ка-кой-же-я — му-дак!..»