Глава 21

Защитники Феликса

Среди миллионов людей, развернувших утром газеты, у многих загорелись от возбужденного любопытства глаза при виде заголовков типа: «Тайна бочки. Леон Феликс взят под арест». Хотя полиция обнародовала далеко не все известные ей факты, в печать просочилось достаточно информации, чтобы вызвать живой интерес у широкой публики. Трагические обстоятельства дела, как и окружавшие его загадочные события, захватили воображение общества. Хотя считалось, что полицейские располагают всеми необходимыми доказательствами для ареста подозреваемого, однако никто, за исключением узкого круга официальных лиц, не имел реального представления, какого рода обвинения будут представлены против Феликса.

Но ни один человек из миллионов читателей газет не воспринял новости с таким глубоким изумлением и ощущением шока, как уже знакомый нам доктор Уильям Мартин из усадьбы «Вязы» близ деревни Брент по Грейт-Норт-роуд. Напомним, доктор Мартин был тем человеком, который на глазах притаившегося за деревьями констебля Уолкера пришел в «Сен-Мало» и пригласил Феликса в себе домой на партию в бридж. Они были давними приятелями. Много дней провели они вместе на берегу соседней речки за ловлей форели, много вечеров скоротали, играя на бильярде. Члены семьи Мартина тоже воспринимали Феликса как родного человека. Все они с радостью привечали его у себя в усадьбе, доверяя ему порой самые сокровенные мысли.

Поначалу доктор Мартин попросту отказывался верить попавшимся ему на глаза громким заголовкам в прессе. Феликс, его близкий и верный друг, арестован? И притом по подозрению в убийстве! Это представлялось совершенно невероятным, вселяло такой ужас, что он долго не мог осмыслить прочитанного. Он был готов принять случившееся за кошмарный сон, но в отличие от дурных сновидений реальность не исчезала, и хотя мысли доктора находились в некотором беспорядке, они то и дело возвращались к этим жутким событиям.

Поневоле он стал припоминать подробности жизни друга. Тот неизменно проявлял скрытность, не слишком откровенничая о себе, но доктору он всегда виделся человеком очень одиноким. Жил отшельником, и Мартин не вспомнил ни единого случая, чтобы к нему приезжали гости и оставались ночевать в его доме. Феликс ни разу не упоминал о каких-либо своих родственниках. «Кто же, – думал он, – придет ему на помощь сейчас?»

У такого доброго и отзывчивого человека, как доктор Уильям Мартин, подобный вопрос не мог долго оставаться без ответа. «Я должен навестить его, – размышлял он. – Нужно выяснить, кто будет представлять его интересы. И если больше никого нет, то эту миссию должен взять на себя я, делая все, что в моих силах».

Но возникали сложности практического свойства. Как получить разрешение на свидание с заключенным? Доктор не знал этого. Для мужчины своего возраста и общественного положения доктор Мартин был невежествен в юридических вопросах. Но стоило ему столкнуться с одним из них, как он неизбежно прибегал к самому простому выходу из положения – советовался с Клиффордом. Вот и новую проблему надо решать так же – посоветоваться с Клиффордом.

Клиффорд, носивший полное имя Джон Уэйкфилд Клиффорд, был старшим партнером в адвокатской конторе «Клиффорд и Льюишем» почетного судебного общества Грейс-Инн, а для Мартина стал доверенным лицом и закадычным другом. Случайно познакомившись в отпуске, они затем поддерживали тесные связи, часто бывали в гостях друг у друга. При этом внешне Клиффорд разительно отличался от веселого и беззаботного доктора. Низкорослый, уже в почтенных летах, умудренный жизненным опытом, он неизменно одевался с тщательной элегантностью, бережно ухаживал за седой шевелюрой и усами – словом, мог служить живым воплощением порядка во всем. Его манеры отличала сдержанность и даже холодность, но природное чувство юмора не давало ему окончательно превратиться в сухого и скучного педанта.

Юристом он был первоклассным. Те, кто восхищался им, называя адвокатом от бога, знали, что не только ум, проницательность и опыт делают его столь грозным оппонентом в любом суде. В основе всего этого лежала скрытая от поверхностного взгляда бесконечная доброта этого человека.

Неотложные дела продержали Мартина на работе всю первую половину дня, но после обеда, около трех часов пополудни, он уже поднимался по ступенькам к дверям фирмы «Клиффорд и Льюишем».

– Мартин! Как поживаешь? Очень рад тебя видеть. Чему обязан неожиданным удовольствием?

– Спасибо, дружище, – сказал доктор, принимая предложенную хозяином сигару и опускаясь в удобное кожаное кресло. – Боюсь только, что мой визит не доставит тебе удовольствия. Я пришел по довольно неприятному делу. У тебя есть несколько свободных минут?

Его собеседник с серьезным видом кивнул в ответ.

– Разумеется, – сказал он. – Я в твоем распоряжении.

– Речь идет о моем соседе Леоне Феликсе, – продолжил доктор, перейдя без долгих предисловий к сути. – Ты, вероятно, читал, что вчера вечером его арестовали по обвинению в убийстве женщины, чей труп был обнаружен внутри некой бочки? Тебе известно об этом?

– Я видел публикации в утренней прессе. Так, стало быть, Феликс – твой сосед?

– Да, и близкий друг. Он так часто бывал в моем доме, что стал восприниматься нами как член семьи.

– В самом деле? В таком случае весьма прискорбно знать, что с ним стряслось.

– Я много думал о нем и до крайности расстроен. Мы все огорчены. И потому мне нужен твой совет. Можно ли хоть чем-то помочь ему?

– Ты имеешь в виду юридическую защиту?

– Да.

– Вы встречались после его ареста?

– Нет, и как раз об этом я хотел в первую очередь спросить тебя. Мне не известен порядок получения разрешения на свидание.

– Его можно добиться, если в заявлении указать достаточно уважительную причину. Как я догадываюсь, ты пока даже не знаешь, имеется ли у него собственный план защиты?

– Верно. Если честно, моя идея заключалась в том, чтобы побеседовать с ним, и если он не успел нанять для себя другого адвоката, просить тебя стать им.

Клиффорд медленно кивнул. Предложение Мартина выглядело для него привлекательным с любой точки зрения. Если даже оставить в стороне вопрос о денежном вознаграждении за услуги, дело столь драматического и необычного свойства обещало стать одним из самых громких процессов года. И он решил, что если обвиняемый согласится, нужно засучив рукава, не оставить камня на камне от обвинений и добиться оправдания.

– Если ты уговоришь его передать дело нам, – сказал он после продолжительной паузы, – то можешь быть уверен: мы сделаем для твоего приятеля все, что в наших силах. Но должен предупредить, что обойдется это недешево. Мы соберем группу защитников – вероятно, из двух или трех адвокатов, – а их гонорары весьма высоки. Как ты понимаешь, – он улыбнулся своей суховатой улыбкой, – нам тоже надо зарабатывать на жизнь. Возникнут расходы, связанные с поисками свидетелей, для чего может потребоваться частный детектив. Короче, защита в любом крупном деле связана с не менее крупными издержками. Способен ли твой друг оплатить их? Каково его материальное положение?

– По-моему, он не испытывает финансовых затруднений, – ответил Мартин, – но в любом случае все денежные вопросы я беру на себя. Феликс заплатит, сколько сможет. Я покрою остальное, если возникнет необходимость, из собственных средств.

Клиффорд пристально посмотрел на собеседника.

– Должен признать, это благородно с твоей стороны, Мартин. – Он снова замолчал, словно собираясь развить тему, но потом передумал, сменил тон и продолжил: – В таком случае тебе следует встретиться с Феликсом и обсудить его намерения. Если ты располагаешь временем, я готов сейчас же отправиться с тобой на Боу-стрит, чтобы попытаться немедленно получить разрешение на свидание. В ходе разговора с ним ты выяснишь положение. Мы охотно возьмемся за его защиту при условии, что он в ней нуждается. Но пусть чувствует себя совершенно свободным: он может обратиться к услугам любых других адвокатов. Договорились?

– Спасибо, Клиффорд. Да, я принимаю твои условия. Меня все вполне устраивает.

Представив своего приятеля и теперь почти клиента начальству знаменитого полицейского участка на Боу-стрит, юрист извинился и отправился по другим делам. А Мартин в одиночестве стал дожидаться формального ордера на посещение заключенного, выдача которого потребовала гораздо больше времени, чем он предполагал. И только около пяти часов вечера дверь камеры Феликса открыли, чтобы впустить к нему старого друга.

– Мартин! – воскликнул узник, выглядевший печальным. Он вскочил и схватил обеими руками ладонь посетителя. – Как же ты добр ко мне! Я не осмеливался даже надеяться на твое появление здесь.

– Разве же я мог, узнав, что мой старинный приятель оказался в такой дыре, не сунуть в нее свой длинный любопытный нос, – ответил доктор с грубоватым юмором, откровенно смущенный той горячностью, с которой Феликс приветствовал его. – Ты тоже хорош! Как ухитрился вляпаться в такие крупные неприятности? Что нужно было натворить, чтобы наделать столько шума?

Феликс унылым жестом потер себе лоб.

– Богом клянусь, Мартин, – простонал он, – я и сам не понимаю. Пребываю в полнейшем недоумении. Мне известно об этом кошмарном деле едва ли больше, чем, например, тебе. Все, происходившее сегодня, свелось к чистым формальностям, а потому обвинения против меня – в чем бы они ни состояли – пока не выдвинуты, как и не предъявлено никаких доказательств. Не возьму даже в толк, на основании чего они меня подозревают.

– Я тоже не знаю никаких подробностей. Просто решил навестить тебя, когда прочитал, что ты арестован.

– Не могу выразить, насколько я благодарен тебе, Мартин! Чем же смогу ответить на твою доброту? Я думал написать тебе сегодня записку с просьбой о помощи, поскольку завтра дошел бы до полного отчаяния. Но ты не представляешь, как важно для меня твое появление даже без просьбы с моей стороны! Самое главное, я смею теперь думать, что ты не веришь в справедливость чудовищных подозрений против меня. Я прав?

– Разумеется! Не впадай в тоску и не суетись понапрасну. У тебя же есть друзья, в конце-то концов. Вся моя семья тревожится за тебя. Жена в ужасе, как и мальчики. Они просили взбодрить тебя и сказать, что все ошибки уже скоро будут исправлены.

– Да благословит их Господь за это! – снова воскликнул Феликс и стал мерить камеру шагами, охваченный эмоциями. – Передай им, насколько я ценю… Как важно для меня их отношение ко всему.

– Не пори чепухи! – резко оборвал его доктор. – Разве ты мог ожидать чего-то иного? Но мне предоставили для свидания не так много времени. Вероятно, уже осталась всего пара минут, и потому хочу спросить тебя о главном. Ты имеешь какие-то планы относительно своей юридической защиты?

– Защиты? Никаких планов нет. Я не мог даже заставить себя думать об этом. Понятия не имею, что делать, к кому обратиться. Что ты мне посоветуешь?

– Обратиться к Клиффорду.

– Что? К какому Клиффорду?

– Найми себе защитником Джона Клиффорда из адвокатской конторы «Клиффорд и Льюишем». На вид он черствый сухарь, но умнее и опытнее адвоката не сыщешь. К тому же он очень порядочный человек. Это как раз то, что тебе сейчас нужно.

– Но я с ним не знаком. Как думаешь, он возьмется за мое дело?

– Конечно. Скажу больше, именно к нему я пошел за помощью, чтобы получить разрешение на встречу с тобой. Я-то с ним знаком прекрасно. Его фирма возьмется за твою защиту, если ты их попросишь об этом. А значит, твоим адвокатом станет персонально Клиффорд, и, повторяю, лучше защитника тебе не найти.

– Мартин, ты просто возвращаешь меня к жизни! Бог все видит и воздаст тебе за благие дела! Так ты договоришься с Клиффордом? Хотя минуточку! А я смогу оплатить его услуги? У таких адвокатов обычно очень высокие гонорары.

– Какими средствами ты располагаешь?

– О, точно не знаю. Наверное, у меня есть тысяча фунтов или около того.

– Более чем достаточно. Я сразу же отправлюсь на переговоры с ним.

Друзья успели побеседовать еще несколько минут, прежде чем у двери камеры появился надзиратель. Время Мартина истекло. Он оставил Феликса в приподнятом настроении, пообещав скорую встречу. Француз проводил его, не скрывая слез.

Преисполненный решимости не терять времени даром и завершить начатое, Мартин поспешно вернулся в контору «Клиффорд и Льюишем». Но их рабочий день уже закончился, и он застал в помещении фирмы лишь нескольких задержавшихся младших клерков. Доктору пришлось записаться на завтра на прием, после чего, весь сияя от удовлетворения достигнутым успехом, он вернулся домой, чтобы обо всем рассказать близким.

На следующий день после обеда Мартин вновь сидел в кабинете адвоката.

Когда они достигли окончательной договоренности, что фирма берет дело в свои руки, мистер Клиффорд сказал:

– А теперь я обязан предупредить тебя, что такие случаи рассматриваются крайне медленно с соблюдением всех бюрократических и процедурных формальностей. Сначала прокуратура оформит обвинительное заключение, соберет все имеющиеся у них улики, подготовит свидетелей, и на это уйдет уйма времени. Мы, разумеется, тоже сразу же приступим к работе, хотя маловероятно, что многое удастся сделать, пока не ознакомимся с доказательной базой обвинителей в полном объеме. Потом нам потребуется время для основательной проработки линии защиты. Если станет необходимым снятие повторных показаний Феликса – а такое вполне, возможно, – то одному богу известно, сколько недель или даже месяцев пройдет до того момента, когда обе стороны окажутся готовы к началу слушаний в суде. Не говоря уже о том, что он иностранец, и Франция может потребовать его высылки для проведения процесса на родине.

– Уму непостижимо, – пробормотал доктор. – Вы, адвокаты, чертовски ловко навострились тратить время и деньги клиентов.

– Здесь все обстоит несколько иначе. В отличие от вас, медиков, нам не удается скрывать свои ошибки, – с холодной и ироничной улыбкой возразил Клиффорд, – а потому приходится проявлять двойную осторожность.

Мартину шутка так понравилась, что он звучно хлопнул себя ладонью по бедру.

– Ха-ха! – рассмеялся он. – Отлично сказано! Тут ты меня поймал, ничего не скажешь. Но теперь я не стану тратить твое время попусту. Как я понял, есть практические вопросы, которые ты хотел со мной обсудить?

– Да, есть пара моментов, – кивнул Клиффорд. – Первое, я предлагаю включить в нашу команду Хеппенстола. Ты же знаешь Лусиуса Хеппенстола из Королевской коллегии адвокатов? А ему может потребоваться ассистент или даже двое. Как тебе такая идея?

– На твое усмотрение. Ты лучше знаешь, как организовать защиту Феликса.

– Второй вопрос куда серьезнее. Ты должен рассказать мне абсолютно все, что тебе известно о Феликсе.

– Должен признать, – ответил Мартин, – что я могу рассказать о нем не слишком многое. Я сам задумался, хорошо ли знаю его, и поразился, насколько скудны мои сведения. Мы познакомились около четырех лет назад. Тогда Феликс только приобрел «Сен-Мало», пустовавшее поместье всего в двухстах ярдах от моего собственного дома. Приобрел и тут же ухитрился заболеть воспалением легких. Меня вызвали вовремя, но болезнь оказалась очень серьезной, и какое-то время он был на грани жизни и смерти. Однако выкарабкался, и в процессе затянувшегося выздоровления мы с ним успели крепко подружиться. Когда он выписался из больницы, я пригласил его на пару недель пожить у меня – в то время экономкой в «Сен-Мало» служила неряшливая и неумелая женщина, а ему был необходим уход. Моей семье он так полюбился, что уже скоро стал почти полноправным ее членом. С тех пор он то появляется, то вдруг исчезает, как домашний пес. Зато часто ужинает у нас, а взамен настаивает, чтобы мальчики ходили с ним в театр, моя жена тоже присоединяется, когда у нее есть время.

– Но, по твоим словам, живет он очень одиноко, верно?

– Да, если не считать экономки.

– И ты не встречал никаких его родственников?

– Никого. Я никогда даже не слышал о его родственниках. Думаю, у Феликса их нет. А если есть, он вообще не упоминает о них. – Мартин немного замялся, а потом продолжил: – Быть может, это всего лишь обманчивое впечатление, но меня поразило, что он как будто специально сторонится женщин, и если когда-либо отпускал при мне циничные реплики, то именно по их поводу. Я даже начал думать, что в его прошлой личной жизни было какое-то жестокое разочарование, но сам он и намеком об этом не обмолвился.

– На что он живет?

– Он – художник. Делает эскизы плакатов по заказу какой-то фирмы из Сити и выполняет иллюстрации для глянцевых журналов. Не знаю, есть ли у него сбережения или солидный счет в банке, но выглядит он вполне обеспеченным человеком.

– Ты в курсе этого, более чем странного, происшествия с бочкой? Что тебе известно?

– Почти ничего. Только с его слов. И был еще один запомнившийся мне эпизод. Вечером в… Дай-ка припомнить, когда в точности это случилось. Да, вечером в понедельник пятого апреля ко мне заехала пара приятелей, и мы захотели сыграть в бридж. Я отправился в «Сен-Мало» спросить, не пожелает ли Феликс стать четвертым в нашей компании. Было это около половины девятого. Он поначалу колебался, но потом принял приглашение. Я вошел и подождал, пока он переоденется. Камин в кабинете только что растопили, и комната, как, впрочем, и весь дом, казалась холодной и неуютной. Мы играли в бридж почти до часа ночи. После этого о Феликсе я услышал вновь, когда он лежал на койке в больнице Святого Фомы в глубочайшей прострации от пережитого шока. Не в качестве профессионального врача, а просто как друг я отправился навестить его, и он рассказал мне о бочке.

– И что же он поведал?

– По его словам, он получил письмо с сообщением о бочке с деньгами, отправленной ему, – детали услышишь от него самого. Когда в понедельник вечером я пришел к нему, Феликс только что получил ту бочку с борта парохода, доставив ее в «Сен-Мало». Вот почему он не сразу согласился уйти из дома – ему не терпелось вскрыть бочку.

– Отчего же он сразу и прямо не сказал об этом тебе?

– Я задал ему такой же вопрос. Феликс ответил, что у него возникли проблемы с представителями пароходства по поводу получения груза, и он не хотел пока никому выдавать местонахождение бочки, чтобы служащие не потребовали вернуть ее. Однако тебе предпочтительнее будет все выяснить у Феликса лично.

– Я непременно поговорю с ним, но сейчас мне важно понять, насколько ты осведомлен о бочке.

– Больше мне нечего добавить.

– Что ты знаешь о его друзьях?

– Ровным счетом ничего. Думаю, за многие годы я всего лишь дважды слышал, что он встречался с кем-то из своих знакомых, но то были художники, приезжавшие посмотреть на его работы в студии и не остававшиеся даже переночевать. Возможно, он с кем-то встречался в городе, но я не знаю об этом.

Несколько минут адвокат сидел молча.

– Что ж, – сказал он потом, – по всей видимости, сегодня мы больше ничего предпринять не сможем. Я буду держать тебя в курсе, но напоминаю, что события, вероятно, будут развиваться крайне медленно.

Они по-дружески распрощались, обменявшись рукопожатиями, и доктор удалился, а Клиффорд взялся за письмо королевскому адвокату Хеппенстолу, чтобы выяснить, согласится ли тот взяться за это дело.

 

Глава 22

Новая история, рассказанная мистером Феликсом

Следующий день оказался у мистера Клиффорда целиком занят разнообразными техническими формальностями и получением от властей всей информации, имевшейся на данный момент, а потому только утром второго дня он смог познакомиться со своим клиентом. Несчастный сидел в камере, обхватив голову руками, с выражением безысходной тоски на лице. Некоторое время они говорили обычные в таких случаях фразы, а потом адвокат перешел к делу.

– А теперь, мистер Феликс, – сказал он, – вы должны рассказать мне все, что вам известно о злосчастном деле – все до последнего штриха, каким бы мелким и незначительным он вам ни показался. И помните, что в таком положении равносильно самоубийству скрывать информацию. Ничего не утаивайте. Ваши признания будут сохранены в секрете, как при исповеди. Если вы наломали дров, наделали глупых ошибок или даже, уж простите, действительно совершили преступление, в котором вас обвиняют, расскажите мне правду. В противном случае я уподоблюсь слепому поводырю для слепца, и нас обоих ждет падение в пропасть.

Феликс порывисто поднялся.

– Я так и поступлю, мистер Клиффорд. Я ничего от вас не утаю. Но прежде чем мы углубимся в детали, один вопрос мне следует прояснить сразу. – Он поднял руку: – Клянусь, и Бог Всемогущий, в которого я глубоко верю, мне свидетель, что невиновен в этом преступлении. – Он снова сел и продолжил: – Причем я не прошу от вас безоговорочной убежденности в моей правоте. Пусть она придет потом. Однако необходимо, чтобы уже в начале нашего общения этот факт был отмечен. Я решительно и категорически отрицаю какое-либо участие в этом ужасающем и мерзком деянии. А теперь можем приступать.

– Мне важно и отрадно было услышать от вас подобное заявление, сделанное столь выразительно, мистер Феликс, – сказал адвокат, на которого произвели глубокое впечатление манера выражаться и серьезность тона клиента. – Но давайте начнем, как говорится, с самого начала. Расскажите все известные вам подробности дела.

Феликс был хорошим рассказчиком, и потому его слова, обращенные к Клиффорду-профессионалу и чисто по-человечески, увлекли юриста по мере того, как развивалось повествование.

– Я сразу даже не соображу, с чего начать, – сказал Феликс. – Первым событием, прямо связанным с делом, стала моя встреча с группой друзей в парижском кафе «Золотое руно». Но прежде чем перейти к ней, наверное, имеет смысл в общих чертах объяснить вам, кто я такой и как француз оказался в итоге жителем Лондона. Полагаю, это необходимо, поскольку неизбежно встанет вопрос о моем прошлом знакомстве с бедняжкой Аннеттой Буарак. Что скажете, мистер Клиффорд?

«Это более чем необходимо, – подумал про себя адвокат, для которого сам факт знакомства Феликса с погибшей женщиной стал не самым приятным открытием. – Ты, как я вижу, пока не понимаешь, дружище: ни один другой пункт этого дела не станет для тебя более важным, чем твое с ней общее прошлое».

Но вслух он лишь произнес:

– Вы правы, я тоже считаю это необходимым.

– Что ж, очень хорошо. Повторю: по национальности я француз. Родился в Авиньоне в 1884 году. С детства я питал пристрастие к рисованию, и поскольку учителя заметили в моих работах проблески таланта, то еще совсем молодым я переехал в Париж, где поступил в художественную школу мсье Дофэ. Там я учился несколько лет, поселившись в небольшом отеле недалеко от бульвара Сен-Мишель. Мои родители умерли, и я унаследовал некоторую сумму денег – немного, но на жизнь хватало.

Вместе со мной в школе учился юноша, которого звали Пьер Боншоз, привлекательный и очень порядочный малый года на четыре моложе меня. Мы стали приятелями и частенько занимали вдвоем один номер в гостинице. Но к учебе он относился спустя рукава, не добиваясь заметных успехов. Ему не хватало трудолюбия и упорства, он слишком любил вечеринки и карточные игры, чтобы всерьез заниматься живописью. А потому я был не так уж удивлен, когда однажды Пьер заявил мне, что сыт по горло школой искусств и собирается уйти в бизнес. Он обратился за помощью к старому другу отца, старшему партнеру фирмы «Роже» – экспортеров вина из Нарбонна. Там ему предложили работу, и он согласился. За два или три месяца до отъезда Пьер привел в школу новую ученицу, свою кузину мадемуазель Аннетту Умбер. Они казались гораздо ближе друг другу, чем обычно бывают двоюродные братья и сестры. Боншоз рассказал мне, что они практически выросли вместе и давно стали не просто родственниками, а неразлучными друзьями. И это, мистер Клиффорд, была та самая несчастная девушка, ставшая затем мадам Буарак.

Она представляла собой самое прелестное существо, какое я только встречал прежде. И как только я увидел мадемуазель Аннетту, мной овладело глубочайшее восхищение ее красотой – чувство, прежде мне незнакомое. Видимо, сама Судьба распорядилась так, что мы оба увлеклись техникой работы пастелью, часто встречались в классе и интересовались успехами друг друга. Неизбежное случилось: уже вскоре я глубоко и искренне полюбил ее. Она не отвергала моих ухаживаний, но поскольку держалась ровно и доброжелательно со всеми, я не смел надеяться на взаимность с ее стороны. Но не стоит затягивать эту часть истории. После долгих и мучительных колебаний я, собрав всю храбрость в кулак, сделал ей предложение. И вообразите мою радость, когда она приняла его.

Затем, естественно, настало время просить ее руки у отца. Мсье Умбер происходил из древнего и знатного рода, по праву преисполненный гордостью своим благородным происхождением. Он не был богат, а лишь весьма состоятелен, жил в принадлежавшем его семье замке Ларош, словно в собственном государстве, занимая ведущее положение в местном светском обществе. Явиться к нему и начать разговор о его дочери было бы поистине испытанием для всякого, а для меня, и близко не обладавшего подобным социальным статусом, это представлялось сущим кошмаром. И мои дурные предчувствия полностью оправдались. Он принял меня вполне учтиво, но категорически отверг мои притязания. Мадемуазель Умбер еще слишком молода, она не познала еще окружающего мира, не разобралась в собственных ощущениях, а у него имелись совсем другие планы относительно ее будущего и так далее. При этом он, конечно же, не преминул тонко намекнуть, что мое положение в обществе и ограниченность в средствах едва ли делали меня достойным стать членом семьи со столь древней историей и славными традициями.

Едва ли нужно описывать, сколь сокрушительным ударом стало его решение для нас обоих. Скажу только, что после бурного объяснения с отцом Аннетта подчинилась его власти, бросила учебу в художественной школе и надолго уехала гостить к своей тетке в одну из южных провинций. А для меня жизнь в Париже, где теперь на каждом шагу преследовали видения из прошлого, стала невыносимой. Я перебрался в Лондон, получив работу в фирме «Грир и Худ», производителей печатной рекламной продукции с Флит-стрит. Имея постоянное жалованье, а в свободное время делая иллюстрации для «Панча» и других популярных изданий, я вскоре обнаружил, что мой ежегодный доход превышает тысячу фунтов. Теперь я смог удовлетворить одну из своих амбиций – купить виллу в пригороде и небольшой двухместный автомобиль, чтобы ездить на работу в центр столицы. Это поместье, названное «Сен-Мало», располагается близ Брента по Грейт-Норт-роуд. Там я обосновался совершенно один, если не считать приходящей экономки – женщины почтенных лет. Огромный чердак дома я переделал в мастерскую, где начал делать эскизы к давно задуманной мною большой картине.

Но не успел я прожить на новом месте и месяца, как очень серьезно заболел воспалением легких. Мартин, врач, живший поблизости, занялся моим лечением, и так родилась дружба, результатом которой и стало ваше сегодняшнее появление здесь.

Года два я вел уединенный и монотонный образ жизни, но однажды утром меня ожидал приятный сюрприз в лице появившегося у меня на пороге старинного приятеля Пьера Боншоза. Он рассказал, что сделал успешную деловую карьеру, и руководство фирмы приняло решение назначить его своим постоянным представителем в Лондоне. Поведал он мне и о том, как после года «тоски и хандры» его кузина Аннетта исполнила желание отца и стала женой мсье Буарака, богатого промышленника. Пьер виделся с ней по дороге через Париж, и, по его словам, она выглядела вполне счастливой.

Я снова сблизился с Боншозом, и следующим летом – то есть два года назад – мы с ним совершили продолжительный пеший поход по Корнуоллу. Мне необходимо упомянуть об этом, потому что тогда рядом с Пензансом произошел инцидент, глубоко повлиявший на наши с Пьером дальнейшие отношения. Мы решили искупаться на пустынном берегу между скалами, и когда я вошел в воду, меня подхватило мощным потоком отлива, и вопреки всем моим усилиям, я понял, что не справлюсь и скоро окажусь унесенным в открытое море. Услышав мои отчаянные крики, Боншоз бросился в воду, доплыл до меня и с огромным риском для собственной жизни помог выбраться на сушу. И хотя он отнесся к этому эпизоду с легкомысленным юмором, я не мог забыть опасности, которой подвергался он сам, спасая меня. Мною овладела мысль, что я теперь нахожусь в долгу перед ним и буду рад возможности как-то отблагодарить.

Хотя, как я упомянул, моим постоянным пристанищем стали окрестности Лондона, я никогда не забывал и о Париже. Сначала изредка, а потом все чаще стал возвращаться туда, чтобы проведать друзей и быть в курсе событий, происходивших в художественных кругах Франции. Около восьми месяцев назад, во время очередного такого визита, я совершенно случайно заглянул на выставку произведений знаменитого скульптора. Там, по чистой случайности, встретил человека, разговор с которым весьма заинтересовал меня. Он оказался страстным собирателем скульптуры малых форм и был подлинным знатоком вопроса. Мне он сообщил, что его коллекция ныне стала одной из крупнейших в мире, а поскольку я высказал неподдельный интерес, то получил приглашение тем же вечером отужинать в его доме и осмотреть собрание.

Я приехал и был представлен супруге владельца дома. Можете вообразить себе мои чувства, мистер Клиффорд, когда ею оказалась не кто иная, как Аннетта. От неожиданности мы ни словом, ни жестом не выдали нашего прежнего знакомства. Хотя, я уверен, не будь мсье Буарак столь поглощен мыслями о своей коллекции, он непременно заметил бы наше взаимное смущение. Впрочем, когда первый шок от узнавания прошел, я понял, что ее присутствие больше не волнует мне кровь. Она по-прежнему вызывала у меня глубочайшее восхищение, но моя одержимость ею пропала без следа. Былая любовь ушла безвозвратно. А по ее поведению и манере держать себя стало ясно: чувства Аннетты ко мне претерпели такую же метаморфозу.

Мы с мсье Буараком стали добрыми приятелями, связанные поначалу моим интересом к его коллекции, и потом я не раз принимал его приглашения заглянуть в гости всякий раз, когда оказывался в Париже.

Это, мистер Клиффорд, все, что я мог бы назвать преамбулой к моей истории. Боюсь, я не проявил при этом полной беспристрастности, но постарался изложить факты как можно яснее.

Адвокат с серьезным видом кивнул.

– Ваши показания пока звучат предельно ясно. Будьте любезны, продолжайте.

– Теперь перейду к событиям, связанным с бочкой, а значит, и к происшедшей трагедии, – вновь заговорил Феликс. – Думаю, будет лучше выстроить мой рассказ в хронологическом порядке, хотя от этого он станет несколько отрывочным.

Мистер Клиффорд снова отреагировал наклоном головы, и его собеседник возобновил изложение своей истории.

– В субботу тринадцатого марта я пересек канал и оказался на выходные дни в Париже, чтобы вернуться назад утром в понедельник. В воскресенье после обеда мне пришло в голову заглянуть в кафе «Золотое руно» на рю Руаяль. Там я застал многочисленную группу людей, с большинством из которых был знаком. Разговор шел о французских государственных лотереях, и один из них, мсье Альфонс Ле Готье, неожиданно обратился ко мне: «Почему бы нам немного не позабавиться вместе с тобой? Давай сыграем». Сначала я хотел лишь посмеяться над подобной идеей, но потом согласился рискнуть совместно с ним тысячей франков. Всю организацию он брал на себя, а если выпадет выигрыш, мы договорились честно поделить его поровну. Я отдал ему свои пятьсот франков, а потом, решив, что этим все и закончится, напрочь забыл о лотерее.

Через неделю после возвращения в Англию меня посетил Боншоз. Я сразу понял, что у него неприятности, и вскоре выведал подробности случившейся с ним беды. Как выяснилось, он вконец проигрался за карточным столом, и чтобы покрыть долг, обратился к ростовщикам, которые теперь требовали своевременного возвращения выданных ему ссуд. Отвечая на мои настойчивые расспросы, он объяснил, что сумел отдать все занятые деньги, кроме одного займа в размере шестьсот фунтов. Все возможные источники средств он к тому моменту уже исчерпал, и если не найдет нужной суммы к тридцать первому марта, то есть примерно за неделю до срока оплаты, его репутации в деловом мире придет конец.

Меня его рассказ привел в сильнейшее раздражение, поскольку я уже дважды выручал его в подобных ситуациях, и он давал мне слово больше никогда не садиться за игру. Я понимал, что не должен больше разбрасываться деньгами, но наша дружба и неоплатный долг перед ним за спасение моей жизни не позволяли мне бесстрастно смотреть, как он идет ко дну. Словно прочитав мои мысли, Боншоз заверил меня, что пришел не умолять о помощи, сознавая, как много я уже сделал для него – гораздо больше, чем он заслуживал. Потом рассказал, что написал Аннетте, сообщив ей о своем прискорбном положении и попросив дать ему денег не просто так, а одолжить, обещая выплатить четыре процента комиссионных. Я серьезно поговорил с ним, не обещал немедленной помощи, и попросил держать меня в курсе своих злоключений. Но, ничего не сказав ему, принял решение непременно выплатить эти шестьсот фунтов, чтобы не допустить его окончательного падения.

«В пятницу я отправляюсь в Париж, – завершил я наш разговор, – и надеюсь быть у Буараков к ужину в воскресенье. Если Аннетта заведет об этом речь, придется объяснить ей, что ты сам превратил свою жизнь черт знает во что».

«Только не настраивай ее против меня», – слезно просил он.

Я же отвечал, что никак не собираюсь влиять на ее решение. Он спросил, когда я возвращаюсь, чтобы самому встретить меня и скорее узнать о результатах нашей беседы с Аннеттой. Я ответил, что сяду на паром в Булони в воскресенье вечером.

В тот уикенд я снова вернулся в Париж – через две недели после встречи в кафе «Золотое руно». В воскресенье утром я сидел в отеле «Континенталь», подумывая, не посетить ли мне школу живописи мсье Дофэ, когда мне принесли записку от Аннетты. Она хотела поговорить со мной с глазу на глаз и просила приехать на четверть часа раньше ужина, назначенного на 19.45. Ответ следовало передать на словах. Я дал соответствующее обещание ее посыльной Сюзанне, она была горничной Аннетты.

До дома Буарака я добрался в назначенное время, но с Аннеттой не встретился. В холле случайно оказался мсье Буарак. Завидев меня, он сразу же пригласил зайти к нему в кабинет и взглянуть на гравюру, которую ему предложили купить и прислали на предварительный просмотр. Понятно, что отказаться я не мог. Мы пошли в кабинет и изучили присланную работу. Но в кабинете присутствовал и другой предмет, который я не мог не заметить. На ковре стояла значительных размеров бочка, и вы не поверите, мистер Клиффорд, если я скажу вам, что это была либо та же бочка, которую прислали мне потом с телом бедняжки Аннетты, либо похожая на нее как две капли воды!

Феликс сделал многозначительную паузу, давая слушателю усвоить эту важнейшую, по его мнению, информацию. Но адвокат лишь снова кивнул и сказал:

– Пожалуйста, продолжайте свой рассказ, мистер Феликс.

– Бочка, конечно же, заинтересовала меня, поскольку казалась чем-то неуместным в кабинете. Я спросил о ней Буарака, и он объяснил, что только что купил скульптуру, а бочка – несколько необычная разновидность тары, в которой подобный товар доставляют заказчикам.

– Он описал вам скульптуру? – задал вопрос адвокат, впервые перебивая Феликса.

– Нет, сказал только, что это очень изящная группа из нескольких фигур. Обещал показать ее во время моего следующего визита.

– Он упоминал, где купил ее, сколько заплатил?

– Об этом речи не было. Мы вообще обсудили тему вскользь, уже покидая кабинет.

– Понятно. Продолжайте, пожалуйста.

– Мы вернулись в большую гостиную, но к тому времени уже собрались гости, и я уже не имел возможности поговорить с Аннеттой наедине.

Ужин превратился в крупное светское мероприятие, поскольку среди приглашенных главенствовал испанский посол. Вот только еще до окончания застолья мсье Буарака вызвали на работу, где случилась какая-то авария. Он с извинениями покинул нас, пообещав скоро вернуться, но через какое-то время уведомил по телефону, что авария оказалась намного серьезнее, чем ожидалось, а потому Буарак сможет снова попасть домой либо очень поздно ночью, либо только к утру. Ближе к одиннадцати часам гости начали разъезжаться, а я, подчинившись знаку, поданному мне Аннеттой, дождался отъезда последнего из них. Потом она рассказала мне о письме, полученном от Боншоза, до крайности расстроившем ее. Вместе с тем она была даже довольна возникшими у кузена неприятностями, считая, что хороший испуг пойдет ему только на пользу. Ее тревожила вероятность превращения Боншоза в неисправимого азартного игрока. Аннетте хотелось узнать мое мнение по этому поводу.

Я откровенно поделился с ней своими мыслями. Ее кузен был добрым и порядочным человеком, но связался с дурной компанией, и его единственный шанс спасти свое честное имя – порвать с этими людьми. Она согласилась со мной и сказала, что ему не стоит даже пытаться помогать, пока такой разрыв не произошел. Затем мы обсудили, где нам взять денег, чтобы выручить его. Как выяснилось, у нее имелись триста фунтов своих сбережений, но поскольку она предвидела неодобрение со стороны мсье Буарака, то не хотела даже пытаться просить его о недостающей сумме. А потому предложила продать пару своих драгоценностей, принадлежавших ей по праву, и попросила меня заняться этим от ее имени. Однако я не мог заставить себя пойти на такой шаг и заверил, что если она внесет триста фунтов, то изыщу другую возможность покрыть недостаток. Поначалу она и слышать об этом не хотела, и между нами разгорелся спор. В итоге мои доводы одержали верх, она поднялась в спальню и вернулась с деньгами. Я почти сразу поспешил удалиться, пообещав сообщить, чем завершится дело: она была искренне привязана к двоюродному брату и переживала за его судьбу. Вечером в воскресенье я отправился обратно в Англию.

– Если я вас правильно понял, мистер Феликс, – вновь вмешался Клиффорд, – то последний из гостей уехал в одиннадцать?

– Да, примерно в это время.

– А в котором часу покинули дом вы?

– Думаю, что было примерно без четверти двенадцать.

– Стало быть, ваш разговор продлился приблизительно сорок пять минут. Кто-нибудь видел, как вы уходили?

– Только Аннетта. Она проводила меня до двери.

– И как я полагаю, вы вернулись к себе в отель?

– Да.

– В какое время вы добрались до него?

– Приблизительно в половине второго, как мне помнится.

– Но от дома Буарака до вашей гостиницы всего пятнадцать минут пешком. Чем же вы занимались так долго?

– Мне совсем не хотелось спать, и я с удовольствием прогулялся по Парижу. Дошел по рю де Риволи до площади Бастилии, а к отелю вернулся через Большие бульвары.

– По пути вы не встретили никого из знакомых?

– Нет, не встретил. По крайней мере, в памяти ничего не отложилось.

– Боюсь, вы не понимаете, насколько это важно. Подумайте хорошенько. Может ли кто-то подтвердить, что видел вас во время той прогулки? Быть может, официант в кафе или какой-то уличный торговец?

– Нет, – ответил Феликс после паузы. – Я ни разу не остановился, чтобы обменяться с кем-либо приветствиями, и совершенно точно не заходил ни в кафе, ни в рестораны.

– Вы утверждаете, что вернулись в Лондон на следующий день. Во время путешествия вам попался кто-нибудь, кого вы знаете?

– Да, но едва ли мне это поможет. На пароме до Фолкстоуна я встретил мисс Глэдис Девайн. Вот только она, увы, не сможет ничего подтвердить. Как вам, возможно, известно, она скоропостижно скончалась неделей позже.

– Мисс Глэдис Девайн? Уж не та ли знаменитая мисс Девайн, прославленная актриса?

– Именно она. Я часто сталкивался с ней прежде на различных приемах в Париже.

– Но тогда вы должны без труда суметь подтвердить факт встречи. Столь известную леди, несомненно, узнают повсюду. Вы, вероятно, заходили в ее личную каюту?

– Нет, мы разговаривали с ней на верхней палубе. Она сидела, укрывшись за одной из труб, и я на полчаса присоединился к ней.

– В таком случае кто-то должен был видеть вас вместе.

– Возможно, нас видели, а быть может, нет. Понимаете, в тот день сильно штормило. Почти все пассажиры слегли с морской болезнью. Так что людей на прогулочной палубе было совсем немного.

– А ее горничные и прочая прислуга?

– Их я не встретил.

– Мистер Феликс, вот о чем я попрошу вас основательно задуматься, когда вы останетесь один. Во-первых, кто может подтвердить, как вы провели время между одиннадцатью часами вечера и половиной второго часа ночи в субботу? И во-вторых, кто мог видеть вас вместе с мисс Девайн на пароме по пути в Фолкстоун. А теперь продолжайте свой рассказ, сделайте милость.

– На вокзале Чаринг-Кросс меня встретил Боншоз. Ему не терпелось узнать, как у меня все сложилось. Мы поехали к нему на квартиру, где я сообщил новости. Сказал, что вручу ему необходимые шестьсот фунтов, но только при условии полного разрыва с дружками, вовлекавшими его в азартные игры. Он заверил меня, что окончательный разрыв с ними уже состоялся, и я передал ему деньги. Затем мы зашли в «Савой», а после достаточно раннего ужина я его покинул, отправившись к себе в усадьбу.

– В котором часу?

– Около половины девятого.

– Как вы добирались до дома?

– Я взял такси.

– Откуда?

– Машину вызвал для меня портье «Савоя».

– Что было дальше?

– Я получил совершенно поразившее меня письмо…

И Феликс поведал адвокату об отпечатанном на машинке письме, подписанном Ле Готье, и о том, что происходило далее: его приготовления к получению бочки, визит на пристань Святой Екатерины, беседы с клерком по фамилии Броутон и с управляющим портовой конторой, хитроумная проделка с получением чистого бланка пароходства, сфабрикование записки для Харкнесса, перевозка бочки в «Сен-Мало», визит к доктору Мартину, ночной разговор с Бернли, исчезновение бочки, ее обнаружение и вскрытие, в ходе которого была сделана ужасающая находка.

– Вот и все, мистер Клиффорд, – подвел итог он, – что мне известно об этом деле до последней детали, хотите верьте, хотите нет.

– Пока меня радует только одно: ясность вашего изложения этой истории, – заметил адвокат. – А теперь дайте мне возможность подумать, о чем еще я должен вас расспросить.

И он принялся медленно просматривать толстую кипу листов, которые успел исписать за это время.

– Первое, что мне необходимо установить, – заговорил он после продолжительного молчания, – это характер ваших отношений с мадам Буарак, степень вашей близости. Вы можете сказать, сколько раз встречались с ней после ее замужества?

Феликс взял паузу на раздумья.

– Раз шесть, как мне кажется. Или, возможно, даже больше – восемь, девять. Но точно не более девяти.

– Если не считать вечера званого ужина, ее муж присутствовал при всех таких встречах?

– Не при всех. По меньшей мере дважды я заставал ее одну.

– Простите за бестактный вопрос, но вам придется ответить на него со всей откровенностью. Имели ли место случаи проявления вами взаимных нежных чувств или моменты интимной близости?

– Абсолютно ничего подобного и близко не было! Могу с чистой совестью заявить, что наедине мы не совершали подобных поступков и не вели разговоров, которые не предназначались бы для глаз и ушей мсье Буарака.

Клиффорд снова взял время на раздумья.

– А теперь мне бы хотелось услышать от вас самый подробный отчет о том, как вы провели время, после ужина с Боншозом в воскресенье вечером по прибытии из Парижа и до понедельника следующей недели, когда получили бочку на пристани Святой Екатерины.

– Нет ничего легче. Распрощавшись с Боншозом, я, как уже упоминал, поехал в «Сен-Мало», куда прибыл около половины десятого. Моя экономка ушла в отпуск, а потому я сразу же дошел до деревни, где нанял приходящую работницу, которая могла бы готовить мне завтрак. Эта женщина уже однажды исполняла обязанности моей домработницы. Я взял на работе недельный отпуск, и каждый мой день проходил совершенно единообразно. Просыпаясь в половине восьмого, я завтракал, а потом поднимался в мастерскую, чтобы писать картину. Прислуга после завтрака уходила домой, и обед я готовил сам. Остаток дня продолжал заниматься живописью, а вечером уезжал в Лондон, чтобы поужинать и иногда сходить в театр. Домой, как правило, возвращался между одиннадцатью и полуночью. Но вот в субботу работать над картиной мне не пришлось. Я отправился в город, чтобы организовать получение бочки.

– Значит, в десять часов утра в среду вы предавались творчеству у себя в мастерской?

– Да, но почему вы так особо выделяете этот день и час?

– Узнаете немного позже. Лучше скажите, вы можете как-то подтвердить сказанное? К вам в мастерскую кто-нибудь заходил и видел вас за работой?

– Боюсь, что нет.

– А временная домработница? Между прочим, как ее зовут?

– Миссис Бриджет Мерфи. Но она едва ли что-то знает о моем местонахождении. Понимаете, мы практически друг с другом не виделись. Когда утром я спускался из спальни, готовый завтрак ждал меня на столе. Потом я сразу отправлялся в мастерскую. Даже не представляю, в котором часу она уходила домой, но, по всей видимости, очень рано.

– Когда вы обычно завтракали?

– Почти всегда около восьми, но я, знаете ли, не слишком пунктуален в мелочах.

– Помните ли вы и можете ли подтвердить, в котором часу завтракали в упомянутую среду?

Феликса вопрос явно озадачил.

– Нет, – ответил он. – Не думаю, что смогу. То утро для меня ничем не отличалось от любого другого.

– Но это очень важно. Может, миссис Мерфи что-нибудь вспомнит?

– Возможно, но крайне сомнительно.

– И больше нет никого, к кому можно обратиться за подтверждением? К вам никто не приходил? Ну хотя бы обычный торговый агент?

– Никто. Пару раз в дверь звонили, но я не потрудился спуститься, чтобы открыть. В гости никого не ждал и решил не отвлекаться от работы.

– Весьма прискорбное пренебрежение к визитерам. Хорошо. Теперь расскажите, где вы обычно ужинали в Лондоне и как проводили вечера.

– В разных ресторанах. И, как вы сами понимаете, в различных театрах, что вполне объяснимо.

Упрямо продолжая задавать вопросы, Клиффорд составил список мест, где в течение недели побывал его клиент. Он намеревался обойти их для сбора материалов, на которых можно было бы построить хоть какое-то алиби. Пока все услышанное принесло ему сплошное разочарование, и он стал рассматривать свою миссию как все более сложную. Ему оставалось лишь въедливо допрашивать Феликса.

– Обратимся теперь к машинописному письму, подписанному фамилией Ле Готье. Вы поверили в его подлинность?

– Да, поверил. Вся эта затея представлялась мне раздражающе нелепой, но никаких сомнений не возникало. Вы же знаете, я добровольно согласился участвовать в лотерее с Ле Готье, а пятьдесят тысяч франков – это как раз та сумма, которую составил бы наш выигрыш в случае удачи. У меня, правда, мелькнула мысль, что Ле Готье меня разыгрывает, но я сразу отмел ее, поскольку он человек совершенно иного склада.

– Вы успели написать Ле Готье ответ или отправить телеграмму?

– Нет. Письмо я получил поздно вечером по возвращении домой. Сразу я уже не мог ничего предпринять, хотя утром собирался послать телеграмму, что приеду за выигрышем лично, и бочку отправлять не надо. Но утром почтальон доставил открытку – тоже отпечатанную на машинке и подписанную Ле Готье, – с уведомлением об отправке бочки как о свершившемся факте. Я просто забыл упомянуть об этом в своем рассказе.

Клиффорд кивнул и снова сверился со своими записями.

– Вы отправляли письмо в фирму «Дюпьер и Си» в Париже, заказав скульптуру с доставкой для вас по адресу на Уэст-Джабб-стрит?

– Нет.

– Вы хорошо представляете себе кипу промокательной бумаги на своем рабочем столе в «Сен-Мало»?

– Да, разумеется, – ответил Феликс, окинув собеседника удивленным взглядом.

– Вы когда-либо позволяли пользоваться ею кому-то другому?

– Насколько помню, никогда.

– Вам приходилось возить ее с собой во Францию?

– Нет. Для чего?

– Тогда каким же образом, мистер Феликс, – адвокат произносил этот вопрос нарочито медленно, – вы объясните тот факт, что на упомянутой промокательной бумаге был обнаружен частичный отпечаток подобного письма, написанного вашей рукой?

Феликс мгновенно вскочил.

– Что? – воскликнул он. – О чем вы говорите? Письмо моей рукой? Не верю! Такое попросту невозможно!

– Я сам видел оттиск.

– Вы его видели? – Феликс принялся взволнованно расхаживать по камере, бурно жестикулируя. – Право же, мистер Клиффорд, это уже слишком! Говорю же вам: я не писал такого письма. Здесь явная ошибка. И вы тоже заблуждаетесь.

– Спешу вас заверить, мистер Феликс, что никакой ошибки нет. Я видел не только отпечаток на вашей промокашке, но и оригинал письма, полученного указанной французской фирмой.

Феликс сел и провел ладонью по лбу, словно испытывал головокружение.

– Для меня все это непостижимо. Вы не могли видеть такого письма от меня, потому что его не существует. Если вам что-то действительно показали, то явную фальшивку.

– Но как же объяснить отпечаток, оставшийся на промокательной бумаге?

– Боже милостивый, ну откуда же я знаю? Говорю вам, мне ничего не известно об этом. Послушайте, – добавил он, внезапно меняя тон, – здесь какой-то ловкий трюк. Когда вы утверждаете, что видели подобные вещи, я не могу вам не верить. Но это трюк. Другого объяснения быть не может.

– Положим, я склонен согласиться с вами, – сказал Клиффорд. – Но кто мог прибегнуть к такому сложному трюку? Только человек, имевший доступ в ваш кабинет, чтобы написать письмо там же, или выкрасть лист промокательной бумаги, а потом незаметно вернуть его на место. Кто бы это мог быть?

– Понятия не имею. Никто… По крайней мере, никто из тех, кого я знаю, не способен на такое. Когда было написано письмо?

– У Дюпьера его получили во вторник утром, то есть тридцатого марта. На конверт наклеили английскую марку. А это значит, что письмо отправили в воскресенье вечером или в понедельник, то есть в день вашего возвращения из Лондона после субботнего ужина у Буарака или днем позже.

– Но ведь кто угодно мог проникнуть в дом, пока я отсутствовал. Если все ваши слова правдивы, то кто-то так и сделал, хотя, признаться, следов вторжения я не заметил.

– Хорошо, мистер Феликс. Следующий вопрос. Кто такая Эмми?

Феликс вновь уставился на него в полнейшем недоумении.

– Эмми? – переспросил он. – Опять ничего не понимаю. Какая еще Эмми?

Клиффорд пристально следил за выражением лица клиента, когда произнес:

– Ваша Эмми с разбитым сердцем.

– Мой дорогой мистер Клиффорд, я не имею ни малейшего представления, о чем или о ком вы сейчас говорите. «Ваша Эмми с разбитым сердцем»? Что, черт возьми, это значит?

– А вот мне кажется, мистер Феликс, вы должны прекрасно все понимать. Кто та девушка, написавшая вам недавно письмо со слезной мольбой не бросать ее и поставившая вместо подписи слова: «Вечно твоя (хоть и с разбитым сердцем) Эмми».

Изумление во взоре Феликса теперь стало поистине безграничным.

– Либо с ума сошли вы, либо я сам, – тихо сказал он. – У меня не было письма от девушки, просившей не бросать ее, я вообще не получал ничего ни на какую тему от кого-то по имени Эмми. Вот почему мне теперь нужно, мистер Клиффорд, чтобы вы мне все объяснили.

– Тогда ответьте мне еще на один вопрос, мистер Феликс. Насколько я понимаю, в вашем гардеробе имеются два темно-синих костюма, верно?

Удивление на лице художника только усилилось, и он дал утвердительный ответ.

– В таком случае мне необходимо знать, когда вы в последний раз надевали каждый из них.

– Вот с этим у меня полная ясность. Один из них я надевал в парижскую поездку, а потом еще раз в воскресенье, отправляясь в Лондон, чтобы подготовиться к операции с бочкой, и снова был в нем в понедельник и во вторник, пока не оказался в больнице. Кстати, он на мне и сейчас. А второй синий костюм совсем старый. Я не ношу его уже несколько месяцев.

– Теперь скажу, в чем причина моего интереса. В кармане пиджака одного из ваших костюмов – судя по вашим словам, вероятнее всего, старого – было найдено письмо, начинавшееся обращением «Мой обожаемый Леон!», а заканчивавшееся подписью «Вечно твоя (хоть и с разбитым сердцем) Эмми». Та, кто написала его, высказывала… Впрочем, у меня есть копия. Читайте сами.

Художник просмотрел содержание послания с таким видом, словно спал и видел дурной сон.

– Могу клятвенно заверить вас, мистер Клиффорд, – очень серьезно сказал он, – что я знаю об этом гораздо меньше, чем вы сами. Это письмо не мое. Я никогда не видел его прежде и не слышал ни о какой Эмми. Все здесь вымысел. Не могу объяснить, как письмо попало ко мне в карман, но повторяю совершенно определенно: мне ничего о нем не известно.

Клиффорд кивнул:

– Прекрасно. Теперь мне осталось расспросить вас еще об одной вещи. Вы помните кожаное кресло с округлой спинкой, которое стоит перед плюшевой портьерой в вашем кабинете?

– Конечно.

– Подумайте основательно и скажите мне, кем была последняя из сидевших в нем дам?

– Тут и думать не о чем. Ни одна женщина не садилась в него с тех самых пор, как оно было мной куплено. За все время моей жизни в «Сен-Мало» здесь побывало всего несколько особ женского пола. Все они без исключения интересовались живописью и потому заходили только в мастерскую.

– А теперь прошу реагировать на мой следующий вопрос без раздражения: мадам Буарак когда-либо сидела в том кресле?

– Даю вам слово чести – никогда. Она ни разу не посещала этот дом и, если не ошибаюсь, вообще не бывала в Лондоне.

Адвокат снова кивнул.

– В таком случае вынужден сообщить вам другую пренеприятную новость. Позади кресла была найдена зацепившаяся за край портьеры булавка. Инкрустированная бриллиантами английская булавка. И это украшение, мистер Феликс, было приколото к платью мадам Буарак вечером перед званым ужином в ее доме.

Феликс, лишившийся дара речи, мог лишь сидеть и в беспомощном изумлении смотреть на своего адвоката. Его лицо побелело, а в глазах читалось выражение неподдельного страха. В наводившей тоску неприветливой камере, стены которой слышали столько историй о несчастьях и страданиях, воцарилось молчание. Клиффорд, не сводивший со своего клиента пристального взгляда, почувствовал вновь зародившиеся сомнения, начавшие было развеиваться. Неужели этот человек играл роль? Если так, то делал он это с большим мастерством, и все же… Феликс наконец подал признаки жизни.

– Бог ты мой! – хрипло прошептал он. – Это истинный кошмар! Я нахожусь в совершенно безнадежном положении. Меня опутали сетью, и она стягивается вокруг все туже. Что все это значит, мистер Клиффорд? Кто стоит за этим? Я не подозревал никого в ненависти к себе, но, значит, есть некто, ненавидящий меня достаточно сильно. – Он в отчаянии всплеснул руками. – Со мной покончено. Мне теперь уже ничто не поможет. Если вы видите для меня хотя бы проблеск надежды, мистер Клиффорд, поделитесь со мной своими мыслями.

И какие бы сомнения ни испытывал сейчас адвокат, ему пришлось придержать их при себе.

– Слишком рано делать какие-либо выводы, – ответил он как можно более деловым тоном. – В сложных делах, подобных этому, я часто сталкивался с ситуациями, когда самый мелкий, совершенно случайно вскрывшийся факт помогал прояснить случившееся. Вам нельзя поддаваться отчаянью. Мы в самом начале пути. Давайте подождем неделю-другую, и тогда я смогу поделиться с вами своими воззрениями.

– В добрый час, мистер Клиффорд! Господь да благословит вас! Вы придаете мне сил. Но эта история с заколкой! Что она может значить? Вокруг меня сплели какой-то ужасающий заговор. Его вообще можно хоть как-то раскрыть?

Адвокат поднялся.

– Это именно то, что мы попытаемся сделать, мистер Феликс. Однако сейчас мне пора идти. Прислушайтесь к моим советам, не теряйте присутствия духа, а если вспомните нечто, доказывающее правдивость ваших показаний, немедленно дайте мне знать.

И пожав клиенту руку, мистер Клиффорд удалился.

 

Глава 23

Мистер Клиффорд приступает к работе

Когда Клиффорд закончил в тот вечер ужинать, он прошел к себе в кабинет и, приставив большое кресло поближе к камину, поскольку к ночи становилось прохладно, раскурил сигару и сосредоточился на деталях своего нового дела. Сказать, что показания Феликса разочаровали его, значило не полностью отразить его настроение. Он был удручен и раздосадован. Его надежды получить от клиента информацию, которая сразу же подскажет основную линию защиты, не только не оправдались. Все обстояло хуже. Адвокат пока вообще не представлял, где взять хоть какие-то аргументы в защиту обвиняемого.

И чем дольше он обдумывал дело, тем мрачнее рисовались перспективы. Он перебрал факты по порядку, прокрутил в уме каждый, взвешивая их значение для подтверждения вины или невиновности Феликса.

Прежде всего вставал фундаментальный вопрос о том, что же именно произошло в доме на авеню де л’Альма между 23.00 и четвертью второго ночи после окончания званого ужина. В 23.00 Аннетта Буарак была жива и здорова, в 01.15 исчезла. И, судя по всему, Феликс стал последним, кто видел ее живой, а потому резонно было бы ожидать, что он сможет пролить свет на ее судьбу. Но он ничем не помог.

Он, правда, сумел объяснить побудительный мотив для своей встречи с мадам наедине. Получить подтверждение правдивости рассказа, подумал Клиффорд, будет несложно – достаточно провести расследование ситуации, в которую попал Боншоз. Но даже если истина будет установлена, он не представлял, какую особую пользу это принесет клиенту. Невиновность Феликса так просто не доказать. Более того, кто-то, возможно, станет утверждать, что именно личная встреча для разговора о Боншозе стала косвенной причиной дальнейшего бегства мадам от мужа, если это имело место. У Феликса появилась возможность для интимной беседы с мадам, которая в другом случае могла не представиться. И кто знает, какие дремавшие прежде страсти вновь распалились при встрече без свидетелей? Нет. Искать в этом эпизоде что-то необходимое для защиты решительно не стоило.

И остальные показания Феликса выглядели столь же бесполезными. Он заявил, что после завершения их разговора в 23.45 гулял по Парижу до половины второго. Но по неудачному стечению обстоятельств, никто не видел, как он покидал дом, по пути Феликс не встретил никого из знакомых и не заходил никуда, где могли бы его опознать. А было ли это, задумался Клиффорд, простым совпадением? Быть может, история Феликса попросту лжива?

Затем он вспомнил, что звук захлопнувшейся двери все же не остался незамеченным. Франсуа слышал его в час ночи. Но если Феликс ушел в 23.45, то кто же захлопнул дверь позднее? Напрашивались два ответа на этот вопрос. Либо Феликс сказал неправду о времени своего ухода, либо сама мадам куда-то отправилась в столь поздний час. Вот только наш адвокат не знал, какой из ответов правильный, но хуже всего была для него полнейшая невозможность выяснить истину.

Столь же бессмысленным для защиты оказывалось названное Феликсом имя женщины в меховой шубе, встреченной им на пароме в Фолкстоун. Даже если это действительно была мисс Девайн, сей факт не доказывал, что на борту одновременно не находилась и мадам Буарак. Следовало допускать и другую вероятность. Путешествуя вместе с мадам Буарак, Феликс заметил на пароме прославленную актрису, а ее скорая кончина позволила безнаказанно лгать, что его видели именно в обществе знаменитости. Но ведь даже если доказать, что звезда сцены действительно присутствовала на пароме, это ничего не давало для пользы дела.

Впрочем, гораздо более серьезной проблемой становилась неспособность Феликса обеспечить себе алиби. Клиффорд собирался построить защиту именно на нем и теперь был более чем разочарован. Местонахождение человека или людей, организовавших отправку и получение бочки, установили дважды: в десять часов утра в среду с вокзала Ватерлоо и в четверть четвертого пополудни в четверг с Северного вокзала. Клиффорд сверился со своим экземпляром «Континентального справочника Брэдшоу». Чтобы успеть в Париж к указанному времени, житель Лондона должен был выехать в девять часов утра в четверг с вокзала Чаринг-Кросс и никак не мог вернуться в Англию до 5.35 утром в пятницу. Следовательно, Феликсу нужно было бы обеспечить себе алиби либо на 10.00 в среду, либо на промежуток с 9.00 в четверг до 5.35 в пятницу, и значительная часть подозрений оказалась бы с него снята. Но именно это он и не смог сделать.

Клиффорд вернулся к своим записям показаний. По его собственным словам, в 10.00 в среду Феликс занимался живописью в своей мастерской. Но только отсутствие постоянной экономки и странная манера приходящей домработницы оставлять на столе готовый завтрак не давали возможности доказать это. И как последний идиот, Феликс не отозвался на звонки посторонних в дом, не желая, чтобы его отрывали от работы. А между тем один из тех посетителей мог бы сейчас спасти его.

Теперь что касалось утра и вечера четверга. Чтобы успеть к поезду, отходившему с Чаринг-Кросс в 9.00, Феликс должен был бы выехать из «Сен-Мало» не позже 8.05. Согласно его заявлению, завтрак ему готовили к восьми утра, и у него не оставалось бы времени съесть его. Однако ничто не мешало ему потратить две-три минуты, чтобы избавиться от пищи, бросить грязные тарелки, еду унести с собой и создать впечатление, что он полноценно позавтракал. Здесь все же могла хоть чем-то помочь прислуга. Клиффорд был не в состоянии разобраться в этом без обязательной беседы с ней.

Адвокат вновь обратился к записям. В своих показаниях Феликс утверждал, что после завтрака в тот день работал непрерывно до половины седьмого, сделав паузу лишь для обеда и чашки какао. После чего переоделся и отправился в Лондон, где поужинал один в «Грешеме». Пусть он не встретил там знакомых, оставался шанс, что официант, швейцар или метрдотель популярного ресторана запомнили его. Потом, чувствуя себя усталым, он уже в девять часов вечера вернулся домой, и никто не мог ничего знать о его передвижениях до 7.30 следующего утра, когда он отозвался на стук миссис Мерфи.

Но даже если он успел побывать в Париже и встретить бочку на Северном вокзале, он вполне успевал добраться до дома к 7.30. Стало быть, его отзыв на стук в дверь не имел принципиального значения. Разумеется, если Феликс говорил правду, его неспособность подтвердить свои показания представлялась досадным и неудачным для него стечением обстоятельств. Но говорил ли Феликс правду?

Имелись находки, сделанные Бернли в «Сен-Мало»: письмо Эмми, оттиск на промокательной бумаге, булавка с бриллиантами. Каждая из этих улик в отдельности была для Феликса как сильный удар, а все вместе они представлялись совершенно неопровержимыми доказательствами вины. Но он тем не менее даже не попытался хоть что-то объяснить. Он попросту заявлял о своем полном неведении происхождения этих трех предметов. А если сам обвиняемый не мог найти правдоподобного объяснения, то как это прикажете сделать ему – Клиффорду?

Но ничто во всем этом деле не повергало адвоката в более глубокую депрессию, чем признание, сделанное Феликсом относительно своих прошлых отношений с мадам Буарак. Могло, конечно, случиться и так, что Феликс – незнакомец, случайно введенный в дом Буараков, – влюбился в хозяйку и уговорил ее бежать с ним. Но если Феликс представал не простым незнакомцем, глубоко полюбившим мадам Буарак, а человеком, который в прошлом был с ней обручен, насколько убедительней начинала выглядеть версия их совместного побега. Какую живописную картину мог нарисовать перед жюри присяжных любой толковый прокурор! Женщина, против воли выданная замуж за человека, которого, возможно, презирала, жизнь которой из-за этого превратилась в бесконечную муку, внезапно вновь встречает своего давнего избранника… А ее бывший возлюбленный, в ком вспыхнули все угасшие было чувства, во время непредвиденной встречи понимает, насколько тяготится любимая брачными узами… В таком случае попытка побега становится совершенно объяснимой.

Клиффорд почти не сомневался: если представителям обвинения станут известны те же факты, что и ему, то Феликс обречен. Более того, чем больше он вникал в суть дела, тем сильнее сомневался в невиновности художника. Насколько Клиффорд мог судить, в пользу Феликса говорило только одно обстоятельство – его искреннее изумление при вскрытии бочки. Но здесь должны были сказать свое слово медики, а они, несомненно, придут к противоречащим друг другу заключениям… Даже в этом адвокат видел лишь слабый проблеск надежды.

Клиффорду пришлось напомнить самому себе, что его задача как адвоката не судить о поступках Феликса, не гадать, виновен он или нет, а сделать для клиента все возможное, предпринять любые шаги для его оправдания. Вот только какие? Он пока не знал ответа на этот вопрос.

Так он и сидел в кресле до самого рассвета, куря и прокручивая ситуацию в голове. Он рассматривал задачу со всех возможных точек зрения, но не добился никаких конкретных результатов. Ладно, решил Клиффорд, пусть он до сих пор так и не смог выработать какой-то внятной линии защиты клиента, но стало ясно, как действовать дальше. Представлялось очевидным, что прежде всего следовало побеседовать с Боншозом, миссис Мерфи и другими упомянутыми Феликсом людьми. Не только для проверки правдивости его истории, но и для возможного получения новых сведений, выяснения новых фактов.

Так что утром адвокат уже поднимался по ступеням лестницы дома в Кенсингтоне, где располагалась квартира мсье Пьера Боншоза. Здесь его снова подстерегала неудача. Мсье Боншоз уехал по делам на юг Франции и должен был вернуться только через три или четыре дня.

По крайней мере это объясняет, почему он не предпринял попытки встретиться с Феликсом со времени ареста, заключил про себя Клиффорд, выходя на улицу и усаживаясь в такси для поездки, чтобы встретиться с временной прислугой Феликса.

Часом позже он добрался до деревни Брент и выяснил у прохожих, где живет миссис Мерфи. Дверь ему открыла женщина, которая когда-то отличалась высоким ростом, но возраст согнул ее, посеребрил волосы, а черты ее узкого, испещренного морщинами лица свидетельствовали о борьбе с тяготами и неурядицами.

– Доброе утро! – сказал адвокат, вежливо приподнимая шляпу. – Вы – миссис Мерфи?

– Да, это я, – ответила старуха. – Проходите в дом, пожалуйста.

– Спасибо.

Он прошел за ней в тесную, бедно обставленную гостиную, где с большой осторожностью сел в предложенное ему шаткое кресло.

– Вам, должно быть, уже известно, – начал он, – что ваш сосед, мистер Феликс из поместья «Сен-Мало» арестован по очень серьезному обвинению?

– Да уж я слыхала об этом, сэр. И так огорчилась, что слов нет. Ведь такой чудесный, благоразумный джентльмен!

– Так вот, миссис Мерфи, моя фамилия Клиффорд, и я – адвокат, который будет защищать мистера Феликса. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов, чтобы помочь мне?

– Конечно, сэр. Буду только рада.

– Вы служили у него домработницей в последнее время, пока его экономка находилась в отпуске?

– Точно так, сэр.

– Когда мистер Феликс попросил вас об этом?

– В воскресенье вечером, сэр. Я как раз собралась укладываться спать, когда он пришел ко мне.

– А теперь расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, чем вы каждый день занимались в «Сен-Мало».

– Я приходила туда по утрам, сэр, разводила очаг и готовила завтрак. Потом убиралась в гостиной, стирала, оставляла ему все необходимое для обеда. Его он делал себе сам в середине дня, а ужинать отправлялся по вечерам в Лондон.

– Понятно. В котором часу вы приходили утром?

– Обычно часам к семи. В половине восьмого будила его, а завтракал он в восемь.

– А когда вы уходили?

– Точно сказать не могу, сэр. В десять тридцать или в одиннадцать. Иногда, наверное, чуть позже.

– Вы не запомнили, что было в среду первой недели вашей работы? Вероятно, в десять часов утра вы еще были в «Сен-Мало»?

– А то как же, была, сэр. Я никогда не уходила раньше десяти.

– Да, верно, вы сказали об этом. Но вот что мне важно узнать: был ли в ту среду в десять часов дома мистер Феликс?

– По моему разумению, вроде был, сэр.

– Да, вот только мне необходимо установить это наверняка. Вы можете определенно утверждать, что он находился дома?

– Если начистоту, сэр, то не могу.

– Хорошо. А в четверг? Вы видели мистера Феликса в четверг?

Женщиной овладели сомнения.

– Я видела его по утрам раза два или три, – сказала она, – но не уверена, было ли это в четверг. Хотя вполне возможно.

– Вы можете точно сказать, в котором часу он позавтракал в то утро?

– Нет, сэр. Что б уж совсем точно, я сказать не могу.

Клиффорду стало ясно, что миссис Мерфи, пусть она производила впечатление рассудительной и неглупой особы, совершенно бесполезна как свидетельница. Он провел в ее доме еще некоторое время, упорно задавая ей важные вопросы, но не добился ничего значимого. Она действительно подтверждала все, сказанное Феликсом о том, как было налажено его хозяйство, но на основе ее показаний ни один адвокат не сумел бы построить убедительного алиби.

Когда Клиффорд снова вернулся в город, уже пробил час дня, и он решил пообедать в «Грешеме», чтобы заодно опросить персонал ресторана.

Метрдотель, с которого Клиффорд начал, ничего не знал. Он передал фотографию Феликса своим подчиненным, и в результате сыскался один, вспомнивший художника. По его словам, Феликс ужинал у них как-то вечером недель пять или шесть назад. Официант, итальянец по национальности, Феликса хорошо запомнил, потому что принял его сначала за соотечественника. Но, увы, точной даты мужчина назвать не смог, а больше никто не помнил лица художника. Клиффорд с глубочайшим сожалением констатировал, что показания официанта-итальянца столь же бесполезны, как и слова миссис Мерфи. Для самого адвоката все это служило подтверждением правдивости истории, рассказанной Феликсом, и он проникался к французу все бо́льшим и бо́льшим доверием. Но личное мнение – это одно, а показания и улики в зале суда – совершенно другое.

Добравшись до своей конторы, он написал Боншозу с просьбой срочно связаться с ним по возвращении в Лондон.

На следующий день Клиффорд вновь посетил Брент. Феликс заявил, что ездил поездом в Лондон каждый вечер той роковой недели, и адвокат рассчитывал найти кого-либо из железнодорожных служащих, кто заметил его частые появления на станции. Он опросил всех, и наконец ему попался билетный контролер, обладавший некоторой информацией. Да, подтвердил он, Феликс совершал регулярные поездки. Каждое утро отправлялся в Лондон в 8.57 и возвращался каждый вечер в 18.05. Но контролер заметил также, что в последнее время он не пользовался этими поездами, зато по вечерам покидал Брент либо в 18.20, либо в 18.47. Рабочий день контролера заканчивался в семь, и потому он ничего не знал о времени возвращения Феликса из Лондона в такие вечера. А найти кого-то еще, знавшего об этом, Клиффорду не удалось. К тому же, вновь разочаровав адвоката, контролер не мог вспомнить, когда именно художник сменил свое привычное расписание. И, уж конечно, от него не удалось добиться твердого подтверждения, что художник ездил в Лондон в тот самый четверг.

После этого Клиффорд пешком дошел до «Сен-Мало» в надежде обнаружить по соседству дом, откуда была бы достаточно хорошо видна усадьба Феликса, что его обитатели могли заметить молодого человека в судьбоносный четверг. Но и здесь он не добился толка. Никаких домов в непосредственной близости от усадьбы не оказалось.

Мучительно раздумывая, что делать дальше, адвокат вернулся в лондонский офис. Там его ждали другие неотложные дела, и остаток дня, как и два последующих, он был слишком занят ими, чтобы серьезно размышлять над делом Феликса.

Утром четвертого дня поступило письмо от Лусиуса Хеппенстола, адвоката Королевской коллегии. Оно было отправлено из Копенгагена, и коллега сообщал, что находится в Дании в связи с судебным процессом, но надеется вернуться в течение недели и они с Клиффордом смогут встретиться и вместе обсудить дело.

Клиффорд едва успел дочитать письмо, как секретарь объявила о прибытии к нему в приемную некоего молодого человека, который, впрочем, вошел, не дожидаясь формального приглашения. Он был высок, строен, темноволос и темноглаз, с небольшими черными усиками и коротким, чуть крючковатым носом, придававшим ему некоторое сходство с хищной птицей.

Боншоз, подумал Клиффорд и не ошибся.

– Вы еще не слышали об аресте мистера Феликса? – спросил адвокат, указывая гостю на кресло, куда тот мог сесть, и протягивая коробку с сигарами.

– Нет, ничего не слышал, – ответил Боншоз на хорошем английском языке лишь с небольшим акцентом. У него была живая и подвижная манера двигаться, порой резкая, словно внутри срабатывали некие пружинки. – Не могу даже выразить, насколько я был поражен и даже шокирован, получив вашу записку. Но ведь это все какой-то абсурд! Нечто совершенно невероятное и неслыханное! Любой, кто знает Феликса, скажет вам, что он попросту не способен совершить подобное преступление. Лично мне кажется очевидным, что произошла глупая ошибка, и она скоро будет непременно исправлена. Не так ли?

– Боюсь, дело не столь простое, мсье Боншоз. К несчастью, улики против вашего друга очень убедительны. Конечно, почти все доказательства всего лишь косвенные, но в совокупности они выглядят неопровержимо. Буду честен с вами и не стану скрывать: в данный момент я пока не вижу, каким образом можно выстроить линию его защиты.

Молодой человек не сдержал удивленного жеста.

– Ваши слова пугают меня! – воскликнул он. – Они звучат устрашающе. Неужели вы считаете, что ему могут вынести обвинительный приговор?

– Как ни прискорбно, но именно это я и имею в виду. Все может закончиться плачевно, если только не обнаружатся неизвестные пока нам факты, проливающие иной свет на его дело.

– Какой ужас! – вскрикнул Боншоз в отчаянии заламывая руки. – Ужас! Сначала бедняжка Аннетта, а теперь еще и Феликс! Но неужели же ничего нельзя сделать? Или я вас неправильно понял?

Голос и манеры молодого человека выдавали неподдельную тревогу и волнение.

Мистер Клиффорд с удовлетворением наблюдал за ним. Радовала искренняя преданность Боншоза другу и непоколебимая вера в него. Феликс не мог быть законченным злодеем, если оказывался способен вызывать к себе столь дружеские чувства. Адвокат тоже сменил тон:

– Вы действительно неправильно меня поняли, мсье Боншоз. Я вовсе не имел этого в виду. Мне лишь хотелось донести до вас, насколько трудная нам предстоит борьба. Вот когда все друзья мистера Феликса должны оказать ему всемерную поддержку. И я начал с того, что попросил вас приехать ко мне сразу же по возвращении в Англию.

– Я приехал сегодня рано утром и явился в контору задолго до ее официального открытия. Надеюсь, это покажет вам всю меру моего желания помочь Феликсу.

– В подобном желании я и не сомневался, мсье Боншоз. А теперь попрошу вас рассказать мне все о Феликсе и о той части вашей жизни, которая имеет к нему отношение. Кроме того, мне интересна любая информация о вашей бедной кузине, покойной мадам Буарак.

– Сообщу все, что мне известно, но если что-то в моем рассказе покажется вам неясным, пожалуйста, задавайте вопросы.

Боншоз начал с разъяснения, что он и Аннетта – двоюродные брат и сестра, внуки ныне покойного мсье Андре Умбера-Лароша. Поведал о проведенном вместе детстве, рано пробудившейся в обоих любви к изобразительному искусству и переезде в парижскую школу живописи мсье Дофэ. Он также упомянул о знакомстве с Феликсом и его любви к Аннетте. Далее Боншоз перечислил некоторые факты своей жизни: решение заняться виноторговлей в фирме, находившейся в Нарбонне, и назначение его постоянным представителем фирмы в Лондоне, возобновившаяся дружба с Феликсом, пагубная страсть к картам, помощь, оказанная ему Феликсом, недавние серьезные денежные затруднения, возникшие как следствие излишнего азарта. Он упомянул о письме к Аннетте по этому поводу и надеждах, которые связывал с беседой между Аннеттой и Феликсом в Париже. Рассказал, как встретил Феликса по возвращении в Лондон на вокзале Чаринг-Кросс в воскресенье вечером, о совместном ужине, когда он получил столь необходимые 600 фунтов и проводил Феликса, уезжавшего на такси в «Сен-Мало».

Клиффорд слушал и с грустью отмечал про себя, что вся история, рассказанная Боншозом, в главном до боли похожа на истории миссис Мерфи, официанта из «Грешема» и билетного контролера с железнодорожной станции в Бренте. Несомненно, подтверждая правдивость слов Феликса и все сильнее укрепляя собственную веру адвоката в его невиновности, эти люди оказались бы совершенно бесполезны при слушаниях в суде. Все верно. Теперь он, Клиффорд, располагал необходимыми данными для проверки каждого слова Феликса. Но проблема заключалась в другом: правдивость показаний Феликса почти не помогала доказать его невиновность. Истории совпадали настолько, что Клиффорд чуть было не впал в другую крайность, заподозрив предварительный сговор между рассказчиками.

Он задал Боншозу множество вопросов, но не узнал ничего для себя нового. Молодой человек не встречался с Феликсом ни в среду, ни в четверг, а значит, не мог содействовать установлению алиби. Окончательно убедившись в бесперспективности продолжения беседы, Клиффорд распрощался с Боншозом, пообещав держать его в курсе дела.

 

Глава 24

Мистер Джордж Ла Туш

Несколько дней спустя мистер Клиффорд и мистер Лусиус Хеппенстол, давние и очень близкие друзья, ужинали вместе в резиденции Клиффорда, намереваясь затем провести длительное и детальное обсуждение дела. Мистер Хеппенстол вернулся из Дании раньше, чем предполагал, и успел ознакомиться с кипой документов, предоставленных обвинением, а также с заметками Клиффорда обо всем, что тому удалось установить. Более того, они вдвоем вновь побеседовали с Феликсом и с Боншозом, предприняли еще несколько не слишком значительных шагов в расследовании, сделав только одно более-менее важное открытие: покойная мисс Девайн в то воскресенье действительно пересекала пролив на пароме, шедшем в Фолкстоун, а на прогулочную палубу вышла одна, поскольку обе ее горничные слегли с морской болезнью. И целью встречи двух адвокатов этим вечером стала выработка стратегии защиты, принятие решения, какой же основной линии необходимо придерживаться.

Причем оба они прекрасно понимали, насколько это сложная задача – принять такое решение. Во всех предыдущих делах, какие им доводилось вести вместе, аргументы в защиту обвиняемых почти всегда выглядели очевидными. Часто к защите имелись два или даже три вероятных подхода, и проблема заключалась только в том, чтобы выделить наилучший из них. А сейчас адвокаты столкнулись с совершенно новой трудностью: какая-либо защита пока в принципе не представлялась возможной.

– Первое, с чем нам надо определиться, – сказал Хеппенстол, усаживаясь после ужина в мягкое кресло, – из чего мы изначально исходим. Считаем мы Феликса невиновным или виновным. Каково твое личное мнение?

Клиффорд некоторое время хранил молчание.

– Я пока не разобрался со своими мыслями, – ответил он. – Замечу только, что манера Феликса себя держать и сама его личность произвели на меня благоприятное впечатление. Свою версию событий он изложил мне весьма убедительно. А свидетели, с некоторыми из них ты уже встречался, практически полностью подтвердили его историю. Более того, он им тоже понравился, вызвал безоговорочное доверие. Не говоря уже о друзьях. Возьми, к примеру, того же Мартина – человека суетливого, впечатлительного, но отнюдь не глупого. Он хорошо знаком с Феликсом и настолько верит ему, что готов потратить собственные средства на оплату защиты и доказательство его невиновности. Для меня это немало значит. Да и по сути в его рассказе нет ничего неправдоподобного. Все могло произойти именно так, как он говорит. И наконец в его пользу свидетельствует тот неподдельный шок, который он пережил при вскрытии бочки.

– Но…

– Но? Да все остальные факты по делу представляют собой сплошное но.

– Стало быть, личное мнение ты пока не составил?

– Не до конца. Я склоняюсь к тому, чтобы считать его невиновным, но уверенности в этом у меня нет.

– Должен с тобой согласиться, – заметил королевский адвокат после паузы. – Я тщательно обдумал обстоятельства дела и, разрази меня гром, если вижу хотя бы шанс добиться оправдания при собранных против него уликах. Их слишком много, и они делают позиции обвинения крайне сильными. Да что там! Давай называть вещи своими именами – улики против него сокрушительны и неопровержимы. А потому, я считаю, единственная наша возможность – это полностью отмести все улики в сторону.

– Отмести в сторону? Каким же образом?

– Сделать так, чтобы они перестали иметь решающее значение. Нужно признать, что на сегодняшний день мы знаем одно: Феликс либо виновен, либо стал жертвой заговора.

– Да, так оно и есть.

– Очень хорошо. Давай проработаем вторую возможность. Улики не могут приниматься во внимание, поскольку сфабрикованы, а Феликс – жертва заговора. Как тебе такая идея?

– Знаешь, я совсем не удивлюсь, если окажется, что это правда. Я очень много размышлял над доказательствами, и находки, сделанные в «Сен-Мало», начали вызывать у меня определенное недоверие. Письмо от Эмми, отпечаток на промокательной бумаге, бриллиантовая булавка – все как-то слишком нарочито, чересчур убедительно, а потому выглядит неестественным. Сами по себе эти улики выдают ту тщательность, с которой их подбирали. А машинописное письмо мог изготовить кто угодно. Повторяю, я не удивлюсь, если окажется, что ты сразу взял правильный след.

– Прав я или не прав, но для нас это наилучшая линия защиты.

– Я бы сказал – единственно возможная линия защиты. Но заметь: она легко осуществима в теории, но реализовать ее на практике окажется очень и очень сложно. Как ты собираешься заставить суд не поверить в истинность доказательств против Феликса?

– Есть только один способ добиться этого, – сказал Хеппенстол, наливая себе виски из стоявшего рядом с ним графина. – Мы должны найти и предъявить следствию другого подозреваемого в убийстве. То есть подлинного преступника.

– Если ты собираешься поймать реального убийцу, то забудь об этом. Ни Скотленд-Ярду, ни Сюрте не удалось установить другую кандидатуру, не говоря уже о том, чтобы изобличить убийцу. И нам едва ли удастся поймать негодяя.

– Ты не до конца усвоил мою идею. Я и не предлагал поймать его. Достаточно назвать им другого подозреваемого. Нам необходимо всего лишь показать, что существует еще некто, имевший мотив для убийства мадам Буарак, – человек, который мог убить ее, а потом сформировать заговор против Феликса. Пусть хотя бы возникнет сомнение, кто из двоих виновен, и этого окажется достаточно для облегчения защиты Феликса.

– Но наша проблема нисколько не становится проще. Появляется новая сложность – необходимо найти этого другого подозреваемого.

– А что мы теряем? Нужно лишь попытаться. Вдруг у нас получится. Тогда первостепенный вопрос начинает выглядеть иначе: если Феликс невиновен, кто в таком случае мог совершить преступление?

Несколько секунд они оба молчали. Затем Хеппенстол добавил:

– Может, вопрос должен быть поставлен так: кто из остальных выглядит более подходящей фигурой на роль виновного?

– На данный момент мне представляется лишь один вариант ответа, – заметил Клиффорд. – В силу самого характера совершенного преступления тень подозрения неизбежно должна падать на мсье Буарака. Однако полиция тоже поначалу не отказывалась от подобной версии. Насколько я слышал, они проделали очень скрупулезную работу и пришли к выводу о его невиновности.

– Да, но там все основывалось на алиби Буарака. А нам ли с тобой не знать, как легко алиби можно сфальсифицировать?

– Верно, но они заключили, что у него алиби стопроцентное. Нам неизвестны подробности, но, по всей видимости, оно подверглось всесторонней проверке.

– Исходя из имеющейся информации, мы теперь должны считать Феликса невиновным, а вину попытаться переложить на Буарака. Третья сторона в деле пока не наблюдается. Таким образом, если мы сумеем продемонстрировать, что у Буарака имелись мотив для убийства и возможность осуществить его, а также подбросить улики против другого человека, то большего и не требуется. На нас не лежит обязанность доказывать его вину.

– Да, похоже, в твоих словах есть рациональное зерно. Тогда переходим сразу к следующему пункту. Каким мотивом мог руководствоваться Буарак?

– Как раз это лежит на поверхности. Если Буарак узнал, что жена находится в близких отношениях с Феликсом, у него могло появиться жгучее стремление убить ее.

– Точно. И так мы получаем сразу две причины, почему Буарак решил подставить Феликса. Во-первых, он хотел защитить от подозрений себя, а во-вторых, жестоко отомстить сопернику, разрушившему его семью.

– Теперь ты уловил самую суть. Думаю, на этой основе можно выдвигать вполне правдоподобную версию о мотиве для убийства. Тогда напрашивается следующий вопрос: когда и где тело было помещено в бочку?

– Полиция считает, что в Лондоне, потому что возможности сделать это в другом месте не имелось.

– Да, и мне этот вывод кажется вполне обоснованным. Значит, если это правда, а жену убил Буарак, он должен был побывать в Лондоне, чтобы совершить преступление.

– А как же его алиби?

– Забудем ненадолго об алиби. Защита в нашем лице будет утверждать, что Буарак последовал за женой в Лондон и там убил ее. Какую картину мы можем себе вообразить, если взять отдельные детали? Он вернулся домой поздно ночью с субботы на воскресенье, обнаружил исчезновение жены, а также записку от нее, где она признавалась, что ушла от него к Феликсу. Как он должен был поступить в таком случае?

Клиффорд поворошил кочергой в камине, чтобы дать дровам разгореться пожарче.

– Я думал над этим, – сказал он с некоторой неуверенностью в голосе, – и у меня зародилась определенная версия. Разумеется, она основана на предположениях и догадках, но в нее логично вписывается целый ряд известных нам фактов.

– Рассказывай. Вполне естественно, что любые наши версии пока могут основываться только на догадках.

– Я вообразил себе Буарака той ночью. Обезумевший и озлобленный после нежданного оборота событий, муж сидит и разрабатывает план отмщения. Вполне вероятно, он рано утром едет на Северный вокзал и незаметно наблюдает за их отъездом. Затем следует за ними в Лондон. Хотя, возможно, Буарак видел и преследовал только Феликса, поскольку мадам могла совершить путешествие иным маршрутом. К тому времени, когда он обнаруживает их обоих в «Сен-Мало», его план приобретает окончательные черты. Буарак выясняет, что они в доме одни, и дожидается их временного отъезда из усадьбы. Затем проникает в дом, допустим, через открытое окно. Садится за стол Феликса и фабрикует письмо Дюпьеру, заказывая скульптуру, парную к той, которую ранее приобрел сам. Ему это нужно, чтобы заполучить бочку, куда он смог бы потом уложить труп мадам, поскольку уже твердо решил убить ее. Чтобы вызвать подозрения против Феликса, Буарак подделывает его почерк, а чернила сушит промокательной бумагой с его стола. С той же целью он ставит под заказом подпись Феликса, но не дает его адреса, поскольку бочку должен получить сам.

– Пока все звучит очень разумно, – заметил Хеппенстол.

– Буарак отправляет письмо, звонит в Париж, узнает, каким путем бочка со скульптурой будет отправлена, нанимает транспорт, чтобы встретить ее и доставить, но не в «Сен-Мало», а куда-то поблизости, дав кучеру указания дожидаться. Между тем письмом, телеграммой или с помощью любого другого трюка он выманивает Феликса из дома в Лондон, устраняя помеху, чтобы застать там жену одну. Он звонит, она открывает дверь, Буарак врывается в дом, а затем в кресле с полукруглой спинкой душит ее. Булавка отрывается от платья и падает на портьеру. Он возвращается к своей телеге и привозит бочку во двор. Возницу отправляет обедать в ближайшую гостиницу, сам достает из бочки скульптуру и уничтожает ее, а внутрь укладывает тело. Кучер возвращается и получает указание от Буарака увезти бочку в надежное место, чтобы на следующее утро отправить в Париж. Усугубляя подозрения против Феликса, Буарак заранее заготовил письмо от мнимой Эмми, сунув его в карман первого попавшегося в шкафу пиджака.

– Превосходно, – снова не удержался от комментария Хеппенстол.

– Он спешит попасть в Париж, получает бочку на Северном вокзале, а потом отправляет ее Феликсу с товарной станции на рю Кардине. Придумывает послание весьма замысловатого содержания, которое тем не менее заставляет Феликса отправиться встречать бочку в гавань. После чего полиция начинает слежку за Феликсом.

– Бог ты мой, Клиффорд! Поистине ты не тратил времени зря. Как мне кажется, твоя версия выглядит весьма похожей на правду. Однако, если какие-то события происходили в «Сен-Мало», разве не упомянул бы об этом Феликс?

– Должен был бы упомянуть, но, с другой стороны, дорожа честью дамы и ее памятью, мог предпочесть умолчать.

– А почему ничего не заметила временная уборщица?

– Еще один сложный вопрос. Хотя умная светская женщина наверняка умела скрыть свое пребывание в доме.

– Твоя теория многое объясняет, и, думаю, нам следует взять ее за основу для дальнейшего расследования. Давай определим первоочередные задачи.

– Нам необходимо доказать, что Буарак побывал в Лондоне в воскресенье вечером или в понедельник утром, чтобы выяснить обстановку и написать письмо, а потом и в среду, когда он совершил убийство и организовал отправку бочки.

– Верно. Таким образом, нам следует точно установить, где находился Буарак в названные тобой дни.

– Полицию удовлетворило его объяснение о том, что он был сначала в Париже, а потом в Бельгии.

– Знаю, но мы же сошлись с тобой на одной точке зрения относительно алиби: оно легко может оказаться ложным, сфабрикованным. Нам будет лучше перепроверить его.

– Тогда не обойтись без частного детектива.

– Да. Как насчет Ла Туша?

– Разумеется, лучше его нам не найти никого, но он дьявольски дорогой сыщик.

Хеппенстол пожал плечами.

– Что ж теперь поделаешь? – сказал он. – Ла Туш нам нужен, и точка.

– Решено. Я попрошу его встретиться с нами. Скажем, в три часа завтра.

– Меня это время вполне устраивает.

Двое адвокатов продолжали обсуждение дела до тех пор, пока часы не пробили полночь, и Хеппенстол отправился домой.

Мистер Джордж Ла Туш, по общественному мнению, считался лучшим частным детективом в Лондоне. Выросший в этом городе, где его отец держал небольшой магазин книг на иностранных языках, он к двенадцати годам в совершенстве овладел английским и имел чисто британский образ мышления. Но потом, когда умерла его мать-англичанка, семья перебралась в Париж, и Джорджу пришлось приспосабливаться к совершенно иному окружению. В двадцатилетнем возрасте он пошел работать в туристическую компанию «Кук» простым курьером, но затем, выучив в совершенстве итальянский, немецкий и испанский языки, постепенно стал подлинным знатоком Центральной и Юго-Восточной Европы. Через десять лет, устав от бесконечной кочевой жизни, Джордж вернулся в Лондон, где предложил свои услуги известному частному сыскному бюро. Там он сделал настолько блестящую карьеру, что после смерти владельца и основателя фирмы занял его место. Вскоре основной специализацией Джорджа стали дела, связанные с другими государствами, и он вышел на международный уровень, чему во многом способствовала вся его предыдущая подготовка.

Хотя на вид это был совершенно невзрачный человек – низкорослый, слегка сутулый, с землистым цветом лица. В нем невозможно было бы различить сильную личность, если бы не его волевые, резко очерченные черты и темные глаза, отражающие ум и проницательность. Впрочем, годы тренировок позволили ему научиться маскировать даже эти приметы властного интеллигентного человека. Как он на опыте убедился, внешность человека слабого и незначительного помогала в работе, вводя оппонентов в заблуждение. Постоянное любопытство, которое вызывали у Джорджа странные и таинственные преступления, заставило его пристально следить за всеми публикациями относительно мистерии с бочкой. А потому, когда Клиффорд позвонил и попросил его поучаствовать в расследовании в интересах главного подозреваемого, он охотно согласился, отменив несколько менее значительных встреч, чтобы к назначенному времени явиться для беседы с двумя адвокатами.

Когда немаловажный вопрос с гонораром был улажен, Клиффорд рассказал сыщику обо всех известных ему обстоятельствах дела, как и о выработанной ими с Хоппенстолом стратегической линии защиты.

– Одним словом, мы хотим, – подвел итог сказанному Клиффорд, – чтобы вы, мистер Ла Туш, взялись за работу, исходя из предпосылки, что в убийстве повинен Буарак. Нужно точно установить, насколько такая версия имеет право на существование. Полагаю, вы согласитесь, что вопрос касается главным образом правдивости алиби этого человека. Поэтому проверьте его прежде всего. Если в нем не удастся найти изъяна, то Буарак виновен быть не может, а наша стратегия не сработает. И едва ли мне стоит особо подчеркивать, что чем скорее вы снабдите нас нужной информацией, тем лучше.

– Вы поставили передо мной крайне интересную задачу, джентльмены, и если я не преуспею в ее решении, то не по причине недостатка усердия. Насколько понял, на сегодня это все? Я просмотрю переданные мне вами документы и обдумаю, как лучше начать следствие. Затем мне уже ясно, что необходима поездка в Париж. Но я непременно снова встречусь с вами, прежде чем хоть что-то предпринять там.

Ла Туш всегда оставался верен данному обещанию. Через три дня он вновь сидел в кабинете у Клиффорда дома.

– Я проделал необходимую работу над делом, выполнение которой возможно по эту сторону Ла-Манша, – заявил он. – Собираюсь сегодня вечером отправиться в Париж.

– Отлично. Но скажите, что вы обо всем этом думаете теперь?

– Скажу так: пока слишком рано выступать с окончательным мнением, хотя, как я убедился, нам придется очень нелегко.

– Почему же?

– Проблема в уликах против Феликса, сэр. Они весьма убедительны. Естественно, я преисполнен уверенности, что мы справимся со всеми трудностями, но для этого потребуется приложить поистине титанические усилия. Слишком мало аргументов в его пользу, как вы и сами знаете.

– А тот шок, который он пережил при вскрытии бочки? Вы разговаривали с врачом по этому поводу?

– Да. Он подтверждает, что приступ с ним случился подлинный и серьезный, но полагаю, сэр, мы не можем особо рассчитывать на этот факт.

– Странно. Мне аргумент представлялся неоспоримым и крайне важным. Давайте рассмотрим его детально. Основная составляющая часть шока – это удивление. В нашем случае столь сильное изумление могло вызвать только содержимое бочки. Следовательно, Феликс не знал, что в ней находится. Это не он уложил в бочку труп, поэтому, несомненно, невиновен в убийстве. Так?

– Допускаю логику в ваших рассуждениях, сэр. Но вот только любой толковый прокурор камня на камне от нее не оставит, как ни прискорбно. Понимаете, в шоке присутствует больше элементов, чем одно только удивление. Есть ведь еще и страх. И кто-то, несомненно, будет утверждать, что Феликс в большей степени испытал ужас при вскрытии бочки, нежели удивился ее содержимому.

– Но отчего ему было пугаться, если он заранее знал, что лежит внутри?

– Объяснение очень простое, сэр. Дело в том, что он увидел далеко не то, чего ожидал. Он ведь укладывал в бочку тело женщины практически в том же виде, в каком она представала перед ним живой. Но до вскрытия бочки труп пролежал в ней много дней. Он подвергся частичному разложению и приобрел за это время поистине ужасающий облик, совершенно непохожий на прежнюю мадам Буарак. И Феликса обуял панический страх, когда это зрелище открылось его глазам. Кроме того, он, как заявит прокурор, наверняка готовился изобразить изумление, что в сочетании с искренним ужасом произвело столь мощное воздействие на психику.

Клиффорду прежде даже в голову не приходила столь жутковатая картина, и мысль о том, что она может оказаться правдивой, заставила его поежиться от дискомфорта. Если даже самый сильный аргумент в пользу Феликса опровергался с такой легкостью, то перспективы на оправдание их клиента начинали выглядеть совершенно безнадежными. Но вслух он предпочел всего этого не высказывать.

– Если вы не сможете обеспечить улик, подкрепляющих избранную нами стратегию защиты, – произнес он, – то нам придется срочно искать ей замену.

– Я вполне способен найти все, что вам требуется, сэр, – отвечал сыщик. – Хотел лишь еще раз подчеркнуть, насколько в этом деле все сложнее, чем выглядит на первый взгляд. Значит, я пересекаю пролив сегодня и надеюсь уже скоро сообщить вам хорошие новости.

– Спасибо, мы тоже всем сердцем на это надеемся.

Они пожали друг другу руки, и Ла Туш удалился. Тем же вечером с вокзала Чаринг-Кросс он выехал в сторону Парижа.

 

Глава 25

Разочарование

Путешественник с большим опытом, Ла Туш, как правило, отлично высыпался во время ночных поездок по железным дорогам. Но не всегда. Порой случалось, что монотонное покачивание вагона и стук колес не убаюкивали его, а, наоборот, стимулировали работу мозга. И нередко, когда он лежал на полке спального вагона экспресса дальнего следования, в голове зарождались самые блестящие идеи. Вот и этой ночью он пристроился на полке в купе первого класса поезда Кале – Париж, и хотя со стороны могло показаться, что этот человек вял и расслаблен, его ум напряженно трудился, всесторонне рассматривая стоявшую перед Ла Тушем нелегкую задачу.

Задачей номер один в его программе являлась новая проверка алиби Буарака. Ему было известно все, что предприняла полиция, и он решил начать с повторения расследования, проведенного Лефаржем. Хотя в данный момент он еще не видел, в чем искать ошибку, возможно, допущенную детективом Сюрте, и питал надежду натолкнуться по ходу дела на улику, мимо которой прошел предшественник.

Пока же не стоило даже задумываться о правильности порядка своих действий, поскольку проверить алиби Буарака в первую очередь его попросили клиенты. Но потом ему предоставлялась полная свобода выбора методов и способов ведения следствия в соответствии с собственными критериями и опытом.

Ла Туш вновь мысленно обратился к тому, что считал важнейшим фактом в этом случае, – к обнаружению трупа в бочке. Он начал методично отделять четко установленные детали от домыслов и предположений. Прежде всего: тело находилось внутри бочки, когда ее доставили к пристани Святой Екатерины. Далее: его не могли уложить в бочку во время перевозки от товарной станции на рю Кардине до лондонской гавани. Здесь существовала полная ясность. Зато при рассмотрении всех остальных перемещений бочки открывался широкий простор для догадок и фантазий. Предполагалось, что с Северного вокзала ее доставили до рю Кардине на гужевой повозке. На чем основывалось предположение? На трех фактах. Во-первых, бочку увезли с Северного вокзала на повозке с запряженной в нее лошадью. Во-вторых, она подобным же образом оказалась на рю Кардине. В-третьих, именно такое транспортное средство находилось бы в пути ровно столько времени, сколько на самом деле занял переезд. Вывод казался логичным, но все же… Ему приходилось напоминать себе, что им противостоял человек незаурядных способностей, кем бы он ни был. А не могло ли все обстоять иначе? На телеге бочку сначала доставили в некий расположенный поблизости дом или сарай, где внутрь уложили тело. Затем ее на более быстроходном грузовом автомобиле перевезли в дом или сарай рядом с товарной станцией и вновь переставили на другую гужевую повозку. Да, вариант казался не самым правдоподобным, но ведь ничто и не было достоверно установлено, как того хотелось бы сыщику. Ему необходимо разыскать кучера, привезшего бочку на товарную станцию. Тогда он точно выяснит, где в бочку поместили труп, а значит, и место совершения убийства – Лондон или Париж.

Отметил Ла Туш и другой важнейший аспект дела. Письма, фигурировавшие в деле (а их насчитывалось несколько), могли быть или подделаны, или нет. В случае подделки никто не смог бы сразу определить, чья это работа. Но имелось в наличии письмо, не являвшееся подделкой. Послание, полученное Феликсом, если верить его показаниям, от Ле Готье, отпечатали на машинке, которую можно идентифицировать. И едва ли большой погрешностью против истины было бы умозаключение, что человек, напечатавший письмо, и есть убийца. Найди машинку, и велика вероятность выйти через нее непосредственно на преступника.

И еще одно, продолжал размышлять Ла Туш. Если Буарак виновен, не выдаст ли он себя каким-нибудь опрометчивым поступком? Детектив припоминал один случай за другим из своей прошлой практики, когда виновный в преступлении человек уже по прошествии длительного времени делал нечто уличавшее его или возвращался на место преступного деяния, о котором вроде бы не мог знать. Сколько негодяев попали за решетку, поплатившись за собственные ошибки! Не стоило ли взять и Буарака под наблюдение? Ла Туш, взвесив за и против, решил в итоге вызвать во Францию пару своих агентов и поставить перед ними эту задачу.

Так он определил для себя четыре направления при ведении расследования, из которых первые три должны непременно привести к необходимым достоверным результатам. И когда поезд замедлил ход, въехав в пределы французской столицы, у него было ощущение, что он имеет четкий план своей будущей работы.

Затем начался период монотонных и почти бессмысленных трудов. Ла Туш проявил все свое умение, тщательность, упорство, но итогом его долгой и кропотливой деятельности стало лишь окончательное подтверждение правдивости показаний Буарака.

Начал он с официанта в Шарантоне. Подойдя к теме беседы крайне осторожно, Ла Туш нарисовал перед ним полную живых деталей картину – невиновного человека арестовали по ложному обвинению в убийстве, постепенно вызывая в собеседнике искреннее сочувствие к несчастному. Затем он принялся играть на корыстолюбии, пообещав щедрое вознаграждение за информацию, способную спасти его клиента, и унял любые тревоги, заверив, что ни единое слово из заявления ни при каких обстоятельствах не будет использовано во вред информатору. Официант, производивший впечатление уравновешенного и честного человека, был с сыщиком откровенен, с готовностью отвечал на любые вопросы Ла Туша, твердо держался тех же показаний, какие дал прежде Лефаржу, за исключением одной детали. Мсье Буарак – сразу же опознанный по фотографии – обедал в кафе примерно в половине второго, сделав телефонные звонки в два разных места. Официант признался, что слышал номера, которые тот заказывал. Но, как и раньше, он не был уверен относительно дня недели, склоняясь к мысли, что дело было в понедельник, а не во вторник, хотя допускал вероятность ошибки. Своей линии собеседник держался твердо, и Ла Туш понял: этот человек говорит правду.

Но, повторив в целом то же, что он сообщил Лефаржу, официант добавил одну подробность, которая могла быть важной. На вопрос, запомнил ли он заказанные телефонные номера, работник кафе сказал, что у него остались в памяти последние две цифры одного из них: 45. А запомнились они ему по той простой причине, что совпадали с телефонным кодом самого кафе – «Шарантон-45». Однако вспомнить номер целиком или телефонную станцию, куда последовал вызов, он не сумел. Официант и с Лефаржем собирался поделиться этими сведениями, но визит детектива из самого Сюрте вскружил ему голову, и он забыл на время о цифрах, поняв свою оплошность лишь позднее.

Что до Ла Туша, то для него свериться с телефонным справочником было делом нескольких секунд. Номер дома Буарака на авеню де л’Альма не подошел, но стоило ему отыскать координаты фирмы по производству промышленных насосов, как все прояснилось: «Нор-745».

Снова алиби подтверждалось. Не мог же официант нарочно придумать историю с цифрами? И Ла Туш покинул кафе, убедившись, что Буарак в самом деле там обедал и дважды звонил оттуда.

Но уже по дороге в Париж до сыщика дошло: что, если официант прав и Буарак побывал в кафе днем в понедельник, а не во вторник? Как можно проверить это?

Он вспомнил, как Лефарж подошел к проверке. Тот попросту встретился с людьми, которым звонил Буарак, – с дворецким и с сотрудником компании, – они оба нисколько не сомневались в дате. Ла Туш решил последовать примеру Лефаржа.

Начал он с дома на авеню де л’Альма, где повидался с Франсуа. К его немалому удивлению, старик искренне огорчился, узнав об аресте Феликса. Они встречались всего несколько раз, но, значит, было нечто в личности Феликса, вызвавшее у слуги, как и у многих других людей, уважение и даже некоторую расположенность. А потому Ла Туш избрал с ним ту же тактику, что и с официантом, объяснил, что действует в интересах подозреваемого, после чего Франсуа проявил самое горячее желание помочь тому по мере своих сил и возможностей.

Но и здесь все, что удалось получить Ла Тушу, подтверждало показания Буарака. Франсуа помнил телефонный звонок и не сомневался, что он говорил именно со своим хозяином. Голос звучал хорошо знакомый, и день Франсуа назвал без колебаний. Это был вторник. Дворецкий в памяти связывал разговор со слишком большим числом других мелких событий вторника и не мог перепутать даты.

Данные Лефаржа верны, отметил про себя сыщик, возвращаясь по авеню де л’Альма. Буарак действительно звонил домой из Шарантона в половине третьего во вторник. Но все равно надо продолжать начатое, подумал он.

И Ла Туш направился к главному зданию компании промышленных насосов «Эврот». В точности следуя манере поведения Лефаржа, он издали пронаблюдал, как Буарак покинул территорию предприятия. Потом зашел в офис и попросил о встрече с мсье Дюфрейном.

– Боюсь вас огорчить, мсье, но мне показалось, что он уже ушел с работы, – сказал клерк. – Впрочем, если вы ненадолго присядете, я проверю, так ли это.

Ла Туш последовал совету и сел в кресло, не без восхищения оглядывая просторное помещение конторы: мебель из полированного тика, высокие вертикальные ряды шкафов, уставленные папками и справочной литературой, многочисленные телефоны, неумолчно стрекочущие пишущие машинки. Но особенно на него произвели впечатление трудолюбивые и явно очень компетентные сотрудники фирмы. На мгновение Ла Туш вышел из роли всего лишь живой думающей и рассчитывающей варианты машины. Ничто человеческое не было чуждо частному сыщику, и если Ла Туш не оказывался предельно сосредоточен на крайне важном деле, то обладал поразительно наметанным глазом на хорошеньких девушек. Вот почему, бегло оглядев обширную комнату, он остановил взгляд на сидевшей во втором ряду машинистке лет двадцати двух или двадцати трех. Надо признать, выглядела она действительно прелестной. Миниатюрная, темноволосая, вероятно, живая и веселая вне работы, с восхитительной ямочкой на подбородке. Одетая скромно, как предписывала обстановка в офисе, она ухитрялась смотреться элегантно и даже не без шика. Весь ее облик удовлетворил бы и более взыскательного знатока женской красоты, чем наш детектив. Она сверкнула на него своими темными, выразительными глазами, а потом, чуть вздернув маленький задорный носик, снова погрузилась в труды.

– Мне очень жаль, но мсье Дюфрейн отправился домой, почувствовав недомогание. Он рассчитывает вернуться к работе через пару дней, и тогда непременно встретится с вами в любое удобное для вас время.

Ла Туш вежливо выразил благодарность клерку за быстрый ответ, пообещав вернуться позже. Потом он метнул последний взгляд на отвернувшуюся в сторону головку с копной роскошных темных волос и вышел наружу.

Отсутствие на месте управляющего стало досадной помехой в расследовании. Однако, пусть это и означало задержку в проверке алиби на день или два, у него всегда оставалась возможность перейти к другим целям, намеченным еще по дороге в Париж. К примеру, необходимо было разыскать возницу, доставившего бочку с Северного вокзала на рю Кардине. Теперь Ла Туш размышлял, как ему лучше взяться за эту задачу.

Он отправился на главную товарную станцию, представился дежурному, объяснив причину своего появления. Тот проявил исключительную доброжелательность, и после небольшой паузы в его кабинет вошли те же два грузчика, с которыми некоторое время назад беседовал Лефарж. Ла Туш подробно расспросил их, но не получил никакой новой информации. Они повторили прежнее утверждение, что легко узнали бы кучера, если бы довелось встретиться с ним опять, но к описанию его внешности не смогли ничего добавить.

Потом Ла Туш перебрался на Северный вокзал. Здесь ему повезло найти того самого кладовщика, который выдал бочку чернобородому мужчине по имени Жак де Бельвиль. Но сыщика подстерегало очередное разочарование: ни кладовщик, ни его подручные, которых тщательно опросил Ла Туш, не помнили кучера, правившего телегой, забравшей бочку, а потому не могли сказать, был ли он похож на мужчину, доставившего груз на товарную станцию.

Несколько сбитый с толку, Ла Туш зашел в кафе, заказал бокал пива и принялся обдумывать следующий шаг. Лефарж поступил правильно, когда дал объявление в газетах. По сведениям, полученным от французских властей, он помнил, что все объявления, помимо других изданий, были опубликованы в газете «Ле Журналь», и понял, что ему необходимо просмотреть тексты и понять, почему объявления не принесли ожидавшихся результатов.

Ла Туш отправился в редакцию и попросил разрешения взглянуть на старые номера. Объявления были составлены толково и грамотно. Он захватил с собой копию каждого, а их набралась почти дюжина. Затем, вернувшись в отель, лег на кровать и принялся просматривать снова.

Они отличались формулировками, размерами и типами шрифтов, расположением на газетных полосах, но их содержание сводилось к одному. Необходима информация о личности кучера, который примерно в шесть часов вечера в четверг первого апреля доставил бочку на товарную станцию близ рю Кардине. В каждом объявлении была обещана награда от одной до пяти тысяч франков, содержалось заверение, что кучеру предоставленные о нем сведения не причинят никаких неприятностей.

После двух часов скрупулезной умственной работы над объявлениями Ла Туш пришел к выводу, что никаких очевидных изъянов они не содержали. Он не нашел возможности улучшить тексты, составленные Лефаржем, и не заметил в них недостатков, из-за которых могла быть неудача с их публикацией.

Почувствовав усталость, Ла Туш решил до конца дня полностью выбросить из головы все мысли об этом деле. Он совершил продолжительную прогулку по бульварам, неспешно поужинал в ресторане, а потом отправился в кабаре «Фоли-Бержер», где провел приятный вечер.

На обратном пути в гостиницу ему пришло в голову, что до встречи с мсье Дюфрейном в офисе фирмы «Эврот» он вполне может отправиться ненадолго в Брюссель и проверить другую часть алиби Буарака. И следующее утро застало его уже в поезде, направлявшемся в бельгийскую столицу, куда он прибыл около полудня. Сразу же взяв такси до отеля «Максимилиан», Ла Туш там пообедал, после чего провел тщательную работу с персоналом гостиницы. Ему показали копии карточек постояльцев, которые каждый бельгийский отель обязан заполнять и предоставлять полиции. Он бесспорно убедился, что Буарак действительно снял здесь номер на указанную им ночь. Еще памятуя о визите Лефаржа, сотрудник службы размещения без труда вспомнил о звонке Буарака и твердо держался своей прежней истории до последней детали. Ближе к вечеру Ла Туш сел в поезд на Париж, весьма разочарованный результатами своей поездки.

На тот случай, если управляющий заводом насосов вернулся к работе раньше, чем предполагал, сыщик отправился туда. Снова дождался ухода мсье Буарака и попросил о встрече с мсье Дюфрейном. Тот же проворный клерк встретил его, сообщил, что мсье Дюфрейн действительно этим утром уже на рабочем месте, опять попросил присесть, взяв визитную карточку посетителя. В ожидании Ла Туш вдруг вспомнил о девушке, которая так понравилась ему в прошлый раз, но о чьем существовании он успел напрочь забыть. Сыщик посмотрел в другой конец комнаты.

Молодая особа сидела на прежнем месте, но лица ее сейчас невозможно было разглядеть, потому что она склонилась над своей внушительного вида печатной машинкой. Ла Туш, поддавшись на мгновение романтическому настроению, сказал бы: нет, она не печатала, а играла на ней, как на прекрасном музыкальном инструменте. Но сейчас что-то явно случилось с механизмом, и девушка возилась с какой-то его деталью, подкручивала один из винтов. Но сыщику не дали времени вдоволь полюбоваться красотой молодой женщины. Клерк поспешно вернулся и объявил, что мсье Дюфрейн готов его принять. Ла Туш послушно проследовал за ним в кабинет начальника.

Мсье Дюфрейн выразил полнейшую готовность помочь сыщику, но не смог сообщить ему ничего, что уже не было бы известно Ла Тушу прежде. Он повторил сказанное Лефаржу почти слово в слово. Управляющий подтвердил звонок Буарака около половины третьего во вторник. Голос он узнал безошибочно и нисколько не сомневался в дате.

Ла Туш вышел на улицу и медленно побрел в сторону своего отеля. Теперь уже становилось ясно: алиби Буарака выглядело неопровержимым, и сыщик в этот момент не представлял себе, что еще может предпринять для его проверки. Ничего не дали и все усилия Маллета и Фэрола – тех двух своих агентов, которых он приставил незаметно следить за Буараком. Тот вел себя безукоризненно и до сего момента не совершил ни единого поступка, способного вызвать малейшие подозрения. Когда Ла Туш писал подробный отчет о проделанной работе для Клиффорда, он впервые отчетливо ощутил сомнение в возможном благоприятном исходе своего расследования.

 

Глава 26

Первая важная улика

Завершив свой рапорт, Ла Туш надел шляпу и вышел на рю де Лафайет. Опустив письмо в почтовый ящик, он собирался перейти на южный берег реки и провести вечер с давними друзьями. Разумеется, сыщик пребывал в самом мрачном настроении. Выводы, к которым Ла Туш неизбежно пришел под давлением обстоятельств, станут источником огромного разочарования для Клиффорда, а если версия виновности Буарака рассыплется, сыщик, как и адвокат, не видел, на чем еще можно построить защиту обвиняемого.

Ла Туш медленно двигался вдоль тротуара и мысленно продолжал прокручивать подробности дела. Заметив на противоположной стороне улицы ящик для почты, он повернулся, чтобы пересечь проезжую часть. Но стоило ему сделать первый шаг, как словно молнией его пронзила мысль, заставившая буквально окаменеть. Пишущая машинка, которой пользовалась молодая красавица в офисе Буарака, была совершенно новой. В силу своей профессии Ла Туш, обладавший особой наблюдательностью, обратил внимание на этот факт. Как обычно, он подмечал даже мелкие детали окружавшей его обстановки. Но только сейчас до него дошло, какое невероятно важное заключение из этого следует. Лефарж в поисках машинки, на которой могли отпечатать письмо Ле Готье, проверил все, к каким имел доступ Буарак. А если эта новая машинка как раз и заменила старую? Вдруг письмо Ле Готье отпечатали на старой машинке, а потом избавились от нее, чтобы Лефарж – этот вечно всех подозревавший полицейский – получил совершенно другие образцы шрифта? Это давало обильную пищу для размышлений. Сумей Ла Туш подтвердить внезапную догадку, и ему не придется разочаровывать требовательного работодателя. Он сунул конверт с отчетом в карман, задержав отправку до того, как изучит открывшиеся перед ним возможности.

На мгновение им овладели сомнения. В конце концов, любая контора рано или поздно заменяла старые пишущие машинки новыми, и пока нет никаких оснований полагать, что и в данном случае замена не была продиктована элементарными интересами бизнеса. Но все же идея оказалась слишком заманчивой, и от нее сыщик не мог так просто отмахнуться.

Он решил провести дополнительное расследование, прежде чем отправить в Лондон свой рапорт. Ему всего-то и требовалось установить, когда приобрели новую машинку, и если дата не вызовет подозрений, эту ниточку тоже придется посчитать никуда не ведущей.

Ла Туш задумался, с какой стороны лучше взяться за такое дело. Сначала ему показалось, что проще всего будет встретиться с машинисткой и задать ей свой вопрос в лоб. Но потом он понял: если ее ответ подтвердит его версию, потребуется дополнительный поиск, о котором никак не должен узнать Буарак. Следовательно, приходилось пускать в ход дипломатию.

А дипломатические способности были заложены в Ла Туше самой природой. Ему не потребовалось много времени, чтобы разработать план. Он посмотрел на часы: 17.15. Поторопившись, он имел все шансы еще застать хорошенькую машинистку на работе.

И вот из окна кафе, которое уже не впервые служило укрытием для детективов, преследовавшим свои цели, он взялся наблюдать, как сотрудники конторы стали постепенно расходиться по домам. Но избранная Ла Тушем особа долго не появлялась, и он уже начал опасаться, не упустил ли ее, когда она все же показалась в воротах предприятия. С ней шли две девушки. Осмотревшись на улице, все трое повернулись и грациозными походками направились в сторону центра города.

Дав им отойти на некоторое расстояние, Ла Туш двинулся следом. Девушки ненадолго задержались перед входом на станцию метро «Симплон», после чего миленькая машинистка начала спускаться по ступенькам, а ее подруги пошли дальше. Ла Туш тоже бросился вниз как раз вовремя, чтобы заметить, как фигурка в сером платье свернула в проход с указателем в сторону «Пор-д’Орлеан». Он купил билет и проследовал на нужную платформу, где собралось много народа. Разглядев в толпе девушку, Ла Туш сразу затерялся в гуще людей, наблюдая, но держась на почтительной дистанции, чтобы не быть замеченным.

Вскоре пришел поезд, и девушка вошла в вагон. Ла Туш расположился в соседнем. Стоя в самом конце его, он мог видеть свой объект сквозь стекло, оставаясь, как он знал наверняка, вне поля ее зрения. Они миновали одну, две, пять станций, когда она поднялась с сиденья и направилась к двери, собираясь выйти. Ла Туш совершил аналогичный маневр, заметив на схеме на стене вагона, что следующая станция не являлась пересадочным узлом. Как только поезд с рывками и скрежетом тормозов остановился, Ла Туш стремительно выскочил из вагона и быстро поднялся на улицу. Перейдя на противоположную ее сторону, он заметил киоск, где купил вечернюю газету. Остановившись, опираясь на стойку киоска, заметил, как девушка вышла из метро и двинулась вдоль улицы. По-прежнему держась другой стороны, он осторожно направился вслед и продолжал наблюдение до тех пор, пока через два квартала она не вошла в маленький и очень скромный с виду ресторанчик.

«Если она собирается ужинать одна, – подумал Ла Туш, – то мне невероятно повезло». Он выждал, когда ей подали уже второе или третье из заказанных блюд, и только потом зашел в ресторан.

Зал оказался узким, длинным, уходившим далеко от окон, и его дальний угол освещали электрические лампы. Ряды столов с мраморными столешницами выстроились по обе стороны от прохода, и у каждого стояли по шесть плетеных кресел. Стены украшали зеркала с грязноватыми рамами белых и золотистых тонов. В другом углу располагалась крохотная эстрада, на которой выступало музыкальное трио девушек.

Заведение оставалось полупустым. Ла Туш быстрым взглядом окинул помещение и заметил машинистку, в одиночестве сидевшую за третьим или четвертым столиком от эстрады. И он направился к ней.

– Надеюсь, мадемуазель не имеет возражений? – пробормотал он и поклонился, избегая встречаться с ней взглядами, усаживаясь в кресло почти прямо напротив нее.

Ла Туш сделал заказ, а затем с совершенно беззаботным видом огляделся по сторонам. Его взгляд остановился на девушке. Словно неожиданно узнав ее, он изобразил невероятное удивление и склонился в еще одном поклоне.

– Мадемуазель должна заранее извинить меня, если я ошибаюсь, – сказал он самым светским тоном, – но, как мне кажется, мы уже встречались прежде. Хотя формально не познакомились.

Девушка вопросительно вскинула брови, но промолчала.

– Это было в офисе мсье Буарака, – напомнил сыщик. – Вы, надо полагать, не обратили на меня внимания, зато я заметил, как вы работали на замечательной новой пишущей машинке.

Мадемуазель явно не испытывала желания поощрять продолжение разговора. Она лишь передернула плечиками, но ничего не сказала. Ла Тушу пришлось взять всю инициативу на себя.

– Должно быть, большая дерзость с моей стороны так навязывать себя, мадемуазель, но спешу заверить, что вовсе не собираюсь к вам приставать. Дело в другом – я изобрел новое устройство для пишущих машинок и теперь стремлюсь узнать мнение специалиста, как только встречаю такого человека. А кто лучше разбирается в подобных вопросах, чем машинистка? Позволит ли мне, мадемуазель, описать устройство и выяснить ее точку зрения?

– Почему бы вам не обратиться со своим изобретением прямо к производителям машинок? – холодно поинтересовалась девушка.

– А потому, мадемуазель, – ответил Ла Туш с видом искренней симпатии к собеседнице, – что я пока сам не уверен в ценности своего новшества. Оно обойдется производителям недешево, и они пойдут на расходы только в том случае, если машинистки сами изъявят желание пользоваться им. Именно поэтому я и хочу собрать как можно больше отзывов профессионалок.

Теперь она его слушала, хотя все еще не слишком заинтересованно. Но Ла Туш не стал дожидаться более живой реакции, а тут же взялся за чертеж на оборотной стороне меню.

– Вот в чем состоит моя идея, – он принялся на словах описывать последнюю модель табулятора, с конструкцией которого случайно оказался знаком. Девушка смотрела на него снисходительно и с некоторым подозрением во взгляде.

– Ваше изобретение в точности напоминает табулятор «Ремингтона», – все так же холодно заметила она.

– Простите, мадемуазель, но вы можете ошибаться. Меня заверяли, что ничего подобного пока не существует.

– Вас ввели в заблуждение. Я точно знаю, потому что пользуюсь вашим так называемым изобретением уже несколько недель.

– Не может быть! Но ведь это значит, что меня кто-то опередил, и все мои усилия потрачены совершенно впустую!

Ла Туш выглядел таким огорченным, что девушка невольно немного оттаяла.

– Вам будет лучше зайти в магазин фирмы «Ремингтон» и попросить показать их новейшую машинку. Тогда вы сможете сравнить свой табулятор с тем, который ставят они.

– Спасибо, мадемуазель, я непременно так и поступлю завтра же. Значит, вы сами работаете на «Ремингтоне»?

– Да, на их десятой модели.

– И что, это уже старая модель? Простите мое любопытство, но давно ли ваша фирма пользуется ею?

– Не знаю, давно ли ее купили для нашей конторы, поскольку приступила к работе там всего шесть или семь недель назад.

Шесть или семь недель! А убийство было совершено уже более шести недель назад! Простое совпадение? Или нечто большее, чем обычная случайность?

– Должно быть, бизнесмену приносит огромное удовлетворение, – продолжал более расслабленным тоном Ла Туш, – когда его дело разрастается и приходится нанимать дополнительных машинисток. Могу только позавидовать тому чувству, которое испытал мсье Буарак, давая объявление о приеме на работу, и его удаче, что на объявление откликнулись именно вы.

– Завидовать тут совершенно нечему, – в голос девушки, наоборот, вернулись чуть снисходительные и холодные интонации, – поскольку вы ошиблись дважды. Бизнес мсье Буарака вовсе не расширился, и я всего лишь заменила уволенную девушку. Кроме того, никакого объявления он не давал. Меня просто прислали к Буараку из школы машинисток «Мишлен» на рю Скриб.

Ла Туш понял, что получил необходимую информацию: по крайней мере, всю, какую могла ему дать эта девушка. Он продолжал в основном одностороннюю беседу еще несколько минут, а потом, энергично распрощавшись и с многочисленными поклонами, покинул зал ресторана. До отеля он добрался, уже зная, как ему продолжить расследование.

На следующее утро он повторил тактический прием предыдущего вечера. Заняв наблюдательную позицию в кафе рядом с насосным заводом незадолго до полудня, он следил за тем, как работники один за другим отправлялись обедать. Сначала показался Буарак, потом Дюфрейн, после чего потянулась целая толпа рабочих, служащие, машинистки. Он вновь увидел свою знакомую в компании тех же двух девушек. За ними следовал шустрый старший клерк. Наконец поток совсем иссяк. Минут через десять детектив пересек улицу и снова зашел в контору компании. Там уже не было никого, кроме оставшегося дежурить младшего клерка.

– Добрый день, – сказал Ла Туш приветливо. – Я хотел видеть вас, чтобы получить некоторую информацию, а за доставленные хлопоты готов заплатить двадцать франков. Вы мне поможете?

– Какая информация вас интересует, мсье? – спросил мальчик, который едва ли вышел из подросткового возраста.

– Я работаю управляющим на целлюлозно-бумажной фабрике, и мне сейчас очень понадобилась хорошая машинистка. Как я узнал, недель шесть назад от вас ушла одна квалифицированная молодая дама, верно?

– Да, мсье. Мадемуазель Ламбер.

– Точно, теперь я вспомнил ее фамилию, – сказал Ла Туш, который, напротив, только сейчас постарался запомнить ее. – Но мне необходимо навести о ней конфиденциальные справки, – продолжил он, понизив голос, словно их могли подслушивать. – Скажите, почему она ушла?

– Она не сама ушла, мсье. Ее уволили, хотя я толком не понял за что.

– Уволили?

– Да, мсье. У нее случилась размолвка с мсье Буараком, нашим исполнительным директором. Но ни я сам, ни другие сотрудники – никто не знает, из-за чего они так крупно повздорили.

– Признаюсь, я слышал об увольнении. Потому-то она меня и заинтересовала. Дела моей фирмы идут сейчас из рук вон плохо, и я подумал, что если найду машинистку с несколько подмоченной репутацией, она может согласиться пойти ко мне на зарплату, которая окажется меньше обычной. Вот и выгода для нас обоих. Ведь так она получит хотя бы какую-то работу.

Юный клерк молча кивнул, и Ла Туш продолжил:

– А информация мне требуется самая простая. Нужен лишь адрес этой молодой особы, чтобы встретиться с ней. Вам он известен?

Юнец помотал головой:

– Боюсь, что нет, мсье. Я понятия не имею, где она живет.

Ла Туш изобразил глубокую задумчивость.

– Так как же мне разыскать ее? – спросил он. Но поскольку клерк не предложил никаких вариантов, после паузы Ла Туш сам себе ответил: – Наверное, для начала хорошо бы выяснить, когда именно ее уволили. Это будет полезно. Вы можете помочь мне узнать дату?

– Вы же сами знаете – шесть недель назад. Впрочем, точную дату установить нетрудно. Нужно лишь поднять старые ведомости по зарплате. Только вам придется подождать. Присядьте пока.

Ла Туш поблагодарил его и сел, надеясь, что поиск закончится прежде, чем вернутся другие служащие конторы. Ожидание не затянулось. Буквально через три или четыре минуты младший клерк вернулся.

– Она покинула нас в понедельник пятого апреля, мсье.

– А долго она здесь проработала?

– Почти два года, мсье.

– Весьма вам признателен. Скажите только, как ее имя?

– Элоиза, мсье. Элоиза Ламбер.

– Тысячекратное спасибо! Но я вынужден умолять вас не упоминать о моем визите в разговорах с коллегами. Мне сильно повредит, если пойдут слухи, что мое предприятие переживает кризис. Вот то, что я вам обещал, – и он протянул юноше двадцать франков.

– Этого слишком много, мсье. Я был рад оказать вам услугу совершенно бесплатно.

– Уговор дороже денег, – небрежно бросил детектив и, сопровождаемый ответными благодарностями, покинул офис.

Вот теперь это уже становится интересно, подумал Ла Туш, когда снова вышел на улицу. Буарак увольняет машинистку в тот самый день, когда бочка прибывает к пристани Святой Екатерины. Интересно, не в тот ли день в конторе появилась новая пишущая машинка? Нужно разыскать эту Элоизу Ламбер.

Но как ее найти? Несомненно, где-то в недрах конторы сохранилось личное дело с адресом, но поскольку он считал крайне нежелательной любую утечку информации о своих подозрениях, то предпочел не прибегать к этому источнику данных. В таком случае каков выход из положения? Он видел только один – объявление в газете.

Зайдя в ближайшее кафе, сыщик за бокалом пива набросал такой текст: «Мадемуазель Элоизу Ламбер, стенографистку и машинистку, просят срочно связаться с мсье Джорджем Ла Тушем в отеле «Швейцария» на рю де Лафайет, чтобы узнать приятные для нее новости».

Он перечитал написанное, и ему тут же пришла в голову иная идея. Ла Туш взял другой лист бумаги и сделал новый вариант: «Мадемуазель Элоизу Ламбер, стенографистку и машинистку, просят срочно связаться с мсье Гийомом Фанелем в отеле «Сент-Антуан», чтобы узнать приятные для нее новости».

– Если Буараку ненароком попадется на глаза это объявление, мое имя не должно в нем фигурировать, – сказал он сам себе. – На пару дней я перестану быть Джорджем Ла Тушем и заодно поживу в «Сент-Антуане».

Сыщик отослал текст объявления в несколько газет сразу, а потом отправился в гостиницу «Сент-Антуан» и заказал апартаменты на имя Гийома Фанеля.

– Комнаты понадобятся мне только с завтрашнего дня, – предупредил он службу размещения.

Следующим утром Ла Туш заселился. И уже скоро в дверь его гостиной постучали. Вошла высокая изящная девушка лет двадцати пяти. Она не блистала особой красотой, но обладала приятной внешностью и улыбчивым, добрым лицом. Ее со вкусом подобранное, хотя и неброское платье свидетельствовало о том, что потеря работы не повергла ее в глубокую нужду.

Ла Туш поднялся навстречу и приветствовал гостью поклоном.

– Мадемуазель Ламбер? – спросил он с радушной улыбкой. – Я мсье Фанель. Не желаете ли присесть?

– Я прочитала ваше объявление в «Ле Суар», мсье, и вот – пришла.

– Весьма признателен, что откликнулись на мой зов так скоро, мадемуазель, – сказал Ла Туш, опускаясь в кресло, – и я не отниму у вас много времени. Но прежде чем объяснить суть дела, можно ли мне узнать, та ли вы самая мадемуазель Ламбер, которая еще недавно работала машинисткой в конторе завода фирмы «Эврот»?

– Да, мсье. Я работала там без малого два года.

– Простите, но чем вы можете подтвердить это? Простая формальность, уж извините, но в интересах своих клиентов я обязан соблюсти ее.

На лице девушки появилось удивленное выражение.

– Даже не знаю, как мне это сделать, – сказала она. – Видите ли, я совсем не ожидала такой необходимости.

Между тем Ла Туш вообразил, что, вопреки всем предосторожностям, Буарак мог пронюхать о его затее и подослать к нему девушку с придуманной историей. Но последний ее ответ как раз вполне удовлетворил его. Будь она подставным лицом, девушку заранее снабдили бы нужными документами.

– Ладно, к черту формальности, – он улыбнулся. – Думаю, ничем не рискую, доверяясь вам. Могу я задать вам еще один вопрос? Пока вы еще работали там, была ли приобретена новая пишущая машинка?

На лице девушки отразилось еще более заметное удивление.

– Странный вопрос. Но да, мсье, «Ремингтон» десятой модели.

– А можете точно сказать, когда это произошло?

– Конечно. Я покинула офис пятого апреля в понедельник, а новая машинка появилась за три дня до того – в пятницу второго числа.

Вот это уже была очень важная новость! Ла Туш теперь не сомневался, что надо продолжать беседу дальше. Ему следовало выяснить у девушки всю необходимую информацию, но опять-таки возникала потребность в дипломатии, поскольку он должен был соблюдать полную конфиденциальность.

Он снова улыбнулся и кивнул.

– Простите великодушно, мадемуазель, но мне хотелось убедиться, что разговариваю именно с той девушкой, которая мне нужна. И я задал вам три вопроса, проверяя, знаете ли вы ответы на них. А теперь настало время сообщить вам о себе и в чем суть дела. Однако прежде всего я должен попросить вас сохранить в секрете все, что вы от меня узнаете.

Гостья выглядела все более изумленной, но ответила:

– Хорошо, мсье, даю вам слово.

– В таком случае могу сообщить вам следующее. Я – частный детектив, нанятый компанией, торгующей пишущими машинками, чтобы расследовать случаи весьма необычного… Я стараюсь подобрать другое определение, но не могу, – необычного саботажа и мошенничества, имевшие место в последнее время. Непостижимым образом у некоторых из купленных у нас машинок стали возникать непредсказуемые дефекты. Казалось бы, мелочи, которые не мешают пользоваться ими, но не позволяют создавать наилучшие образцы машинописи. Вы меня понимаете? Неравномерность печати, отклонение некоторых букв от строго горизонтальной линии и прочее. Моим клиентам очень не хотелось бы подозревать своих конкурентов в стремлении ухудшить репутацию своей компании, но другого объяснения не найти. Мне подумалось, что такой человек, как вы, способны дать необходимую информацию, и фирма уполномочила меня передать вам сто франков в качестве вознаграждения за оказанную помощь.

Выражение удивления все еще не покидало лица девушки, когда она ответила:

– Я с радостью расскажу вам все, что знаю, мсье, без всякого вознаграждения. Но пока не понятно, что именно от меня требуется. Боюсь, я не обладаю той информацией, в которой вы нуждаетесь.

– Думаю, мадемуазель, при желании вы вполне способны мне помочь. Только разрешите задать вам еще несколько вопросов. Согласны?

– Конечно.

– Тогда первый вопрос. Не могли бы вы описать ту машинку, которой вы пользовались до приобретения новой?

– Это был «Ремингтон» номер семь.

– Меня интересует несколько другое, – отреагировал Ла Туш, фиксируя в памяти новую подробность. – Я, разумеется, знаю, что речь идет о седьмой модели, поскольку с ней-то и возникли проблемы. Мне же надо выяснить, не имела ли та машинка каких-то изъянов или других особенностей, отличавших ее от других таких же.

– Нет, не думаю, – задумчиво ответила девушка. – Хотя были кое-какие дефекты. Например, изображение буквы S на клавише слегка развернулось вправо, а еще я заметила три царапины вот здесь, – и она в воздухе указала ладонью на боковую сторону воображаемой пишущей машинки.

– Значит, вы сможете узнать ту машинку, если увидите снова?

– Безусловно.

– А теперь припомните, пожалуйста, мадемуазель, какими были особенности шрифта. Возможно, дефекты букв, отклонения строки от горизонтали или нечто подобное?

– Ничего такого, что бы сильно бросалось в глаза. Машинка была уже старая и не современная, но все еще исправная. Правда, мсье Буарак считал иначе, но я придерживаюсь своего мнения.

– Что именно говорил об этом мсье Буарак?

– Он обвинил меня в небрежности. Но на самом деле все получалось совершенно нормально, а в некоторых мелочах уж никак не было моей вины.

– Я абсолютно в этом уверен, мадемуазель. Но, быть может, вы расскажете мне, что произошло?

– Здесь и рассказывать особенно не о чем. Мне поручили большую работу – длинный список спецификаций для завода насосов в Аргентине. Я закончила и, как обычно, положила материалы на стол мсье Буараку. Через несколько минут он вызвал меня и спросил, как я посмела дать ему на подпись столь неопрятно отпечатанный документ. Не понимая, в чем заключается неопрятность, я поинтересовалась, на что конкретно он жалуется. Мсье Буарак указал мне на совершенно незначительные дефекты – главным образом на неровность некоторых строк, на чуть размытые контуры двух или трех букв. Думаю, ни я сама, да и никто другой не обратил бы на это внимания.

Мсье Буараку пришлось объяснить, что причина не в моей небрежности. Просто машинку нужно было немного подновить. Но он обвинил меня в том, что я печатала, слегка нажимая на клавишу верхнего регистра, сама того не замечая, но, мсье Фанель, уверяю вас, я не делала ничего подобного. Когда я сказала об этом мсье Буараку, он сначала задумался, потом извинился и заявил, что мне необходима новая машинка. Он почти сразу позвонил в магазин, и в тот же день после обеда нам доставили «Ремингтон» десятой модели.

– А что сталось со старым седьмым номером?

– Тот же мужчина, который привез новую машинку, забрал старую с собой.

– И на этом ваш спор закончился.

– Да, закончился, мсье.

– Простите, если я ошибаюсь, но ведь вас уволили из-за какого-то недоразумения и разногласий с мсье Буараком, не так ли?

Девушка покачала головой.

– Вовсе нет, – ответила она. – Ничего подобного не было. Просто в следующий понедельник, то есть через два дня после переполоха с машинкой, мсье Буарак уведомил меня, что начинает реорганизацию офиса, и ему отныне нужно иметь одной машинисткой меньше. А поскольку я нанялась на работу позже остальных, то мне и предстояло уйти. Он сказал, что приступает к изменениям немедленно, и потому хотел, чтобы я подала заявление об уходе сразу же. Компенсируя отсутствие положенного предварительно уведомления, он велел выплатить мне вперед месячное жалованье, а потом написал великолепную рекомендацию, которая, кстати, у меня с собой. Мы с ним расстались вполне по-дружески.

В документе, показанном девушкой, говорилось:

Настоящим я имею честь и удовольствие засвидетельствовать, что мадемуазель Элоиза Ламбер работала в моей фирме стенографисткой и машинисткой в период с августа 1910 по 5 апреля 1912 года, полностью удовлетворяя всем требованиям, предъявляемым мной и моим управляющим. Она проявила себя аккуратной, трудолюбивой сотрудницей, в совершенстве владеющей своей профессией, обладая превосходными манерами в общении и безукоризненной дисциплиной. Она вынуждена покинуть нашу компанию по причинам, которые не зависят от нее, а лишь в силу сокращения нами штата работников. Я расстаюсь с ней с величайшим сожалением и готов с уверенностью рекомендовать ее любому будущему работодателю.

(Подпись): Рауль Буарак,

исполнительный директор.

– Рекомендация действительно весьма лестная для вас, мадемуазель, – прокомментировал прочитанное Ла Туш.

Он ненадолго вышел в соседнюю комнату апартаментов, служившую спальней, и прикрыл за собой дверь. Затем достал из блокнота образец почерка Буарака и сравнил подпись с той, что тот поставил под своими показаниями. Тщательный анализ удовлетворил его: подпись на рекомендательном письме была подлинной. Он вернулся к девушке и отдал ей документ.

– Спасибо, мадемуазель. А теперь не могли бы вы постараться припомнить кое-что еще? Не приходилось ли вам в последние дни работы печатать письмо несколько необычного содержания? О крупном выигрыше в государственную лотерею и об отправке денег в Англию в некой бочке?

– Нет, мсье, ничего подобного я не печатала, – ответила машинистка, откровенно пораженная таким вопросом.

Ла Туш пристально следил за ней и удостоверился, что у нее не возникло подозрений в правдивости его истории, и в том, за кого он себя выдавал. Однако странность его вопросов и дотошность сыщика могли позже породить у девушки подозрения. А потому, чтобы этого не случилось, он продолжил разговор о седьмой модели «Ремингтона». Спросил, не заметила ли она каких-либо признаков, что механизм кто-то втайне разбирал на части, а закончил заявлением: вероятно, в данном случае произошла ошибка, и подвергнувшаяся столь детальному обсуждению машинка не относилась к числу тех, которые интересовали детектива. После чего Ла Туш записал ее домашний адрес и вручил сто франков. Сперва для вида отказываясь, деньги она все же взяла.

– Но только никому ни слова, как договорились, мадемуазель, – напутствовал он машинистку на прощание.

Новая информация, полученная Ла Тушем, была, мягко говоря, интересна. Если история мадемуазель Ламбер правдива – а он не имел оснований подвергать ее слова сомнению, – то некоторые действия мсье Буарака требовали объяснения. Его обвинения машинистки в небрежности выглядели совершенно необоснованными, а весь эпизод выглядел как попытка найти благовидный предлог, чтобы избавиться от пишущей машинки. Кроме того, поспешное увольнение машинистки не могло быть вызвано реорганизацией работы офиса. В таком случае любой начальник обязан предоставить сотруднице возможность продолжать работу еще по меньшей мере месяц. Ненормальность ситуации еще более выдавал тот факт, что Буарак нашел ей замену буквально на следующий день. Расплачиваясь по счету в отеле, Ла Туш размышлял так: быть может, он делал слишком поспешные выводы и проявлял излишнюю подозрительность, информация, бесспорно, заслуживала более тщательной и детальной проверки. Он вызвал такси и попросил отвезти его в самый крупный магазин пишущих машинок фирмы «Ремингтон», рассчитывая, что именно там приобретал технику Буарак.

Услужливому продавцу он объяснил:

– Я бы хотел купить подержанную машинку. Можете показать мне имеющиеся у вас в наличии?

– Конечно, мсье. Следуйте за мной, пожалуйста.

Пройдя через главный торговый зал, они оказались в еще более просторном помещении позади него, где на полках стояло невероятное количество пишущих машинок всех размеров и образцов, как целых, так и нуждавшихся в ремонте. Ла Туш неспешно осматривался, интересуясь моделями и ценами на них, но при этом острым глазом ведя поиск клавиатуры со скошенной буквой S. Однако немедленных результатов ему добиться не удалось, поскольку «Ремингтонов» номер семь не попадалось вообще. Даже здесь все машинки были более позднего типа.

Он вновь обратился к продавцу:

– Все это для меня дороговато. Дело в том, что я директор обычной частной школы, и мне всего лишь нужна машинка, чтобы ученики могли изучить расположение клавиш. Подойдет даже самый старый вариант, если будет стоить дешево. У вас есть более давние модели?

– Само собой, мсье. Мы располагаем еще несколькими прекрасными образцами седьмой модели и даже, по-моему, пятой. Пройдемте дальше.

Они зашли на склад, где хранился уже почти антиквариат. Здесь Ла Туш продолжил поиски перекошенной S. И наконец он обнаружил ее. Причем заметил не только сдвинутую вправо букву, но и те три царапины на боковине, о которых упомянула мадемуазель Ламбер.

– Думаю, эта мне подойдет, – сказал он. – Не могли бы вы снять ее со стеллажа и дать осмотреть как следует?

Затем сыщик сделал вид, что с интересом изучает машинку.

– Да, – спустя некоторое время подвел он итог осмотру, – она мне определенно нравится, если только исправна. Хорошо бы сделать пробу.

Он вставил в машинку лист бумаги и напечатал несколько слов. Вынув лист, вгляделся в буквы и расположение строк.

И даже у столь опытного и сдержанного человека, каким был Ла Туш, едва не вырвался торжествующий возглас. Потому что, судя по всем приметам, именно на этой машинке отпечатали письмо Ле Готье!

Он вновь повернулся к продавцу.

– Кажется, все в порядке, – сказал он. – Я беру ее.

Ла Туш расплатился и получил квитанцию. Потом попросил разрешения побеседовать с управляющим магазином.

Далее он отвел этого джентльмена в сторонку и заговорил с ним самым доверительным тоном:

– Я хотел просить вас, мсье, оказать мне услугу не совсем обычного свойства. Мной только что приобретена вот эта пишущая машинка, но, прежде чем я увезу ее, мне хотелось бы, чтобы вы ее осмотрели и снабдили меня некоторой информацией. Нарушу конфиденциальность и объясню причины столь странной просьбы. На самом деле я – детектив, работающий в интересах человека, обвиненного в тяжком преступлении, которого, как полагаю, он не совершал. Некое письмо, от установления авторства которого во многом зависит его судьба, было отпечатано, если я не ошибаюсь, именно на этой машинке. Прошу простить, что не могу вдаваться в дальнейшие подробности. Но точная идентификация машинки в данном деле насущно необходима. Вот почему я хотел просить вас особо пометить ее, а также сообщить, каким образом она оказалась в вашем магазине. Этим вы меня весьма обяжете.

– Я с удовольствием выполню вашу просьбу, мсье, – отозвался управляющий, – но при условии, что мне не придется давать показаний в суде.

– Уверен, до этого не дойдет. Идентификацию машинки никто не осмелится подвергать сомнению, насколько мне подсказывает опыт работы. Моя просьба к вам – всего лишь дополнительная мера предосторожности.

Управляющий нанес на машинку метку и записал ее серийный номер.

– А если вам необходимо узнать, как она попала к нам, – сказал он Ла Тушу, – то придется немного подождать.

Он ушел к себе в кабинет и вернулся через несколько минут с листком бумаги.

– Данная пишущая машинка поступила к нам из компании промышленных насосов «Эврот», – он сверился с текстом на листке, – второго апреля сего года. Она была приобретена ими у нас же несколько лет назад, но в указанный день они обменяли ее на более современную модель номер десять.

– Глубоко признателен вам за помощь, мсье. Со своей стороны обещаю сделать все возможное, чтобы данное дело не причинило вам никаких дальнейших хлопот.

Поймав такси, Ла Туш отвез машинку к себе в отель на рю де Лафайет. Там отпечатал еще одну пробную страницу и с помощью сильного увеличительного стекла сравнил шрифт с имевшейся у него фотографической копией письма Ле Готье. Сравнение полностью удовлетворило его. Он добыл именно ту машинку, которая была столь необходима.

Успех искренне обрадовал его. Чем больше он вникал в ситуацию, чем тверже становилась уверенность: придирки Буарака имели единственную цель – избавиться от пишущей машинки. А мадемуазель Ламбер он уволил только потому, что она слишком много знала. В случае если полиция станет наводить более детальные справки у него в офисе, он будет чувствовать себя гораздо спокойнее, избавившись от нежелательной свидетельницы.

Но в чем же состояла тщательно скрываемая цель, которую преследовал Буарак? Детектив видел только одну вероятность. Буарак знал, что письмо Ле Готье отпечатали именно на этой машинке. А если знал, то не напрашивался ли вывод: он сам отправил письмо Феликсу. А если письмо отправил он, то, значит, и был виновен. Ла Туш все больше проникался убеждением в этом.

Но потом его поразила другая мысль. Все вроде бы указывало на вину Буарака, но как же тогда быть с его прочным алиби? Оно выглядело неопровержимым и подтверждало невиновность Буарака. Хорошо, допустим, он невиновен. А пишущая машинка? Возникала крайне противоречивая дилемма, и Ла Туш все больше запутывался в ней.

Он еще долго предавался размышлениям и начал склоняться к заключению, что обнаружение пишущей машинки вовсе не становилось таким уж мощным подспорьем, чтобы выручить из беды его клиента. Хотя на первый взгляд оно указывало на умышленные действия Буарака, но тот мог очень легко выстроить свою защиту. Ему ничего не стоило держаться той же истории, которую рассказала мадемуазель Ламбер: качество работы машинки перестало соответствовать высоким требованиям, предъявляемым фирмой Буарака к внешнему виду своих документов. У него был аргумент, что он давно хотел приобрести современное печатающее устройство, а случай с тем неряшливым документом лишь заставил быстрее принять решение. Что же касалось уволенной машинистки…

Хотя девушка казалась спокойной и достойной доверия, одному богу известно, о чем она могла умолчать. По ее собственным словам, у нее случилась размолвка с боссом, тогда она, вполне вероятно, проявила дерзость и несдержанность. В любом случае у Буарака найдется своя версия происшедшего между ними, и установить истину окажется практически невозможно. А хвалебную рекомендацию объяснит просто: девушка ему не нравилась, он хотел избавиться от нее, но ни в коем случае не желал сломать ей жизнь. Он может даже признать, что специально придумал мнимую реорганизацию, чтобы психологически облегчить для нее увольнение.

Теперь о письме Ле Готье. Буарак станет отрицать, что ему о нем известно, и Ла Туш не представлял себе, как опровергнуть подобное утверждение. Обвинение же легко могло выдвинуть версию, по которой Феликс подкупил одного из клерков, чтобы тот перепечатал для него текст на пишущей машинке из офиса Буарака с целью бросить на управляющего тень подозрения. Если Феликс был виновен, подобная уловка выглядела вполне в духе преступника.

В итоге Ла Туш пришел к окончательному выводу, что по-прежнему не собрал достаточно улик, чтобы обвинить Буарака и оправдать Феликса. Он должен был сработать лучше, чтобы разоблачить лживость алиби. Для этого ему прежде всего необходимо разыскать кучера той повозки.

 

Глава 27

Дилемма Ла Туша

В ту ночь Ла Тушу не спалось. Было душно, и в воздухе, казалось, витала нервная напряженность. Массы сине-черных туч, сгустившихся в небе на юго-западе, предвещали грозу. Сыщик ворочался в постели с боку на бок, не находя удобной позы, его сознание бодрствовало, мозг активно работал.

Он перебирал в памяти объявления, которые опубликовал Лефарж в поисках возницы. В них обещалось вознаграждение за информацию о личности кучера, доставившего бочку на товарную станцию у рю Кардине. Кто, размышлял он, если учитывать обстоятельства дела, мог откликнуться на подобное объявление? По сути, всего лишь два человека – сам кучер и тот человек, который нанял его. Больше ни одна живая душа не могла ничего знать об этом. Понятно, что наниматель ни в коем случае не пожелает выдать себя, как ничего не расскажет и кучер, если ему хорошо заплатили или еще каким-то образом смогли заставить хранить тайну. Вот почему, заключил Ла Туш, объявления не дали результатов.

И только когда он пришел к столь неутешительному выводу, его осенила блестящая идея. Главная ошибка объявлений состояла в том, что они адресовались не тем людям. Вместо того чтобы обращаться за помощью к кучеру, не лучше ли было бы воззвать к его коллегам, к тем, кто его хорошо знал? Или даже к постоянному работодателю кучера, поскольку было очевидно, что им не мог быть ни Буарак, ни Феликс, возможно, нанявшие повозку для выполнения всего лишь одной поездки. Ла Туш вскочил с постели, включил свет и начал составлять текст своего рода циркулярного письма.

Вот что у него получилось:

Уважаемый сэр!

Невиновному человеку угрожает наказание за якобы совершенное им убийство, и он весьма нуждается в определенной информации. Подобные сведения могут быть предоставлены кучером – чисто выбритым мужчиной с заостренными чертами лица и с седыми волосами. Если среди ваших работников есть (или был до марта сего года) возница с похожей внешностью или вам таковой знаком, настоятельно прошу сообщить мне об этом. Я – частный детектив, представляющий интересы обвиняемого. Гарантирую, что кучеру не грозят никакие проблемы с законом, как и прочие неприятности. Напротив, я готов заплатить 5 франков каждому, кто придет ко мне по указанному ниже адресу в любой день между 20.00 и 22.00, а для того, кто даст мне необходимую информацию, вознаграждение составит 500 франков.

Повторив прием, хорошо сработавший в случае с мадемуазель Ламбер, Ла Туш не стал указывать своего подлинного имени и адреса. Он подписался под письмом как Шарль Эпей, а обратным адресом назвал отель «Арль» на рю де Лион.

На следующее утро он побывал в магазине, торговавшем канцелярскими принадлежностями, где можно было сделать нужное количество копий письма, запечатать их в конверты с пометкой «Конфиденциально» и разослать управляющим всех транспортных предприятий Парижа. Потом отправился на рю де Лион и под именем Шарля Эпея снял номер в отеле «Арль».

Затем он доехал на метро от площади Бастилии до товарной станции поблизости от рю Кардине. И после продолжительных поисков нашел двух друзей-грузчиков, снимавших бочку с повозки в тот четверг почти два месяца тому назад. Объяснив им, что разыскивает кучера, сыщик предложил им по пять франков в день, если они согласятся дежурить в его номере отеля с восьми до десяти вечера, чтобы опознать возницу, когда он все-таки явится. Грузчики весьма охотно приняли условия выгодной для них сделки. В тот же вечер они провели первое дежурство, но безуспешно. Чисто выбритый и седой мужчина с узкими и заостренными чертами лица так и не пришел.

Когда Ла Туш вернулся в свою постоянную гостиницу, его ожидало письмо от Клиффорда. Полиция сделала два важных открытия. Первое, как давно понял Ла Туш, они рано или поздно не могли не сделать. Было установлено, что именно Феликс был тем студентом школы живописи, влюбленным в ныне покойную мадам Буарак и даже был недолго обручен с ней. Таким образом в руки обвинения попали новые факты, свидетельствовавшие против Феликса.

Заслуга в получении другой информации принадлежала исключительно инспектору Бернли. Ему удалось разыскать кучера, доставившего бочку с вокзала Ватерлоо утром той роковой среды, а уже на следующий день перевезшего ее на Чаринг-Кросс. Как выяснилось, оба поручения выполнил один и тот же человек.

События развивались следующим образом. Примерно в 19.30 во вторник вечером смуглый, иностранной внешности джентльмен с черной бородкой клинышком нанес визит в контору мистера Джонсона, владельца крупной компании грузовых перевозок, расположенной на Ватерлоо-роуд, и нанял на два следующих дня повозку с возницей, арендовав на тот же период пустовавший поблизости сарай. Кучеру он дал указание встретиться с ним в 10.00 на вокзале Ватерлоо, то есть утром в среду. По прибытии поезда из Саутгемптона, куда причаливал паром, мужчина получил адресованную ему бочку и велел погрузить на телегу. Затем повозку укрыли в сарае, лошадь распрягли и отправили на конюшню. Чернобородый джентльмен сказал кучеру, что тот до конца дня может отдыхать, но должен явиться на следующее утро в четверг и отправить бочку в Париж с вокзала Чаринг-Кросс. Он вручил работнику сумму, достаточную для оплаты перевозки и десять шиллингов вознаграждения для него самого. Когда возница поинтересовался, куда в Париже должна быть доставлена бочка, ему было сказано, что на ней будет точно оформленный адрес. Так и получилось – утром к бочке оказалась прикреплена новая бирка с указанием имени Жак де Бельвиль и адреса: багажное отделение, Северный вокзал. Кучер оставил чернобородого одного с телегой и бочкой в сарае, а следующим утром, как было поручено, отправил груз в Париж.

На вопрос, сумеет ли он опознать нанимателя, кучер ответил, что, скорее всего, сможет. Однако опознание закончилось неудачей. При очной ставке с Феликсом возница заявил, что художник очень похож на того чернявого иностранца, но не мог с уверенностью это подтвердить.

Новости весьма заинтриговали Ла Туша, и он сидел до глубокой ночи, куря и размышляя, насколько вписываются новые факты в те версии преступления, которые они прежде обсуждали с Клиффордом. Если обвинение было право, то именно Феликс нанял повозку в 19.30 во вторник. Таким образом, бочка находилась в его полном распоряжении примерно с 11.00 в среду до 7.00 на следующее утро, и у него имелись две возможности поместить в бочку труп. Он мог либо раздобыть другую лошадь и отвезти бочку в «Сен-Мало», где во дворе, окруженном высокой стеной, в полном уединении изъял скульптуру и подменил ее мертвым телом, и затем вернул бочку в сарай. У него была и другая возможность – укрыть труп в двухместном автомобиле, доехать до сарая и совершить подмену там. К сожалению, как понимал Ла Туш, в любой интерпретации вскрывшиеся факты лишь подтверждали версию о виновности Феликса.

Но одновременно они открывали новый отрезок времени для установления алиби Феликса, еще не проверенный – с 19.30 во вторник вечером. Хотя сыщик тут же вспомнил рассказ Феликса о том странном образе жизни, какой он вел всю ту неделю, и понял, что с алиби не следует связывать особых надежд. Поиски, предпринятые и им самим, и Клиффордом, пока ничего не дали.

Затем детектив мысленно обратился к выдвинутой Клиффордом версии о виновности Буарака. И сразу же отметил, как новости повлияли на вопрос, связанный с его алиби. До этого момента алиби рассматривалось как нечто целое. Проверенные и не поддававшиеся проверке факты рассматривались одинаково. Считалось, что в наиболее важные для дела дни Буарак находился в Париже и в Бельгии, а значит, никак не мог оказаться в Лондоне. Но теперь возникал вопрос о конкретном отрезке времени. В 19.30 во вторник бородатый мужчина пришел в компанию Джонсона на Ватерлоо-роуд. Но в 14.30 того же дня Буарак находился в Шарантоне. Ла Туш сверился со справочником, содержавшим расписание поездов по всей Европе. Один из экспрессов прибывал на вокзал Виктория в 19.10, что позволяло путешественнику из Парижа как раз успеть к указанному времени в контору перевозчика грузов. Но вот только экспресс отправлялся из Парижа ровно в полдень. Это абсолютно исключало, что Буарак мог бы совершить такое путешествие. Но ведь следовало помнить и о пишущей машинке…

Ла Туш снова оказался перед прежней, неразрешимой пока дилеммой. Если Буарак виновен, то как он обеспечил себе алиби? А если невиновен, то зачем поспешил избавиться от машинки? Размышления причиняли сыщику поистине душевные муки, но он все больше преисполнялся решимости найти разгадку, каких бы нервов и трудов это ни стоило.

Следующим вечером он вновь отправился в отель «Арль», чтобы в компании двух грузчиков дожидаться появления остролицего кучера с седой головой.

Он уже получил несколько ответов на свое письмо. В некоторых из них сообщалось, что транспортное предприятие никогда не имело в своем составе работников, подходивших под описание. В других указывались предполагаемые кандидатуры, их имена и адреса. Ла Туш принялся составлять отдельный список, планируя посетить тех, кто сам не откликнется на объявление.

И пока он занимался этим, объявился первый визитер. Мужчина был сед, чисто выбрит, но вот черты его лица не отличались приметной заостренностью. Грузчики немедленно подали заранее условленный знак, что это не тот человек. Ла Туш был вынужден заплатить обещанные пять франков и выпроводить гостя, пометив его в списке как уже отработанного свидетеля.

После первого посетителя люди потянулись один за другим, и к десяти часам Ла Туш с грузчиками успели повидать четырнадцать кучеров. Каждый почти полностью подходил под словесный портрет, вот только грузчики никого не опознали. На следующий вечер в номер пришли десять человек, днем позже еще четверо, но с тем же негативным результатом.

Потом принесли еще одно письмо от Клиффорда. Адвокат описывал, насколько его поразили ум и уровень образования кучера, который выполнял перевозки бочки по Лондону. Его несказанно удивило, что человек таких способностей занимался столь простой работой, а потому Клиффорд пригласил возницу в гости не без тайной надежды узнать его историю. И сделал открытие настолько важное, что оно, по мнению адвоката, могло привести их к успешному завершению расследования. Кучер по имени Джон Хилл охотно поведал об этапах своей жизни. Еще четыре года назад он являлся констеблем в столичной полиции. С прекрасным послужным списком Хилл мог рассчитывать на хорошие перспективы в будущем. Однако затем у него, к несчастью, возник крупный конфликт с вышестоящим офицером. Хилл не особенно вдавался в подробности, но, как понял Клиффорд, дело было сугубо личным и касалось одной девушки. Но все закончилось дракой в служебное время, причем Хилл признает, что виноват был сам, совершенно потеряв тогда самообладание. Его уволили из полиции, и после долгих утомительных поисков новой работы он не нашел ничего лучше нынешнего занятия.

«Все это можно было бы воспринимать только лишь как жизненную неудачу отдельного человека, – писал далее Клиффорд, – но в случае с Хиллом есть один факт, который поможет нам найти ключ к разгадке преступления. Как бывший полисмен, он обладает повышенной наблюдательностью и во внешности мужчины с бочкой подметил деталь, крайне полезную для установления его личности. Когда работодатель расплачивался с ним, Хилл разглядел на тыльной стороне первой фаланги указательного пальца его правой руки небольшой шрам, оставшийся, по всей вероятности, от ожога. Он уверен в этом и готов поклясться, что такая особая примета реально существует. Я спросил, сообщил ли он об этом следователям. Нет, ответил Хилл. С некоторых пор он не слишком жалует полицию, а потому лишь отвечал на заданные ему вопросы, не стремясь делиться ничем добровольно. Когда же он понял, что я являюсь оппонентом официальных властей, то дал эту информацию мне, и, насколько можно судить, с удовольствием выступит свидетелем в суде, если сможет опровергнуть выдвинутые полицией обвинения».

Затем Клиффорд совершил напрашивавшийся при подобном повороте событий шаг. Он отправился в камеру и, проверив руки Феликса, не обнаружил на них никаких шрамов.

Поначалу Ла Тушу тоже показалось, что скоро в деле будет поставлена жирная точка. Новые показания определенно доказывали невиновность Феликса. Ему останется только осмотреть руки Буарака, и если он найдет на пальце описанную отметину, убийство окажется раскрытым.

Однако по зрелому размышлению он понял, насколько сложнее все обстоит. От алиби Буарака невозможно просто так отделаться. Пока в нем не найдено изъяна, любой смышленый юрист сможет настаивать на невиновности Буарака. Для присяжных алиби перевесит любые доводы, а показания бывшего полицейского можно легко дискредитировать. Даже сам по себе способ, с помощью которого они получили от него информацию, неприязнь Хилла к официальным властям в значительной степени ослабят убедительность его показаний. Будет заявлено, что он попросту придумал несуществующий шрам, чтобы сбить следствие с верного пути. Положим, присяжные не поверят в такое предположение, но алиби все равно станет основой для наиболее вероятной версии, уличающей истинного виновника убийства.

И тем не менее для Ла Туша стало ясно, что он должен предпринять немедленно. Необходимо осмотреть руки Буарака, и если шрам обнаружится, следует показать его Хиллу.

А потому около одиннадцати часов утра сыщик взял такси, выбрав машину с водителем, производившим впечатление человека сообразительного. Доехав до конца рю Шампионнэ, он вышел, предварительно объяснив шоферу, что тому положено делать. Через несколько минут Ла Туш занял ставшую привычной позицию у витрины кафе, не сводя глаз с двери офиса насосного завода через дорогу. В соответствии с договоренностью такси медленно кружило поблизости, готовое к его услугам в любой момент.

Примерно без четверти двенадцать Буарак вышел и неспешно направился в сторону центра города. Ла Туш незаметно последовал за ним, держась противоположного тротуара. Такси ехало чуть позади. Затем наступил момент, когда сыщику осталось лишь похвалить самого себя за предусмотрительность. Как только Буарак дошел до угла, он немедленно поймал другое такси, сел внутрь и сразу же машина двинулась в путь на приличной скорости.

Потребовались буквально две секунды, чтобы Ла Туш занял место в дожидавшемся его такси и велел водителю следовать за впереди идущей машиной.

Преследование продолжалось вдоль Больших бульваров до ресторана «Беллини» на авеню де л’Опера, куда вошел сначала Буарак, а затем и его «тень».

Популярный и поистине огромный ресторан оказался на две трети заполнен клиентами. Еще от дверей Ла Туш заметил, как Буарак занял столик в одной из ниш у окна. Сыщик уселся поближе к кассе и заказал комплексный обед, причем попросил принести счет заранее – он, дескать, ограничен во времени и мог даже поспешно удалиться, не закончив с едой. Ла Туш принялся с аппетитом поглощать пищу, хотя постоянно держал исполнительного директора в поле зрения.

Этот господин явно никуда не торопился, и Ла Тушу пришлось подольше растянуть время за чашкой кофе, прежде чем тот поднялся из-за стола. Сразу несколько человек покидали ресторан одновременно, и у кассы даже образовалась небольшая очередь. Ла Туш сумел оказаться следующим за Буараком. И когда бизнесмен расплачивался, Ла Туш разглядел его пальцы. Шрам оказался точно в описанном месте!

«Вот наконец и наступила полная ясность, – подумал детектив, прекратив слежку. – Все-таки нам нужен Буарак! Я свою работу завершил!»

Но чувство тревоги почти тут же вернулось. Действительно ли его работа закончена? Достаточно ли этой улики, чтобы изобличить Буарака? Ведь все по-прежнему упиралось в алиби. Это проклятое алиби постоянно напоминало о себе, угрожая обратить любой успех в поражение.

Вот почему, хотя Ла Туш не сомневался больше в виновности Буарака и был уверен, что именно он нанял в Лондоне кучера с повозкой, для полной убежденности не хватало очной ставки, чтобы провести формальное и окончательное опознание. Поскольку фактор времени приобретал особое значение, Ла Туш нашел возможность позвонить Клиффорду, чтобы поскорее обсудить вопрос. Они сошлись на том, что, если это окажется возможным, Хилла следовало бы отправить в Париж уже сегодня вечерним поездом. Два часа спустя от адвоката пришла телеграмма с известием – поездка организована.

И уже на следующее утро Ла Туш встретил на Северном вокзале поезд, доставивший пассажиров с английского парома, и радостно приветствовал высокого, темноволосого мужчину с небольшими усиками. За завтраком сыщик объяснил Хиллу суть своего плана действий.

– Сложность заключается в том, чтобы вы смогли рассмотреть Буарака, а он вас при этом не заметил, – подытожил Ла Туш. – Ему не следует знать, что мы сели ему на хвост.

– Это мне понятно, сэр, – кивнул Хилл. – Но вы придумали, как осуществить подобное опознание?

– Лишь в общих чертах. Думаю, если приклеим вам фальшивую бороду и вы наденете очки, он едва ли узнает вас. Кроме того, вы совершенно иначе оденетесь. Тогда наверняка сможете повторить мой трюк: пообедать с ним в одном ресторане, встать рядом к кассе и рассмотреть его руки, когда он станет расплачиваться.

– Превосходная идея, сэр, проблема только в том, что я совершенно не ориентируюсь в Париже и не знаю, как мне себя вести в ресторане столь высокого класса.

– Вы не говорите по-французски?

– Совершенно.

– Тогда я попрошу своего агента Маллета сопровождать вас. Он подскажет, что и как надо делать, при этом вам не придется ничего говорить.

Хилл снова кивнул:

– Так действительно будет лучше всего, сэр.

– Что ж, отлично! А теперь позвольте мне немедленно заняться вашей маскировкой.

Они проехались по нескольким магазинам, и в результате Джон Хилл обновил свой гардероб с головы до ног. Затем заглянули к известному мастеру театрального грима, где ему приклеили окладистую черную бороду и пышные усы. Образ завершило пенсне с простыми стеклами вместо линз. И когда через час Хилл стоял перед Ла Тушем в номере отеля, радикально изменив свой облик, в нем никто, даже из близких знакомых, не узнал бы бывшего полисмена из Лондона, а тем более простого кучера.

– Блестяще! – не удержался от восклицания сыщик. – Вас сейчас не признала бы даже собственная матушка.

Ла Туш заблаговременно вызвал телеграммой Маллета, и помощник уже дожидался их. Ла Туш представил мужчин друг другу и вновь рассказал о сути предстоявшей им задачи.

– Тогда время не ждет, – сказал Маллет. – Если вы готовы, Хилл, надо приниматься за дело сразу.

Они вернулись менее чем через три часа. Их миссия завершилась абсолютным успехом. Они направились прямиком в «Беллини», рискнув предположить, что Буарак обедает там каждый день. И не ошиблись. Ближе к полудню исполнительный директор вошел в ресторан и занял, вероятно, тот же столик у окна. А на выходе они повторили маневр Ла Туша. Хилл, вставший прямо за спиной Буарака во время расчета с кассиром, разглядел его пальцы. И мгновенно узнал шрам. Впрочем, еще до этого фигура и манера Буарака двигаться не оставили у него сомнений: это тот самый человек.

Вечером Ла Туш угостил Хилла хорошим ужином, щедро ему заплатил и отправил ночным поездом в Лондон. Затем вернулся в отель, раскурил сигару и лег на кровать. Он продолжал биться над вопросом алиби.

Теперь Ла Туш твердо знал: алиби сфабриковано. Вне всяких сомнений, в 19.30 во вторник Буарак находился в Лондоне. А значит, он никак не мог все еще оставаться в Шарантоне в 14.00. В этом состояла основная загвоздка, и сыщик не мог пока объяснить и опровергнуть данный факт.

Он взял лист бумаги и составил повременной список местонахождений Буарака, о которых им теперь стало определенно известно. Во вторник в 19.30 он пришел в гужевую транспортную контору Джонсона на Ватерлоо-роуд в Лондоне. На следующее утро, в среду, с десяти до одиннадцати часов он вместе с Хиллом доставил бочку с вокзала Ватерлоо в сарай. Причем в промежутке Буарак никак не мог покинуть Лондон. Следовательно, он находился в английской столице с половины восьмого вечера вторника до одиннадцати утра в среду. А в 23.00 тем же вечером уже оказался в отеле «Максимилиан» в Брюсселе. Это то, что было установлено точно и достоверно.

Могло ли все происходить именно в это время? Пока со вторником ничего не складывалось. Хорошо, возьмем тогда только среду. Мог человек, находившийся в 11.00 в Лондоне, оказаться в 23.00 тем же вечером в Брюсселе? Ла Туш взял «Континентальный справочник Брэдшоу». Да, вполне мог. Отправление из Лондона в 14.20, прибытие в Брюссель в 22.25. По крайней мере такое его перемещение было возможным. Путешественник, прибывший в Брюссель тем поездом, без труда добрался бы до отеля «Максимилиан» примерно в одиннадцать часов вечера, как и подтвердила служба размещения. Затем Ла Туш перешел к отчету Буарака и вспомнил, что его рассказ о том, как он провел тот день, не был подкреплен свидетельскими показаниями. Он сообщил Лефаржу о поездке в гости к брату в окрестности Мехелена, когда совершенно забыл об отъезде родственника в Швецию. Ни один человек не мог подтвердить этого. Буарака не видела там ни домработница брата, как и никто другой. Ла Тушу не потребовалось особых умственных усилий для заключения: исполнительный директор насосного завода вообще не приезжал туда. Нет, он уехал из Лондона только в 14.20.

Но затем детектив вспомнил о телефонном звонке. Якобы из какого-то кафе в старой части Брюсселя Буарак позвонил и забронировал для себя номер. Сделано это было около восьми часов вечера. Но в то время Буарак еще не мог оказаться в старом Брюсселе. Он находился в пути из Лондона.

Ла Туш снова перелистал «Брэдшоу». В какой точке остановился бы человек в 20.00, если он выехал с вокзала Чаринг-Кросс в 14.20? И тут его осенила мысль, и он понял: паром прибывал из Англии в Остенде в 19.30, а поезд на Брюссель отходил только в 20.40. Буарак звонил в гостиницу из Остенде!

Вот как все просто! Элементарный, но гениально точный расчет! И только потом Ла Тушу припомнилось, что Лефаржу не удалось подтвердить, что Буарак действительно обедал в кафе на бульваре Анспах, как и его пребывание в зрительном зале театра Де Ла Монне на опере «Троянцы». «Определенно, – подумал детектив, – теперь я наконец иду по верному следу».

Со средой разобрались, но все еще оставалась треклятая проблема вторника. Что же произошло в кафе Шарантона?

В самый подходящий момент на Ла Туша накатила новая волна вдохновения. Он разобрался с телефонным трюком, проделанным в среду. А нельзя ли и звонки вторника объяснить подобным же образом?

Он уже отметил прежде, что путешественник, выехавший из Парижа в полдень и прибывший на вокзал Виктория в Лондоне в 19.10, лишь с трудом мог успеть добраться до Ватерлоо-роуд к 19.30. Обдумав этот вопрос еще раз, Ла Туш внезапно понял важнейшую причину прихода в транспортную контору именно в такое время. Очень поздно! Человек, собиравшийся нанять там повозку, пришел бы раньше, но у него такой возможности не было. Он добрался до Лондона только в начале восьмого.

Затем Ла Туш вернулся к проблеме телефонных звонков вторника. Где, задался он вопросом, чувствуя все нараставшее возбуждение, находился бы в 14.30 пассажир, выехавший из Парижа в полдень? К разочарованию сыщика, тот поезд прибывал в Кале только в 15.31, а в 14.30 еще мчался на всех парах где-то между Аббевилем и Булонью. Из поезда же Буарак никак не смог бы никуда позвонить. Отсюда вытекало: он не ехал тем экспрессом.

Применив тактику, которая сработала для одного дня, Ла Туш рассчитывал получить такие же результаты для другого и установить, что Буарак звонил из какого-то пункта на своем маршруте. Например, из Кале. Но у него ничего не получалось, хотя детектива не оставляло чувство, что он все ближе подходит к разгадке этой головоломки.

Он снова просмотрел расписание движения пассажирского транспорта. Выделенный им с самого начала поезд действительно добирался до Кале в 15.31, а паром отчаливал в 15.45. Промежуток составлял четырнадцать минут. Напрашивался следующий вопрос: достаточно ли этого времени, чтобы успеть сделать два междугородних звонка? Едва ли, решил он. И стал размышлять, как поступил бы сам, если бы перед ним встала та же проблема, что и перед Буараком.

И внезапно понимание пришло. Что могло быть проще, чем отправиться более ранним поездом и сделать остановку в Кале продолжительней? Как это вписывалось во временные рамки?

Париж, отправление 9.50

Кале, прибытие 13.11

Кале, отправление 15.45

Виктория, прибытие 19.10

Если Буарак поступил именно так, в его распоряжении в Кале имелось более двух с половиной часов, которые он мог использовать в намеченных целях. Ла Туш был убежден, что теперь он точно нашел решение.

Но ведь Буарак звонил из Шарантона. При этой мысли сыщик пал духом, но всего лишь на мгновение. До сих пор он оказывался прав во всем и теперь тоже найдет объяснение для последней шарады.

Так и случилось. Официант в Шарантоне считал, что обслуживал Буарака в понедельник. И он не ошибался! Каким-то образом предприниматель сделал вид, что звонил по телефону. Иного варианта быть не могло.

Затем еще одна мысль пришла в голову Ла Тушу. Ведь телефонистка при междугороднем звонке всегда называет место, откуда звонят, верно же? Если бы Буарак звонил в свой офис из Кале, диспетчер так и сказала бы перед соединением: «Вас вызывает Кале». Но тогда каким же образом удалось Буараку ввести в заблуждение дворецкого и управляющего своей фирмы?

Да, возникла новая проблема. Но Ла Туш на время отвлекся от нее и стал обдумывать способы проверки своей версии.

Он снова побывает в Шарантоне, объяснит официанту особую важность даты, когда Буарак обедал в их кафе, и, быть может, на сей раз тот сможет припомнить какие-то детали, которые прояснят вопрос. Затем в беседах с Франсуа и Дюфрейном нужно узнать, не произносила ли телефонистка фразы типа «Вас вызывает Кале». Все это нужно проделать весьма тонко, отметил Ла Туш, чтобы не насторожить Буарака, если один из этих двоих захочет упомянуть о разговоре с сыщиком. Пусть не в Париже, но на телефонной станции в Кале он точно сможет установить, какие звонки делались из одного города в другой в строго определенный день и час. Вероятно, кто-нибудь опознает Буарака по фотографии и заявит, что именно он и был звонившим. И в заключение Ла Туш проведет проверку в Остенде по поводу звонка в Брюссель.

Подобное расследование даст достаточно данных либо для подтверждения, либо для опровержения версии.

На следующее утро Ла Туш был в Шарантоне для беседы с официантом.

– Определение точной даты, когда этот господин побывал у вас, приобрело особое значение, – сказал он. – И я готов заплатить двадцать франков, если вы поможете внести полную ясность.

Официанту явно хотелось отработать обещанное вознаграждение. Он надолго задумался, но в итоге снова признался, что не помнит ничего, позволяющего уточнить дату.

– Вы хотя бы запомнили, что он заказывал на обед? Быть может, это освежит вашу память? – не отставал от него упрямый сыщик.

После очередной минутной глубокой задумчивости официант покачал головой.

– Или какую-то мелкую подробность. Смену скатерти, упавшую на пол салфетку – хоть что-нибудь подобное?

Сначала официант в очередной раз отрицательно помотал головой, но затем на его лице вдруг засияла радостная улыбка.

– А ведь вы правы, мсье, – поспешно заговорил он. – Теперь я вспомнил. Ваша подсказка облегчила воспоминание. Когда тот господин был здесь, у нас одновременно обедал мсье Паско. Он обратил внимание на незнакомца и потихоньку спросил меня, не знаю ли я, кто это. Мсье Паско вам поможет.

– Кто такой этот мсье Паско?

– Аптекарь, мсье. Его заведение расположено на этой же улице несколькими домами ниже. Он иногда обедает у нас, когда его супруга отправляется по магазинам в Париж. Если пожелаете, мсье, я отправлюсь к нему вместе с вами, и мы вдвоем наведем справки.

– Буду весьма признателен.

Им пришлось пройти всего несколько десятков ярдов, чтобы оказаться в местной аптеке. Мсье Паско оказался сильно облысевшим, крупного телосложения мужчиной с величавой манерой держать себя.

– Добрый день, мсье Паско, – с уважением приветствовал его официант. – Я привел с собой своего близкого друга. Он – частный детектив и занимается сейчас важным расследованием. Помните того господина с черной бородой, который обедал у нас в кафе, когда вы не так давно почтили нас своим посещением? Он занимал маленький столик в алькове, а потом стал звонить по телефону. Помните? Вы еще спросили у меня, кто он такой.

– Положим, помню, – пробасил аптекарь в ответ. – И что с того?

– Моему другу необходимо уточнить, в какой день недели это произошло, и я подумал, быть может, вы сумеете назвать ему дату.

– А с какой стати я должен был ее запомнить?

– Видите ли, мсье Паско, если в тот день вы обедали у нас, значит, мадам Паско отлучилась в Париж. Вы сами рассказывали об этом. Такое событие могло остаться у вас в памяти.

Самовлюбленный аптекарь казался заметно раздраженным тем фактом, что какой-то официант позволил себе обсуждать подробности его семейной жизни при постороннем. И Ла Туш поспешил смягчить натянутую обстановку.

– Если вы, мсье Паско, сможете мне помочь, я буду вам более чем признателен. Наверное, мне следует рассказать, что я действую в интересах невиновного человека, арестованного по подозрению в совершении тяжкого преступления. – Он нарисовал перед аптекарем живописный портрет жертвы, в его описании Феликс выглядел опутанным сетями зла, а также сделал деликатный намек на возможность получить крупное денежное вознаграждение.

Мсье Паско заметно оттаял.

– Разрешите мне только проконсультироваться с мадам, – сказал он, сдержанно поклонился и ушел внутрь дома. Вернулся он очень скоро.

– Теперь я и сам вспомнил дату, мсье. Мадам тогда отправилась в Париж для деловой встречи со своим адвокатом, о чем даже была сделана запись. Речь идет о понедельнике двадцать четвертого марта.

– Нет слов, чтобы выразить вам, мсье, всю мою благодарность, – душевным тоном произнес Ла Туш и жестом фокусника, практически незаметным со стороны, передал аптекарю купюру достоинством в двадцать франков. Сыщик ликовал. Ему удалось пробить брешь в несокрушимом алиби.

Оставив аптекаря и официанта тоже весьма довольными результатами встречи с ним, Ла Туш устремился к пристани, где взошел на борт речного трамвайчика, доставившего его к мосту де л’Альма. Пройдя вдоль авеню, он позвонил в дверь дома Буарака и уже минуту спустя уединился с Франсуа в малой гостиной.

Какое-то время они вели беседу на самые общие темы, после чего Ла Туш как бы невзначай сказал:

– Кстати, о том телефонном звонке, который мы недавно обсуждали с вами, Франсуа. У меня не отложились в памяти ваши слова о том, откуда именно звонил вам мсье Буарак. Почему-то вспомнился сначала Кале, но потом я подумал, что вы упомянули о Шарантоне. Видите ли, мне нужно написать отчет о своей работе, в котором факты следует излагать с предельной точностью.

Дворецкий выглядел озадаченным, но и заинтригованным.

– Странно, мсье, что вы задаете подобный вопрос, поскольку я, кажется, вообще не упоминал об этом. Но, знаете, мне тоже сначала померещилось слово Кале. Телефонистка вроде бы сказала: «Ответьте на вызов из Кале». Меня это удивило, поскольку я не знал о намерении хозяина уехать из Парижа. Но я ослышался, потому что, когда мы начали разговор с мсье Буараком, на мой прямой вопрос: «Вы звоните из Кале?» – он ответил: «Нет, я говорю с тобой из Шарантона». Теперь я уверен в своей ошибке. Старческая глухота, а потому по телефону не всегда все слышу правильно. Вот и принял Шарантон за Кале. По мне, так и разницы никакой. Любопытно только, что вы совершили такую же ошибку.

– Да, интересное совпадение, – согласился Ла Туш. – Почти как те истории о передаче мыслей на расстоянии, о которых сейчас часто пишут в газетах. Тем не менее я вам признателен за подтверждение о Шарантоне, – и он сменил тему разговора.

Следующий визит он нанес на телефонную станцию. Там поначалу не хотели давать ему нужную информацию, но после встречи с начальником отдела, которому сыщик показал свое удостоверение и конфиденциально посвятил в суть расследования, ему удалось получить нужные данные. В Кале отправили запрос телеграфом, и после затянувшейся паузы он узнал: в 14.32 и в 14.44 в указанный вторник были сделаны звонки в Париж. Заказали их из общедоступного почтового отделения, а номера сообщили следующие: «Пасси-386» и «Нор-745». Когда Ла Туш убедился, сверившись еще раз со справочником, что это были номера телефонов дома мсье Буарака и конторы фирмы «Эврот» соответственно, он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Странно, подумал он, почему Лефарж пренебрег столь элементарной проверкой мнимых звонков из Шарантона? Но потом понял: надлежащим образом регистрировались только междугородние звонки, а Шарантон официально являлся частью Парижа.

Полученной информации в поддержку его версии оказалось более чем достаточно. Ла Туш мог еще навести справки в Остенде, но посчитал, что в этом уже нет особой необходимости.

 

Глава 28

Клубок распутывается

Когда Ла Туш решил загадку фальшивого алиби Буарака, он вновь посчитал свою работу законченной. Но как это часто случалось прежде, размышления привели его к заключению, что все обстоит не столь уж хорошо. Да, он полностью установил виновность Буарака для себя. А вот сумеет ли убедить суд, предъявив свои улики? В деле все еще оставалось слишком много неясностей.

И одну из них он сможет устранить, только разыскав кучера, доставившего бочку на рю Кардине. А посему решил вновь сосредоточиться на этой задаче.

С тех пор как он разослал свое письмо владельцам и управляющим всех транспортных фирм города, ему довелось лично встретиться и побеседовать с двадцатью семью гладко выбритыми, седовласыми и остролицыми кучерами. Но совершенно безрезультатно. Нужного ему человека среди них не оказалось. А поскольку уже были получены ответы на все письма, он с неохотой вынужден был признать – его план потерпел неудачу.

Но в тот вечер, когда Маллет пришел со своим регулярным отчетом о слежке за перемещениями Буарака и двое сыщиков детально их обсудили, случайное замечание помощника навело Ла Туша на идею, которая прежде не приходила ему в голову.

– А почему вы считаете, что кучер непременно служил в специализированной транспортной фирме? – спросил Маллет. Ла Туш приготовился раздраженно ответить: «Потому что именно в транспортных фирмах люди обычно нанимают повозки», но осекся, как только до него дошел смысл вопроса подчиненного.

В самом деле, почему? Из многих тысяч транспортных средств, курсировавших по Парижу, лишь небольшая часть принадлежала крупным специализированным компаниям. Значительно большее их число находилось в собственности самых разных фирм, заводов, фабрик и прочих организаций. И не потому ли попытка найти возницу по объявлению закончилась ничем? Если кучера подкупили, чтобы он использовал повозку своего хозяина в личных корыстных целях, тот едва ли был заинтересован в огласке. Ла Тушу теперь казалось, что именно подобного хода и следовало ожидать от человека со складом ума, каким обладал Буарак.

Но если дело обстояло именно так и кучер поневоле вынужден был хранить секрет, то как же его найти и заставить сказать правду?

Размышляя над этой задачей, Ла Туш успел выкурить две сигары, после чего пришел к выводу, что использованный ранее метод в определенном смысле показал свою эффективность. Его лишь следовало применить в более широком масштабе.

Такие же письма необходимо разослать хозяевам всех фирм и предприятий Парижа. Тогда он точно обнаружит необходимого ему человека. Вот только объем работы казался едва ли осуществимым.

Однако тем же вечером сыщик обсудил проблему с двумя грузчиками товарной станции, которые обладали острым умом и проявляли неподдельный интерес к расследованию. Он заставил их вновь подробно описать телегу, доставившую бочку, а потом, воспользовавшись подробным справочником, пометил фирмы, которым с наибольшей вероятностью могло принадлежать такое транспортное средство. Когда Ла Туш закончил, в списке все равно оставалось порядка тысячи названий, но теперь их количество не выглядело столь безграничным.

Поначалу сыщик долго раздумывал над возможностью решить вопрос путем публикации рекламного обращения в прессе. В результате он счел за благо отказаться от подобной идеи. Объявление мог заметить Буарак и принять свои меры, чтобы истина так и не стала известна никому. А потому Ла Туш снова обратился в ту же компанию, торговавшую канцелярскими товарами, чтобы дать им еще одно необычное задание: не только разослать его циркулярные письма каждому из тысяч работодателей в определенных отраслях бизнеса, но и обрабатывать ответы, сообщая ему краткие итоги. И хотя он не питал особого оптимизма по поводу успеха своего очередного начинания, но все же надеялся добиться поставленной цели.

Впрочем, у самого Ла Туша и двух его друзей с товарной станции следующие три вечера оказались предельно насыщенными работой. Седовласые кучера повалили в отель «Арль» буквально толпой, по нескольку десятков кандидатов сразу. Управляющий гостиницы даже начал поговаривать о выселении беспокойного постояльца и о возмещении стоимости вконец испорченных ковровых дорожек. Но все встречи оказались напрасными. Нужного человека они так и не дождались.

Только в самом конце третьего дня Ла Тушу переслали из канцелярской компании ответ на его письмо, который мгновенно вызвал самое пристальное внимание.

«Получив ваше письменное обращение от 18 числа сего месяца, – писал менеджер фирмы «Коро и сыновья» с рю де Риволи, – спешу уведомить вас, что в штате наших сотрудников имеется человек, внешность которого до конца марта нынешнего года полностью соответствовала вашему описанию. Его зовут Жан Дюбуа. Проживает: район Ле-Аль, рю Фалез, дом 18Б. Однако с того времени он перестал бриться, отпустил густую бороду и усы. Мы настоятельно просили его связаться с вами».

Могло ли оказаться простым совпадением, что прежде гладко брившийся кучер начал отращивать бороду сразу же после доставки бочки? – размышлял Ла Туш. Когда же прошло еще два дня, а упомянутый в письме человек так в отеле и не появился, сыщик решил навестить его сам.

Следующим вечером он оставил Маллета и одного из грузчиков разбираться с посетителями в гостинице, а сам в компании второго рабочего отправился на поиски Дюбуа. Рю Фалез оказалась узким и грязным проулком между высокими и мрачными домами с облезлыми фасадами. Одним словом – трущобы. Добравшись до номера 18Б, Ла Туш поднялся наверх и постучал в ветхую дверь, выходившую на темную каменную лестничную клетку. Открыла ему неряшливо одетая женщина, которая встала на пороге в черном дверном проеме и ждала, чтобы он заговорит первым. Ла Туш обратился к ней в своей обычной обходительной манере:

– Добрый вечер, мадам. Не здесь ли проживает мсье Жан Дюбуа, работник компании «Коро и сыновья»?

Женщина кивнула в ответ, но войти не пригласила.

– У меня есть для него кое-какая работенка. Нельзя ли повидаться с ним?

– Его щас тут нету, мсье.

– Какая неудача для меня, хотя и для него тоже. Не подскажете, где я смог бы его найти?

Женщина пожала плечами.

– Мне-то окудова знать, мсье, – она говорила невыразительно и монотонно, словно постоянная борьба за существование лишила ее интереса к жизни.

Ла Туш достал бумажку в пять франков и сунул ее в руку женщины.

– Разыщите его для меня, – сказал он. – Мне нужно кое-что сделать, и ему это по силам. Никаких проблем с законом, а я ему хорошо заплачу.

Женщина колебалась. Потом после паузы спросила:

– Ежели я расскажу, где его найти, вы меня не выдадите?

– Ни в коем случае, даю слово. Я найду его как бы случайно.

– Тогда идите сюда, мсье.

Она заставила его спуститься и снова выйти на затрапезную улочку.

– Это вона где, мсье, – указала женщина. – Видите кафе с разноцветным стеклом в окне? Он как раз щас тама, – и не дожидаясь его реакции, скользнула назад во мрак подъезда своего дома.

Двое мужчин вошли в кафе и оказались в просторном зале, сплошь уставленном небольшими столиками, с баром в одном углу и танцплощадкой в дальнем конце. Вольготно усевшись неподалеку от входа, они заказали выпить.

Среди клиентов в кафе были пятнадцать-двадцать мужчин и несколько женщин. Кто-то читал газеты, некоторые играли в домино, но большинство собрались группами и беседовали. Ла Туш острым взглядом пробежал по посетителям, и ему на глаза почти сразу попался нужный им мужчина.

– Это он, Шарко? – спросил он у своего спутника, указывая на низкорослого, болезненного с виду и уже немолодого человека с неопрятной седой бородой и усами.

Грузчик украдкой посмотрел в ту сторону. Потом, оживившись, энергично кивнул.

– Да, мсье. Это наш парень. Борода его малость изменила, но я почти на все сто уверен – он самый.

Интересовавший их субъект пристроился к компании, в которой крепкого сложения громогласный мужчина с большим носом толкал речь; что-то о преимуществах социализма. Ла Туш подошел и тронул седовласого за руку.

– Мсье Дюбуа?

Кучер вздрогнул, и в его глазах отчетливо промелькнул испуг. Но он сумел ответить с чувством собственного достоинства:

– Да, мсье. Но, как мне кажется, мы с вами не знакомы.

– Моя фамилия Ла Туш. И вы мне нужны на пару слов. Не хотите выпить со мной и моим приятелем?

Он указал на Шарко, своего компаньона-грузчика с товарной станции, и провел Дюбуа к их столику. Страх больше не был заметен на лице кучера, но он все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Молча они расселись по стульям.

– Что будете пить, Дюбуа?

Когда их новому седобородому другу принесли заказ, Ла Туш склонился совсем близко к нему и заговорил, понизив голос:

– Как я полагаю, Дюбуа, вы уже догадались, что мне от вас нужно. Но вначале хочу дать обещание: вам нечего бояться, если будете со мной честны. Более того, я заплачу сотню франков, если получу от вас исчерпывающие ответы на свои вопросы. А нет – то, учитывая мои тесные связи с полицией, вам придется тоже близко познакомиться с ней.

Дюбуа поежился и неуверенно пробормотал:

– Не пойму, о чем это вы толкуете, мсье.

– Чтобы вы все поняли, я во избежание недоразумений поясню: мне нужно узнать, кто нанял вас, чтобы доставить бочку на товарную станцию в конце рю Кардине.

Ла Туш пристально следил за собеседником и не мог не заметить, как тот всем телом вздрогнул, побледнел, а в глазах снова появился страх. Было ясно, что он понял, в чем суть вопроса. Невольное движение выдало его с головой.

– Клянусь, мсье, мне невдомек, что вы имеете в виду. О какой бочке ведете речь?

Ла Туш склонился еще ближе.

– Скажите мне, вы знаете, что лежало в той бочке? Нет? Так вот, я вас просвещу. В ней находилось тело женщины, причем убитой. Вы ни о чем не догадались, читая газеты? Неужели не поняли, что именно о той бочке, которую вы привезли на станцию, так много писала в последнее время пресса? А теперь решайте. Вам грозит арест за соучастие в убийстве и сокрытие преступления. Этого вы хотите добиться?

Мужчина побледнел. Капли пота проступили на его лбу. Он пытался убедить Ла Туша в своем полнейшем неведении об этом деле. Сыщику пришлось оборвать его:

– Да бросьте вы свои сказки, Дюбуа! Ваше соучастие – установленный факт, а если о нем еще не стало известно, то вы все равно скоро перетрусите и сдадитесь властям сами. У вас кишка тонка, чтобы справиться с такой проблемой. Так доверьтесь мне. Рассказывайте все начистоту и не только получите сто франков, но и гарантию, что избавлю вас от неприятностей с вашим работодателем. А если откажетесь, я отправлюсь отсюда прямиком в Сюрте. Поэтому не тяните резину. Решайте скорее, как собираетесь поступить.

Мужчина, охваченный паническим ужасом, молчал.

Ла Туш достал из кармашка свои часы.

– Даю вам ровно пять минут, – сказал он, откинулся на спинку стула и раскурил сигару.

Отведенное время еще не истекло, когда Дюбуа заговорил.

– Если я все расскажу, меня не арестуют? – переспросил он.

Теперь на него было жалко смотреть.

– Разумеется, нет. Я нисколько не стремлюсь причинить вам неприятности. Дайте нужную информацию и идите на все четыре стороны с сотней франков в кармане. Но только попробуйте обмануть меня, и уже завтра вас начнут обрабатывать следователи из Сюрте, чтобы усадить за решетку.

Блеф сработал как нельзя лучше.

– Я все расскажу вам, мсье. Всю правду. Как было на самом деле.

– Отлично, – сказал Ла Туш. – В таком случае нам лучше перебраться в более удобное и уединенное место. Мы отправимся ко мне в отель, а вы, Шарко, – обратился он к грузчику, – возвращайтесь на рю де Лион, чтобы сообщить Маллету и своему другу: нужный человек обнаружен. Кстати, вот заработанные вами деньги и даже чуть больше обещанного.

Шарко поклонился и поспешно ушел, а Ла Туш вывел кучера на оживленную улицу и поймал такси, доставившее их на рю де Лафайет.

– Итак, пора начинать, Дюбуа, – сказал детектив, когда они оба сели в кресла в его номере.

– Я выложу всю правду, как на исповеди, мсье, – сказал кучер, и по его взволнованному, но серьезному тону Ла Туш понял, что сейчас ему уже можно верить. – Причем не стану отрицать, что поступил дурно, пусть мне грозит наказание. Просто искушение оказалось слишком велико. Я тогда подумал: вот легкий способ срубить деньжат, никому не причинив зла. Потому что это факт, мсье. Ведь я сам никому не навредил.

Он откашлялся.

– Случилось все в понедельник, мсье. Двадцать девятого марта я оказался в Шарантоне, доставив туда груз фирмы мсье Коро. Там зашел в кафе, чтобы пропустить бокальчик пивка. И вот пока я пил, ко мне подошел мужчина и спросил, не моя ли повозка стоит на улице. Я отвечал, что принадлежит она мсье Коро, а мое дело управлять ею. «Мне как раз нужна телега для небольшого дельца, – сказал он, – а тащиться в Париж, чтобы обратиться в транспортную контору, это такая морока! Если вы меня выручите и избавите от лишних хлопот, я вам хорошо заплачу». «Никак не могу, мсье, – отвечал я. – Если хозяин узнает, то вышвырнет меня с работы». «А как он узнает? – спросил мужчина. – Я ему ничего не расскажу, и вы тоже, верно?» Мы с ним еще потолковали. Я сначала долго отказывался, но потом он все же уломал меня. Признаюсь, что не должен был использовать повозку в своих интересах, но уж очень он меня соблазнял. Сказал, что на все это уйдет примерно час, а я получу десять франков. Вот я и согласился.

– Как выглядел тот мужчина?

– Среднего роста с черной бородкой клинышком, очень дорого одетый.

– И какую работу он вам поручил?

– В следующий четверг в половине пятого вечера я должен был приехать по указанному им адресу, погрузить бочку, а потом ждать на углу рю де Лафайет неподалеку от Северного вокзала. Сказал, что там найдет меня и скажет, куда отвезти бочку.

– Так все и случилось?

– Да. Я приехал первым, подождал минут десять, и он появился. Снял с бочки прежнюю бирку и прибил новую, которую принес с собой. Затем велел доставить бочку на товарную станцию в конце рю Кардине и отправить в Лондон. Вручил деньги, чтобы оплатить фрахт, и мои десять франков. Пригрозил, что, если бочка не окажется в Лондоне, тогда он сообщит мсье Коро о моих проделках.

История оказалась совсем не той, какую ожидал услышать Ла Туш и она вызывала у него все большее удивление.

– Какой адрес он вам дал? Откуда вы должны были забрать бочку?

– В точности не запомнил. Но это был большой угловой дом на авеню де л’Альма.

– Что?! – взревел Ла Туш, в волнении вскакивая с места. – Вы говорите, на авеню де л’Альма?

А потом громко расхохотался.

Вот, значит, как! Бочка, прибывшая на пристань Святой Екатерины, то есть бочка с трупом, была доставлена на станцию вовсе не с Северного вокзала, а прямиком из дома Буарака! Насколько же глупо было с его стороны даже не подумать о такой возможности! Все становилось понятно. Буарак убил свою жену в собственном доме. А потом там же уложил тело в бочку, отправив ее на имя Феликса. После стольких трудов и мучений Ла Туш получил необходимые доказательства, полностью оправдывавшие Феликса, и показания, которые приведут на виселицу Буарака!

Открытие такого факта привело его в состояние величайшего возбуждения. На мгновение все в этом деле выглядело яснее ясного, но затем, как и прежде, наступило отрезвление. Ла Туш поразмыслил и понял, сколь многое пока оставалось необъяснимым. Но как только он закончит с Дюбуа, у него будет время разобраться в ситуации во всех деталях.

Ла Туш постарался получить от Дюбуа как можно более подробные показания, но новой информации они почти не дали. Стало лишь ясно, что кучер понятия не имел, кем был на самом деле его искуситель. Единственной фамилией, которую запомнил возница, была фамилия Дюпьер, потому что Буарак велел ему сказать, что повозку прислали за бочкой, принадлежавшей фирме Дюпьера. На вопрос, читал ли Дюбуа объявление с обещанием награды как раз за те сведения, какие он только что сообщил, седовласый кучер признался, что читал, но побоялся откликнуться на него. Сначала его пугала вероятность лишиться работы, если хозяин узнает эту историю, а затем настораживал слишком большой размер вознаграждения. Возница был не так уж прост и сообразил, что, сам того не понимая, стал соучастником какого-то преступления. Он подозревал ограбление, пока не прочитал в газетах, что на самом деле обнаружили в бочке. И зная теперь за собой вину в пособничестве в сокрытии трупа, жил последние недели как в кошмарном сне. Он каждый день ожидал прихода полиции, которой стала известна роль кучера в этом деле. Не добившись от Дюбуа ничего более значимого, Ла Туш, не скрывая презрения к этому человеку, отпустил его, не забыв вручить обещанные сто франков.

У сыщика появилась возможность в одиночестве все обдумать и постараться найти недостающие ответы на многочисленные вопросы. Ла Туш начал размышлять о перемещениях бочки. Каким образом она попала в дом Буарака? Совершенно ясно, что ее прислали из фирмы Дюпьера. Это была та самая бочка, в которой Буараку доставили заказанную им скульптурную группу. Бочка покинула салон Дюпьера в воскресенье, когда состоялся званый ужин, в тот же день оказавшись в кабинете Буарака. И находилась там до следующего четверга. За это время скульптуру достали, а внутрь поместили труп. Бочка затем совершила путешествие в Лондон, была перевезена Феликсом в «Сен-Мало», чтобы в итоге попасть в руки офицеров Скотленд-Ярда.

Все так. Но как быть тогда с той бочкой, которую встретили на вокзале Ватерлоо, чтобы отправить обратно на Северный вокзал?

Как виделось Ла Тушу, это могла быть только другая бочка, а значит, в деле две, а не одна, как считалось прежде. Он попытался отследить перемещения второй бочки. Она покинула двор демонстрационного зала Дюпьера вечером во вторник, достигнув Ватерлоо на следующее утро, а еще днем позже – в четверг – была отправлена назад в Париж, прибыв на Северный вокзал в 16.45. Сыщик всегда исходил из предпосылки, что именно эта бочка поступила оттуда на товарную станцию близ рю Кардине. Теперь выяснялась ошибочность подобного вывода. Тогда куда же делась вторая бочка?

Подобно вспышке молнии Ла Туша озарила мысль – с Северного вокзала ее перевезли к Дюпьеру. Он перепроверил хронологию дела. Все верно. Дюпьер получил свою бочку в тот четверг вечером, но только в фирме решили, что доставили ее из дома Буарака. После этого смутные очертания всего дьявольски задуманного и осуществленного плана начали вырисовываться перед Ла Тушем, и сыщик принялся воссоздавать картину происшедших событий.

Буарак, как теперь нетрудно было догадаться, подозревал о намерении жены сбежать от него к Феликсу. Буквально лишившись рассудка от ненависти и ревности, он убивает ее. Затем, поостыв и успокоившись, осознает, что теперь у него на руках труп. Как ему поступить с ним? Он вспоминает о бочке, стоящей в кабинете, и понимает: лучшего способа незаметно вывезти тело из дома вообразить невозможно. Он извлекает скульптуру, а вместо нее помещает в бочку труп. Потом встает вопрос, куда бочку отправить. И коварная мысль приходит ему в голову. Он сумеет еще и отомстить Феликсу, заставить горевать, послав бочку ему. Затем возникла более поразительная идея. Если устроить так, чтобы полиция обнаружила труп у Феликса дома, то не логично ли предположить, что того заподозрят, арестуют и даже казнят? Воистину отвратительный план отмщения за всего лишь моральные страдания! Буарак печатает письмо от Ле Готье. Замысел состоит в том, чтобы заставить художника вести себя в высшей степени странным и подозрительным образом. Он непременно попадет на заметку полицейским. Скотленд-Ярд начнет действовать и обнаружит труп.

Ла Туш ощущал полную правдоподобность своих догадок, но его все еще тревожил вопрос относительно второй бочки. Однако постепенно и он стал обретать для него ясность.

Буарак получил от Дюпьера бочку со скульптурой. Но поскольку эта бочка отправилась к Феликсу, то возникла надобность во второй, чтобы вернуть в художественный салон. Причем бочку следовало вернуть пустой и без особых задержек, иначе подозрение падает уже на Буарака. Как ему добыть ее?

Ла Туш понял, что вся сложная махинация со второй бочкой была затеяна с единственной целью – решить для Буарака эту проблему. Буарак заказал скульптуру, подделав почерк Феликса. Ла Туш вспомнил, что заказ оформили на того же сорта бумаге, что и письмо Ле Готье, а это доказывало один и тот же источник составления документов. Буарак сам встретил вторую бочку в Лондоне, укрыл в заброшенном сарае, где извлек и уничтожил скульптуру, а тару затем вновь отправил в Париж. Несомненно, что на Северный вокзал он подменил бирку, чтобы к Дюпьеру бочка прибыла словно бы из его собственного дома. Еще одну такую же подмену он совершил, когда отправил бочку не железной дорогой до Ватерлоо, а морем через Руан. Это объясняло показания Дюбуа, что Буарак заменил бирку, встретив телегу на углу рю де Лафайет, и фальсификацию адреса, обнаруженную клерком пароходства Броутоном.

Чем дольше Ла Туш размышлял над своей версией, тем более был уверен, что ему удалось установить истину. Но и сейчас ему приходилось признавать, что в деле оставались неясные моменты. Когда и где было совершено убийство? Удалось ли мадам сбежать вместе с Феликсом? И если да, то как муж сумел вернуть ее? Живой или уже мертвой?

Как отпечаток письма о заказе статуи оказался среди кипы промокательной бумаги на столе у Феликса? Если мадам убили в Париже, то каким образом булавка с бриллиантами попала в «Сен-Мало»?

Но несмотря на эти и некоторые другие затруднения, Ла Туш мог быть доволен достигнутым прогрессом, решив, что теперь самого краткого расследования окажется достаточно, чтобы окончательно подтвердить справедливость его выводов и снять последние остававшиеся вопросы.

 

Глава 29

Драматическая развязка

Через три дня после обнаружения кучера Дюбуа, его показаний и разгадки тайн, окутывавших преступление, Ла Туш получил письмо, весьма заинтриговавшее его. Оно пришло на адрес отеля.

Авеню де л’Альма,

рю Сен-Жан, дом 1

26 мая 1912 г.

Уважаемый мсье!

В связи с вашими визитами в этот дом и расследованием смерти моей покойной хозяйки спешу уведомить, что по чистой случайности обнаружил сведения, которые, уверен, представят для вас немалую ценность. Они объясняют природу звука закрывшейся двери, который, если помните, я услышал около часа ночи после званого ужина. Полагаю, моя информация поможет полностью снять подозрения с вашего клиента, хотя, боюсь, она прямо не указывает на другого человека как на возможного убийцу. Поскольку мсье Буарак сегодня ужинает в городе, а вся остальная прислуга отправилась на праздник в честь свадьбы одной из горничных, дом остается без присмотра, и я не имею возможности лично явиться к вам, но надеюсь, вы изыщите любое удобное время вечером, чтобы заглянуть сюда и выслушать то, о чем мне удалось узнать.

С глубочайшим почтением,

Ваш Анри Франсуа.

«Это просто поразительно! – подумал Ла Туш. – Стоит добыть почти всю необходимую информацию для раскрытия дела, как неизбежно появляется новая. И вот наглядный пример. Пока я целую вечность бился над разгадкой и у меня ничего не сходилось, Франсуа не делал никаких полезных открытий. А теперь, когда все сделано и уже ничто не может представлять особой важности, он неожиданно предлагает свою помощь».

Он посмотрел на часы. Время близилось к пяти часам вечера. Едва ли мсье Буарак отправлялся из дома ужинать раньше восьми. Если прибыть вскоре после этого, вероятно, удастся застать Франсуа одного и выслушать его новости.

Интересно, думал он, что такого примечательного мог обнаружить дворецкий? Если его открытие действительно касалось загадочного звука закрывшейся двери, как он обещал, оно способно было внести дополнительную ясность в последовательность событий той трагической ночи.

Но внезапно сыщика молнией пронзила неожиданная мысль. А подлинное ли это письмо? Он никогда прежде не видел образца почерка дворецкого и потому не мог судить на основании одного письма. Насколько правдоподобным выглядело содержание? Не очередной ли это трюк с фальсификацией, в которых так поднаторел Буарак? Неужели бизнесмен пронюхал, что он, Ла Туш, разоблачил его, и подстроил ловушку? Письмо же преследовало цель попытаться заманить сыщика в дом, где и он сам и все собранные им доказательства окажутся в полной власти хозяина.

Картина представлялась зловещей, и Ла Туш несколько минут обдумывал вероятность такого исхода. Он склонялся к тому, чтобы отвергнуть подобную идею, ведь любое покушение на его жизнь или свободу стало бы слишком рискованным предприятием для самого Буарака. Если убийца действительно догадался о нависшей над ним угрозе, он скорее собрал бы все свои сбережения и поспешил исчезнуть, пока еще не поздно. Но в то же время Ла Туш осознавал, насколько глупо пренебрегать элементарными мерами предосторожности и личной безопасности.

Он взялся за телефон и позвонил в дом на авеню де л’Альма.

– Попросите, пожалуйста, к аппарату Франсуа, – сказал он, когда его соединили.

– Не могу, мсье, – последовал ответ. – Он на время ушел. Обещал вернуться к половине восьмого.

– Спасибо. А с кем я разговариваю?

– Меня зовут Жюль, мсье. Я – лакей. И дом оставлен под мою ответственность до возвращения Франсуа.

Не совсем обычная ситуация, но вроде бы нормальная и не вызывавшая подозрений. Ла Туш был почти спокоен, хотя в голову упрямо лезли сомнения. А потому он решил, что ему лучше иметь сопровождающего. И сыщик сделал еще один телефонный звонок.

– Это ты, Маллет? Кто из вас сейчас не на дежурстве? Ты сам? Тогда я нуждаюсь в твоей компании сегодня вечером для небольшой прогулки. Можешь приехать ко мне к семи часам? Мы поужинаем и отправимся на экскурсию.

Когда Маллет прибыл, Ла Туш показал ему письмо. Мнение подчиненного полностью совпало с точкой зрения босса.

– Не думаю, что это засада, – сказал он, – но с Буараком никакие предосторожности не будут излишними. На вашем месте я бы захватил с собой «коккериль» или каким оружием вы пользуетесь.

– Я так и сделаю, – кивнул Ла Туш и сунул автоматический пистолет в карман.

До дома на авеню де л’Альма они добрались в четверть девятого, и Ла Туш позвонил. К их немалому удивлению и разочарованию, дверь открыл Буарак собственной персоной. Казалось, что он как раз намеревался уходить, потому что на нем были шляпа и распахнутый плащ с пелериной, под которым виднелся пиджак вечернего костюма. Правую руку он обмотал окровавленным носовым платком и выглядел раздраженным. Казалось, что этот человек в любой момент может потерять контроль над собой. Он вопрошающе уставился на детективов.

– Не могли бы мы побеседовать с Франсуа, мсье? – вежливо осведомился Ла Туш.

– Разумеется, если готовы подождать несколько минут, – ответил Буарак. – Я собрался отправиться ужинать, но очень некстати порезал руку. Пришлось послать Франсуа за врачом, который остановит кровотечение. Он уже скоро вернется. Если желаете подождать, пройдите в его комнату – четвертая дверь справа.

Ла Туш секунду колебался. Вдруг это все-таки оказалось западней? Обнаружить Буарака дома и притом одного… Несомненно, это несколько подозрительные обстоятельства, хотя порез выглядел вполне реальным. Ла Туш заметил, как красное пятно все больше растекается по платку.

– Так что же, мсье? Я не могу держать дверь открытой вечно. Будьте любезны либо войдите, либо, если для вас предпочтительнее, возвращайтесь позже.

Ла Туш принял решение. Они оба были вооружены и готовы ко всему. Когда он входил в холл, его левая рука лежала в кармане, держась за рукоятку многозарядного пистолета, исподволь направленного на бизнесмена.

Хозяин дома закрыл за ними дверь и повел в сторону комнаты Франсуа. Внутри царила тьма, но Буарак вошел первым и включил свет.

– Заходите и садитесь, господа, – сказал он. – Мне бы хотелось поговорить с вами до возвращения Франсуа.

Ла Тушу все меньше нравился оборот, который принимали события. Поведение Буарака вызывало у него все большие подозрения. Но затем он снова напомнил себе: их двое – он один; они вооружены и держатся настороже. А потому опасаться им было нечего. Кроме того, ловушка не выглядела очевидной. Буарак первым вошел в темную комнату.

Между тем хозяин сдвинул поближе друг к другу три кресла.

– Будьте добры, присаживайтесь, господа. Я расскажу вам то, что вы хотите узнать.

Сыщики подчинились. Ла Туш продолжал держать подозреваемого на мушке.

– Джентльмены! – начал разговор Буарак. – Должен сразу извиниться за тот небольшой обман, к которому мне пришлось прибегнуть. Но, уверен, когда объясню вам, в какой чрезвычайно сложной ситуации я оказался, вы если не простите меня, то хотя бы поймете мои мотивы. Прежде всего мне известно, кто вы такие и для чего прибыли в Париж.

Он сделал небольшую паузу. Но не услышав ни слова в ответ от собеседников, продолжил:

– Я прочитал ваше объявление, мсье Ла Туш, относительно мадемуазель Ламбер и сильно призадумался. А когда я заметил, как мсье Маллет и его коллега следят за мной, это дало мне еще больший повод для размышлений. В результате я сам нанял частного сыщика, который выяснил для меня ваши личности и цель пребывания здесь. Узнав, что вам удалось разыскать мадемуазель Ламбер, я понял: скоро вы найдете пишущую машинку. И оказался прав. Мой детектив доложил о том, как вы приобрели подержанный «Ремингтон» седьмой модели. Затем я попросил проследить за тем извозчиком Дюбуа и выяснил, что его вы тоже нашли. Не могу удержаться, чтобы не сделать вам комплимент, мсье Ла Туш. Вы очень умно подошли к решению этих проблем.

Он снова прервался, глядя на гостей нерешительно.

– Мы вас внимательно слушаем, мсье Буарак, – сказал Ла Туш, чтобы прервать молчание.

– Поэтому я и начал с извинений за свой трюк с письмом от Франсуа. Его написал я сам, опасаясь, что если оно придет от моего имени, вы можете заподозрить подвох и не явиться.

– Вполне естественно, подобного рода подозрения приходили нам в голову, – заметил Ла Туш. – И должны предупредить вас, мсье Буарак, что мы оба вооружены, – Ла Туш достал пистолет из кармана и положил на стол у себя под рукой. – Если вы дадите нам хотя бы малейший повод, будем стрелять, не дожидаясь дальнейших разъяснений.

Бизнесмен грустно улыбнулся:

– Я нисколько не удивлен вашей подозрительностью. Разумная мера предосторожности, хотя абсолютно лишенная оснований, а потому вы никоим образом не могли обидеть меня. Поскольку к любому делу я подхожу скрупулезно и тщательно, должен сделать еще одно признание. Порез на моей руке – тоже обычный трюк. Я просто выдавил в носовой платок тюбик жидкой красной краски. Это понадобилось, чтобы объяснить мое появление в холле в одиночестве, когда раздался ваш звонок в дверь. Опять-таки меня вынудила необходимость. В противном случае вы могли отказаться войти.

Ла Туш кивнул:

– Сделайте милость, продолжайте.

Для мужчины своих лет Буарак сейчас выглядел до странности старым и изможденным. В его черной шевелюре местами пробивалась седина, щеки запали, выражение лица казалось глубоко печальным, а глаза смотрели серьезно и устало. И хотя говорил он спокойно и негромко, его явно охватили эмоции, и потому Буарак, казалось, не мог подобрать слова. Но затем, в отчаянии взмахнув рукой, он нашел в себе силы продолжить:

– Мне было нелегко решиться рассказать вам все, но, увы, я сам заслужил такую муку. Не стану ходить вокруг да около: я пригласил вас сюда сегодня вечером, чтобы сделать признание. Да, господа, вы видите перед собой глубоко несчастного, во всем виновного человека. Я убил ее, совершил убийство той жуткой ночью после званого ужина. И с тех пор не знал ни секунды покоя. Я страдал так, как вы себе даже представить не можете. Меня словно низвергли в ад. За последние несколько недель я постарел заметнее, чем за годы нормальной жизни. А теперь, когда к моим личным мучениям добавилась мысль о неотвратимом наказании, которое станет результатом вашего расследования, у меня не осталось больше сил терпеть. Этому невыносимому напряжению пора положить конец. И поэтому после долгих раздумий я решился выступить с признанием и покаянием.

Ла Туш уже не сомневался в серьезности намерений и искренности этого человека. Но его подозрения еще не до конца развеялись. И он задал вопрос, который напрашивался сам собой:

– Но почему вы для этого пригласили нас сюда, мсье Буарак? Гораздо логичнее было бы отправиться в Сюрте и поговорить с мсье Шове.

– Знаю, мне так и следовало поступить. Но подобный вариант показался мне чуть легче. Поймите, господа, даже здесь, сидя в своем собственном доме, рассказывать об этом очень тяжело. А там, в присутствии многочисленных официальных лиц, среди которых наверняка нашлось бы немало глупцов, зная, что твои слова записывает стенографистка… Я бы не смог заставить себя говорить. А вам расскажу все, отвечу на любые вопросы, чтобы потом ко мне не приставали с этим. Надеюсь только, что мой конец наступит скоро. Вы сделаете все необходимое, на суде я признаю свою вину. Согласны?

– Да, мы вас выслушаем.

– Я буду вам за это весьма признателен.

Буарак с заметным усилием взял себя в руки и потом продолжал говорить тихо, не позволяя эмоциям захлестывать себя:

– Боюсь, мое заявление займет продолжительное время, поскольку мне придется начать издалека, чтобы вы смогли понять обстоятельства, приведшие к столь страшной развязке. Значительная часть истории вам уже известна. Вы знаете, что моя жена и Феликс полюбили друг друга еще в школе живописи, но ее отец отказался дать разрешение на их брак. Затем я сам стал жертвой очарования Аннетты и попросил ее руки. Она и ее отец скрыли от меня то, что произошло в художественной школе. Мое предложение рассмотрели благосклонно, и мы поженились. Полагаю, вы выяснили и другое: с самого начала наша семейная жизнь не сложилась. Я всем сердцем любил Аннетту, но она оставалась ко мне совершенно равнодушна. Не стану вдаваться в детали. Очень скоро я понял, что она вышла за меня, поддавшись приступу отчаяния после разрыва помолвки с Феликсом. Аннетта причинила мне огромные моральные страдания, хотя я прекрасно понимал истинные мотивы. Ее поступки не были заранее обдуманы или злонамеренны. Она, вероятно, сама не представляла, насколько силен окажется удар для меня.

Отчуждение между нами становилось все глубже. Совместная жизнь постепенно превратилась в сплошное испытание. А потом я познакомился с Феликсом и пригласил его к себе домой. Лишь много недель спустя я узнал, что он и был тем молодым человеком, в которого моя жена влюбилась студенткой школы живописи. Однако вам не следует считать, что кто-то из них совершил бесчестный поступок в отношении меня. Они вели себя достойно. Жена превратила мое существование в муку, это верно, но она не сбежала с Феликсом, да и он сам, насколько мне известно, никогда не предлагал ей ничего подобного. Они вновь стали близкими друзьями, но не более того, если только я не заблуждаюсь. В этом им можно отдать должное, что и делаю вполне искренне.

Но со мной все обстояло совершенно иначе. Полностью лишенный возможности стать счастливым в собственном доме из-за отвратительного поступка жены, теперь позвольте называть вещи своими именами, которая вышла за меня замуж, хотя любила другого человека, я поддался искушению искать счастья на стороне. И по воле случая встретил ту, с кем действительно мог бы познать такое счастье. Вам никогда не выведать ни ее имени, ни каким образом я ухитрялся встречаться с ней, не вызывая ни у кого подозрений. Скажу только, что постепенно в наших отношениях наступила та стадия, когда уже ни она, ни я не могли продолжать тайную жизнь, встречи украдкой, свидания с многочисленными предосторожностями. Ситуация стала нестерпимой, и я решился положить ей конец. В вечер званого ужина я внезапно понял, что для меня открывается путь к свободе.

Но прежде чем я перейду к рассказу о событиях той ужасной ночи, хотел бы сразу отбить у вас охоту заняться поисками моей возлюбленной в стремлении переложить на нее часть ответственности за трагедию. Могу одновременно сообщить: я и здесь потерпел поражение. Через неделю после того, как продал душу дьяволу и совершил омерзительное в своей жестокости преступление, она простудилась. Простуда перешла в воспаление легких, и через четыре дня ее уже не было в живых. Так я впервые ощутил, что такое кара небесная. Но это касается меня одного, и ее имя не будет запятнано. Вы никогда не узнаете его.

Голос Буарака стал еще тише. Он говорил теперь монотонно и бездушно, произнося фразы почти механически, и все равно его слушатели не могли не понимать, что только стальная воля удерживает его от нервного срыва.

– В вечер званого ужина, – продолжил он, – я случайно встретил Феликса в холле, когда он только что пришел, и отвел его к себе в кабинет, чтобы показать одну гравюру. Мы действительно обсуждали бочку, в которой мне только что доставили небольшую скульптурную группу, но я не давал ему никакой информации, где и как можно приобрести такую же. Все, что стало известно о событиях того вечера до времени вызова меня на работу, – чистая правда. Как верны были и мои опасения относительно долгой задержки на заводе, хотя освободился я значительно раньше, чем предполагал.

Я уехал оттуда около одиннадцати, воспользовался метро, сделал пересадку на «Шатле», но остальные мои показания в полиции были ложью. Никакой американский друг не похлопал меня по спине, когда я вышел из вагона, – этого человека в природе не существует. Мою прогулку с ним по набережной Орсе, продлившуюся до площади Согласия, проводы его в Орлеан и возвращение до дома пешком – все это я придумал, чтобы отчитаться, чем занимался между четвертью двенадцатого и часом ночи. На самом же деле в этот промежуток времени произошло вот что. Я совершил пересадку на станции «Шатле» и доехал до авеню де л’Альма. У своего дома был без двадцати или без четверти двенадцать.

Я достал свой ключ от входной двери и уже поднимался по лестнице портика, когда заметил, что одна планка жалюзи в том окне гостиной, которое выходило в сторону крыльца, не закрылась полностью, и сквозь нее на темную улицу проникала яркая полоса света. Она как раз располагалась на уровне моих глаз, и потому я невольно заглянул внутрь комнаты. То, что я увидел, заставило меня застыть на месте и продолжить наблюдение. В кресле у дальней стены гостиной сидела моя жена, а спиной ко мне стоял Феликс, низко склонившийся к ней. Они были одни, и по мере того, как я наблюдал за ними, у меня зародился план, заставивший бешено колотиться сердце. Уж не возродилась ли интрижка между моей женой и Феликсом? – подумал я. Но даже если нет, не в моих ли интересах считать, что их взаимная любовь вспыхнула с новой силой? Я смотрел не отрываясь. Через какое-то время Феликс выпрямился во весь рост и начал что-то говорить с очень серьезным видом, активно жестикулируя, что было его обычной привычкой. Затем моя жена вышла из гостиной и, вернувшись очень скоро, передала ему какой-то небольшой предмет. Я находился слишком далеко, чтобы разглядеть его, но мне показалось, что это были свернутые в тугую трубочку банкноты. Феликс аккуратно убрал деньги в карман, а потом они оба повернулись и направились в сторону холла. Прошли всего лишь секунды, но я успел укрыться в тени за колонной, затем входная дверь открылась.

«О, Леон, – услышал я голос жены, который буквально дрожал от охвативших ее чувств, – насколько же ты добрый человек! Я так рада, что ты помог мне сделать это!»

Судя по голосу Феликса, он тоже испытывал волнение.

«Моя милая леди, для меня большое счастье оказать вам услугу. Вы же знаете, что всегда и во всем можете положиться на меня!»

И он спустился по лестнице на улицу.

«Вы мне напишете?»

«Незамедлительно», – отозвался Феликс и ушел.

Когда дверь закрылась, на меня нахлынула волна жгучей ненависти, бешеной неприязни к этой женщине, которая разрушила мою жизнь. Кроме того, она была несокрушимым препятствием на моем пути, не давая возможности для обретения счастья. Столь же яростно я ненавидел в тот момент Феликса, который, пусть и бессознательно, стал причиной моих жизненных неудач. И тогда я почувствовал, словно… Хотя скорее так и было на самом деле. Я не просто почувствовал это. Сам дьявол вселился в меня. Внутри как будто заледенело, а ощущение возникло такое, что я покинул собственное тело и наблюдал со стороны за кем-то другим. Взявшись за ключ, бесшумно открыл дверь и последовал за женой в гостиную. Ее чуть усталая, небрежная походка, когда она шла через комнату, только распалила мой гнев. Насколько же хорошо было мне знакомо каждое ее движение! Именно так – устало и небрежно – Аннетта всегда встречала меня по возвращении с работы. У нее находилась для меня лишь холодная вежливость, тогда как она могла делать все совершенно иначе…

Жена дошла до кресла и повернулась, чтобы снова сесть. И только тогда заметила меня. У нее даже вырвался легкий крик.

«Рауль! Как же ты напугал меня! Ты только что вернулся?»

Я сдернул с головы и отшвырнул в угол шляпу. Она разглядела выражение моего лица.

«Рауль! – воскликнула Аннетта снова. – В чем дело? Почему ты так странно выглядишь?»

Я же стоял и пристально смотрел на нее. Внешне сохранял совершенно спокойный вид, но внутри кровь растекалась по венам словно расплавленный металл, а мой мозг буквально пожирало адское пламя.

«Ничего особенного не произошло, – сказал я ужасно грозно и хрипло, как будто эти слова произнес чужой мне человек. – Так, пустяки. Просто муж возвращается с работы и видит, как жена развлекается с любовником».

Она отшатнулась назад, как от удара, и тяжело упала в кресло. Потом снова подняла на меня свое сильно побледневшее лицо.

«О, Рауль! – сказала жена с дрожью в голосе, задыхаясь от страха. – Но ведь это неправда, клянусь тебе! Неужели ты мне не веришь, Рауль?»

Я подошел к ней ближе. Ненависть овладела мною настолько, что ослепила, оглушила, лишила способности чувствовать хоть что-то, помимо злобы. Должно быть, это читалось в моих глазах, потому что страх жены превратился в панический.

Она попыталась закричать, но из внезапно пересохшего горла вырвались лишь звуки, подобные рыданию. Лицо стало белее полотна. Капельки пота выступили на лбу.

А я уже стоял рядом. Руки тянулись вперед, и я почувствовал нежную кожу ее шеи, когда мои большие пальцы сдавили… В ее глазах мелькнул ужас от осознания происходящего, я смутно помню, что она пыталась вцепиться мне в лицо…

Я прекратил душить ее. Мой мозг отказывался мне подчиняться. По-прежнему создавалось впечатление, что я смотрю на себя издалека и не узнаю. Она была мертва. И я ненавидел ее больше, чем когда-либо прежде. Мне доставляло удовольствие видеть жену мертвой, читать застывший в глазах ужас. А он? Как же я ненавидел того, кто украл мою любовь и отравил всю жизнь! Сейчас же пойду, догоню его и тоже убью. Уничтожу так же, как и эту женщину. И я, спотыкаясь, слепо стал двигаться в сторону двери.

Но вселившийся в меня дьявол не дремал и подсунул мне другой, гораздо более хитроумный план. Феликс хотел завладеть ею, что ж, пусть ему она и достанется. Живой увести Аннетту от меня не вышло, тогда пусть получит ее мертвое тело.

Мсье Буарак сделал вынужденную паузу. Последние фразы он уже произносил высоким, пронзительным голосом, яростно жестикулируя, дав волю эмоциям.

Казалось, он совершенно забыл о своих слушателях, подхваченный потоком жутких воспоминаний, и заново переживал чудовищную сцену, еще раз погрузившись в тот убийственный и неподконтрольный ему транс. После краткого молчания он снова собрался с мыслями и продолжал более спокойным тоном:

– Я решил отправить труп Феликсу не только для того, чтобы насытить свою ненависть, но в надежде, избавившись от тела, навлечь подозрение в убийстве на него. Однако во что же мне упаковать мертвую жену для отправки в Лондон? – гадал я. И почти сразу вспомнил, что в кабинете стоит прекрасная бочка, в которой мне только что доставили заказанную статую. Она была достаточно велика, сделана из толстого дерева и скреплена мощными стальными кольцами. Бочка идеально подходила для моих целей.

Я сразу же пошел в кабинет и распаковал скульптуру. Затем совершенно хладнокровно перенес туда тело и поместил внутрь бочки. Идеи, как отвести подозрения от себя, непрестанно приходили мне в голову. Я снял с жены вечерние туфли, поскольку они являлись бы свидетельством, что она не покидала дома. Затем снова заполнил бочку опилками, основательно утрамбовав их, поскольку тело занимало значительно больше места, чем статуэтка. Излишек опилок я собрал веником в совок, хранившийся под лестницей в холле, и ссыпал в мешок, положив его затем под замок в один из шкафов. Под конец я вернул на место верхнюю крышку бочки. Когда я завершил работу, никто не смог бы заподозрить, что ее содержимое успели подменить.

В мои намерения входило создать полное впечатление о бегстве жены с Феликсом. Для этого необходимо было срочно решить две задачи. Прежде всего избавиться от той ее верхней одежды, в которой она, скорее всего, ушла бы из дома. Поэтому я взял с собой статуэтку, ее туфли и поднялся к ней в спальню. Вечерние туфли небрежно бросил рядом с постелью, словно она в спешке сменила их. Взял ее шубу, шляпу, пару уличных туфель и вместе со скульптурой отнес в свою комнату. У меня не оставалось особого выбора, где все это спрятать, кроме пары пустовавших дорожных чемоданов, а потому я уложил статуэтку в один из них, а одежду – в другой, заперев на замки.

Затем необходимо было сфальсифицировать записку, якобы написанную женой, в которой она признавалась в любви к Феликсу и объявляла об отъезде с ним. Я не мог составить текст тогда же, а потому на время вложил в пустой конверт какое-то собственное старое письмо, адресовал самому себе, подделав почерк Аннетты. И оставил на рабочем столе в кабинете.

Я потратил на все это примерно сорок пять минут, и время близилось к часу ночи. Оглядевшись, чтобы убедиться, не упустил ли чего из вида, направился к выходу из гостиной. В этот момент заметил, как что-то блеснуло позади кресла, в котором жену настигла смерть. Я подошел ближе и увидел бриллиантовую брошь на булавке, по всей видимости отцепившуюся от платья во время попыток жены сопротивляться. Меня прошиб холодный пот при мысли, что я чуть не прошел мимо нее. Ведь обнаружение броши кем-то другим совершенно лишило бы правдоподобия мою версию и могло привести меня на эшафот. Не имея пока никаких идей относительно украшения, я спрятал его в карман жилета. Затем надел пальто и шляпу и, выходя на улицу, громко хлопнул дверью. Дошел до Елисейских Полей и вернулся обратно домой, снова воспользовавшись своим ключом. Как и надеялся, звук захлопнувшейся двери не остался неуслышанным, и дворецкого я застал в полной растерянности, поскольку он понял, что моя жена исчезла. Я поспешил подтвердить его опасения, солгав о ее отъезде в Швейцарию. Как вы поняли, Франсуа мне не поверил, решив, что Аннетта сбежала с Феликсом.

Большую часть той ночи я провел в кабинете, вырабатывая план действий. Прежде всего следовало позаботиться о бочке. Ее мне прислали от Дюпьера, и необходимо было вернуть им такую же пустую, чтобы не выдать себя. Но где взять еще одну?

Скоро мне стало ясно, что существует только одна возможность получить такую же бочку для безопасного возврата. Надо было заказать подобную статуэтку и надеяться, что ее упакуют и пришлют точно так же. Но по очевидным причинам я никак не мог сделать новый заказ сам. И тогда родился замысел написать письмо от имени несуществующего заказчика, поручив доставить скульптуру в багажное отделение одного из вокзалов, где и хранить до выдачи персоне, которая предъявит свои права на нее. Так я смог бы получить бочку, не выдав своего подлинного имени.

Однако этот план меня не удовлетворил. Оставалась опасность, что полиции удастся отследить мои перемещения. Я снова все тщательно обдумал и понял, что если закажу статуэтку от имени Феликса, то мои проблемы окажутся решены разом. Ему придется встретить бочку, которую отправлю ему я, и он не сможет потом отрицать сделанный им же заказ. Но вот только мне нельзя было указывать имени и правильного адреса Феликса, поскольку в таком случае он получил бы обе бочки сразу, а моим задачам это никак не соответствовало. И в итоге родилась известная вам схема. Убедившись предварительно в наличии похожей скульптуры, я написал письмо с заказом, подделав почерк Феликса и дав его фальшивый адрес. В понедельник вечером подбросил письмо в почтовый ящик фирмы «Дюпьер и Си», во вторник утром позвонил им, уточнив, каким маршрутом последует бочка, чтобы самому встретить ее в Лондоне и укрыть в сарае. Впрочем, это вы смогли выяснить, насколько мне известно.

– Минуточку, пожалуйста, – вмешался Ла Туш. – Вы излагаете все чересчур быстро. Я не понимаю отдельных деталей. Вы сказали, что, убедившись в наличии похожей статуэтки, написали на нее фальшивый заказ, а потом оставили конверт с ним в почтовом ящике Дюпьера, так? Смысл этого поступка ускользает от меня.

– Ах, вы все-таки не сумели разобраться во всех нюансах дела, мой дорогой сыщик! Тогда объясню. Я ведь подделал письмо с заказом, еще находясь в Париже. Но Дюпьеру следовало считать, что заказ был прислан из Лондона, иначе неизбежно могли возникнуть нежелательные для меня подозрения. Эту задачу мне не составило труда решить. Я наклеил на чистый конверт марку с письма, полученного ранее из Англии с лондонским гашением, дорисовав отсутствовавшую часть почтового штемпеля с помощью обычной свечной сажи. А в ночь с понедельника на вторник отправился в Гренель и опустил конверт в почтовый ящик фирмы Дюпьера. На следующее утро, получив его, они даже не заподозрили, что гашение на английской почтовой марке – частично подделано.

Хотя они оба понимали, что видят перед собой жестокого и циничного преступника, Ла Туш и Маллет поневоле оказались поражены хитроумной ловкостью трюка. Полицейские в один голос подтверждали, что заказ на скульптуру поступил во вторник из Лондона. А это означало: его могли отправить не позже понедельника. Поскольку в тот день в Лондоне находился только Феликс, а Буарак не покидал Парижа, то лишь один из них и мог быть заказчиком. Как же элементарно следователей обвели вокруг пальца! Детективы могли только удивляться, что план Буарака не увенчался полнейшим успехом, хотя сами не желали себе в этом признаваться.

– Но откуда взялись следы чернил на промокательной бумаге? – все еще недоумевал Ла Туш.

– Я посчитал необходимым не только убедить Дюпьера, что заказ поступил из Лондона, но и создать четкие доказательства, подтверждающие авторство Феликса. И вот как я поступил – не только написал письмо, но и снял второй экземпляр под копирку. Как вы догадались, во время визита в Лондон я тайком наведался в «Сен-Мало», где в моем распоряжении оказались чернила и перо Феликса. Мне оставалось лишь обвести копию заказа свежими чернилами и промокнуть. Так я создал необходимую мне улику, хотя и чисто иллюзорную.

Слушатели нехотя отдавали должное гениальной простоте обманного приема. Отпечаток письма на промокательной бумаге выглядел неопровержимым доказательством, а на деле являлся результатом ловкости рук, полученным без особых ухищрений. Как же все казалось легко, если ты знаешь суть произошедшего!

– Теперь вы внесли ясность в этот вопрос, благодарю, – произнес Ла Туш.

– Я встретил бочку в Лондоне и перевез в заброшенный сарай, – продолжал бизнесмен. – Отпустив кучера, вскрыл ее, достал скульптуру, переложил в привезенный с собой чемодан. Затем снял с бочки бирку, спрятав в карман, а взамен снабдил груз другой биркой с адресом на Северный вокзал и с получателем в лице мифического Жака де Бельвиля. Как вы понимаете, роль Жака де Бельвиля тоже пришлось сыграть мне.

Поскольку вы отыскали Дюбуа, моего кучера, то должны знать, каким образом я подменил бочки, отправив ту, в которой лежал труп, прямо из своего дома Феликсу, в то время как вторую, опустошенную в Лондоне, возвратил фирме Дюпьера. Эта часть моего плана вам ясна, как я полагаю?

– Да, более чем.

– Так я избавился от тела и переслал его Феликсу. Но мне хотелось не только причинить ему боль при вскрытии бочки и обнаружении трупа. Мне теперь требовалось гораздо больше. Нужно было посеять у полицейских подозрения, чтобы они взяли Феликса под наблюдение и пресекли любые его попытки избавиться от трупа. Ведь в таком случае он уже никогда не сумел бы доказать свою невиновность, полностью избавляя меня от ответственности за содеянное. Для достижения такого результата требовалось соткать вокруг него подлинную паутину улик, из которой он не смог бы выбраться. И постепенно в моей голове возникали идеи, как добиться этого.

Для начала понадобилось настоящее прощальное письмо жены, конверт для которого я подготовил и якобы нашел у себя в кабинете. Собрав все образцы почерка Аннетты из ее письменного стола, я подделал послание и предъявил его французской полиции. Сохранив письмо на всякий случай, я уничтожил образцы почерка жены, чтобы его не с чем было даже сравнить, если бы возникло подозрение в фальсификации.

Затем я стал тщательно обдумывать, как заставить Феликса встретить бочку с трупом и при этом вызвать подозрения у полицейских. И у меня родился план, детали которого вам тоже известны. Так случилось, что тремя неделями ранее я попал в кафе «Золотое руно» с сильнейшим приступом головной боли, а потому укрылся в глубокой нише, чтобы обеспечить себе полнейшее уединение и покой. Через какое-то время в то же кафе пришел Феликс и увлекся беседой с большой группой своих знакомых. Меня они видеть не могли, зато я слышал каждое слово из их разговора и узнал о намерении Феликса и Ле Готье поучаствовать в розыгрыше тиража государственной лотереи. Мне сразу пришла в голову мысль воспользоваться этим, и я составил текст письма якобы от Ле Готье с упоминанием лотереи, чтобы все в нем выглядело правдоподобным. Потом написал что-то вроде квитанции о возврате долга, упомянув сумму, которую собирался вложить в бочку. С содержанием письма и квитанции вы знакомы. Оба документа я вложил в свою записную книжку для дальнейшего использования.

Следующим вечером, в понедельник, я сделал вид, что распаковал бочку. Достал скульптуру, спрятанную позапрошлой ночью в дорожный чемодан, и водрузил на стол в кабинете. На полу вокруг бочки я просыпал самую малость опилок из мешка, желая, если бы возникли подозрения, показать, что бочку вскрыли только в понедельник вечером, а значит, тело не могло оказаться в ней сразу после званого ужина в субботу. Как вы знаете, эта уловка тоже сработала. Кроме того, я снял с бочки бирку и убрал в карман.

Заново сняв крышку, я вложил в бочку пятьдесят два фунта и десять шиллингов. Я рассчитывал, что если бочку в Англии откроет полиция, детективы посчитают: Феликс сам вложил внутрь деньги для подтверждения версии присылки ему груза из-за границы. Причем французским деньгам я предпочел английские соверены, чтобы усилить подозрения против Феликса. По моей логике, полицейские неизбежно пришли бы к выводу, что в смятении и в страхе после убийства Феликс напрочь забыл, из какой страны он документально получил бочку.

Вызвав в кабинет Франсуа, я показал ему распакованную скульптурную группу и велел выдать бочку представителям фирмы Дюпьера, если за ней кого-то пришлют. Затем, уведомив его, что уеду из дома на пару ночей, я на следующее утро ранним поездом отправился в Лондон.

В тот же понедельник я купил накладную бородку и загримировал себя под Феликса, сохраняя маскировку до самого возвращения. В поездку я захватил с собой тот дорожный чемодан, куда сложил одежду жены, и, находясь на борту парома, нашел тихое место на нижней палубе, где, никем не замеченный, выбросил ее вещи за борт. Прибыв в Лондон, я отправился в транспортную компанию и нанял повозку, чтобы перемещать бочку в следующие два дня. Хотя об этом вам известно. Затем я поехал в «Сен-Мало» – поместье Феликса, которое мне удалось найти лишь после продолжительных поисков. Наблюдение показало, что в доме никого не было. Я попытал счастья с окнами, и мне повезло – одно из них оказалось не заперто изнутри. Открыв его, я забрался внутрь и прошел в кабинет. Там при свете электрического фонарика я обвел свежими чернилами копию поддельного письма с заказом на скульптуру и воспользовался промокательной бумагой Феликса. У меня не было сомнений, что ее обнаружат и так подтвердится его заказ, отправленный в фирму Дюпьера.

Предвидел я и основную сложность. Защитники Феликса будут настаивать на его невиновности, поскольку у него не только отсутствовал мотив для убийства, но он был бы последним человеком в мире, кто пошел бы на такое преступление против любимой женщины. Таким образом, для меня вопросом жизни и смерти стало создание мотива, побудившего обвиняемого к убийству. С этой целью я сфальсифицировал еще одно письмо, якобы написанное девушкой, с которой Феликс поступил бесчестно. Смяв его для придания естественного вида, я сунул листок в карман одного из пиджаков Феликса. У меня были основания надеяться, что при обнаружении письма полиция посчитает его причиной ссоры: моя жена прочитала его и обрушила гнев на Феликса, что и стало причиной ее смерти. Феликс же, вырвав у Аннетты письмо, поспешил сунуть его в карман, а потом совершенно забыл о существовании изобличающей улики. Я еще оставался в кабинете, когда меня осенила одна идея. Нашлось применение для броши, отколовшейся от платья моей жены. Побрякушка ведь естественным образом упала позади кресла, в котором несчастная сидела в момент гибели, и я решил подыскать точно такое же место в той комнате. Подобная улика послужит лишним подтверждением, что ее убили именно там, решил я. И мой взгляд упал на кресло, стоявшее перед портьерой, закрывавшей какую-то дверь. Сразу стало ясно, что это именно то, что нужно. Я бросил булавку на пол, но она зацепилась за нижний край портьеры. Там она оказалась скрытой при небрежном осмотре комнаты, но я не сомневался, что, тщательно обыскивая, полиция найдет драгоценность. Не переместив в доме ни одного предмета и не оставив никаких следов своего визита, я вернулся в Лондон.

Таким был мой план, и если бы не ваш ум и опыт, он бы увенчался успехом. Есть еще вопросы, оставшиеся вам неясными?

– Как мне кажется, только один, – отозвался Ла Туш. – Обслуга слышала, как в понедельник вы якобы говорили по телефону с дворецким и управляющим на заводе из кафе в Шарантоне. Но настоящие звонки вы сделали только во вторник из Кале. Как удалась имитация?

– Очень просто. Я заранее заготовил небольшой деревянный клинышек, который не позволял рычагу подниматься, когда с аппарата в кафе снимали трубку. Таким образом соединения с телефонной станцией не происходило, а я лишь изображал разговор. Еще вопросы есть?

– Думаю, больше нет, – сказал Ла Туш, вновь с огорчением почувствовав, что наряду с презрением и отвращением не может не испытывать и восхищения изобретательностью и ловкостью этого мерзкого человека. – Вы сделали исчерпывающее заявление.

– О, оно еще далеко не исчерпывающее, – сказал Буарак. – Осталась еще пара вопросов, которые я хотел бы с вами обсудить. Прочитайте вот это, например.

Он достал из кармана письмо и протянул Ла Тушу. Оба сыщика склонились, чтобы рассмотреть листок, но как только они сделали это, раздался легкий щелчок, и отключился свет. Послышался звук, похожий на падение кресла, в котором только что сидел Буарак.

– Блокируйте дверь! – выкрикнул Ла Туш, вскочив на ноги и нащупывая в кармане свой фонарик. Маллет метнулся к двери, но наткнулся в темноте на кресло и упал. Когда Ла Туш включил фонарик, они успели лишь увидеть, как дверь захлопнулась. Донесся приглушенный издевательский смех. В замке провернулся ключ.

Ла Туш, не целясь, выстрелил сквозь деревянные панели, но снаружи не послышалось больше ничего. Маллет добрался до дверной ручки, но при первом же прикосновении она попросту отвалилась. Державшие ее шурупы были заранее вывернуты.

Дверь открывалась только вовнутрь, и оказавшимся теперь в плену сыщикам не за что было уцепиться на ее ровной поверхности. Выбить же дверь наружу в сторону коридора было невозможно – она плотно прилегала к мощному косяку. Тяжелые дубовые доски, из которых дверь была изготовлена, не оставляли надежды расколоть ее.

– Окно! – воскликнул Ла Туш, и они оба повернулись в ту сторону.

Жалюзи поддались легко, но снаружи окно прикрывала стальная решетка из расположенных близко друг к другу прутьев. Мужчины навалились на нее всей тяжестью своих тел. Но Буарак ценил надежные вещи, решетка стала непреодолимым препятствием. Ни один из прутьев не удавалось даже отогнуть.

Они несколько секунд стояли в полном смятении, стараясь восстановить дыхание, а потом Маллет сумел разглядеть в темноте выключатель, рычажок которого находился в опущенном положении. Маллет поднял его, и хотя комнату не залил ожидаемый поток света, помощник Ла Туша сумел разглядеть что-то весьма примечательное.

– Посветите сюда фонариком, Ла Туш! – воскликнул он. Они оба увидели, что к рычажку выключателя присоединена тонкая рыболовная леска. Практически невидимая даже при ярком освещении, она была протянута вдоль стены и внизу сквозь небольшое отверстие уходила под пол. Любой, кто потянул бы за нее из подвала, отключил бы в комнате свет.

– Не понимаю, – сказал Ла Туш. – Значит, у него все-таки был сообщник?

– Нет! – все тем же повышенным тоном ответил Маллет, взяв у босса фонарик. – Взгляните-ка вот сюда!

Он указал на кресло, в котором прежде сидел Буарак, теперь опрокинутом на бок. К его левому подлокотнику была тоже привязана леска, уходившая сквозь дыру под пол.

– Уверен, что они соединены!

Любопытство на мгновение возобладало над растерянностью и страхом. Ла Туш снова передвинул рычажок выключателя, а Маллет потянул за леску у подлокотника. Они отчетливо услышали, как выключатель щелкнул вновь.

– Гениальный мерзавец! – пробормотал Маллет. – Леска другим концом привязана к электрическому щиту в подвале, и теперь свет отключился повсюду.

– Беритесь за дело, Маллет, – приказал Ла Туш. – Каждая секунда дорога. Нам надо срочно выбираться отсюда.

Они вместе атаковали дверь, вложив всю свою силу. Толкали ее снова и снова, но совершенно безрезультатно. Дверь оказалась слишком прочной.

– Что это за запах, как думаете? – спросил заметно напуганный Маллет.

– Думаю, газ из кухни. Или дрова тлеют в камине гостиной.

– Быть может, позвать на помощь через окно?

– Бесполезно. Окна комнат прислуги выходят лишь во внутренний двор.

Потом оба поняли, что за запах до них доносится. Нервы были напряжены до предела, кровь застыла в жилах от страха, и они панически с удвоенной отчаянной энергией набросились на дверь. В комнату все обильнее приникал дым от горевшего дерева.

– Боже милостивый! – вскрикнул Маллет. – Он поджег дом!

Казалось немыслимым, чтобы дверь могла выдержать столь яростный напор. Если бы она открывалась наружу, то давно слетела с петель, никакой замок не удержал бы ее. Они раз за разом пытались выломать дверь. Крупные капли пота скатывались по лицам. А задымление все увеличивалось – дым проникал в комнату через щели.

– Посветите фонариком вот сюда! – внезапно воскликнул Ла Туш.

Достав пистолет, он выпустил несколько пуль в личину замка.

– Только не надо тратить все патроны! Сколько их у вас?

– Еще два осталось.

– Лучше приберечь.

Замок был сломан, но дверь продолжала оставаться на месте. Действия мужчин становились более бессмысленными и суетливыми, и тут Маллету пришла в голову идея. У дальней стены стоял тяжелый старомодный диван.

– Давайте используем его как таран!

В комнате Франсуа уже густо витали облака дыма. Он забивал легкие, щипал горло, мешал дышать. При скудном освещении и в дыму действовать быстро уже не получалось. Однако они перетащили диван к двери, подняли, раскачали и что было сил обрушили на нее. Они повторили удар во второй, затем в третий раз, но только после четвертого раздался треск ломающейся древесины.

Им показалось, что они добились своего, но мгновение спустя поняли свою ошибку. Им удалось вышибить только одну из нижних досок справа.

– Теперь надо сломать доску слева, а затем – центральную!

И хотя сыщикам казалось, что они все делают с лихорадочной поспешностью, на каждое движение уходило немало времени. Между тем дым проникал в комнату все сильнее. А затем Ла Туш различил звук, вселявший подлинный страх: горевшее дерево потрескивало где-то совсем близко.

– У нас остались считаные секунды, Маллет, – выдохнул он, утирая пот со лба.

Уже в полнейшем отчаянии они обрушили всю тяжесть дивана на левую доску. Она устояла. Оба молчали, но в глубине души подозревали, что скорее сломается диван, чем дверь.

– Посветите мне. Быстро! – хрипло крикнул Маллет. – Или с нами скоро все будет кончено!

Теперь уже помощник достал свой автоматический пистолет, поднес ствол как можно ближе к доске и разрядил все семь пуль из обоймы в нее. Ла Туш мгновенно понял замысел подчиненного, выпустив оба оставшихся у него заряда туда же. Доска была испещрена девятью сквозными отверстиями.

В ушах сыщиков стоял неумолчный монотонный звон, легкие почти отказывались им служить, когда, казалось бы, совсем слабым движением мужчины нанесли по доске последний удар. И треск дерева больше их не обманул. Они могли выбраться сквозь образовавшуюся брешь наружу.

– Уходите первым, Маллет! Поспешите! – заорал Ла Туш, покачнувшись назад, словно был мертвецки пьян.

Но ответа не услышал. Сквозь густые клубы дыма он увидел, что помощник недвижимо распластался на полу. Последнее усилие слишком дорого обошлось ему.

У Ла Туша тоже все плыло перед глазами. Он не мог больше мыслить связанно. Почти не соображая, что делает, он ухватил Маллета за руку и подтащил ближе к бреши в двери. Затем выбрался наружу сам и развернулся, чтобы помочь сделать то же самое коллеге. Вот только звон в ушах теперь стал невыносимо громким, тяжесть в груди сделалась нестерпимой, и его поглотила тьма. Лишившись сознания, он рухнул, так и оставшись на пороге между коридором и комнатой Франсуа.

Стоило ему упасть, как наверху мелькнул красный огонек, язык пламени пробился сквозь потолок и стал яростно и стремительно распространяться по нему.