— Да все вы, барчуки, так гутарите, — усмехнулась Настя. — Только веры вам нет.
— Но какой же я барчук?
— А кто? — спросила девушка, и Данька прикусил язык, чтобы не сболтнуть лишнего.
— И подарки мне ваши не нужны, — сказала Настя, — знаю как заготовлены.
— Не знаешь, Настя, не знаешь, — вспыхнул румянцем Данька, но не скажет же он ей, что не бандит, и людей по хуторам не грабил. — Вот, глянь, какие руки.
Хлопец показал свои ладони, твердые как дерево от постоянных упражнений.
— Та твой батька мог бы еще батрака нанять и сынка работой не мучить! — продолжала издеваться девушка. — Жадоба давит?
Данька промолчал, не зная, что ответить. Видя, что парень совсем смутился, Настя упорхнула:
— У меня дел полно, пойду.
Данька взял палочку и стал со злостью кромсать ее ножом. Что за черт с ним случился? Видели бы его Мстители — обсмеяли б похуже Насти. Вместо того чтоб дело делать, он за какой-то девчонкой чипляется. И чем она ему нравится? И не нравится вовсе: нос курносый, весь в веснушках, а характер, как у змеи. Так и жалит. То барчуком обзовет, то хохочет, как он самовар атаману раздувает. Морока с ней одна. Угораздило же Бурнаша встать на постой в хате, где хозяйской дочкой оказалась такая заноза. Между прочим, сама она не бедняцкого рода, Данькина родная хата в половину этой будет.
В первые дни, когда явился Данька под видом Григория Кандыбы к атаману Бурнашу, Настька сама с вопросами лезла. Даньке не до девчонки, нужно было и самому атаману понравиться, и с казачками дружбу свести. Постепенно Данька освоился, вник в дела Бурнаша. Тот его, как сына старого товарища по сражениям, взял к себе в штаб казачком. Он и ординарец тебе, и писарь. Хорошая должность, теперь Данька про всех все знал и даже расспросами подозрения не вызывал. Может, это через казачка сам атаман интересуется! А Гнат его любил, секретов не таил, работой не перегружал, от себя не отсылал. Так что даже записки для Ксанки в условленном месте оставлять было не просто. В любой момент атаман Бурнаш мог хватиться дорогого «Гриню», которому гады красные всю спину нагайкой исполосовали!
Вот тут и приметил Данька курносую веселую девчонку. С казаками ему из себя фигуру представлять надо было, а с Настей можно поболтать по-свойски. Только теперь она все больше насмехаться стала, с чего это? И чем больше Данька ломал голову, тем больше хотелось поговорить с ней, чтоб разобраться…
Данька сам не заметил, как достругал палочку до самых пальцев. Бросил огрызок и про себя решил так, что негоже красному Мстителю раскисать квашней из-за какой-то девчонки, тем более, когда он находится в тылу врага на разведке.
Размышления Даньки прервало появление на улице десятка пустых тарахтящих телег и полусотни бывшего хорунжего Славкина. Сам он ехал впереди на чалом жеребце и неловко держал кое-как перевязанную правую руку. Его люди едва тащились, свесив головы, чуяли, должно быть, что сейчас будет.
Из дома выскочил Бурнаш в расстегнутой рубахе и с бешено горящими глазами.
— Что? Опять?.. Молчать! Сопляк ты! — атаман ткнул пальцем в Славкина. — Где хлеб? Вошь, а не казак! Почему не выполнил приказ? Сейчас каждого второго — к стенке! — Бурнаш схватился за бок, где должен висеть маузер, но оружия при себе не оказалось. — Гринька — маузер!
Данька бодро забежал в сени и остановился прислушиваясь.
— Я тебя спрашиваю!
— Не виноваты, мы, батька, — пробормотал Славкин. — Как есть — не виноваты. Нету в той Медянке хлеба.
— А разведка что, врет?
— Разведка не врет, атаман, но только когда мы приехали, амбары пустыми стояли.
— Как же вы ехали, что они хлеб у вас перед носом спрятали? В трактире усы мочили, бисово отродье?
— Никак нет, затемно выехали, — вскинул голову Славкин, — вот те крест, атаман! На зорьке уже к околице подъехали, а хлеба уже нема.
— Да то обратно красные Мстители предупредили, — встрял в разговор Пасюк. — А нас глянь, батька, вилами встречают! — казак указал на раненого хорунжего.
— Мстители? Опять Мстители! — Бурнаш забегал перед строем казаков, снова вскипая яростью. — Видели их? Воевали? Они вас вилами испужали?
— Да то баба сумасшедшая была, — усмехнулся Пасюк, — бешенной собакой кусанная!
— Баба?! Сами, как бабы стали! Гриня — маузер!
Данька, решив, что дальше тянуть не стоит, принес оружие.
— Только вы, батька-атаман, не стреляйте казаков, — попросил хлопец, подавая маузер.
— Все жалеешь, Гриня? Пороть их надо, да рук не хватает, — сказал Бурнаш, чуть успокоившись. — Запрягай экипаж! Вторая сотня — на конь! Ты, Григорий, со мной поедешь.
— Господин атаман, кони пали, — сказал хорунжий. — Я потому полусотню и взял, что…
— Проклятье! Почему не доложили?
— Думали — оклемаются…
— Дурак ты, хорунжий! — в сердцах сказал Бурнаш. — Ровно в салочки играешь.
— Вот, на конюшне нашли, — Пасюк подал атаману бумагу.
«Мстители», — прочитал Гнат и побагровел.
— Собрать здоровых коней! Вторая сотня — на конь! А ты, хорунжий, лечись, с тебя спрос впереди будет.
Данька принес атаману пиджак, они сели в подан ный экипаж: автомобиль-ландо, запряженный четверкой цугом. Металлические части авто и сбруи сверкали на солнце, а сидения были укрыты дорогим турецким ковром.
— Вперед! — скомандовал Бурнаш, одновременно давя на автомобильный клаксон.
Всадники, чьи ряды пополнились новыми товарищами, быстро двинулись в обратный путь. С одной стороны их ободрило присутствие самого атамана, с другой — они старались скрыть перед ним страх, внушаемый таинственными Мстителями. Последнее время бурнаши постоянно натыкались на ловушки и неприятности, приготовленные этими неуловимыми врагами. Не исключено, что в станице их ждет новый сюрприз, и от этого делается как-то зябко даже под палящим солнцем…
Всю дорогу Бурнаш проповедовал что-то об идей ном анархизме, а Данька мучительно размышлял: догадались ли ребята, что бандиты могут вернуться в станицу? До сих пор повторных налетов атаман не устраивал, но, видно, его терпение лопнуло. Теперь он не оставит без внимания ни малейшей вылазки Мстителей. Значит, следует быть еще внимательней.
Сотня настороженно вступала в притихшее село. Даже ребятишек не было видно на улицах. Бурнаши озирались, опасаясь засады. Данька старался разглядеть хоть кого-то из друзей, но тщетно. Атаман сигналом клаксона остановил свое войско на деревенской площади.
— Слушай мою команду: всю станицу согнать сюда! Тех, кто вилами махал, особливо ту бабу — взять под арест и приволочь на площадь. Пускай другие знают, как не слухать батьку Бурнаша. Все амбары спалить, а помощничкам «мстителей» всяких — и хаты заодно. Кто драться будет — стреляй не глядя, я так велю! Ясно?
Бандиты рассыпались по станице собирать народ. Загорелись амбары, заголосили бабы…
Данька прошелся вокруг площади, но никакого знака Мстителей не услышал, никто не прокукарекал. Значит, ушли друзья в лес на базу.
Вокруг машины собралась порядочная толпа селян: старики, бабы да ребятишки. Цепь казаков огораживала их — чтоб не разбежались. Отдельно, при карауле, стояли шесть человек арестованных — уже в кровоподтеках и царапинах, видимых сквозь разорванную одежду.
— Братья станичники! — громко сказал Бурнаш, встав в автомобиле. — Да, — братья! Потому что верю вам и прощаю все! Не могли вы, станичники, сами додуматься батьке Бурнашу мешать в справедливом бою с красными собаками! То злые люди подбили вас на нехорошее дело! Правильно?.. — толпа промолчала. — Вот стоят шестеро — они тоже братья мои и сестры. Только еще сильнее обманутые красными «мстителями». Этого я простить не могу… Если каждая баба на казаков с вилами бросаться станет — куда это годится?
— Ничего, мужья наши вернутся — они вам не вилами пригрозят! — крикнула одна из арестованных женщин.
— Тебя как зовут? — спросил атаман.
— Анисья.
— Вот, Анисья, грозишь ты мне вилами из-за угла, коварно, хорунжего моего ранила — а я на тебя не обижаюсь. Мне жаль тебя — такая ты обманутая! Что тебе красные дали? Ничего! А я тебе, хоть ты и преступница, жизнь дарю! И другим таким же врагам батьки Бурнаша — тоже. Но не запросто так. Слышите, станичники?! Если к завтрашнему полдню доставите мне в Липатовскую двадцать подвод с пшеницей — отпущу я их на все четыре стороны. А нет — не обессудьте! — атаман развел руками.
Бурнаш сел и клаксоном дал сигнал к отправлению.
— Будь ты проклят, ирод! — крикнула Анисья.
Пораженная толпа станичников молчала. Арестованных связали, посадили на две телеги и повезли в Липатовскую. Впереди колонны, как обычно, двигался экипаж атамана, довольные бурнаши ехали следом. Ух, и голова у батьки, вот голова! И простил всех, и так дело повернул, что крестьяне сами ему пшеницу к штабу доставят. Голова!