Литва начинала войну, рассчитывая, во-первых, на длительные распри в Москве, а во-вторых, на содействие своего союзника — хана Сахиб-Гирея. Эти расчеты, однако, оказались напрасными. Единственным реальным преимуществом, которым обладала Литва в начале военной кампании, был численный перевес войска, сосредоточенного у русских рубежей. Каковы же были силы, находившиеся в распоряжении гетмана Ю. Радзивилла?
Численность ополчения 1528 г., согласно сохранившейся переписи, составляла свыше 19 800 конных147 . Исходя из этого, Л. Коланковский определяет численность посполитого рушения в тот период в 20 — максимум 25 тыс. ратников; столько, если не меньше, по его мнению, принимало участие в кампании 1534 г.148 Однако Н. Нипшиц в письме от 12 августа называет другую цифру: 40 тысяч149 , что, по-видимому, является преувеличением. Причем в походе на западнорусские земли участвовала не вся армия: отведя ее к Могилеву, гетман после военного совета разделил войско на три корпуса; первый из них, под командой киевского воеводы А. Немировича и В. Чижа, был послан 19 августа («в середу первую по святе внебовзятья панны Марии»)150 на Северщину151 , второй, под началом князей Ивана Вишневецкого и Андрея Сангушковича-Коширского, — на Смоленск, а третий, во главе с самим гетманом, остался в Могилеве152 . Исследователи справедливо отмечали, что такое раздробление сил заранее обрекало поход на неудачу153 . Исходя из своей оценки численности всей армии в 20 тыс., Л. Коланковский полагает, что после разделения на отряды с Ю. Радзивиллом в Могилеве осталось около 10 тыс., а на Северщину и под Смоленск было отправлено по 5 тыс. (расчет сугубо произвольный. — М. К.) — с такими силами можно было лишь опустошить приграничные районы, но на взятие таких крепостей, как Стародуб, Чернигов или Смоленск, нельзя было рассчитывать154 . Представляется, однако, что перед Немировичем и Вишневецким и не была поставлена такая задача, как завоевание Северщины или Смоленска: судя по их действиям, им было поручено лишь совершить опустошительные рейды по этим землям, а для этого сил у них было достаточно.
Первые стычки на границе произошли еще в августе. В конце этого месяца король получил донесение Мстиславского державцы Юрия Зеновьевича о том, что тот посылал людей «для языков» под Смоленск и там они разбили московский отряд в 1100 человек, а иных взяли в плен155 . Возможно, на это или подобное донесение ссылался Нипшиц в послании князю Альбрехту от 28 августа: только что получены верные известия, писал он, — литовцы истребили в одном месте более 1000 «московитов», в другом — примерно столько же, в третьем — 700, в еще одном — 400, в плен попало много «московитов», в том числе двое воевод156 .
Эти известия не поддаются проверке, поскольку аналогичных сообщений ни в русских летописях, ни в польских хрониках не содержится: изложение событий в них начинается с прихода литовцев под Стародуб. Согласно Летописцу начала царства (далее — ЛНЦ), литовские воеводы (Андрей Немиров) пришли на стародубскую «украину» 3 сентября157 . Очень важно свидетельство Постниковского летописца (удивительно осведомленного в вопросах, связанных с Литвой)158 : сообщив о приходе литовцев под Стародуб и Почеп и сожжении Радогоща, летописец говорит: «А пошли литва из земли лета 7043-го сентября 4 день»159 . Таким образом, военные действия в Стародубской земле, начавшись, возможно, еще в конце августа, продолжались до 4 сентября. На чьей стороне был успех? Польские хроники приписывают его литовским воеводам, а наши летописи — русским.
Подробный рассказ о событиях под Стародубом содержится в ЛНЦ и Воскресенской летописи (далее — ВЛ); версия ВЛ повторена — с единичными изменениями — в Царственной книге. Общая канва рассказа сходна в ЛНЦ и ВЛ: «Андрей Немиров» (следует: Немирович) и другие литовские воеводы пришли под Стародуб, здесь они были разбиты русским воеводой, в плен попал воевода Суходольский и сколько-то пищальников. Различия же между летописными версиями, помимо датировки (в ЛНЦ — точная дата: 3 сентября, в ВЛ — только месяц: «сентября»), следующие: во-первых, ЛНЦ упоминает о сожжении литовцами стародубского посада, ВЛ — нет; во-вторых, не совпадает имя победителя литовцев: по ВЛ, их разбил под стенами города наместник кн. Ф. В. Овчина-Телепнев, согласно же ЛНЦ, воевода кн. Александр Кашин выслал из города Андрея Левина «не со многими людми», и тот побил литовцев и захватил пленных. Наконец, в-третьих, приводятся разные цифры количества пленных: 8 или 50 — в разных списках ВЛ, 40 — в ЛНЦ160 . Сразу нужно отметить, что цифры «8» и «50» не являются самостоятельными вариантами, представляя собой, видимо, разночтение «и» ( = 8) и «н» ( = 50).
Противоположная версия содержится в белорусско-литовской Евреиновской летописи. Здесь сообщается, что литовские воеводы разбили трехтысячный отряд «Овчины» под Стародубом, «сам Овчина утек», а многих взяли в плен161 . Русские историки XIX в. исходили в своей трактовке событий из версий ВЛ и ЛНЦ, изображающих в выгодном свете действия русских воевод162 . Л. Коланковский сделал остроумную попытку согласовать все три вышеприведенные версии: литовцы-таки побили Овчину, но А. Левин во время вылазки взял пленных, которых по возвращении в город «из бегов» Овчина отослал к великому князю как свои трофеи163 ! В этой трактовке механическое соединение противоречивых известий сочетается с произвольным домыслом. Обратимся к другим источникам.
Летний разряд 1534 г. называет в Стародубе с наместником кн. Ф. В. Овчиной Оболенским воевод кн. И. А. Прозоровского и кн. А. В. Кашина, причем в случае боевых действий («каково будет дело») в городе надлежало быть А. Кашину, а «за городом» И. Прозоровскому и Ф. Овчине164 . Разряды подтверждают вероятность участия Федора Овчины в стычке с литовцами, как и то, что в городе мог находиться А. Кашин (он, по ЛНЦ, и выслал против литовцев А. Левина), но остается необъяснимым умолчание ЛНЦ о Ф. Овчине и И. Прозоровском.
Рассказ об этих событиях содержится и в польских хрониках Б. Ваповского (текст в этом месте частично утрачен) и воспроизводящей ее почти дословно (в переводе с латыни на польский) «Польской хронике» Марцина и Иоахима Вельских 1597 г.165 Начало этого известия дошло до нас только в пересказе «Польской хроники» Вельских. Здесь говорится о битве возле Стародуба, в которой литовцы «на голову» разбили московитов; московское войско вели «два гетмана», один из них пал в бою, а другой166 живым попал в руки литовцев; затем литовское войско пришло к Стародубу, спалило «город» (= посад), а крепость, в которой был сильный гарнизон, взять не смогло167 . Соблазнительно, конечно, увидеть в «гетманах» И. Прозоровского и Ф. Овчину, но последний, как мы увидим, и в 1535 г. был наместником в Стародубе, а И. Прозоровский, как и А. Кашин, упоминается в полковых разрядах последующих лет168 . Зато известие хронистов о сожжении стародубского посада совпадает с сообщением ЛНЦ.
Имеется еще один источник, повествующий об этих событиях, но не введенный пока в научный оборот: это «память» гонцу Ю. Юматову, отправленному 15 сентября 1534 г. в Крым169 , — что ему говорить, если его спросят, «приходили ли литовские люди к Чернигову и на стародубские места и что над ними учинили». В наказе сообщается о военных действиях под Черниговом и Стародубом. По поводу стародубских событий Юматову следовало говорить: «а на стародубские места приходили, и воеводы государя нашего также многих людей тут в земле побили, а иных многих переимали и гетмана желнерского Суходолского изымали, а с ним человек со сто желнер, а как пошли из стародубских мест, и на реке на Ипути государя нашего воеводы литовских людей, дошед, многих побили, а иных поимали, и шатры и лошади у них многие поимали, а государя нашего воеводы и люди, дал Бог, все поздорову»170 . Разумеется, московские дипломаты старались представить ход военных действий в выгодном для себя свете, но обращает на себя внимание сходство этой информации с версией официального летописания: возможно, у них был общий источник — донесения-отписки воевод. К сообщаемому летописями «память» добавляет известие о том, что русские воеводы (их имена не названы) преследовали отходивших со стародубской «украины» литовцев и, догнав на р. Ипути, нанесли им поражение.
Итак, имеющиеся в летописях расхождения относительно количества пленных, а также роли тех или иных воевод в событиях под Стародубом устранить не удается. Что же касается разногласия русских и польско-литовских источников по поводу исхода этих событий, то оно легко объяснимо: видимо, ни той ни другой стороне не удалось добиться решающего успеха, но каждая сторона поспешила объявить о своей победе, приводя в качестве доказательства количество пленных и иные трофеи. Все источники сходятся в том, что пребывание литовцев в Стародубской земле было кратковременным, для штурма крепости силу них было слишком мало; реальные их успехи свелись к опустошению волостей и, может быть, сожжению посадов. Однако последнее уже не бесспорно: Постниковский летописец, хорошо осведомленный в русско-литовских отношениях, словно споря с кем-то, подчеркивает: «А стародубские и почапские посады приказчики городовые, а не Литва сожгли»171 .
Отступив от Стародуба, литовское войско подошло к Радогощу, и здесь, по словам Б. Ваповского, «произошло удачное сражение с наместником Северской крепости, тысяча (воинов) противника была побита», затем с боем был взят и сожжен г. Радогощ, крепость тоже была взята и «сравнена с землей»172 . Согласно Евреиновской летописи, под Радогощем литовцы разбили войско князя Барбашина173 . Из сопоставления с приведенным текстом Ваповского можно предположить, что воеводой «Северской крепости» был кн. Барбашин, с которым и сразились литовцы. Действительно, по разрядам лета 1534 г., кн. И. И. Барбашин был наместником в Новгороде-Северском, причем в случае «дела» с литовцами ему надлежало быть «за городом», в поле174 .
Мы располагаем ценным свидетельством о потерях населения Радогоща — показаниями местного попа Степана, данными им литовскому воеводе Василию Чижу поздней осенью 1534 г. (этот документ был обнаружен в фонде Радзивиллов Архива древних актов в Варшаве И. Гралей и Ю. М. Эскиным и недавно опубликован этими исследователями)175 . По словам Степана, гонец из Москвы «после войска литовского… переписывал, колько людей по городом згинуло», и «в одином Радогощи, коли его сожгли, не доискалися девети тисяч душ и двухсот и семьдесят душ без трех» (то есть 9267 человек). Радогощ получил освобождение на 20 лет от всех налогов и повинностей176 .
По-разному говорят источники о судьбе наместника Радогоща Матфея Лыкова. Большинство летописей сообщает о том, что он сгорел в городе177 , а детей и жену его увели в плен литовцы178 , но Постниковский летописец утверждает, что Лыкова литовцы «с собою свели»179 . С. А. Морозов полагает, что здесь в Постниковский летописец «вкралась… неточность», поскольку другие летописи согласованно говорят о гибели Лыкова, корректируя друг друга180 . Однако нужно учитывать специфику этого памятника, многие известия которого уникальны. Кроме того, свидетельство Постниковского летописца неожиданно находит подтверждение в хронике Ваповского (и вторящей ей хронике Вельских): «наместник крепости (в Радогоще. — М. К.) с женой и детьми попал в руки литовцев»181 . Правда, в составленном в 1538 г. списке всех московских пленных в Литве (живых и к тому времени умерших) не упомянут ни сам Лыков, ни его дети182 .
Наконец, о судьбе Матфея Лыкова вспоминает А. М. Курбский, рассказывая в «Истории о великом князе Московском» о казни царем его сына Михаила Лыкова. Рассказ Курбского перекликается в этом месте со статьей ЛНЦ «О Радогоще»:
Курбский: | Летописец начала царства: |
«А тои-то Матфеи Лыков… созжен, пострадал за отечество тогда, когда возвратишася от Стародуба войско ляцкое и литовское… Матфеи же той, видев, иже не может избавлен быти град его, первие выпустил жену и детки свои в плен, потом не хотяше сам видети взятья града от супостатов… броняще стен градцких вкупе с народом, иже производил созжен быти с ними, нежели супостатом град здати. Жена же и дети его отведены быша яко пленники , до короля…» 183 (выделено мной. — М. К. ). | [Литовские люди], «идучи от Стародуба мимо Радогощь, посад у города Радогоща зажгли. И люди градские на литовских людей из града вышли, а в граде тогда был наместник Матвей Лыков и пострадав за благочестие крепце, и от посаду и город згорел, и наместник во граде, а жену его и детей в полон взяли …» 184 (выделено мной. — М. К. ). |
При сравнении этих текстов видно, что рассказ Курбского, по сравнению с летописным, не содержит никаких новых оригинальных сведений, он лишь расцвечивает те же факты риторическими фигурами (красочным описанием мужественного поведения Лыкова). Причем в основе его рассказа лежит явно русский источник, поскольку литовцы здесь именуются «супостатами»; смена источника происходит лишь с момента привода детей Лыкова к королю — тут сразу меняется отношение к Литве: «кроль же, воистину яко сущий святыи христианский (!), повелел их питати не яко пленников, но яко своих сущих»185 . Из русских источников ближе всего по основной идее (страдание за отечество, за веру) к тексту Курбского подходит приведенная статья ЛНЦ, сходны даже отдельные выражения. В 50-е годы, когда создавался ЛНЦ, Курбский был близок ко двору и мог ознакомиться с этим памятником. Поэтому, на мой взгляд, рассказ Курбского о гибели М. Лыкова нельзя считать еще одним самостоятельным свидетельством: это лишь переработка версии ЛНЦ. Полагаю, что совпадающие известия Постниковского летописца и польских хроник, более осведомленных в литовских делах по сравнению с официальными московскими летописями, заслуживают в данном вопросе большего доверия.
Вернемся к рассмотрению хода военных действий на Северщине в сентябре 1534 г. После сожжения Радогоща литовцы побывали под Почепом, крепость не взяли186 «и, постояв час, и прочь пошли»187 . По Евреиновской летописи, литовцы после этого «пошли во свою землю… на Кричев», а согласно хронике Ваповского, литовское войско разделилось на две части: одна под командой «палатина Киевского», то есть А. Немировича, пошла к Чернигову, а другая к Смоленску188 . Та же последовательность событий в русских летописях; о стычке под Черниговом польские и литовские источники не сообщают. В «памяти» гонцу Юматову сначала кратко сообщается о черниговском деле, а потом о столкновении под Стародубом; здесь сказано, что «воеводы… и наместники из Стародуба и из Новагорода из Северского к Чернигову пришед, да людей у них (литовцев. — М. К.) многих побили, а иных переимали, и иные люди от того часа того проч(ь) отошли»189 . Летописи рассказывают, как воевода А. Немиров(ич), придя «съ многими людми и с нарядом» к Чернигову, безуспешно пытался взять крепость, и как после удачной ночной вылазки, произведенной по приказу воеводы Ф. С. Мезецкого, на утро следующего дня литовцы отступили от города190 .
Когда произошла стычка под Черниговом? Во всяком случае, до 15 сентября (дата отправки Юматова в Крым), но можно попытаться уточнить дату этих событий. В Постниковском летописце после сообщения об уходе литовцев «из земли лета 7043-го сентября 4 день» сказано: «Того же лета в пяток приходили в Чернигов литва и к Смоленску. И в Рославле литва посады же пожгли, а нараньи в суботу побегли»191 . В первой половине сентября 1534 г. пятница приходилась на 4-е и 11-е числа; поскольку предыдущее сообщение начинается со слов «того же лета в пяток», то вряд ли здесь имеется в виду пятница 4 сентября. Кроме того, согласно другим летописям, и к Стародубу (3 сентября, по ЛНЦ), и к Чернигову приходил один и тот же воевода А. Немирович — за один день он не мог дойти с войском от Стародуба до Чернигова (150 км — по современной карте). Литовцы отступили от Чернигова «на утро», «на утренней зари», а Постниковский летописец уточняет: «нараньи в суботу»192 . Значит, если данное предположение верно, литовцы стояли у Чернигова 11—12 сентября.
Последний эпизод осенней кампании был связан со Смоленском. Согласно ЛНЦ, 13 сентября на смоленские «места» пришел воевода «Александр Вешенский»193 (следует: Иван Вишневецкий). В «памяти» Юматову даже не предусмотрен вопрос о приходе литовцев под Смоленск: вероятно, накануне его отъезда из Москвы 15 сентября в столице еще не успели получить об этом известия. Придворный врач королевы Боны, Джованни Валентино, в послании герцогу Мантуанскому от 12 октября 1534 г. описал успехи литовских войск: 12-тысячный отряд во главе с кн. Слуцким, палатином Киевским (то есть Немировичем. — М. К.) и другими воеводами, разбив два московских отряда под Стародубом, двинулся оттуда по направлению к Смоленску и, обойдя его, углубился на 30 миль в землю неприятеля, опустошая ее и беря пленных; на обратном пути это войско встретилось со свежим 8-тысячным литовским отрядом, разбившим 4 тыс. «московитов» и занявшим смоленскую землю, которая склонялась на сторону короля, но, поскольку трудно было бы удержать ее зимой без прикрытия 10-тысячной армии, (этот отряд) ограничился лишь опустошением территории194 . Возможно, упоминаемый Валентино 8-тысячный отряд и был отрядом И. Вишневецкого. Ваповский сдержаннее говорит об успехах литовцев: под Смоленском они несколько раз удачно сразились с противником в небольших стычках; «город Смоленск литовцы сожгли, а смоленскую крепость на другом берегу Днепра, в которой был сильнейший гарнизон, взять не пытались»195 . Этот рассказ согласуется с донесением гетмана Ю. Радзивилла королю: войско князей Андрея Коширского и Ивана Вишневецкого, придя под Смоленск, «немало места Смоленского выжьгли и гумна и инших сель того неприятеля нашого Московского около Смоленска много попали[ли], выпустошили и множ(е)ство людей побили, а инших живых поимали», после чего они вместе с А. Немировичем и В. Чижом вернулись к своим196 .
Известия русских летописей не противоречат, а скорее дополняют сведения польских и литовских источников. Согласно Воскресенской летописи, литовцы «посад были зажгли», но наместник князь Н. В. Оболенский выслал против них «детей боярских многых», которые «посаду им жечь не дали и отбили их от города»197 . Видимо, Смоленск успел получить подкрепления: в вылазке, по Воскресенской летописи, участвовали дети боярские многие «Московские земли» и «смолняне»198 . О присылке подкрепления прямо говорит ЛНЦ, связывая с ней отход литовских войск: последние, «сведав, что великого князя воеводы идут против их… не дождав воевод, поидоша со украины великого князя и с полоном»199 . Такое объяснение выглядит убедительнее, чем то, которое дает Ваповский, мотивирующий отход литовцев «приближением зимы»200 .
Каковы же итоги сентябрьской кампании? В Литве и Польше ее считали успешной: епископ П. Томицкий даже распорядился исполнить в краковских костелах «Тебя, бога, хвалим» по случаю этой победы201 . Литовцы опустошили обширную территорию, увели немало пленных. Однако они не закрепились на занятых землях, не взяли ни одной сильной крепости (не считая небольшого Радогоща). Причем, судя по избранной литовцами тактике (опустошительные рейды нескольких небольших отрядов), занятие крепостей и не входило в их планы. На что же тогда они рассчитывали? Вероятно, опустошением западных русских земель виленские политики надеялись запугать Москву, продиктовать ей свои условия мира. В октябре-ноябре 1534 г. Сигизмунд и его советники не раз высказывали мысль о том, что после понесенных поражений «московиты» быстро пойдут на заключение мира на выгодных для Великого княжества условиях202 . За этими планами стояла уверенность, что Москва, раздираемая распрями, слаба, — в чем особенно старались уверить короля беглецы С. Вельский и И. Ляцкий, побуждая его к энергичному ведению войны и гарантируя победу203 . Очень скоро литовскому правительству пришлось убедиться в иллюзорности подобных расчетов. Между тем 19 сентября 1534 г. король, после совещания с панами-радой, послал гетману Радзивиллу приказ распустить на Покров день (1 октября) войско, оставив только 3 тыс. человек для охраны пограничных крепостей204 , что и было выполнено205 .
В то время как в Вильне считали уже кампанию 1534 г. законченной, неожиданно состоялся ответный поход русских воевод в литовскую Белоруссию — под Полоцк и Витебск. Этот поход был организован, вероятно, не в центре, а местными воеводами: в разрядах он не значится. Согласно Псковской I летописи, в нем участвовали: псковский наместник Д. Воронцов, луцкий наместник кн. И. Палецкий «и иные воеводы с новгородцкою силою и псковскою»; они «плениша землю Литовскую на 300 верст» и благополучно возвратились206 . Евреиновская летопись добавляет к этим сведениям, что московские воеводы, ходившие к Полоцку и Витебску, «от Долгинова воротилися, все повоевали, а городом ничего не учинили»; воевода кн. И. Шуйский, оторвавшись от своих, совершил рейд к Витебску, в погоню за ним литовцы отправили отряд, но не догнали207 . Наконец, у польских хронистов находим краткое известие о том, что едва литовское войско было распущено по домам, как на Двине неожиданно появилась тысяча московских всадников, которые сожгли Полоцк и Витебск (посады. — М. К.) с окрестными селами и вернулись обратно208 . Эти три известия взаимно дополняют друг друга. Опустошительный рейд псковских и новгородских воевод по Витебской и Полоцкой землям стал прелюдией к большому походу русских воевод в Литву зимой 1535 г., он никак не свидетельствовал о стремлении Москвы к миру, на что так рассчитывали правящие круги Великого княжества.
Осенью 1534-го — весной 1535 г. произошли важные изменения в международной обстановке Восточной Европы, что не могло не повлиять и на русско-литовские отношения. Как уже отмечено выше, к осени 1534 г. наметились позитивные сдвиги во внешнеполитическом положении Русского государства (союз с Ислам-Гиреем, с молдавским воеводой Петром). Союзник Москвы Ислам-Гирей оказал ей военную поддержку: в середине октября 10-тысячное крымское войско опустошило Подолию и Волынь, уведя с собой 15 тыс. пленных209 . Русское правительство стремилось укрепить антилитовский союз с Исламом; отправленный в Крым в декабре 1534 г. посол кн. Василий Мезецкий должен был предложить хану: «ты б, брат наш, ныне нам дружбу свою учинил и на того нашего недруга на литовского был бы еси с нами заодин»210 . В январе 1535 г. ханский посол привез в Москву шертную грамоту Ислам-Гирея211 . Сигизмунд опасался также совместных действий России и Молдавии212 . Обе стороны вели упорную дипломатическую борьбу за союзников. В октябре 1534 г. в Вильне шли переговоры с ливонскими послами об оказании Литве помощи против России213 , однако в марте следующего года ливонское посольство прибыло в Москву для продления перемирия, что вызвало недовольство Сигизмунда214 . Москву беспокоила возможность заключения польско-шведского союза215 , но в январе 1535 г. шведские послы приехали в Москву для возобновления перемирия216 .
В целом, если не считать очередного набега казанцев на восточную «украину»217 , внешнеполитическое положение Русского государства в начале 1535 г. было благоприятным. В этой обстановке состоялся большой поход русских войск в пределы Великого княжества Литовского. Решение о посылке воевод в Литву было принято в ноябре 1534 г. на заседании Боярской думы с участием митрополита Даниила. Подробный рассказ об этом помещен в Воскресенской летописи: Иван IV и его мать Елена изложили митрополиту «королевы неправды» (посылка королем своих воевод «на христианство», «наведение» татар и пролитие «крови христианской»), за которые они решили послать воевод воевать литовские земли; в ответной речи митрополит благословил поход: «зачинающего рать погубляется, а в правде Бог помощник»218 . Итак, поход был решен и освящен как богоугодное дело, восстановление нарушенной королем «правды». Когда же начался поход?
По Воскресенской летописи, главный корпус армии во главе с кн. М. В. Горбатым покинул столицу 28 ноября, та же дата — в ЛНЦ219 , а в Александро-Невской летописи и Царственной книге здесь внесена поправка: дата изменена на 28 октября220 . Разряды датируют начало похода декабрем, а краткая их редакция относит выступление московских воевод к ноябрю, а новгородских — к декабрю221 . Вологодско-Пермская летопись относит выступление в поход к январю (1535 г.); Постниковский летописец говорит, что воеводы ходили в Литву «в великий мясоед», то есть после 25 декабря и до Масленицы222 . Ценным является указание новгородских летописей, что посылка воевод имела место в Филиппов пост223 , то есть после 14 ноября и до 25 декабря. Итак, дата Воскресенской летописи и ЛНЦ (28 ноября) согласуется с показаниями других источников, а позднейшую поправку Царственной книги следует признать недостоверной. Таким образом, московское войско выступило в поход 28 ноября. Новгородские же воеводы отправились позднее, в декабре: в этом месяце Иван IV и митрополит прислали новгородскому архиепископу распоряжение: благословить новгородское воинство и приехать в Москву «о духовных и о земских делех»; на Рождество Христово (25 декабря) архиепископ в Софийском соборе благословил наместника кн. Б. И. Горбатого «на государево дело», второй наместник М. С. Воронцов остался в Новгороде «беречи государева дела»224 .
В походе участвовали три отдельных корпуса: 1) «московские воеводы» во главе с кн. М. В. Горбатым-Кислым пошли из Можайска; 2) «ноугороцкие воеводы» во главе с кн. Б. И. Горбатым — из Новгорода и Пскова; 3) из Стародуба — рать во главе со стародубским наместником кн. Ф. В. Овчиной-Телепневым. Разряды зафиксировали имена всех воевод, участвовавших в походе225 .
Для ведения военных действий московская и новгородская рати должны были соединиться: об этом воеводам было сообщено в специальном наказе, присланном с дьяком А. Ф. Курицыным226 . Стародубский отряд действовал самостоятельно. Отправившееся в Литву воинство было весьма пестрым по составу: наряду с московскими (дворовыми и городовыми) детьми боярскими, помещиками новгородскими, псковскими, торопецкими, лучанами, ржевичами227 шли и городецкие татары, «черемиса да чювашене гогулене»228 , а также «иные, что на лыжах ходять, да мордвичи Резаньские земли, и вся земля Московская государева область»229 . Упоминание лыжников среди участников похода не случайно: были «тогда снеги и мразы велики»230 . И Ваповский отметил в своей хронике, что «несносная зима и очень глубокий снег нисколько не устрашили» московитов231 .
Какова была численность вторгшихся в Литву русских войск? Псковский летописец отметил: «а мню всех 150 000 силы», а по оценке Постниковского летописца — «тмочисленые люди»232 . Если это и преувеличение, то небольшое. Наблюдатели в Польше и Литве оценивали численность одной только псково-новгородской рати, действовавшей под Полоцком и Витебском, в 20 и даже 40 тысяч233 . Мы располагаем также свидетельством участника этого похода, луцкого помещика Василия Иванова сына Хрущева, попавшего позднее в плен к литовцам. По его словам, «того войска новгородского и псковского было с князем Борисом Горбатым пятьдесят тисяч»234 . Согласно разрядам, в экспедиции должны были участвовать 24 воеводы (по 10 — в московской и новгородской ратях, 4 воеводы — в стародубской)235 . Следовательно, если псково-новгородская рать при 10 воеводах составляла 40—50 тыс., то все воинство вполне могло насчитывать порядка 120 тыс. чел. (в среднем — по 5 тыс. на одного воеводу)236 .
Новгородская и московская рати вступили в Литву соответственно от Опочки и от смоленского рубежа; согласно разрядам, это произошло 3 февраля237 . Псковские и новгородские воеводы опустошили окрестности Полоцка, Витебска, Браславля; по Вологодско-Пермской летописи, их отряды воевали даже в окрестностях Вильна, сами же воеводы кн. Б. И. Горбатый «с товарищи» стояли в 50 верстах от литовской столицы, в селе Воибровичи, затем они пошли на соединение с «московской» ратью238 . Эти летописные данные полностью согласуются с той информацией, которой в начале марта располагал находившийся в Вильне Н. Нипшиц239 . О действиях северной русской рати говорит и Ваповский, прослеживая ее маршрут: Полоцк — Браславль — Вильна240 . Тем временем «московские» воеводы во главе с кн. М. В. Горбатым воевали Дубровну, Оршу, Друцк и другие места241 . Воеводы северной и центральной ратей сошлись в Соборное воскресенье242 , которое в 1535 г. пришлось на 14 февраля243 . Причем эту встречу не следует понимать как слияние двух корпусов: упомянутый выше В. И. Хрущов, шедший тогда в рядах новгородской рати, прямо говорил, что московского войска «не видал», поскольку «тое войско московское з войском новгородским не злучалося, одно ж воеводы ся зъежчали»244 . Место этого съезда воевод для координации действий войск в источниках определяется по-разному: с. Голубичи, с. Бобыничи или Молодечно245 ; по-разному указывается и расстояние, на которое объединенное русское войско подошло к Вильне (от 15 до 50 верст). Чтобы внести ясность, привлечем еще один источник — «память» Даниилу Загрязскому, отправленному в Крым 8 марта 1535 г.246 , вскоре после возвращения воевод из Литвы. Рассказ об успехах русских воевод в наказе послу обнаруживает удивительное сходство с текстом ЛНЦ. Вот как описываются действия центральной рати в обоих источниках:
«Память» Д. Загрязскому: | Летописец начала царства: |
«И милостью божию те наши воеводы воевали от Смоленска Дубровну, Оршу, Друческ, Борисово, Прихабы, Соколин, Бобыничи, Лучею, Чюдно, Быковичи да Заборовье, Сорицу, Свеино, Воибровичи, Голубичи, Выдрею, Долца, Долгиновичи и иные городы и пришли в Молодечно» 247 . | «Посланные воеводы начаша воевати от великого князя вотчины, от Смоленьского рубежа, королеву державу: Дубровну, Оршу, Друческ, Борисово, Прихабы, Соколин, Бобыничи, Заборовие, Сорицу, Свеси, Нову и Боровичи и иные городы, и пришли в Молодечну…» 248 . |
В обоих источниках перечислены одни и те же пункты, в том же порядке, с той лишь разницей, что в ЛНЦ, по сравнению с «памятью», ряд городов пропущен, а некоторые названия искажены («Нова», «Боровичи» вместо правильного «Войборовичи»249 ). К этому надо добавить, что и перечень мест, которые воевали новгородские воеводы, идентичен в «памяти» и ЛНЦ, а также в разрядах250 . Можно предположить, что все эти тексты восходят к одному источнику разрядного происхождения: возможно, к тому донесению воевод, которое они прислали в Москву 5 марта по возвращении из похода251 . В таком случае понятно, что «память» Д. Загрязскому, данная ему накануне его отъезда 8 марта, была составлена «по горячим следам» и поэтому сохранила наиболее полный перечень мест, которые воевали русские воеводы; позднее же, при составлении ЛНЦ, этот список подвергся сокращению.
Наконец, и в «памяти», и в ЛНЦ местом соединения московских и новгородских воевод названа Молодечна, сходно описано и стояние под Вильной:
«Память» Д. Загрязскому: | Летописец начала царства: |
«И в Молодечне воеводы наши ноугородцкие сошлис(я) с нашими воеводами, которые шли от Смоленска и, зшедшись, наши воеводы шли и воевали городы и места к Вильне и пришед, сами стояли за сорок верст от Вилны и людей нашых посылали воевати, и нашы люди воевали от Вилны за дватцат(ь) верст, а иные за пятнатцать верст» 252 . | «И сошлися великого князя воеводы во едино место в Молодечьну и, воевав Молодечьну, пошьли к Вильне и стали от Вильны за четыредесят верст, а людей великого князя воеводы розослали воевати 253 около Вилны, и люди великого государя воевали от Вильны за пятнатцать верст» 254 . |
Эти данные позволяют уточнить ряд моментов. Во-первых, можно полагать, что центром соединения московской и новгородской ратей, где сошлись главные воеводы, была Молодечна, но, поскольку соединение должно было происходить по полкам (большого с большим, передового с передовым и т.п.)255 , а разные полки размещались, очевидно, в разных селах, это и вызвало разноголосицу в источниках. Во-вторых, проясняется вопрос о расстоянии, на которое русские воеводы подошли к литовской столице: «большие» воеводы стояли в 40 верстах от нее, а в непосредственной близости от Вильны действовали «легкие» воеводы, подходя к столице на 15—20 верст.
Поскольку посполитое рушение было осенью распущено, Литва оказалась беззащитной перед этим вторжением. Получив от пограничных наместников известия о приближении московских войск, Сигизмунд первого февраля 1535 г. разослал по поветам листы, «абы на службу земъскую ехали против Москвы»; король велел своим подданным «жадного року не ожидаючы», сразу по получении этого королевского листа ехать к месту сбора — Молодечне, под начало гетмана Ю. Радзивилла256 . Но напрасно гетман с панами-радой ожидали ополчения в Молодечне — шляхта на службу не ехала, не помогали и угрозы короля, а тем временем литовские владения терпели все больший урон от неприятеля257 . Ваповский пишет, что московиты «направились бы прямо к Вильне, если бы присутствие (там) короля Сигизмунда не отвратило их от столь дерзкого замысла»; король, после того как «литовцы были призваны к оружию», послал семь тысяч всадников258 против московитов; последние, однако, благополучно успели достичь своих рубежей, прежде чем литовцы попытались преградить им путь259 . Поэтому ЛНЦ мог с полным правом констатировать: «а король бе тогда в Вилне и не успе ничтоже»260 . Московские и новгородские воеводы вышли из литовских владений на Опочку первого марта261 .
Третья рать, во главе с кн. Ф. В. Овчиной-Оболенским, вышла из Стародуба в ноябре 1534 г. и, вступив 5 февраля в литовские пределы, «повоевала» города от Речицы, Свислочи, Чернобыля почти до самого «Новагородка литовского»262 . Речицкий державца кн. А. М. Вишневецкий жаловался позднее королю, что московиты «многии шкоды там поделали: люди побрали и в полон повели и вси статки и маетности их розобрали и к великому впаду привели … за которою ж сказою и въпадом тот замок (Речица. — М. К.) и волость наша на долгий час поправитися не можеть»263 . 23 февраля стародубская рать вернулась к Чернигову264 .
Каковы были итоги зимнего похода в Литву? Воеводы вернулись с большим «полоном» («наполнися земля вся Руская полону литовского»)265 , оставив за собой сожженные села и посады, но не удержав ни пяди земли. Это был именно ответ на подобный же набег литовцев. Но от последнего он отличался своим масштабом: осенняя кампания 1534 г. представляла собой серию налетов на пограничные земли и крепости, русские же воеводы зимой 1535 г. дошли, не встречая сопротивления, до самой столицы Великого княжества Литовского — это был грозный симптом упадка былой военной мощи литовской державы. По словам Карамзина, лишь «государственная слабость Литвы объясняет для нас возможность таких истребительных воинских прогулок»266 .