— Не знаю, — тихо ответил Доулиш Хортону. — Если ее можно найти, то мы найдем. — Он посмотрел на часы. — Я уже должен спешить на мою встречу. Буду занят примерно час. Хотите здесь чем-нибудь развлечься? Или могу сказать, чтобы вас отвезли в ваш клуб, а мы увидимся позднее?

— Если вы это сделаете, я буду очень признателен, — сказал Хортон. — Есть два-три человека, с которыми я могу поболтать в клубе.

— Старший инспектор Чайлдс устроит вам это, — кивнул Доулиш. — Я пройду через его кабинет. — Он вышел, плотно закрыв за собой дверь, подождал несколько секунд, потом снова открыл ее, говоря как бы Чайлдсу: — Я оставил свою авторучку на столе.

Хортон все так же сидел, откинувшись на стуле. Доулиш взял ручку и добавил:

— Скоро вас отвезут. — Он прошел в маленький кабинетик Чайлдса, где было одно замечательное преимущество: потрясающий вид на Лондон — от Палаты общин до собора Святого Павла. Чайлдс стоял за столом.

— Позвоните миссис Хортон и расспросите ее подробно, что произошло сегодня утром, — приказал Доулиш. — Я хочу знать, насколько совпадают их истории о Шейле Бернс. И повторите распоряжение о всеобщем розыске Шейлы Бернс в аэропортах, морских портах, железнодорожных и автовокзалах. Рост около пяти футов и пяти дюймов, волосы темно-рыжие, глаза…

— У нас есть ее фотография, — прервал его Чайлдс. — Плимут проверил ее: она действительно руководит секретарским бюро. В местной газете была ее фотография, и Плимут прислал нам ее по телетайпу.

Доулиш слегка улыбнулся.

— Иногда я забываю, что больше не работаю в одиночку. Еще что-нибудь?

— Сим связался с профессором Хопкинсом, но я еще не знаю подробностей. Он действительно самый большой знаток по антишумовым устройствам.

— Как следует его потрясите, — приказал Доулиш. — Что-нибудь еще перед тем, как я уйду?

— Одиннадцать мужчин, две женщины, пятьдесят семь голов крупного скота, более сотни овец, двадцать три кролика, три собаки, четыре кошки и неизвестное количество мелких животных убиты сегодня днем примерно в то же время, что и ваше происшествие, — проговорил Чайлдс обыденным тоном, который делал его перечисление еще более ужасным. — Этот Уэбб точно определил все места гибели и обвел эту территорию. Грубо получился круг. Уэбб прикинул, что точка, из которой исходил звук, находится примерно в ста ярдах от самого Бэнфорд-Мэнора. Диаметр круга — около мили, а травмы, вроде той, какую получил Биверидж, замечены еще на милю вокруг.

Чайлдс внезапно замолчал.

— Уэбб, когда начнет работать, то работает отлично, — сказал Доулиш. Его знобило. — У нас очень большие неприятности, Чайлдс.

— Ситуация, несомненно, очень мерзкая, сэр.

— Да, мерзкая.

— Полный обыск, — произнес Чайлдс. — Я не знаю, что еще можно предпринять.

— Мы еще можем выяснить, нет ли в пределах этого опасного круга каких-нибудь мужчин или женщин, которые уцелели, и если так, то почему. Им могло повезти: волна могла как-то миновать их или у них могла быть какая-то защита.

— Я позабочусь об этом, — пообещал Чайлдс.

— Был ли убит какой-либо скот, когда умер Халл?

— Нет, сэр. Но на этой стороне поместья скота нет. Однако несколько дюжин кроликов, две лисицы, множество птиц и разнообразные мелкие животные погибли. Вскрытия сейчас проводятся.

— Понимаю, — вздохнул Доулиш. Он мрачно задумался, а потом сказал: — Дайте машину в распоряжение мистера Хортона. Так мы будем точно знать, куда он отправится, и заодно понаблюдаем за ним. Очень внимательно понаблюдаем.

Чайлдс официальным тоном ответил:

— Очень хорошо. — Затем гораздо теплее спросил: — А с вами все в порядке, сэр?

Доулиш взвешивающе посмотрел на него.

— Да. Думаю, что да. У меня еще бывают моменты головокружения, но и только. Да, пока я в Лондоне, установите за мной тоже наблюдение. Я собираюсь в Министерство внутренних дел. Пойду пешком, чтобы проверить свои реакции.

— Полагаю, это разумно, — заметил Чайлдс.

— Это необходимо, — проговорил Доулиш с угрюмым видом.

Он прошел через кабинет Чайлдса к лифту, спустился вниз и через Новый Скотленд-Ярд вышел на набережную. Был прекрасный и на удивление тихий день. Тихий. Или он стал более глухим, чем ему казалось? Но он нормально слышал, когда участвовал в разговоре. Доулиш дошел до угла Парламентской улицы, огляделся, посмотрел на ее громадные дома, сравнивая их рукотворное величие с естественной красотой местности в Бэнфорд-Мэноре. Какая-то женщина закричала:

— Тедди!

Он ясно услышал ее: она ругала трех- или четырехлетнего ребенка за то, что тот выбежал на мостовую. Теперь он слышал шумы городского транспорта: значит, перед этим просто было затишье, перерыв в движении. Он двинулся дальше решительным шагом, дошел до угла и резко обернулся. От этого у него закружилась голова, но не слишком, не так, чтобы стоило тревожиться. Миновав Уайтхолл, Доулиш увидел просвет в транспорте и поспешил перейти широкую улицу. И снова, достигнув противоположной стороны, почувствовал головокружение. Но он полностью владел своим телом, руками и ногами, и взгляд его был так же ясен и зорок, как обычно.

Но когда он дошел до Министерства внутренних дел, вид у него все равно был мрачным.

Дежурный при входе узнал его и пропустил. Доулиш прошел на второй этаж и там был встречен молодым человеком, одетым как манекен. Тот проводил его по коридору в большую комнату, в которой царила атмосфера торжественности, словно это святая святых. Доулиша приветствовал помощник секретаря, который препроводил его к личному адъютанту министра внутренних дел, а затем его ввели в кабинет сэра Роберта Марлина.

Марлин не входил в состав Министерства внутренних дел, а был министром без портфеля и специалистом по чрезвычайным ситуациям и не раз выручал правительство.

Он был примерно одних лет с Доулишом, и они часто, почти всю жизнь, встречались на разных светских сборищах, а какое-то время даже работали в одном комитете. Но Доулиш никогда не считал, что знает этого человека, и сомневался, что кто бы то ни было может это утверждать. В этой роскошной комнате, обставленной со всей викторианской пышностью, которая как-то шла Роберту Марлину, он стоял у высокого окна, одетый в сюртук и полосатые брюки. Высокий седовласый человек с львиным лицом и глубоко посаженными серыми глазами. Марлин вошел в политику всего пятнадцать лет назад, и его взлет к нынешнему значительному положению был следствием его блестящей деятельности в качестве британского представителя в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке.

Он был авторитетом по широкому кругу вопросов — от европейского общего рынка до всеафриканских дел. Он курировал переход к десятичным денежным единицам, был главным консультантом по вопросу об иммиграции, и именно поэтому его кабинет сейчас располагался в Министерстве внутренних дел. Доулишу давал задания он, а не министр внутренних дел.

Марлин сумрачно усмехнулся. Каждое движение, каждый жест этого человека были продуманы, рассчитаны на определенный эффект.

— Доброе утро, Доулиш.

— Доброе утро, — ответил Доулиш.

— Я так понял, что у вас события развиваются, — сказал Марлин.

— Очень печально развиваются, — подтвердил Доулиш.

— Но, я надеюсь, без утечки информации?..

— Насколько знаю, утечки нет.

— Означает ли это, что вы не все контролируете? — требовательно спросил Марлин.

— Да, означает, — ответил Доулиш.

После длинной паузы Марлин произнес:

— Доулиш, вам хорошо известно, что расследованием этого дела поручено заниматься мне. Именно это расследование необычайно серьезно по своей ответственности. Я не могу быть удовлетворен, когда высшее официальное лицо прямо докладывает мне, что потеряло контроль хоть над частью этого дела.

— Я не потерял контроля, сэр, — сказал Доулиш.

— Это какая-то игра словами.

— Я никогда этого контроля не имел, — продолжал Доулиш. — Вы меня никогда не вводили полностью в курс дела, полного доверия ко мне не было.

— Вам было дано по возможности ясное объяснение необходимой секретности и четко разъяснена вся серьезность этого расследования. И вам поручено найти человека по имени Коллис, известного полиции многих стран как чрезвычайно опасный преступник. Вы также знаете, что в этом вопросе я действую от имени министра внутренних дел…

— Да, да, — прервал его Доулиш. — Я хотел бы повидать министра внутренних дел.

— Могу ли я поинтересоваться зачем?

— Я хочу подать заявление об отставке, — просто сказал Доулиш. Он стоял, массивный, неподвижный, свет из окна падал на его светлые волосы и мужественное лицо. — Я больше не веду это расследование, сэр. Если вы хотите, чтобы я рекомендовал кого-то…

— Я хочу, чтобы вы прекратили эту чушь!

Доулиш холодно проговорил:

— Я не привык, чтобы со мной обращались как со школьником.

— Тогда не ведите себя как школьник!

Тень улыбки мелькнула в глазах Доулиша и тут же исчезла. Он не сдвинулся с места, и прошло некоторое время, прежде чем он со спокойной решимостью произнес:

— Вы действительно не умеете обращаться с людьми, правда?

— Доулиш… — Марлин задохнулся от возмущения.

— Вы действительно не понимаете, что для того, чтобы человек мог сделать свою работу как следует, вы должны ему доверять… и он должен доверять своим начальникам. Я не доверяю вам, сэр.

Марлин оперся обеими руками о стол, яростно посмотрел на Доулиша и прорычал:

— Что, черт возьми, вы хотите сказать? Вы не доверяете мне?

— То, что сказал, сэр.

Марлин открыл рот, но ничего не мог произнести. Доулиш смотрел на него сверху вниз, слушал его хриплое дыхание и думал, как далеко он может зайти и как далеко стоит заходить. Он знал, что пытается взломать скорлупу, которую до него никто не пробивал, и еще он сознавал, что рискует не только вызвать недовольство этого человека, но и потерять работу, которая значила для него больше, чем что-либо еще в жизни. Он не вполне понимал, что именно заставило его взбунтоваться, он этого не планировал. Какое-то горькое возмущение пробудилось в нем, когда он вошел в эту комнату, что-то в манере держаться, надменная грубость Марлина вызвали этот кризис, как мчащуюся вниз лавину. И еще, пожалуй, страх слепо пойти навстречу опасности, зная меньше, чем нужно, гораздо меньше, чем стоявший перед ним человек.

Марлин сильно надавил руками на стол и встал. Он подошел к окну, где становилось темнее от надвигавшихся туч, посмотрел на Биг Бен, который был прямо против окна. Прошло довольно много времени, прежде чем он спросил:

— Почему вы мне не доверяете, Доулиш?

— Потому, что вы слишком многое держите при себе, — ответил Доулиш.

— Вам не приходит в голову, что это может оказаться слишком тяжким грузом?

— Либо вы держите все при себе, потому что не доверяете мне или тем людям, которые со мной работают, либо вы не хотите, чтобы мы знали правду. — Доулиш дал время Марлину проникнуться этой мыслью и продолжал быстрее: — Не кажется ли вам, что мы достаточно поговорили на эту тему?..

— Доулиш, — Марлин медленно повернулся от окна, — я рассказал вам столько, сколько считал разумным для вас. Я не считал, что стоило объяснять больше. Этот человек, Элберт Халл, был очень важной фигурой в секретном исследовании. Я просил вас найти его. Вы установили факт или представили как установленный факт, что его похитил человек по имени Коллис. При этом вы говорите о характерном звуке, который слышали люди, проезжавшие мимо автомобиля Халла незадолго до его похищения. Вы и ваши международные друзья говорите, что этот Коллис известен тем, что похищал и других людей, шантажом или другими средствами добывал от них нужные сведения, которые приносили большой урон многим странам, а потом убивал их. И мы глубоко обеспокоены судьбой Халла. Это все, что вам требуется знать. Вы не очень хорошо выполнили ваши обязанности. Вы нашли Халла случайно. Не так ли обстоит дело?

— Нет, — произнес Доулиш.

— Вы проследили его? Не лгите мне, Доулиш, пожалуйста.

— Он был найден благодаря рутинной полицейской работе, которая в нашей стране очень хорошо поставлена. Это не случайно. До моей отставки я был помощником комиссара полиции по расследованию преступлений, имеющих международный характер. В данном случае я не могу выполнять свои обязанности, так как от меня скрыта существенная информация. Если меня будет спрашивать пресса, я отвечу только это, и ничего больше. — Он помолчал немного. — Всего доброго, сэр.

И он ловко повернулся на каблуках.

Доулиш не знал, позволит ли ему Марлин уйти. Если позволит, то игра, не только с этим расследованием, но и с делом его жизни, проиграна. И когда он твердо шагнул к двери, она, казалось, сама двинулась к нему навстречу. Он дошел до двери и протянул руку, чтобы открыть ее. Это было очень трудно сделать. Просто невероятно, сколько он помнил о работе с «Врагами преступности», о знакомствах и дружбе с руководителями полиций всех стран мира, сколько это для него значило. Но теперь он сделал все, что мог. Ему оставалось лишь уповать на то, что он правильно оценил Марлина.

После мучительного молчания Марлин сказал:

— Хорошо, Доулиш. Вернитесь, я расскажу вам все, что вы хотите знать. — С бьющимся сердцем, но невозмутимым лицом Доулиш повернулся и увидел неожиданно человечную улыбку на лице другого человека, от которой потеплели его глаза и лицо. — Полагаю, что вы блефовали и, как всегда, выиграли! — Марлин продолжил: — Садитесь.

Доулиш сел.

— Хотите выпить?

— Если можно, позднее, — попросил Доулиш.

— Может быть, так будет лучше. Доулиш, чрезвычайно важно, чтобы ни единого слова из того, о чем я собираюсь вам рассказать, не дошло ни до чьих ушей. Надеюсь, это понятно. Я готов рассказать вам, но это не означает, что у вас появятся полномочия довепятъ г, i сведения кому-нибудь еще, независимо от того, насколько они, по-вашему, заслуживают доверия. Это абсолютно ясно?

— Ясно, и я полностью согласен, — ответил Доулиш.

— Хорошо. — Марлин с намеренной ленцой отошел от окна к столу. Сев за стол, он уперся в него ладонями, внимательно посмотрел на Доулиша и начал говорить очень четко и официально: — Вы проинформированы о том, что мы собираемся перейти от существующей у нас монетной системы к десятичной. Вы понимаете острую необходимость держать в тайне, какие исходные материалы используются для наших новых банкнотов. И это не все. В течение очень долгого времени, фактически более сотни лет, денежные знаки британского казначейства в составе своей бумаги имеют некую нить, которая и обеспечивает то, что эти банкноты очень трудно успешно подделать. Однако известно, что некоторые фальшивомонетчики и некоторые банки ряда маленьких беспринципных стран владеют секретом этой нити, знают ее природу и способы ввести ее в бумагу для денежных знаков. Поэтому у нас стали работать над созданием новой системы, новой формы защиты. Я, наверное, могу сказать, работать над «изобретением», это будет ближе к истине. Сама бумага будет сделана по специальной технологии из смеси материалов, включающих полимер. Это, во-первых, сделает денежные знаки практически вечными, и их можно будет даже мыть. А во-вторых, на необозримый период времени их подделка станет невозможна. Такие денежные знаки можно будет легко проверять на подлинность, просматривая их в маленьком и очень недорогом устройстве. Мы были уверены, что эти денежные знаки будет абсолютно невозможно никаким образом подделать.

Марлин остановился в первый раз за долгую речь и посмотрел на Доулиша, как бы стараясь оценить, насколько тот понял значение сказанного. Но он увидел лишь сильное, невозмутимое лицо Доулиша, сидящего с почти что тупым видом. На самом деле сердце Доулиша билось в странном возбуждении от того, что он наконец вполне осознал происходящее: дело было чрезвычайной важности, а последствия его без преувеличения слишком серьезны.

— Изобретателем секретного процесса производства такой бумаги и был Элберт Халл, — продолжал Марлин. — Мы имеем основание полагать, что он, и только он один, мог передать рецептуру третьим лицам. Его исчезновение буквально стало катастрофой. Мы испугались — правительство испугалось, если хотите знать, — что он был куплен какой-то иностранной властной структурой или преступной организацией, обладающей возможностями распространения фальшивых денег. Все наши планы по переходу на десятичную валюту находятся в опасности, да, все еще находятся в опасности. До тех пор, пока мы не услышали от вас о преступнике по имени Коллис, о его практике похищать людей и убивать их после выяснения нужной информации, мы хотя бы могли надеяться, что Халл ничего не выдал. Но он находился под слишком большим давлением. В настоящее время нет ничего более важного, чем установить, открыл ли он этот секрет перед своей смертью.

«Печатание, — подумал Доулиш, — печатание». И мгновенно мелькнула мысль о подпольной типографии в доме Тэвноттов.