Все началось с того, что тетя, у которой утром было хорошее настроение, дала Вильяму шиллинг за то, что он отнес на почту письмо и принес ей продукты от бакалейщика.
— Купи себе сладостей или сходи в кино, — сказала она.
Вильям медленно шел по дороге и разглядывал монету. После глубоких размышлений, основанных на том, что шиллинг равен двум шестипенсовикам., он пришел к выводу, что может позволить себе оба удовольствия.
В отношении сладостей Вильям откровенно отдавал предпочтение количеству, а не качеству. К тому же он знал все кондитерские в радиусе двух миль от его дома, где хозяин добавлял еще одну конфету сверх положенного веса. Вильям только там и покупал. Сосредоточенно и с нетерпением во взоре он следил за процедурой взвешивания. «Прижимистые» магазины он не признавал.
Сейчас он направился к своему любимому кондитеру и минут пять простоял перед витриной, колеблясь между равно притягательными шариками «Крыжовник» и подушечками «Мраморные». И те и другие стоили два пенни за четыре унции. Вильям никогда не покупал ничего дороже. Наконец он принял решение и вошел в магазин.
— На шесть пенсов «Крыжовника», — сказал он слегка застенчиво. Прежде стоимость его покупок редко превышала один пенни.
— Ого! — удивился продавец.
— Разжился деньгами сегодня утром, — с видом Ротшильда небрежно произнес Вильям.
Молча, скрывая напряжение, он следил за взвешиванием изумрудно-зеленых шариков; удовлетворенно отметил, что сверх положенного веса добавлена еще конфетка; получил свой драгоценный бумажный пакетик, сразу положил два шарика в рот и вышел из магазина.
Посасывая конфетки, он направился в кинотеатр. Вильям не был там завсегдатаем. До этого ему довелось побывать в кино всего один раз.
Программа была потрясающая. В первом фильме рассказывалось об отъявленных мошенниках, которые, выходя на улицу, осторожно, нарочито пригнувшись, оглядывались и шли крадучись, несомненно привлекая своим видом внимание окружающих и возбуждая подозрение. Сюжет был лихо закручен. За ними гналась полиция, они вскочили на мчащийся поезд, а потом по непонятной причине перепрыгнули на стремительно мчащуюся машину, а с нее прыгнули в стремительную реку. Это было захватывающе, и Вильям был захвачен. Он сидел не шевелясь; он смотрел, широко раскрыв глаза, зачарованный; только челюсти не переставали двигаться, и время от времени он машинально запускал руку в пакет и отправлял конфеты в рот.
В следующем фильме рассказывалось о простой деревенской любви. За простой деревенской девушкой ухаживал сквайр, по его усам сразу было видно, что он злодей.
После всяких событий и переживаний простая деревенская девушка отдала свое сердце простому, живописно одетому крестьянскому парню. Свои чувства он выражал жестами, требующими немалой гимнастической ловкости. В конце показали злодея, тоскующего в тюремной камере, но, как и прежде, надменного.
Потом показали еще одну любовную историю — на этот раз благородную пару, охваченную взаимной страстью, но разлученную в результате недоразумений, возможных только в кино. К тому же гордость и сдержанность и героини и героя побуждают их скрывать свой пыл за внешней холодностью и надменностью. Брат героини выступает в роли доброй феи; он нежный защитник своей сестры-сироты и в конце концов сообщает каждому из них о сжигающей страсти другого.
Это было волнующе и трогательно, и Вильям был взволнован и растроган.
Потом показали комедию. Сначала на экране был один трудяга, поглощенный перекрашиванием двери, а в конце — куча народу, и все перемазались краской и падали с лестницы друг на друга. Это было смешно, и Вильям безудержно и громко смеялся.
Закончился сеанс душераздирающей историей об опустившемся пьянице. Вначале это необузданный молодой человек в смокинге, пьющий и играющий в карты. В конце это необузданный старик в лохмотьях, продолжающий пить и играть в карты. У него есть дочь, существо неземное в своем благочестии, которая оплакивает его и призывает исправиться, пока в минуту вполне понятного раздражения он не бросает в нее бутылку из-под пива и не попадает ей в голову. Потом слезами раскаяния он орошает ее койку в больнице, рвет на себе волосы, простирает руки к небесам, бьет себя в грудь, а потом прижимает к ней дочь. Неудивительно, что после такой встряски состояние девочки ухудшилось, и со словами: «Не плачь, папа. Постарайся забыть о том, что ты сделал. Я тебя прощаю» она тихо скончалась.
Фильм закончился. Вильям глубоко вздохнул и все еще с конфетой во рту поднялся и вместе со всеми вышел из кинотеатра.
Оказавшись на улице, он незаметно огляделся и крадучись направился к своему дому; потом, чтобы сбить с толку воображаемых преследователей, неожиданно свернул и побежал по глухой улочке. Потом он выхватил из кармана карандаш и, прицелившись, дважды выстрелил. Двое из преследователей свалились замертво. Остальные с удвоенной энергией продолжали погоню. Нельзя было терять ни секунды. Спасаясь бегством, он ринулся на другую улицу, оставив позади почтенного джентльмена, который потирал зашибленную ногу и источал громкие проклятия.
Вильям снова выхватил карандаш из кармана и, не сводя взгляда с дороги и стреляя на ходу, влетел во двор.
Отец Вильяма, который был в тот день дома из-за ужасной головной боли и приступа печени, выкарабкался из куста рододендрона и схватил Вильяма за шиворот.
— Поганец! — взревел он. — Ты сшиб меня с ног!
Вильям потихоньку высвободился.
— Я нечаянно, папа, — сказал он кротко. — Я просто вошел в калитку, как и все входят. Я просто не видел, что ты идешь, но я не могу смотреть сразу во все стороны, потому что…
— Замолчи! — взревел отец.
Как и все в доме, он страшился красноречия Вильяма.
— Что с твоим языком? Покажи язык.
Вильям повиновался. Цвет его языка мог поспорить с самой яркой весенней зеленью.
— Сколько раз я тебе говорил, — зарычал отец, — чтобы ты не брал в рот эту отраву!
— Это не отрава, — сказал Вильям. — Это конфеты, мне дала их тетя Сьюзен за то, что я помог ей, сходил на почту и…
— Замолчи! У тебя еще осталась эта гадость?
— Это не гадость, — возразил Вильям. — Они хорошие. Возьми одну и попробуй. Тетя Сьюзен дала мне всего горстку и…
— Замолчи! Где они?
Медленно, нехотя Вильям протянул ему бумажный пакет. Отец схватил его и забросил далеко в кусты. Минут десять потом Вильям прочесывал кустарник и остаток дня сосал конфеты, вывалянные в земле.
Он послонялся по саду, потом забрался на стену, отделявшую их сад от соседского.
— Привет! — сказал он девочке, которая смотрела на него снизу.
Эта девочка с кудряшками напомнила Вильяму простую деревенскую девушку. Было в натуре Вильяма нечто артистическое. Он мгновенно ощутил себя простым деревенским парнем.
— Здравствуй, Джоан, — сказал он низким хрипловатым голосом. — Ты скучала обо мне, пока я отсутствовал?
— Я и не знала, что ты отсутствовал, — ответила Джоан. — А почему ты так смешно говоришь?
— Я не смешно говорю, — так же хрипло сказал Вильям. — Я не могу по-другому.
— А, ты простудился! Мама утром так и сказала, когда увидела, что ты плещешься в кадке с дождевой водой. Она сказала: «Скоро мы услышим, что Вильям простудился и его уложили в постель».
— Это не простуда, — сказал Вильям с загадочным видом. — Это мои чувства.
— Что ты ешь?
— Конфеты. Хочешь?
Он достал из кармана пакет и отдал ей.
— На. Возьми две-три, — сказал он с беспредельным великодушием.
— Но они… грязные.
— Бери. Это всего лишь земля. Она быстро обсосется. Очень вкусные.
Он щедро насыпал ей целую пригоршню.
— Послушай, — сказал он, возвращаясь к образу простого деревенского парня. — Так ты говоришь, что скучала обо мне? Бьюсь об заклад, ты не вспоминала обо мне так часто, как я о тебе. Бьюсь об заклад, не вспоминала. — Голос его становился все более и более сиплым, пока не сошел на нет.
— Вильям, у тебя, наверное, ужасно болит горло?
Ее голубые глаза были полны тревоги и сочувствия.
Вильям приложил ладонь к горлу и нахмурился.
— Чуть-чуть, — беспечно сказал он.
— О, Вильям! — она, как взрослая, заломила руки в отчаянии. — Оно у тебя все время болит?
Ее тревога была ему приятна.
— Я стараюсь не жаловаться, — сказал он мужественно.
Вскочив, она смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами.
— О, Вильям! У тебя… у тебя чахотка? У моей тети чахотка, и она все время кашляет…
Вильям поспешно кашлянул.
— …и ей больно, и она себя ужасно чувствует. О, Вильям, надеюсь, у тебя не чахотка.
Ее нежное обеспокоенное личико было обращено к нему.
— Думаю, чахотка, — сказал он, — но я не поднимаю вокруг этого шума.
Он опять кашлянул.
— А что говорит доктор?
Вильям с минуту поразмыслил.
— Говорит, что с легкими все в порядке, — наконец сказал он. — И говорит, что я должен быть очень осторожен.
— Вильям, хочешь мою новую коробку с красками?
— Да нет. Не сейчас. Спасибо.
— У меня три мячика, и один совсем новый. Хочешь, я отдам его тебе, Вильям?
— Нет… Спасибо. Видишь ли, не стоит обзаводиться вещами, когда не знаешь, что тебя ждет. Ведь если чахотка…
— О, Вильям!
— Джоан! — послышалось из дома.
— Мама зовет. До свидания, Вильям, дорогой. Если папа принесет мне шоколад, я и тебе дам. Честно. Спасибо за конфетки. До свидания.
— До свидания — и не тревожься обо мне, — добавил он стоически.
Он положил в рот еще одну конфету и без какой-либо цели направился к дому. У парадного входа его старшая сестра Этель прощалась с молодым человеком.
— Сделаю для тебя все возможное, — сказала она серьезно.
Руки их были соединены в рукопожатии.
— Я надеюсь, — сказал он тоже очень серьезно.
Рукопожатие было долгим. Молодой человек ушел. Этель стояла у двери, провожая его взглядом. Все это заинтересовало Вильяма.
— Это был Джек Морган? — спросил он.
— Да, — рассеянно ответила Этель и ушла в дом.
Тот взгляд, долгое рукопожатие, произнесенные слова задержались в памяти Вильяма. Они, наверное, здорово влюблены друг в друга. Как помолвленные. Но он знал, что помолвлены они не были. Наверное, они слишком гордые, чтобы открыть друг другу свои чувства — как тот мужчина и девушка в кино. Этель хотела бы, чтобы ее брат, как тот, в кино, дал знать молодому человеку, что она его любит. Некое озарение вдруг снизошло на Вильяма, и он остановился, погрузившись в глубокие размышления.
В гостиной Этель разговаривала с матерью:
— Он собирается сделать ей предложение в следующее воскресенье. Он сказал мне об этом как ее лучшей подруге и спросил, может ли он надеяться. Я ответила, что, мне кажется, может и что я попробую немного подготовить ее и замолвить за него словечко, если удастся. Как интересно, правда?
— Да, дорогая. Кстати, ты не видела Вильяма? Надеюсь, он не проказничает где-нибудь?
— Несколько минут назад он был у парадной двери. — Этель подошла к окну. — Хотя теперь его там нет.
А Вильям тем временем уже входил в дом мистера Моргана.
Горничная провела его в гостиную.
— Мистер Браун, — провозгласила она.
Молодой человек поднялся и принял гостя со всей вежливостью, однако не без примеси некоторого недоумения. Они были едва знакомы.
— Добрый день, — сказал Вильям. — Я пришел по просьбе Этель.
— Да?
— Да.
Вильям порылся в своем кармане и наконец вынул оттуда бутон розы, несколько подпорченный в результате тесного соседства с конфетами «Крыжовник», перочинным ножиком, волчком и кусочком шпаклевки.
— Она просила передать вам это, — со значением произнес Вильям.
Мистер Морган вглядывался и ничего не понимал, будто спросонья.
— Да? Э… очень любезно с ее стороны.
— Это на память. Совтир, — пояснил Вильям.
— Ну хорошо. Э… что-нибудь еще?
— Она просила передать, чтобы вы пришли к ней сегодня вечером.
— Э… да. Конечно. Я только что от нее. Видимо, она вспомнила о чем-то важном для меня.
— Наверное.
— Она назначила точное время?
— Нет. Думаю, часов в семь.
Мистер Морган посмотрел на обмякший, но все еще чудесный бутон розы.
— Говоришь… просила передать мне это? — Да.
— И что-нибудь еще на словах?
— Нет.
— Э… хорошо, передай, что я непременно приду, передашь?
— Да.
Молчание.
— Она все время о вас думает, Этель думает.
Мистер Морган провел ладонью по лбу.
— Да? Э… очень любезно, очень.
— Всегда говорит о вас во сне, — продолжал Вильям, все более воодушевляясь. — Я сплю в комнате рядом и слышу, как она все время говорит о вас. Все повторяет ваше имя: «Джек Морган, Джек Морган, Джек Морган». — Вильям понизил голос и произнес с чувством: — И так снова и снова: «Джек Морган, Джек Морган, Джек Морган».
Мистер Морган потерял дар речи. Он сел и не без ужаса смотрел на своего юного гостя.
— Ты уверен? — спросил он наконец. — Может, какое-то другое имя?
— Нет, — твердо сказал Вильям. — Ваше. «Джек Морган, Джек Морган, Джек Морган» — вот так. И она ничего не ест. Все время сидит у окна, ждет, когда вы пройдете мимо.
На лбу у мистера Моргана выступили капельки пота.
— Это ужасно, — сказал он хриплым шепотом.
Вильям был доволен. Молодой человек осознал свое бессердечие. Однако Вильям всегда доводил дело до конца. Он продолжал сидеть, невозмутимо обдумывая следующее свое сообщение. Машинально он сунул руку в карман и отправил в рот «Крыжовник». Мистер Морган тоже сел, потрясенный, молча уставился в никуда.
— Она достала вашу фотографию, — сказал наконец Вильям, — вставила ее в такую круглую штучку и носит на шее, на цепочке.
— Неужели? Это правда?
— А как же! — сказал Вильям, поднимаясь. — Ну, я, пожалуй, пойду. Она заждет увидеться с вами сегодня наедине. До свидания.
Но мистер Морган не ответил. Вильям бодро направился восвояси, а мистер Морган все сидел в кресле, сбитый с толку, глядя прямо перед собой. Потом он облизнул пересохшие губы и простонал: «О Боже!»
Вильям шел и вспоминал увиденное в кино. Здорово там было про художника. Как все перемазались краской! И покатились с лестницы! Вильям громко засмеялся. Но что это маляр делал в самом начале фильма, до того, как начать красить? Он с оскабливал старую краску. В руках у него было что-то вроде горелки и нож, он расплавлял старую краску, а потом соскабливал ножом. А потом начал красить заново. Расплавлять и соскабливать. В реальной жизни Вильям такого не видел, но, вероятно, именно так и следует удалять старую краску. Расплавлять ее огнем, а потом соскабливать. Войдя в дом, он достал из кармана перочинный ножик, задумчиво раскрыл его и поднялся по лестнице.
Мистер Браун пришел домой как раз к обеду.
— Как твоя голова, папа? — участливо спросила Этель.
— Отвратительно! — сказал мистер Браун, устало погружаясь в кресло.
— Может быть, после обеда тебе станет лучше, — сказала миссис Браун. — Он уже готов.
В комнату вошла горничная.
— Мистер Морган, мэм. Он хочет видеть мисс Этель. Я провела его в библиотеку.
— Сейчас? — взорвался мистер Браун. — Какого дьявола он пришел в такое время? Семь часов! Не знает, что в это время обедают? О чем он думает, нанося визиты в обеденное время? Что…
— Этель, дорогая, — прервала его миссис Браун, — пойди узнай, что ему нужно и постарайся от него поскорее отделаться.
Этель вошла в библиотеку, плотно закрыв за собою дверь, чтобы не было слышно громогласных замечаний отца.
Мистер Морган встал, когда появилась Этель. Она заметила некоторую бледность его лица и что он как-то осунулся.
— Э… добрый вечер, мисс Браун.
— Добрый вечер, мистер Морган.
Они молчали, оба ожидая каких-то объяснений. Молчание затянулось. Мистер Морган выглядел совершенно несчастным и смущенно переминался с ноги на ногу. Он кашлянул. Этель посмотрела на часы. Потом:
— На улице дождь, мистер Морган?
— Дождь? Э… нет. Дождя нет.
Молчание.
— Думаю, будет дождь.
— Да, конечно. Э… нет, не похоже.
— Наши дороги становятся ужасными, когда идет дождь.
— Да.
Мистер Морган поднял руку, как бы пытаясь ослабить свой воротничок.
— Почти непроходимыми.
— Да… совсем.
Опять молчание.
В столовой негодование мистера Брауна возрастало.
— Так что же, теперь из-за этого юнца мы весь вечер прождем обеда? Четверть восьмого! Вы знаете, что я не выношу, когда мешают трапезе. Выходит, мое пищеварение должно страдать только потому, что какой-то болван предпочитает наносить визиты в семь часов?
— Тогда мы должны пригласить его к столу, — не зная, как ей быть, сказала миссис Браун. — Право, мы должны.
— Мы не должны, — сказал мистер Браун. — Могу я хоть один день отдохнуть от службы и не быть обязанным с головной болью развлекать всех молодых ослов в округе?
Зазвонил телефон. Мистер Браун обхватил голову руками.
— О…
— Я подойду, дорогой, — поспешно сказала миссис Браун.
Вернулась она обеспокоенная.
— Это миссис Клайв. Она сказала, что Джоан сильно тошнило из-за каких-то ужасных конфет, которые дал ей Вильям. И еще она сказала, что очень огорчена состоянием Вильяма и надеется, что скоро ему станет лучше. Я не совсем поняла, но, похоже, Вильям сказал им, что ему пришлось показаться доктору по поводу легких и что доктор нашел их очень слабыми и велел быть осторожным.
Мистер Браун поднялся и посмотрел на нее.
— Но с какой стати? — медленно произнес он.
— Я не знаю, дорогой, — беспомощно сказала миссис Браун. — Я ничего не знаю.
— Он ненормальный, — убежденно сказал мистер Браун. — Объяснение только одно. Ненормальный.
Они услышали, как открылась и закрылась парадная дверь, и затем появилась Этель. Щеки у нее были пунцовые.
— Ушел, — сказала она. — Мама, это ужасно! Представляешь, к нему домой заявился Вильям и сообщил, что я хочу его видеть сегодня в семь вечера. Я почти не говорила с Вильямом сегодня, значит, не может быть и речи, чтобы он что-то не так понял. И он даже принес с собой какую-то замызганную розу и сказал, будто она от меня. Я просто не знала, куда деваться от стыда. Это было ужасно!
Миссис Браун села и беспомощно глядела на дочь.
Мистер Браун поднялся с видом человека, терпение которого иссякло.
— Где Вильям! — коротко сказал он.
— Не знаю, но вроде бы недавно я слышала его наверху.
Вильям был наверху. Последние двадцать минут он с зажженной свечой в одной руке и перочинным ножиком в другой соскабливал краску на двери своей спальни. Сомнений не было. Экспериментальным путем он доказал, что именно так можно удалять старую краску. К тому моменту, когда мистер Браун поднялся наверх, Вильям полностью соскоблил краску с одной филенки.
* * *
Часом позже Вильям с видом явного и упорного неповиновения сидел на заднем дворе на перевернутом ящике, посасывая самую последнюю и самую грязную из конфет «Крыжовник» и предаваясь невеселым размышлениям о прожитом дне. Удачным его назвать было нельзя. Щедрость по отношению к соседской девочке была истолкована как попытка ее отравить; желание помочь единственной сестре в решении любовной проблемы было неправильно понято; наконец, из-за того (помимо всего прочего), что он открыл замечательный научный метод удаления старой краски, на него набросился разъяренный отец. И тут Вильям подумал — уж не пьян ли был отец? Подернутыми грустной дымкой глазами он увидел себя сыном алкоголика, он представил, как отец рыдает над ним в больнице и умоляет о прощении. Даже странно, что он сейчас не на больничной койке. Вильям сгорбился, он был теперь воплощением скорби.
А в доме отец, полулежа в кресле, вел с женой разговор о сыне. Одна рука его покоилась на лбу, другой он размашисто жестикулировал.
— Он ненормальный, — говорил мистер Браун, — абсолютно невменяемый. Надо сводить его к врачу, пусть проверят его мозги. Ну посмотри, что он сегодня навытворял. Начнем с того, что сшиб меня с ног, прямо в рододендровый куст, и заметь, ни с того ни с сего. Потом вознамерился отравить соседскую девчушку гадостью, которую я забросил в кусты. Потом он морочит людям голову, объявив себя чахоточным. Похож он на чахоточного? Похож? Потом приходит к посторонним молодым джентльменам со всякими бреднями и символами любви от Этель и приводит их в дом, как раз когда мы собираемся обедать. А потом бродит по дому, режет и поджигает двери. Есть во всем этом какой-либо здравый смысл? Так ведут себя сумасшедшие, надо проверить его мозги.
Миссис Браун отложила в сторону доштопанный носок.
— Конечно, все это выглядит очень странно, дорогой. Но всему может быть объяснение, о котором мы и не подозреваем. Мальчики бывают такими непредсказуемыми.
Она взглянула на часы и подошла к окну.
— Вильям! — позвала она. — Пора спать, дорогой.
Опечаленный Вильям поднялся и медленно пошел к дому.
— Спокойной ночи, мама, — сказал он; затем обратил скорбный укоряющий взгляд на отца.
— Спокойной ночи, папа, — сказал он. — Постарайся забыть о том, что ты сделал, я тебя прощ…
Тут он спохватился и почел за лучшее удалиться.
