Сидор с утра бросился в погоню за «мстителями», угнавшими стадо, но ни их, ни коров найти не смог. Таинственным образом коровьи следы обрывались на кладбище, и сколько ни кружили по окрестным дорогам казачки, толку не было, пришлось вернуться ни с чем…

– Выступает белокурая Жазиль! – объявил Касторский, уже взявший в руки скрипку, через плечо у него висела гитара. Буба заиграл романс, и из-за занавеса появилась певица – крашеная блондинка с мушкой на длинном лошадином лице, в черном испанском платье с приколотым красным цветком, с ее плеч спадала черная же ажурная шаль.

Неумолимо приближался стук копыт, всадники направили коней к толпе на площади. Станичники тут же стали потихоньку расходиться. Данька, задержался, чтобы пересчитать казачков и разглядеть, кто чем вооружен.

– Эта ночь будет жить в нашей памяти вечно, эта ночь покоренных певучих сердец, – затянула дива романс.

Лютый подъехал к самой эстраде, остановился прямо напротив певицы. Он и одет был как для театра: в белую рубаху и черкеску с серебряными газырями. В возбуждении Сидор покручивал пышный ус. На руке его как обычно висела плетка, а через плечо – кобура маузера.

Пела Жазиль с придыханиями, старательно подражая чьим-то чужим интонациям. Бурнаши с детским восторгом радовались артистке, а Лютый вообще – смотрел гоголем. Да и дама, в тон романсу, томно глядела на атамана. Буба со скрипки перешел на гитару, и ритм музыки сменился на испано-танцевальный. Жазиль бросила Сидору шаль, тот ловко поймал ее на рукоять плетки. Певица танцевала, дробно стуча кастаньетами и размахивая во всю ширь богатым подолом черного кружевного платья. Казачки смеялись и если бы не проклятая трезвость – сами пустились бы в пляс.

Даньке пора было уже уйти от греха подальше, но он все медлил, с ненавистью следя за главным бандитом. Лютый, несмотря на увлечение певичкой, почувствовал взгляд хлопца и оглянулся. Их глаза встретились, и Данька наконец стряхнул оцепенение. Он нырнул под шею лошади, стоящей за ним, проскользнул между парой следующих, и Сидор потерял его из виду. Но краткого мгновения хватило, чтобы Лютый узнал паренька. Он мгновенно забыл о Жазили и спустился на землю.

Данька быстрым шагом пересек одну улицу, потом следующую и только тут оглянулся. Погони не было. Успокоившись, он повернул за угол дома и наткнулся на Лютого. Тот стоял у плетня и, не приближаясь, исподлобья глядел на подростка. От неожиданности Данька замер. Потом развернулся и бросился бежать.

Какой-то бандит поставил ему подножку, и Данька шлепнулся в пыль. Это вызвало общий хохот.

– Ну что ржете, жеребцы! Сбили мальца и довольны? – неожиданно вступился Лютый и, помахивая нагайкой, подошел к Даньке. – А отец-то твой вроде половчее был, а? Не ушибся?

Данька встал. Лютый покровительственно взял паренька за шею.

– Ладно, ладно. Пошли, щусенок, кваску попьем, – Сидор подвел хлопца к стоящей неподалеку бочке, где бурнаши утоляли жажду.

У импровизированного прилавка Лютый обнял Даньку за плечи и почти ласково сказал:

– Неужто ты думаешь, щусенок, что у Сидора Лютого душа не болит за каждого сироту-сиротинушку?.. Болит, – кивнул он сам себе. – Только время нынче такое, не обойтись нам без сирот.

Данька оглянулся вокруг. Бежать некуда, со всех сторон бурнаши, попался глупо… Он коротко посмотрел на Сидора, но так, что Лютый убрал руку с его плеча.

– Ну а ты знаешь, скольких моих дружков отец твой порубал? Не знаешь? То я знаю! – бандит ударил себя в грудь, где сердце. – Я бы его и мертвого в петлю сунул. Ух и гад же был твой отец, щусенок!.. – Лютый взял чарку с квасом и протянул хлопцу. – На, пей!

Светлые Данькины глаза сделались черными и презрительным, как пощечина, ударом он выплеснул квас в лицо Сидору. Бурнаши замерли…