Полиции был отлично известен Чарли Малливер, но она не подозревала о том, о чем прекрасно был осведомлен Бенсон: Малливер был убийцей.

Конечно, не тот тип душегуба, каким являлся Бенсон, поскольку он ещё сохранил где-то в глубинах своей души нерастраченные чувства жалости к себе подобным, что само по себе могло показаться поразительным в той особой среде, где он вращался.

Но… случилось так, что Малливер прикончил свою жену.

Дело произошло тому уже лет пять. Миссис Малливер помогала супругу содержать отель и специально занималась его спальной частью, отведенной женщинам, в то время, как Чарли присматривал за мужской половиной. Нельзя сказать, чтобы миссис Малливер отличалась очень суровой нравственностью, и она оделяла своими прелестями клиентов-мужчин с известной долей либерализма. А потом разразилась драма, и Чарли прибил её в пылу драки. В тот день он был сильно под мухой и вообще-то хотел ограничиться солидной взбучкой… Но результат был поистине катастрофический! Чарли теперь попросту грозило пожизненное заключение.

Бенсон оказался единственным свидетелем преступления и охотно помог виновнику сбросить труп в Темзу. Полиция, знавшая о весьма фривольных нравах миссис Малливер, не очень удивилась, обнаружив сию откровенно жуткую находку. Ясное дело, допросили мужа, но Бенсон оформил тому столь безупречное, хитроумное и правдоподобное алиби, что полиция заглотала его с закрытыми глазами.

Малливер, таким образом, овдовел и пять лет провел спокойно, во всяком случае никто его в связи с этим случаем не беспокоил. Но он постоянно помнил, что в один прекрасный день Бенсон явится и потребует от него какую-нибудь услугу в обмен на свое молчание. Что за услугу? Возможно, даже совершить преступление? Какое это имело значение, главное, чтобы не всплыло это давнишнее убийство, а тем самым Малливер отдаст свой должок Бенсону, причем раз и навсегда купит его молчание!

У Малливера, как видно, выбора не было.

Если бы можно было позабыть об… этом печальном происшествии с женой, то Чарли Малливера нельзя было бы считать убийцей в общепринятом смысле этого слова, хотя в основном и не потому, что он уж так ненавидел саму эту форму насилия, сколько страшился его последствий. Эта его осторожность в целом помогала ему в делах: преступный мир доверял ему, а полиция просто терпела.

В конечном счете это естественное великодушие и известная щедрость вполне могли быть всего-навсего чем-то вроде неосознанной реакции или разновидностью расчета на то, что доброта в итоге могла оказаться "прибыльным делом". Чарли, однако, был свидетелем такого числа злодеяний, стольких нарушений законности, что взволновать его чем-либо было уже не так просто. Бродяги, пьяницы, моряки, черные, желтые, метисы и белые всех национальностей — сколько же сотен их прошло перед ним в грязных номерах его «ночлежки». И немало их было с разрисованными бритвами и ножами бандитскими рожами и даже подпорченными… серной кислотой! Что касается всякого рода шрамов, то они мельками перед ним каждый день, и это уже никак не удивляло его. Поэтому он и не увидел ничего особенного в идее побрызгать на Смолла серной кислотой, используя юного дурачка Саймона. Он знал их дюжинами, людей, на которых покушались серной кислотой, и они от этого жили ничуть не хуже прежнего! И в конечном счете он ведь должен был заплатить должок Бенсону, верно? Он сам сделал первый шаг на этом пути, когда, проявив инициативу, позвонил дружку Руби, сказав тому по получении известия о побеге её мужа из тюрьмы: "Предпочитаете розы или лилии?" Ну и покатится Бенсон со смеху, едва узнает о его выходке.

Но Малливер был достаточно хитер, чтобы не входить для свершения затеянного в прямой контакт с Саймоном-дурачком. И тот, следовательно, в самом худшем случае мог вывести полицию на второго пособника, который в данный момент находился вне поле досягаемости, спокойно плывя на пароходе в Австралию. Стало быть, с этой стороны Малливеру опасаться было нечего. Единственное, что могло как-то подпортить ему жизнь, — это указание дать прибежище молодому Сиду, но его он получил непосредственно от самого Бенсона и даже не минуты не помышлял как-то уклониться от его исполнения. Насчет всякого рода тайников он был большой дока, зная их, по меньшей мере, с добрую дюжину. Но он счел, что в наибольшей безопасности ребенок будет у него в отеле, в одном из небольших частных кабинетиков, что были зарезервированы для особо уважаемой клиентуры. Молодой Сид, впрочем, держался вполне классно, когда узнал, что Малливер действовал по указанию его отца.

Ибо голова у парнишки была забита лишь одной идеей: увидеть Бенсона.

И юный Бенсон встретился с отцом, которого он не видел четыре года, как раз в то утро, пять дней спустя после побега заключенных из Милуэйз, когда поймали Джинго Смита, в те славные для Гидеона минуты, когда он прослыл человеком дня, героем, о котором говорил взахлеб весь Лондон.

Бенсон сильно похудел, и его лицо, частично скрытое бородой, имело злобный и свирепый вид. Он прибыл в Лондон накануне ночью вместе с Тисдейлом, протрясясь до столицы в кузове огромного грузовика, который вели его бирмингемские покровители. Они не стали останавливаться в отеле Малливера, а спрятались в складе, недалеко от того места, где Джинго бесславно закончил свою карьеру пиротехника.

В то же время их логово находилось достаточно близко от отеля Малливера, чтобы они по крышам могли легко туда проникать, пополняя запасы провизии, а затем незаметно уходить к себе в пристанище при малейшем подозрении на то, что полиция вышла на их след. Лачуга Чарли была днем обычно свободна, и в ней оставался лишь её владелец да старая грязнуля-прислуга, занимавшаяся уборкой помещений. Итак, Чарли дождался ухода своего последнего клиента, а затем поднялся в комнатку молодого Сида, чтобы в духе деланной приветливости предложить тому:

— Тебя хочет видеть отец, Сид. Так что потопали.

Бенсон-подросток, совсем сбитый с толку, стоял на пороге мрачной конуры, где расположился его отец. Ребенок ещё не осознавал, что перед ним, во плоти и крови, тот самый отец, встречи с которым он так ожидал! Малливер, слегка подтолкнув его в комнату, незаметно удалился, прикрыв дверь. Но продолжал все же держаться достаточно близко, чтобы в случае чего успеть подать сигнал тревоги.

Юный Сид в сущности жил в мечтах, точнее каждый раз заново переживал тот трепетный для него момент, когда он увидел в течение нескольких минут на телеэкране изображение своего отца. Для него мало что значали эта щетинистая борода, опавшие черты лица, некрасивые складки в уголках рта! Сид весь потянулся только к одному, что так влекло его: эти бледно-голубые глаза, которые как-то странно неподвижно следили за ним. Блестящие, чудесные, впрочем, глаза, выделявшиеся на лице с массивной челюстью и носом с горбинкой, которое имело свою притягательность, свойственную особой красоте некоторых морских пиратов!

Молодой Сид, сначала парализованный этой неожиданной встречей, вдруг ощутил, как в нем поднялось волнительное чувство.

У Бенсона все происходило иначе. И в то же время он впервые почувствовал забавное ощущение гордости и удовлетворения при виде сына, который обещал в будущем быть достойным своего отца. Породистого пса видно сразу. Сомнений не было: перед ним была его плоть от плоти, в его жилах текла его собственная кровь!

— Ну что, сынок, — произнес Бенсон, приподняв сжатым кулаком подбородок своего чада. — Ты доволен, что встретился с отцом, а, сын мой?

Его голос звучал холодно, грубо, почти агрессивно, а его леденящий взгляд глубоко проникал в глаза ребенку.

— Я жил этим… так долго, — ответил задрожавшим от волнения голосом молодой Сид.

Отец клещами ухватил его за плечо и крепко сжал, раза два-три качнув: сын даже не моргнул и продолжал все также, не отрываясь, смотреть на отца с выражением, близким к обожанию.

— Ну что же, и я не прочь тебя увидеть, — бросил Бенсон, отпуская сына. — Чувствуешь, как в теле бурлит сила? К тебе хорошо относились?

— Да.

— На вид так оно и скажешь, пожалуй, — воскликнул отец, улыбаясь. Не ждали, видно, что я дам деру из этой каталажки, а?

— Лично я в это верил, — убежденно заявил сын. — Я, не переставая, твердил об этом всем ребятам, говорил, что ты ни за что не останешься в кутузке. Я был прав отец, так ведь?

— Выглядишь ты парнем смышленым, — протянул Бенсон, чей взгляд вроде бы потеплел. — И хочу тебе доверить одну вещь: больше твой отец не позволит лишить себя свободы.

— О, как я тебе верю!

— Раз теперь я вырвался оттуда, это — уже по-настоящему… Но, когда хотят преуспеть в жизни, иногда вынуждены идти на кое-что такое, что не всегда тебе нравится. Усек? Ты что-либо слышал об этом типе, найденном в автопарке Милуэйз? — более низким тембром спросил Бенсон, зло прищуриваясь.

Подросток, проглотив слюну, кивнул.

— Ага, значит, слышал! Но ты не знаешь, что этот субчик сделал бы первым делом? Он меня тут же сдал бы фараонам, Сид. И ты полагаешь, что после этого я должен был позволить ему поступить так, как он задумал?

Сид крепко сомкнул губы и снова согласно качнул головой. Ему перехватило горло, на глаза навернулись слезы — нет, не от того ужаса, который вызывает само по себе преступление, а от нахлынувших чувств. Он сжал зубы и челюсти в попытке сдержаться, но крупные слезы все равно предательски заблестели на глазах. Бенсон не очень хорошо понимал состояние своего сына и почувствовал, как его начали захлестывать недоверие и раздражение, когда подросток внезапно кинулся ему на шею с криком:

— Отец, о, мой отец!

Бенсон держался неподвижно, несмотря на давление юного ребячьего тела, взведенного от напряжения, как пружина, и крепко обхватившие его руки сына. Он чувствовал, как где-то у него, в самой глубинке естества, рождается некое странное ощущение, непонятное ему, но начинавшее пощипывать глаза.

Подростка стала бить нервная дрожь, но он достаточно быстро успокоился. Бенсон тихонько отодвинул его от себя, сказав с какой-то хмурой приветливостью, поразившей его самого:

— Да ладно, чего уж там, успокойся. Вот увидешь — все пойдет путем.

Сид принялся шмыгать носом, вытирая рукавом своего старенького шерстяного свитера нос и глаза, а отец наблюдал за ним с чувством гордости и удовлетворения, которое испытывают перед преданными вам душой и телом существами.

— Послушай, кончай с этим базаром, слышишь! Я сейчас ещё кое о чем с тобой поделюсь. У меня созрел план покинуть эту страну и отправиться в места, где этим треклятым фараонам не видать меня как своих ушей.

— Правда? Ты…

— Еще бы! В Южную Америку. Один из моих старых корешей обещал все устроить и принять меня на судно членом экипажа. Он же подготовит новые документы и вообще всю прочую муру! Так что и паспорта никакого не потрубется. А окажись я в трех милях от английского берега — буду свободным, как ветер, человеком. Капитан — в курсе, но с этой стороны опасаться нечего. Он иностранец, и ему положили на лапу приличную сумму. Так что все пройдет, как по маслу.

Бенсон неожиданно жестким указательным пальцем приподнял подбородок парня, чьи красные и вспухшие глаза все ещё застилали слезы.

— Что это все значит? Ты что, не хочешь, чтобы я уехал?

— Дело в том, что я опять надолго с тобой расстанусь, — воскликнул подросток, не пытаясь более отвести глаз от сурового отеческого ока.

Бенсон вновь улыбнулся и закурил.

— Так вот что тебя беспокоит? Тебе не хочется опять меня потерять, так ведь, сынок? Не порть себе кровь. Конечно, нас попытаются разлучить, но я постараюсь все уладить. Не знаешь как? Так вот, я попрошу тебя кое-что сделать для меня, а затем мы уедем вместе… на корабле! Тебя возьмут туда как посыльного. Ну как, нравится такой вариант?

— Неужели… я и впрямь… могу на это рассчитывать? — прерывающимся от волнения голосом пролепетал Сид.

— Да как ты смеешь допускать, что я мог бы солгать собственному сыну? — возмутился Бенсон. — Ты уедешь со мной, да с каким ещё блеском! Я займусь этим, но не забывай: сначала ты должен исполнить мое поручение.

— В чем оно заключается! Скажи — и я сделаю.

— Вот это то, что надо. Ты становишься настоящим мужчиной! воскликнул Бенсон, черты лица которого обрели выражение жестокой хитрости, пока он изучал сына. — Превосходно! — ещё раз неожиданно добавил он. — А как поживает твоя мать?

— Она… очень хорошо.

— Она не заговаривает обо мне?

— Нет… не часто.

— Пытается ли она восстановить тебя против меня?

— Нет, — ответил Сид, не понимая, что его отец был бы счастлив услышать как раз обратное. — Она вспоминает о тебе только при случае. А это бывает не часто. Вот, например, тогда, когда ты сбежал из тюрьмы. Скажи-ка, отец, это ведь ты подстроил весь побег, верно?

— Да, это была моя, и только моя идея, — заважничал Бенсон.

— Я так и думал. Так и говорил всем приятелям в школе. Там был один парень по имени Льюис, который утверждал, что все дело провернул Джинго Смит. Я ему за это отвесил такую заплеуху!

— И правильно сделал! — одобрил Бенсон с чувством большого удовлетворения. — Когда тебе вешают лапшу на уши, нечего церемониться! Врежь прямо по уху, да хорошенько! Вот так, сынишка, запомни: побег из Милуэйз организовал именно я, и именно я заберу тебя с собой на судно. Помчимся в Южную Америку! А что твоя мать, у неё по-прежнему случаются головные боли?

— Да, иногда бывают.

— И она в этих случаях все так же принимает аспирин?

— Да, — ответил удивленный Сид.

— Значит, ничего не изменилось, надо ведь! А тот тип, что клеится сейчас к ней, он тебе по нраву?

— Ах этот! — бросил Сид с презрительным оттенком в голосе. — Он постоянно в доме не проживает. Но так часто заявляется на ночь, что это одно и то же! А когда его нет, значит, они куда-то отправились вместе. В кино или уж не знаю куда еще.

— И он тебе нравится?

— Не совсем, — медленно, словно выбирая слова, ответил Сид.

— Ладно, черт с ним! А как сестренка? Она жива-здорова?

— О да, чувствует себя очень хорошо.

— Ты с ней ладишь?

— Она — девчонка, что надо. Настоящая сестра! Ты знаешь они, сестры, все одинаковы.

Бенсон улыбнулся.

— Ну, сынок, в этом деле ты не прав. У меня вот сеструхи не было. Никогда. Как не было ни отца и ни матери. Я сирота. Еще совсем пацаном было мне тогда лет девять — я уже был вынужден изворачиваться в жизни, чтобы добыть себе кусок хлеба. И я научился отстаивать себя. А теперь, сынок, выслушай меня. Ты сейчас вернешься тихо-мирно домой и никому не скажешь, что встречался со мной. Сообщишь только, что провел все это время у Чарли Малливера. Тем самым полиция больших хлопот мне не доставит. Итак, возвращаешься домой и малость приходишь в себя. Ни с кем ни о чем не болтай. Следи за собой и веди себя так, как если бы ты на всю оставшуюся жизнь останешься с матерью. Скажи ей: вернулся потому, что не видел ясно, куда тебя заведет этот путь — долго отсиживаться у Чарли. Хорошенько все понял, Сид?

— Да, — с жаром подтвердил подросток.

— Ну и ладушки! А теперь слушай меня внимательно. Ты мне сказал, что у матери все ещё случаются приступы головной боли и что она, как и раньше, прибегает при этом к аспирину?

— Да, это так.

— Расчудесно. Ладно, я тебе дам специальные аспириновые таблетки и будь внимателен с ними, как только вернешься домой. И как только мать захочет принять аспирир, ты ей дашь тот, что получишь от меня. Усек? Одну или две таблетки — значения не имеет.

— О'кей, я могу это сделать. Но зачем? Они что, лучше, чем те, что продаются в обычном порядке? — с несколько меньшим энтузиазмом поинтересовался Сид.

— Верь мне, сынок, — ответил Бенсон с сатанинским блеском в глазах и двусмысленной улыбочкой на устах. — Они в тысячу раз лучше обычных. Она после них сразу же заснет, а ты сможешь смотаться из дому и вернуться ко мне. Можешь быть уверен: она и не услышит, как ты покидаешь дом. И после этого мы вместе с тобой отправимся на судне… в Южную Африку! Смекаешь, а?

От сверхвозбуждения глаза парня буквально запылали, и он, не в силах вымолвить ни слова, только молча кивнул. Он все хорошо уразумел! Отец протянул ему небольшой флакон с двумя белыми таблетками и вновь крепкой рукой сжал ему плечо.

— Ну что, о'кей, сынок?

— Само собой разумеется!

— Ну и прекрасно! — откликнулся Бенсон, ослабляя хватку. — Но будь осторожен! Полиция тебя забросает вопросами. Ты ведь знаешь, какие они мерзавцы, эти фараоны, а? Главное — ни о чем им не рассказывай! Ты меня не видел, ты ничего обо мне не слышал, и ты отправился к Чарли сам, просто потому, что это взбрело тебе вголову, о чем весьма теперь сожалеешь. Все ясно?

Бенсон, сделав короткую паузу, сжал плечо ребенка с такой силой, что тот чуть задохнулся от боли, но даже не попытался как-то вырваться из этих могущих тисков.

— Ты все хорошенько усвоил, а? Скажешь хоть единое слово о нашей встрече — и тогда прощай наше совместное путешествие. Ждать не буду и отчалю один. Понял?

— Пусть меня скорей убьют, — воскликнул Сид, — чем я вымолвлю хоть что-нибудь на этот счет!