Голос Вейта заполнял все помещение. Он казался возбужденным, как будто бы верил, что произносимые им слова ниспосланы свыше. Палец его все еще указывал на небо, рот полуоткрыт, как будто бы он готов был без конца повторять свое «почему».

— Думаю, что я могу вам ответить, почему, — спокойно сказал Роджер, — но бывают случаи…

— О, я еще ни разу не встречал полицейского, который не защищал бы той свободы, с которой у нас принято трактовать даже те либеральные законы, которые ныне действуют в отношении преступных водителей, — перебил его Вейт.

Снова произошла метаморфоза, но на этот раз он не стал таким бесцветным, как до вспышки энергии.

— Мне думается, что дело объяснимо. Конечно, вам нелегко отрешиться от привычных норм. Но, если бы я сумел добиться поддержки у какой-нибудь влиятельной организации… — он снова замолчал, а потом совсем иным тоном задал вопрос: — Скажите мне, вашим людям нравится то, что они вынуждены делать после фатальных аварий: перевязывать раны, рассматривать изуродованные тела, раздробленные кости?

— Нет, им не нравится, — воскликнул Роджер так резко, что Вейт моментально умолк, — хотя мы и не рассматриваем автомобилистов, как расу убийц. И, если бы вы ограничили свою кампанию, вы сумели бы добиться больших успехов и принесли бы несомненную пользу.

— Именно так они все и говорят, — покачал головой Вейт, — умерьте свой пыл, остыньте так, чтобы убийцы могли свободно пролезать через тысячи лазеек в законе. Закон нужно винить не меньше, чем самих водителей, велосипедистов, или неосторожных пешеходов, нарушивших правила уличного движения. Старший инспектор Вест, вы когда-нибудь изучали мои предложения? Потратили ли вы когда-либо хотя бы одну минуту своего драгоценного времени, чтобы узнать, каковы мои конкретные предложения и в чем суть возглавляемой мной кампании? Скажите правду!

— Специально — нет…

— Во всяком случае вы хоть честно в этом сознаетесь, — сказал Вейт своим глуховатым голосом, — большинство людей притворяются, будто они досконально ознакомились с моей программой, когда в действительности ограничились просмотром заголовков газет и раз и навсегда заклеймили меня как надоедливого фанатика, а, может, даже и шарлатана. Впрочем, если они и правда ограничиваются только чтением газет, то такой вывод вполне естественен. Старший инспектор, взгляните вот на это!

Его глаза снова вспыхнули. Быстрыми шагами он подошел к полкам и снял с каждой пачки по одной листовке, потом обернулся к Роджеру и протянул ему сразу пяток.

— Прочитайте, разберитесь, чего я добиваюсь, прежде чем приказать своим подчиненным относиться ко мне, как к помешанному лунатику. Говорю вам, старший инспектор, вина неосторожного водителя, следствием безрассудной езды которого является убийство или калеченье людей, нисколько не меньше, чем вина братоубийцы и должна караться, как таковая. Да, так же сурово! «Не убий» сказал господь, а автомобилисты убивают людей, может быть, даже в данный момент. Всего несколько часов назад, недалеко от ворот нашего дома, был сбит машиной и погиб полицейский при исполнении своих обязанностей. Что вы на это скажете, старший инспектор? Это было убийство. Только потому, что в качестве орудия преступления используется не нож и не револьвер, а автомашина, вы считаете его менее жестоким, — вроде бы человек не убивал «по-настоящему»!

Он подошел вплотную к Весту, его близко расставленные глаза горели, в уголках губ показались пузырьки пены, он начал слегка заикаться. Его убежденность не могла не подействовать на слушателя, не могла оставить его равнодушным. Этот человек говорил от глубины сердца, тут не могло быть сомнений.

— Итак, как же вы расцениваете смерть этого полицейского, старший инспектор? Почитайте мои листовки, мои памфлеты и вы убедитесь, что я не пустозвон и не идиот. Если он был невнимателен или беспечен за рулем, если он пренебрег своими обязанностями и благодаря этому был убит другой человек, пусть такой нарушитель отсидит пять лет в тюрьме! Да, пусть его судят и вынесут решение. Простите меня, что я не предлагаю более сурового наказания, но за пять лет можно все передумать и все понять! Если же он только искалечил, — то год тюремного заключения. За менее серьезные последствия — меньшее наказание, но как минимум, полгода тюрьмы…

— Посмотрите на меня, — потребовал он, хотя Роджер не спускал с него глаз, пытаясь сохранить беспристрастие, но чувствуя, что он невольно поддается, — посмотрите на меня и скажите, если бы люди знали, что их ожидает такое наказание за неосторожную езду, — продолжали бы они нарушать правила уличного движения?

Он помолчал. Потом подергал Роджера за рукав, как бы пытаясь силой вырвать у него ответ.

— Скажите-ка, продолжали бы?

— Нет, не думаю, — тихо ответил Роджер.

Вейт опустил руки.

— Благодарю вас, — сказал он, — благодарю за вашу честность. Большинство людей бывают настолько шокированы моими предложениями, что они начинают приводить идиотские аргументы, вроде того, что на практике это неосуществимо, что это несправедливо по отношению к людям, впервые совершившим ошибку. Слышите, «несправедливо»? А что же тогда говорить о погибших, о женах и детях, оставшихся без кормильца… — Он не закончил, почти поперхнувшись словами.

Потом он подошел к четырем столам, на которых были разложены конверты и ручки, напрасно ожидавших прихода добровольных помощников, оперся рукой об угол одного из них и вытер вспотевший лоб. Голос у него звучал очень глухо, когда он продолжал:

— Должен просить у вас извинения, старший инспектор. За последнее время я редко теряю самообладание. Когда-то, конечно, когда я был моложе, особенно после того, как ее убили, я был почти ненормальным. Мне хотелось хватать людей за шиворот и стучать друг о дружку их пустыми головами, пока до них не дойдет, что они покрывают убийц.

Он снова умолк, судорожно глотнул воздух, вынул из кармана белоснежный платок и вытер лицо.

— К сожалению, мне пришлось убедиться на собственном горьком опыте, как трудно раскачать людей и принудить их к действию. Я пытался воздействовать на них настойчивостью, организовывал митинги — митинг за митингом, обращался непосредственно к священникам, врачам, местным властям, членам парламента, даже к членам Палаты Лордов. Иногда у меня опускались руки. Несколько раз организовывали комиссии, но вскоре те распадались. Один раз мне удалось сколотить оргкомитет из энергичных и напористых людей, но все их попытки ни к чему не привели. Полиция защищала людей, которые управляли машинами, как будто речь шла о каких-то невинных проказах. В любом магистрате вы найдете множество водителей машин, велосипедистов и пешеходов, повинных в смерти других людей, которых самое большее оштрафовали на несколько гиней или фунтов… за убийство.

Он снова замолк.

Весь его пыл прошел, так же как и огонь в глазах.

— Давайте, инспектор, — сказал он слабым голосом, — повторите мне то же самое, что я слышал от каждого полицейского, с которым разговаривал на эту тему. Скажите, что они все стараются загладить свою вину, что самое страшное наказание — угрызение их собственной совести. Но позвольте вам возразить, что до тех пор, пока массовые убийства на дорогах не будут остановлены, все эти красивые фразы будут оставаться насмешкой над подлинным гуманизмом, плевком в лицо Спасителя и проклятием для наших детей. А ведь их можно остановить! Наделите меня неограниченной властью и я остановлю эту бойню через неделю, и так напугаю водителей, что они забудут про безрассудство! Другого выхода нет!

Он дрожал, как будто ему было холодно, хотя в комнате было тепло.

Роджер терпеливо ждал, не спуская с него глаз.

— Пока вы не слишком разговорчивы, старший инспектор, — не выдержал Вейт, — но все же вы оказались гораздо терпеливее и вежливее всех остальных. У них всегда находился предлог меня прервать. Теперь скажите, чем я все-таки могу вам служить?

— Как проходит сейчас ваша кампания? — спросил Роджер.

— Не стоит и спрашивать, — понуро ответил Вейт. Он печально оглядел пустую комнату. — Сами видите, я пишу первоначальные письма родственникам жертв дорожных катастроф, пытаясь заручиться их поддержкой… А также местным властям и членам Парламента, но лишь немногие удосуживаются ответить. У меня не хватает нахальства писать в тот самый момент, когда горе обрушивается на человека… А забывается оно так скоро… ужасно скоро… Несколько человек уже пришли ко мне и работают. Вчера вечером у нас здесь был митинг… Номинально мой комитет состоит из 30 человек, присутствовали — семь.

Он воздел руки кверху беспомощным жестом, потом продолжал:

— Вы видите? Однако же я прав, убежден, что прав. Эти массовые убийства можно остановить буквально за несколько дней…

Он посмотрел мимо Роджера на дверь, как будто услышал звонок, и даже шагнул к ней, чтобы открыть защелку, но он ошибся. Никто не стучал, поэтому он снова перевел глаза на Роджера.

— В который раз я уже у вас спрашиваю, чем могу быть полезен, — сказал он рассеянным, приглушенным голосом.

Роджер спокойно объяснил, что пытается выяснить обстоятельства одной автомобильной катастрофы, которая произошла в Лигейте почти 4 года назад, когда в качестве свидетеля обвинения выступал сам мистер Вейт и его оргкомитет.

— Так бывало неоднократно, мистер Вест…

— Речь идет о молодой женщине по имени миссис Роули, она была в положении…

— Миссис Роули, — повторил Вейт и закрыл глаза. — Миссис Роули!.. — Потом он подошел к маленькому письменному столику и сел на стоящий подле него более удобный стул, при этом сдвинулась с места пишущая машинка. Роджер пригляделся к ней внимательнее. «Коно» — примерно двадцатилетней давности.

Теперь, когда машинка стояла ближе, Роджер мог с уверенностью сказать, что она была аналогична той, на которой печатались анонимные письма Розмари.

Рядом лежало несколько конвертов с напечатанными адресами.

— Миссис Роули, — в третий раз повторил Вейт, голосом, в котором слышалось отчаяние. — Странно, инспектор, что вы остановились именно на этом случае. Как раз тогда я имел большую поддержку со стороны общественности, чем до и после него. Как раз обстоятельства были душераздирающими: молодая женщина, в скором времени ожидающая ребенка, скромная, красивая, прекрасно известная в Лигейте. У меня были замечательные свидетели. Я работал над этим случаем больше, чем над всеми предыдущими. Но как раз этот случай подрезал мне крылья…

— Что в нем было примечательного? — заинтересовался Роджер.

— Сначала — ничего, — но свидетели защиты были очень сильны. Суд проявил всегдашнюю враждебность к членам моего неофициального оргкомитета. Приговор гласил: «Не виновен»… Несколько дней публика повозмущалась, затем все забылось, а потом… потом я понял, что как раз это дело мне не следовало и пытаться выиграть, потому что виновата была сама пострадавшая, миссис Роули, а не водитель. Я опросил множество людей, прежде чем окончательно не убедился, что именно этот случай, на который я возложил столько надежд, оказался нехарактерным. Скажите, может ли судьба так жестоко надсмеяться, старший инспектор?

Да, я вскоре уехал из Лигейта, потому что почувствовал, этот случай подорвал мои позиции, мне не на что было больше рассчитывать. Кампания проиграна, полнейший крах из-за одной-единственной ошибки!

После этого я стал терять влиятельную поддержку, — у меня была такая, даже одна газета нас чуточку финансировала. В Лигейте было несколько тысяч человек, все они кое-что вносили на проведение работы. Я имел возможность заказывать лозунги и плакаты и распространять листовки сотнями тысяч. У меня был даже небольшой штат платных работников. А теперь я могу рассчитывать только на нерегулярную добровольную помощь, плакаты же мне рисуют дети в воскресной школе…

Он замолчал, не будучи в состоянии скрыть свою горечь.

Нет, он не сдавался. Тысячи человек давно бы отказались от безнадежной затеи, но только не этот худощавый священник с печальными глазами.

— Мистер Вейт, — спокойно начал Роджер.

— Да?

— Когда я только что поступил в полицию, в Эппинге была убита женщина. Через десять лет я помог разыскать убийцу, который сейчас находится в тюрьме. Я подумал, что вам это полезно будет послушать.

Вейт стоял очень тихо. Руки у него были приподняты выше бедер, ноги широко расставлены, как у боксера, готового к атаке. Глаза вновь заблестели. Прошло несколько секунд, прежде чем он сказал:

— Не знаю, что привело вас сюда, старший инспектор, но благодарение богу, что вы здесь. Сознаюсь, что я уже было совсем решил отказаться от этой кампании, которой руководил свыше десяти лет. Мне казалось, что у меня не хватит сил для дальнейшей борьбы. Вы меня пристыдили, я принимаю ваш упрек. Восемнадцать лет и восемьдесят — какая разница! Увижу ли я осуществление своих планов, или умру раньше, разве в этом дело? Вы знаете, с чего все началось, старший инспектор?

— Хотелось бы узнать.

— Вот это, — сказал Вейт и сделал несколько шагов к портрету, который стоял на камине. Он сильно выцвел. Коричневая копия кое-где покрылась желтыми пятнами и сравнялась по цвету с газетной вырезкой, которая тоже была вставлена под стекло. В ней кратко сообщалось:

«Миссис Л. Л. Вейт, 85 лет, была сбита частной машиной днем в пятницу. Она получила серьезные травмы, которые оказались смертельными. Будет проведено дознание…»

— Кто такая? — спросил Роджер.

— Моя мама.

Да, это ставило точку над «и» и даже как-то оправдывало ярость Вейта. Женщина на снимке казалась молодой и прелестной, хотя и несколько «не от мира сего». Впрочем, что можно было ожидать от матери этого неистового пастора?

— Понятно, — сказал Роджер, — а теперь…

Снаружи раздался стук, на этот раз настоящий. Вейт поспешно вышел… Жизнь оказалась сильнее смерти. Потом послышался звонок у входной двери и Роджер усмехнулся, вспомнив нетерпеливое выражение на лице Вейта, когда тот спешил к двери.

Но и сам Роджер не терял времени даром. Он подошел к письменному столу, сунул в карман несколько напечатанных конвертов, а один из них принялся внимательно рассматривать. Он искал нечетко напечатанное маленькое «с», слегка покосившееся «е» и «р», «с» и «а», которые выходили чуть ниже строчки.

До него донесся голос Вейта.

— Значит, вы все же пришли. Вы на самом деле тогда думали это сделать? — Девичий голос весело ответил: «Разумеется».

Разговаривающих не было видно, так что Роджер успел проверить, что в отношении «с» и «е» признаки сходились. Значит, письма к Розмари Джексон действительно печатались на этой машинке, возможно, даже здесь…

Во всех уголках Англии был объявлен розыск Розмари. Ее фотографии были разосланы по всем полицейским участкам и напечатаны во всех вечерних газетах с настойчивой просьбой немедленно сообщить в ближайшее отделение полиции, если кому-нибудь известно место ее теперешнего пребывания.

Эти сообщения уже достигли даже таких отдаленных участков, как Плимут и Ливерпуль. Пока Роджер Вест разговаривал с Вейтом, десятки полицейских допрашивали многочисленных «свидетелей»… Но Розмари не была найдена.

Она находилась в Лондоне.

Ей грезились восхитительные сны.