Стас помнил ее в мельчайших подробностях – дверь в пристройку около школы.

Она была деревянная, оббитая с двух сторон неровными листами металла. Всюду торчали шляпки гвоздей (сейчас уже покрытых густой ржавчиной), кое-где гвозди свернулись, сделавшись похожими на высохших червячков. Дверь покрасили зеленой краской, оставив по углам светлые разводы от широкой кисти. Краска за двадцать лет выцвела, приобрела желтоватый оттенок, вздулась морщинистыми пятнышками и местами осыпалась.

Раньше наверху висела прямоугольная табличка, на которой было написано: «Секция по боксу». Никакой секции на самом деле там никогда не существовало. За дверью находился персональный подростковый рай.

Стас понял, что разглядывает белое пятно на месте таблички. Только сейчас до него дошло, что он совершенно не понимает, что здесь делает. Каким ветром судьбы его сюда вообще приволокло?

Он отошел на несколько шагов, осмотрелся. Старая, закрытая школа. Заиндевевшие ступеньки. Заколоченные двери и выбитые окна. Сетчатый забор, заклеенный афишами – с внутренней стороны были видны только кляксы клея на белой глянцевой поверхности.

В голове медленно рассеивался туман. Стас вспомнил, что получил письмо, а затем, будто обезумевший, мчался на Московский вокзал, покупал билеты и ехал почти сутки из Питера на поезде. В Мурманске прямо у платформы подхватил таксиста и за две тысячи примчался в этот крохотный и богом забытый городок на краю Кольского полуострова. Городок, где Стас родился и прожил шестнадцать лет.

Воспоминания.

Стас запустил руку в карман брюк, выудил легкий бумажный конверт, повертел его (тысячу раз уже, наверное, вертел), отогнул надорванный лохматый край, вытащил письмо. Всего одна страница в клеточку, а текста на ней – несколько предложений. Размытая губная помада внизу. Наташкина помада, чья же еще? И почерк ее. Невероятно, но факт.

Письмо принес курьер. Позвонил в полседьмого утра в дверь – настойчиво и терпеливо. Оглядел сонного Стаса от старых тапочек до короткого ежика волос, сказал:

- Распишитесь за получение, - а потом протянул конверт.

- Это от кого? – пробормотал Стас.

Курьер пожал плечами и был таков.

Обычно в полседьмого утра курьеры к Стасу не заглядывали. Да что там, последний раз он получал письма лет десять назад, когда еще была жива мать. С тех пор даже на телефон звонили исключительно из банка или по работе, а смски приходили только рекламные.

И вот конверт.

Сначала увидел фамилию отправителя – Егорова. Потом имя – Наталья. Нахмурился (бывают же совпадения), пробежал взглядом по адресу. Тут уже кольнуло в душе. Вспомнил тот самый день, когда виделся с Наташкой в последний раз. Почувствовал холодные капли дождя на коже, запах горячего мокрого асфальта и пыли. Еще вспомнил вкус ее губ. Сладкий. Эхо голоса, когда она шепчет на ухо:

- Это странное слово «навсегда».

Двадцать пять лет прошло с тех пор. Стас не был уверен, что сможет с точностью сказать, какого цвета были Наташкины волосы. Но тот самый поцелуй… те самые слова, которые она прошептала на прощание...

Трясущимися руками Стас вскрыл конверт, уронил его под ноги, развернул лист бумаги, и первое, что увидел – нежные очертания ее губ в розоватом отпечатке губной помады. Долго разглядывал, не в силах ничего понять. Перевел взгляд на первые строчки.

«Здравствуй…»

Мысли в голове были лохматыми, как край конверта. Всего двадцать минут назад Стас вышел из такси и направился по тропинке в сторону школы. Под ногами хрустела галька. Прохладный осенний ветер забирался под куртку. Стас знал в этом городе каждую подворотню, каждый подъезд и закоулок. Он мог дойти от продуктового магазина «Нерпа» до школы с закрытыми глазами. Но тут, почему-то, споткнулся, болезненно ударил мизинец о камень и остановился. Около серых панельных пятиэтажек за волнистые изгибы сопок заходило багровое солнце. Как в детстве. Много лет назад из детской комнаты Стаса был хорошо виден закат. Стас любил забираться на подоконник с ногами и, обхватив колени, смотреть, как солнце медленно ускользает за холм. Сходство картинки из прошлого так поразило Стаса, что он несколько секунд тер виски (все еще спрашивая сам себя – как я тут очутился?), а затем перевел взгляд на дверь в пристройку.

Она даже без таблички «Секция по боксу» казалась точно такой же, как и раньше. Подумаешь, немного облупилась и вылиняла краска. Стас взялся за ручку, потянул. Дверь со скрипом приоткрылась. В образовавшемся проеме затрепетали обрывки паутины, дыхнуло холодом и слякотью – совсем не детскими воспоминаниями. Показалось даже, что что-то заворочалось в темноте, а потом из проема выпорхнул крохотный красногрудый снегирь. Он метнулся в сторону, взвился под козырек школьного крыльца, в невероятном пируэте изменил траекторию и был таков. Стас непроизвольно взмахнул рукой с конвертом, и конверт жалобно хрустнул, сминаясь надвое.

Конверт и дверь. Две составляющие одной мозаики. Надо бы попробовать разогнать туман в голове, сосредоточиться, наконец, и сообразить, что происходит.

Сквозь дверную щель Стас разглядел (тот самый) узкий коридор, в котором раньше толпились мальчишки, в надежде купить билетик на сеанс после уроков. Несколько косых лучей света разрезали сумрак, освещая старую краску на стенах, грязные потеки влаги, куски штукатурки. И, конечно же, Стас увидел окошко кассы. Оно было заколочено квадратным куском фанеры. Один край топорщился щепками. На фанере кто-кто написал краской: «Марианна сосет!».

Стас раскрыл дверь шире – ее заклинило где-то на середине – протиснулся внутрь. Под ногами захрустело стекло. Почти весь коридор занимал старый грязный матрас в окружении пустых пивных бутылок. Единственное окошко на улицу под потолком было занавешено паутиной, будто шторой. Стены исписаны, среди подростковых каракуль слово «сосет» оказалось самым безобидным. На двери в конце коридора кто-то, безусловно, талантливый нарисовал гигантский красный член в пиджаке и при галстуке. Надпись внизу гласила: «Привет девяностые».

Точно. Привет.

В девяносто первом году в полуподвальном помещении у школы, за дверью с табличкой «Секция по боксу» появился видеосалон. Ходили слухи, что это директор привез из-за границы японский видеомагнитофон и кучу кассет. В помощники он взял физрука дядю Егора, который оборудовал зал – расставил в семь рядов стулья, повесил под потолком телевизор, туда же запихнул подмигивающий красной лампочкой видеомагнитофон. Еще дядя Егор сидел на кассе, продавал билеты, рассказывал, что за фильмы будет сейчас показывать, и гонял малолеток. Дядя Егор обожал фильмы, особенно с Брюсом Ли.

Это был лысеющий мужчина с темными мешками под глазами, с золотыми зубами и широким морщинистым лбом. Он всегда носил спортивный костюм, а на шее - свисток. Дядя Егор любил свистеть им три раза перед началом сеанса, прикрикивая в черноту зала: «Как в театре, бл… Сидим и не жужжим!». Смеялся дядя Егор противно, повизгивающим смехом, будто захлебывался воздухом.

Сейчас Стас был готов поклясться, что слышит эхо этого смеха. Слабые отзвуки его зародились внутри головы, расползлись по сырым стенам коридора, отразились от осколков стекла, покрывающих пол и грязный матрас.

Их-их-их-их

Смех определенно доносился из-за фанеры. Сквозь крохотную щель был виден дрожащий свет, подмигивающий тенями.

Стас взялся за фанеру и принялся ее отдирать. Угол ее изогнулся и лопнул с сухим треском, выпуская свет острым клином в коридор. Закружились встревоженные пылинки. Стас отломил кусок больше и швырнул его в сторону.

В образовавшейся дыре он увидел вдруг дядю Егора. Тот сидел на том же самом месте, что и четверть века назад. За спиной его на щербатой от штукатурки стене висели плакаты – Фред Крюгер, Терминатор, Сталлоне из фильма «Кобра». Под Сталлоне на табуретке свистел чайник, пускающий носиком струйку пара.

- Здарова, корова! – подмигнул дядя Егор. Он сильно постарел за это время, облысел окончательно, потерял золотые зубы, обзавелся еще более глубокими морщинами и темными пятнами, облепившими лоб. Спортивный костюм был надет такой же, как и много лет назад, а на старческой шее в складках темной кожи на шнурке висел потертый до блеска свисток.

- Сто рублей два сеанса сразу. За один фильм – двести пятьдесят, - подмигнул дядя Егор.

- За какой фильм? – ошалело пробормотал Стас.

- За «Еву-разрушительницу», - отозвался дядя Егор. – А если вместе с «Чужими», тогда сто. Не тяни резину, щегол, устану ждать – хрен что получишь.

Стас на всякий случай осмотрелся. Заброшенный коридор. Паутина. Пыль. Дверь в зал покрыта метровым слоем пыли. Сюда, наверное, последний раз заглядывали миллион лет назад.

С тех пор, как видеосалон закрыли к чертовой бабушке в девяносто четвертом.

После того, как в городке пропали шестеро подростков.

- Ну? – спросил дядя Егор хрипловатым баском. – Долго ждать? У меня чайник кипит. Думай, идешь или нет?

Стас машинально достал кошелек, нашел сторублевую бумажку. «Чужих» он смотрел, а вот «Еву-разрушительницу» нет. Уже когда протягивал деньги сквозь щербатую от кусков фанеры щель, спохватился:

- А вы что здесь вообще делаете?

Холодные и влажные пальцы дотронулись до его кисти. Дядя Егор взял деньги. Подмигнул:

- Думаешь, брат, удивил вопросом? Я тут фильмы показываю. Кручу на видике по две трехчасовые кассеты за раз. Для желающих.

- Вас же закрыли.

Чайник у стены свистел, надрываясь. От этого тонкого свиста пронзительно кольнуло в висках.

- Кто б посмел! – отозвался дядя Егор. – Все в порядке, Стасян. Не парься.

- А вы… - Стас запнулся, мимолетом отметив, что дядя Егор назвал его по имени. Показал физруку конверт. – Вы не в курсе, что это такое может быть?

- В курсе, конечно. Это, брат, письмо твоей юности, – дядя Егор тяжело поднялся, щелкнул выключателем чайника. Достал откуда-то граненый стакан и наполнил его кипятком. Потом запустил руку глубоко в карман, выудил пакетик кофе, надорвал край и высыпал содержимое в кипяток. – Письмо юности, брат.

Слова эти эхом отразились в голове Стаса. Он будто бы что-то вспомнил, но никак не мог сообразить, что именно.

…и какого черта я вообще здесь нахожусь?..

- На сеанс опоздаешь, идиот, - буркнул дядя Егор, размешивая кофе в стакане указательным пальцем. – Деньги-то заплочены.

Стас закивал, будто действительно собирался идти в кино. Направился к двери, давя ботинками куски штукатурки и осколки стекол. Из-за двери слышались какие-то звуки. Он взялся за ручку и потянул. Дверь приоткрылась на удивление легко. Звуки сделались четче. Играла музыка. Гнусавый переводчик из прошлого сбивчиво и бегло читал текст. Где-то скрипнул стул, кто-то негромко, но отчетливо захихикал.

Заглядывая внутрь, Стас уже знал, что там увидит. Вернее, он вспомнил – темный зал с рядами стульев. Телевизор под потолком. Две старые колонки на столе, откуда с грохотом льются звуки. Мальчишеские головы над стульями. Возня. Хихиканье. Блеск фонарика.

Невероятно.

Он сделал шаг в чарующую темноту прошлого. Дверь закрылась за его спиной, оставив один на один с квадратом света под потолком.

В девяносто третьем году родители Стаса решили переехать жить в Питер. Папу заманивали переходом на более высокую должность. Грех было не согласиться, тем более что с будущим крохотного северного города все обстояло довольно туманно. Тут мир вокруг рушится, что уж говорить о забытых всеми городках.

Стас и рад бы был уехать, но Наташка – любимая Наташка – оставалась здесь. Он обещал ей, что приедет при первой же возможности, что будет много писать, и как только поступит в училище, то сразу же приедет за Наташкой и заберет ее к себе. Наташка мягко соглашалась на все его предложения. В какой-то момент он даже сам стал верить, что все будет хорошо. Потом, правда, понял, что дело в Наташке. Она хотела, чтобы последние недели их первой влюбленной жизни прошли как можно безболезненней. Оттягивала расставание. Ничего не обещала, но и не отрицала. Стас до последнего не замечал, как исчезают дни, как стремительно подбирается дата переезда.

А до переезда они бегали за город в сопки, жарили на костре кусочки колбасы, безуспешно ловили снегирей, сидели в кафе-мороженом «Сказка» и, конечно, ходили в видеосалон. Наташке нравились фильмы ужасов и мультики вроде «Тома и Джерри». Она с нетерпением ждала вечера, когда начинались сдвоенные сеансы, проверяла расписание фильмов и очень радовалась, если удавалось в очередной раз посмотреть «Челюсти», «Фантазм» или «Зловещих мертвецов». Стасу было все равно, что смотреть. Он больше любил второй зал – другую персональную райскую комнату. В ней стояли игровые приставки «Денди», четыре штуки. Можно было развалиться перед телевизором прямо на полу (вернее, на мятой подстилке, похожей на старое полотенце) с джойстиками и сыграть на двоих в «Танчики» или «Double Dragon». Тут же за копейки можно было купить стакан холодного «Юпи». Особенно нравился виноградный, с кисловатым привкусом и осадком на нёбе.

Стас обожал, когда они с Наташкой садились бок о бок, задевая друг друга локтями, упирались спинами в стену. Вокруг них была чернота, а перед глазами – блеск телевизора. Стас чувствовал Наташкино дыхание, ощущал прохладу ее кожи (когда будто невзначай дотрагивался), а еще он мог незаметно поцеловать ее в ухо или в шею, уверенный, что никто вокруг не видит. Другим подросткам в самопальном игровом зале вряд ли было дело до двух влюбленных.

Однажды она спросила, не отрывая взгляда от экрана:

- Ты никогда не задумывался, почему в фильмах постоянно оправдывают всяких отрицательных героев?

- Наташ, - тихонько взвыл Стас. – Это же «Чип и Дейл» и супербосс, какие фильмы? Не зевай!

- Я про фильмы вообще, - продолжала она, ловко вдавливая кнопки джойстика. Надо отдать должное, Наташка умела играть в приставку не хуже любого парня в школе. – Всегда есть какое-то оправдание. Например, в человека вселился демон и человек начал убивать. Ну, не виноват он. Его как бы подчинили себе, да? Или злые души начинают нашептывать что-то, и герой сходит с ума. Как в «Сиянии». Он же, по сути, сам бы никогда не убил. Его заставили. Показывают так, будто есть оправдание. Будто эти люди не просто так захотели убивать, а их склонили.

- Думаешь, акулу из «Челюстей» тоже склонили?

- Ага. Она из-за голода убивала. С животными вообще все просто. Я про людей. Мы подсознательно стараемся оправдать злодея, понимаешь? Каким бы он маньяком не был, все равно в фильме есть мотивы и обстоятельства, которые подталкивают его к убийствам. Проблемы в семье, детские обиды, унижения одноклассниками, ну много всего.

Стас не понимал, к чему она все это ведет, поэтому кивал, продолжая играть. Супербосс никак не желал умирать.

- Интересно, существуют ли в реальной жизни маньяки, которые убивают просто так? Ну, потому что им хочется. Без всякой причины.

- Всегда убивают ради чего-то. Или кого-то.

- Вот и я об этом думаю. Никто не рождается с желанием убивать. А, значит, любого злодея можно оправдать с точки зрения общества. Его заставили.

Стас вспомнил этот разговор с такой ясностью, будто только что поставил игру на паузу и вышел посмотреть фильм.

Разница была в том, что комната с телевизором оказалась пуста.

Телевизор под потолком показывал мелкую серую рябь.

Гнусавый голос Володарского доносился из динамиков обрывками малопонятных фраз.

Надпись на витрине: «Прачечная»

Послушай, Джо, я не думаю, что это хорошая идея

Давай решим, что вообще происходит?

На стульях никто не сидел. Стас подошел к одному, обнаружил вмятину на мягком сиденье, еще не успевшую распрямиться. Кто-то шикнул:

- Не мешайте!

Стас вытянул шею, пытаясь различить хоть кого-то, но успел заметить только блики фонарика.

Я много раз бывал в этом отеле

Капрал, позвольте вас представить

Его мамаша никуда не делась

По затылку пробежали холодные мурашки. Стас почувствовал зарождающийся в груди страх – то самое состояние, когда ноги делаются ватными, руки безвольно повисают вдоль тела, а сердце начинает колотиться в груди, будто перепугавшийся снегирь. Воспоминания закружились в голове, выплывая из потока мутных и лохматых мыслей.

Почему ты решил, что это письмо от девушки, которая пропала много лет назад?

Разве она не говорила тебе? Не рассказывала о своей бабушке?

А почему ты уехал? Сопливый маменькин сынок!

- Господи! – Стас вздрогнул, перевел взгляд на телевизор. Голос Володарского сделался тише, перешел в невнятное бормотание. Серая рябь на экране завораживала.

Тогда Стас бросился вдоль рядов, опрокидывая стулья, к двери во вторую комнату. Сердце заколотилось еще сильнее. Ему показалось, что в спину кто-то смотрит. Стас обернулся. Он знал, кого там увидит.

Наташку.

Но в зале было темно и пусто. Из темноты сказали:

- Не мешай смотреть, козлина!

Наташка проводила здесь все вечера. Ей попросту некуда было идти.

Стас толкнул плечом дверь и ввалился внутрь игрового зала.

Конечно, он вспомнил. Как вообще можно забыть такое?

Идиотское правило жизни – с каждым годом воспоминания тускнеют, стираются, будто буквы на бумаге, исчезают. Проходит десяток лет, и уже не вспомнить, как выглядели лица твоих одноклассников. Еще десять лет, и из памяти вычеркнут имена, фамилии, адреса. К старости останется лишь неприметная рыбешка на мелководье, которую будешь выуживать с радостью младенца и не понимать, что всем на это наплевать.

У Наташки не было матери. Она умерла при родах. Отец привез из какого-то южного города свою мать – тучную пожилую женщину с огромным задом и сросшимися бровями. С Наташкиных слов выходило, что была она дурой, которая закатывала истерики по любому поводу. Бабушка визгливо кричала на Наташкиного отца:

- Я тебя вырастила! Я ради тебя сквозь огонь и воду! А ты, ты, сучонок этакий!..

А на саму Наташку вопила:

- Мелкая стерва! Знала бы ты, сколько нервов я на тебя угробила!

Бабушка жила с мнением, что если бы не она, то ни папа, ни Наташка не выжили бы в этом суровом мире. Она постоянно варила бульоны на мясе, от которых в кухне стоял приторный запашок, а стекла на окнах запотевали. На столе неизменно стоял чайных гриб в трехлитровой банке, и пока Наташка не выпивала стакан, кушать она не садилась. Бабушка была уверена, что от телевизора, магнитофона, жвачек, джинсов и уж тем более от шоколада одни проблемы. Вредные излучения, слишком много сахара, ну и так далее. Поэтому в Наташкиной семье налегали на сырую тертую морковь, редис в масле, настойки из сока свеклы. Одежду Наташка носила ту, которую покупала ей бабушка (за очень редким исключением). Радио считалось устройством разрешенным, оно работало сутки напролет. В шесть утра Наташка просыпалась в своей комнате от гимна России. Под звуки торжественной музыки скрипели пружины на диване – просыпалась бабушка, которой предстояло поставить на плиту мясной бульон, натереть морковку, погладить Наташкину школьную форму (не беда, что форму отменили несколько лет назад), сварить папе несколько яиц и процедить два стакана грибного чая.

- Она вообще чокнутая, - рассказывала как-то Наташка, когда сидели вдвоем перед телевизором в игровом зале и пили на двоих «Юпи». – У нее что-то там в голове провернулось за последние десять лет. Считает себя чуть ли не спасителем. Будто бы папа вообще ничего не умеет, а она приехала и вытащила нас из пропасти.

- А это не так? – спрашивал Стас. – Она же у тебя вроде мамы?

Наташка неопределенно пожимала плечами:

- Я не знаю, как ведут себя мамы. А бабушка сбрендила. У нее все по расписанию. Меню на неделю, как в столовой, представляешь? Макароны с сахаром на завтрак в понедельник, омлет с молоком на ужин в четверг, всякая другая фигня. Во вторник я должна надевать красные носки, а в среду – белые. У папы галстуки тоже по дням недели висят в шкафу. Если он наденет другой, то бабушка закатывает истерику. Опять про то, как она жизнь за нас отдала, ради нас живет и все такое. А костюмы у папы висят в целлофановых пакетах, чтобы дольше служили.

- Вы не пробовали отправить ее обратно, откуда привезли?

- Папа целыми днями работает. Бывает, по вечерам тоже уходит, и до утра его нет. Я думаю, он трахается с кем-то. Нашел себе симпатичную и сисястую.

Хорошо, что в темноте не было видно, как Стас покраснел.

- Ему-то вообще хорошо, - продолжала Наташка. - Готовить не надо, стирать и убирать тоже. Послушает иногда бабушкины истерики, и снова уходит. А на меня наплевать. Я уже скоро вырасту и сама решу, что делать.

- Поэтому ты здесь все время проводишь?

Наташа снова дергала плечом:

- Не все время, понятно?

Стас не спорил. Последние три месяца они каждый вечер смотрели фильмы и играли на приставке. Он сдавал бутылки после школы, чтобы наскрести денег на очередной сеанс, а еще научился виртуозно клянчить у родителей на книжки. Хорошо, что они так и не заметили, что книг у Стаса в комнате не прибавлялось.

Наташка могла просмотреть четыре фильма подряд. Стас любовался ее профилем, освещенным бледным светом экрана. Чуть вздернутый носик, большие ресницы, тонкие губки. А после фильмов они переходили в игровой зал и играли до тех пор, пока дядя Егор не свистел в свисток три рада и не орал из коридора:

- Закрываемся, слышите? Живо на свежий воздух, тунеядцы!

В приставках «Денди» была одна замечательная вещь: если не успел доиграть, то завтра придется начинать сначала. Стас обожал начинать сначала. Ему казалось, что пока игра не пройдена, время не движется. Замирает. И можно каждый день проживать, как предыдущий.

Стас каждую ночь провожал Наташку до дома. Они стояли у подъезда, спрятавшись от света фонарей, и долго, страстно целовались. Его руки скользили по ее волосам и шее, не решаясь опуститься ниже. Наташка водила языком по его губам.

За неделю до отъезда Стас сказал:

- Мы навсегда будем вместе!

А она ответила:

- Это странное слово «навсегда»

В одном из старых писем Наташка написала о бабушке.

Писала, что та совсем сбрендила. Заставила выбросить старую обувь и купила всем одинаковые ботинки и туфли. Темно-серого цвета. Это был цвет спокойствия, говорила бабушка, а в нашей семье необходимо быть предельно спокойным. Когда Наташка заявила, что не выбросит свои голубые туфли на молнии, бабушка взяла ножницы и изрезала туфли в лохмотья. Одной рукой бабушка не давала Наташке приблизиться, а второй щелкала ножницами

щелк-щелк!

распарывая ткань, ломая молнию. Седые волосы сползли бабушке на лоб и на глаза, на висках пульсировали вены.

«Я ее ненавижу! – писала Наташка. – Когда-нибудь убью и закопаю!»

В том же письме она сообщила, что даже папа не выдержал. Он назвал бабушку дурой и ушел, хлопнув дверью. Спустя десять минут Наташка выскочила за ним следом, намереваясь больше никогда не возвращаться.

Конечно, она вернулась. В крохотном городке не очень-то много мест, чтобы уйти навсегда. Наташка просидела в видеосалоне до его закрытия, а потом побрела по ночному городу, вспоминая, как Стас провожал ее до дома.

«Мне так тебя не хватает!»

Это было одно из последних ее писем, вспомнил Стас, оглядываясь.

В игровом зале работали телевизоры. На трех из них бегала по экрану серая рябь. На четвертом одинокий танчик героически защищал орла в кирпичном квадрате. По залу разносился монотонный звук, имитирующий работающие гусеницы.

Стас различил в темноте приставку «Денди» с вставленным в нее желтым картриджем. Один джойстик валялся на краю табуретки, шнур от второго тянулся куда-то… Стас повернул голову… у стены на куске тряпки сидела, поджав ноги, Наташка. Та самая Наташка из прошлого – семнадцатилетняя, светловолосая, с чуть вздернутым носиком и большими глазами. Закусила нижнюю губу. В руках джойстик.

- Привет, - сказала она, не отрывая взгляда от экрана. – Я думала, ты никогда не приедешь. Думала, не увижу больше.

- О, господи, - шепнул Стас.

Внезапно он ощутил себя чрезвычайно, необратимо старым. Ему недавно стукнуло сорок два. Годы проредили его шевелюру, изрезали легкими морщинами лицо, округлили живот. Появилась одышка, замучила изжога, постоянно кололо в печени, а еще по вечерам дрожали от усталости кончики пальцев.

И вот он стоял перед молодой Наташкой, в которую был влюблен все это время, образ которой хранил в памяти, чувствуя, как жизнь изменила его навсегда.

Это странное слово…

Конверт выскользнул из пальцев и упал у Наташкиных ног.

- Что ты здесь делаешь? Как ты вообще такая?..

- Какая?

- Молодая!

Она усмехнулась, поставила на паузу, и в наступившей внезапно тишине, шумно отбросила джойстик в сторону. Легко поднялась:

- Я очень по тебе скучала все это время. Размышляла, написать или нет. Пригласить ли.

- А почему не писала раньше? – Стас увидел, что одета Наташка была в свои любимые старые джинсы и рубашку в клеточку, которую завязывала узелком на пупке, как героиня сериала «Элен и ребята».

- Боялась разрушить твою жизнь.

- Какая там жизнь… Баловство одно.

- Видишь, как удачно совпало. Женат?

- Нет.

- Дети?

- Не случились.

- Скучаешь по прошлому?

Он пожал плечами:

- Странно все это.

- Ничего странного. Помнишь, мы говорили друг другу, что останемся вместе навсегда? Так вот, я решила, что это «навсегда» уже пришло, - Наташка протянула руки. – Давай обнимемся, что ли. Как в старые добрые времени.

- Я не понимаю. Почему ты не изменилась? Почему ты здесь? Почему не ответила на мое письмо, а теперь вот зовешь сюда, в старый и заколоченный видеосалон. Он же не работает, верно? Давным-давно не работает…

- Ты ошибаешься.

- Мне мама рассказывала. Клуб закрыли, когда директора школы обвинили в том, что он изнасиловал и убил шестерых подростков! Дядю Егора арестовали. Я видел, что тут вокруг все разрушено и разбито. Только пустой зал… и ты, каким-то образом…

- Хочешь «Юпи»?

- Что происходит?

- Видеосалон работает, - ответила Наташка. – Можем посмотреть «Техасскую резню бензопилой» или «Хэллоуин». Двести пятьдесят рублей…

- Что, блин, происходит?

- Я скучала по тебе. Поэтому решила написать письмо. Я гадала, что будет, если ты приедешь. Понимаешь, если бы ты не приехал, если бы у тебя было все хорошо, и ты бы подумал, что письмо, это просто чей-то розыгрыш, я бы смирилась и еще сто лет проходила эти блядские уровни в «Танчиках». А вот что делать, когда ты будешь стоять здесь? Я не ожидала. Не верила в такое счастье. Я ведь хотела быть с тобой навсегда. С того самого вечера.

- Но ты так и не ответила на мое письмо!

- Глупый, - отозвалась Наташка и вдруг неуловимо быстро оказалась рядом со Стасом. Он заметил, какая нежная и молодая у нее кожа. Уловил легкий аромат духов. – Я бы с радостью написала, если бы могла. Но обстоятельства изменились.

Наташка положила руки Стасу на плечи и заглянула ему в глаза. Взгляд ее заставил Стаса задрожать – от жгучего желания прикоснуться губами к ее молодым губам.

Она сказала:

- Я все расскажу, - и поцеловала Стаса так сладко, что он едва не потерял сознание.

Чем больше бабушка сходила с ума, тем чаще папа уходил. Иногда его не было по несколько дней, и жизнь один на один с бабушкой делалась невыносимой. Наташка предпочитала возвращаться домой из видеосалона поздно, чтобы бабушка уже спала.

Папа возвращался молчаливый и спокойный, подолгу лежал на диване в зале и смотрел телевизор, ни на что не реагируя. Послушно ел кашу из вареной тыквы и выслушивал мамины причитания о том, какая Наташка растет неуправляемая и что с этим надо делать. Бабушка считала, что Наташка вырастет или проституткой или наркоманкой. Мнение самой Наташки при этом никто не спрашивал.

Потом папе надоедало, и он снова уходил, чтобы успокоиться. Наташка часто уходила следом. Он мечтала подойти к папе на улице и попросить его о том, чтобы они вдвоем сбежали из городка и оставили бабушку одну. Однажды она даже едва так не сделала – шла позади папы метрах в тридцати и вдруг начала ускорять шаг, в порыве возникшего желания. Когда Наташка была так близко, что могла взять папу за руку, он неожиданно свернул в какую-то подворотню и растворился в темноте. Она свернула туда же, еще ни о чем не подозревая, но уже твердо решив, что хочет проследить за папой до конца. Заметила, как он исчезает за следующим поворотом. Догнала, стыдливо прячась. Папа выныривал из одной подворотни и исчезал в другой. Петлял, ходил кругами, торопливо проходил мимо освещенных подъездов и старался избегать фонарей. На улице наступила ночь, папа ходил по городу уже второй час. Наконец, он остановился у недостроенного здания спортивной школы, постоял немного, запустив руки в карманы, и зашел внутрь. Наташка, недолго думая, зашла следом. Она часто играла тут с подругами в прятки, поэтому знала лабиринты недостроенных секций и залов наизусть.

Где-то в темноте заблестел огонек зажигалки. Наташка ориентировалась по нему. Она слышала, как впереди идет папа.

В какой-то момент стало светлее, зажигалка погасла. Наташка видела папин силуэт. Она шла осторожно и тихо, потому что боялась, что папа ее обнаружит. Она не знала, что он тут делает и зачем пришел, но понятно же было, что просто так люди в заброшенные стройки не приходят.

Свет сделался ярче. Наташка различила бетонные стыки подвального помещения – небольшой закоулок, из которого был только один выход. На низком щербатом потолке раскачивалась электрическая лампочка. У одной из стен сидел подросток. Наташка его узнала. Парень из девятого класса, отлично играл в баскетбол. Он был обнажен по пояс. Руки и ноги смотаны веревкой и завязаны между собой в смыкающий узелок спереди. Рот заткнут тряпкой. Левый глаз разбит и набух. Струйка крови течет по щеке к скуле.

Наташка застыла в темноте, пытаясь понять – додумать! – что здесь творится. Она увидела папу. Тот подошел к подростку и стоял над ним, не вынимая рук из карманов.

Папа сказал:

- Пожалуй, ты будешь пятым.

Он произнес это с небрежностью и даже ленцой в голосе. Будто расставлял на полке книги и решал, куда же поставить томик Эрла Стенли Гарднера.

Вот только следующие его действия не отличались небрежностью и ленью.

Папа достал из кармана нож с откидным лезвием. Дома он этим ножом срезал корочки с сала, которые так любила грызть Наташка.

Папа нажал на кнопку. Лезвие бесшумно выскользнуло.

Папа взял подростка за волосы и несколькими быстрыми движениями срезал с его лица кожу. Он провел лезвием по часовой стрелке – по лбу, по щеке и скуле, под подбородком, по другой щеке. Будто счищал кожуру с апельсина. Брызнула кровь. Парень задергался, замычал истошно, до хрипа, захлебываясь криком.

Папа взялся пальцами за надрез над глазами и рванул кожу вниз.

От чавкающего, рвущегося звука Наташка вскрикнула. Вдруг скрутило живот, и ее стошнило. Перед глазами поплыло. Выпрямившись, она увидела, что папа на нее смотрит. В его глазах не было удивления или растерянности. Это был взгляд того самого папы, который приходит домой и валяется на диване перед телевизором. Того папы, который есть морковку и не обращает на бабушку внимания. Папы, которому все равно.

Тогда Наташка бросилась бежать. Во рту ее было кисло от тошноты, в животе кололо. Казалось, что она слышит за спиной хриплое дыхание своего отца.

Наташка выскочила на свежий воздух, ветер обжег ее разгоряченные щеки. Она бежала без остановки несколько кварталов, не оглядываясь и стараясь не думать о том, что папа может ее догнать. На глазах навернулись слезы. В какой-то момент она споткнулась и упала на колени, содрав их в кровь. Поднялась, побежала дальше, прихрамывая. В какой-то момент оказалась около школы и свернула к пристройке, к двери с надписью «Секция по боксу» . Не думая и не сильно-то соображая, купила билет в видеосалон, прошмыгнула в темноту зала. Сеанс уже шел. Людей было немного, несколько рядов стульев пустовали. Здесь Наташка чувствовала себя в безопасности. Не первый год она прятала в видеосалоне свои несчастья. Можно было успокоиться и все хорошенько обдумать.

Наташка смотрела в телевизор, не понимая, что за фильм там идет. Был бы здесь Стас, он бы решил проблему. Он бы подсказал, как быть.

А ведь она до сих пор не ответила на его письмо…

Внезапно где-то сбоку вспыхнул тонкий луч фонарика, забегал по залу, кого-то выискивая. Наташка подавила острое желание вскочить и броситься прочь из видеосалона.

Мало ли кого могут искать в этой темноте?

Свет фонарика погас. С экрана гнусавый голос сказал:

- Мне искренне жаль вас!

В этот момент тяжелая рука легла на ее плечо. Сердце Наташки заколотилось. Она хотела закричать, но из горла вырвался лишь сдавленный тонкий писк.

- Прости меня, пожалуйста, - шепнул в ухо папа. – Я не могу так больше жить. Ты будешь у меня шестой.

Он зажал дочери рот ладонью и воткнул нож в сердце – прекрасно зная, где оно находится. Наташка почувствовала солоноватый привкус его потной ладони на своих губах. Жизнь утекала стремительно, не оставив и секунды. Наташка умерла, сидя на стуле в четвертом ряду, который в тот вечер был пуст.

Так ее и нашли после окончания сеанса, в луже крови, с упавшей на грудь головой. Светлые волосы прилипли к щекам. Рот приоткрыт.

- Мама рассказывала тебе, что в городе исчезло шесть подростков, - шепнула Наташка на ухо. – Так вот, исчезло только пятеро. Шестой жертвой была я. Трупы пятерых мальчишек нашли позже, почти год спустя, в сопках. Их изнасиловали, а с лиц содрали кожу. Смертельные раны были нанесены в сердце – точно таким же ударом, каким убили и меня.

- А директор? – спросил Стас.

- Он попал под горячую руку. Сначала взялись за дядю Егора, ведь это он проводил сеанс, на котором меня убили. Но у него было какое-то алиби на момент смерти. Поэтому взяли директора. А когда нашли остальных мальчишек, выяснилось, что все они учились в одной школе, тогда директору уже было не выкрутиться. Правосудию все равно, кого наказывать. Главное, что убийства прекратились.

Она замолчала, ласково перебирая тонкими пальцами волосы Стаса.

- Я видел дядю Егора.

- Такой же мечтатель, как и мы с тобой. Вечный киноман и кинолюб. Ждет неприкаянные души и продает им билеты на последние сеансы.

- Я тоже, получается, пришел на последний сеанс?

Наташка спросила:

- А ты сам как думаешь? Ты же приехал. Бросил все и приехал.

- Было бы что бросать.

- И ты ведь сразу поверил…

- Не забывал ни на секунду…

Он осмотрел игровой зал – телевизоры, приставки, желтые картриджи, которыми была забита сетчатая коробка из-под мусора. Где-то на столе валялись пакетики «Юпи» - много виноградного сока с характерным привкусом на нёбе.

- Я бы остался с тобой навсегда, - решил Стас.

Какая же все-таки Наташка молодая и красивая. Он снова залюбовался легкой прозрачностью ее кожи, тонкими чертами лица, изящностью ее движений. Немного сбивала с толку дыра в рубашке на уровне груди – дыра с лохматыми краями.

- Давай пройдем тот проклятый уровень в «Чипе и Дейле»? – предложила Наташка. – А потом вернемся в зал и досмотрим «Еву-разрушительницу». Фильм полная чушь, но интересно, чем закончится.

- Всегда готов.

Что-то кольнуло сердце Стаса, когда он садился у стены. Наверное, это игла любви. Та самая, о которой он мечтал много-много лет.

Наташка села рядом, протянула второй джойстик.

Спустя мгновение они увлеченно играли, не обращая внимания на выбитые окна, на осколки стекол, лужи, мусор, грязных бомжей, спящих в углу, на то, как в рваную крышу заглядывает луна, на висящую на одной петле дверь, куски кирпичей на полу, разбитые телевизоры и горы пивных банок.

Двое были счастливы и связаны этим странным словом – навсегда.