От переводчика

Как-то в компании «высоколобых» англичан я заметила, что один из них взял с полки книжку в красной обложке и уселся с нею в сторонке; через некоторое время он начал улыбаться, а потом и вовсе хохотать. К нему присоединились и остальные с возгласами: «А помнишь, как Вильям…», «А помните, как он…» В конце концов мне поведали, что это сборник рассказов о Вильяме Брауне и что в Англии этого литературного героя знает и стар и млад. Потом книжку подарили мне. Это был один из тридцати восьми сборников саги о Вильяме. Вскоре я купила еще несколько книжек. Чтение их доставляло истинное удовольствие, и я не могла не приняться за перевод. Удалось побывать в Бромли, я побродила около дома, где долгое время жила Ричмал Кромптон, просмотрела стопку книг о ней в местной библиотеке, а перед самым отъездом зашла выпить чашечку кофе в клуб, расположенный напротив железнодорожной станции; на внушительных размеров здании крупными неоновыми буквами написано название клуба: РИЧМАЛ КРОМПТОН.

Первые истории о Вильяме появились в начале двадцатых годов прошлого столетия в журнале «Хоум Мэгэзин», затем в журнале для семейного чтения «Хэппи Мэгэзин» и потом на протяжении четырех десятилетий публиковались отдельными сборниками. Это, что называется, литература двойного кодирования, то есть рассчитанная и на взрослых, и на детей; здесь немало аллюзий, а полной мере понятных лишь взрослым читателям. Для перевода мною отобраны рассказы из каждого десятилетия. Вильяму всегда одиннадцать лет. Меняются реалии жизни (скажем, от синематографа до полетов в космос), но Вильям, его друзья, состав его семьи неизменны. Рассказы писались Ричмал Кромптон не только для того, чтобы развлечь и рассмешить читателей. Она хотела также помочь взрослым лучше понять внутренний мир ребенка, мотивацию его поступков. В первом же рассказе миссис Браун говорит мужу: «Конечно, все это выглядит очень странно, дорогой. Но всему может быть объяснение, о котором мы и не подозреваем».

Рассказы о Вильяме — это россыпи и забавных и трогательных ситуаций. За их экстраординарностью всегда ощущается правда характеров. Романист Джон Бонвил в газете «Таймс» называет Вильяма Дон-Кихотом и Санчо Пансо в одном лице; в рассказах нет нарочитого разделения на добро и зло, все очень жизненно, обаяние героя несомненно.

С середины шестидесятых годов стал проводиться День Вильяма. Были сняты фильмы о нем. На Би-би-си рассказы блистательно читает Мартин Джарвис, выпущены аудиокассеты. И наконец, Вильяма можно увидеть в Музее восковых фигур мадам Тюссо.

«Вильям» переведен на семнадцать языков. Теперь и у русскоязычных читателей появилась возможность с ним познакомиться.

Ричмал Кромптон (1890–1969) родилась в семье викария, в графстве Ланкашир. Ее отец совмещал деятельность священника с преподаванием латинского, математики и французского в средней школе. В начале прошлого века борьба за эмансипацию женщин и серьезное образование для девочек стала приносить свои плоды; Ричмал получила хорошее образование сначала в пансионе, а потом в колледже Лондонского университета. Она прекрасно училась, занималась спортом — теннис, хоккей, велосипед — и была весьма привлекательна.

Окончив университет, Ричмал преподает классические языки и литературу в пансионе, где прежде училась, а в 1917 году начинает работать в женской гимназии в Бромли, зеленом предместье Лондона. Педагогическая деятельность ее увлекает. Но манит также и литературное поприще. Она пишет рассказы и начинает публиковаться в журналах. В 1922 году выходят в свет первые два сборника рассказов о Вильяме Брауне; годом позже опубликован ее первый роман «Потайная комната». В 1923 году она перенесла тяжелую болезнь — полиомиелит, последствием которого явилась хромота; пришлось отказаться от работы в гимназии. Все последующие годы она писала романы и параллельно рассказы о Вильяме. Романы «Энне Моррисон». «Дом», «Холодное утро», «Голубое пламя» и другие пользовались успехом, но со временем вышли из моды. Неторопливые семейные истории с налетом викторианской эпохи, описания деревенской жизни — это была уже уходящая натура. А вот Вильям… Рассказы, которые она поначалу считала чем-то второстепенным в своем творчестве, стали классикой.

Как пишет Мэри Кэдоган в биографической книге о Ричмал Кромптон, «эта сага оказалась неподвластной времени; будучи в высшей степени английской, она в то же время общечеловечна».

Маргарита Арсеньева

 

Синематограф

Все началось с того, что тетя, у которой утром было хорошее настроение, дала Вильяму шиллинг за то, что он отнес на почту письмо и принес ей продукты от бакалейщика.

— Купи себе сладостей или сходи в кино, — сказала она.

Вильям медленно шел по дороге и разглядывал монету. После глубоких размышлений, основанных на том, что шиллинг равен двум шестипенсовикам., он пришел к выводу, что может позволить себе оба удовольствия.

В отношении сладостей Вильям откровенно отдавал предпочтение количеству, а не качеству. К тому же он знал все кондитерские в радиусе двух миль от его дома, где хозяин добавлял еще одну конфету сверх положенного веса. Вильям только там и покупал. Сосредоточенно и с нетерпением во взоре он следил за процедурой взвешивания. «Прижимистые» магазины он не признавал.

Сейчас он направился к своему любимому кондитеру и минут пять простоял перед витриной, колеблясь между равно притягательными шариками «Крыжовник» и подушечками «Мраморные». И те и другие стоили два пенни за четыре унции. Вильям никогда не покупал ничего дороже. Наконец он принял решение и вошел в магазин.

— На шесть пенсов «Крыжовника», — сказал он слегка застенчиво. Прежде стоимость его покупок редко превышала один пенни.

— Ого! — удивился продавец.

— Разжился деньгами сегодня утром, — с видом Ротшильда небрежно произнес Вильям.

Молча, скрывая напряжение, он следил за взвешиванием изумрудно-зеленых шариков; удовлетворенно отметил, что сверх положенного веса добавлена еще конфетка; получил свой драгоценный бумажный пакетик, сразу положил два шарика в рот и вышел из магазина.

Посасывая конфетки, он направился в кинотеатр. Вильям не был там завсегдатаем. До этого ему довелось побывать в кино всего один раз.

Программа была потрясающая. В первом фильме рассказывалось об отъявленных мошенниках, которые, выходя на улицу, осторожно, нарочито пригнувшись, оглядывались и шли крадучись, несомненно привлекая своим видом внимание окружающих и возбуждая подозрение. Сюжет был лихо закручен. За ними гналась полиция, они вскочили на мчащийся поезд, а потом по непонятной причине перепрыгнули на стремительно мчащуюся машину, а с нее прыгнули в стремительную реку. Это было захватывающе, и Вильям был захвачен. Он сидел не шевелясь; он смотрел, широко раскрыв глаза, зачарованный; только челюсти не переставали двигаться, и время от времени он машинально запускал руку в пакет и отправлял конфеты в рот.

В следующем фильме рассказывалось о простой деревенской любви. За простой деревенской девушкой ухаживал сквайр, по его усам сразу было видно, что он злодей.

После всяких событий и переживаний простая деревенская девушка отдала свое сердце простому, живописно одетому крестьянскому парню. Свои чувства он выражал жестами, требующими немалой гимнастической ловкости. В конце показали злодея, тоскующего в тюремной камере, но, как и прежде, надменного.

Потом показали еще одну любовную историю — на этот раз благородную пару, охваченную взаимной страстью, но разлученную в результате недоразумений, возможных только в кино. К тому же гордость и сдержанность и героини и героя побуждают их скрывать свой пыл за внешней холодностью и надменностью. Брат героини выступает в роли доброй феи; он нежный защитник своей сестры-сироты и в конце концов сообщает каждому из них о сжигающей страсти другого.

Это было волнующе и трогательно, и Вильям был взволнован и растроган.

Потом показали комедию. Сначала на экране был один трудяга, поглощенный перекрашиванием двери, а в конце — куча народу, и все перемазались краской и падали с лестницы друг на друга. Это было смешно, и Вильям безудержно и громко смеялся.

Закончился сеанс душераздирающей историей об опустившемся пьянице. Вначале это необузданный молодой человек в смокинге, пьющий и играющий в карты. В конце это необузданный старик в лохмотьях, продолжающий пить и играть в карты. У него есть дочь, существо неземное в своем благочестии, которая оплакивает его и призывает исправиться, пока в минуту вполне понятного раздражения он не бросает в нее бутылку из-под пива и не попадает ей в голову. Потом слезами раскаяния он орошает ее койку в больнице, рвет на себе волосы, простирает руки к небесам, бьет себя в грудь, а потом прижимает к ней дочь. Неудивительно, что после такой встряски состояние девочки ухудшилось, и со словами: «Не плачь, папа. Постарайся забыть о том, что ты сделал. Я тебя прощаю» она тихо скончалась.

Фильм закончился. Вильям глубоко вздохнул и все еще с конфетой во рту поднялся и вместе со всеми вышел из кинотеатра.

Оказавшись на улице, он незаметно огляделся и крадучись направился к своему дому; потом, чтобы сбить с толку воображаемых преследователей, неожиданно свернул и побежал по глухой улочке. Потом он выхватил из кармана карандаш и, прицелившись, дважды выстрелил. Двое из преследователей свалились замертво. Остальные с удвоенной энергией продолжали погоню. Нельзя было терять ни секунды. Спасаясь бегством, он ринулся на другую улицу, оставив позади почтенного джентльмена, который потирал зашибленную ногу и источал громкие проклятия.

Вильям снова выхватил карандаш из кармана и, не сводя взгляда с дороги и стреляя на ходу, влетел во двор.

Отец Вильяма, который был в тот день дома из-за ужасной головной боли и приступа печени, выкарабкался из куста рододендрона и схватил Вильяма за шиворот.

— Поганец! — взревел он. — Ты сшиб меня с ног!

Вильям потихоньку высвободился.

— Я нечаянно, папа, — сказал он кротко. — Я просто вошел в калитку, как и все входят. Я просто не видел, что ты идешь, но я не могу смотреть сразу во все стороны, потому что…

— Замолчи! — взревел отец.

Как и все в доме, он страшился красноречия Вильяма.

— Что с твоим языком? Покажи язык.

Вильям повиновался. Цвет его языка мог поспорить с самой яркой весенней зеленью.

— Сколько раз я тебе говорил, — зарычал отец, — чтобы ты не брал в рот эту отраву!

— Это не отрава, — сказал Вильям. — Это конфеты, мне дала их тетя Сьюзен за то, что я помог ей, сходил на почту и…

— Замолчи! У тебя еще осталась эта гадость?

— Это не гадость, — возразил Вильям. — Они хорошие. Возьми одну и попробуй. Тетя Сьюзен дала мне всего горстку и…

— Замолчи! Где они?

Медленно, нехотя Вильям протянул ему бумажный пакет. Отец схватил его и забросил далеко в кусты. Минут десять потом Вильям прочесывал кустарник и остаток дня сосал конфеты, вывалянные в земле.

Он послонялся по саду, потом забрался на стену, отделявшую их сад от соседского.

— Привет! — сказал он девочке, которая смотрела на него снизу.

Эта девочка с кудряшками напомнила Вильяму простую деревенскую девушку. Было в натуре Вильяма нечто артистическое. Он мгновенно ощутил себя простым деревенским парнем.

— Здравствуй, Джоан, — сказал он низким хрипловатым голосом. — Ты скучала обо мне, пока я отсутствовал?

— Я и не знала, что ты отсутствовал, — ответила Джоан. — А почему ты так смешно говоришь?

— Я не смешно говорю, — так же хрипло сказал Вильям. — Я не могу по-другому.

— А, ты простудился! Мама утром так и сказала, когда увидела, что ты плещешься в кадке с дождевой водой. Она сказала: «Скоро мы услышим, что Вильям простудился и его уложили в постель».

— Это не простуда, — сказал Вильям с загадочным видом. — Это мои чувства.

— Что ты ешь?

— Конфеты. Хочешь?

Он достал из кармана пакет и отдал ей.

— На. Возьми две-три, — сказал он с беспредельным великодушием.

— Но они… грязные.

— Бери. Это всего лишь земля. Она быстро обсосется. Очень вкусные.

Он щедро насыпал ей целую пригоршню.

— Послушай, — сказал он, возвращаясь к образу простого деревенского парня. — Так ты говоришь, что скучала обо мне? Бьюсь об заклад, ты не вспоминала обо мне так часто, как я о тебе. Бьюсь об заклад, не вспоминала. — Голос его становился все более и более сиплым, пока не сошел на нет.

— Вильям, у тебя, наверное, ужасно болит горло?

Ее голубые глаза были полны тревоги и сочувствия.

Вильям приложил ладонь к горлу и нахмурился.

— Чуть-чуть, — беспечно сказал он.

— О, Вильям! — она, как взрослая, заломила руки в отчаянии. — Оно у тебя все время болит?

Ее тревога была ему приятна.

— Я стараюсь не жаловаться, — сказал он мужественно.

Вскочив, она смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.

— О, Вильям! У тебя… у тебя чахотка? У моей тети чахотка, и она все время кашляет…

Вильям поспешно кашлянул.

— …и ей больно, и она себя ужасно чувствует. О, Вильям, надеюсь, у тебя не чахотка.

Ее нежное обеспокоенное личико было обращено к нему.

— Думаю, чахотка, — сказал он, — но я не поднимаю вокруг этого шума.

Он опять кашлянул.

— А что говорит доктор?

Вильям с минуту поразмыслил.

— Говорит, что с легкими все в порядке, — наконец сказал он. — И говорит, что я должен быть очень осторожен.

— Вильям, хочешь мою новую коробку с красками?

— Да нет. Не сейчас. Спасибо.

— У меня три мячика, и один совсем новый. Хочешь, я отдам его тебе, Вильям?

— Нет… Спасибо. Видишь ли, не стоит обзаводиться вещами, когда не знаешь, что тебя ждет. Ведь если чахотка…

— О, Вильям!

— Джоан! — послышалось из дома.

— Мама зовет. До свидания, Вильям, дорогой. Если папа принесет мне шоколад, я и тебе дам. Честно. Спасибо за конфетки. До свидания.

— До свидания — и не тревожься обо мне, — добавил он стоически.

Он положил в рот еще одну конфету и без какой-либо цели направился к дому. У парадного входа его старшая сестра Этель прощалась с молодым человеком.

— Сделаю для тебя все возможное, — сказала она серьезно.

Руки их были соединены в рукопожатии.

— Я надеюсь, — сказал он тоже очень серьезно.

Рукопожатие было долгим. Молодой человек ушел. Этель стояла у двери, провожая его взглядом. Все это заинтересовало Вильяма.

— Это был Джек Морган? — спросил он.

— Да, — рассеянно ответила Этель и ушла в дом.

Тот взгляд, долгое рукопожатие, произнесенные слова задержались в памяти Вильяма. Они, наверное, здорово влюблены друг в друга. Как помолвленные. Но он знал, что помолвлены они не были. Наверное, они слишком гордые, чтобы открыть друг другу свои чувства — как тот мужчина и девушка в кино. Этель хотела бы, чтобы ее брат, как тот, в кино, дал знать молодому человеку, что она его любит. Некое озарение вдруг снизошло на Вильяма, и он остановился, погрузившись в глубокие размышления.

В гостиной Этель разговаривала с матерью:

— Он собирается сделать ей предложение в следующее воскресенье. Он сказал мне об этом как ее лучшей подруге и спросил, может ли он надеяться. Я ответила, что, мне кажется, может и что я попробую немного подготовить ее и замолвить за него словечко, если удастся. Как интересно, правда?

— Да, дорогая. Кстати, ты не видела Вильяма? Надеюсь, он не проказничает где-нибудь?

— Несколько минут назад он был у парадной двери. — Этель подошла к окну. — Хотя теперь его там нет.

А Вильям тем временем уже входил в дом мистера Моргана.

Горничная провела его в гостиную.

— Мистер Браун, — провозгласила она.

Молодой человек поднялся и принял гостя со всей вежливостью, однако не без примеси некоторого недоумения. Они были едва знакомы.

— Добрый день, — сказал Вильям. — Я пришел по просьбе Этель.

— Да?

— Да.

Вильям порылся в своем кармане и наконец вынул оттуда бутон розы, несколько подпорченный в результате тесного соседства с конфетами «Крыжовник», перочинным ножиком, волчком и кусочком шпаклевки.

— Она просила передать вам это, — со значением произнес Вильям.

Мистер Морган вглядывался и ничего не понимал, будто спросонья.

— Да? Э… очень любезно с ее стороны.

— Это на память. Совтир, — пояснил Вильям.

— Ну хорошо. Э… что-нибудь еще?

— Она просила передать, чтобы вы пришли к ней сегодня вечером.

— Э… да. Конечно. Я только что от нее. Видимо, она вспомнила о чем-то важном для меня.

— Наверное.

— Она назначила точное время?

— Нет. Думаю, часов в семь.

Мистер Морган посмотрел на обмякший, но все еще чудесный бутон розы.

— Говоришь… просила передать мне это? — Да.

— И что-нибудь еще на словах?

— Нет.

— Э… хорошо, передай, что я непременно приду, передашь?

— Да.

Молчание.

— Она все время о вас думает, Этель думает.

Мистер Морган провел ладонью по лбу.

— Да? Э… очень любезно, очень.

— Всегда говорит о вас во сне, — продолжал Вильям, все более воодушевляясь. — Я сплю в комнате рядом и слышу, как она все время говорит о вас. Все повторяет ваше имя: «Джек Морган, Джек Морган, Джек Морган». — Вильям понизил голос и произнес с чувством: — И так снова и снова: «Джек Морган, Джек Морган, Джек Морган».

Мистер Морган потерял дар речи. Он сел и не без ужаса смотрел на своего юного гостя.

— Ты уверен? — спросил он наконец. — Может, какое-то другое имя?

— Нет, — твердо сказал Вильям. — Ваше. «Джек Морган, Джек Морган, Джек Морган» — вот так. И она ничего не ест. Все время сидит у окна, ждет, когда вы пройдете мимо.

На лбу у мистера Моргана выступили капельки пота.

— Это ужасно, — сказал он хриплым шепотом.

Вильям был доволен. Молодой человек осознал свое бессердечие. Однако Вильям всегда доводил дело до конца. Он продолжал сидеть, невозмутимо обдумывая следующее свое сообщение. Машинально он сунул руку в карман и отправил в рот «Крыжовник». Мистер Морган тоже сел, потрясенный, молча уставился в никуда.

— Она достала вашу фотографию, — сказал наконец Вильям, — вставила ее в такую круглую штучку и носит на шее, на цепочке.

— Неужели? Это правда?

— А как же! — сказал Вильям, поднимаясь. — Ну, я, пожалуй, пойду. Она заждет увидеться с вами сегодня наедине. До свидания.

Но мистер Морган не ответил. Вильям бодро направился восвояси, а мистер Морган все сидел в кресле, сбитый с толку, глядя прямо перед собой. Потом он облизнул пересохшие губы и простонал: «О Боже!»

Вильям шел и вспоминал увиденное в кино. Здорово там было про художника. Как все перемазались краской! И покатились с лестницы! Вильям громко засмеялся. Но что это маляр делал в самом начале фильма, до того, как начать красить? Он с оскабливал старую краску. В руках у него было что-то вроде горелки и нож, он расплавлял старую краску, а потом соскабливал ножом. А потом начал красить заново. Расплавлять и соскабливать. В реальной жизни Вильям такого не видел, но, вероятно, именно так и следует удалять старую краску. Расплавлять ее огнем, а потом соскабливать. Войдя в дом, он достал из кармана перочинный ножик, задумчиво раскрыл его и поднялся по лестнице.

Мистер Браун пришел домой как раз к обеду.

— Как твоя голова, папа? — участливо спросила Этель.

— Отвратительно! — сказал мистер Браун, устало погружаясь в кресло.

— Может быть, после обеда тебе станет лучше, — сказала миссис Браун. — Он уже готов.

В комнату вошла горничная.

— Мистер Морган, мэм. Он хочет видеть мисс Этель. Я провела его в библиотеку.

— Сейчас? — взорвался мистер Браун. — Какого дьявола он пришел в такое время? Семь часов! Не знает, что в это время обедают? О чем он думает, нанося визиты в обеденное время? Что…

— Этель, дорогая, — прервала его миссис Браун, — пойди узнай, что ему нужно и постарайся от него поскорее отделаться.

Этель вошла в библиотеку, плотно закрыв за собою дверь, чтобы не было слышно громогласных замечаний отца.

Мистер Морган встал, когда появилась Этель. Она заметила некоторую бледность его лица и что он как-то осунулся.

— Э… добрый вечер, мисс Браун.

— Добрый вечер, мистер Морган.

Они молчали, оба ожидая каких-то объяснений. Молчание затянулось. Мистер Морган выглядел совершенно несчастным и смущенно переминался с ноги на ногу. Он кашлянул. Этель посмотрела на часы. Потом:

— На улице дождь, мистер Морган?

— Дождь? Э… нет. Дождя нет.

Молчание.

— Думаю, будет дождь.

— Да, конечно. Э… нет, не похоже.

— Наши дороги становятся ужасными, когда идет дождь.

— Да.

Мистер Морган поднял руку, как бы пытаясь ослабить свой воротничок.

— Почти непроходимыми.

— Да… совсем.

Опять молчание.

В столовой негодование мистера Брауна возрастало.

— Так что же, теперь из-за этого юнца мы весь вечер прождем обеда? Четверть восьмого! Вы знаете, что я не выношу, когда мешают трапезе. Выходит, мое пищеварение должно страдать только потому, что какой-то болван предпочитает наносить визиты в семь часов?

— Тогда мы должны пригласить его к столу, — не зная, как ей быть, сказала миссис Браун. — Право, мы должны.

— Мы не должны, — сказал мистер Браун. — Могу я хоть один день отдохнуть от службы и не быть обязанным с головной болью развлекать всех молодых ослов в округе?

Зазвонил телефон. Мистер Браун обхватил голову руками.

— О…

— Я подойду, дорогой, — поспешно сказала миссис Браун.

Вернулась она обеспокоенная.

— Это миссис Клайв. Она сказала, что Джоан сильно тошнило из-за каких-то ужасных конфет, которые дал ей Вильям. И еще она сказала, что очень огорчена состоянием Вильяма и надеется, что скоро ему станет лучше. Я не совсем поняла, но, похоже, Вильям сказал им, что ему пришлось показаться доктору по поводу легких и что доктор нашел их очень слабыми и велел быть осторожным.

Мистер Браун поднялся и посмотрел на нее.

— Но с какой стати? — медленно произнес он.

— Я не знаю, дорогой, — беспомощно сказала миссис Браун. — Я ничего не знаю.

— Он ненормальный, — убежденно сказал мистер Браун. — Объяснение только одно. Ненормальный.

Они услышали, как открылась и закрылась парадная дверь, и затем появилась Этель. Щеки у нее были пунцовые.

— Ушел, — сказала она. — Мама, это ужасно! Представляешь, к нему домой заявился Вильям и сообщил, что я хочу его видеть сегодня в семь вечера. Я почти не говорила с Вильямом сегодня, значит, не может быть и речи, чтобы он что-то не так понял. И он даже принес с собой какую-то замызганную розу и сказал, будто она от меня. Я просто не знала, куда деваться от стыда. Это было ужасно!

Миссис Браун села и беспомощно глядела на дочь.

Мистер Браун поднялся с видом человека, терпение которого иссякло.

— Где Вильям! — коротко сказал он.

— Не знаю, но вроде бы недавно я слышала его наверху.

Вильям был наверху. Последние двадцать минут он с зажженной свечой в одной руке и перочинным ножиком в другой соскабливал краску на двери своей спальни. Сомнений не было. Экспериментальным путем он доказал, что именно так можно удалять старую краску. К тому моменту, когда мистер Браун поднялся наверх, Вильям полностью соскоблил краску с одной филенки.

* * *

Часом позже Вильям с видом явного и упорного неповиновения сидел на заднем дворе на перевернутом ящике, посасывая самую последнюю и самую грязную из конфет «Крыжовник» и предаваясь невеселым размышлениям о прожитом дне. Удачным его назвать было нельзя. Щедрость по отношению к соседской девочке была истолкована как попытка ее отравить; желание помочь единственной сестре в решении любовной проблемы было неправильно понято; наконец, из-за того (помимо всего прочего), что он открыл замечательный научный метод удаления старой краски, на него набросился разъяренный отец. И тут Вильям подумал — уж не пьян ли был отец? Подернутыми грустной дымкой глазами он увидел себя сыном алкоголика, он представил, как отец рыдает над ним в больнице и умоляет о прощении. Даже странно, что он сейчас не на больничной койке. Вильям сгорбился, он был теперь воплощением скорби.

А в доме отец, полулежа в кресле, вел с женой разговор о сыне. Одна рука его покоилась на лбу, другой он размашисто жестикулировал.

— Он ненормальный, — говорил мистер Браун, — абсолютно невменяемый. Надо сводить его к врачу, пусть проверят его мозги. Ну посмотри, что он сегодня навытворял. Начнем с того, что сшиб меня с ног, прямо в рододендровый куст, и заметь, ни с того ни с сего. Потом вознамерился отравить соседскую девчушку гадостью, которую я забросил в кусты. Потом он морочит людям голову, объявив себя чахоточным. Похож он на чахоточного? Похож? Потом приходит к посторонним молодым джентльменам со всякими бреднями и символами любви от Этель и приводит их в дом, как раз когда мы собираемся обедать. А потом бродит по дому, режет и поджигает двери. Есть во всем этом какой-либо здравый смысл? Так ведут себя сумасшедшие, надо проверить его мозги.

Миссис Браун отложила в сторону доштопанный носок.

— Конечно, все это выглядит очень странно, дорогой. Но всему может быть объяснение, о котором мы и не подозреваем. Мальчики бывают такими непредсказуемыми.

Она взглянула на часы и подошла к окну.

— Вильям! — позвала она. — Пора спать, дорогой.

Опечаленный Вильям поднялся и медленно пошел к дому.

— Спокойной ночи, мама, — сказал он; затем обратил скорбный укоряющий взгляд на отца.

— Спокойной ночи, папа, — сказал он. — Постарайся забыть о том, что ты сделал, я тебя прощ…

Тут он спохватился и почел за лучшее удалиться.

 

Джамбл

Отец Вильяма, не говоря ни слова, с непреклонным видом, аккуратно разместил лук и стрелу в глубине книжного шкафа, закрыл дверку и запер ее на ключ. Вильям угрюмо, с горькой укоризной следил за каждым его движением.

— Три окна и кошка миссис Клайв — и это только за одно утро, — начал мистер Браун.

— Я не хотел попасть в кошку, — сказал Вильям со всей искренностью. — Я не хотел, честно. Я никогда не дразню кошек. Они становятся какими-то бешеными, эти кошки. Она просто попалась под руку, я не успел сдержать стрелу. И я не хотел разбивать эти окна, я не метил в них. Я еще ни разу не попал, куда метил, — в его голосе прозвучало сожаление. — Я еще не научился. Надо тренироваться.

Мистер Браун положил ключ в карман.

— Такой возможности у тебя не будет, — сухо заметил он.

Вильям поплелся в сад. С грустью глянул он через ограду, но девочки, живущей по соседству, не увидел, а значит, не стоило забираться наверх за сочувствием. Поистине судьба к нему не благоволила. Глубоко вздохнув, он вышел через садовую калитку и побрел по дороге, засунув руки в карманы.

Жизнь без лука представлялась ему никчемной. У Джинджера есть лук, у Дугласа есть лук. И только он, Вильям, будет печальным исключением, мальчиком без лука и стрелы, изгоем; потому что лук и стрела — это шик. Если бы кто другой разбил окна или попал в старую кошку, у которой недостало ума держаться подальше!

Он дошел до перелаза в изгороди, за которой начиналось поле, и уселся на жердочке в полнейшем унынии, подперев подбородок ладонями. Просто не стоило жить.

— Противная старая кошка! — громко сказал он. — Противная старая кошка! И ведь ее даже не задело, а она начала орать и носиться! Просто от злости. А окна! Будто стекла такие уж дорогие и так уж трудно их вставить. Я мог… я мог бы их сам вставить, если бы у меня были…

Он остановился. Кто-то приближался к нему по дорожке. Весело, легко. Стоячие уши фокстерьера, задранный нос ретривера, пышный хвост колли, а, видимо, от таксы — чуточку сплюснутое туловище, которое слегка подрагивало от ощущения радости жизни.

Пёсик-дворняга с радостным приветственным лаем остановился перед Вильямом и смотрел на него дружелюбно, нетерпеливо, жаждая общения.

— Крысы! Ищи! — лениво сказал Вильям.

Пес слегка подпрыгнул и ждал, припав к земле, расставив передние лапы, озорно поглядывая на мальчика. Вильям отломил от куста ветку и кинул. Возбужденно лая, пес бросился за нею, поднял, начал терзать, подкинул, схватил ее, рычал на нее, наконец принес Вильяму и нетерпеливо ждал, часто дыша, скаля зубы, явно улыбаясь, прося еще.

Упавший было духом Вильям ожил. Он спустился с перелаза и рассмотрел надпись на ошейнике. Там было только одно слово: «Джамбл».

— Эй! Джамбл! — крикнул он, выходя на дорогу.

Джамбл запрыгал вокруг него, заметался туда-сюда, кусал его ботинки, кидался на него, бурно выказывая свое дружелюбие, опять отскакивал, прося еще ветку, схватил ее, крутился с нею, рычал на нее, потом разжевал и положил к ногам Вильяма.

— Молодец, старина, — одобрительно сказал Вильям. — Молодец, Джамбл. Ну, идем.

Джамбл последовал за ним. Вильям гордо шел по деревне с видом новоявленного хозяина, а Джамбл немного позади.

Вильям то и дело поворачивал голову и повелительно свистел, отзывая поотставшего Джамбла от изучения придорожных канав и обочин. В таком командном свистке Вильям практиковался и прежде, когда был один, чтобы быть подготовленным к тому благословенному дню, когда судьба подарит ему настоящую, его собственную живую собаку. Покуда же судьба, в лице родителей, не внимала его мольбе.

Вильям блаженствовал. Джамбл плавал в пруду, приносил палки, которые закидывал Вильям. Он неистово стряхивал воду, осыпая Вильяма брызгами; он гонял кур, на него набросилась кошка, он облаял стадо коров; он стянул на землю занавеску, которую повесили сушиться в саду; он озорничал, был забавным и совершенно неотразимым; и он полностью признал Вильяма. Когда Вильям как бы непринужденно поворачивал за угол и потом, затаив дыхание, ждал, пойдет ли за ним заигравшийся Джамбл, тот всегда со всех ног мчался и догонял его.

На ланч Вильям немного опоздал. Отец, мама, старший брат и сестра уже начали есть. Он тихо и незаметно проскользнул на свое место. Отец читал газету. Мистер Браун всегда внимательно прочитывал две ежедневных газеты — одну за завтраком, другую за ланчем.

— Вильям, — сказала миссис Браун, — мне бы очень хотелось, чтобы ты являлся вовремя. И чтобы ты причесывался, прежде чем сесть за стол.

Вильям поднял было руку, чтобы пригладить волосы, но, увидев, какая она грязная, поспешно опустил.

— Нет, Этель, милая, я не знала, что кто-то снял коттедж Лаванда. Художник? Чудесно! Вильям, дорогой, сиди же спокойно. Они уже въехали?

— Да, — сказала Этель, — они сняли его на два месяца. О Боже, только взгляните на эти руки!

Вильям спрятал руки под стол и свирепо посмотрел на сестру.

— Пойди и вымой, дорогой, — спокойно сказала миссис Браун.

Она была матерью Вильяма в течение одиннадцати лет и научилась терпению.

Вильям неохотно поднялся.

— Они не грязные, — возмущенно сказал он. — Они бывали и грязнее, а вы ничего не говорили. Не могу же я все время намывать их. У некоторых руки грязнятся быстрее, чем у других, и если их все время мыть, будет только хуже, и…

Этель застонала, отец опустил газету. Вильям быстро, но сохраняя чувство собственного достоинства удалился.

— И посмотрите на его ботинки! — сказала Этель вдогонку. — Все в грязи, а чулки насквозь промокли, даже отсюда видно. Похоже, он залез в пруд и…

Дальше Вильям не слышал. Иногда он испытывал к Этель настоящую неприязнь.

Он вернулся несколькими минутами позже, сияя чистотой и со свирепо зачесанными назад волосами.

— А ногти-то, — пробормотала Этель, когда он усаживался.

— Ладно, — сказала миссис Браун, — рассказывай дальше об этих приезжих. Вильям, держи нож правильно, дорогой. Ну, Этель?

Вильям ел молча, а поев, сделал важное сообщение.

— У меня есть собака, — значительно сказал он.

— Какая собака? Кто тебе ее дал? — одновременно спросили Роберт и Этель.

— Никто не дал, — сказал Вильям. — Она увязалась за мной сегодня утром и никак не отставала. Она все бежала за мной и пришла сюда. Я никак не мог от нее отвязаться.

— Где она сейчас? — встревожилась миссис Браун.

— В саду.

Мистер Браун сложил газету.

— Надо думать, роется в моих клумбах, — сказал он с безнадежным смирением.

— Я его крепко привязал, — уверил отца Вильям. — Я привязал его к дереву, которое посреди роз.

— В розарии! — простонал отец. — О Боже!

— Ты его покормил? — строго спросил Роберт.

— Да, — ответил Вильям, избегая взгляда миссис Браун. — Я нашел в кладовой несколько завалявшихся кусочков.

Отец посмотрел на часы и поднялся.

— Сегодня же отведи собаку в полицию.

— В полицию! — хрипло повторил Вильям. — Эта собака не потерялась. У нее просто нет хозяина, по крайней мере, не было. Бедная, — прочувствованно продолжал он, — ей не много надо для счастья. Она может спать в моей комнате и есть объедки.

Мистер Браун вышел, не ответив.

— Ты должен отвести ее, Вильям, — сказала миссис Браун. — Поторопись. Ты знаешь, где полицейский участок, да? Или мне пойти с тобой?

— Нет, спасибо, — поспешно ответил Вильям.

Несколькими минутами позже он шел по направлению к полицейскому участку, а за ним резво бежал Джамбл, не ведающий о том, что ему уготовано.

Лицо Вильяма выражало суровую решимость, которая несколько рассеялась, когда он приблизился к участку. Он остановился у входа и посмотрел на Джамбла. Тот выставил передние лапы и, помахивая хвостом, приготовился к игре.

— Вот, — сказал Вильям, — мы пришли. Это полицейский участок.

Джамбл пронзительно гавкнул. «Скорее кидай палку или давай еще как-нибудь поиграем», — казалось, хотел сказать он.

— Ну, входи, — сказал Вильям, кивнув головой на дверь.

Джамбл начал возиться на дороге с большим камнем. Он лапами откатывал его от себя, потом гонялся за ним со свирепым рычаньем.

— Это полицейский участок, — повторил Вильям. — Входи, если хочешь.

С этими словами он развернулся и пошел домой не оглядываясь. Но шел он медленно, часто окликая: «Эй! Джамбл!» — и коротко посвистывал. Джамбл радостно бежал за ним. Никого не было в саду, никого не было в холле, никого не было на лестнице. На этот раз судьба благоволила к Вильяму.

За чаем Вильям появился умытый, причесанный, с видом показной добродетели, которую те, кто его хорошо знал, связывали с его наиболее удачными и дерзкими проделками.

— Ты отвел собаку в участок, Вильям? — спросил отец.

Вильям кашлянул.

— Да, папа, — ответил он кротко, опустив глаза в тарелку.

— Что они сказали?

— Ничего, папа.

— Пожалуй, сегодня вечером я займусь пересадкой роз, — с горечью продолжил отец.

— Вильям дал ему целый бифштекс и мясной пирог, — тихо проговорила миссис Браун. — Кухарке пришлось испечь другой на завтра.

Вильям опять вежливо кашлянул, но глаз от тарелки не оторвал.

— Что это за шум? — спросила Этель. — Слышите?

Они прислушались. Доносился какой-то неясный однообразный звук, будто скребли дерево.

— Это наверху, — сказал Роберт с видом Шерлока Холмса.

Тут раздался пронзительный нетерпеливый лай.

— Собака! — одновременно сказали все четверо. — Это его собака.

И все обратили свой взгляд на Вильяма, который немного покраснел, но продолжал есть торт, напустив на себя рассеянный вид.

— Кажется, ты сказал, что отвел собаку в участок, Вильям, — строго обратился к нему мистер Браун.

— Отвел, — решительно ответил Вильям. — Я довел его до полицейского участка и ушел. Наверное, он оттуда сбежал, и вернулся домой, и поднялся наверх, в мою комнату.

— Где ты его оставил? В полицейском участке?

— Нет… около… у входа.

Мистер Браун с утомленным видом поднялся.

— Роберт, — сказал он, — будь добр, проследи, чтобы эта собака была отправлена в полицейский участок не позднее сегодняшнего вечера.

— Хорошо, папа, — сказал жестокосердый Роберт.

Вильям пошел за ним наверх.

— До чего же надоели твои фокусы! — ворчал Роберт.

Джамбл перестал грызть дверь и встретил их бурно и восторженно.

— Смотри, — с горечью сказал Вильям. — Посмотри, как он радуется, как он признает меня! И такого пса отводить в полицию! Это нечестно!

Роберт холодно посмотрел на собаку.

— Паршивая дворняжка! — сказал он с высоты своих познаний.

— Дворняжка! — негодующе воскликнул Вильям. — Никакой он не дворняжка. Посмотри на него! Он в два счета обучается командам. Посмотри, как он умеет служить. Я его только сегодня научил.

Он вынул из кармана печенье и поднял руку повыше. Джамбл сразу встал на задние лапы, но не удержался и завалился. Он помахивал хвостом и, весьма довольный, улыбался. Величия у Роберта несколько поубавилось.

— Ну-ка, еще раз, — сказал он. — Не заноси слишком назад. Ну-ка, я попробую. Давай, давай, старина. Вот так! Теперь стой! Стой так! Хороший песик. Еще есть печенье? Попробуем снова.

Минут двадцать они учили его команде «сидеть» и почти научили командам «сторожи» и «служи». Джамбл был неотразим. Даже Роберт почувствовал это.

— Роберт! Сидни Бэлью пришел, — послышался снизу голос Этель.

— Дрянная собака! — сказал переменчивый Роберт, красный, взъерошенный от возни с Джамбл ом. — Мы собрались прогуляться в Фаерфилдс, и этот чертов полицейский участок нам совсем не по пути.

— Я отведу его, Роберт, — с готовностью сказал Вильям. — Честно.

Роберт с подозрением посмотрел на него.

— Ты уже отводил сегодня днем, так ведь?

— Отведу, честно, сегодня вечером, Роберт. Придется, после всего этого.

— Не знаю, — нахмурившись, сказал Роберт. — Никто никогда не знает, что mi задумал.

Послышался голос Сидни.

— Поторопись, старина! Уж скоро начнет темнеть.

— Я отведу его, честно, Роберт.

Роберт поколебался и сказал:

— Хорошо, только помни, ты обещал. Если обманешь, тебе не поздоровится.

Итак, Вильям опять направился в полицейский участок, а веселый Джамбл следом. Вильям шел медленно, в глубокой задумчивости опустив голову и насупив брови. Он не привык признавать себя побежденным.

— Привет, Вильям!

Вильям поднял голову. Перед ним стоял Джинджер, словно напоказ выставив лук со стрелой.

— Ну что, отобрали у тебя лук? — насмешливо спросил он.

Вильям с минуту угрюмо смотрел на него, потом его взгляд посветлел и лицо прояснилось. У него появилась идея.

— Давай на попеременки. Я буду давать тебе собаку, а ты мне лук со стрелой.

— А где собака? — недоверчиво спросил Джинджер.

— Да здесь, — сказал Вильям, немного волнуясь, но не оглядываясь назад. — Эй, Джамбл!

— О, правда, вон выскочил из кювета.

— Слушай, — продолжил Вильям, — я веду его в полицейский участок, я иду, а он за мной следом, и, если ты уведешь его, я ничего не замечу, потому что не буду оглядываться, а ты возьми его за ошейник, собаку зовут Джамбл, и отведи в старый сарай, и мы будем там его держать, кормить по очереди. А ты будешь давать мне свой лук, чтобы я тренировался. Это по справедливости, да?

Джинджер задумался, поразмыслил немного и коротко сказал:

— Хорошо.

Вильям дошел до полицейского участка, так и не оглянувшись назад.

— Ну? — строго прошептал Роберт, увидев Вильяма вечером.

— Я повел его, Роберт, честно, но он исчез. Я искал-искал, но не смог найти и вернулся домой.

— Ладно, но если он появится здесь снова, — сказал Роберт, — ему несдобровать, так что смотри.

Двумя днями позже Вильям сидел в сарае на перевернутом ящике, подперев подбородок ладонями и глядя на Джамбла. Бумажный пакет с едой для собаки лежал рядом. Сегодня Вильям владел Джамблом. Сбор «объедков» доставлял массу хлопот и требовал постоянного напряжения. Кусочек хлеба он сунул в карман за завтраком, кусочек мяса он сунул в карман за обедом, слоеный пирожок стащил из кладовой, а кость выудил из мусорного бака. Джинджер гонял по полям, по лугам со своим луком, а Вильям наслаждался обществом Джамбла. Завтра Вильям будет стрелять из лука, а Джинджер вступит во владение Джамблом.

Целое утро Вильям учил Джамбла разным сложным трюкам и привязывался к собаке все больше и больше. Он с неохотой передавал его Джинджеру, но очень уж ему хотелось пострелять из лука. Хорошо было бы положить конец этому партнерству, чтобы Джамбл был только с ним. Он думал о своем луке, запертом в книжном шкафу; он размышлял, строил планы, пытался что-то придумать, но не мог. Он не заметил, как у входа в сарай появился человек и встал, опершись о дверной косяк и глядя на Вильяма. Это был высокий худощавый мужчина в свободном твидовом костюме. Он смотрел на Вильяма и Джамбла с мягкой улыбкой и слегка прищурившись. Джамбл первым увидел его и подбежал к нему, помахивая хвостом. Вильям поднял глаза и нахмурился. Незнакомец приподнял шляпу.

— Добрый день, — вежливо произнес он. — Ты помнишь, о чем только что думал?

Вильям посмотрел на него с некоторым интересом — в своем ли тот уме? Сумасшедшие казались ему людьми забавными.

— Да.

— Тогда, если ты станешь думать об этом опять, с точно таким же видом, я дам тебе все, что захочешь. Это опрометчивое обещание, но я его выполню.

Вильям сразу же согласился. Он даже забыл о присутствии этого странного человека, а тот вынул из кармана небольшой блокнот и начал делать набросок лица мальчика, погруженного в раздумье.

— Папа!

Человек вздохнул и спрятал блокнот.

— Как-нибудь ты попозируешь мне еще разок, хорошо? А я сдержу обещание.

В дверном проеме появилась девочка, грациозная, темноглазая, прелестно одетая. Увидев тех, кто был в сарае, она закричала:

— Папа! Это Джамбл! Это Джамбл! Ах ты противный мальчишка, ты украл его!

Джамбл подбежал к ней, радостно-возбужденно лая, потом вернулся к Вильяму, чтобы заверить его в своей вечной преданности.

— Да, это Джамбл. Его так назвали, — объяснил мужчина Вильяму, — потому что он помесь разных пород. А это Нинетта, моя дочь, а я мистер Джероу, мы сняли коттедж Лаванда на два месяца. Мы бродяги. Нигде не живем больше двух месяцев. Итак, ты о нас знаешь все. Джамбл, кажется, выбрал тебя. Нинетта, милая, ты полностью вытеснена из сердца Джамбла. Этот джентльмен всецело им завладел.

— Я не украл, — возмутился Вильям. — Он сам прибежал. И пошел за мной. Он мне и не нужен был — по крайней мере, вначале, по крайней мере, не очень. Наверное, — тут Вильям почувствовал, что его охватил страх, — наверное, вы хотите его забрать?

— Можешь оставить его у себя ненадолго, да, папа? Папа хочет купить мне шпица, хорошенькую маленькую беленькую собачку. Когда потерялся Джамбл, я решила, что лучше завести шпица. Джамбл грубый, он не считается по-настоящему хорошей собакой. Он не породистый.

— Значит, пока можно не отдавать его? — спросил Вильям охрипшим от волнения голосом.

— О, да. Мне больше подойдет собака поспокойнее. Хочешь посмотреть наш дом? Он недалеко отсюда.

Вильям, несколько озадаченный, но в значительной степени успокоенный, пошел за нею. Мистер Джероу медленно шел сзади. Оказалось, что мисс Нинетта Джероу какая-то особенная девочка. Ей одиннадцать лет, а она побывала уже во всех европейских столицах и везде знакомилась с лучшими произведениями живописи и музыки. Она видела все спектакли в Лондоне. Она знала все новомодные танцы.

— Тебе нравится Париж? — спросила она Вильяма.

— Я там не был, — флегматично ответил Вильям, незаметно оглядываясь — идет ли за ними Джамбл.

Она тряхнула темной кудрявой головкой — такая у нее была манера.

— Смешной ты. Mais vous parlez Francais, n’est ce pas?

Вильям воздержался от ответа. Он свистнул Джамбла, который гонялся в придорожной канаве за воображаемым кроликом.

— Ты танцуешь джаз? — спросила она.

— Не знаю, — сдержанно ответил Вильям. — Не пробовал. Но думаю, что смог бы.

Она сделала несколько легких грациозных шажков стройными в черных шелковых чулках ножками.

— Вот так. Я научу тебя. Мы будем танцевать под граммофон.

Вильям шел молча.

Она неожиданно остановилась под деревом и подняла свое оживленное хорошенькое личико.

— Можешь поцеловать меня, если хочешь, — сказала она.

Вильям невозмутимо смотрел на нее.

— Я не хочу, спасибо, — вежливо сказал он.

— О, ты и взаправду очень смешной! — сказала она с серебристым смехом. — И ты такой грубиян и неряха. Ты как Джамбл. Тебе нравится Джамбл?

— Да, — сказал Вильям. Голос его неожиданно дрогнул. Джамбл больше ему не принадлежал.

— Можешь взять его насовсем, — вдруг сказала она. — А теперь поцелуй меня!

Он чмокнул ее в щеку с видом человека, решившего исполнить свой долг, а в душе у него была такая радость — ведь теперь Джамбл был его.

— Хочется посмотреть, как ты танцуешь, — засмеялась она. — Вот будет забавно!

Опять она сделала несколько легких шажков.

— Ты видел Pavlov, а?

— Не знаю.

— Как это — не знаешь?

— Не знаю, — раздраженно сказал Вильям. — Может, я и видел его, но не знал, что это он.

Она помчалась назад, к отцу, опять серебристо смеясь.

— Он такой смешной, папа, он не умеет танцевать джаз и никогда не видел Pavlov, и не говорит по-французски, и я отдала ему Джамбла, и он не хотел поцеловать меня!

Мистер Джероу посмотрел на Вильяма с улыбкой и шутливо сказал:

— Смотри, парень. Она начнет тебя воспитывать. Я ее знаю. Я тебя предупредил.

Когда они подошли к входу в коттедж Лаванда, он обратился к Вильяму:

— А сейчас посиди и подумай с минуту. Свое обещание я сдержу.

— Ты мне нравишься, — милостиво сказала Нинетта на прощанье. — Приходи еще.

Я научу тебя многим вещам. Думаю, я вышла бы за тебя замуж, когда мы станем взрослыми. Ты такой… крепкий.

На следующий день, придя с гулянья, Вильям увидел, что в библиотеке в кресле сидит мистер Джероу и разговаривает с отцом.

— Мне как раз нужна была тема, — говорил он, — я не знал, чем заняться, и когда увидел его там, на меня снизошло вдохновение. А вот и он. Нинетта приглашает тебя завтра на чай, Вильям. Нинетта отдала ему Джамбла. Вы не против? — обратился он к мистеру Брауну.

Мистер Браун несколько замялся.

— Пожалуй, что нет, — сказал он. — Правда, сегодня ночью мы никак не могли заснуть, но, я полагаю, мы привыкнем.

— Я дал опрометчивое обещание, — продолжил мистер Джероу, — и непременно сдержу его, если это в пределах человеческих возможностей. Вильям, чего тебе больше всего хочется?

Вильям в упор посмотрел на отца.

— Я хочу лук со стрелой, которые заперты в этом шкафу, — твердо сказал он.

Мистер Джероу с мольбой посмотрел на мистера Брауна:

— Не подведите меня, я возмещу нанесенный ущерб.

Мистер Браун медленно вытянул связку ключей из кармана.

— Значит, опять наша жизнь под угрозой, — вздохнул он.

После чая Вильям отправился гулять. Заходящее солнце окрасило небо в золотистые тона. Все вокруг было подернуто легкой дымкой. На разные голоса пели птицы. Цвели кустарниковые изгороди. И посреди всего этого шел Вильям, немного важничая, держа в одной руке лук, в другой — стрелы. А за ним бежал Джамбл, веселый, озорной и преданный дворняга. Вильям был горд и счастлив.

* * *

В тот год на выставке в Академии эта картина привлекала особенное внимание: в сарае на перевернутом ящике сидит мальчик, локти на коленях, ладонями подпер подбородок; он пристально смотрит вниз на дворнягу, веснушчатое лицо серьезно и кажется отрешенным; он во власти, как это бывает в юные годы, неотступной мечты. Пес смотрит на него снизу вверх, весь — нетерпение, любовь и преданность. Картина называлась «Дружба».

Миссис Браун посетила выставку и видела картину. Она сказала, что большого сходства с Вильямом не заметила и хотелось бы, чтобы мальчик выглядел немного опрятнее.

 

«Надежда»

— Вильям! Опять ты играл в эту ужасную игру! — в голосе миссис Браун слышались нотки отчаяния.

И хотя одежда Вильяма была в пыли, галстучек съехал набок, лицо чумазое, коленки ободраны, взгляд его, однако, выразил справедливое негодование.

— А вот и нет! Ты сказала, и я слушаюсь. Ты сказала, чтобы я не играл в укротителей львов, и я не играю с тех пор, как ты сказала. И не буду играть, даже если меня станут упрашивать. Раз ты сказала, чтобы я не играл в укротителей львов, я…

Миссис Браун прервала его.

— Ну, а во что же ты играл? — спросила она устало.

— Я играл в укротителей тигров, — сказал Вильям. — Это совсем другая игра. В «укротителях львов» половина львы, половина укротители, и укротители хотят укротить львов, а львы не хотят укрощаться. Это «укротители львов». Вот и все, очень просто.

— А что ты делаешь в «укротителях тигров»? — недоверчиво спросила миссис Браун.

— Ну…

Вильям задумался.

— Ну, — повторил он не очень уверенно, — в «укротителях тигров» половина тигры, — понимаешь? — а другая половина…

— Это точно такая же игра, Вильям, — прервала его миссис Браун.

— Как же ты можешь называть ее такой же, — заупрямился Вильям. — Разве можно называть льва тигром? Это совсем другое животное. И в зоопарке они совсем в разных клетках. «Укротители тигров» не может быть такой же, как «укротители львов».

— Ну ладно, — твердо сказала миссис Браун. — Больше никогда не играй в укротителей тигров. А теперь пойди и умойся.

Справедливое негодование Вильяма возросло.

— Умыться? — переспросил он, словно не веря ушам своим. — Умыться? Да я умываюсь два раза в день. Я умываюсь утром, когда встаю, и я умываюсь перед обедом. Как ты мне велела.

— Хорошо, пойди и посмотри на себя в зеркало.

Вильям подошел к зеркалу и с интересом рассмотрел свое отражение. Затем он легонько провел ладонями по грязным щекам, пригладил волосы и вернул на место галстучек. Проделав это, он с надеждой посмотрел на мать.

— Этого недостаточно, — сказала она. — Ты должен умыться, причесать волосы, и лучше смени костюмчик… и чулки. Всё в пыли!

Вильям медленно повернулся и пошел из комнаты.

— Не могу представить, — с горечью говорил он на ходу, — что в других домах так же часто умываются и причесываются, как в этом. Им можно только позавидовать.

Минут десять спустя миссис Браун услышала, как он спускается по лестнице.

— Вильям! — позвала она.

Он вошел. Мальчик преобразился. Лицо умытое, волосы причесаны, одежда свежая. Но выражение справедливого негодования не исчезло.

— Так-то лучше, — одобрительно сказала миссис Браун. — Теперь, Вильям, посиди здесь до чая. Осталось всего несколько минут, и не стоит тебе выходить. Только опять перепачкаешься. Посиди немного.

Вильям обвел взглядом гостиную с видом человека, выведенного из терпения.

— Здесь?

— Да, дорогой, только до чая.

— Что мне тут делать? Тут совсем нечего делать. Не могу же я сидеть и ничего не делать.

— Почитай книгу. У нас столько книг, которые ты не читал, и я уверена, некоторые тебе понравятся. Почитай, например, Скотта, — закончила она не очень уверенно.

С видом страдальца Вильям пересек комнату, взял книжку и сел в гордом уединении, держа книгу вверх ногами.

Таким его и застала миссис де Виэ Картер, о приходе которой ми нугу спустя доложила горничная.

Миссис де Виэ Картер была недавним приобретением их округи. Она была урожденная Рэндолл, из графства Хертфордшир. Каждый, кого миссис де Виэ Картер одаривала улыбкой, чувствовал себя польщенным. Она была высокая, красивая, деятельная и изысканно одевалась. Ее прибытие явилось сенсацией для местного общества. Все сошлись во мнении, что она «очаровательна».

Войдя в гостиную, она увидела аккуратно одетого, умытого и тщательно причесанного мальчика, который спокойно сидел в кресле и читал книгу.

— Какое милое дитя, — шепнула она, обмениваясь рукопожатием с миссис Браун.

Вильям насупился.

Миссис де Виэ Картер устремилась к нему.

— Ну, мой малыш, как поживаешь?

Ее малыш не ответил, отчасти потому, что миссис де Виэ Картер, положив руку ему на голову, прижала его лицо к своему надушенному жабо. Он еле успел отвести нос от шипа большой розы, гнездившейся в оборках.

— Я обожаю детей, — проворковала гостья над его головой, обращаясь к миссис Браун.

Улучив момент, Вильям высвободил голову, а миссис де Виэ Картер взяла его книжку.

— Скотт! — воскликнула она. — Милый мальчуган!

Встревоженная выражением лица Вильяма, миссис Браун поспешно отвела гостью в сторону.

Пожалуйста, давайте сядем здесь, — сказала она. — Какая чудесная погода!

Вильям вышел из комнаты.

— Вы знаете, я очень увлечена благотворительностью, — продолжала гостья, — особенно работой с детьми. Я обожаю детей! Какой он у вас славный. И я умею с ними ладить. Как и вообще с людьми. Уж такой у меня характер! Может быть, вы слышали, что я занялась здесь клубом для детей «Надежда», и очень успешно. Такие милашки! Да, три кусочка, пожалуйста. Да, и знаете, я хочу, чтобы вы помогли мне. Поможете, дорогая? Вы и ваш кроха. Я хочу, чтобы в нашем клубе были дети из разных слоев общества. «Надежда» — какое хорошее название, не правда ли? Для деревенских детей будет таким благом встречаться с детьми нашего круга.

Миссис Браун была польщена. Все-таки миссис де Виэ Картер — одна из Рэндоллов.

— Например, — флейтой заливалась гостья, — когда я вошла и увидела, как ваше маленькое сокровище тихо сидит там, — она театрально указала на кресло, в котором недавно соизволил сидеть Вильям, — я подумала: «О, я должна его заполучить». Деревенские дети нуждаются в облагораживающем влиянии детей нашего круга. Какие вкусные пирожные. Вы одолжите мне его, да? Мы встречаемся один раз в неделю по средам, во второй половине дня. Может он прийти? Я буду его опекать.

Миссис Браун колебалась.

— Э… да, — сказала она нерешительно. — Я, право, не знаю, годится ли Вильям для этого. Однако…

— О, вы от меня не отделаетесь, — сказала миссис де Виэ Картер, шутливо погрозив пальчиком, унизанным кольцами. — Разве я его уже не знаю? Я считаю его одним из моих милых маленьких друзей. Я всегда быстро схожусь с детьми. Это у меня врожденное.

Вильям проходил через холл, как раз когда миссис де Виэ Картер вышла из гостиной.

— Вот ты где! — сказала она. — Я так и знала, что ты ждешь, чтобы попрощаться со мной.

Она было занесла руку, чтобы обнять его, но Вильям отступил и стоял, злобно нахмурившись.

— Очень рада была вас видеть, — напряженно улыбаясь говорила миссис Браун и старалась загородить собою лицо Вильяма, но сдержать миссис де Виэ Картер было невозможно.

Встречаются люди, которым выражение лица ребенка абсолютно ничего не говорит. Она опять устремилась к Вильяму.

— До свиданья, Вилли, дорогой! Ты не слишком взрослый, чтобы поцеловать меня?

У миссис Браун перехватило дыхание.

Взглянув на свирепое лицо Вильяма, дрогнули бы люди и покрепче, чем миссис де Виэ Картер, но она только улыбнулась, когда, бросив на нее последний злобный взгляд, он развернулся и вышел.

— Какой славный и какой застенчивый! — проворковала миссис де Виэ Картер. — Они так милы, когда стесняются.

Вечером о предложении узнал мистер Браун.

— Я как-то не могу представить Вильяма, — медленно сказал он, — в этом клубе «Надежда»; но, конечно, если ты считаешь нужным, пусть идет.

— Понимаешь, — озабоченно сказала миссис Браун, — она придает этому такое значение, и она действительно очаровательна, и, в конце концов, она пользуется влиянием.

Она из Рэндоллов, ты знаешь. И было бы глупо обидеть ее.

— Вильяму она понравилась?

— Она была с ним ласкова. Во всяком случае, хотела быть, — добавила миссис Браун поспешно, — но ты знаешь, как непросто с Вильямом… и еще он терпеть не может, когда его называют Вилли. Не понимаю почему. В конце концов, так зовут многих людей.

Настал день встречи в клубе «Надежда». Вильям спустился к завтраку со страдальческим выражением на пышущем здоровьем лице. Он сел за стол и, приложив ладонь ко лбу, глухо застонал.

Миссис Браун испуганно вскочила.

— Вильям! Что с тобой?

— Голова! — сказал Вильям слабеющим голосом.

— О дорогой! О бедняжка! Тебе лучше пойти и лечь. О бедняжка!

— Да, я лучше пойду и лягу, — сказал Вильям жалобно. — Только сначала позавтракаю.

— О, я бы тебе не советовала, раз так болит голова.

Вильям посмотрел на яичницу с беконом и проглотил слюну.

— Я думаю, что смогу немножко поесть, мама.

— Нет, я бы не советовала. Тебе станет хуже.

С большой неохотой Вильям ушел в свою комнату.

Миссис Браун после завтрака поднялась к нему.

Нет, ему не стало лучше, но он думает, не прогуляться ли. Да, голова все еще очень болит. Миссис Браун предложила ему воду с солью, это поможет. Нет, он не хочет доставлять ей хлопот. Он думает, что прогулка пойдет ему на пользу.

Потеплее одевшись, он мелкими нетвердыми шажками направился к калитке, провожаемый тревожным материнским взглядом.

Потом он пробрался за рододендровым кустом, растущим около ограды, и влез через окошко в кладовую.

Получасом позже в гостиную вошла возмущенная кухарка, ведя за собой Вильяма.

— Он столько всего уплел, мэм. Вы не поверите. Ветчину, пирог, три холодных сосиски и непочатую банку лимонного желе.

— Вильям! — воскликнула миссис Браун. — О какой головной боли может идти речь, если ты такое вытворяешь.

С головной болью было покончено.

Остаток утра он провел с Генри, Дугласом и Джинджером. Все были членами учрежденного ими тайного общества под названием «Разбойники». Кроме секретности, общество не ставило перед собой никаких особых задач. Вильям был признан его главой и очень этим гордился. Если они узнают, если догадаются! Его бросало то в жар, то в холод при этой мысли. Вдруг они узнают, что он идет туда, или кто-то потом им скажет — ему уже никогда не быть главным. Он пытался узнать их планы на вторую половину дня. Если бы знать, где они будут, можно избежать встречи с ними. Но ничего не удалось выяснить.

Они провели утро в лесу, «охотясь» на кроликов с фокстерьером Чипсом, хозяином которого был Генри, и дворнягой Вильяма Джамблом. Кроликов они не увидели и не услышали, но Джамбл гонялся за бабочками и пчелами и рылся в кротовинах, и его ужалила оса, а Чипе поймал полевую мышь. Так что время не пропало зря.

Вильям, однако, участвовал во всем этом без особого энтузиазма. Он прокручивал в уме то один план, то другой, и все они никуда не годились.

Он вошел в столовую на ланч раньше, чем обычно. Там были только его старшие брат и сестра, Роберт и Этель. Он вошел, прихрамывая, закусив губу и сведя брови от боли.

— Привет! Что стряслось? — спросил Роберт, которого за завтраком не было, и он забыл о «Надежде».

— Я растянул связку, — жалобно сказал Вильям.

— Садись, приятель, дай-ка посмотрю, — сказал Роберт сочувственно.

Вильям смиренно сел на стул.

— Которая?

— Э… эта.

— Однако хромал ты на другую ногу, — холодно сказала Этель.

С растяжением связки было покончено.

Встреча в «Надежде» должна была начаться в три. Родные Вильяма отнеслись с полным безразличием к его жалобам на острую зубную боль, начавшуюся в половине третьего, на острый ревматизм без двадцати пяти три и на приступ печени (Вильям считал, что эта идея ему ниспослана свыше, ведь именно из-за печени отец не ходил на работу) без двадцати три. Без четверти Вильям был в холле, одетый для «Надежды».

— Я уверена, тебе понравится, — сказала миссис Браун, желая его успокоить. — Ты будешь там играть и хорошо проведешь время.

Ответом Вильяма было лишь гордое молчание.

— Эй, Джамбл! — позвал он.

Как бы то ни было, жизнь не такая уж беспросветная, раз у него есть Джамбл.

Пес примчался из коридора, ведущего в кухню, морда была вымазана соусом, полуобглоданную кость он уронил на ковер в холле и с нетерпеливым восторгом смотрел на хозяина.

— Вильям, на встречу ты пойдешь без собаки.

— Почему? — возмущенно спросил Вильям. — Не понимаю почему? Собаки ведь не пьют пиво. У них такое же право присутствовать на этой встрече, как и у меня. Совсем все запрещается, да?

— Но я уверена, что ему не позволят находиться там. Никто не ходит на собрания с собаками.

Миссис Браун крепко держала Джамбла за ошейник, и Вильям нехотя отправился один.

— Надеюсь, тебе там понравится, — крикнула миссис Браун весело.

Общество трезвости в Англии тоже называется «Надежда».

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Удивляюсь, как я еще не умер, — с горечью сказал он, — от всего того, что мне приходится терпеть.

Он шел медленно, совсем удрученный. Около калитки остановился и осторожно окинул взглядом улицу. По ней, с коротким интервалом друг от друга, двигались три фигуры. Это были Генри, Дуглас и Джинджер.

Первым побуждением Вильяма было рвануть назад и дождаться, пока они пройдут. Но что-то в их облике поразило его. У них тоже был удрученный и пристыженный вид. Он дождался первого. Генри робко взглянул на него и хотел было пройти мимо.

— Значит, ты тоже идешь? — спросил Вильям.

Генри от неожиданности разинул рот.

— Она к твоей маме тоже приходила? — ответил он вопросом на вопрос.

Он удивился, когда увидел позади себя Джинджера и Дугласа, а Джинджер удивился, увидев позади себя Дугласа. Дальше они пошли вместе, в унылом молчании. Джинджер поднес руку к горлу.

— Сильно болит, — пожаловался он. — Зачем только меня отправили!

— Я тоже больной — сказал Генри. — Я говорил им.

— И я, — сказал Дуглас.

— И я, — сказал Вильям с хриплым невеселым смехом. — Какие жестокие, заставили совсем больных выйти из дома.

У входа в здание они остановились, и Вильям с тоской устремил взгляд на спортплощадку.

— Нельзя, — уныло сказал Джинджер, — узнают.

Они вошли в дверь.

Внутри сидела группка скучающих смурных детей, которые приходили сюда только потому, что надеялись на угощение.

Миссис де Виэ Картер выплыла к ним вся в оборках, с развевающимся шарфиком, распространяя запах духов.

— Милые дети, — сказала она, — добро пожаловать на нашу встречу. Это, — обратилась она к постоянным членам «Надежды», и те устремили сонливые взоры на «разбойников», — наши новые друзья. Им с нами будет хорошо! Идемте, дорогие детки!

Она усадила их в первом ряду и, встав перед ними, продолжила:

— Ну, милые девочки, милые мальчики, какими вы должны быть на наших встречах?

И в ответ раздалось заунывное:

— Спокойными и вежливыми.

— У меня есть имя, дорогие дети.

— Спокойными и вежливыми, миссис де Виэ Картер.

— Вот именно, дорогие дети. Спокойные и вежливые. Теперь вы, наши новые маленькие друзья, какими я хочу вас видеть?

Молчание.

«Разбойники» сидели испуганные, оцепенелые, словно выставленные на позор и бесчестье.

— Такие вы застенчивые, да? — и она протянула руку.

Вильям сумел увернуться, и лицо Джинджера оказалось плотно прижатым к бриллиантовой броши.

— Я уверена, скоро ваша застенчивость пройдет. Нам так хорошо здесь. Хорошо и весело. Ну, дорогие дети, как у нас тут?

И опять заунывный хор:

— Хорошо и весело, миссис де Виэ Картер.

— Вот так. Теперь вы, милашки в первом ряду, вы мне скажите. Вильям, голубчик, ты начнешь. Как у нас тут?

В эту минуту Вильям был, пожалуй, близок к самоубийству. В глазах Генри он перехватил огонек. Генри это ему припомнит. Вильям кашлянул, но не ответил.

— Тогда ты скажи мне, Генри, мальчик мой.

Генри покраснел, и Вильям приободрился.

— Ах, в следующий раз они уже не будут так стесняться, вы согласны со мной, милые дети?

— Да, миссис де Виэ Картер, — прозвучал равнодушный ответ.

— Ну, начнем с одной из наших песенок. Откройте свои книжки. — Она села к пианино. — Номер пять, «Искристая водичка». Приготовились, дорогие мои. Готовы?

Она взяла вступительные аккорды.

«Разбойники», хотя у них и были книжки, к хору не присоединились. Против самой газированной воды они ничего не имели, но петь не хотели.

После заключительных аккордов миссис де Виэ Картер сказала:

— Теперь, милые дети, мы поиграем в одну из наших игр. Вы начнете сами, хорошо, детки? А я пойду узнаю, почему маленький Тедди Уиллер не пришел. Он не должен пропускать, не правда ли, дорогие? Ну, какую игру мы выберем? На прошлой неделе мы играли в «киску на углу», да? А сейчас давайте в «шелковицу». Нет, не в «пьяницу», дорогой. Это плохая, грубая игра. Ну, я пойду, а вы постарайтесь расшевелить этих четырех застенчивых милашек, чтобы они чувствовали себя здесь как дома, хорошо? Играйте тихо. И прежде, чем я уйду, скажите мне, какими вы должны быть — четыре слова!

— Спокойными и вежливыми, хорошими и веселыми, — раздалось в ответ.

Она отсутствовала с четверть часа. А когда вернулась, игра была в полном разгаре. Но это была не «шелковица». Дети визжали и лупили друг друга. Столы были перевернуты и несколько стульев сломано. Криками, воплями и битьем укротители старались укротить; рыча, отбиваясь и кусаясь, животные не хотели покоряться. Скуки и безразличия не было и в помине. Вильям, с разорванным в клочья галстучком, в порванном пиджаке, с расцарапанным лбом, охрипший от крика, был во главе укротителей.

— А ну, пошли!

— Я вам покажу!

— Гр-р-р-р-р!

— Смелее! Хватайте их, бейте, стегайте!

Рев и завывания животных леденили душу.

Среди всего этого миссис де Виэ Картер всплескивала руками и пыталась утихомирить обе стороны: «спокойные и вежливые», «хорошие и веселые», «детки, дорогие», «Вильям», — но в пылу сражения на эти возгласы никто не обращал внимания.

Потом кто-то (о том, кто именно, сведения в сводках разнились) выскочил на спортплощадку, и там сражение завершилось. Члены клуба «Надежда» нехотя разошлись по домам, с шишками и синяками, но совершенно счастливые.

Миссис Браун с тревогой ожидала возвращения Вильяма.

Увидев его, она ахнула и без сил опустилась на стул.

— Вильям!

— Я не играл, — быстро сказал Вильям, глядя на нее заплывшим глазом, — я не играл в те игры, что ты запретила играть.

— Тогда… в какую же?

— Это была… это была «укротители и коркодилы». Мы играли в «Надежде».

 

«Хобби»

Дядя Джордж приходился Вильяму крестным отцом и ревностно следил за его воспитанием. Вильям был бы рад избавиться от такого внимания. Ежегодные посещения дяди Джорджа превращались для Вильяма в пытку, вынести которую ему помогал философский склад ума и знание того, что рано или поздно этот визит закончится. У дяди Джорджа сложились свои представления о том, каким должен быть ребенок. Вильям был весьма далек от этого идеала, что печалило крестного. Однако он не собирался отказываться от попыток воспитывать Вильяма.

Он хотел бы видеть Вильяма тихим, благонравным, интеллектуально развитым, но судьбе было угодно дать ему в крестники мальчика, который не был ни тихим, ни хорошо воспитанным, ни любителем предаваться умственным занятиям… Вильям был полон жизни.

В этом году визит дяди Джорджа длился так долго, что терпение Вильяма достигло своего предела. У него даже появилось предчувствие, что рано или поздно что-то должно стрястись. Вот уже в течение пяти недель он с неохотой сопровождал дядю Джорджа во время его утренних прогулок, он пытался (большей частью безуспешно) соблюдать абсолютную тишину, когда дядя Джордж спал днем, а по вечерам приходилось слушать воспоминания дяди Джорджа о его молодости. Наступил момент, когда чувство тихой неприязни к дяде Джорджу грозило перейти в нечто более сильное.

— Ну, Вильям, — сказал дядя Джордж за завтраком, — кажется, сегодня будет дождь, так что давай с утра займемся делом, а? Нет ничего лучше работы, не так ли? У тебя ведь не все получается с арифметикой. Давай подтянемся. Мы славно поработаем, а?

Вильям холодно посмотрел на него.

— Зачем же делать то, чем я буду заниматься в школе? — сказал он. — Я не хочу раньше других ребят учить то, что будет в следующем полугодии. По отношению к ним это нечестно.

Дядя Джордж потер руки.

— Ну что ж, это делает тебе честь, мой мальчик, — сказал он. — Но если мы повторим кое-что из пройденного, от этого будет только польза. История, например. Нет ничего лучше истории, так ведь?

Вильям сделал вид, что согласен.

— Так займемся историей, — с воодушевлением сказал дядя Джордж. — Жизнь великих. Весьма впечатляюще. Это куда лучше, чем попусту тратить время на всякие дикие забавы.

Под дикими забавами подразумевались труба, автомобильный гудок и незамысловатый инструмент, который очень натурально воспроизводил вопли двух дерущихся кошек. Все это по требованию дяди Джорджа было конфисковано отцом Вильяма. Дядя Джордж не считал их годными для воспитания. Они также мешали его дневному сну.

Дядя Джордж расположился в библиотеке, настроившись на тихое мирное утро. Вильям уселся рядом. Он тщетно искал способа уклониться от занятий. День выдался хмурый, ливмя лил дождь. К тому же пять прошедших недель сломили Вильяма. Он знал, что от дяди Джорджа не отвертеться. От домашних сочувствия ждать было нечего. Он допекал их в течение года, и они отнюдь не сожалели о том, что дядя Джордж держал его в узде.

Итак, дядя Джордж величественно расположился в кресле около камина.

— Когда я был ребенком, — начал он, откинувшись назад и соединив кончики пальцев, — я любил учиться. Уверен, ты тоже любишь учиться, не так ли? Что тебе больше всего нравится?

— Мне? — сказал Вильям. — Мне нравится играть в краснокожих.

— Да, да, — начиная раздражаться, сказал дядя Джордж. — Но это совсем другое, Вильям. Ты должен стремиться быть послушным.

— Зачем же быть послушным, когда играешь в краснокожих, — решительно возразил Вильям. — На что он годен, послушный краснокожий.

— Ах, но зачем же играть в краснокожих? — сказал дядя Джордж. — Грубая игра. Ну, давай обратимся к истории. Ты должен брать пример с таких личностей как Клайв, Наполеон, Вульф…

Вильям, у которого героические личности, включенные в школьную программу, не вызывали особого интереса, еще более приуныл.

— Какие уроки можем мы извлечь из их жизни, мой мальчик? — продолжал дядя Джордж.

Вильям за спиной дяди Джорджа пытался перекувырнуться на маленьком пространстве между стеной и креслом.

— Разные события и даты и всякое такое, — коротко ответил он. — Как будто это можно запомнить! — добавил он с возмущением.

— Нет-нет, — сказал дядя Джордж, но от камина шло тепло, кресло было уютным, и его рвение воспитывать улетучивалось, — хладнокровно противостоять ударам судьбы, пренебрегать испытаниями, быть терпеливым и тому подобное…

Он вдруг замолк.

Вильяму удалось перекувырнуться, но при этом он нечаянно задел шею дяди Джорджа. Тот, преодолев сон, возобновил нравоучения.

— Вот непоседа! — с неудовольствием пробормотал он. — Ты должен сочетать в себе мягкость Мура и мужество Веллингтона.

До Вильяма наконец дошло, что веки у дяди Джорджа смыкаются, и он буквально замер — вот бы удивились его учителя!

Тишина и тепло библиотеки возымели свое действие. Не прошло и трех минут, как дядя Джордж погрузился в сон.

Вильям расслабился и подкрался, чтобы поближе рассмотреть лицо врага своего. Оно ему очень не понравилось. Надо было непременно что-то сделать. Он огляделся. Ничего подходящего под рукой не было. Только мамина коробка со швейными принадлежностями стояла на стуле около окошка, а на ней груда носков Роберта, старшего брата. По обеим сторонам кресла торчали фалды фрака, дядя Джордж спал. Через несколько минут Вильям в приподнятом настроении удалился. У дяди Джорджа к одной фалде фрака был крепко пришит ярко-голубой носок, а на другой — сиял оранжевый. Роберт предпочитал носки кричащих цветов.

Вильям был вполне счастлив. Дождь перестал, и он провел утро с друзьями. Они охотились в лесу на медведя. И хотя медведей не встретили, утешились тем, что увидели мышь. Насвистывая, Вильям вернулся домой и к своему большому удовлетворению увидел, как в столовую вошел дядя Джордж, очевидно разбуженный звонком к ланчу и явно не подозревающий, что он украшен голубым и оранжевым носками.

— Странно! — воскликнул он, когда Этель, сестра Вильяма, обратила его внимание на голубой носок. — Очень странно!

Вильям благоразумно удалился, бормоча под нос что-то вроде «пойду-ка умоюсь», чем очень удивил свою сестру, и она обеспокоенно спросила, здоров ли он.

— Очень странно! — сказал дядя Джордж, обнаружив и оранжевый носок.

Когда Вильям вернулся, все уже утряслось и дядя Джордж с аппетитом поглощал ростбиф.

— А, Вильям, — сказал он, — мы должны будем завершить урок истории. Ничего нет лучше истории. Ничего нет лучше истории. Она учит нас хладнокровно противостоять ударам судьбы и пренебрегать испытаниями. Потом мы займемся географией…

Вильям тяжело вздохнул.

— …необычайно увлекательный предмет. Реки, горы, города и прочее. Это так развивает. В твоем возрасте утро должно быть посвящено умственной работе, Вильям, а вторая половина дня какому-нибудь тихому занятию… какому-нибудь развивающему хобби.

По выражению лица Вильяма можно было судить, что он не вполне согласен, но он не возражал. Он уже усвоил, что возражать бесполезно и что против красноречия дядя Джорджа существует только одно оружие — молчание.

После ланча дядя Джордж по обыкновению удалился, чтобы вздремнуть. А Вильям пошел к навесу в самом конце сада и продолжил там мастерить клетку для кролика, которую замыслил несколько дней назад. Он надеялся, что если сделает клетку, то Провидение пошлет ему кролика. Весело насвистывая, он вкривь и вкось забивал гвозди.

— Вильям, сейчас не надо этим заниматься.

Он повернулся и с досадой посмотрел на миссис Браун.

— Почему?

— Дядя Джордж отдыхает.

Он бросил на нее возмущенный взгляд и ушел из-под навеса. Кто-то оставил косилку посреди лужайки. В порыве чистейшей добродетели, что с ним случалось нечасто, он решил быть полезным. К тому же ему нравилось подстригать траву.

— Вильям, — из окошка выглянула сестра, — сейчас этим не занимайся. Дядя Джордж отдыхает.

Он нарочно подтянул косилку на середину клумбы и бросил ее там. Становилось невмоготу.

— Чем же мне заниматься? — с горечью спросил он все еще стоявшую у окна Этель.

— Придумай какое-нибудь тихое развивающее хобби, — сказала она насмешливо и ушла.

Настроение у Вильяма было настолько испорчено, что он и вправду задумался о хобби, но те, что приходили на ум, его не интересовали. Собирать марки, засушивать цветы — тьфу!

Он шел по дороге, засунув руки в карманы, насупив брови, и развлекал себя тем, что воображал дядю Джорджа в различных безвыходных ситуациях: заброшенным на необитаемый остров, захваченным пиратами, унесенным орлом. Вдруг в окошке, мимо которого он проходил, что-то привлекло его внимание, и он остановился. Это было чучело птицы под стеклянным колпаком. Вот какое будет у него хобби — делать чучела! Такое тихое хобби. И он сможет им заниматься, не мешая дяде Джорджу спать. И наверное, это просто. В первую очередь надо, конечно, найти мертвое животное. Любое для начало. Кошку или собаку. Больших, например медведей и львов, он станет делать потом. Он потратил почти час в поисках околевшей кошки или собаки. Он искал в водосточных канавах по обе стороны дороги и в садах и даже начал испытывать недовольство тем, что животные в окрестных местах не желали расставаться с жизнью. Наконец он нашел маленькую засохшую лягушку. Она совсем съежилась, но начать можно было и с нее. Он положил лягушку в карман и пошел домой.

С чего же начинают делать чучело? Он что-то слышал о таннине, о том, что им надо их задубить. Но что это такое, где его взять? Тут он вспомнил, как Этель говорила, что в чае есть таннин. Тогда все в порядке. Первое, что необходимо сделать, это налить чаю. Он пошел в гостиную. Там никого не было, но на столе около камина стоял поднос с двумя чашками. Видно, мама и сестра только что пили чай. Он положил лягушку на дно чашки и аккуратно наполнил ее из чайника. Оставив лягушку пропитываться таннином, Вильям вышел в сад.

Несколькими минутами позже в гостиную вошла миссис Браун.

Дядя Джордж, отдохнувший, стоял около камина с чашкой в руке.

— Вижу, вы налили мне чай, — сказал он. — Но какой-то странноватый у него вкус. Наверное, вы стали кипятить молоко. Конечно, так безопаснее. Гораздо безопаснее. Но это привносит странноватый привкус.

Он сделал еще глоток.

— Но… я не наливала вам чаю… — начала миссис Браун.

Тут вошел Вильям. Он сразу же посмотрел на стол.

— Куда делась моя лягушка? — сердито спросил он. — Это мое хобби, я делаю чучела, а кто-то взял мою лягушку. Я оставил ее на столе.

— На столе? — сказала миссис Браун.

— Да. В чашке с чаем. Чтобы она полежала в таннине. Так нужно, чтобы сделать чучело. Я сначала должен подержать ее в таннине. Я…

Дядя Джордж побледнел. В звенящей тишине он опустил ложечку в чашку и исследовал содержимое. Миссис Браун и Вильям, замерев, смотрели на него. Эта минута, казалось, вобрала в себя весь ужас греческой трагедии. Потом дядя Джордж поставил чашку и тихо вышел из комнаты. У него был вид человека, который собирается отбыть домой первым же поездом. Судьба нанесла ему удар, которому он не смог противостоять хладнокровно; подвергла испытанию, которым он был не в силах пренебречь. Судьба поквиталась за Вильяма.

 

Рождество

Вильям проснулся и протер глаза. Сегодня Рождество, день, которого он ждал двенадцать месяцев. Конечно, это радостный день — подарки, индейка, хлопушки, и можно долго не ложиться спать. Но, с другой стороны, наезжает уйма родственников, которые требуют от тебя слишком многого, а у самих какие-то странные вкусы, и часто их подарки способны только испортить настроение.

Тем не менее он внимательно оглядел спальню. На стене, как раз напротив кровати, висела большая, разукрашенная рисунками открытка — «День в делах — счастливый день». Вчера ее здесь не было. Изречение было увито яркими розами, незабудками, жимолостью. Вильям прикинул, от какой из трех его тетушек, приехавших к ним на Рождество, может исходить такой девиз, и решил, что это тетя Люси. Он наморщил лоб — афоризм вызывал у него сомнение.

Книжку «Портреты наших королей и королев» он отложил в сторону, не удостоив внимания. Книжка «Чем может заняться мальчик» показалась более интересной. Гораздо более интересной. Рассмотрев перочинный ножик, карманный компас и пенал (который разделил судьбу «Портретов наших королей и королев»), Вильям обратился к книжке «Чем может заняться мальчик». По мере того как он переворачивал страницы, лицо его оживлялось.

Он проворно спрыгнул с кровати и оделся. Потом занялся подарками, которые сам приготовил для родных. Для отца он купил банку ярких разноцветных конфет, на старшего брата Роберта (девятнадцати лет) он потратил немалую сумму, купив ему книжку «Пираты Кровавой Руки». Он долго раздумывал над тем, что им подарить. Он знал, что отец никогда не притрагивается к конфетам, а Роберт не раз насмехался над пиратскими историями. Поэтому Вильям надеялся, что и конфеты, и книжка в самое ближайшее время вернутся к дарителю. Для своей сестры Этель он купил коробку цветных мелков. Со временем они тоже могут пригодиться. Денежные средства его истощились, но для мамы он все-таки купил маленькую баночку крема для лица, которую выторговал за полцены, потому что она была с трещиной.

Распевая во весь голос «Пробуждайтесь, христиане!», он раскладывал свои подарки у дверей спален, сопровождая это еще и пронзительным «Счастливого Рождества!» В ответ приглушенно доносились оханья и недовольное ворчанье. Он спустился вниз в холл, продолжая пение. Оказалось, что поднялся он значительно раньше, чем думал, — часы показывали всего лишь пять. Он все равно включил полный свет и обнаружил, что в холле не один. Его четырехлетний двоюродный брат Джимми сидел на нижней ступеньке в полнейшем унынии, держа в руках пустую жестянку.

Мать Джимми заболела гриппом, и его с младшей сестренкой Барбарой отправили на Рождество к родственникам, где дети, к их радости, были свободны от родительской опеки.

— Они выползли, — жалобно сказал Джимми. — Я соблал их вчела для подалков, а они выползли. Я хотел нащупать их в темноте и не смог.

— Кого?

— Улиток. Огломных-огломных, с огломными-огломными лаковинами. Я положил их в жестянку, а они выползли. Что я тепель буду далить?

Он снова впал в уныние.

Вильям окинул взглядом холл.

— Они расползлись во все стороны! — сказал он строго. — Они расползлись во все стороны. Посмотри на наш холл! Посмотри на нашу одежду! Они расползлись во все стороны!

Бесчисленные слизистые радужные следы виднелись на шляпах, на пальто, на зонтиках, на обоях.

— Ух ты! — не унимался Вильям, у которого была склонность на разные лады повторять фразы. — Они расползлись во все стороны.

Джимми был явно доволен.

— О! Смотли! — закричал он. — О, здолово!

Вильям опять посмотрел на следы, и лицо его просветлело. Он мысленно перенесся в свою спальню, к словам на стене — «День в делах — счастливый день».

— Давай это смоем! — сказал он. — Отчистим до того, как все встанут. Мы займемся делом. А когда закончим, ты мне скажешь, чувствуешь ли ты себя счастливым. Может, то, что там написано, и правда. Только мне не нравятся все эти наляпанные цветочки.

В кухне они взяли ведра с водой и щетки.

Долгое время трудились молча. Воды израсходовали много и отчистили все следы. С одежды, которая находилась на вешалке, капало на уже залитый пол. Обои промокли. Отчищать больше было нечего.

Тут Джимми пришла отличная идея — опускать щетку в ведро и брызгать на Вильяма водой. Это было почти так же здорово, как шлангом. У каждого свой боезапас — вода в ведре. У каждого — по большой щетке. Несколько минут они предавались безудержному веселью. Но потом Вильям услышал движение наверху и поспешно решил прекратить сражение.

— Идем на черную лестницу, — скомандовал он.

Оставляя за собой водный след, они забрались на самый верх.

Холл залит водой, сами они насквозь промокли, так что отпираться не имело смысла.

Вильям был спокоен и хладнокровен, когда предстал перед оторопевшей миссис Браун.

— Мы постарались все привести в порядок, — сказал он. — Мы увидели следы от улиток, и мы постарались все привести в порядок. Мы хотели помочь. Ты вчера вечером сказала, помнишь, когда разговаривала со мной? Ты сказала помогать. Вот я и решил помогать и все привести в порядок. А когда как следует моешь водой, то и сам становишься мокрым. Ты сказала — постарайся сделать Рождественский день радостным для других, и тогда сам будешь счастлив. Ну, не знаю, счастлив ли я, — с горечью заметил он, — но я вовсю работал с самого раннего утра. Я работал, — патетически продолжал он. Перед его взором опять всплыла надпись на стене. — Я был занят делом, но это не сделало меня счастливым. По крайней мере, теперь, — добавил он, вспомнив, какой восторг охватил их во время водного сражения. Надо будет обязательно когда-нибудь еще так поиграть. Ведра с водой и щетки. Как же он раньше до такого не додумался!

Миссис Браун смотрела на его промокшую одежду.

— Ты так промок, только смывая следы улиток? — спросила она.

Вильям кашлянул, прочищая горло.

— Ну, — сказал он, стараясь отвратить наказание, — в основном. Я думаю, в основном.

— Если бы не Рождество… — сказала миссис Браун, нахмурившись.

Настроение у Вильяма поднялось. Как хорошо, что сегодня Рождество!

Было решено скрыть следы преступления от отца. Опасались, и не без оснований, что отцовский гнев может возобладать над его почитанием святости праздника.

Получасом позже Вильям, насухо вытертый, заново одетый, причесанный и пригожий, спустился по звуку гонга в холл, где уже не было ни пальто, ни шляп, а пол сверкал чистотой…

Отец был внизу. И явно не в рождественском настроении.

— Доброе утро, Вильям, — сказал он, — счастливого Рождества, и я хочу тебя попросить, чтобы сегодня, когда дом наводнен родственниками, ты постарался бы не слишком испортить им настроение. И почему это, дья… черт возьми, решили вымыть пол в холле перед самым завтраком, одному Богу известно!

Вильям тихонько кашлянул — весь почтение и сама невинность. Отец посмотрел на него с подозрением. Что-то в облике Вильяма его насторожило.

Вильям вошел в столовую. Барбара, сестра Джимми, вся в кудряшках и белых оборочках, уже ела овсянку.

— Добьее утьо, — вежливо сказала она, — ты слысал, как я тистила зубы?

Он не удостоил ее ответом.

Он сидел и ел молча. Потом и все остальные спустились к завтраку. Тети Джейн, Евангелина и Люси поедали овсянку с благочестиво-радостным видом, даже с торжественностью, приличествующей, по их мнению, Рождественскому утру.

Потом пришел Джимми, сияющий, с жестянкой в руках.

— Наблал подалков, — гордо сказал он. — Наблал подалков. Много.

Он положил на тарелку Барбаре червяка, которого Барбара немедленно бросила ему в лицо. Джимми с укоризной посмотрел на нее и проследовал к тете Евангелине. Ей он презентовал сороконожку — живую сороконожку, которая весело побежала вниз по скатерти прямо на колени к тете Евангелине, прежде чем кто-либо успел этому помешать. С пронзительным криком, от которого мистер Браун, закрыв руками уши, выбежал в библиотеку, тетя Евангелина вскочила на стул и застыла там, подняв юбки до колен.

— Ах! Помогите! — кричала она. — Противный мальчишка! Поймайте ее! Убейте ее!

Джимми смотрел на нее с изумлением…

Через некоторое время порядок был восстановлен, сороконожка убита, а остальные подарки, которые собрал Джимми, выброшены в окно. Вильям через стол смотрел на Джимми с уважением. Он хоть и маленький еще, но стоил того, чтобы водить с ним дружбу. Джимми как не в чем ни бывало ел овсянку.

Тетю Евангелину вынесло из комнаты, как только свершилось убиение сороконожки и стал свободен путь. Она отказывалась вернуться и вела переговоры с черной лестницы.

— Когда этот ужасный ребенок уйдет, тогда я спущусь. На нем могут оказаться насекомые. О, кто-то налил воды на лестнице. Все ступеньки сырые!

— Ах-ах-ах! — тихо сокрушалась тетя Джейн.

Джимми оторвался от своей овсянки.

— Откуда мне было знать, что она не любит нусекомых? — сказал он обиженно. — Я их люблю.

Отчаяние миссис Браун умерялось только тем обстоятельством, что на этот раз не Вильям был виновником происшедшего. Для Вильяма такое ощущение тоже отличалось новизной.

…После завтрака воцарился мир. Мистер Браун пошел прогуляться с Робертом. Тетушки расселись возле камина в гостиной, разговаривали и вышивали тамбуром. Это их непременное занятие. Бее тетушки вышивают тамбуром.

Они несколько раз уточняли, во сколько начнется служба в церкви.

— Не волнуйтесь, — говорила им миссис Браун. — Служба начинается в половине одиннадцатого, и если вы отправитесь, когда часы в библиотеке пробьют десять раз, у вас будет уйма времени.

Мир… спокойствие… тишина. Миссис Браун и Этель в кухне наблюдают за приготовлением рождественских блюд, тетушки в гостиной обсуждают за вышиванием, как ужасно сейчас воспитывают детей. Этим тоже непременно занимаются все тетушки.

Время шло безмятежно и счастливо. Но тут в гостиную вошла миссис Браун.

— Вы же собирались пойти в церковь, — сказала она.

— Разумеется. Но часы еще не били.

— Так уже одиннадцать.

Всеобщий переполох.

— Ведь часы не били!

Негодуя, они идут в библиотеку. Там царят покой и тишина. На полу сидят Вильям и Джимми и, сосредоточенно наморщив лбы, изучают книжку «Чем может заняться мальчик». Вокруг них — детали выпотрошенных часов.

— Вильям! Скверный мальчишка!

Он посмотрел на всех исподлобья.

— Их неправильно собрали, — сказал он, — они с самого начала были неправильно собраны. Мы их ремонтируем. Их давно уже надо было отремонтировать. Я даже не представляю, как они ходили. Хорошо еще, что мы это обнаружили. Они неправильно собраны. Их очень трудно собрать как следует, и мы не можем нормально работать, когда все вы загораживаете свет. Мы очень заняты, мы работаем, мы хотим отремонтировать эти старые часы для вас для всех.

— Вильям умный, — восхищенно сказал Джимми. — Он чинит часы. Умный!

— Вильям! — простонала миссис Браун. — Ты привел их в негодность. Что скажет папа?

— Но ведь зубчатое колесо было неисправно, — упорствовал Вильям. — Видишь? И это храповое колесико на собачке установлено неправильно, не так, как говорится в книге. Похоже, что человек, который делал эти часы, плохо разбирался во всем. Похоже…

— Молчи, Вильям!

— Мы молчали, пока вы не плишли, — строго сказал Джимми. — Вы нам мешаете.

— Оставь все, как есть, Вильям, — сказала миссис Браун.

— Ты не понимаешь, — продолжал Вильям с упрямством фанатика. — Зубчатое колесо и храповик надо поставить на ось по-другому. Смотри, это зубчатое колесо. Оно должно стоять совсем по-другому. Оно поставлено неправильно. И мы хотели исправить. И мы хотели сделать это для вас, — в его голосе послышались нотки горечи. — Хотели помочь и… доставить другим радость. Когда часы идут правильно, это приносит людям радость. Но если ты хочешь, чтобы часы были собраны неправильно, то я ухожу.

Он поднял свою книжку и с гордым видом удалился, сопровождаемый преданным Джимми.

— Вильям! — страдальчески произнесла тетя Люси, когда он проходил мимо. — Я не стану упрекать тебя и надеюсь, ты не будешь всю свою жизнь помнить, как полностью испортил мне этот Рождественский день.

Вильям одарил ее взглядом, от которого, казалось, земля могла бы разверзнуться под нею, и коротко заверил, что не будет.

— Ах-ах-ах! — огорченно прошептала тетя Джейн.

Во время обеда взрослые, по своему обыкновению, вели пустые разговоры о такой ерунде, как погода и политика. Тетя Люси все еще чувствовала себя обиженной и удрученной.

— Конечно, я могу пойти и на вечернюю службу, — говорила она, — но это не то же самое. Утренняя служба совсем иная. Да, пожалуйста, дорогая… и начинки. Да, еще немного индейки. И на вечерней может не быть проповеди викария. А она так много значит. И соуса на картошку, пожалуйста. Это, пожалуй, первое Рождество, когда я пропустила утреннюю службу. Весь день испорчен.

Она устремила на Вильяма взгляд, полный укора. Вильям обладал способностью отразить любой взгляд, но сейчас он был слишком занят, чтобы предаваться каким-то незначительным баталиям. Он был чрезвычайно занят. Его интересовал исключительно рождественский обед, который бывает только раз в году.

— Вильям, — послышался голосок Барбары, — я умею пвавать. А ты?

Он промолчал.

— Ответь своей кузине, Вильям, — сказала миссис Браун.

Он проглотил, потом заговорил жалобно-возмущенно:

— Ты же всегда мне запрещаешь разговаривать с набитым ртом.

— Ты можешь прожевать, а потом ответить.

— Не могу. Потому что я хочу снова взять еду в рот, — твердо сказал Вильям.

— Ах, ах! — произнесла тетя Джейн.

Это был ее обычный вклад в любую беседу.

Он холодно посмотрел в глаза всем трем ужаснувшимся тетушкам и спокойно продолжал есть.

Миссис Браун поспешила сменить тему. Сочетать обязанности матери и гостеприимной хозяйки временами не так-то просто.

После рождественского обеда наступило время отдыха. Все три тетушки уединились. Тетя Люси нашла в библиотеке книгу с проповедями и удалилась с нею в свою спальню.

— Надеюсь, это меня утешит немного, — сказала она, опять с печальным укором взглянув на Вильяма.

Вильям определенно начинал ее недолюбливать.

— Мэм, — часом позже сказала кухарка, — куда-то подевалась мясорубка.

— Мясорубка? — переспросила миссис Браун, прикладывая руку ко лбу.

— Сгинула, мэм. Как же теперь готовить ужин, мэм? Вы велели приготовить все днем, чтобы вечером можно было пойти в церковь. А без мясорубки мне не обойтись.

— Сейчас приду посмотрю.

Они обыскали всю кухню. Потом миссис Браун осенило, и она направилась в комнату младшего сына. Она уже одиннадцать лет была матерью Вильяма и за это время многому научилась.

Он сидел на полу. Около него лежала раскрытая книга «Чем можно заняться мальчику». Вокруг него валялись детали от мясорубки. Лицо его было напряженным и сосредоточенным. Когда вошла миссис Браун, он посмотрел на нее и сказал сокрушенно:

— Странная какая-то мясорубка. Не хватает частей. Она неправильно сделана…

— Знаешь ли ты, — медленно произнесла миссис Браун, — что мы уже полчаса как ищем эту мясорубку?

— Нет, — сказал он, нимало не обеспокоясь, — я не знаю. Я сказал бы тебе, что я ее ремонтирую, если бы ты сказала, что вы ищете ее. Она неисправная, — огорченно продолжал он. — Я ничего не могу из нее сделать. Смотри! В моей книжке рассказывается, «как сделать игрушечный железнодорожный семафор с помощью деталей от мясорубки». Слушай! Тут говорится: «Одолжите у вашей мамы мясорубку…»

— Ты ее одолжил? — спросила миссис Браун.

— Да. Ну, она у меня есть, так?

— Кто тебе ее одолжил?

— Никто мне не одолжил. Я одолжил ее. Я думал, тебе будет интересно увидеть семафор, сделанный из мясорубки.

Всем своим тоном он, казалось, выражал недоумение — как люди могут быть такими непонятливыми.

— А твоя мясорубка плохая. Детали неправильной формы. Я хотел подправить их молотком.

У миссис Браун не было сил продолжать эту дискуссию дальше.

— Отнеси все это на кухню, — сказала она.

На лестнице Вильям наткнулся на тетю Люси с томом проповедей.

— Конечно, читать — это не то, что слушать, Вильям, дорогой. Не то впечатление. Слово написанное не так проникает в сердце, как слово произнесенное, но я не хочу, чтобы ты расстраивался из-за случившегося.

Вильям прошел мимо, будто не слыша ее.

После чая тетя Джейн настояла на том, чтобы немного развлечься.

— Я обожаю, когда дети декламируют, — сказала она. — Я уверена, все они знают какие-нибудь стишки.

Барбара немного застенчиво, но с желанием встала и прочла:

Она села, разрумянившаяся, под восторженные аплодисменты.

Потом из угла вытянули упирающегося Джимми. Он встал с видом мученика, закрыл глаза и…

— выпалил он на одном дыхании и сел, отдуваясь. Его наградили более умеренными аплодисментами.

— Теперь Вильям!

— Я ничего не знаю, — сказал он.

— О, ты знаешь, — сказала миссис Браун. — Расскажи то, которое выучил в школе. Встань, дорогой, и говори отчетливо.

Вильям медленно поднялся.

— начал он, но тут же остановился, кашлянул, прочищая горло, и начал опять.

— Ну, продолжай! — раздраженно произнес его брат.

— Как я могу продолжать, если ты что-то мне говоришь, — строго сказал Вильям. — Как я могу продолжать, если ты будешь все время говорить мне продолжай?

— Шхуха Несперес по зимнему морю скользила… и я не смогу продолжать, если Этель будет хихикать. В этом стихотворении нет ничего смешного, и, если она будет хихикать, я не буду больше читать.

— Этель, дорогая! — укоризненно прошептала миссис Браун.

Этель развернула свой стул на сто восемьдесят градусов. Вильям подозрительно уставился ей в спину.

— Ну, Вильям, дорогой, — обратилась к нему миссис Браун, — начни снова, никто не будет тебя прерывать.

Он опять предварительно откашлялся.

И опять замолчал, медленно и тщательно расправил свой воротничок и убрал со лба прядь волос.

«Шкипер взял…» — тихо и благожелательно подсказала тетя Джейн.

Вильям повернулся к ней.

— Я собирался это сказать, а мне не дали, — возмутился он. — Я вспоминал. Это длинное стихотворение, и приходится иногда останавливаться и вспоминать. Я… я лучше покажу вам фокус, — вдруг выпалил он, отчаявшись преуспеть в декламации. — Я прочитал о нем в книжке. Я пойду и подготовлюсь.

Он вышел из комнаты. Мистер Браун вынул носовой платок и вытер им лоб.

— Можно узнать, — сказал он, — сколько еще будет все это длиться?

Тут возвратился Вильям с раздутыми карманами. В руке у него тоже был большой носовой платок.

— Это платок, — провозгласил он. — Если кто хочет убедиться, можете его потрогать. Теперь мне нужен шиллинг. — Он выжидательно всех оглядел, но никто не пошевелился. — Сойдет и пенни, — сказал он с легким презрением.

Роберт кинул ему монету.

— Значит так, я кладу пенни в платок. Вы видите, как я это делаю, да? Если кто хочет подойти и убедиться, что пенни в платке — пожалуйста. Так. — Он повернулся ко всем спиной и что-то вынул из кармана. После нескольких телодвижений он повернулся опять лицом к присутствующим, зажав платок в руке. — Теперь посмотрите внимательно, — он подошел к ним ближе, — и вы увидите, что шил… то есть пенни, — он опять с презрением глянул на Роберта, — превратился в яйцо. В настоящее яйцо. Если кто думает, что оно не настоящее…

Но яйцо было настоящим. Оно подтвердило заявление Вильяма звучным «крэ-э-к» и вытекло частично на ковер, а частично на черную шелковую юбку тети Евангелины. Посыпался град упреков.

— Сначала какое-то жуткое насекомое, — чуть не плакала тетя Евангелина, — а теперь эта мазня… Хорошо, что я здесь не живу. Одного дня в год вполне достаточно… Мои нервы!..

— Ах-ах-ах! — вздыхала тетя Джейн.

— Додумался, взять для этого сырое яйцо, — вставила Этель.

Вильям даже побледнел от возмущения.

— Я же сделал все, как сказано в книжке. Смотри. Здесь говорится: «Возьмите яйцо, спрячьте его в карман». Я взял яйцо и спрятал в карман. Получается, — с горечью произнес он, — получается, эту книжку надо назвать не «Чем может заняться мальчик», а «Чем нельзя заниматься мальчику».

Мистер Браун медленно поднялся с кресла.

— Тут ты, пожалуй, прав, сын мой. Благодарю, — сказал он с подчеркнутой вежливостью, забирая у Вильяма книжку и направляясь к небольшому встроенному в стену книжному шкафу. Там покоились духовое ружье, горн, рогатка и губная гармошка. Когда отец открыл шкаф, чтобы положить туда и книжку, мимолетное видение конфискованных сокровищ добавило горечи в душу Вильяма.

— Даже в Рождество!

Он еще не отошел от молчаливого возмущения, как из церкви вернулась тетя Люси.

— Викарий не читал проповедь, — сообщила она. — По общему мнению, утренняя служба была замечательной. Как я уже говорила, я не хочу, чтобы Вильям укорял себя, но очевидно, что он лишил меня сегодня большой радости.

— Вильям холоший! — сонно пробормотал Джимми из своего угла.

Когда Вильям раздевался перед тем, как улечься спать, взгляд его упал на разукрашенный цветами девиз: «День в делах — счастливый день».

— Все это вранье, — сказал он возмущенно. — Вранье все это.

 

Затемнение

Вильям мечтал о каске. У всех «разбойников», у всех других знакомых ребят были каски, а у Вильяма нет, и не было денег, чтобы ее купить. Плохонькую можно было купить всего за шесть пенсов в Хэдли, но Вильяму не нужна была плохонькая, да и шести пенсов у него не было. Та, о которой он мечтал, стоила шиллинг и шесть пенсов. Но легче достать Луну, чем такую сумму, говорил он сам себе и с горечью добавлял: «Ишь, размечтался!» Его на месяц лишили карманных денег, чтобы хоть как-то возместить ущерб за тарелки, разбитые им во время жонглерских тренировок. «А как же научиться? — протестовал он, когда ему вынесли такой приговор. — Вы что ж, думаете, жонглеры не тренируются? Думаете, они с самого рождения умеют жонглировать? Конечно, они били и тарелки, и другую посуду, когда тренировались. Неужели не понятно?.. Скажите, как же я смогу стать жонглером, чтобы, когда вырасту, зарабатывать на жизнь, если вы не позволяете мне тренироваться? Вы что, не хотите, чтобы я сам зарабатывал на жизнь, когда вырасту? Вам это дорого встанет, содержать меня, и все потому, что вы не позволили мне тренироваться, чтобы зарабатывать деньги жонглированием…»

Услышав, что отец поворачивает ключ в двери, он почел за лучшее прервать свою аргументацию, вышел в сад, уселся на перевернутую тачку и стал бросать камешки в соседскую кошку, которая недвижно сидела на заборе и смотрела на Вильяма со злобным презрением…

— Во время воздушного налета меня без каски могут в любую минуту убить, — негодуя говорил он кошке, бросая камешки, которые пролетали в футе от нее, — а им на это наплевать!

Вдоволь насладившись жалостью к себе, он принялся обдумывать всевозможные пути и способы. На отца рассчитывать нечего. Отец, по его мнению, самый скаредный человек на свете, ворчащий по поводу счетов за школу, за одежду и цепляющийся за любую возможность лишить Вильяма карманных денег. Мама не такая прижимистая, но она только что лишилась половины тарелок из столового сервиза, и теперь к ней было не подступиться. Этель? Этель в своей сногсшибательной форме Добровольческого подразделения, которая шла вразрез со всеми требованиями к военной одежде — пилотка утопала в кудряшках, высоченные, не по уставу, каблуки, — каждый день спешила на службу в госпиталь и жила в мире реальных и ожидаемых потерь. Поначалу Вильям заработал несколько пенсов, позволив ей тренироваться на нем с медицинскими шинами, жгутами и бандажами, но эта стадия закончилась, и теперь Этель обучалась более трудным вещам, так что Вильям стал ей уже не помощник. Вдобавок Вильям был у Этель сейчас в немилости из-за того, что взял у нее на время тканый жгут, чтобы приспособить его под индейское головное оперение, и потерял в лесу.

Роберт? То, чем занимался Роберт, всегда интересовало Вильяма, однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что с каской тут ничего не выйдет. Роберт еще не достиг призывного возраста, но во время каникул дежурил в местном Центре противовоздушной обороны. В каске, противогазе он выглядел великолепно и восемь часов дежурства проводил за чтением триллеров или играя в разные игры с другими дежурными.

На этой службе отечеству он прекрасно освоил технику игры в шашки, а также научился нескольким новым пасьянсам. Конечно же, Вильям не раз покушался на каску брата, но Роберт, застав однажды Вильяма в момент, когда тот примеривал ее, пожаловался мистеру Брауну, и теперь Вильяму запретили к ней даже прикасаться.

— Уж и поносить нельзя, попрактиковаться, — с возмущением жаловался он лавровому кусту (кошка, у которой его метание мимо цели вызывало отвращение, уже исчезла). — Нельзя даже попрактиковаться. А что будет, хотелось бы знать, если я останусь один под бомбежкой, а я даже ни разу не надевал ее… Вот будет история… и это он будет виноват…

Конечно, Роберт не все свое время проводил в центре противовоздушной обороны. Он вел обычную жизнь, когда был свободен от дежурства, и Вильям, больше для того, чтобы чем-то заняться, а не потому, что надеялся на какой-либо прок, начал изучать эту обычную жизнь Роберта. Дружба его с Филиппой Помрой длилась дольше, чем с другими девушками. Поначалу отношения не очень-то складывались, но потом благополучно продлились все лето, с постоянными встречами на теннисном корте, пикниками и другими идиллическими развлечениями, которые способны истощить даже самую крепкую привязанность. Вильям удивился, когда узнал, что, несмотря на каску и противогаз, Роберт был постепенно оттеснен с позиций лучшего друга Филиппы. Его соперником, как выяснилось, стал молодой человек по имени Клод Брейдинг, родители которого недавно сняли дом в Марли.

Они слыли весьма состоятельными, и Клод, крупный, но несколько рыхловатый, желал производить впечатление человека светского. Для Филиппы это был, несомненно, «свежий кавалер». Роберт ей нравился, но в нем не было ничего от светскости. Он был застенчив, неуклюж и невероятно простодушен. Он все больше молчал. Его молчаливое обожание с некоторых пор стало действовать ей на нервы. Клод, правда, ничего не делал для блага отечества, разве что давал садовнику указания (которые садовник благоразумно игнорировал), как выращивать овощи, и нехотя соглашался съедать на завтрак два ломтика бекона вместо четырех. А у Роберта были, по крайней мере, каска и противогаз, и он с нетерпением ждал, когда наступит его черед быть призванным. Но Клод был не лишен обаяния, умел себя вести, говорил, слегка растягивая слова. Он как бы невзначай давал понять, что знаком с важными персонами, что принадлежит к несколько иному кругу, чем тот, в котором оказался теперь. До переезда в деревню у Филиппы было много таких знакомых. Тогда она думала, что устала от них, но, встретившись с Клодом, уже не была в этом уверена…

Неделю назад Вильям доставил Филиппе записку от Роберта, где сообщалось, что он не сможет прийти на чай, так как у него изменилось время дежурства. В гостиной Филиппы Вильям увидел Клода Брейдинга и невнятно поздоровался с ним, оптимистично сочтя свое бурчанье верхом вежливости.

— Как жаль, что твой брат не может прийти, — сказал Клод, через голову Вильяма подмигивая Филиппе.

— Да, — сказал Вильям, — он тоже сожалеет.

— Значит, все мы сожалеем, — сказал Клод. — Уверен, мисс Помрой тоже, — он подмигнул Филиппе опять.

— Да, — согласился Вильям.

Он сел на стул между ними. Близилось время чаепития, а в чужих домах к чаю подают куда более вкусные вещи, чем дома. Он лучезарно поглядывал то на одного, то на другого, готовый принять участие в светской беседе.

— Должно быть, твои друзья по тебе соскучились, — сказал Клод.

— Наверное, — любезно ответил Вильям.

Наступила непродолжительная пауза, затем Клод сказал:

— Ты представить не можешь, как мы рады, что ты с нами, но мне кажется, не стоит лишать твоих друзей удовольствия быть с тобой.

Вильям далек был от подобного рода тонкостей и коварства, он принимал все сказанное за чистую монету и был польщен.

— О нет, все в порядке, — сказал он. — Я могу быть с вами, сколько захотите. Я могу уйти… после чая.

— Мы бесконечно рады! — сказал Клод.

Вильям проникся к нему теплыми чувствами. Не часто приглашали его к чаепитию столь радушно. Вильяму захотелось проявить к Клоду такое же внимание, какое тот проявлял к нему.

— Когда вы собираетесь в армию? — спросил он, продолжая вежливую беседу.

Клод опешил на мгновение, а потом непринужденным тоном ответил:

— Скоро, очень скоро.

— В каких войсках вы будете? — продолжал расспрашивать Вильям своего нового друга.

Клод заметил, что Филиппа смотрит на него как бы тоже ожидая ответа на этот вопрос.

— Ну, я подумывал о службе в Королевских воздушных силах, — сказал он.

— А почему вы еще не в армии? — спросил Вильям, движимый исключительно желанием ответить Клоду вниманием на внимание.

— Видишь ли, — сказал Клод, — сейчас туда записываются в таком количестве, что придется долго ждать отправки во Францию, а мне, как патриоту, хочется побыстрее попасть на фронт…

Вильям не сводил с него наивно-восхищенных глаз, но во взгляде Филиппы Клод уловил что-то такое, что ему не совсем понравилось. Он мгновенно перешел к серии эпизодов, свидетельствующих о его бесстрашии и отваге. Казалось, не было ни одного его друга по школе или колледжу, которого бы он не спас от смерти с риском для собственной жизни. Он совершил столько поступков, требовавших находчивости, ловкости, мужества, что трудно было представить, как он умудрялся еще и учиться одновременно с беспрерывными героическими свершениями… На Филиппу эти истории произвели впечатление. Недоверие, мелькнувшее в ее взгляде, сменилось восхищением. Вильям смотрел на него во все глаза, потрясенный. Вот перед ним герой по призванию, отважный борец со злом, благородный защитник слабых, всегда готовый прийти на помощь попавшим в беду. Не отрываясь от чая со сладостями, он жадно впитывал каждую подробность из рассказов Клода: «шестеро против меня одного…», «удалось повалить его на землю…», «схватил эту тварь за рога…» Наконец Клод и сам устал от своего репертуара, а Вильям был ненасытен и просил рассказать еще. Потом Клод, чтобы развлечь Филиппу, принялся очень забавно разыгрывать Вильяма. Спрашивал, как это ему удается быть таким чистым и аккуратным, удивлялся тому, как мало он ест, повторял снова и снова, какое это удовольствие познакомиться с ним. Вильям продолжал воспринимать все это с полной доверчивостью. Он просто наслаждался атмосферой доброты и гостеприимства. Он много ел, много говорил, а собравшись уходить, очень обрадовался, когда Клод сказал: «Ну, заходи как-нибудь еще и приведи с собой друга».

Вот в какой ситуации находился Роберт. В соперничестве за Филиппу он проигрывал. Он не мог состязаться с Клодом в светскости и в рассказах о доблести. Хоть он и дежурил в центре, о своей доблести он мог поведать разве что живописуя игру в дротики, или напряженные моменты шашечных сражений, или овладение техникой раскладывания трудных пасьянсов. Более того, грубые выпады Роберта в адрес соперника лишь раздражали Филиппу, в то время как насмешливые замечания Клода в адрес «нашего достойного юного героя из Центра противовоздушной обороны» выставляли Роберта перед Филиппой в несколько смешном виде, и, разумеется, сделать это было нетрудно.

Вильям, рассмотрев ситуацию со всех сторон, пришел к выводу, что брату здесь не очень-то поможешь. Он чувствовал превосходство Клода, потому что Роберт никогда не совершал таких смелых поступков, как Клод. Вильям предпринял слабую попытку исправить ситуацию, предложив сочинить несколько героических поступков для Роберта, но наткнулся на столь свирепый отпор что решил отстраниться от всего этого дела.

— Хорошо, — сказал он сдержанно, — если не хочешь, чтобы я помог тебе, я не буду.

— Да уж, конечно, не хочу, — сказал Роберт. — Меньше всего на свете я бы этого хотел. Помог! Я пока еще не слышал, чтобы ты хоть кому-то помог.

— Хорошо, — сказал Вильям сдержанно. — Я только хотел придумать несколько историй, где ты тоже спасаешь людей и побеждаешь диких животных и всякое такое. Бьюсь об заклад, я мог бы так же хорошо все рассказать, как он. Бьюсь об заклад, она была бы о тебе более высокого мнения. Понятно же, что она не может быть о тебе высокого мнения, раз ты никого не спасаешь. А он спас кучу народа. Ведь когда ему было всего пять лет, он вбежал в горящий дом, куда пожарный побоялся войти, чтобы спасти своих гусениц, а в прошлом году он…

— Заткнись, — сказал Роберт сквозь зубы.

— Хорошо. Но повторяю, все чего я хочу, — это помочь тебе. А если ты захочешь подарить мне каску за то, что я тебе помогу, я не возражаю. В магазине продается очень хорошая, она стоит шиллинг и шесть пенсов, а есть еще другая, которая стоит шиллинг, есть и за шесть пенсов. Смотри, за шиллинг я расскажу ей, что ты спас пять человек от льва, и за шестипенсовик расскажу, что ты спас двух утопающих.

Роберт, сердито нахмурившись поверх газеты (которую он держал вверх ногами), тяжело вздохнул, но не сказал ни слова.

Вильям тоже помолчал.

— Ну, Роберт, смотри, — сказал он наконец с подкупающей рассудительностью. — Я не хочу брать с тебя дорого. Пенни тоже сгодится. Смотри, за пенни я расскажу ей, что ты спустился в пропасть и спас собаку, которая застряла среди камней, гоняясь за кроликами (он-то спас много собак). Или что ты вскарабкался на трубу, чтобы спасти трубочиста, который застрял там. Или как ты сразился со стадом диких животных, которые напали на несчастного старика. Я не хочу быть жадным. Любую историю я расскажу ей за пенни. Я расскажу ей, — на него вдруг нашло вдохновение, — семь историй за шестипенсовик. Так что одну тебе дарю. И еще я сочиню особенно интересную, о том, как прорвало плотину или что-то в этом роде…

Роберт смял газету и, взбешенный, решительно встал.

— Если ты только посмеешь упомянуть при ней мое имя, паршивец, — сказал он, — я сверну твою немытую шею.

С этим он и удалился, оставив Вильяма в полнейшем негодовании.

— Наглость какая! — пробурчал тот, проведя рукой по своей оклеветанной шее. — Я мыл ее вчера и позавчера! Я не мыл ее только сегодня утром, потому что поздно встал. К тому же она остается чистой много дней после мытья. Я проверял. Бьюсь об заклад, она такая же чистая, как у него. А я теперь не стану ему помогать, пока он меня не попросит.

Придя к такому решению, он направил свою энергию на занятия, которые стали возможны только с началом войны. Пожалуй что, «разбойникам» война принесла и кое-какие преимущества. Внимания взрослых к детям поубавилось, действие многих правил приостановилось, дисциплина ослабла.

— Заботьтесь о себе сами, — говорили родители, у которых появились различные новые обязанности. — Сейчас нет времени возиться с вами.

Вот так «разбойники» открыли для себя преимущества затемнения. Конечно, им не полагалось во время затемнения находиться на улице, но родители каждого думали, что их сын в безопасности в доме родителей другого, так что друзья беспрепятственно шастали по погруженной во тьму округе, захваченные новизной ощущений. Они выслеживали друг друга; они выскакивали из-за деревьев, пугая прохожих; толкали друг друга в кювет; по нескольку раз за вечер они чуть не попадали под машины, что едва не становилось причиной сердечного приступа у водителей.

Спустя примерно неделю после разговора с Робертом друзья болтались на дороге и чувствовали, что запас идей у них иссяк.

Они толкались, гонялись друг за другом по полю, теряли друг друга в кромешной тьме и находили, попытались испугать почтальона, но взамен получили по затрещине и наконец принялись весьма искусно подражать сигналу воздушной тревоги, после чего из нескольких домов раздались угрозы, что утром обо всем станет известно их отцам.

Вдруг Джинджер сказал:

— Кто-то идет. Давайте спрячемся.

Они прокрались вдоль кустарниковой изгороди и увидели едва различимого в темноте человека, быстро идущего по дороге.

— Пошли за ним, посмотрим, куда он идет, — прошептал Генри.

— Давайте, — сказал Вильям, и они гуськом пошли за этим человеком.

Клод Брейдинг шел, не чуя под собой ног, пугаясь всякой тени. Несмотря на свои бесконечные россказни, он был невероятным трусом. Он боялся безлюдных сельских дорог даже средь бела дня. А тут еще и затемнение! Он засиделся за чаем у Филиппы, и теперь надо было пройти две мили до дому. Обычно со свидания его привозил шофер на родительской машине, но в этот вечер в последний момент выяснилось, что шофер должен встретить отца на станции. Клод пришел к Филиппе днем, он и представить не мог, что затемнение бывает таким кромешным…

К тому же беседа гостей в доме у Филиппы весьма его растревожила. Она крутилась вокруг историй о нападениях, грабежах и даже убийствах, совершенных во время затемнения. Выходило, что каждого, кто отважился пусть на короткую вылазку, можно было считать счастливчиком, если он добрался до места живым. Даже самые большие оптимисты не могли рассчитывать, что их не ограбят дочиста… Зубы у Клода стучали от страха, и время от времени он бормотал обращенные к воображаемым налетчикам мольбы о пощаде…

Вдруг кто-то выступил из тьмы и занес над ним палку.

— Нет! — вскрикнул Клод. — Нет! Возьмите это… Все, что у меня есть…

Поспешно, дрожа от страха, он достал три десятишиллинговые бумажки, портсигар, записную книжку, сунул их в руку нападавшему и пустился наутек… Через несколько ярдов он остановился, сдернул свои наручные часы и швырнул их назад с пронзительным: «Возьми!» Человек достал фонарик и с изумлением уставился на трофеи. Друзья, подкравшись, узнали его. Это был Гарри Дэр, известный в округе браконьер. На плече у него была сумка с двумя кроликами и фазанихой. Выйдя из леса и наткнувшись на кого-то в темноте, он бросил сумку и, защищаясь, поднял свою палку. Он решил, что давнишний враг лесник все же его настиг. То, что у него в руке оказались деньги и какие-то вещи, казалось непостижимым. Первым его побуждением было все это бросить, но три десятишиллинговые банкноты — слишком большое искушение. Он сунул их в карман, бросил портсигар с записной книжкой на землю, перекинул через плечо сумку и отправился восвояси.

Друзья вышли из своего укрытия, давясь от смеха.

— Черт! Вот потеха-то! — сказал Вильям. — Вот потеха! Представляете, испугался старика Гарри! Кто же это был? Вот насмешил! Вы узнали его?

Но Джинджер и Генри тоже не разглядели.

— Уж мистер Брейдинг посмеялся бы, — прыснул Вильям. — Ведь на него однажды напала целая банда, а он их всех одним за другим сбил с ног и ушел.

— Почему они не вскочили и не погнались за ним? — спросил Джинджер.

— Да они сознание потеряли, — сказал Вильям. — Все. Он умеет оглушить с одного удара. Он говорит, есть такой прием. Хочу, чтобы он меня научил… Черт, вот бы он посмеялся. Слышали, как тот визжал? До него еще не дотронулись, а он завизжал как поросенок, будто его режут… Побросал свои вещи. Давайте посмотрим, может, найдем что-нибудь.

В результате усердных поисков они нашли и портсигар, и записную книжку. А немного дальше, на дороге, Джинджер нашел часы, последнее жертвоприношение удиравшего… Понизив голос, они обсудили нравственную сторону вопроса.

— Ведь он бросил их, — сказал Вильям. — Это не то, что он потерял, а мы нашли. Он выбросил их. Значит, по закону мы фатически обязаны их взять.

Решив таким образом, к полному своему удовлетворению, проблему, они приступили к дележу. Вильям захотел взять портсигар. Ему давно хотелось иметь портсигар. Как у взрослого. В нем можно что-нибудь хранить. Он еще не знал, что именно, но что-нибудь да найдется. Джинджер давно мечтал о наручных часах, а Генри охотно согласился на записную книжку.

— Бьюсь об заклад, он немецкий шпион, — сказал Генри. — Это точно. Вот почему он убежал. Ведь не мог же он испугаться этого старикана Гарри Дэра? Такой здоровенный дядька! Записную книжку он не хотел выкидывать. Он ее нечаянно уронил. Точно… И наверняка я найду там всякие шпионские записи. И тогда я отправлю ее королю, и получу награду за помощь в победе над врагом…

На следующий день Филиппа опять пригласила Клода Брейдинга в гости. Он был в хорошем настроении, потому что домой его должен был отвезти шофер и никакая передряга ему больше не угрожала. О вчерашнем ему тем не менее пришлось поразмышлять. Вернувшись в свою хорошо освещенную комнату, он осознал, что случившееся совсем не вяжется с историями, которыми он похвалялся. Он мог бы и не придавать этому значения, но, к сожалению, дело осложнялось тем, что портсигар, который он сунул в чьи-то руки, был в прошлом месяце подарен ему на день рожденья Филиппой, и она, конечно, сразу заметит его исчезновение. Случалось, он забывал его брать с собой и вместо него доставал пачку с сигаретами, тогда Филиппа начинала дуться и говорила: «Конечно, если он вам не нравится…» Клоду приходилось уверять ее в обратном… Надо было найти какое-то объяснение. Потом его вдруг осенило, что можно все обратить в свою же пользу. Только «слегка приукрасить»…

К своей досаде в гостиной Филиппы он увидел Роберта, но явное облегчение, с каким Филиппа встретила появление Клода, свидетельствовало о том, что Роберт ей как всегда наскучил.

— Удивительная история приключилась со мной вчера вечером, — сказал Клод, оживленно улыбаясь и беря чашку с чаем. — Тем более удивительная, если вы вспомните, о чем мы говорили вчера.

— О чем мы говорили вчера? — спросила Филиппа.

— Разбой на дорогах во время затемнения, — напомнил Клод.

— Ах, да…

— Ну так вот, поразительно то, — сказал Клод, продолжая улыбаться, — что, когда я шел домой, на меня напали.

Сообщение вызвало реакцию, которая не могла Клоду не понравиться.

— О, Клод! — встревоженно воскликнула Филиппа, прижав руки к груди.

У Роберта, помимо собственной воли, вырвалось:

— Да ну! Где?

— Боюсь, я не силен в географии, когда кругом хоть глаз выколи, — сказал Клод. — Но могу сказать определенно, это случилось где-то по дороге отсюда к моему дому. Меня окружила банда.

Это опять произвело эффект.

— Банда! — ужаснулась Филиппа.

— Господи! — сказал Роберт.

— О да, — небрежно сказал Клод. — Местные этим не занимаются. А банды головорезов переезжают с места на место и во время затемнения нападают на одиноких прохожих. В таких бандах немало профессиональных боксеров, я думаю, даже издалека, из Лондона. Их было четверо или пятеро.

Филиппа ахнула, и опять это ее восклицание музыкой отозвалось в сердце Клода.

— Конечно, если бы я сам не занимался немного боксом, — скромно продолжал он, — скорее всего я не сидел бы тут сейчас с вами. Это были самые что ни на есть бандюги.

— Что они сделали? — спросил Роберт.

— Что сделали? — переспросил Клод с улыбкой. — Напали на меня, вот что они сделали. Они доставили мне немало хлопот, должен вам сказать. К моменту, когда я уложил четвертого, первый вскочил. Мне удалось оглушить двоих, остались только двое, и я быстренько с ними разделался.

— О, Клод! — восхищенно произнесла Филиппа.

Роберт смотрел на него, как про себя отметил Клод, каким-то противным взглядом. «Конечно, зеленеет от зависти», — подумал Клод. Он-то не смог бы выйти победителем из схватки с четырьмя бандитами. Теперь Клод сам почти верил в правдивость своих небылиц.

— Четверо? — сказал Роберт и добавил: — И на тебе никаких отметин?

— Отметин? — хохотнул Клод. — Друг мой, у меня же большой опыт. Я знаю, как не подпускать к себе противника. Так что все отметины на этих рыцарях ночи. Думаю, по меньшей мере, двое из них еще и сейчас в плачевном состоянии.

— Как хорошо, что все благополучно закончилось, — сказала Филиппа. — Надеюсь, вы заявили в полицию?

— Видите ли, — с некоторой заминкой начал Клод, — полагаю, надо бы заявить, поскольку, хотя я и побил их, но, к сожалению, при этом потерял нечто очень для меня дорогое.

— Каким образом? — спросил Роберт все с тем же «противным» лицом.

Клод, не глядя на него, продолжал, обращаясь к Филиппе:

— Был еще пятый вместе с ними, которого я увидел в самом конце. Очевидно, профессиональный карманник, и он обшарил мои карманы, когда я был занят дракой. Я заметил его убегавшим вместе с другими, когда они получили свое. Но только некоторое время спустя я обнаружил, что он обчистил мои карманы. Украл часы (я вчера их сунул в карман), записную книжку и деньги, но это не беда. Вот о чем я действительно сожалею, — тут он с чувством посмотрел на Филиппу, — так это о портсигаре, который вы мне подарили и который был мне так дорог. А этот подонок стащил его.

— О, тут уж ничего не поделаешь, — великодушно произнесла Филиппа, — раз такое случилось. Но может быть, полиция вернет его вам. Надеюсь, они найдут. Ведь он что-то значил для вас, не так ли?

— Он был мне бесконечно дорог, — сказал Клод проникновенно.

— Странно, у тебя даже фонаря под глазом нет, — вставил Роберт.

— Странно? — сказал Клод с усмешкой. — Тебе-то уж, конечно, подбили бы оба глаза и нос в придачу расквасили, но у меня есть свои приемы. Однако, — прервал он себя, — хватит обо мне. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

И он стал рассказывать о летних каникулах, как он был за границей, какие смешные там местные жители и какое неизгладимое впечатление он на них произвел. В тот момент, когда он описывал, как поставил на место таксиста, который пытался содрать с него больше, чем положено, вошли Вильям и Джинджер. Вильям не забыл, как знатно он здесь почаевничал и как мистер Брейдинг настоятельно просил его брать угощение по второму и по третьему разу и пригласил заходить еще и привести друга. По простоте душевной он принял приглашение за чистую монету, он пришел опять и привел друга. На запястье у друга были непомерно большие для него мужские часы. Они скрывались под рукавом нового пальто, которое мама купила ему «на вырост».

Клод, уже развлекавший однажды Филиппу, разыгрывая Вильяма, и сегодня принялся за то же самое, предлагая тому взять еще и еще кусок торта, спрашивая, чем он пользуется, чтобы хорошо лежали волосы, хваля его умение вести себя за столом, тогда как рисунок ковра у ног Вильяма постепенно исчезал под покровом крошек. Вильям, не привычный к такого сорта иронии, наслаждался гостеприимством. Шоколадный торт был вкуснейший, мистер Брейдинг осыпал Вильяма комплиментами (а комплименты всякому приятны), в общем, атмосфера была дружественная и веселая. Мисс Филиппа покатывалась со смеху (без особой причины, как ему казалось), но это только прибавляло веселья. А Вильям любил веселиться. Правда, Роберт смотрел на него свирепо, но Вильям к этому привык. В каком бы чужом доме они ни оказались вместе, Роберт всегда смотрит на него свирепо. Роберту, конечно, хотелось побыть наедине с мисс Помрой, но, как бы то ни было, мистер Брейдинг был тут, и мисс Помрой радовалась присутствию Вильяма.

— Ну, а твой друг? — сказал мистер Брейдинг. — Могу я прельстить его этим шоколадным печеньицем? Вряд ли он продержится до ужина на том, что уже съел.

Джинджер потянулся за бисквитом, и усмешка мгновенно исчезла с лица Клода. Потому что, когда Джинджер протянул руку, обшлаг рукава пополз вверх и показались большие мужские часы, которые Клод бросил вчера вечером. Ошибки быть не могло. У них на стекле, которое Клод все собирался заменить, была небольшая трещинка… Он сразу замолчал и перестал метать копья своего остроумия в мальчишек. Ему не хотелось спрашивать Джинджера, как попали к нему эти часы. Мысль о том, что кто-то еще, кроме него самого, знает правду о «нападении» и «грабеже», бросала его то в жар, то в холод…

— Расскажите детям, как на вас напали вчера, Клод, — вдруг сказала Филиппа. — Им будет интересно.

— Но… э… — замялся Клод, пытаясь ослабить воротничок рубашки, — но… э… уверен, вам уже наскучила эта история.

Он не мог глаз оторвать от часов, которые все еще немного виднелись из-под обшлага.

— Ничуть, — сказала Филиппа. — Я бы послушала ее еще раз. А вы, Роберт?

Роберт хмыкнул и достал пачку сигарет. Он открыл ее, протянул сигареты Клоду и одну взял сам.

— Дай мне картинку, пожалуйста, — сказал Вильям, рот которого был набит апельсиновым тортом.

Роберт сжал зубы. Этот несносный братец как обычно подводит его. Заявляется, когда его не приглашают, ест, как каннибал, направо-налево разбрасывая крошки, говорит с набитым ртом, превращая себя и всю семью (как казалось Роберту) в мишень для насмешек этого кретина Брейдинга, а теперь еще имеет наглость просить вкладыш. Он положил пачку опять в карман, даже не взглянув на Вильяма, но Филиппа нежным голоском сказала:

— Дайте ему, Роберт.

Роберт мысленно добавил в черный счет Вильяма и то, что в присутствии Филиппы показал себя недобрым по отношению к младшему брату. Молча, все еще сердито хмурясь, он отдал вкладыш Вильяму. Не говоря ни слова, с неподражаемым шиком Вильям вытащил из кармана портсигар. После долгих раздумий он решил использовать его для хранения сигаретных вкладышей. Это даст возможность частенько им щеголять…

— Вот где я их храню, — сказал он со сдержанной гордостью, но продолжить не смог, потому что Филиппа вскрикнула, выхватила портсигар, картинки разлетелись в разные стороны.

— Это ваш портсигар, — сказала она Клоду с придыханием. — Тот, что украли.

— Да, такой же, — сказал Клод, хватаясь за ее слова, как за соломинку, — таких в продаже много.

Филиппа посмотрела на внутреннюю сторону крышки портсигара.

— Но здесь ваши инициалы… Конечно ваши.

— Э… да… э… конечно, — выдавил из себя Клод, теряя соломинку (в смятении, об инициалах-то он и забыл).

— Где ты его взял? — спросила Филиппа Вильяма. — Отвечай, где ты его взял?

— Где ты его взял? — пробормотал Клод, лицо его побледнело от мрачного предчувствия, глаза потускнели.

— Да, где ты его взял? — строго спросил Роберт. (Черт! Настанет когда-нибудь конец чреде унижений, которые этот мальчишка ему доставляет?)

— Я как раз собирался вам рассказать. — Вильям выбрал кекс и откусил большой кусок. — Я как раз… — Выражение ужаса появилось на его лице. — Черт! Тмин! Я не знал, что он с тмином. — Ужас сменился прямо-таки страданием, когда он мужественно проглотил то, что уже было во рту. — Как можно делать кекс с тмином! Недоумки! Только портят зерна и портят кекс. Зерна нельзя будет посеять, потому что они в кексе, а кекс нельзя есть, потому что в нем зерна. Я думаю…

— Где — ты — взял — этот — портсигар? — сказал Роберт сквозь сжатые зубы.

— Я как раз собирался рассказать вам, — повторил Вильям, — а тут вдруг этот ужасный кекс. Ну и ну! Можно я возьму еще кусочек шоколадного торта, чтобы заесть вкус этого тмина? Спасибо. Странно, я только раз откусил кекс с тмином, а вкус все никак не проходил, пока я не взял торт. А шоколадный…

— ГДЕ… — начал Роберт свирепо.

— Сейчас, — сразу прервал его Вильям. — Я же собирался рассказать вам, но из-за этого кекса с тмином совсем сбился. Вы не поверите, я все еще чувствую его вкус, хоть и заел его шоколадным…

Клод, не в силах терпеть долее, даже тихо застонал, но поспешно сделал вид, что закашлялся.

— Значит, так, — не дожевав, начал Вильям, крайне польщенный интересом всех присутствующих к его повествованию. — Вот была потеха! Вы бы тоже здорово посмеялись. — Он обратил восхищенный взор на замершего Клода. — Я так и сказал тогда Джинджеру: вот бы мистер Брейдинг посмеялся. Я пришел сегодня потому еще, что думал, вы тоже придете и посмеетесь… Тот человек…

— Какой человек? — резко прервал его Роберт, а Клод опять тихо простонал и опять закашлялся.

— Ну, когда было затемнение, мы гуляли — я, Джинджер и Генри, — и тот человек шел по дороге, а из леса вышел Гарри Дэр и наткнулся на того человека, и тот завопил: «Не надо, не надо, я отдам все, что у меня есть!» — И вытащил все из кармана и сунул Гарри Дэру и побежал, а потом бросил часы и крикнул: «Возьми их, возьми!» — а Гарри Дэр даже слова не сказал, только положил в карман три десятишиллинговые бумажки, швырнул вещи подальше и ушел, а мы подобрали. Джинджер взял часы. Покажи твои часы, Джинджер.

Джинджер гордо выставил запястье, а совсем изнемогший Клод, на лице которого застыла жалкая улыбка, натянул свой рукав пониже, чтобы скрыть отсутствие часов. Филиппа смотрела на часы, и глаза у нее раскрывались все шире и шире, а губы сжимались. Она тоже узнала трещинку на стекле.

При ней трещинка и появилась. Клод демонстрировал нокаут, которым он всегда сражал противника, и задел часами за спинку стула.

— А я взял портсигар, — словоохотливо продолжал Вильям, абсолютно не замечая возникшего в гостиной напряжения, — подумал, что он пригодится, чтобы хранить в нем что-нибудь. Ведь два человека выкинули эти вещи, и мы решили, что можем их взять себе. Если бы тому человеку они были нужны, он не отдал бы их Гарри Дэру. И если бы Гарри Дэру они были нужны, он не бросил бы их. Так что мы решили взять их себе. Генри взял записную книжку. Он думает, что этот человек — немецкий шпион. В ней много записей, которые вроде бы самые обыкновенные, но Генри думает, что это шифр. Там, например, записано: «Каток в Хэдли с Ф.», и «Кинотеатр в Хэдли с Ф.», и «Купил Ф. на день рождения сумочку из крокодиловой кожи» (Клод опять застонал, а Филиппа перевела дыхание). Но Генри уверен, что это шифр. Он хочет его разгадать, но у него пока не получается. — Вильям фыркнул и посмотрел на Клода. — Потеха! Вы бы со смеху покатывались, мистер Брейдинг. Я рассказывал Джинджеру и Генри, что вы всех побеждали и спасали, и вдруг появился тот человек — такой же большой, как вы, — и завопил: «Не надо! Не надо!», как только увидел Гарри Дэра, а Гарри даже не дотронулся до него, вот смех-то. Вы бы только видели Гарри Дэра!

Все знали Гарри Дэра — низенького, хилого, боязливого, хоть и был он браконьером.

Наступила долгая, долгая тишина. И тут Вильям наконец-то понял: что-то не так. Мистер Брейдинг выглядел странно, мисс Помрой выглядела странно, Роберт выглядел странно. Первым нарушил молчание Клод.

— Теперь понятно, как все произошло, — сказал он каким-то странным блеющим голосом. — Теперь понятно. Один из тех, кто напал на меня, удирал с добычей и наткнулся на этого Гарри Дэра и… и… и… ну, и подумал, что Гарри собирается напасть на него и… тогда он бросил украденное и убежал. Может, этот Гарри и напал, но мальчишки просто не видели.

— Нет, он не нападал, — сказал Вильям. — Старина Гарри сам напугался, как и тот человек. Он только поднял палку, чтобы не подпустить к себе, и больше ничего. Но, пожалуйста, расскажите нам, как на вас напали. Очень хочется послушать.

— Как-нибудь в другой раз… — холодно сказала Филиппа. — Это такая удивительная история. А сейчас лучше верните ему вещи.

С неохотой отдали они Клоду портсигар и часы. Он положил их в карман, все еще натянуто улыбаясь.

— С-с-с-спасибо, — выдавил он из себя. — Я немедленно заявлю в полицию.

— Я бы не советовала, — с горечью произнесла Филиппа. — В этом случае полиция навряд ли поможет.

— Пожалуй, — сказал Клод, пытаясь казаться веселым. — Они здесь умом не блещут, не так ли?

— Сколько человек набросились на вас? — не унимался Вильям. — Бьюсь об заклад, вы здорово их отделали.

Никто не произнес ни слова. Вильям был озадачен. Он почувствовал наконец что-то неладное, но не мог понять, в чем дело. Может, он слишком много крошек накидал? И он нагнулся, чтобы незаметно кое-какие собрать.

— Ну, — сказал Клод, поднимаясь и стараясь говорить в своей обычной непринужденной манере, — я пойду, пожалуй… — Он повернулся к Филиппе. — Не забудьте, сегодня мы собирались на танцевальный вечер.

Филиппа смерила его ледяным взглядом.

— Видите ли, будет затемнение, а я не могу бегать так быстро, как вы. — Она повернулась с очаровательной улыбкой к Роберту. — Вы пойдете со мной на этот вечер, Роберт?

Вильям таращил на них глаза в полнейшем изумлении.

* * *

Вильям поднимался к себе в комнату, чтобы улечься спать. Роберт, сам не свой от радости, ушел на танцевальный вечер. «Ему-то хорошо», — угрюмо думал Вильям. А вот для него самого день выдался несчастливый. Не только пришлось отдать портсигар, который он уже считал своим, но еще и кумир его оказался колоссом на глиняных ногах. Мистер Брейдинг пустился наутек от Гарри Дэра! Значит, мистер Брейдинг теперь не мог быть героем захватывающих историй, которые так будоражили воображение Вильяма… А хуже всего то, что каски ему не видать. Разочарованный, в подавленном настроении, он, тяжело швыркая подошвами на каждой ступеньке, медленно тащился наверх.

— Вильям, ты так протрешь дорожку, — сказала миссис Браун, появившись в холле.

Вильям дурашливо засмеялся и стал нарочито высоко поднимать ноги.

— Кстати, — вспомнила миссис Браун, — Роберт сказал, что оставил что-то для тебя в спальне.

— А, я знаю, — сказал Вильям, — это, наверное, сигаретная картинка, которая у меня уже есть. Он вечно дает мне такие, какие у меня уже есть.

— Он не сказал что. — И миссис Браун ушла в гостиную.

«Наверняка у меня уже есть такая», — подумал Вильям.

Он вошел в спальню. И сразу жизнь стала прекрасной и удивительной. Потому что на его кровати лежала замечательная новенькая каска.

 

«Птичник»

Идею подала, сама о том не подозревая, мама Генри.

— Мне кажется, следует больше проявлять внимания к эвакуированным детям, — сказала она. — В последнее время мы мало ими занимались.

Она говорила об этом, не зная, что ее слушает Вильям, и не подозревая о последствиях. Ей и в голову не могло прийти, что он возьмет дело в свои руки.

— Мы должны заняться эвакуированными, — решительно сказал он в тот вечер друзьям. — Для них давно уже ничего не делали.

— А сколько всего было на Рождество! — сказал Джинджер.

— Да, только нам не разрешили помогать, — возразил Вильям. — Каждый раз одергивали, когда мы хотели, чтобы они как следует повеселились. Праздник — а никакого веселья.

Действительно, местные жители устроили для эвакуированных детей Рождество. Они очень постарались. Но только «разбойникам» удавалось внести какое-то оживление, устроить то, что они считали настоящим весельем, как организаторы обвиняли их в грубом поведении. Их с позором изгнали из Виллидж Холла в самом разгаре придуманной Вильямом игры, которая называлась «львы и тигры». Эвакуированные с азартом в нее включились, и в результате праздничная одежда, наспех сшитая для них добрыми, но не слишком умелыми местными женщинами, лопнула по швам.

— Говорят, шум был слышен на другом конце деревни, — строго выговаривала Вильяму миссис Браун, когда ей доложили о происшедшем.

— Ну так значит, было весело, — сказал Вильям. — Когда веселятся, всегда слышен шум на другом конце деревни.

— Я могу веселиться и без того, чтобы меня слышали на другом конце деревни, — сказала миссис Браун.

— Ну да, — согласился Вильям, — у тебя такое веселье, а у меня — совсем другое. И…

— Хватит, Вильям, — сказала миссис Браун.

Предложение Вильяма устроить для эвакуированных праздник самим, без взрослых, казалось «разбойникам» все более и более привлекательным.

— Мы будем играть во «львов и тигров», в немцев и англичан, в гангстеров и полицейских. Будем играть, сколько захотим, и накакие взрослые не будут нам мешать и все портить, и, бьюсь об заклад, этот праздник будет куда лучше того, который они устроили в Виллидж Холле…

В первую очередь надо было решить, где устроить праздник. Разумеется, лучше всего было бы в старом сарае, но в последнее время прохудившаяся крыша стала так сильно протекать, что друзья, несмотря на свой пылкий энтузиазм, от этого сарая отказались. Они перебрали несколько надворных построек, которые примыкали к их собственным домам, но оказалось, что ни одна из них не могла вместить такое большое количество народа, какое предполагалось.

— Бьюсь об заклад, они все захотят прийти, — горделиво сказал Вильям, — когда узнают, что мы опять собираемся играть во «львов и тигров». Они с ума посходили от этой игры. Один был в свитере, который связала старушенция Милтон, так под конец все петли спустились. Половина-то петель, конечно, спустилось, пока она еще вязала. Да они захотят собраться где угодно, только бы поиграть.

Но оставался вопрос — где?

— Этот подполковник Гловер, который на аэродроме в Марли, у него большая конюшня позади дома, она пустая, — сказал Джинджер. — Может, попросим его?

— Он втюрился в Этель, да, Вильям? — сказал Генри. — Уговоришь ее попросить за нас?

Они с надеждой посмотрели на Вильяма, а тот принял вид человека, от которого зависит все дело. Вообще-то, его влияние как на Этель, так и на ее поклонника-подполковника было весьма незначительным. Кое-кто из ухажеров Этель пытался снискать ее расположение, оказывая внимание и ее младшему брату, но подполковник был не из их числа. Подполковник Гловер был высокий, худощавый, на вид какой-то томный, и с моноклем. Но, несмотря на томность и монокль, глупцом его нельзя было назвать, и он сразу же понял, что путь к сердцу Этель лежит не через Вильяма, и потому не тратил на него ни времени, ни денег. Он даже последовал ее примеру и Вильяма как будто не замечал. Это несколько обескураживало Вильяма (ведь ему частенько перепадало от ее ухажеров), но оптимизма он не терял.

— Ладно, — сказал он. — Я поговорю с ним. Думаю, он разрешит. Уверен, если я поговорю с ним, он нам разрешит…

Так случилось, что на пути к дому он наскочил на подполковника Гловера. После визита к Этель взор его был слегка затуманен, что сразу же прошло, едва перед ним возник Вильям. Развернувшись, Вильям пошел рядом с подполковником по направлению к аэродрому.

— Вы были у Этель? — начал он непринужденно.

— Да, — сказал полковник кратко.

— Она в вас здорово влюбилась, — сказал Вильям с присущим ему тактом. — Здорово влюбилась.

Его спутник молчал.

— Вы нравитесь ей больше, чем остальные, — продолжил Вильям и добавил, тогда как подполковник хранил молчание: — Гораздо больше.

Его спутник продолжал молчать.

— Других она не так любит, как вас, — заверил его Вильям. — Она часто рассказывает о своих встречах с вами и всякое такое.

Подполковник приладил свой монокль и нарушил молчание.

— Я тебя не задерживаю? — спросил он подчеркнуто вежливо.

— О нет, не беспокойтесь, — ответил Вильям. — До чая еще есть время. Пойду домой, как только закончится наш разговор.

— Тогда до свидания, — сказал подполковник. — Тебе надо успеть к чаю.

— О нет, я не спешу. Я сказал, что Этель в вас здорово влюбилась, да? Ну, — Вильям счел, что теперь почва достаточно подготовлена, и с присущей ему прямотой устремился к цели, — так вы позволите нам провести праздник в вашей конюшне?

— Разумеется, нет.

Отказ несколько ошеломил Вильяма, но сдаваться он не собирался.

— Это для эвакуированных, — начал объяснять он. — Это будет очень хороший праздник.

Подполковник молчал.

— Я как-то слышал, Этель говорила, что вы были бы красивым, если бы не ваш нос, — продолжил Вильям. — По крайней мере, я думаю, что это она о вас говорила… Или, может быть, если бы не ваш подбородок или эта стекляшка, которую вы прикладываете к глазу… — Он помолчал, надеясь на ответ, но, не получив его, продолжил: — Так вы пустите нас в конюшню? Мы там ничего не испортим.

— Разумеется, нет, — опять сказал подполковник. — До свидания.

Он ускорил шаг и оставил Вильяма позади, а тот в замешательстве смотрел ему вслед. Вильям считал, что провел беседу в высшей степени тонко и не мог взять в толк, что же было не так.

— Наверное, он глухой, — бормотал Вильям, направляясь к дому. — Он не слышал, что я ему говорил. Глухой, должно быть. Совершенно глухой.

Ему хотелось верить, что если бы подполковник услышал его просьбу, то ответил бы согласием. Он едва не поддался искушению сказать друзьям, что разрешение получено. Но что-то в холодном взгляде сквозь монокль наводило на мысль, что с подполковником шутки плохи (у Вильяма на это было чутье), и он с неохотой, но расстался с желанной версией.

— Он очень сожалеет, — докладывал Вильям «разбойникам» вечером (не хотелось ему признаваться, что его влияние на поклонника Этель меньше, чем думали друзья), — он очень сожалеет, что не может пустить нас, но эта конюшня не его, она принадлежит хозяину дома. Он бы нас пустил, но опасается, как бы его не посадили за такое в тюрьму.

«Разбойников» такое объяснение вполне устроило. По крайней мере, у них создалось именно то впечатление, о котором и заботился Вильям, — извиняющийся подполковник, польщенный тем, что к нему обратился Вильям.

— Ну а теперь, — поспешно продолжил он, опасаясь, чтобы какое-либо дуновение реальности не рассеяло это впечатление, — надо подумать, что же делать дальше. В старом сарае нельзя, в конюшне нельзя. Где еще?

— На холме за аэродромом есть коттедж, а в саду большая мастерская. Коттедж снимал бородатый художник. А теперь он уехал.

— Прекрасно! — сказал Вильям. — Если коттедж пустой, мы можем никого не спрашивать.

— Не пустой, — сказал Джинджер. — Я слышал, кто-то говорил моей тете, что его снял человек, который пишет книгу о птицах. Он их подкарауливает, фотографирует и всякое такое, но мастерской совсем не пользуется.

— Наверняка он нам разрешит, — воодушевился Вильям. — Конечно разрешит, раз не пользуется…

— Пойди спроси у него, — предложил Джинджер.

— Нет, теперь пусть кто-нибудь другой, — сказал Вильям. — Я уже спрашивал подполковника Гловера о конюшне.

— Ну ведь тебе почти удалось? — напомнил Генри.

— Да, почти, — поспешно согласился Вильям. — Хорошо, пойду к этому «птичнику». Бьюсь об заклад, я уговорю его пустить нас.

Вообще-то, несмотря на свою неудачу с конюшней, Вильяму не терпелось попробовать еще раз. Поразмыслив, он пришел к выводу, что приступил к делу без должной подготовки. Надо было действовать не торопясь. Надо было подружиться с подполковником, проникнуться его интересами задолго до того, как заводить речь о конюшне… Он решил подружиться с «птичником» и проникнуться его интересами…

Рано утром Вильям отправился в путь. Дойдя до небольшого с тростниковой крышей коттеджа, живописно расположившегося на склоне холма, он постучал в дверь. Для начала решил спросить, как пройти в Марли, а потом завести разговор о птицах. Однако на стук никто не отозвался, так что он очень осторожно завернул за дом. Вроде бы никого вокруг не было. Мастерская находилась в самом конце сада. Это было крепкое, довольно большое сооружение с широкими окнами и застекленной крышей. Вильям обошел кругом, заглядывая в окна. Внутри стояло лишь несколько пустых ящиков и больше ничего. Настроение у него поднялось… Для их затеи место было то, что надо. Водонепроницаемая крыша, много места для «львов и тигров», коттедж стоит уединенно, так что никаким соседям они не помешают. Жаль, что «птичника» не было видно. Вильяму не хотелось возвращаться домой, даже не приступив к выполнению поставленной задачи. Он подошел к парадной двери и опять постучал. Ответа не последовало. Осторожно подкрался он к окошку около двери и заглянул внутрь. Маленькая комната с письменным столом как раз у окна, множество фотографий птиц и какие-то вещи на нем, набитый книгами шкаф. Вильям смог разглядеть названия: «Птицы Британских островов», «Птицы тропиков», «Птицы…», «Птицы…», «Птицы…». Черт возьми! Он, должно быть, здорово разбирается в птицах. Вильям посмотрел на пустынный склон холма. Может, этот человек сейчас где-то там, изучает птиц. Надо пойти поискать его. Это лучше, чем отправиться домой, даже не приступив к выполнению своего столь хорошо продуманного плана… Он побродил какое-то время туда-сюда, но никого не встретил и хотел было прекратить поиски, как вдруг из-за куста у тропинки появился человек. Он был в темных очках и засовывал в карман бинокль.

— Здравствуйте, — любезно сказал Вильям.

— Здравствуй, — коротко ответил человек.

На вид ему было около сорока, лицо какое-то бесцветное, маловыразительное.

— Вы живете в Хиллсайд коттедже, изучаете птиц? — словоохотливо начал Вильям.

— Да, — сказал человек. — Меня зовут мистер Реддинг.

Вильям вспомнил, как подполковник отнесся к его просьбе, поэтому сдержался и не стал сразу заводить разговор о мастерской. Вообще-то, он всегда предпочитал действовать напрямую, но на этот раз решил потратить хотя бы день на то, чтобы подготовить почву, и собирался строго придерживаться своего плана.

— Я тоже очень люблю птиц, — сказал он, — но мало что о них знаю.

— Ну что ж, — сказал человек.

Он вытащил из-под куста рюкзак, и Вильям заметил в нем маленький фотоаппарат.

— Вы их фотографируете? — спросил он.

— Фотографирую, когда представится случай, — ответил человек. — Видишь ли, не так-то просто их сфотографировать. Приходится часами выслеживать и ждать.

— Я так хотел познакомиться с человеком, который знает птиц, — Вильям изо всех сил старался подольститься. — Я так интересуюсь ими. У моей тети сделана кормушка для птиц, и она сыплет им крошки и дает всякую другую еду. У нас вся семья любит птиц. Я всегда ругаю нашу кошку, когда она охотится за ними. Мой дядя иногда присылает нам куропаток из Шотландии. Мы все любим птиц. Наверное, во всей Англии нет семьи, которая так интересуется птицами, как наша.

— Вполне возможно, — сказал человек.

Вильям вздохнул. Нелегко было наладить такие взаимоотношения, которые обеспечили бы возможность заполучить мастерскую. Он снова принялся за дело.

— Вы, наверное, всех птиц знаете? — взяв второе дыхание, спросил он.

— Да, — сказал человек.

Он надел рюкзак и собрался спускаться по тропинке, ведущей к коттеджу. В это мгновение на куст села птичка, посидела несколько секунд и улетела.

— Что это была за птица? — спросил Вильям, довольный, что представилась возможность продолжить разговор.

— Дрозд, — сказал человек.

— Господи, я всегда хотел узнать о них побольше. Они на зиму остаются в Англии?

— Да, — сказал человек.

Вильям лихорадочно придумывал еще какой-нибудь умный вопрос, и наконец его осенило.

— Где они вьют гнезда? — спросил он.

— На высоких деревьях, — ответил человек.

— Я так и думал, — сказал Вильям, затягивая время и стараясь придумать, о чем бы еще спросить.

— Э… а какие они яйца откладывают? — спросил он наконец.

— Серовато-белые, — сказал человек. — Ничем не примечательные. До свидания.

И он зашагал вниз по тропинке к коттеджу.

Вильям стоял и смотрел ему вслед. Он сделал все, что мог, но не очень-то преуспел… Он пытался проникнуться интересами этого человека, но нельзя было сказать, что подружился с ним. Ему не хотелось, чтобы все вот так и повисло в воздухе… Он стал медленно спускаться по тропинке. Мистера Реддинга не было видно. Наверное, зашел в дом. Ну ладно, он только еще разок посмотрит на мастерскую, по крайней мере, прикинет, во что еще кроме «львов и тигров» там можно поиграть. Ящики можно приспособить для замечательной игры «взятие форта» или чего-нибудь в этом роде. Он обошел мастерскую кругом и опять посмотрел в окно. Да, ящиков там для «взятия форта» достаточно. Он вернулся к коттеджу и задумчиво его рассматривал. Ему хотелось бы, прежде чем идти домой, укрепить свои отношения с мистером Реддингом. Он уверял себя, что действовал неплохо (напирая на свой интерес к птицам), но сказать, что он теперь с ним на дружеской ноге, как того хотелось, нельзя. Надо попытаться еще разок. Надо придумать еще вопрос про дрозда… Чем он питается, или еще какой-нибудь. А пока мистер Реддинг отвечает, придумать еще вопрос. И так далее…

Задняя дверь была приоткрыта. Незачем обходить дом кругом и доставлять беспокойство мистеру Реддингу — чтобы он шел и открывал парадную. Лучше зайти через черный вход, по-дружески, никого не беспокоя, и задать вопрос про дрозда.

Он распахнул заднюю дверь и вошел в небольшую опрятную кухню. Миновав ее и открыв другую дверь, очутился в гостиной, которую уже видел через окошко, с письменным столом и книжными шкафами. Мистер Реддинг сидел за столом и вычерчивал какую-то схему. Когда открылась дверь, он резко повернулся, и в лице его мелькнуло что-то такое, что Вильяму захотелось — он даже не понял почему — пуститься наутек. Однако мгновенно лицо обрело прежнее спокойное выражение, так что Вильям подумал, может, ему почудилось.

— Я только хотел кое-что у вас еще спросить про дрозда, — сказал он и подошел к столу, с интересом разглядывая сложную схему. — Что вы чертите?

Мистер Реддинг легонько постучал по чертежу кончиком пера.

— Это легкие черного дрозда, — сказал он. — Я пишу книжку о болезнях птиц.

— Черт! — воскликнул Вильям. — Я и не знал, что у них есть болезни.

— Мало кто знает, — сказал мистер Реддинг. — Это очень трудный для исследования предмет, и мало кто занимался этим основательно. У птиц довольно часто бывает и туберкулез легких, и рак, и другие болезни.

— Черт возьми! — поразился Вильям. — Подумать только! У них что, и живот болит?

— Полагаю, что да.

— Бедненькие! У меня раз болел, так это был какой-то ужас.

Вильям взял в руки чертеж, чтобы получше разглядеть, и под ним оказался другой.

— А это что? — спросил он.

— Это, — сказал мистер Реддинг, — схема воробьиного желудка.

— О Господи! — воскликнул Вильям с каким-то даже благоговейным ужасом. — Так ведь он же не поместится внутри у воробья.

— Это конечно же увеличенный масштаб, — сказал мистер Реддинг, спокойно, но решительно забирая оба чертежа у Вильяма. — А теперь тебе надо идти. Я должен работать.

Так Вильям, к некоторому своему удивлению, очутился за закрытой дверью, и ему ничего не оставалось, как направиться к калитке. В целом вторая беседа оказалась более удачной, чем первая. За исключением того странного мгновения в самом начале (а может, ему померещилось?), мистер Реддинг был открытым и дружелюбным. Он любезно рассказал о птичьих болезнях, о легких черного дрозда и желудке воробья. Но когда же можно будет завести с ним речь о мастерской? Может, завтра… Он придет к нему опять завтра утром. Разумеется, надо придумать, о чем еще его спросить. Тут он остановился. Увлекшись чертежами, он забыл задать вопрос, чем же питается дрозд. Жаль было потратить столько усилий на придумывание вопроса и не задать его. На завтрашнее утро он придумает какой-нибудь другой. Он развернулся и опять пошел к коттеджу. Интересно, что мистер Реддинг делает сейчас. Наверное, чертит еще другие схемы… До чего же они интересные… Хорошо бы еще разок на них взглянуть. Особенно ему понравился желудок воробья. Представить только всех этих червяков, которых воробей туда заглатывает! Они и понять-то не могут, где оказались. Живут себе в земле и вдруг попадают в такое место. Хотя, наверное, воробьи их разжевывают. У птиц есть зубы? Он спросит у мистера Реддинга. Это хороший вопрос для завтрашнего утра. Сегодня он спросит, чем питается дрозд, а вопрос, есть ли у птиц зубы, прибережет на завтра.

Он открыл калитку и прошел по дорожке к парадному входу. Раскидистый куст закрывал от него окошко. Он протянул руку к дверному молоточку, но тут же опустил ее. Лучше вначале заглянуть в окошко и посмотреть, как мистер Реддинг чертит схему. Посмотрит и сам попробует их чертить. Крадучись, Вильям обошел куст и встал так, чтобы подсматривать, оставаясь незамеченным. Да, мистер Реддинг все еще занимался чертежами. Рядом лежала записная книжка и несколько фотографий. Вдруг он сложил их в большой конверт и исчез из виду. Вильяма разобрало любопытство. Он не мог удержаться от искушения из-за куста, вытянув шею, посмотреть, где же мистер Реддинг и что он делает. От увиденного глаза у него раскрывались все шире и шире… Мистер Реддинг вынул из пола две или три паркетины и в образовавшееся углубление стал укладывать конверт. Тут церковные часы пробили один раз, и это означало, что Вильям опоздал на ланч. С неохотой оторвался он от окна и направился домой… Здорово придумано, размышлял он, держать эти схемы и фотографии под полом. Здорово! Не сделать ли и ему в полу своей спальни углубление и хранить там что-нибудь самое для него важное. Он решил не возвращаться в Хиллсайд коттедж после ланча. Не стоит действовать слишком поспешно. Он не раз замечал, что взрослые быстро устают от его общества. Непонятно почему, но это так… Следует подождать до завтра, и тогда он пойдет и спросит, чем же питается дрозд. Потом подождать еще денек и спросить, есть ли у птиц зубы, а на следующий день можно будет уже завести речь о мастерской…

Днем он встретился с друзьями и во время игры в краснокожих представил свои переговоры с мистером Реддингом в радужном свете.

— Он считает, что можно пустить нас в мастерскую, — как бы между прочим говорил Вильям. — Он считает, что можно. У нас был интересный разговор о птицах сегодня утром. О воробьиных желудках и всяком таком. Он считает, что можно пустить нас в мастерскую, но еще не совсем уверен. Он даст нам знать через денек-два. Его заинтересовала птица, которую я обнаружил, она называется дрозд, и он рассказал мне все о воробьином желудке и всяком таком…

Придя домой к чаю, он без малейшего удовольствия увидел, что у них дома гость в лице подполковника Гловера. К тому же и отец уже вернулся с работы… В присутствии гостя не очень-то разговоришься, а при отце и подавно… Он сделал несколько попыток присоединиться к беседе, но после третьего отцовского «довольно, Вильям» подчинился и занялся исключительно едой. Однако, когда чаепитие подходило к концу, на куст под окном вдруг села такая же птичка, какую он видел утром.

— Это дрозд, — сказал Вильям, будучи не в силах не продемонстрировать только что приобретенные знания.

Отец и гость обернулись и посмотрели на птичку.

— Это поползень, — сказал подполковник.

— Конечно поползень, — подтвердил отец. — С чего ты взял, что это дрозд?

Вильям на мгновение пришел в замешательство, но потом предпринял попытку восстановить свой престиж.

— А я много всего знаю о дроздах.

— Что же ты знаешь? — с сомнением спросил отец, который после вкусных сэндвичей и второй чашки чая стал более благодушным.

— Много чего знаю, — с важностью произнес Вильям. — Я знаю, что на зиму они остаются в Англии, и что вьют гнезда высоко на деревьях, и что откладывают Сероватые яйца. — Он победно оглядел присутствующих, наслаждаясь мгновением своего триумфа.

Но это было только мгновение.

— Напротив, — начал гость в своей манере растягивать слова, — дрозд — птица перелетная и гнездится в вереске или в стенных выемках и яйца откладывает голубовато-зеленые, с красными крапинками.

Вильям посмотрел на него сердито.

— Бьюсь об заклад, вы не сможете нарисовать воробьиный желудок, — сказал он.

— У меня нет ни малейшего желания заниматься этим, — сказал подполковник.

— Бьюсь об заклад…

— Довольно, Вильям, — сказал мистер Браун.

Вильям снова замолчал. Он был сердит и обижен. Кто-то его дурачил, но определенно не подполковник с отцом. С первого же взгляда на подполковника было ясно, что он не способен кого-либо дурачить. И отец сегодня явно не в таком настроении, чтобы разыгрывать Вильяма. Это «птичник» его дурачил. Он-то наверняка знает, что эта птичка не дрозд. С его-то стопками книг о птицах, биноклем, и фотоаппаратом, и замысловатыми схемами. Да, это «птичник» его дурачил. А Вильяму не нравилось, когда его дурачили. Во всяком случае, не какие-то малознакомые люди. Самоуважение требовало ответить мистеру Реддингу тем же, прежде чем будут восстановлены нормальные отношения. Надо будет разыграть его до того, как начнутся переговоры о мастерской… Он еще не знал, как разыграть. Надо будет ночью хорошенько подумать. Непременно какая-нибудь идея да появится.

Он спал, как обычно, очень крепко, так что времени на раздумья у него не оказалось, но когда утром одевался, его осенило. Он достанет из-под пола схему воробьиного желудка, а взамен положит старую тетрадку с упражнениями или еще что-нибудь. Это будет замечательный розыгрыш. Таким образом они будут квиты, и только после этого он заведет разговор о мастерской. Это дело чести. Вильям никогда не оставался в долгу…

В ящике своего стола, где все было свалено как попало, он раскопал старую тетрадку с упражнениями по арифметике, многократно украшенную заглавной буквой «В» красными чернилами.

Вот будет потеха, если положить эту тетрадку, например, вместо схемы воробьиного желудка… «Птичник» ни за что не догадается, кто это сделал. Чтобы еще больше озадачить свою жертву, Вильям оторвал зеленую обложку, на которой были написаны его имя и адрес. Это будет чудесный розыгрыш. «Птичник» полезет за схемой, а найдет потрепанную тетрадку с упражнениями. Посмеиваясь, Вильям сунул тетрадь в карман и отправился в путь.

Подходя к коттеджу, он увидел, что «птичник» с рюкзаком на спине вышел из калитки и зашагал по тропинке, огибающей холм. Вильям спрятался за кустом и подождал, пока тот скроется из виду, а потом, оглядываясь, приблизился к коттеджу. Вне сомнения, там никого не было. Он торкнулся с парадного, потом с черного хода. Обе двери были заперты. Однако окошко как раз над покатой крышей кухни оказалось распахнутым. Вильяму было не привыкать пробираться в дом самыми необычными способами. Он вскарабкался по водосточной трубе, поднялся по крыше и ловко протиснулся в окошко. Оказался он на небольшой площадке, лестница с которой вела к парадной двери. Затаив дыхание, готовый, если придется, к немедленному отступлению через окошко и далее вниз по водосточной трубе, он медленно спустился по ступенькам. Никого. Он вошел в гостиную. Вот ряды книг на полках… письменный стол у окна… паркетный пол… Вильям быстро нашел неплотно уложенные паркетины, а вытащить схему и взамен положить туда тетрадку было делом нескольких секунд… Затем, со схемой в кармане, он проделал обратный путь — по покатой крыше и водосточной трубе. Вокруг по-прежнему никого не было видно, лишь донесся гул самолета, только что взлетевшего с аэродрома.

Первой, кого он увидел дома, была Этель. Он помахал перед ней чертежом.

— Хочешь посмотреть на воробьиный желудок, Этель? — спросил он.

Этель сморщила свой хорошенький носик, изображая крайнее отвращение.

— Какая гадость! — сказала она, отворачиваясь. — Ужасная гадость! Убери это от меня!

Мама, — обратилась она к пошедшей миссис Браун, — Вильям тычет мне в лицо отвратительным рисунком каких-то птичьих внутренностей. Скажи ему, чтобы прекратил.

— Прекрати, Вильям, — машинально сказала миссис Браун.

— И он еще не мыл рук и не причесывался сегодня, — продолжала Этель.

— Пойди вымой руки и причешись, Вильям, — сказала миссис Браун, усаживаясь со своей швейной корзинкой.

— Он ужасно ведет себя, — не унималась Этель. — Сегодня утром я видела его в деревне, он выглядел ужасно. Шнурки развязаны, чулки спущены. Наверняка он опять приспособил резинки для рогатки или еще чего-нибудь.

— Это так, Вильям? — спросила миссис Браун.

— Но теперь-то все нормально — сказал Вильям, глядя вниз на чулки. — Они держатся на шнурках.

— А резинки ты использовал для рогатки?

— Но мне нужна была рогатка, — уклончиво ответил Вильям, — а потом я ее потерял, пришлось сделать другую. Наверное, я потерял ее где-нибудь в старом сарае. Наверняка найду, если поищу получше.

— Вычтем еще один пенни из твоих карманных денег, — твердо сказала миссис Браун. — Я запретила тебе использовать чулочные резинки для рогаток. А теперь иди умойся и причешись.

— Противная ябеда, — бурчал Вильям, поднимаясь в ванную комнату. — Противная-препротивная ябеда, вот она кто…

Мысль расквитаться с Этель пришла к нему, когда он без особого энтузиазма взял в руки губку и расческу. Уж если он с «птичником» так здорово расквитался, то с Этель будет проще простого. Да, здорово он все подстроил этому «птичнику». Он довольно посмеивался, воображая, как мистер Реддинг захочет достать из-под пола схему воробьиного желудка, а вместо нее обнаружит старую тетрадку… Он засунул руку в карман и потрогал бумагу. Завтра он вернет ее назад. Жаль, правда, что столько труда стоило ее заполучить, а она ни на что не пригодилась… В задумчивости он спустился к ланчу.

— Что ты сегодня делаешь, Этель? — спросила миссис Браун.

— Иду танцевать в Гранд Отель в Хедли с подполковником Гловером, — ответила Этель «выпендрежным», как считал Вильям, тоном. — В этот барак с ужасным полом, но больше здесь пойти некуда.

— Неуже-е-ели? — передразнил ее Вильям, манерно поднося ко рту вилку с капустой.

— Помолчи, Вильям, — сказала миссис Браун.

— Заткнись, — сказала Этель.

Тут-то и появилась у Вильяма идея, да такая замечательная, что он даже чуть не подавился капустой. Он убьет сразу двух зайцев. Он поквитается с Этель и одновременно найдет применение схеме, которую так ловко похитил. Он сунет «гадкую» схему воробьиного желудка в сумку Этель, а когда она будет нить чай с подполковником Гловером в Гранд Отеле и разговаривать своим выпендрежным голосом, и откроет сумку, чтобы припудрить нос, и найдет ее там, то придет в бешенство. И ничего, даже если она разорвет эту схему. «Птичнику» не составит груда начертить другую…

* * *

— Какой же отвратительный здесь пол, — протянул подполковник Гловер, вставляя монокль.

— Совершенно отвратительный, — томно согласилась Этель, откидываясь на спинку стула и со всевозможным изяществом делая маленький глоток чая.

— Но интересно наблюдать за здешней публикой.

— Ужасно интересно, — сказала Этель, стараясь как можно меньше походить на «здешнюю».

— Ужасный дансинг, не так ли?

— Ужасный, — сказала Этель с видом отстраненного отвращения.

— И публика ужасная.

— Ужасная, — согласилась Этель с пресыщенным видом.

— Потанцуем еще, или вы устали?

— О нет, — сказала Этель, пытаясь балансировать между готовностью танцевать еще и надменным отношением ко всему окружению.

— Очень забавны эти маленькие здешние развлечения.

— Очень, — сказала Этель.

Тут она почувствовала, что от горячего чая в нагретом помещении ее прелестный, алебастровой белизны носик покраснел, и открыла сумку, чтобы достать пудреницу.

— Что это такое? — удивилась она, разворачивая бумагу, вспыхнула и поспешно опять ее сложила. Этот противный мальчишка положил отвратительную картинку в ее сумку! Она все расскажет отцу, как только он вернется вечером домой… Но ее спутник тоже увидел рисунок. Монокль выпал у него из глаза, и лицо, несмотря на загар, побледнело.

— Позвольте взглянуть, — сказал он.

— Не позволю, — с горячностью ответила Этель. — Тут не на что смотреть. Не знаю, как она попала в мою сумку.

Подполковник смотрел на нее с ужасом.

— Дайте мне это, — опять сказал он.

— Не дам, — сердито сказала Этель, заталкивая бумажку обратно в сумочку.

Отбросив всякую галантность, он выхватил у нее сумку, открыл и достал бумажку.

— Если вам непременно надо знать, — сказала Этель с чувством оскорбленного достоинства, — так это — схема воробьиного желудка. Я… — она не захотела обнаружить перед подполковником Гловером, что Вильям дурачит ее, — меня интересуют птичьи желудки…

Выражение ужаса не сходило с лица подполковника Гловера.

— Так это ваше? — спросил он.

— Конечно, — сказала Этель, — и не могу понять, почему вы так странно себя ведете.

— Кто это начертил?

— Вообще-то, — сказала Этель, — мой младший брат. Он… тоже интересуется птичьими желудками.

— Думаете, я поверю, что ребенок способен такое начертить?

— Можете не верить, — сказала Этель. — Со мной никто никогда не обращался так грубо, и я никогда никуда с вами больше не пойду.

— Похоже, что так, — мрачно сказал подполковник.

И, совсем уж распрощавшись с галантностью, он взял ее под локоть и решительно повел к двери. В мгновение ока она очутилась в машине, мчащейся на бешеной скорости.

— Просто смешно, — взвинченным голосом говорила она, — что такой джентльмен, как вы, устраивает скандал по ничтожному поводу, из-за рисунка воробьиного желудка. Мне и самой не понравился рисунок, я сказала Вильяму, что это отвратительно. Я не знала, что он сунул мне его в сумку. Но вести себя так из-за…

Они подъехали к дому. В зловещем молчании подполковник открыл входную дверь, Этель следовала за ним. Вильям был в холле и натягивал пальто. Подполковник, все еще бледный и решительный, предъявил ему чертеж.

— Я обнаружил это у твоей сестры, она говорит, что это начертил ты.

— А, этот воробьиный желудок, — сказал Вильям беспечно. — Дело было так…

Но в этот момент в открытой двери появился мистер Реддинг, тоже бледный и решительный. Вильям оторвал у тетрадки обложку, но упустил из виду, что его именем и адресом украшена каждая страница. Мистер Реддинг пришел, чтобы позвать Вильяма в коттедж и там по-хорошему или с помощью угроз выяснить, где его схема.

— Вот кто начертил, — сказал Вильям, указывая на мистера Реддинга. — Он пишет книгу о птичьих болезнях. Он здорово в них разбирается.

Мистер Реддинг, как только увидел подполковника в форме военно-воздушных сил, такого высокого и такого разъяренного, сразу же отпрянул назад. А подполковник, как только увидел мистера Реддинга, шагнул вперед. Потом произошло нечто совсем уж неожиданное. Этель застыла в изумлении, увидев, как подполковник Гловер помчался за мистером Реддингом, налетел на него и повалил на землю. А Вильям? Сколько он себя помнил, ему очень хотелось набрать при случае 999. Он пошел в комнату и набрал этот номер. «Пожалуйста, пришлите поскорее полицию, — сказал он важно. — Подполковник Гловер сошел с ума. Он кидается на людей».

* * *

— Ну так вот, — рассказывал Вильям восхищенно внимающим ему друзьям, — я увидел, что этот человек что-то чертит, и мне стало ясно, что это самолет. Тогда я решил посмотреть, куда он все это положит, а потом я подождал, когда он выйдет из дома, и достал чертеж. Я никому из вас об этом не говорил, потому что знал, что он может меня убить, и знал, что если он узнает, что вы знаете, то убьет и вас тоже. Я не мог отнести это сразу подполковнику Гловеру, потому что я знал, что этот человек следит за мной, поэтому я положил чертеж в сумку Этель, когда она пошла в кафе с подполковником, чтобы он это увидел и узнал про шпиона…

Он замолк на минуту, как бы прислушиваясь к самому себе. Звучало неплохо. Это звучало даже лучше, чем он рассчитывал. Теперь ему самому стало казаться, что все так и было.

И со все возрастающей верой в собственный героизм, энергично жестикулируя, он продолжил свой рассказ…

 

Такой умный Вильям

Праздник, устроенный Вильямом и его друзьями в мастерской коттеджа Хилсайд удался на славу. Действительно, веселились так, что было слышно даже в соседней деревне, и гости расходились по домам, можно сказать, в лохмотьях, в которые превратилась их одежда после игр, организованных «разбойниками».

Двумя днями позже небольшая делегация деревенских мальчишек и девчонок ожидала Вильяма на пути из старого сарая домой.

— Мы тоже хотим быть вакуированными, — сказала Арабелла Симпкинс, рыжая длинноногая девчонка, которая в любой группе неизменно назначала себя лидером. — Им здорово живется…

— Да, — пробурчал Фрэнки Миллер, толстый курносый семилетний мальчишка, — у них елка была на Рождество.

— И коробки с конфетами, — вставила Элла Поплхэм, угрюмая на вид девочка, немного косоглазая, с копной черных волос. — Дали по целой коробке конфет каждому. Так нечестно. Пусть мы тоже будем вакуированными.

— Я был вакуированный, — гордо заявил маленький крепыш. — У меня после этого рука распухла.

— Заткнись, Джорджи Паркер, — сказала Арабелла. — Это совсем другая вакуация. Тебе сделали ее, чтобы ты не превратился в корову.

— Это, наверное, тебе сделали прививку от ветрянки, — сказал Фрэнки, серьезно наморщив свой носик. — Мне говорили, что это от ветрянки.

— Ветер здесь ни при чем, — оборвала его Арабелла. — Всем известно, что если не сделать прививку на руке, то превратишься в корову. Половина коров на лугах — это люди, которым не сделали прививку.

Пораженные, дети смотрели на нее во все глаза. Высокий рост, всегдашняя непререкаемость тона придавали вес ее словам.

— Ерунда все это, — сказала Мейзи Феллоуз, пухленькая девочка, поражающая своим сходством с королевой Викторией в старости; она всегда соперничала с Арабеллой. — Ерунда. Во всяком случае, нам нужна другая вакуация. Ветер и коровы тут ни при чем. Тут главное праздники и коробки с конфетами.

И почему у них у всех новые шарфы и всякие другие вещи, а мы должны носить все еще с прошлой зимы. Мой шарф еще сестра носила. Он в нашей семье уже много лет. У нас дома нет ничего нового. А у этих вакуированпых все новое. Меня прямо воротит, когда они хвастаются.

— Я как раз собиралась об этом сказать, — вставила Арабелла, полная решимости не сдавать своих лидерских позиций. — Я считаю, с этим надо что-то делать.

— Ужасно распухла, — опять сказал Джорджи Паркер, не желая расставаться с возможностью находиться в центре внимания. — Раздулась, как ша-а-р.

— Она не могла быть как шар, — сказала Элла Поплхэм, скосив на него уничтожающий взгляд. — Рука не может быть как шар.

— Да заткнись, — сказала Арабелла, подбоченясь и всем своим видом настаивая на лидерстве. — Что вы все болтаете о шарах, ветрах, коровах, когда мы пришли говорить о вакуации.

— Я и говорю, — вставила Мейзи, — что мы должны быть вакуированы, как эти расфуфыренные воображалы.

— Я только что это сказала, — опять оборвала ее Арабелла.

— Меня не волнует, что ты сказала, — парировала Мейзи с видом королевы Виктории, ставящей на место мистера Гладстона. — А я говорю вот что. Я говорю, что мы должны быть вакуированы. Сейчас вакуированным детям лучше всех. Игрушки и праздники, и коробки с конфетами, и все, что им захочется.

— Нет, она распухла, как ша-а-р, — протяжно прогудел Джорджи Паркер своим низким голосом. — Если бы видели, то вы сами бы сказали, что она как ша-а-р. И красная, как ша-а-р. Красный ша-а-р.

— О, да заткнись ты со своими шарами, — сказала Арабелла.

— Я не верю, что люди превращаются в овец, — сказала Кэролайн Джоунс, девчушка с аккуратно уложенными локонами и ресницами кинозвезды, которая до этого молчала. — Я никогда не видела, чтобы кто-то превратился в овцу, и в это не верю.

— А я и не говорила, что они превращаются в овец, — возразила Арабелла.

— Говорила.

— Нет.

— Говорила.

— Нет.

— Говорила.

— Я сказала, что они превращаются в коров.

— Это то же самое.

— Не то же самое.

— То же.

— Заткнитесь, — строго сказала королева Виктория. — Мы здесь не для того, чтобы говорить об овцах и коровах. Мы здесь для того, чтобы спросить Вильяма Брауна, поможет ли он нам стать вакуированными.

До этого момента Вильям хранил молчание. Не в его обычае было молчать и слушать так долго, но вопрос, который подняли предполагаемые эвакуированные, казался ему интересным, хотя…

— Навряд ли у нас здесь будут бомбить, — произнес он, как ему казалось, очевидное…

Они уставились на него.

— При чем тут бомбы? — спросила Арабелла. — Ты что, нас не слушаешь? Мы говорим о праздниках, о новой одежде и коробках с конфетами. Почему ты не слушаешь?

— Я слушал, — ответил Вильям. — Я слышал все, о чем вы говорили.

— Для них столько всего делают, и мы хотим, чтобы нам тоже что-нибудь досталось, — сказала Мейзи. — За всю мою жизнь я ни разу не была вакуированной, — добавила она патетически.

— Бьюсь об заклад, лучше превратиться в корову, чем ходить с такой распухшей красной рукой, — вставил Джорджи. — Как ша-а-р. Красный ша-а-р.

— О, заткнись, — взорвалась Арабелла. — Надоел… — Она повернулась к Вильяму и постаралась прикрыть свою агрессивность лестью, но выглядела при этом еще более устрашающе. — Мы подумали, что ты поможешь нам стать вакуированными, Вильям. Ведь ты такой умный.

Против этого Вильям не возражал. Он определенно считал себя умным, но немногие это признавали. Конечно, и Арабелла раньше этого никогда не признавала. Однако совсем недавно некоторым образом он способствовал поимке немецкого шпиона, собиравшего разведывательные данные об аэродроме в Марли. В сравнении с поимкой шпиона разработать план эвакуации было бы детской забавой. Во всяком случае, он не собирался признать, что это ему не по силам. Вильям никогда не признавал, что не в силах что-либо сделать… Он принял вид всемогущего.

— Хорошо, — произнес он задумчиво, как бы отрываясь от неких важных проблем ради чего-то второстепенного. — Ладно… Я, конечно, подумаю об этом. Но, — продолжил он, вдруг повинуясь голосу рассудка, — я не уверен, что смогу.

— Ты сможешь, Вильям, — сказала Мейзи. — Ты можешь все, если захочешь.

— Знаю, что могу, — поспешно согласился Вильям. — Могу, но не уверен, что хочу заниматься этим. Я сейчас очень занят. Сейчас я занят совсем другим. — И продолжил, как бы сожалея: — Если бы вы обратились на прошлой неделе… Я не был так занят на прошлой неделе. Но сейчас я ужасно занят.

— Пожалуйста, Вильям, — сказала Кэролайн.

Кроме локонов и ресниц кинозвезды, у нее были синие глаза и ангельские губки.

Вильям поразмыслил и сдался. Он не стал прислушиваться к голосу рассудка.

— Ну, может быть… — раздумчиво начал он, — конечно, я очень занят, но…

— О, спасибо, Вильям, — сказала Кэролайн.

— Я не хочу, чтобы мне опять ее сделали, — жалобно заныл Джорджи. — Бьюсь об заклад, если бы вам ее делали, в другой раз вы бы не захотели. Распухла, как ша-а-р.

На него никто уже не обращал внимания.

— Я не сказал, что я это сделаю, — спохватился Вильям. — Я сказал — может быть. Я сказал, что подумаю об этом.

— И сделаешь, — настаивала Арабелла. — Мы перебрали всех, кого знаем, и решили: только Вильям Браун может это сделать.

— Это я сказала, — вставила Мейзи. — Я сказала, что если кто и может это сделать, то только Вильям Браун.

— Раз ты в прошлом месяце смог поймать немецкого шпиона, решили мы, — сказала Арабелла, — значит, и это сможешь сделать только ты.

Все эти слова, конечно, вскружили Вильяму голову. Самодовольство затмило здравый смысл.

— Ты это сделаешь, да? — опять спросила Арабелла.

— Хорошо, — произнес Вильям с видом великана, снизошедшего к просьбе карлика. — Хорошо, я сделаю.

— Ой, спасибо, — в один голос сказали Арабелла и Мейзи.

— Я говорила, он согласится, — сказала Элла Поплхэм. — Я говорила, что он противный и грубый и что я его не люблю, но он умеет все организовать. Я же говорила.

— Есть и погрубее меня, — холодно заметил Вильям.

— Я не встречала, — сказала Элла, которая из принципа никогда не упускала случая устроить перебранку. — Ты самый грубый мальчишка, какого я только видела, и ужасный грязнуля.

— Ну, это не имеет значения, — великодушно вмешалась Арабелла. — Грязь делу не мешает.

— А я и не говорила, что мешает, — огрызнулась Элла.

— Говорила.

— Не говорила.

— Говорила, — разжигая страсти, настаивала Арабелла.

— Да заткнитесь, — сказала Мейзи. — Сколько тебе понадобится времени, Вильям?

— Не знаю, — ответил Вильям, стараясь подавить одолевающие его сомнения. — Не знаю точно, сколько мне понадобится времени для такого дела.

— Но ты постараешься все устроить как можно быстрее? — напирала Арабелла. Теперь, когда она достигла своей цели, ее глазам вернулся запугивающий блеск, и она явно не хотела больше тратить времени на несвойственную ей льстивость.

— Ты такой умный, Вильям, — сказала Кэролайн, откинув назад локоны и взмахнув длинными ресницами. — Ты такой умный. Возьми меня куда-нибудь, где мне дадут много сладостей и новые игрушки.

— Я… я сделаю все возможное, — окончательно сдался Вильям, втайне содрогаясь от возложенной на него задачи. — Ладно, я… я постараюсь вас вакуировать.

— Сейчас еще только середина дня, — сказала Арабелла. — Надо, чтобы завтра уже все было готово.

— Какой ты хороший, Вильям, — проворковала Кэролайн. — Я хочу новую куколку и нового мишку. У моего оторвались ноги.

— Мне тогда купили виноград, — с важностью сказал Джорджи Паркер. — Целый пакет. Черт! Она так распухла!..

Домой Вильям возвращался в задумчивости. Он не сожалел, что согласился (был польщен оказанным ему доверием), но начал осознавать, что масштаб поставленной перед ним задачи слишком велик. Для того чтобы эвакуировать детей (он справедливо рассудил, что число их возрастет по мере того, как распространится весть о приближающейся эвакуации) — одному, без чьей-либо помощи — потребуется вся его изобретательность. Однако он не собирался идти на попятную. Тому были две причины: блеск в глазах Арабеллы (он по опыту знал, какими беспощадными могут быть ее гнев и презрение; для него было внове видеть ее в роли смиренной — или почти смиренной — просительницы) и взмах длинных ресниц Кэролайн, взгляд которой выражал такое восхищение, что Вильям готов был сделать все, только бы оправдать ее надежды. Он пал было духом, когда задача показалась ему невыполнимой. Но потом утешился мыслью, что смогло же правительство эвакуировать детей из городов в считанные часы. Раз правительство смогло, то и он сможет…

Сразу же после ланча он отправился на разведку. Надо было найти место подальше от их деревни… Раз эвакуация — значит, надо куда-то подальше… Дюжина неопределенных — и совершенно неосуществимых — планов пронеслась у него в голове. Сможет найти он пустующий дом и провести эту эвакуацию? Но даже его знаменитый оптимизм не давал надежды на успех. Он может найти пустующий дом, он может доставить туда своих эвакуированных, а что дальше?.. Что-нибудь да подвернется, уверял он себя, бредя по дороге. Брови у него были нахмурены, глубокое раздумье всегда сообщало его лицу чуть ли не свирепость. Он миновал Марли и верхний Марли. Он знал там многих жителей. Те, у кого в домах был излишек места, уже приняли официально и неофициально эвакуированных. Он постучал в два дома и смело спросил, нет ли у них комнаты для эвакуированных, но в обоих случаях его прогнали столь бесцеремонно, что отбили охоту пытаться дальше.

— Наглый щенок! — сказал один разгневанный хозяин.

— Маленький нахальный бездельник! — сказала взбешенная горничная и хлопнула дверью у него перед носом.

— Бьюсь об заклад, — гневно бормотал он, идя по дороге, — с этим мистером Чембленом они бы так не обращались, его бы принимали совсем по-другому…

Он представил, как мистер Чемберлен ходит от двери к двери и как его любезно встречают… У него даже мелькнула безумная мысль представиться мистером Чемберленом, но он сразу же осознал тщетность такой затеи. Он решил сделать еще одну попытку и, подойдя к самому маленькому дому, где надеялся обеспечить приют двум-трем своим «заказчикам», постучал в дверь.

Открыла очень старая женщина. Она приятно улыбнулась ему и спросила:

— Да, милый? Чего ты хочешь?

— Мистер Чемблен послал меня спросить, есть ли у вас свободные комнаты.

— Нет, милый, — ответила она. — Я не заказывала ветчины. Только фунт сосисок, как обычно, и скажи ему, чтобы прислал до наступления сумерек.

Она начала было закрывать дверь, но Вильям громко сказал:

— Подождите. Мистер Чемблен просит ответить на вопрос, не примете ли вы в свой дом несколько детей?

Она посмотрела на него с состраданием.

— Как ему не стыдно посылать ребенка навязывать товар! — сказала она. — Нет, милый, скажи ему, что мне не нужен пылесос. Я по старинке пользуюсь щеткой, как делала моя мать. Если надо привести ковер, в порядок, я сыплю на него влажный чай и выметаю. И передай от меня своей маме, что она совершает большую ошибку, позволяя ребенку в твоем возрасте заниматься такой работой. Во-первых, от нее никакого толку, во-вторых, для нее ты слишком мал. — Она на мгновение удалилась и опять появилась с печеньем, которое вложила ему в руку. — А теперь иди домой, время пить чай.

С этим она и скрылась за дверью. Ничего не оставалось, как приняться за печенье, что Вильям и сделал, медленно направляясь к калитке и выходя на дорогу… В конце концов, говорил он себе, даже мистер Чемберлен съел бы печенье, если бы ему кто-нибудь дал. Но несмотря на вкусное печенье, он чувствовал себя удрученным. Он потратил много времени и усилий и все безрезультатно. Он начал подумывать о том, чтобы пойти к Арабелле и другим и сказать им, что организовать их эвакуацию не представляется возможным, но поежился, представив, какой гнев и презрение обрушит на него Арабелла и как померкнет восхищение в синих глазах Кэролайн. Нет, надо предпринять еще одну попытку… От дороги ответвлялся узкий переулок. Надо пойти туда, может быть, там повезет. Ничего, если он опоздает к чаю…

Он свернул в переулок и как раз проглотил последний кусочек печенья, когда очутился перед калиткой большущего дома, в котором, похоже, никто не жил.

Под прикрытием кустарника Вильям очень осторожно пробрался по короткой подъездной аллее к дому и заглянул в широкие окна на первом этаже. Да, на окнах занавеси, но мебель зачехлена. Дом с мебелью, но без хозяев… Как раз то, что нужно. Настроение у него улучшилось, и на мгновение показалось, что он уже достиг желаемого. Но затем, по мере того как перед ним стали всплывать все дальнейшие проблемы, он опять пал духом… Он нашел место, ладно, но как поместить туда эвакуированных? В доме совсем не живут или в любую минуту сюда кто-нибудь может вернуться? Присматривает ли кто-нибудь за домом?..

Вдруг в комнате появился старик в зеленом суконном фартуке и начал без особого энтузиазма смахивать пыль с той мебели, на которой не было чехлов. Очевидно, что дом под присмотром… Вильям обошел вокруг дома, заглядывая во все окна. Нигде никого нет, мебель покрыта чехлами. Удобно росшее дерево позволило ему убедиться, что все так же и на верхнем этаже. Он спустился на землю и поразмыслил над ситуацией. Первым его побуждением было обратиться к сторожу в зеленом фартуке и немедленно договориться с ним о приеме эвакуированных, но печальный опыт его остановил. Когда действуешь таким образом, люди или хлопают дверью у тебя перед носом, или не слышат, что ты говоришь. Пожалуй, старик в зеленом фартуке способен и на то, и на другое… Вильям вспомнил, как однажды миссис Браун, собираясь пожаловаться в какое-то учреждение, сказала: «Я лучше им об этом напишу. Они внимания не обращают, если только на словах». Вильям решил написать…

Арабелла, Мейзи и Кэролайн подстерегали его на пути домой. Глаза Арабеллы светились умилостивлением и угрозой одновременно.

— Ну, — начала она, — ты нас уже устроил?

— У тебя было достаточно времени, — строго сказала Мейзи. — Сегодня утром опять кто-то прислал им конфеты.

— Почти, — ответил Вильям. — Думаю, что почти все устроил.

— Мы можем пойти прямо сейчас? — спросила Арабелла.

— Ну нет, не сейчас, — возразил Вильям.

— Завтра?

— Думаю, что да. Я не совсем уверен… не совсем уверен насчет завтра.

— А когда? — спросила Мейзи.

— Ну, очень скоро, — сказал Вильям. — Я дам вам знать, как только все окончательно устроится. Я почти устроил, а когда я окончательно устрою, я дам вам знать.

— Когда же?

— Надеюсь, завтра.

— Но ты сказал, что мы сможем отправиться завтра, — наседала Арабелла, глаза ее приобрели какой-то гитлеровский блеск. — Мы прождали уже несколько часов. Ты сказал, что завтра.

— Ну, может быть, — уклонялся от твердого обещания Вильям. — Я почти уверен, что завтра. Бьюсь об заклад, даже этот мистер Чемблен не устроил бы все за один день. Уверен, что ему тоже пришлось бы обегать много домов.

— Хорошо, тогда мы придем завтра, — сказала Арабелла.

— Ты такой умный, Вильям, — сказала Кэролайн.

И это было единственным утешением.

Сразу после чая Вильям поднялся в свою комнату сочинять письмо. Это потребовало много времени и усилий. Не раз ему хотелось бросить все это дело, но перед ним вставал требовательный блеск в глазах Арабеллы и восхищенные глаза Кэролайн, и он снова принимался за письмо. Он порвал несколько черновиков, прежде чем написал текст, более или менее его удовлетворивший… «Хотел бы я знать, что написал бы этот Чемблен», — бормотал он, весь в чернильных пятнах, растрепанный и насупленный, рассматривая окончательный вариант.

Дорогой Сэр,

Привет, мистер Чемблен

Направляю к вам нескоко вакуированых завтра. Пажалста все подготовьте.

Полутора пенсов на марку у Вильяма не было, к тому же он считал, что посылать по почте столь драгоценный документ рискованно. Поэтому в уже сгущавшихся сумерках он отправился доставить его лично. Опять его одолевали сомнения. Не слишком ли близко этот дом от их деревни? Как будет воспринято послание? Зачем… о, зачем он связался со всем этим? И, как обычно, сама сложность задачи влекла его. Раз другие организуют эвакуацию в больших масштабах, то уж горстку, всего дюжину, человек, он сможет эвакуировать. Дюжину! Черт! Так много. Хорошо бы начать с одного человека. С Кэролайн, например…

Вильям осмотрел дом и сад с каким-то новым интересом. Будущее прибежище для его эвакуированных… На доме было написано имя: Болсоувер Лодж. Прекрасный сад для игры во «львов и тигров». Жаль только, что среди эвакуированных будет так много девчонок. Лучше бы одни мальчишки. Ну, и пусть бы одна девочка… Например, Кэролайн…

Он подошел к парадному входу, опустил конверт в щелку для писем и пошел домой.

Арабелла ждала его около садовой калитки.

— Я решила узнать, как у тебя продвигается дело, — сказала она, уставившись на него с подозрением. — Некоторым из них сегодня дадут новые туфли. Пора и нам что-нибудь получить.

— Кое-что уже подготовлено — сказал Вильям, уязвленный этим постоянным преследованием. — Не приставай ко мне то и дело.

— Что подготовлено? — Арабелла продолжала смотреть на него с неослабным подозрением.

— Вакуация, — горделиво ответил Вильям.

— Куда? — спросила Арабелла.

— Увидите, — ответил Вильям. — Я приведу вас туда, когда все будет улажено.

— Ты говорил, уже все улажено, — сказала Арабелла, безошибочно вонзая когти в самое слабое место.

— Улажено, — подтвердил Вильям, — но не можете же вы идти туда без меня. Я вас туда приведу.

— Когда?

— Завтра.

— Почему не сегодня вечером?

— Потому что мне еще надо собрать вещи, — огрызнулся раздраженный Вильям. — Господи, этому Чемблену требуются дни, чтобы все подготовить, а ты хочешь, чтобы я управился за пять минут. Бьюсь об заклад, он не смог бы сделать быстрее, чем я. Говорю тебе, не могу я раньше завтрашнего дня.

— А во сколько завтра? — не отставала Арабелла. — Сразу после завтрака?

— Нет, — вспылил Вильям. — Господи, не могу я быть готовым сразу после завтрака. Что я, должен совсем не спать? Не могу я заниматься вакуацией днем и ночью.

— А ты и не занимаешься, — спокойно напомнила ему Арабелла. — Ты всего-то потратил на это несколько часов.

— Да, я достаточно умен, чтобы сделать это за несколько часов, — немного смещая тему разговора, заявил Вильям. — Ты не можешь с этим не согласиться, раз я все так быстро устроил.

— Пусть так, — не стала спорить Арабелла и добавила многозначительно: — Если ты все уже устроил. Можем мы отправиться в одиннадцать?

— Нет, это слишком рано, — сказал Вильям.

— Я же твердила им, что ты не сможешь ничего сделать, — торжествующе заявила Арабелла. — Я же им твердила.

— Но я все устроил, — возмутился Вильям, — и вы можете прийти туда в любое время, когда захотите.

— Тогда в полдвенадцатого, — сказала Арабелла непреклонно.

— Ладно, — согласился Вильям, сжигая за собою все мосты. — Ладно. В половине двенадцатого. И я обо всем договорился. Я был в этом месте и опустил письмо… и… и все устроил.

— А где это? — спросила Арабелла.

— Не могу тебе сказать, — ответил Вильям, понимая, что если назойливая Арабелла начнет разнюхивать насчет Болсоувер Лодж, то рухнут даже эти столь небольшие надежды на успех всего предприятия. — Вакуированным никогда не говорят, куда их направляют.

— Ладно, — сказала Арабелла, — ты отведешь нас туда в половине двенадцатого утра. Я сейчас пойду и скажу об этом остальным.

И прежде чем Вильям успел сообразить, как ее удержать и как выкарабкаться из трясины, в которую вляпался, она удалилась.

— Ну и пусть, — философски произнес он.

Вильям всегда был склонен к фатализму и позволял событиям идти своим чередом. И к тому же не в его правилах было отступать с завоеванных позиций. Даже если затея с эвакуацией провалится, все равно это лучше, чем смиренно признать свою неспособность ее произвести.

* * *

— Вильям, — сказала миссис Браун, выглянув в окошко утром часов в одиннадцать, — у калитки собралась целая толпа детей. В чем дело?

Вильям побледнел. У него была безумная надежда, что какое-то обстоятельство отвлечет Арабеллу и она забудет об эвакуации. Очевидно, этому не суждено было случиться.

— Я… я пойду узнаю…

Он подошел к калитке и беспомощно оглядел собравшихся. Его опасения оправдались: количество желающих эвакуироваться значительно возросло. Он заметил Виктора Джеймсона и Георга Белла… Это была разношерстная толпа. Некоторые надели самую старую одежду, некоторые самую новую. У некоторых были пакеты с вещами. Они были возбуждены и в нетерпении. Арабелла встретила его появление с обычной для нее неумолимостью.

— Мы готовы, — коротко объявила она. — Почти половина двенадцатого. Если ты готов, то и мы тоже.

Мейзи, очевидно, поняла безнадежность своих попыток вытеснить Арабеллу с лидерских позиций. Она, казалось, пребывала в дурном настроении, держалась в стороне, и на ее лице с чертами королевы Виктории было написано: «Нам не смешно». Кэролайн взмахнула длинными ресницами.

— Ты такой умный, Вильям, — восхищенно прошептала она.

И опять это явилось для него единственным утешением.

На пути через Марли и Верхний Марли эвакуированные весело переговаривались, а их предводитель молчал и раздумывал: что лучше сделать, когда их откажутся принять в Болсоувер Лодж, — обратиться в бегство или вести себя нахально. Пожалуй, лучше нахально… Можно прикинуться, что произошло «недоразумение» (он заметил, что взрослые часто и успешно используют это слово), но все равно ему не выкрутиться.

Во всяком случае, не перед Арабеллой… А она проявляла все большее беспокойства.

— Где же этот дом? Ты врешь, что нашел его.

— Нашел, — ответил Вильям, — потерпи!

Они дошли до ограды Болсоувер Лодж, и мужество покинуло Вильяма. Самое большее, что он смог сделать, это не дать стрекача безо всяких оправданий и объяснений. Никогда он не отступал от дела вплоть до полного его провала… Итак, настроение на нуле, сердце ушло в пятки — в таком состоянии входил он в калитку, подпираемый сзади пестрой компанией… Он еле волочил ноги, и, конечно, Арабелла не преминула на него цыкнуть:

— Что это с тобой? Напал паралич?

Кэролайн взглянула своими синими глазами на внушительный особняк и молвила:

— О, какой хороший дом! Вильям, ты такой умный!

Вильям через силу улыбнулся и протянул руку к звонку. В глубине дома послышалось какое-то движение. Потом медленно приближающиеся шаги. Дверь распахнулась, и появился старик в зеленом суконном фартуке. Вильям, готовый в любой момент обратиться в бегство, собрался было изложить цель своего визита, но смог только открыть рот: слова не шли из пересохшего горла. К его полному изумлению никаких слов и не понадобилось. Старик, придерживая дверь, приглашал их войти.

— Прошу, прошу, — говорил он. — Ах-ах-ах, я и не думал, что вас так много. Я сделал все, что мог. Я сделал все, что мог…

Ошеломленный, Вильям вошел в дом, а следом за ним и остальные.

— Ах-ах-ах, — опять запричитал старичок, окидывая их взглядом, близоруко щурясь, — я и не полагал… Кто у вас за старшего?

— Я, — сказал Вильям, обретя наконец голос и думая, что, может, ему все это снится. Да, он написал письмо, но, конечно, и не надеялся на такой результат.

— Я-то ожидал, кто-нибудь взрослый! Ну, ладно, ладно… — сказал старик и продолжил извиняющимся тоном: — Я сделал все, что мог. Надеюсь, вам будет здесь удобно…

И он начал показывать им дом, как хозяин гостиницы, который старается разместить требовательных клиентов.

— Это столовая. Видимо, вы будете ею пользоваться в две смены. Вас слишком много, чтобы разместиться за столом всем вместе. Ах, ах! Надо, чтобы мне кто-то помог со всем управиться. Если бы моя племянница была здесь, она бы за всем проследила, но она заболела. Позавчера ее положили в больницу. Как же быть, как же быть теперь! Я сделаю все, что смогу, все, что смогу… Это гостиная… это библиотека. Там лестница на большую мансарду, где вы сможете играть… Теперь спальни. Придется уложить вас по двое и еще расстелить матрацы на полу. К счастью, у нас полно постельных принадлежностей. До войны майор Хинтон часто принимал гостей… Как насчет ланча? Я могу соорудить суп и компот. Согласны?

Эвакуированные дружно выразили свое согласие. Кэролайн выдохнула: «Замечательно!» Державные черты Мейзи смягчились почти до улыбки, и даже Арабелла, подавленная окружающим, не возражала.

— Нужно, чтобы мне кто-нибудь помог, — опять произнес старик, шаркая подошвами на лестнице. — Надо кого-то найти… Я-то думал, будет больше времени подготовиться. Они нагрянули совсем неожиданно. Но я сделаю все, что смогу…

Спальных комнат было много, и все просторные. Возможность спать на полу так понравилась эвакуированным, что каждый требовал этой привилегии.

— Хорошо, хорошо, — беспомощно говорил старик, — договоритесь сами между собой. Ах, ах! Как все это непросто. Но я сделаю все, что смогу… Следовало предупредить, что вас будет так много. Но я постараюсь все устроить… я постараюсь… Ну а теперь, может быть, вы до ланча поиграете в саду?

Эвакуированные приняли это предложение с энтузиазмом и радостно высыпали наружу. День был погожий, сад был чудесный, в нем было много деревьев, полно мест, чтобы прятаться, пруд, лужайка…

— Замечательно! — сказала Кэролайн.

Но Арабелла пришла в себя и собирала силы для выпада.

— А где же игрушки? — спросила она. — Где новая одежда? Где сладости? Когда будет праздник?

* * *

В доме викария под председательством миссис Монкс заседал Комитет по приему эвакуированных. Для детей уже было сделано немало. Они жили в хороших домах, где о них заботились. Им раздали игрушки и новую одежду, для них регулярно устраивали праздники.

— Тоби Уэллеру нужен новый джемпер, — сказала миссис Монкс. — Не могу понять, как это он ухитряется изнашивать их так быстро.

— На мальчишках вещи просто горят, — со вздохом заметила миссис Браун. — Вильям ужасно…

— Мисс Мильтон только что закончила вязать еще один джемпер, — сказала миссис Джеймсон.

— Не думаю, что он нам подойдет, — возразила миссис Монкс. — Все, что она ни свяжет, никуда не годится. Тот, что она связала для Джимми Фостера, не проходил через голову, хотя все остальное было слоновьего размера. А шарф, который она связала для Полли Бейкер, был длиной чуть ли не три ярда и в первый же день начал распускаться… Разумеется, намерения у нее самые добрые, — добавила она поспешно, вспомнив о своем правиле в каждом человеке видеть хорошее, — но только мисс Мильтон не умеет вязать, а для умения вязать, как и для всего другого, нужен дар. — Она повернулась к миссис Паркер: — Вы ведь вязали свитер, не так ли, миссис Паркер?

Та очнулась от дремоты.

— Прошу прощения… О, да, я еще не закончила. Я задумалась о Джорджи. Когда я уходила из дома, он еще не пришел на ланч. Представления не имею, куда он запропастился.

— О, эти мальчишки… — сокрушенно сказала миссис Джеймсон. — Они несносны. Виктор тоже не явился. Я отчаялась его найти. Раз не пришел вовремя, то и ланча не получит. И по правде говоря, когда его нет дома, можно хоть немного отдохнуть…

— Да, мне это знакомо, — вздохнула миссис Бэлл. — Все мальчишки такие.

— Господи, — с раздражением вступила в разговор миссис Феллоуз, — можно подумать, с девчонками все иначе. Кто знает, где сейчас моя Мейзи. Ушла в одиннадцать, и с того времени я ее не видела. И это еще ничего, если бы она не надела свое лучшее пальто. Неизвестно, на что оно будет похоже, когда этот ребенок вернется. Вряд ли еще кто способен так вымазаться.

— Ну, ей далеко до Эллы, — сказала миссис Поплхэм. — Вы даже представить не можете, во что она превращает свои вещи. Она сегодня пошла гулять, тоже вырядившись. Не знаю почему. Когда хочешь, чтобы они надели свою лучшую одежду, они упираются, а когда вы против, они надевают. Думаю, только из упрямства.

— Кэролайн отправилась на ланч к своей тете, — Миссис Джоунс нежно и довольно улыбнулась. — Она выглядит прелестно в зеленом пальтишке, которое я сшила, и в зеленой шляпке ему под цвет.

— Да, ей идет зеленое, — сказала миссис Поплхэм. — И Элле тоже. Мне кажется, что Элла, когда вырастет, будет миловидной.

— Леди, леди, внимание, — президентским голосом призвала к порядку миссис Монкс, — мы обсуждаем сейчас вопросы, связанные с эвакуированными. Кроме Тоби Уэллера, кто-нибудь о чем-либо попросил?

Оказалось, никто и ни о чем. Члены комитета были даже несколько разочарованы.

— Не устраивать же для них опять праздник, — сказала миссис Феллоуз.

— Очередной был не далее как на прошлой неделе, — согласилась миссис Монкс.

— Хотелось бы еще что-то сделать, — сказала миссис Поплхэм…

В этот момент миссис Монкс позвали к телефону. Вскоре она вернулась взволнованная.

— Это позвонил старый Кукхэм, — сказала она, садясь на свое место. — Вы знаете, слуга майора Хинтона. Оказывается, когда майор Хинтон отправился во Францию, он сказал Кукхэму, что предложил своему кузену, если тот захочет, привезти сюда семью, подальше от бомбежек. Вы же знаете, какой рассеянный наш дорогуша майор. Он сказал Кукхэму: «У него, кажется, довольно большая семья. Сколько там детей, я точно не знаю». Ну, и все эти дети нагрянули совсем внезапно, и старик ума не приложит, что с ними делать. Он говорит, что их больше дюжины. Вероятно, майор Хинтон предложил, чтобы и друзей привезли… Он мог, знаете ли. Он очень гостеприимный…

— Они что же, приехали без всякого предупреждения? — спросила миссис Браун.

— Письмо как будто пришло только сегодня утром. И времени не было подготовиться, и количество детей не указано. Не знаю, действительно ли письмо такое невразумительное, но вообще-то племянница Кукхэма мне как-то говорила, что он не умеет писать и с трудом читает. Если бы она была там, все было бы в порядке, потому что она очень расторопная, но бедному Кукхэму, конечно, одному не справиться.

— Сколько там детей, вы сказали? — спросила миссис Браун.

— Он говорит, больше дюжины… Не знаю, действительно ли так много, но очевидно, ему надо помочь.

— Бедные крошки, — вздохнула миссис Джоунс. — Как подумаю, что и моя Кэролайн могла быть одной из них.

— Или моя Мейзи… — сказала миссис Феллоуз.

— Да, — согласилась миссис Поплхэм, — когда знаешь, что твое собственное дорогое дитя цело и невредимо и в своей семье, то чувствуешь необходимость что-то сделать и для этих маленьких скитальцев.

— Ну, не такие уж они скитальцы, — возразила миссис Монкс.

— По сути, скитальцы, — убежденно сказала миссис Поплхэм. — Оторванные от дома, лишенные родительской заботы. Для меня мысль о том, что моя Элла может оказаться где-то без своей мамочки…

— Ну так вот, леди, — вернула их к делу миссис Монкс, — все это даже кстати. Если пока в нас не нуждаются наши собственные эвакуированные, то я предлагаю немедленно позаботиться о детях, которые находятся в Болсоувер Лодж. Насколько я понимаю, они очень плохо экипированы.

Члены комитета воодушевились. У них появилось новое поле деятельности, новая возможность проявить свои организаторские способности. Работа с «собственными» эвакуированными только пробудила у них аппетит.

— Почему бы нам не отправиться туда прямо сейчас? — предложила миссис Монкс. — Надеюсь, все мы днем свободны, а бедняжкам срочно нужна наша помощь.

Предложение было принято с энтузиазмом. Члены комитета и впрямь горели нетерпением приняться за дело.

— Я забегу домой, — сказала миссис Джоунс, — и возьму коричневое пальтишко Кэролайн, вполне хорошее. Кэролайн из него выросла, но кому-нибудь оно подойдет.

— А я прихвачу капюшон Мейзи, — сказала миссис Феллоуз, не желая быть превзойденной. — У нее есть другой, и этот ей, в сущности, не нужен.

— А я принесу несколько игрушек Джорджи, — сказала миссис Паркер. — Надо приучать его делиться с теми, кто обездолен.

— И Эллу тоже, — подхватила миссис Поплхэм. — Я возьму одну-две из ее игрушек.

— Я, пожалуй, отдам духовое ружье Виктора, — решила миссис Джеймсон. — Он уже разбил им два окна, и я буду только рада расстаться с этим ружьем.

— А я прихвачу лук и стрелы Вильяма, — подключилась миссис Браун. — Правда, от этого мне легче не станет, он тут же сделает другой.

— И еще, конечно, вопрос с питанием, — сказала миссис Монкс. — Кукхэм собирается дать им что-то на ланч, но положительно не знает, как быть дальше. Мы должны принести сладостей к чаю.

— У меня есть несколько коробок печенья, я могу их принести, — сказала миссис Миллер. — Жаль, что Фредди куда-то запропастился. Я хотела бы взять его с собой, чтобы он подружился с этими детьми.

— Мы зайдем к мисс Мильтон и заберем все вещи, которые она связала, — подытожила миссис Монкс. — В случае крайней необходимости и они сгодятся.

* * *

Когда старый Кукхэм открыл дверь, лицо его выразило чувство облегчения. На пороге, нагруженные пакетами, стояли члены Комитета по приему эвакуированных. У миссис Джеймсон в руках было духовое ружье и две коробки хлопушек, оставшихся от Рождества; у миссис Джоунс — коричневое пальтишко Кэролайн в одной руке и безногий медвежонок — в другой, и еще пакет с пирожными; миссис Браун принесла лук и стрелы; миссис Монкс — чемоданчик со всякой одеждой. Каждый что-нибудь да принес…

— Ну, вот и мы, Кукхэм, — весело объявила миссис Монкс. — Мы пришли.

— Очень рад, мадам, — сказал Кукхэм. — Юные леди и джентльмены сейчас в саду. Та еще компания, скажу вам! Позвать их?

— Нет, сначала мы приготовим для них чай, — остановила его миссис Монкс. — Мы хотим устроить для них хорошее чаепитие, чтобы подбодрить в первый день пребывания здесь. Потом мы обсудим наши планы.

Миссис Симпкинс будет, по крайней мере, первую неделю следить за питанием. Она такая добрая и энергичная, и прекрасная хозяйка. — Мать Арабеллы, стоя позади всей группы, излучала доброту и энергию. — И мы договорились с женщиной, которая будет убирать в доме, и кто-нибудь из нас будет наведываться сюда каждый день… Со временем все встанет на свои места. Теперь, Кукхэм, предоставьте нам свободу накрыть стол для чаепития. Мы хотим сделать его праздничным, чтобы бедные детки сразу почувствовали о себе заботу… Только ничего им не говорите. Мы хотим, чтобы все было для них приятным сюрпризом.

— Хорошо, хорошо, мадам, — сказал Кукхэм. — И уж как я рад, что вы здесь. Эти детишки — та еще компания…

Вильям и его эвакуированные вовсю наслаждались жизнью в самом дальнем конце сада, у пруда. Арабелла и другие девочки играли в «дом». А самые отважные мальчики, во главе с Вильямом и Виктором Джеймсоном, уцепившись за свисающую ветку дерева, раскачивались над прудом, и Вильям уже плюхнулся в воду в том месте, где ему было по пояс, а Виктор там, где по колено… Кэролайн, которая в «доме» была кухаркой, то и дело отвлекалась от своих обязанностей и прибегала посмотреть на мальчишек.

— О, Вильям, какой ты смелый! — воскликнула она, когда Вильям после падения в самую середину пруда был уже в относительной безопасности, на пути к берегу, и потерял всего лишь один ботинок.

Арабелла, которая назначила себя хозяйкой «дома», тоже спустилась к пруду.

— Когда у нас начнется праздник с подарками? — спросила она.

— Не могу же я делать все сразу, — ответил Вильям, пытаясь выудить свой ботинок с помощью длинной палки.

Он резвился вовсю, но предвидел, что неприятностей не миновать. Такое сказочное везение не могло длиться вечно… Он догадывался, что старик, присматривающий за домом, принял их по какой-то ошибке и что в любой момент чудесный сон может смениться суровой реальностью.

— Не могу же я делать все сразу, — повторил он. — Я привел вас в этот сад, где можно классно играть, так ведь?

— Да, — согласилась Арабелла, — но как насчет чая? Уже время пить чай.

Было ясно, что она опять начала привередничать.

— А, чай… — сказал Вильям. — Да, конечно. Надо мне…

И в этот момент он увидел, что через лужайку к ним направляется Кукхэм. Старый слуга был несказанно рад, что с него спала ответственность за «ту еще компанию». Теперь он не выглядел сбитым с толку и растерянным. Напротив, настроение у него было приподнятое, и он добродушно улыбался. Он подошел к Вильяму, который вытащил наконец свой промокший башмак и пытался напялить его на мокрый носок.

— Чай готов, молодой человек. Пожалуйте на чай.

Вокруг столпились остальные.

— Вы сказали… чай? — запинаясь, произнес Вильям. Значит, сон продолжался. Во всяком случае, пока что.

Кукхэм довольно хохотнул:

— Да, и еще какой! С пирожными и печеньем, с хлопушками и подарками…

Арабелла прямо-таки рог раскрыла от изумления… Вильям же приободрился и приосанился. Он не мог представить, откуда и почему появились угощение и подарки, но в ту минуту все это не только спасло ситуацию, но и покрыло его славой в глазах сотоварищей.

— Пришли милые леди и устроили для вас чаепитие, — продолжал Кукхэм. — Они так добры, что принесли для вас игрушки и хорошую новую одежду.

Вильям давно уже отказался понимать, что происходит. Но все это было в лучших «эвакуационных» традициях… Добрые взрослые, раздающие одежду и игрушки.

— А мишку они принесли? — спросила Кэролайн.

— Да, юная леди, — сказал Кукхэм. — Я видел, что одна из них держала мишку.

— Вот здорово! — сказала Кэролайн.

— А у другой было духовое ружье.

— Здорово! — сказал Виктор Джеймсон. — Мне нужно новое.

— А еще у одной лук и стрелы.

— Чур, это мое — поспешно вставил Вильям.

— Значит, будет праздник? — спросила Арабелла. — Голос у нее был тихий и какой-то смиренный, от ее обычно резкого, повелительного тона и следа не осталось.

— Похоже, что так! — сказал старый Кукхэм.

Вильям постепенно приходил в себя.

— Я решил устроить праздник в самый первый день, — небрежно сказал он. — Я не говорил вам об этом, чтобы получился сюрприз… Ну, идемте в дом.

Все пошли за ним по лужайке. Кэролайн ликующе пританцовывала:

— О, Вильям, ты такой умный. Какой ты молодец, что не забыл про медвежонка.

Весело пересекли они лужайку. Весело вошли через дверь на веранде в столовую. И тут — с ужасом — эвакуированные и комитет уставились друг на друга поверх коробок с хлопушками, конфет, пирожных и игрушек…

* * *

Удрученный, шел Вильям по дороге.

— Ведь они попросили меня, — уныло бормотал он. — Сами попросили. Сначала требуют, а потом злятся. Господи, можно подумать, я кого-нибудь прикончил, а не старался для них же сделать хорошее. Вот всегда так. Чем больше стараешься для других, тем тебе будет хуже… После этого не захочешь никогда ничего ни для кого делать. Столько пришлось…

Он остановился. По переулку, примыкающему к шоссе, шла Кэролайн. Она увидела Вильяма и подбежала к нему.

— О, Вильям, все было замечательно! — воскликнула она.

— Замечательно! — с горечью отозвался он. — Самый конец не был замечательным.

— А для меня был, — сказала Кэролайн. — Для меня ты сделал все, как надо. Сначала мы наигрались, а потом, когда я начала скучать о мамочке и моем любимом старом мишке, ты их привел. Совсем как волшебник.

— О… — протянул Вильям, не сразу освоив эту новую интерпретацию событий. — Одна ты так думаешь. Черт! А знаешь, как мне от мамы досталось!

— Мне от моей тоже немного, — весело улыбнулась Кэролайн. — А потом она дала мне трехпенсовик.

— Трехпенсовик! — повторил Вильям, снова помрачнев. — Черт! А моя совсем наоборот. Похоже, мне во всю жизнь больше не видать трех пенсов.

— Я хочу их сейчас же и потратить, — сказала Кэролайн.

— На что? — спросил Вильям с неожиданным для самого себя интересом, но тут же опять нахмурился. — Вообще-то мне наплевать на деньги. Мне на все наплевать. Меня воротит от всех, кто наезжает и наезжает на меня совсем ни за что…

— Я хотела купить леденцов. Я люблю леденцы, а ты?

— Леденцы? — переспросил Вильям, стараясь сохранить человеконенавистническое выражение лица и полное безразличие ко всем сторонам жизни. — Ну, против леденцов я ничего не имею.

— Пойдем вместе и купим, — предложила Кэролайн.

Вильям повеселел. Вопреки всему у него возрождался интерес к жизни.

— Ладно, — согласился он, — пойдем.

— А потом мы их поделим, — сказала Кэролайн. — Половину тебе, половину мне. Ты устроил такой замечательный день для меня. Пошли, бежим… Ты маленькие леденцы любишь или большие?

И Вильям, взяв Кэролайн за руку, вприпрыжку и с веселым гиканьем помчался с ней по дороге.

Не повезло сегодня.

Может не повезти и завтра.

Но есть еще на свете леденцы.

 

Потомок Шекспира

Вильям, Джинджер, Дуглас и Генри возвращались из школы домой. Один из учителей в тот день почему-то отсутствовал, и вместо его урока было велено готовить домашнее задание. Нельзя сказать, что Вильям использовал это время по назначению. Первые полчаса он мастерил крыс из пропитанных чернилами промокашек, пока его не пересадили на переднюю парту, чтобы там, под присмотром, он занимался делом.

Пришлось ему открыть Шекспира и нехотя заучивать строки, которые задал учитель:

— бубнил он и тер пальцами глаза, отчего вскоре веснушчатое лицо его тоже покрылось чернильными разводами. Это было в порядке вещей. Миссис Браун не раз сетовала, что стоит ему прикоснуться к чернилам, как «сразу он весь перемажется». Она даже ощущала какое-то беспокойство, когда сын приходил из школы относительно чистым.

Вильям шел с Джинджером, Дугласом и Генри, весело повторяя нараспев: «Друзья, сограждане, внемлите мне…»

— А кем был этот Шекспир? — спросил он.

— Поэт, — сказал Дуглас. — Он… жил… и умер.

— А что он делая?

— Стихи писал.

— Разве это дело? — презрительно сказал Вильям. — Я тоже могу писать стихи… Я спрашиваю, он сражался или что?

— В начале книжки говорится, что он играл в театре, — неуверенно произнес Генри.

— Подумаешь! — сказал Вильям. — Я тоже могу играть.

— Ему ставят разные памятники, — сказал Генри с видом знатока.

— Ну, если это все, что он делал, — с возмущением сказал Вильям, — то и мне должны памятники ставить. Я тоже могу писать стихи и играть на сцене.

Вильям преклонялся перед участниками сражений. Он не был любителем искусств.

Друзья проходили мимо дома миссис Мэлуни. Она жила одна, у нее были собака, кошка и канарейка. Миссис Мэлуни была очень старая и бранчливая. Всех-то она ненавидела. Но ненависть ее к мальчишкам стала всепоглощающей. И в особенности она ненавидела «разбойников», что, возможно, только и удерживало ее на этом свете. Здоровье у нее заметно ухудшалось в те дни, когда не случалось столкновений. А когда происходила схватка с ними, она выглядела не столь дряхлой. Если же ей удавалось обратить их в бегство, она выглядела почти крепкой и бодрой.

«Разбойники» боялись и миссис Мэлуни, и ее собаки, и ее кошки. Они были уверены, что старуха — ведьма. Именно поэтому для них стало делом чести, проходя мимо ее дома, обязательно напроказить. Риск был необходим «разбойникам» как воздух.

В живой изгороди, отделявшей ее сад от луга, была лазейка, и по пути домой один из «разбойников» (они делали это по очереди) пробирался через нее, бежал по садовой дорожке и через калитку выскакивал на дорогу. Вреда они саду не причиняли.

Но один вид этих ненавистных поганцев в ее саду приводил старуху в ярость. Для своего возраста она была необычайно проворна, и не раз ей удавалось кого-нибудь из них схватить.

Друзья испытывали смешанное чувство ужаса и восторга. Они с замиранием сердца предвкушали эти отважные набеги, а потом азартно их обсуждали. Кошка и собака были ее верными помощниками, они тоже ненавидели всех мальчишек. Неделю назад собака укусила Генри, а кошка поцарапала Джинджера.

Сегодня была очередь Вильяма лезть в проем. Миссис Мэлуни стояла у двери. Она, как правило, занимала этот пост в то время, когда «разбойники» возвращались из школы. Сегодня удача была не на их стороне. Джинджер, Дуглас и Генри стояли у калитки, готовые открыть ее, как только примчится Вильям. Но на этот раз Вильям не примчался. Он застрял в проеме.

Когда он наконец протиснулся, то прямо перед собой увидел рассвирепевшую миссис Мэлуни, которая схватила его за уши своими похожими на клешни руками и, приблизив к нему ведьмячье лицо, стала трясти его голову так, что, казалось, все зубы у него сейчас повылетают. Наконец ему удалось вырваться, и он помчался к калитке, где его ждали друзья. Но это было еще не все. Оказалось, что с Вильяма слетела кепочка, и они с ужасом увидели, как миссис Мэлуни подобрала ее, принесла к дому и швырнула на скамейку возле двери.

«Разбойники» срочно созвали военный совет. Потерпеть поражение и отправиться домой, оставив кепку в руках противника, — такого позора для себя они допустить не могли. Они стояли на дороге под подозрительным взглядом миссис Мэлуни, которая все не уходила в дом, и совещались.

— Мы должны забрать кепку, — сурово сказал Джинджер. — Пусть Вильям войдет и возьмет. Это его кепка.

— Да, пошел бы ты, если бы она тебе всю голову растрясла! И кости, и мозги, и все остальное перемешалось. Тебе бы так!

Вильям был буквально потрясен. Он даже на время утратил свои позиции лидера и мог говорить только о том, что произошло с его головой. Тогда Джинджер предложил блестящий план.

Он нашел длинную палку и, пока Вильям, Джинджер и Генри отвлекали внимание врага, заскакивая в сад будто бы для того, чтобы схватить кепку, Джинджер, перегнувшись через изгородь со стороны дома, выудил ее. После чего «разбойники» удалились с ликующими возгласами, гордо неся кепку Вильяма на палке. А миссис Мэлуни кричала им вслед нечто нечленораздельное.

Дома, по настоянию миссис Браун, Вильям вымыл руки и лицо. Это, как обычно, поспешное умывание не принесло большого результата. Но к ланчу он спустился хотя бы с чистой совестью.

— Домашнее задание я уже сделал, — сообщил он. — Частично, — смягчил он это утверждение. — «Добро же подгребают вместе с ними».

— О чем ты, Вильям? — спросила миссис Браун. — Лицо все еще в чернилах?

— Я сделал, что мог, — кротко ответил Вильям, — я умылся. — Он взглянул в зеркало. — По моим волосам видно, что я умылся.

Волосы стояли влажным ершиком.

— Пойди причешись, Вильям, — устало проговорила миссис Браун.

— Знаешь, — начал Вильям, будто намереваясь донести некую глубокую мысль, — я иногда думаю, что лучше позволить волосам расти истественно. У некоторых волосы истественно гладкие. Значит, нужно их причесывать. Но у меня по-другому. Они растут вверх, и я иногда думаю, что лучше позволить им расти вверх. Это истественно. Если…

— Пойди причешись, Вильям, — повторила миссис Браун.

Вильям нехотя пошел наверх. Вернулся он с прилизанными мокрыми волосами, бубня под нос: «Друзья, сторонники, велите, я пришел… ну, как там… добро и зло живет в них…»

— Хватит, Вильям, — терпеливо сказала миссис Браун. — Ешь, хватит нести чепуху.

— Вот и я так думаю, — сказал Вильям, — а с ним все носятся да еще памятники ставят.

Хорошо поев, довольный Вильям отправился гулять с друзьями. Особых планов у них не было. Обычно они полагались на случай, и случай всегда предоставлял им захватывающую программу.

Они договорились встретиться на повороте дороги, ведущей к дому Джинджера. Вильям пришел раньше других и увидел там машину, а в ней плачущую девушку и спящего пожилого господина. Вильям остановился, открыв рот. Девушка была удивительно красива, а Вильям, несмотря на откровенное презрение к женскому полу, был весьма восприимчив к красоте.

Вильям кашлянул.

Девушка посмотрела на него сапфировыми, полными слез глазами и всхлипнула.

— Скажи, мальчик, — произнесла она с американским акцентом и интонацией, что совершенно покорило Вильяма, — как называется это место?

От смущения Вильям замешкался с ответом. А синие глаза за это время наполнились новыми слезами.

— Что же это такое! — всхлипнула леди. — Я сбилась с пути, потеряла карту и не знаю, где нахожусь, папа спит, а я… я не знаю, как ехать.

— А куда вам надо? — спросил Вильям.

— В Стратфорд, — сказала леди, — Стратфорд-на-Эйвоне, место, где родился этот Шекспир. Если мы не попадем туда сегодня, то все пропало. У нас уже не осталось дней, а если я там не побываю, то умру. Все, кого я знаю, там были. Как я скажу дома, что не была в Стратфорде, это же позор! Я заблудилась и потеряла карту, и папа спит, и…

Она разрыдалась, что совсем растопило уже подтаявшее сердце Вильяма.

— Все нормально, — сказал он, желая ее утешить.

За этим не стояло ничего конкретного. Всего лишь выражение сочувствия и желание утешить. Но леди посмотрела на него, и в глазах ее блеснула надежда.

— Ты хочешь сказать, что это Стратфорд? Потрясающе! Это правда?

При виде ее умоляющих, полных надежды глаз не устоял бы и кое-кто постарше и посильнее Вильяма.

— Да, — сказал он после очень короткой паузы, которая знаменовала собой столь же короткую и победоносную схватку с не очень-то сопротивлявшейся совестью, — это Стратфорд.

Леди подпрыгнула на сиденье. Слезы мгновенно высохли.

— Мальчик, ты чудо. Теперь надо как можно быстрее все осмотреть. А папа пусть спит. Он ненавидит достопримечательности. Он спит нарочно.

Она открыла дверку и спрыгнула на землю.

— Прежде всего я хочу увидеть дом Энн Хэтэуэй. Можешь ты показать к нему дорогу, мальчик? Или… послушай, у тебя есть какие-то свои планы на сегодня?

— Нет, — ответил он, решив, что Джинджер, Дуглас и Генри могут прекрасно обойтись без него.

— Тогда не проводишь ли меня, ангел мой?

— Ладно, — с готовностью ответил Вильям.

Он не сожалел, что под влиянием минуты ляпнул про Стратфорд-на-Эйвоне. Теперь он почти в это верил. Воображаемое превращалось для него в реальность.

Они пошли по дороге.

— Это далеко? — нетерпеливо спросила прекрасная американка.

Вильям начал размышлять. Он осознал наконец-то, что пустился в предприятие, которое потребует осторожности, но Вильям был не из тех, кто пасует перед трудностями.

Он огляделся.

— Чей дом, вы сказали? — спросил он наконец.

— Энн Хэтэуэй.

— А, он тут неподалеку, — сказал Вильям, надеясь на лучшее.

Леди сказала, что зовут ее мисс Берфорд — Сэди Берфорд — и что она просто влюбилась в эту маленькую страну, но больше всего она хотела побывать в Стратфорде, и теперь настал счастливейший день в ее жизни, и как здесь прелестно, и она всю жизнь будет ему благодарна.

Вильяму все это очень нравилось: идти вместе с ней, такой красивой; слышать ее американский акцент, который он уже начал понемногу перенимать.

Дорога сделала поворот, и они оказались перед домом миссис Мэлуни.

Мисс Берфорд вскрикнула от восторга:

— Тростниковая крыша! Это, наверное, и есть дом Энн Хэтэуэй!

— Да, это он, — подтвердил Вильям, одновременно испытывая облегчение, что найден дом Энн Хэтэуэй, и цепенея от ужаса, что возможна вторая за этот день встреча с миссис Мэлуни. Он увидел, что миссис Мэлуни выглядывает из окошка. Случалось, что Вильям, будучи натурой артистичной, превосходил самого себя. Вот и сейчас он не успокоился на достигнутом, но в этом была его ошибка. Желая усилить правдоподобие ситуации, он сказал небрежно:

— А вот и Энн Хэтэуэй стоит у окошка.

— Энн Хэтэуэй все еще живет здесь? — изумленно воскликнула мисс Берфорд.

— Так вы же сами сказали, — ответил озадаченный Вильям.

— Но я имела в виду — несколько веков назад.

Вильям попал в еще большее затруднение.

— Та уже умерла, — произнес он после небольшой паузы. Но ему хотелось, чтобы все было так, как видится его прекрасной спутнице. Если ей нужна Энн — пожалуйста.

— Теперь тут другая живет, — не унимался он.

— Потрясающе! — сказала мисс Берфорд. — Потомок, да?

— Ага, — согласился Вильям. — Она потомок.

— Знаешь, мне надо спешить. Ты постучишь или лучше я? Ты знаком с ней?

— О, д-да, хорошо з-знаком, — запинаясь, проговорил Вильям, отступая назад и опасливо глядя на дверь. — Вы что, собираетесь войти туда?

— Конечно, — ответила мисс Берфорд.

— Я бы на вашем месте не стал, — искренне сказал Вильям. — Я бы не пошел. Она ужасно злая, эта миссис М… я хотел сказать — Анна, как вы ее называете.

— Но я должна… другие, я знаю, это делают.

— Лучше не надо, — противился Вильям. — Она к тому же глухая.

— Но я могу кричать.

— Это бесполезно. Она все равно не услышит. И она сумасшедшая… Она даже забыла, как ее зовут… она… она считает себя кем-то другим, так что нет смысла входить. Зачем, если она глухая и сумасшедшая? Это даже опасно. А на дом лучше снаружи глядеть. Внутри он хуже.

— Но я знаю людей, которые в нем побывали, — настаивала мисс Берфорд. — Я их лично знаю. Значит, это возможно и не так уж опасно.

Она решительно подошла к двери и постучала. Вильям стоял на некотором расстоянии, готовый в любой момент пуститься наутек. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и показалось морщинистое лицо миссис Мэлуни. При виде Вильяма оно исказилось гневом.

— Ах ты паршивец… ах ты…

Вильям, в ком доблесть сочеталась с благоразумием, готов был уже обратиться в бегство, надеясь, что ситуация каким-то образом разрешится без его участия, но тут он увидел, что мисс Берфорд что-то опустила в руку миссис Мэлуни, после чего гнев старухи поутих и сменился угрюмой подозрительностью.

— Можно ли, миссис Хэтэуэй, — сказала американка с обезоруживающей ласковостью, — заглянуть в ваш исторический дом?

— От истерической и слышу, — огрызнулась хозяйка, — и зовут меня, между прочим, миссис Мэлуни.

Мисс Берфорд повернулась к Вильяму с печальной улыбкой и прошептала:

— Бедная женщина!

Она вошла в кухню. Миссис Мэлуни стояла, зажав десятишиллинговую бумажку обеими руками и недоверчиво глядя на гостью. Вильям на всякий случай держался поближе к двери. Мисс Берфорд с восторгом осматривала старый дом, древний кухонный шкаф, каменный пол.

— Как мило! — выдохнула она. — И все подлинное!

Подозрительность миссис Мэлуни возрастала.

Потом что-то озадачило мисс Берфорд.

— Я видела фотографии. Конечно, память у меня никудышная, но, кажется, на них было больше вещей. Правда, я смутно себе все представляю, но определенно вещей было больше.

В качестве режиссера всей этой постановки Вильям решился на смелый ход.

— Да, — произнес он, — вещей было гораздо больше, но их убрали отсюда, когда она… когда она стала такой.

— А? — резко сказала миссис Мэлуни. — Что он болтает?

— Ничего-ничего, — миролюбиво проворковала мисс Берфорд.

Но угрожающее выражение лица старухи возымело свой эффект. Мисс Берфорд тоже постепенно начала отступать к двери. Миссис Мэлуни побагровела от ярости, из груди у нее вырвались какие-то клокочущие звуки, и мисс Берфорд, без каких-либо церемоний прощания, поспешила покинуть дом вслед за исчезнувшим Вильямом.

— Это ужасно! — уже на безопасном расстоянии произнесла американка. — Бедная женщина! Абсолютно ненормальная! Но, — с удовлетворением продолжила она, — я все увидела. Теперь я могу сказать, что побывала в этом доме. — Она вынула из кармана записную книжечку, открыла ее и пометила галочкой слова «Стратфорд» и «дом Энн Хэтэуэй». — Вот так! Теперь можно возвращаться в Америку.

— Я не захватила мой путеводитель, — сказала мисс Берфорд, — но, полагаю, мне надо еще что-то увидеть в Стратфорде. — Она заметила, что за лугом блеснула речонка, которая неторопливо текла через деревню, где жил Вильям. — Эйвон! — зачарованно выдохнула мисс Берфорд. — Какая прелесть! А теперь скажи мне, мальчик, есть здесь что-нибудь еще, связанное с Шекспиром? Может быть, какие-то еще люди — ну, знаешь, вроде потомков, — задумчиво произнесла она.

Приключение, кажется, близилось к концу, а Вильяму хотелось его продлить. Задумчивый взгляд прекрасных сапфировых глаз подействовал на него странным образом. И неожиданно для самого себя он скромно произнес:

— Я его потомок.

Он и сам был ошеломлен тем, что услышал. Но тем не менее продолжал смотреть на нее с самым невинным видом.

— Неужели! — воскликнула мисс Берфорд в восторге. — Вот повезло! Ты его потомок? Но, наверное, не по прямой линии.

Но если уж Вильям вознамерился быть потомком, так настоящим.

— По самой прямой, — сказал он.

— Тогда ты родня этой старухе? — спросила она возбужденно.

Тут Вильям совсем оторопел и ответил лишь неопределенной улыбкой.

— Подумать только! — сказала мисс Берфорд. — Подумать только! У тебя дома, наверное, есть архивные документы, письма и всякие другие реликвии?

— О да, полно, — сказал Вильям. — По всему дому.

Мисс Берфорд была явно заинтригована.

— Как мне повезло, что именно ты оказался первым, кого я здесь встретила. — Она глядела на Вильяма почти что с благоговением. — Я вижу определенное сходство, — сказала она наконец. — Полагаю, ты просто воспитывался на нем, так ведь? Ты, наверное, многое из него знаешь наизусть?

— Конечно, — сказал Вильям и протяжно начал декламировать:

Он чувствовал, что кое-что переврал, и начал опять: «Друзья, сторонники…», но мисс Берфорд была в восхищении.

— Подумать только! — сказала она. — Подумать только! Я как-то читала «Бурю» — это он написал, да? Но я не могу вспомнить ни строчки. Как тебя зовут?

— Вильям.

— О, конечно. — Она перевела дух. — В его честь. Конечно.

В эту минуту появились Джинджер, Дуглас и Генри. Они стали в ряд, с интересом взирая на новую знакомую Вильяма. Тот почувствовал, что следует объяснить их присутствие здесь.

— Мои друзья, — лаконично представил он.

Мисс Берфорд повернулась к ним.

— Я только что поздравляла Вильяма, — сказала она, — с тем, что у него такой великий предок.

Не в привычке Вильяма было обделять друзей славой.

— Они тоже потомки знаменитостей, — сказал он великодушно. — Джинджер… э… — знакомство Вильяма с классической литературой было весьма ограниченным, но он собрался с мыслями, — Скотт, а Дуглас… Дуглас Вордсворт, и Генри… э… Генри, — он охотно покинул сферу поэзии и перенесся в более для него знакомую, — Генри Нельсон.

Мисс Сэди Берфорд прибыла в Англию с твердым убеждением, что в этой стране невозможного нет, и ее ожидания чудесным образом оправдались.

— Это просто замечательно! — воскликнула она. — Я потрясена. Теперь пойдемте все к Вильяму, он покажет мне реликвии.

Вильям оказался в затруднении. Ситуация выходила из-под его контроля. Он даже немного побледнел, но все-таки пошел по направлению к дому. Джинджер, Дуглас и Генри понятия не имели, что происходит, но следовали за ним, так как обычно радовались любой затее Вильяма.

Мисс Берфорд была совершенно счастлива. Она радостно щебетала об Эйвоне и доме Энн Хэтэуэй, о «Буре» и о том, как велико сходство между Вильямом и эйвонским бардом. Вильям сделал было попытку отдалить неизбежность разоблачения и решительно миновал поворот, ведущий к его дому. Но всегда туповатый Джинджер звонко сказал: «Эй, так вот же поворот к дому Вильяма».

Вильям свирепо на него глянул, а потом с вымученной улыбкой повернулся к мисс Берфорд. Ему теперь очень хотелось как-то от нее отделаться. Она была хорошенькой, но не настолько, сердито решил он, чтобы устраивать такую заваруху, да еще и его вовлекать.

— Я… я подумал, что лучше пройти к дому другой дорогой, — сказал он, — чтобы… чтобы лучше увидеть Эйвон, — ляпнул он в неожиданном приливе вдохновения.

— Какой еще Эйвон? — простодушно спросил Генри и излишне громко вскрикнул, когда Вильям его лягнул.

Вильям шел с одной стороны от мисс Берфорд, Джинджер — с другой, Дуглас и Генри — позади. Уныние Вильяма возрастало. Вдобавок ко всем треволнениям Джинджер вытеснял его из поля зрения прекрасной дамы. Джинджер мило болтал с ней о всякой всячине, и мисс Берфорд с нежностью улыбалась. «Хорошо ему болтать, — мрачно размышлял Вильям, — она не собирается идти к Джинджеру в дом и смотреть „реликвии“, и что это хоть такое?»

Оттягивать посещение уже не было возможности. Вся компания подошла к его дому.

— А вот и дом Вильяма, — весело сообщил Джинджер и направился к калитке.

— П-подожди, — осевшим голосом произнес Вильям, — я должен войти и спросить…

Он поспешно вошел в дом, постоял немного в холле, пытаясь что-нибудь придумать. Он противился неизбежности как мог. Но на этот раз тщетно. Было бы легче, знай он хоть, что это такое — «реликвии».

Он вернулся к калитке еще более поникший.

— Понимаете, — начал он, — я только что обнаружил, что они попрятали эти ре… как вы говорите?

— Реликвии.

— Ну да. Они их попрятали от воров.

Экспромт не возымел желаемого эффекта. На лице мисс Берфорд отразилось разочарование, но уходить она не собиралась.

— Какая жалость! Хотя можно понять. Я бы тоже так поступила. Но все же я должна войти в дом, чтобы потом о нем рассказывать.

Она решительно подошла к двери и позвонила. Вильям держался позади, с застывшим лицом, оцепенев от страха. Волосы у него стали дыбом, несмотря на то, что не так давно он тщательно их прилизал.

Дверь открыла сама миссис Браун.

— Добрый день, — сказала мисс Берфорд, входя в холл в сопровождении мальчишек. — Я уверена, вы простите меня за вторжение, но я просто должна увидеть этот дом, хотя и слышала, что из предосторожности все реликвии спрятаны.

Миссис Браун смотрела на нее, открыв рот от изумления.

— Я заметила удивительное сходство вашего мальчика с его великим предком, — восторженно заявила мисс Берфорд. — Наверное, ваша фамилия уже другая. Какая у вас фамилия?

— Б-б-браун, — с запинкой ответила хозяйка дома, желая знать, не следует ли тотчас позвонить в полицию.

— Но, уверена, также и Шекспир, — продолжала мисс Берфорд, положив руку на взъерошенную голову Вильяма и склонившись к его застывшему лицу. — Я уверена, он Вильям Шекспир Браун. Думаю, вы привыкли к частым посещениям? Это так интересно! Я очень рада, что побывала здесь, потому что в книгах не почерпнешь и половины того, что узнаешь, увидев собственными глазами. Я читала «Бурю», вот, пожалуй, и все. Я замечательно провела время, вы так добры, что позволили мне войти… побывать в доме, где живут его прямые потомки.

Миссис Браун без сил опустилась на стул.

— Мне надо бежать, — сказала мисс Берфорд, — а то папа проснется и не поймет, в чем дело, и нам пора возвращаться в Лондон. До свидания, для меня явилось честью быть здесь и говорить с вами. Когда я вернусь домой, то всем об этом расскажу.

Она удалилась, с улыбкой расточая на прощание слова благодарности.

Вильям, бросив взгляд на недоуменное лицо миссис Браун, последовал за гостьей, бормоча что-то вроде «провожу ее». Он предвидел, что от него потребуют объяснений, и хотел как можно дальше оттянуть этот момент. Он слышал, что миссис Браун окликнула его, но поспешил удалиться вместе с путешественницей.

Миссис Браун потребовала объяснений от «разбойников», которые продемонстрировали полнейшее неведение, к чему она отнеслась с подозрением.

Когда Вильям и мисс Берфорд подошли к машине, «папа» как раз проснулся.

— Что… где… почему? — заговорил он спросонья. — Где мы?

— В Стратфорде, папулька, дорогой, — весело сообщила ему дочь.

— Увидела? — лаконично спросил отец. — Поставила галочку?

— Разумеется, — счастливо отозвалась мисс Сэди. — Я восхитительно провела время.

— Ну, тогда едем, — сказал он. — Надо поспеть в Лондон к обеду. Я голодный как волк.

Она села рядом с ним, весело улыбаясь.

— Теперь я не потеряюсь, — сказала она, — мы ехали сюда по прямой. — Вильям! — Она сунула ему что-то в руку. — Купи себе конфет.

Машина тронулась.

Вильям стоял посреди дороги, глядя вслед, пока они не скрылись из вида. Потом он уставился, не веря глазам своим, на десятишиллинговую бумажку, которую держал в руке.

По дороге домой он выработал линию поведения.

Миссис Браун понемногу пришла в себя, но все еще была озадачена.

— Мне казалось, что она в любое мгновение может стать буйной и всех нас поубивает, — сказала она. — Вильям, кто она такая и зачем ты ее привел?

— Я не знаю, кто она. Только имя знаю. Она сказала, что ее зовут мисс Берфорд. И я ее не приводил. Она сама захотела прийти к нам.

— Но зачем?

— Ты же слышала, что она говорила. Она все время это твердила. Она хотела прийти к нам. Это все, что я могу сказать. Ты же слышала, что она говорила. Она сказала мне, что ее зовут мисс…

— Но где ты ее нашел?

— В машине. Она плакала. Она сказала, что ее зовут мисс Берфорд.

— Что ты заладил! Что еще она говорила? Зачем она пришла к нам?

— Я же объяснил тебе. Она сказала, что ее зовут мисс… ладно, не буду. Но я же рассказываю тебе, как все было. Ну вот, она это сказала, и мы немного прошлись, и она сказала, что хочет зайти к нам. Я не хотел, я ее не приглашал. Я знал, что тебе это не понравится. Но она пристала, и я не мог ее удержать. Я старался и повел ее кружным путем. Я совсем о ней ничего не знаю, она сказала мне только, что ее зовут мисс Берфорд и… займусь лучше домашним заданием, хочу подтянуться и получить хорошие отметки… чтобы вы не зря платили за меня деньги и все такое.

После его последних слов миссис Браун от изумления потеряла дар речи. Вильям удалился в гостиную и сел там с книжкой за стол. Несколько минут спустя он осторожно приоткрыл дверь и услышал, как миссис Браун разговаривает с дочерью.

— Как это печально, — доносился ее голос. — Понятия не имею, где Вильям ее подцепил и где она сейчас. Совсем молодая и абсолютно невменяема. Говорит, как в бреду. Я хотела получше расспросить Вильяма, но он занят домашним заданием, не хочется его отвлекать.

Вильям тихонько притворил дверь, открыл окно, легко спрыгнул в сад и спокойненько пошел к калитке, где топтались Джинджер, Дуглас и Генри. Он вынул из кармана десятишиллинговую банкноту и поднял ее над головой.

Джинджер, Дуглас и Генри пришли в полный восторг.

Вильям забрался на верхнюю поперечину калитки и посмотрел на них сверху вниз.

— «Друзья, сторонники…» — начал он, а потом перешел на твэнг. — Послушайте, вы классные ребята!

По возвращении в Техас мисс Берфорд прочла небольшую лекцию о поездке в Англию.

Она рассказала о посещении дома Энн Хэтэуэй, в котором сейчас обитает очень старая женщина, впавшая в маразм.

Она рассказала, как в том же городе встретила четырех мальчиков, один из которых — потомок Шекспира, другой — потомок Скотта, третий — поэта Вордсворта и четвертый — потомок Нельсона. Потрясающе, не правда ли? Ее лекция имела огромный успех.

В тот же год одна из почтовых открыток, посланных Вильяму на Рождество, не нашла своего адресата. Она была из Америки, и адрес на ней был такой: «Мистеру Вильяму Шекспиру Брауну, Стратфорд-на-Эйвоне, Англия».

 

Вильям-психиатр

Случалось, что у Вильяма возникали мысли о бесполезности своего существования. Однажды в таком вот подавленном настроении шел он нога за ногу по улице.

— С каждым днем я становлюсь старше и старше, — бормотал он, — и ничего еще не сделал такого, чтобы прославиться на весь мир. Черт! Я даже еще не начал. Наверняка Христофор Колумб, когда ему было столько лет, сколько мне, уже придумал, как открыть Америку. И этот Уатт, который изобрел паровую машину, уже начал возиться с паровыми котлами. А я потерял столько времени. Надо начинать немедленно.

Он перебрал в памяти все профессии, которые когда-либо выбирал: машинист, путешественник, шпион, сыщик, премьер-министр, космонавт, владелец кондитерской, гонщик, укротитель львов, почтальон, водолаз. Со временем они утрачивали для него свою привлекательность. Его воображение так возносило каждую из них, что в действительности их возможности быстро истощались. Последнее время им овладело желание стать водолазом. Облаченный в водолазный костюм, в маске с трубкой для дыхания, он исследовал затонувшие корабли, вступал в схватку с акулами, китами и морскими дьяволами, и даже повстречал и один разбил наголову до сих пор неизвестное племя дикарей, которые жили в пещерах на дне океана. Но в конце концов ему наскучили даже и такие подвиги.

— Надо придумать что-то новое, — сказал он и сердито пнул камушек с одной стороны дороги на другую. — Что-нибудь такое, чего я еще не пробовал. И бьюсь об заклад, я прославлюсь.

Домой он пришел к ланчу. Никакой новой идеи у него еще не появилось. Хмурый, погруженный в размышления, он уплел большую порцию картофельной запеканки с мясом и уже наполовину съел большую порцию рисового пудинга, как что-то привлекло его внимание в рассказе Роберта.

— Он поселился в Марли. Знаете, он известный психиатр, с Харли Стрит, Арнольд Саммерс. Каждый, кто хоть что-то слышал о психиатрии, знает это имя.

— О чем? — спросил Вильям.

— О психиатрии, — ответил Роберт, — и не разговаривай с набитым ртом.

— Я никогда толком не понимала, чем они занимаются, — сказала миссис Браун.

— Он лечит умственные и психические расстройства, — сказал Роберт. — Я как-то познакомился с человеком, который, когда у него было какое-то душевное расстройство, обратился к психиатру, и тот его полностью вылечил.

— Но что они делают? — спросила миссис Браун.

— Ну, насколько я понял, — сказал Роберт, — пациент ложится на кушетку и рассказывает, а психиатр записывает все, что он говорит, и… ну и вроде происходит выздоровление.

— Как странно, — сказала миссис Браун.

Вильям перестал есть и с серьезнейшим видом спросил Роберта:

— Как, ты сказал, они называются?

— Психиатры, — ответил Роберт.

— И это все, что они делают?

— Да.

— И… они становятся знаменитыми, только этим и занимаясь?

— Да, — отрезал Роберт. — Перестань задавать идиотские вопросы.

— И ешь, дорогой, — сказала миссис Браун.

Вильям молча и быстро покончил с рисовым пудингом и отправился искать Джинджера. Он нашел его в саду, где Джинджер, установив яблоко на заборе, старался попасть в него из лука.

— Хочу научиться стрелять так же, как Вильгельм Тель, — сказал он. — Думаю, лучше тренироваться на яблоках, чем на людях.

— Да никто и не позволит тебе стрелять в людей, — сказал Вильям. — Ну, и сколько же раз ты попал в яблоко?

— Не считал, — уклончиво ответил Джинджер.

— Ладно, пойдем в старый сарай, — сказал Вильям. — Есть дело поинтереснее.

— Хорошо, — согласился Джинджер, которому надоело промахиваться.

Они направились к сараю.

— Я придумал, кем стану, — сказал Вильям. — Это совсем особенная профессия, и в ней легче прославиться, чем в других.

— Какая же? — спросил Джинджер.

— Это… — начал Вильям и запнулся. — Черт! Я забыл это слово. Ну, они лечат ненормальных.

— О, — сказал Джинджер.

— И я для начала хочу полечить тебя, а потом можешь и ты меня. Чтобы немного попрактиковаться.

— А как лечить? — спросил Джинджер.

— Проще простого, — сказал Вильям. — Ты ложишься и начинаешь рассказывать, а я записываю за тобой в тетрадку… Я забыл принести тетрадку, но, думаю, это не имеет значения. Потом я лягу и буду рассказывать и… и… ну, и это нас излечит.

— Чудно как-то, — сказал Джинджер.

— Да, но так и есть на самом деле. Мне об этом Роберт рассказал, и у него есть знакомый, которому это помогло. И тот человек, который приехал в Марли, он этим занимается, и он стал знаменитым. Во всяком случае, тут мы не вляпаемся ни в какие неприятности, как было со шпионами, с космонавтами, сыщиками и другими профессиями.

— Да, — сказал Джинджер, сразу вспомнив, какой напастью была каждая прежняя профессия Вильяма. — Да, здорово ты вляпывался.

— Ну а на этот раз ничего такого не будет — сказал Вильям. — Какие могут быть неприятности, если просто сидишь и слушаешь, что рассказывают люди. Жаль, что я не знал о такой профессии раньше. Я бы не тратил время на сыщика, космонавта и на других. — Они вошли в сарай. — Давай, ложись… Вот тут.

Джинджер без энтузиазма посмотрел на пол.

— Почему я должен лежать?

— Потому что так полагается, — нетерпеливо сказал Вильям. — Ты не можешь вылечиться стоя. Черт! Я же объяснял.

— Ладно, — согласился Джинджер, ложась на пол и с подозрением косясь на Вильяма. — Ты не будешь меня щекотать, а?

Джинджер единственный из всех четырех «разбойников» боялся щекотки.

— Конечно нет, — сказал Вильям. — Я буду слушать, как ты рассказываешь. Давай. Рассказывай.

— О чем? — спросил Джинджер.

— О чем угодно, — сказал Вильям. — Давай. Начинай.

Джинджер вдруг хихикнул.

— В тот раз, когда ты начал путешествовать в лодке, помнишь? И ты подумал, что очутился на необитаемом острове, а оказалось, это было то же самое место, откуда ты отчалил!

— Да любой бы подумал, что это необитаемый остров. То место было похоже на необитаемое.

— Не похоже.

— Похоже.

— Не похоже.

— Похоже.

— Не похоже.

— Заткнись!

— Сам заткнись! — сказал Джинджер, с задиристым видом начав подниматься.

Вильям толкнул его обратно.

— Так не годится, — сказал он. — Ты должен лежать и рассказывать.

— Хорошо, — согласился Джинджер. — А в тот раз, когда ты был сыщиком и решил, что один старикан убил другого, потому что ты увидел, как он копает яму в саду, а потом выяснилось, что другой-то дед всего-навсего уехал куда-то погостить. Здорово ты тогда вляпался.

— Не вляпался, — сказал Вильям запальчиво. — Бьюсь об заклад, любой из Скотланд Ярда решил бы, что он убийца. И я не вляпался.

— Нет.

— Вляпался.

— Заткнись и продолжай говорить.

— Я и говорю.

— Говори нормально… Слушай! А помнишь, я поймал контрабандиста? Тогда же я не вляпался?

— А ты не знал, что он контрабандист. Ты его случайно поймал.

— Это я прикинулся, что не знал, это был такой хитрый прием.

— А вот и нет! Ты поднял переполох, а попался он случайно.

— Что ты несешь! Врун!

— Я не врун.

— Врун.

На этот раз Джинджер успел подняться, и они устроили энергичную потасовку, потом уселись рядом, переводя дыхание.

— Ты чувствуешь какое-нибудь душевное расстройство? — спросил наконец Вильям.

— Нет, — ответил Джинджер после некоторого раздумья.

— Вот видишь, я тебя вылечил! — победоносно воскликнул Вильям. — Я знал, что могу быть очень хорошим… Черт! Хотел бы я вспомнить это слово. Я спрошу дома, и завтра мы начнем. Мы будем брать три пенса с каждого.

— Так много не будут платить.

— Заплатят, — сказал Вильям. — Бьюсь об заклад, что тот человек с Харли Стрит берет больше. Если у нас будет достаточно пациентов, мы сможем купить вертолет.

Вертолет появился вчера в витрине деревенского магазина.

— Классный вертолет, правда? Закручиваешь эту маленькую ручку, нажимаешь на пружинку, и он взлетает точно вверх, совсем как настоящий.

— Он стоит пять шиллингов, — сказал Джинджер. — Это сколько же нам надо пациентов, чтобы набрать пять шиллингов!

— Сколько?

Минут пять они жарко спорили, производя расчеты.

— Двадцать… — сказал Вильям. На какое-то время он задумался, но потом вновь обрел присущий ему оптимизм. — Черт! Должны же найтись двадцать человек с душевным расстройством. Не так уж это и много — двадцать. Я разузнаю название, и завтра утром мы повесим объявление.

Наутро Вильям принес объявление.

— Я спросил маму, как называется эта профессия, и сразу записал, — сказал Вильям. — Смотри, какое хорошее объявление. К нам набежит много народу.

Он достал из кармана кнопки, снял ботинок и каблуком, как молотком, вдавил их в дверь сарая. Объявление гласило:

Вильям Браун

Псехеатыр

лечет душевные болезни

три пенса с каждова

— Вот! — гордо сказал он. — Бьюсь об заклад, не хуже, чем на Харли Стрит. Я сяду на ящик. Я буду врачом, а ты регистратором. Как у зубного. Посмотри, не идет ли кто.

Джинджер подошел к двери и выглянул наружу.

— Кто-то через луг срезает путь к станции, — сказал он.

Вильям тоже выглянул в дверь. По лугу шел невысокий щуплый человек с тревожно нахмуренным лицом.

— Пойдем в сарай, — сказал Вильям. — Уж точно, на Харли Стрит не стоят в дверях, выглядывая пациентов.

Они скрылись в сарае.

— Проходит мимо, — сказал Джинджер.

Человек почти миновал сарай, но, заметив объявление, остановился. Он прочитал его, прошел еще несколько ярдов, поколебался, потом вернулся и вошел в сарай.

— Кто из вас психиатр? — спросил он.

— Я, — сказал Вильям. — Я лечу душевные расстройства. У вас они есть?

— Да, — сказал человек. — Как ты излечиваешь от них?

— Вы ложитесь и рассказываете, а я слушаю, — сказал Вильям. — Вон там сухое место. По крайней мере, вчера там было сухо, но сегодня ночью прошел небольшой дождь.

— Ты не возражаешь, если я сяду? — сказал человек, усаживаясь на ящик. — Я мистер Пислейк.

— О… — сказал Вильям. — Ну, а я Вильям, а это Джинджер. Я не взял с собой тетрадку, потому что все равно не умею писать так быстро, как говорят. Да я и не вижу толку в тетрадке.

Лицо мистера Пислейка сморщилось в напряженной улыбке и стало еще более измученным, чем когда он хмурился.

— Конечно, это крайняя нелепость, что я нахожусь здесь, но сегодня утром я получил письмо, которое чуть не свело меня с ума. У меня нет близких друзей, которым бы я мог рассказать о нем, поэтому когда я увидел ваше объявление, то подумал, что, если я расскажу кому-нибудь, мне, может быть, станет легче.

— Хорошо, — сказал Вильям. — Продолжайте. Говорите. От кого это письмо?

— От Аманды. Моей невесты, — сказал мистер Пислейк, устремив перед собой мрачный взор. — По крайней мере, она была моей невестой, но этим письмом, которое я получил, она разрывает нашу помолвку. Она приедет сегодня вечером, чтобы вернуть мои подарки. Она должна приехать сама на машине, потому что один из подарков — это центрифуга для отжима белья, которую невозможно послать по почте. Я думал, ей будет приятен такой подарок, но она сказала, что он свидетельствует о недостатке воображения. Я знал, конечно, что ей не все во мне нравится. Она говорит, во мне не хватает жизни. Но письмо… оно совершенно потрясло меня. Несомненно, я недостоин ее. Она такая активная, энергичная. И я просто не могу без нее жить.

— А я считаю, вам здорово повезет, если вы избавитесь от нее, — сказал Вильям. — Все они любят командовать. Даже если сперва они кажутся ничего, то потом начинают командовать все больше и больше. Я знал одну девчонку, которая…

— Разве не я должен рассказывать? — вставил мистер Пислейк со своей страдальческой улыбкой.

— Ладно, продолжайте, — сказал Вильям, неохотно расставаясь с начатой темой. — Продолжайте. Говорите.

— Да собственно, больше нечего рассказывать, — сказал мистер Пислейк. — Вся моя жизнь разбита. Аманда не из тех, кто действует не подумав. Она взвесила все за и против и нашла меня никчемным. Но я просто не могу без нее жить.

— Вы это уже говорили, — заметил Вильям.

— И вероятно, буду это повторять, — скорбно сказал мистер Пислейк. — Знаю, я ее недостоин, но я был готов потратить всю оставшуюся жизнь, чтобы стать достойным Аманды.

Вильяму это стало надоедать.

— Вы уже наговорили на три пенса, — сказал он.

— Осталось еще кое-что рассказать, — тяжело вздохнул мистер Пислейк.

— Ваше душевное расстройство прошло? — спросил Вильям.

— Нет, — мистер Пислейк поднялся с ящика, — только начинается. Моя жизнь разбита. Мое существование теперь бессмысленно. — Он приложил ладонь ко лбу. — У меня голова раскалывается из-за этого письма.

— Если вы начнете рассказывать про головную боль, это будет стоить еще три пенса, — предупредил его Вильям.

— Ну, тогда… — мистер Пислейк опять вздохнул, вынул из кармана три пенса и отдал их Вильяму. — Спасибо, что ты уделил мне столько времени. По крайней мере, я убил хотя бы несколько минут из того бессмысленного существования, которое мне теперь предстоит влачить.

И он опять глубоко вздохнул и пошел прочь.

— Тронутый! — сказал Вильям. — Так ему и надо. И поделом ему будет, если она к нему вернется.

— Еще кто-то идет, — сказал Джинджер.

Мистер Саммерс, известный психиатр, медленно спускался с холма. Хотя он и был известный психиатр, ему самому теперь не помешала бы психиатрическая помощь. Он пытался лечить себя сам, но безуспешно, а присущие ему гордость и упрямство не позволяли обратиться к другому психиатру. Как и мистер Пислейк, он почти миновал вход в сарай, прежде чем заметил объявление. Как и мистер Пислейк, он остановился, поколебался, но потом вошел в сарай.

— Вы на прием? — спросил его Вильям.

— Да, пожалуйста, — ответил мистер Саммерс.

Он был среднего роста, дородный, круглолицый, с густыми темными волосами.

— У вас какие-то душевные проблемы? — спросил Вильям.

— Да, — сказал мистер Саммерс.

— За каждую три пенса, — сказал Вильям. — Это значит, что если у вас две проблемы, то надо будет заплатить шесть пенсов.

— Понятно, — сказал мистер Саммерс. — Что я должен делать?

— Вообще-то, нужно лежать, но можно и сидеть, если хотите. Последний пациент сидел.

— Я буду сидеть, — сказал мистер Саммерс, после беглого осмотра пола опускаясь на ящик. — А что теперь делать?

— Рассказывайте, — ответил Вильям. — Но если что-то разбило вашу жизнь, скажите об этом только один раз.

— Нет, ничто не разбило, — сказал мистер Саммерс. — А проблема в том, что мне все надоело. Прежде я никогда не скучал, но последние несколько месяцев все вызывает у меня безумную скуку. Раньше я никогда не раздражался, теперь меня раздражает абсолютно все. Я подумал, не поможет ли мне перемена мест, и на время решил переехать в сельскую местность, привнести новые краски в мою жизнь. Поэтому я и снял дом неподалеку отсюда, чтобы ездить на работу в Лондон и обратно. Это чудесный домик на Грин Лейн около Марли, но все в нем действует мне на нервы — белые стены, обитые кретоном стулья, даже остролист в саду. Я привык шутить и смеяться, даже над поскользнувшимся на банановой кожуре — особенно, над поскользнувшимся на банановой кожуре, — но сейчас я совсем не смеюсь. Я чувствую, что, если мне удастся из-за чего-нибудь безудержно расхохотаться, я излечусь. Но не могу. Словно все краски исчезли из моей жизни. Мне скучно. Все вызывает скуку.

Он замолк.

— Продолжайте, — сказал Вильям.

— Это все, — сказал мистер Саммерс.

— Вам легче? — спросил Вильям.

— Нет, — сказал мистер Саммерс.

— Ну, это вы сами виноваты, — заметил Вильям, досадуя на вторую неудачу. — Вы не умеете правильно рассказывать.

— Может быть, — согласился мистер Саммерс.

Он поднялся с ящика, вынул из кармана бумажник и протянул Вильяму десять шиллингов.

— Сдачи не надо, — сказал он и пошел через луг к дороге.

Вильям и Джинджер, не веря глазам своим, смотрели на десятишиллинговую бумажку.

— Черт! — выдохнул Вильям. — Десять шиллингов!

— Теперь мы сможем купить этот вертолет, — сказал Джинджер. — Мы можем купить два. Каждому по вертолету!

— Да, но мы должны что-то сделать за это, — сказал Вильям. — Мы должны избавить его от этих душевных проблем, раз он дал нам столько денег.

— Но мы не сможем, — сказал Джинджер. — Мы пытались.

— Мы еще ничего не сделали, — сказал Вильям. — Слушать, как человек говорит, это не значит что-то делать. Разумеется, так вылечить нельзя. Роберт, наверное, с чем-то перепутал. С Парламентом или еще с чем. Как бы то ни было, я хочу быть не таким… опять забыл это слово. Я буду помогать людям избавляться от их душевных проблем, что-нибудь для них делая. Черт! Десять шиллингов!

— Ну а что ты можешь сделать? — спросил Джинджер. — Ты не сможешь избавить его от скуки!

— Бьюсь об заклад, смогу, — сказал Вильям.

— Как?

— Ну, я могу изменить то, что наводит на него скуку. Ему скучно от остролиста, от белых стен, от обивки стульев. Это легко изменить.

— Ты даже не знаешь, где он живет.

— Можно разузнать. Он сказал, что живет в переулке Грин Лейн и что у него в саду растет остролист. Мы пойдем и поищем. Меня уже тошнит от этой говорильни. Черт! Я уже наслушался на всю жизнь.

— А что с Пислейком?

— Он меня не волнует, — сказал Вильям. — Это какая-то слюнявая любовная история, и он дал нам только три пенса. Но — десять шиллингов!.. Идем. Идем искать Грин Лейн.

Они сняли объявление с двери и пошли через луг в Марли.

Грин Лейн оказался красивым тихим переулком с несколькими особнячками, отделенными от дороги садом. Только перед одним домом рос остролист. Вильям и Джинджер остановились около этого дома.

— Вот он, — сказал Вильям. — Теперь надо подумать, за что приняться.

— Можно срубить остролист, — сказал Джинджер. — Он действует ему на нервы.

— Нет, деревья лучше не портить, — сказал Вильям. — Отец устроил такой скандал, когда я привил яблоню к его рододендрону. Вместо того чтобы радоваться, что у него на рододендроне будут расти яблоки, он разбушевался. Лучше уж не трогать эти деревья.

— Тогда что мы можем сделать? — спросил Джинджер.

— Он говорил еще об обивке на стульях, — задумчиво наморщил лоб Вильям. — Но как мы ее поменяем? Еще стены покрашены в белый цвет… — Лицо у него просветлело. — Черт! Я знаю, что мы сделаем. Он сказал, что белые стены действуют ему на нервы и что у него из жизни исчезли все краски. Так мы сделаем все разноцветным. Мы раскрасим белые стены. У нас в гараже есть полбанки красной краски и почти четверть банки желтой. А в вашем есть какая-нибудь?

— Да, — сказал Джинджер. — Мама красила кухонный шкаф, и осталось почти пол банки синей краски. А отец красил калитку, и осталось немного зеленой.

— Здорово! — сказал Вильям. — Зеленая, синяя, желтая, красная! Мы сделаем стены разноцветными, и белый цвет больше не будет ему действовать на нервы.

— Мама сегодня днем идет в гости, — сказал Джинджер, — пока она не уйдет, я не смогу вынести банки. Она подымет шум, если увидит, что я их беру. Я не смогу вынести так, чтобы она не увидела.

— Хорошо, — сказал Вильям, — как она уйдет, ты возьмешь банки и зайдешь за мной. А вертолет мы покупать не будем, пока все не сделаем. Нам надо успеть, пока он не вернется домой. Это будет для него сюрприз.

Немного позднее оба, неся по банке краски в каждой руке, направились через луга к Грин Лейн. Лица их выражали целеустремленность. Они опять остановились перед воротами, за которыми рос остролист.

— А вдруг в доме кто-нибудь есть, — предположил Джинджер.

— Черт! Я и не подумал, — сказал Вильям. — Пойду разузнаю. Скажу, что проверяю газовые счетчики.

— Они сразу догадаются, что ты врешь.

— Хорошо, скажу, что предлагаю купить стиральные машины.

— Опять сразу догадаются, что врешь.

— Ладно, — сказал Вильям, немного поскучнев от необходимости сообразовывать свои намерения с реальностью, — тогда я просто спрошу, сколько времени.

Он подошел к парадной двери и дверным молоточком отстучал вечернюю зорю. Никто не вышел. Он отстучал еще раз. Так никто и не появился. Он повернулся к Джинджеру и показал ему знаком:

— Давай обойдем дом.

Они подошли к черному входу, и Вильям постучал в дверь. Никто не вышел. Он попробовал приоткрыть дверь. Она была заперта. Он окинул дом взглядом. С садовой скамейки, которая стояла около кухонной стены, можно было легко забраться на покатую крышу, а по ней уже подняться к окошку, которое снизу было приоткрыто.

— Вперед, идем, живей, — сказал Вильям, становясь на скамейку. — Я так и думал, что можно будет пробраться через окошко в ванной. Обычно оно немного поднято.

Я специалист по таким окошкам. Всегда в него пролезаю, когда мама забывает взять ключ.

Обремененные банками с краской, они медленно, с трудом поднялись по крыше и наконец оказались в маленькой чистенькой ванной с аккуратным рядом всевозможных туалетных принадлежностей на полке и аккуратным рядом полотенец на перекладине.

— Пойдем вниз, — сказал Вильям. — Там эти белые стены.

Они спустились вниз и вошли в маленькую чистенькую гостиную с покрашенными белой краской камином, дверью, плинтусами, светлыми стенами пергаментного оттенка и стульями, обитыми кретоном.

— Давай начнем с камина, — сказал Вильям. — Сделаем его красным, да?

— Нет, желтым, — сказал Джинджер.

— Красным и желтым, — сказал Вильям.

— Да, и немного синим.

— Хорошо. И добавим еще немножко зеленого.

Они открыли банки. Вильям достал из кармана кисти.

— Начнем, — сказал он с радостным предвкушением. — Давай начнем размалевывать. Ты начинай красной с одной стороны, а я начну синей с другой, и будем красить, пока не встретимся, а потом оставшиеся места закрасим желтой и зеленой.

Они поставили все четыре банки перед камином и принялись за работу. Широкие и неровные разноцветные мазки покрыли камин; красные, синие, зеленые и желтые кляксы образовались и на полу возле камина, и на голове у Вильяма, и на свитере и ногах Джинджера.

Наконец они отошли на расстояние и оценивающе посмотрели на результат своей работы.

— Мне кажется, здорово, — сказал Вильям.

— Да, здорово, — сказал Джинджер. — У него сразу поднимется настроение.

— Теперь мы так же покрасим плинтусы, — сказал Вильям. — Сделаем их такими же разноцветными, как камин. Будет очень красиво.

Они покрыли плинтусы перемежающимися мазками: красный, синий, зеленый, желтый. Краской были уже заляпаны руки Вильяма, шея Джинджера и лица обоих. Опять они отступили на середину гостиной, чтобы взглянуть на результат.

— Мне нравится, — сказал Вильям. — А тебе?

— Мне тоже, — сказал Джинджер. — Такое любого развеселит.

— Надо еще что-нибудь сделать с дверью, — сказал Вильям, — а краски уже немного осталось. Всю дверь красить не станем, а сделаем только несколько больших мазков…

Они сделали несколько взмахов кистью — смелые широкие мазки весело заиграли на белой поверхности.

Вильям огляделся. Жажда раскрашивать разыгралась до предела.

— Теперь стены выглядят совсем скучно, — сказал он. — Давай сделаем несколько мазков и на стенах. Осталось еще немного желтой и красной. Я сначала пройдусь желтой.

Он нанес несколько желтых мазков и только взял банку с красной краской, как Джинджер, стоявший у окна, произнес напряженным шепотом:

— Он идет, Вильям. Показался на дороге.

— Кто? — спросил Вильям.

— Человек, который здесь живет. Человек, который был у нас в сарае.

— Прекрасно! Пойду встречу его.

Он был у ворот, когда с ними поравнялся мистер Саммерс.

— Входите, — пригласил его Вильям. — Мы для вас кое-что приготовили.

Несколько озадаченный, мистер Саммерс прошел за ним по дорожке в дом, в гостиную.

— Ну, что скажете? — Вильям сделал широкий жест рукой.

— Очень… красочно, — сказал мистер Саммерс.

— Вам нравится?

— К этому надо привыкнуть, — ответил мистер Саммерс.

— Вы скоро привыкнете, — заверил его Вильям. — По крайней мере, это не скучно.

— О нет, — согласился мистер Саммерс, — и, по-видимому, тому, кто здесь живет, нравится.

— Но ведь это ваш дом.

— Нет, не мой, — сказал мистер Саммерс.

Вильям открыл рот.

— Но вы здесь живете.

— Нет.

— Но вы сказали, в вашем саду растет остролист.

— Остролист растет за домом, — сказал мистер Саммерс. — Мой дом находится в другом конце переулка.

— Черт! — оторопел Вильям, глядя на результат трудов своих со все возрастающим опасением. — А кто же здесь живет?

— Понятия не имею. Я ни с кем из соседей не знаком.

— Черт! — едва слышно повторил Вильям.

Они услышали щелчок калитки и выглянули из окна.

Мистер Пислейк входил в собственные владения.

Они тихо и недвижно стояли в гостиной, прислушиваясь к звукам шагов в холле… и затем мистер Пислейк прошел на задний дворик.

— Идемте! — прошептал Вильям. — Выйдем через главный вход! Быстро!

Они прошли через холл и открыли парадную дверь. В это самое время в ворота въехала машина, за рулем сидела женщина. У нее было худое серьезное лицо, обрамленное рыжими локонами. Ее платье было сшито мешком и присборено вокруг шеи и талии. На груди в несколько рядов красовались яркие разноцветные бусы.

— Черт! Нам теперь не выйти, — прошептал Вильям, притворив дверь. — Наверх, скорее. Мы вылезем через окошко в ванной.

Как под гипнозом, мистер Саммерс последовал за ними наверх. Они вошли в ванную и осторожно выглянули наружу. Скамейка у стены исчезла. Мистер Пислейк переставил ее к розарию и срезал с кустов увядшие цветы.

— Мы не сможем спуститься без скамейки, — сказал Вильям. — Он повернулся к мистеру Саммерсу: — Уж вы-то наверняка не сможете.

— Полагаю, что не смогу, — сказал мистер Саммерс.

На него нашло состояние транса, как если бы он оказался в столь далекой от реальности ситуации, что оставалось только слепо ей подчиняться.

Раздался стук в парадную дверь, затем послышались шаги через холл и звук открываемой двери.

— Аманда! — в возгласе мистера Пислейка прозвучали и радость, и страдание.

— Не поможешь ли нести центрифугу, Альберт? — раздался чистый звучный голос.

— Да, дорогая, — убитым голосом отозвался мистер Пислейк.

Они пошли к машине.

— Быстрее! — сказал Вильям. — Вниз и через черный ход!

Они были уже внизу, когда опять раздался чистый и звучный голос: «Принеси какую-нибудь коробку для кастрюль, Альберт», — и послышались поспешные шаги по направлению к дому.

— Быстро! Сюда! — сказал Вильям, отворяя дверь в чулан под лестницей. Втроем они еле там поместились. Вильяму приходилось уже несколько раз укрываться в чуланах, и этот был самым маленьким из всех. К тому же он был забит щетками, кистями и другим домашним инвентарем. Вильям с неодобрением огляделся.

— Не продохнуть, — сказал он с возмущением.

Над дверью была небольшая полочка. Вильям осторожно поставил на нее банку с краской и приложил ухо к замочной скважине.

— Ничего через нее не увидишь, — прошептал он, — можно только слушать!

Было слышно, что через холл тащат что-то тяжелое… потом шаги туда-сюда… потом голос Аманды.

— Кажется, это все подарки, Альберт. В машине уже не осталось места для мешка с картошкой. Я пришлю его потом с посыльным. Спасибо за заботу, но я редко ем картошку. Я обнаружила, что она плохо влияет на умственные способности. Ну, мне пора идти.

— Присядем в гостиной, отдохни хоть немножко, — взмолился мистер Пислейк.

— Ну хорошо, — с неохотой согласилась Аманда.

Наступила непродолжительная тишина, прерванная криком: «Альберт!»

Сдавленный возглас мистера Пислейка утонул в повторном крике: «О, Альберт).» — голос Аманды звенел от восторга: «О, Альберт, это восхитительно! Как современно! Это фовизм! Чистый фовизм! Как я тебя недооценивала, Альберт! Вижу, что я прервала тебя, надо еще кое-что завершить. Но совсем чуть-чуть, Альберт, умоляю!

В этой незаконченности как раз и кроется совершенство. В этом суть примитивизма. А я-то считала тебя заурядным, думала, что в тебе нет жизненной энергии! Она есть!»

— Ты хочешь… ты хочешь сказать, что не будешь расторгать помолвку? — нерешительно спросил мистер Пислейк.

— Альберт! Теперь, когда я узнала, какой ты на самом деле, когда я обнаружила в тебе такую жизненную энергию! Теперь-то я знаю… — Она шаловливо засмеялась. — И каким бы ты ни казался с виду скучным, с этого дня я всегда буду знать настоящего Альберта. Давай отнесем подарки обратно в машину, дорогой. Они теперь будут значить для меня так много. А сейчас, к сожалению, я должна спешить. Мне надо быть на собрании ОБТИЖ.

— О-обтиж? — с запинкой произнес мистер Пислейк.

— Общество по борьбе с традиционным в искусстве и жизни, дорогой. Я состою в его комитете и уже опаздываю… Я должна сообщить им о твоей новой концепции дизайна.

Затем было слышно, как центрифугу, кастрюли и другие предметы стали носить обратно в машину.

Мистер Саммерс впервые за все время заговорил.

— Не скажете ли вы мне, что все это значит, а? — спросил он тихо.

— Мы хотели избавить вас от душевного расстройства, — сказал Вильям.

— Вы говорили, что вам скучно в этом доме, — сказал Джинджер.

— Мы хотели привнести немного цвета в вашу жизнь, это ваши слова.

— Из-за вертолета.

— Из-за двух вертолетов. За десять шиллингов мы можем купить два.

— Мы думали, вы тут живете.

— Этот остролист сбил нас с толку.

— Мы хотели, чтобы у вас все было цветное вместо белого.

— Потому что белое вам действовало на нервы.

И тут мистер Саммерс начал смеяться. Сперва это был слабый, какой-то придушенный смех, но по мере того, как до мистера Саммерса доходила суть происшедшего, смех набирал силу.

Мистер Пислейк провожал взглядом машину, пока она не исчезла из виду, а затем вернулся в дом.

Он задержался на пороге гостиной и оглядел ее в полнейшем недоумении.

Потом он обратил внимание на странные звуки, доносившиеся из чулана под лестницей. Он медленно, с опаской подошел к двери и резко распахнул ее. Столь резко, что при этом сам потерял равновесие, и банка с краской слетела с полочки и нахлобучилась ему на голову. Желтые ручейки потекли по его лицу.

Тут уж весь дом прямо-таки затрясся от гомерического смеха мистера Саммерса. И вдруг мистер Пислейк тоже начал смеяться. Он не знал, над чем смеется. Причиной тому, очевидно, было приподнятое настроение, в котором он находился после того, как узнал, что Аманда его не покинет, да и мистер Саммерс очень уж заразительно смеялся.

Вильяма все это уже не интересовало.

— Идем отсюда! — сказал он Джинджеру. — Надо успеть купить вертолеты, пока магазин не закрылся.

Они выбрались из чулана, покинули дом, вышли за калитку. Раскаты смеха доносились и сюда. Тут Джинджер обратил наконец внимание на то, как они оба вымазаны краской.

— Слушай, — сказал он. — Нам ведь дома здорово влетит.

— Ну и пусть, — философски сказал Вильям. — Мы купим вертолеты, и мы вылечили людей от душевного расстройства. Черт! — В его голосе послышалось торжество, и даже походка стала какой-то важной. — Выходит, я классный… опять забыл это слово. Вылечил двоих за один день. Я мог бы прославиться. — Тут он наморщил лоб. — Но все же… все же я не хочу быть… не могу запомнить, как он называется. Лучше стану тем, кто легче называется. Я лучше стану водолазом.

 

«Признание»

Вильям брел по дороге, засунув руки в карманы, вздымая носками ботинок пыль, хмуро уставившись себе под ноги.

Он возвращался домой после тягостного разговора с директором школы. На Вильяма пожаловался его учитель мистер Френч, и теперь приходилось утешать себя различными фантазиями. Наиболее подходящей была та, в которой директор приходил к нему, дрожа от ужаса, и признавался, что совершил преступление, что полиция ищет его, и просил спрятать в надежном месте. Он умолял простить его за прежнее жестокосердие и помочь.

— Ты единственный во всей школе ученик, на которого я могу рассчитывать, — говорил он. — Как только я узнал, что Скотланд Ярд напал на мой след, я сказал себе: «Надо идти к Брауну. Он что-нибудь придумает. Он вытащит меня из этой переделки. Браун простит мне зло, которое я ему причинил, и спасет меня…» Ты поможешь мне, Браун, да? Больше мне некому довериться. Ты единственный мальчик в школе, к которому я могу обратиться.

Приятно было воображать всю эту сцену, видеть мистера Маркса жалким, униженным, и Вильям распрямился и уже с гордым видом зашагал дальше.

Разговор с преступником продолжался.

— Я прощу вас, — великодушно отвечал Вильям, — но… — Тут он, иронизируя, по памяти начал повторять то, что директор сказал ему сегодня: — Я надеюсь, это послужит вам уроком и в дальнейшем вы будете вести себя иначе… Ну, идемте. Я знаю место, где можно вас спрятать и где вас никто не найдет, и я буду приносить вам еду, и вы сможете там укрываться, пока все утихнет.

Мистер Маркс сбивчиво благодарит его, и Вильям ведет дрожащего директора через луг, под прикрытием кустарниковых изгородей, в старый сарай.

— Здесь вы будете в безопасности, — говорит он. — Если Скотланд Ярд доберется сюда, спрячьтесь под этими мешками в углу. Я много раз там прятался, и никто не мог меня найти. Теперь я должен вернуться домой, после чая я принесу вам булочку или еще что-нибудь.

Около калитки своего дома Вильям сообщил воображаемому полицейскому, что он видел человека — который мог быть директором Марксом, — идущим в сторону аэродрома и что скорее всего он теперь на пути во Францию, в самолете «Комета». Он посмотрел вслед полицейскому, устремившемуся к аэродрому, и, торжествующе улыбаясь, вошел в дом.

Увидев большую тарелку свежеиспеченных булочек с малиной, Вильям на первые пять минут забыл обо всем на свете; затем, несколько утолив свой аппетит, он опять обратился мыслями к мистеру Марксу, забившемуся в угол в старом сарае… Он обещал ему булку. Он сунул одну в карман. Воображение и реальность часто так тесно переплетались в голове Вильяма, что порой ему трудновато было их разграничить. Он покончил с последними крошками последней булочки, справился с искушением съесть и булочку мистера Маркса и отправился через луг к сараю.

Вошел он в сарай с непринужденным видом, но на пороге встал, открыв рот от изумления. Потому что в сарае был мистер Маркс. Правда, он не забился в угол, а стоял посередине, оглядывая помещение.

— А, Браун, — сказал он рассеянно. — Может быть, ты поможешь мне. — Он вынул из кармана письмо. — Я получил его от Джеймса Элойсиаса Ворфилда — выпускника нашей школы, который баснословно разбогател. Он намеревается посетить школу. Он учился здесь до меня, так что я его не знаю, но — директор перевернул страницу письма — он дает понять, что хотел бы подарить нам в память о своем посещении нечто существенное. Закрытый спортивный комплекс — вот что мне бы хотелось. Однако я понимаю, что его надо как следует принять. Он пишет, что надеется увидеть сохранившимися места, с которыми у него связаны детские воспоминания. Он перечисляет их, и я решил, прежде чем отвечать на письмо, сам проверить, сохранились ли они. — Директор опять вгляделся в страницы. — Прежде всего, он упоминает старый сарай… Полагаю, этот?

— Но это наше место, — с некоторым возмущением сказал Вильям. — Мы здесь всегда играем.

— Несомненно, мой мальчик. Вне всякого сомнения. Но когда ты со временем тоже станешь состоятельным финансистом или выдающимся ученым…

— Я собираюсь стать водолазом, сэр.

— Да, да… Неважно, на каком поприще ты сделаешь успехи. Но к тому времени уже другие дети будут играть здесь и считать его своим.

— Да, вполне возможно, сэр, — сказал Вильям, удивленный и не сказать чтобы обрадованный такой перспективой.

— Значит, старый сарай можно отметить… Может быть, ты поможешь мне и с другими, — директор опять обратился к письму. — Дерево с большим дуплом в Краун Вудс…

— Да, сэр, оно сохранилось.

— Заброшенный дом с яблоневым садом в долине…

— Да, сэр.

— Каменные мостки через речку…

— Да, сэр.

Мистер Маркс сложил письмо.

— Ну, тогда все в порядке. Я сообщу ему, что все это сохранилось… Не могу сказать, что с нетерпением жду этого визита. Судя по письму, он типичный образчик разбогатевших людей, общение с которыми меня особенно утомляет. Однако не следует распространяться на эту тему, будем считать, что я ничего не говорил. Ну, не смею долее отвлекать тебя от твоих дел. Кстати, зачем ты пришел сюда?

— Я принес вам булочку, — ответил Вильям.

— Как мило, — улыбнулся мистер Маркс. — Откуда ж ты узнал, что я здесь?

— Я вас тут спрятал, — сказал Вильям. — Ну, как будто вас разыскивает полиция, и вы пришли ко мне, — как будто пришли, — и раскаивались в том, что-то говорили сегодня мне в школе, и попросили спрятать вас и направить полицию по ложному следу. И я спрятал и соврал полицейскому, что вы улетели на континент, и я принес вам булочку, чтобы вас не мучил голод.

— Сегодня в школе? — переспросил мистер Маркс. Несмотря на профессиональную строгость и значительность, он был рассеянный и добрый человек. Он уже забыл свою недавнюю беседу с Вильямом, но теперь она всплыла у него в памяти. — О, да… Да, понимаю… Ну что ж, я считаю, что ты поступил по отношению ко мне очень благородно, мой мальчик. Очень благородно. Я в детстве при аналогичных обстоятельствах устраивал военно-полевой суд и приговаривал преступника к невероятным пыткам. Помню, особенно не любил я учителя по естествознанию и не раз подвешивал его за ноги на верхушку сосны.

— Неплохая идея, — сказал Вильям.

— Дарю тебе, — сказал мистер Маркс с рассеянным видом и взглянул на часы. — Ну, мне нужно идти…

— Хотите булочку, сэр? — спросил Вильям, вынимая ее из кармана.

Мистер Маркс осмотрел булочку, которая, несмотря на то что побывала в кармане у Вильяма, была сравнительно чистая.

— Достаточно половины, — сказал мистер Маркс. — Даже меньше половины.

— Тогда остальное съем я, — сказал Вильям, поделил булочку и в два приема покончил со своей долей.

Потом он стоял в дверном проеме и смотрел, как мистер Маркс идет через луг к дороге и в рассеянной задумчивости жует булочку.

Мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд прибыл на следующее утро.

Мистер Маркс привез его со станции в своей маленькой потрепанной довоенной машине.

Собрали учеников, и гость обратился к ним с речью. Это был тучный, напыщенный, с прилизанными темными волосами и с какой-то фальшивой улыбкой человек. В своей длинной бессвязной речи он все твердил о честности, благородстве и выставлял себя образцом этих добродетелей.

— Конечно, я был озорник, — говорил он, одаривая своей широкой улыбкой ряды скучающих слушателей. — Да, я проказничал, но, должен сказать, я никогда не поступал подло…

Скука в аудитории нарастала. Мистер Маркс, сидевший рядом с оратором, оперся локтем на колено и прикрыл глаза рукой, изображая глубокую задумчивость.

Окончание речи было встречено аплодисментами, которые свидетельствовали не о впечатлении, которое она произвела, а о чувстве облегчения, что она наконец закончилась.

— Противный хвастун, правда? — сказал Вильям Джинджеру.

Но мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд не интересовал Джинджера. Его мысли были заняты исключительно мистером Френчем.

— Сегодня он был еще хуже, чем обычно, — пожаловался он. — Наезжает и наезжает на меня. Отнял у меня гусеницу и оставил без перемены ни за что ни про что. Почти… И все мне выговаривает, выговаривает… Черт! Надо придумать что-нибудь такое же ехидное и сказать ему в ответ.

Тут Вильям вспомнил.

— Давай устроим над ним военно-полевой суд, — сказал он. — Давай устроим военно-полевой суд и приговорим его к… невероятным пыткам.

Джинджер повеселел.

— Давай, а когда?

— Можно после школы, на речке.

В укромном месте на берегу они уселись перед большим кустом, который должен был представлять собой обвиняемого. Вильям назначил себя судьей, а Джинджера — главным свидетелем.

Вильям обратился к кусту со всей строгостью.

— Вы преступник, — сказал он, — и закон должен вас покарать. Вы украли ценный игзимпляр гусеницы у этого мальчика?

Куст казался поникшим и удрученным.

— Он украл? — повернувшись к Джинджеру, спросил Вильям.

— Да, да, сэр, — ответил Джинджер.

— В военно-полевом суде не говорят: «да, сэр», — сказал Вильям немного раздраженно. — Так говорят только на кораблях. А в военно-полевом суде надо отвечать: «да, ваша честь».

— Почему? — спросил Джинджер.

— Неважно почему. Говори…

— Да, ваша честь, — сказал Джинджер.

— Вы украли редкую гусеницу у этого мальчика, — опять обращаясь к кусту, сказал Вильям, — и вы заключили его в классную комнату, в то время как ему полагалось быть на игровой площадке, и вы… Что еще он сделал, Джинджер?

— Он назвал меня полным идиотом, — сказал Джинджер.

— Это ужасно! — с важным видом произнес Вильям. — Он употребил именно эти слова?

— Да, да, ваша честь, — подтвердил Джинджер. — И он сказал, что я безмозглый и что веду себя как орангутанг.

— Ну, в сравнении с орангутангом нет ничего плохого, — заметил Вильям. — Я видел эту обезьяну в зоопарке. Она вела себя вполне разумно.

— Если ты собираешься принять его сторону… — запальчиво начал Джинджер.

— Нет, нет, — поспешно заверил его Вильям. Он сердито нахмурился и опять обратился к кусту: — Вы преступник, и вы признаетесь виновным в краже ценной гусеницы, и в противозаконном заточении мальчиков, и в использовании бранных слов по отношению к ним. У вас есть что сказать в свое оправдание?

Куст хранил молчание.

— Знаю, что сказать вам нечего, да я и не стал бы вас слушать. Я приговариваю вас к…

В этот момент из-за куста показалось чье-то незнакомое лицо, узкое, с блестящими чуть раскосыми глазами, взъерошенными, с проседью волосами и насмешливым ртом.

— Что тут происходит? — спросил незнакомец. — Судебное разбирательство?

— Военно-полевой суд, — холодно ответил Вильям. — И это наше дело.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, — сказал человек, — но, кажется, вы уже почти закончили. И каков приговор?

— Ну, — сказал Вильям неуверенно, так как его планы не простирались далее самой процедуры суда, — мы можем подвесить его за ноги на дерево.

— Нет-нет, — сказал человек. — Это слишком заурядно. Наказание должно соответствовать преступлению. Пусть он собирает с капусты гусениц, пока ни одной не останется в округе. А потом его надо выставить в клетке в зоопарке, кормить изъеденным клещами сыром, и пусть все мальчишки над ним потешаются.

Вильям усмехнулся.

— Да, хорошо придумано.

Он заглянул за куст, чтобы получше разглядеть инициатора этих предложений, и увидел невысокого мужчину в шортах, в потертом твидовом пиджаке, сидящего на траве. Рядом с ним стоял рюкзак.

— Я как раз собирался попить чаю, — сказал человек. — Присоединяйтесь. У меня много всякой еды, потому что я не делал остановки на ланч. Только выпил пива, съел ломтик хлеба с сыром в пабе — и вперед!

— Большое спасибо, — сказал Вильям, огибая вместе с Джинджером куст. — Вы очень добры.

— Очень добры, — сказал Джинджер.

— Садитесь, садитесь, — сказал человек. Он открыл рюкзак и достал несколько больших пакетов. — Моя хозяйка — натура широкая. Тут много всего.

И действительно: булки с сосисками, сэндвичи, пирог, яблоки, печенье…

— Налетайте, — сказал мужчина.

Они последовали его призыву.

— Вы тут живете? — спросил Вильям.

— Нет, я путешествую. Я считаю, что октябрь — самый лучший месяц для пеших походов. Этих мест в моем маршруте не было, но, когда я обнаружил, что нахожусь всего в нескольких милях отсюда, мне захотелось побывать здесь. Понимаете ли, я учился в здешней школе. Вы, я вижу, — он взглянул на их форменные галстучки, — посещаете то же самое образовательное учреждение… Полагаю, там теперь все по-другому. Я посмотрел на школу только снаружи, когда проходил мимо. Счел, что не стоит заходить внутрь… Но, услышав ваше судебное разбирательство, я не смог не заинтересоваться. Сразу всплыл в памяти военно-полевой суд, который мы устроили в мои школьные годы. — Он помолчал немного, потом улыбнулся. — Ну и история была!

— Расскажите нам, — попросил Вильям, жуя булку с сосиской.

Человек раскурил трубку.

— Ну, как я уже сказал, та еще была история… У нас было тайное общество. Полагаю, у вас тоже есть тайное общество. — Вильям кивнул. — Нас было шестеро. У всех были засекреченные имена. Сплошная тайна. Мы собирались в пещере, в той, что высоко на срезе карьера неподалеку от Марли. Перед входом в нее рос куст. Непросто было туда вскарабкаться, скажу я вам. Все держалось в строжайшем секрете. У нас были клятвы, устав и всякое такое. У одного мальчишки была кличка Боров. У него были маленькие глазки и маленькие заостренные уши, как у поросенка. Меня называли Живчик, не помню только почему… Противный был этот Боров, но втирался в доверие, подлизывался и так или иначе обводил вокруг пальца. А между тем стали пропадать деньги из карманов, перочинные ножики и прочее из парт и шкафчиков. Ну, мы установили наблюдение и поймали за этим Борова… Берите пончики, они выглядят аппетитно.

— Спасибо, — сказал Вильям. — Очень аппетитно.

— Конечно, нас потрясло, что вором оказался член нашего тайного общества. На следующий день мы собрались в пещере, устроили над ним военно-полевой суд и решили, что он должен подписать признание своей вины, и если он прекратит воровство, то ничего не скажем директору школы, а если нет, то покажем директору это признание. Конечно, из тайного общества мы его исключили… Попробуйте это шоколадное печенье.

— Спасибо, — сказал Джинджер.

— Я уже пробовал, — сказал Вильям. — Очень вкусное. Возьму еще. А что было потом?

Человек усмехнулся.

— Когда мы выбирались из пещеры, Боров решил сыграть со мной одну из своих «шуток» — толкнуть вниз, на камни, но я предугадал это и отступил в сторону, так что он сам и упал. И треснулся о камень, расшиб голову. Ему наложили швы, и больше недели он провалялся в постели. Как бы то ни было, а тайное общество перестало существовать.

— Почему? — спросил Вильям.

— А на следующий же день опять стали производить взрывы в карьере, как раз на той стороне, где была наша пещера. Мы видели, что она осталась невредимой и куст у входа уцелел, но пробраться к ней уже было невозможно. К тому же был конец учебного года, и мы разъезжались по домам. Мы находились на пансионе, и навряд ли кто из нас побывал здесь с тех пор. Я и сам здесь только потому, что обнаружил себя милях в двух от этих мест и захотелось на них взглянуть.

— Этот карьер… — задумчиво сказал Вильям.

— Не вздумайте туда забираться. И в наше-то время это было опасно, а сейчас вдвойне.

— Мы знаем его, — сказал Джинджер. — Он по дороге в Марли, да?

— Как давно это было, — сказал человек задумчиво. — Вот услышал ваш суд, и все всплыло в памяти. Вы судили преступника заочно, насколько я понял. Кто же он?

— Да этот Френч, — сказал Вильям.

— Наш учитель, — пояснил Джинджер.

— Ну, задайте ему по заслугам. Не забудьте. Пусть собирает гусениц с капусты, а потом сидит в клетке, в зоопарке… А теперь вам надо поторапливаться, а то родители забеспокоятся, не случилось ли чего с вами, да и я должен идти дальше… Возьмите с собой еду, которая осталась.

— Спасибо, — сказали Вильям и Джинджер в один голос.

— Очень интересно вы нам рассказывали, — добавил Вильям.

Все саркастические замечания, которые на следующее утро опять посыпались на них от мистера Френча, они воспринимали с полнейшим равнодушием, так как их взору рисовалась отрадная картина: их мучитель усердно собирает гусениц с капусты, а потом демонстрирует свою долговязую персону в клетке зоопарка.

Не только мистер Френч, но и весь персонал школы пребывал в нервозном состоянии. Потому что мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд играл с мистером Марксом, как кошка с мышкой. То он вроде готов был подарить новый спорткомплекс, то нет. Он явно наслаждался ощущением власти, которое ему предоставила ситуация. То он не знает… То не уверен… То он заметил, что мальчик, которому полагалось учить латинские глаголы, тайком читал комиксы, а другого он уличил в трусости во время боксерского поединка. В его время так не поступали, это нечестно, это неблагородно. Снова и снова — и тем, кто его слушал, и тем, кто не слушал, — он рассказывал, каким он был честным и отважным уже с детства. Он рассказал также, откуда у него шрам на лбу. Оказывается, он защищал маленького от верзилы, который потом набросился на защитника с перочинным ножиком.

— Но я его не выдал, — добавил мистер Ворфилд с самодовольной улыбкой. — Конечно, и у меня были свои недостатки, но я никогда не ябедничал.

У мистера Маркса был загнанный вид. Он начал подозревать, что все туманные намеки гостя на щедрую благотворительность были сделаны только для того, чтобы придать себе вес и обеспечить себе прием в качестве почетного гостя, а на самом деле он ничего не подарит. Принимать мистера Джеймса Элойсиаса Ворфилда было задачей непростой, и мистер Маркс со своим педагогическим коллективом были уже порядком измотаны.

— Все какие-то злые, — говорил Вильям Джинджеру, возвращаясь из школы домой. — Хорошо, что завтра суббота и не надо идти в школу.

— Давай придумаем что-нибудь интересное на завтра, — сказал Джинджер. — Давай поиграем в ковбоев и индейцев.

— Нет, давай сходим в этот карьер, — сказал Вильям. — Очень интересно.

— Очень опасно, — сказал Джинджер.

— Ну, тогда я пойду один, — сказал Вильям, — а ты как хочешь.

— Я с тобой, — сказал Джинджер.

Они смотрели на огороженный перилами карьер, по краям которого высилось несколько отвесных зубчатых скал.

Вильям вгляделся в скалу на противоположной стороне карьера. У основания она была сильно разрушена взрывами, но ближе к вершине за нее все еще цеплялся куст.

— Бьюсь об заклад, там пещера, где собиралось их тайное общество, — сказал Вильям. — Бьюсь об заклад, это там. Вон за кустом виднеется маленькая расщелина.

— Может, и там, — сказал Джинджер, глядя в направлении, которое указывал Вильям. — Ну ладно, посмотрели и хватит, а теперь идем играть в ковбоев и индейцев.

— Нет, я хочу забраться в пещеру, — сказал Вильям.

— Да ты что, Вильям, — попытался урезонить его Джинджер. — Туда не забраться. На такую кручу! К ней и подхода нет.

— Я попробую, — сказал Вильям, — а ты как хочешь.

— Я с тобой, — опять сказал Джинджер. — Опаснее этого мы еще ничего не делали. Бьюсь об заклад, завтра к этому часу птицы будут клевать наши скелеты.

Но Вильям уже спускался на дно карьера.

— Ну что ж, спустились мы нормально, — сказал он на последних ярдах, катясь между каменными глыбами.

— Да, — сказал Джинджер, выбираясь из лужи, в которую угодил в самом конце спуска. Он посмотрел вверх, на нависший выступ. Отсюда тот казался еще выше и недоступнее. — Слушай, Вильям, нам ни за что не забраться… Слушай. Мы увидели ее. Давай будем считать, что мы там побывали.

Но Вильям уже начал подъем, ловко, как обезьянка, перебираясь с уступа на уступ. Высоты он не боялся. Он был отважен и абсолютно уверен в себе. Он умел держать равновесие, и воображение ему в этой ситуации не мешало. Джинджер, всецело доверяя ему, использовал те же точки опоры для рук и ног, что и Вильям, как будто они были наделены какой-то магией…

Так достигли они выступа, протиснулись за куст, в расщелину, и оказались в пещере.

— Черт! — выдохнул Вильям, оглядываясь. — Вот это класс!

Хотя вход в пещеру был очень узкий, сама она оказалась большой, просторной и уходила глубоко в скалу. Прямо-таки создана была для встреч членов тайного общества, пока последний взрыв в карьере не отсек в нее доступ. Там валялись обломки карандашей, фруктовые косточки и лежал покрытый пылью лист бумаги.

Вильям взял его, сдул пыль и прочел: «Я, нижеподписавшийся, признаю, что украл шиллинг из кармана Филипса и полкроны из кармана Саундерса, а также перочинный ножик из парты Грегсона и часы из шкафчика Тиллинсона и в разное время другие вещи».

Подпись: «Боров» — и ниже еще что-то неразборчиво, каракулями.

— Черт! Да это же его признание, — сказал Вильям.

— Давай возьмем эти карандаши, — сказал Джинджер, — и ножичек хороший, совсем немного заржавел.

— А вот и компас, — сказал Вильям. — Очень полезная вещь. Видишь, показывает, где север… И ластик. — Он сунул «признание» вместе с компасом и ластиком в свой карман. — Они теперь ничьи, так что можно забрать их себе.

— Как же мы будем спускаться! — сказал Джинджер, выглянув из расщелины и отшатнувшись назад.

— Ничего, все будет в порядке, — сказал Вильям. — Это проще простого.

Его заявление было, пожалуй, излишне оптимистичным, но после нескольких весьма рискованных моментов они, возбужденные, все в синяках и ссадинах, уже оказались на дне карьера.

— Вот интересно было! — говорил Вильям, не обращая особого внимания на расшибленную до крови ногу. — Здорово, что мы туда забрались. Хотел бы я в то время быть членом их тайного общества.

— И выгнать этого Борова, — хохотнул Джинджер, вытряхивая несколько камушков, запавших за воротник. — Как это еще не вся кожа с меня содралась!

— Давай в следующий раз наш военно-полевой суд приговорит Френчи к заключению в этой пещере, — сказал Вильям. — Бьюсь об заклад, оттуда ему нелегко спуститься вниз.

— Может быть, он в понедельник не будет таким въедливым, до посинения насобиравшись гусениц, — усмехнулся Джинджер.

Но в понедельник Френчи был еще более въедлив, чем обычно, и весь персонал еще более взвинчен, потому что мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд все еще пребывал в школе, требуя постоянного к себе внимания, но так ничего и не решив насчет спорткомплекса. Он даже более откровенно начал увиливать от этого, говорил, что слишком уж многие обращаются к нему за помощью, заблуждаясь насчет величины его богатства.

— Конечно, мне хотелось бы что-то сделать для школы, но я не так богат, как об этом распространяются. И кроме того, у меня уже много обязательств.

Информация обо всем этом просочилась и в ученическую среду. Пасмурный день, холодный моросящий дождь усугубляли и без того гнетущее настроение всей школы.

— Надо придумать что-нибудь такое, чтобы он подарил нам этот несчастный спорткомплекс и убрался домой, — сказал Вильям.

— Меня уже тошнит от его болтовни о крикете, — сказал Джинджер.

— Черт! Это мысль! — сказал Вильям.

— Какая?

— Крикет.

— Что крикет?

— Ну, он помешан на крикете. Прямая бита и всякое такое. О футболе он не говорит, все о крикете… Может, если он увидит, что мы играем в крикет, у него настроение улучшится, и он подарит нам этот паршивый спорткомплекс и уберется домой.

— Ты что, какой крикет! — изумился Джинджер. — Кто играет в крикет в октябре! Дождик зарядил, площадка раскисла.

Вильям отмел все возражения.

— В крикет можно играть в любое время, — безоговорочно сказал он. — Надо только воткнуть в землю воротца и кидать в них мяч. Пойдем за Генри и Дугласом.

На следующее утро мистер Джеймс Элойсиас Ворфилд, лениво глядя на учеников во время перемены через окошко в кабинете директора, был удивлен, когда четверо из них стали вколачивать крикетные воротца в насквозь промокшую землю, а затем начали игру, которую, по-видимому, следовало считать крикетом. Он решил разузнать, что все это значит, и подошел к игрокам. Перед воротцами застыл Джинджер, являя собой безупречную стойку с прямой битой. Вильям готовился подать мяч.

Полевые игроки Генри и Дуглас замерли в ожидании.

— Что это?.. — начал мистер Ворфилд.

Вильям послал мяч.

При этом он поскользнулся и упал лицом в грязь.

Мяч описал дугу и угодил мистеру Ворфилду прямо в лоб.

Мистер Ворфилд отшатнулся, поскользнулся и тоже упал лицом в грязь.

Мальчишки, стоявшие поблизости, прыснули.

Покраснев от злости, мистер Ворфилд схватил Вильяма за шиворот и потащил в кабинет директора.

— Этот мальчишка, — шипел он, брызгая слюной, — имел наглость кинуть в меня мячом. Он нарочно бросил в меня. Я требую, чтобы его немедленно и строго наказали.

Мистер Маркс взглянул на покрытую грязью физиономию Вильяма.

— Я не могу даже понять, кто это, — сказал он. — Вытри лицо, мальчик.

Вильям порылся в кармане. Он знал, что где-то среди всякой всячины там должен быть носовой платок. Он нащупал его и вытянул. При этом содержимое кармана вывалилось на ковер, и среди прочего — измятая бумажка со словами: «Я, нижеподписавшийся…», и отчетливо была видна подпись: «Боров».

Взгляд мистера Ворфилда остановился на ней, и выражение его лица странным образом изменилось. Кровь отхлынула от щек, и они приобрели пепельный оттенок. Глаза выпучились на бумажку, наливаясь кровью.

— Подними этот мусор, — сказал мистер Маркс.

Вильям все поднял и неотрывно смотрел на мистера Ворфилда.

От напряженности момента черты лица мистера Ворфилда проявились резче — маленькие глазки, заостренные уши, похожий на рыло нос. Явственно проступил неровный шрам на лбу.

— Боров! — выпалил Вильям.

Мистер Маркс с изумлением посмотрел на Вильяма, потом с еще большим изумлением на мистера Ворфилда. Капли пота выступили на лбу мистера Ворфилда и заструились по лицу, мертвенно-бледные губы искривились в тошнотворной улыбке.

— Ладно, ладно! — сказал он. — Пожалуй, я слишком вспылил. Несомненно, слишком вспылил. Я вспыльчивый человек. Открытый, щедрый, смелый, но могу вспылить. — Он достал носовой платок и вытер пот со лба. — Я бы хотел поговорить с мальчиком наедине, директор.

Мистер Маркс пожал плечами и вышел.

Мистер Ворфилд повернулся к Вильяму. Лоб у него все еще блестел от пота, к губам все еще была приклеена противная улыбка.

— Где ты взял этот листок, мой мальчик? — спросил он. — Тот, что выпал у тебя из кармана.

— А, этот! — сказал Вильям. — Я нашел его в пещере в старом карьере.

Мистер Ворфилд издал похожий на ржание звук, что, очевидно, должно было означать смех.

— Помню, помню… Несколько ребят собирались там на заседания тайного общества. Сам я не был его членом, но слышал о нем. Я… э…

И вдруг Вильяма осенило. Эти непонятные каракули после клички Боров… Он вытащил из кармана бумажку и повнимательнее в них всмотрелся. Они оказались не такими уж неразборчивыми. Написано быстро и витиевато, но понять вполне можно: Джеймс Элойсиас Ворфилд.

— После «Боров» стоит ваше имя, — сказал он, — Джеймс Элойсиас Ворфилд.

Мистер Ворфилд сделал шаг по направлению к Вильяму.

Тот сделал шаг к двери и сунул бумажку обратно в карман.

Мистер Ворфилд стоял, соображая, что же предпринять.

Мальчишка, хоть и небольшого роста, выглядел крепким и шустрым. Он может увернуться за мебелью. Может выскочить в дверь. Тогда все выплывет наружу. Опять раздалось ржание.

— Да, да, — сказал мистер Ворфилд. — Вспомнил. У нас была такая игра. Мы все написали воображаемые признания. Как сейчас помню! В тот дождливый день… Забыл, что же я придумал тогда… Ну, ты же разумный мальчик. Давай заключим сделку. Эта бумажка тебе ни к чему, а мне она дорога — просто как воспоминание о детстве. Тебе-то она не нужна, так ведь?

В табелях успеваемости у Вильяма с неизменной регулярностью отмечалось его недостаточно серьезное отношение к учебе, но вообще-то был он смышленым. Он поднял на собеседника простодушный взгляд.

— Я думаю, директору эта записка может пригодиться, — сказал он. — Мистер Маркс собирается создать что-то вроде школьного музея. Думаю, он захочет взять ее в музей.

Мистер Ворфилд облизнул пересохшие губы.

— Чепуха! — сказал он. — Какая-то бумажная игра! Какой она представляет для него интерес? Просто дождливым днем играли.

— Но Фриски говорил…

Лицо мистера Ворфилда стало каким-то зеленым.

— Ты знаешь Фриски? — опешил он.

— Да, я его знаю, — сказал Вильям.

Мистер Ворфилд отбросил всякую дипломатию.

— Что ты за нее хочешь? — спросил он.

— Ну, — задумчиво начал Вильям, — мистер Маркс вроде хочет крытый спортивный комплекс.

— Конечно, конечно, мой мальчик, — сказал мистер Ворфилд, к которому понемногу возвращалась его самоуверенность. — Я и сам хотел подарить его школе. Это одна из главных целей моего приезда.

— Душевые и раздевалки.

— Конечно, конечно.

Мысль Вильяма работала быстро.

— А завтра для всей школы свободный день.

— Да, да, мой мальчик, — сказал мистер Ворфилд, напуская на себя прежнее благодушие. — Не все ж учиться, надо и порезвиться. Ха-ха!

— И чтобы меня не ругали за то, что я попал в вас мячом…

Мистер Ворфилд вздрогнул.

— Конечно, конечно. Мальчишки есть мальчишки. Когда-то и я был таким. Ха-ха! И… э… я полагаю, что с этой дурацкой бумажкой будет покончено? А то ведь некоторые могут не понять, что это была всего лишь игра.

— Да не беспокойтесь, — сказал Вильям. — Я быстро обо всем забываю.

Мистер Ворфилд встретился с ним взглядом и почему-то почувствовал, что ему можно поверить.

— Ну, — сказал он, протягивая руку.

Вильям прижал карман ладонью.

— У меня в кармане все вперемешку, — сказал он. — Я найду ее, пока вы все уладите с мистером Марксом.

Мистер Ворфилд бросил на него взгляд, в котором мелькнуло невольное восхищение, и пошел к двери.

Мистер Маркс и мистер Френч разговаривали в конце коридора.

— Прошу вас, директор, — позвал мистер Ворфилд. — Наша небольшая беседа закончилась.

Мистер Маркс и мистер Френч вошли в кабинет и обратили внимание на то, что вид у гостя какой-то странный и неприятный. Лицо его покрылось красными пятнами, лоб все еще блестел от пота, а толстые губы нервно подергивались.

— Так-так-так, — сказал он, оскалившись, — мы поговорили немного, и я хочу забыть о случившемся… я… я прошу не наказывать этого мальчика.

— Как вам будет угодно, — ответил мистер Маркс.

— Повезло тебе, Браун, — сдержанно сказал мистер Френч.

Мистер Ворфилд достал свои часы.

— Видите ли, сегодня вечером мне надо уезжать, но прежде я хотел бы закончить это небольшое дело с павильоном, директор.

Он достал из кармана чековую книжку и подошел к письменному столу. Мистер Маркс и мистер Френч с изумлением смотрели, как он выводит на чеке цифры.

— Вы очень щедры, Ворфилд, — сказал мистер Маркс. — Весьма благодарен.

— Не стоит, — сказал мистер Ворфилд. — Тут хватит и на раздевалки, и на прочее.

Они повернулись к Вильяму, который стоял, глядя на них с нетерпением.

— Что ты здесь торчишь, Браун? — спросил мистер Маркс, пряча чек в бумажник. — Ступай!

— Чего только нет в карманах у этого мальчишки! — сказал мистер Ворфилд, тоненько заржав. — Ну-ка, выверни их, приятель… Бечевка, автобусные билеты, спичечный коробок, какая-то бумажка… Надо этот мусор бросить в огонь.

Он все сгреб и бросил в камин, подождал, пока его «признание» не превратилось в пепел, потом глубоко вздохнул и опять вытер лоб.

— До свиданья, — вежливо произнес Вильям, когда мистер Ворфилд направился к двери.

Джинджер ждал Вильяма у ворот.

— Говорил тебе, это не поможет, — хмуро сказал он. — Ну, что там?

— О, ничего особенного, — ушел от прямого ответа Вильям. — Немного поругали, но все закончилось хорошо. И я узнал одну хорошую новость.

— Какую?

— Завтра мы не учимся. Целый день свободный.

— Здорово, — сказал Джинджер. — Давай поиграем в ковбоев и индейцев.

Мистер Маркс и мистер Френч стояли у окна, глядя вслед такси, которое уносило их гостя на станцию. Когда машина скрылась из вида, мистер Маркс вынул из бумажника чек и с удовлетворением на него посмотрел.

— Итак, мы его получили, — сказал он.

— Получили, — сказал мистер Френч. — Несмотря на юного Брауна.

— Несмотря на юного Брауна, — согласился мистер Маркс. Потом вдруг задумался. — А кто знает, может быть, как раз благодаря юному Брауну?