Похожая на лошадь, она и в прошлой жизни, наверное, ею была.

– К вам с этим? – Я сунул в щель между стеклом и стойкой свой билет и паспорт.

Немолодая женщина в деревянной будке, встроенной в угол раздевалки, отвлеклась от книжки. Лошадь. Точно лошадь.

– А кроме паспорта, ничего нет?

– Нет, ничего нет.

– Не могу принять. Паспорта не принимаем.

– Там же написано, что нужен документ с фотографией. Любой. Про паспорта ничего не написано. – В холле, этажом выше, я долго изучал стенд, где были изложены путаные правила посещения бассейна.

– Не могу. Женщина нажаловалась. Нельзя отдавать паспорта, мы же можем списать все данные и их использовать. Скандал подняла настоящий.

– Вы же не будете списывать.

Она утянула паспорт в свою будку, вложила в него мой билет и, определив на одну из полочек, шлепнула по стойке номерком. На тусклом белом пластике значилось: «21».

Бассейн старый, построен в советские времена: дорогие и красивые породы камня потресканы, залатаны как попало, я пожалел, что не взял с собой шлепанцы. Емкости для одежды смешные, раритетные – металлические, грязно-желтые, облезлые, с окошечками и ручками под ними; прокручивая ручки, следует вписывать в окошечки нужные цифры и буквы – шифр, как в камере хранения на вокзале.

Разделся, поместил тряпье в свой двадцать первый отсек, покрутил колесики, закрыл – и тут же открывать пришлось: шапочку плавательную забыл, привычки нет плавать в шапочках. В последний раз она мне понадобилась, наверное, в третьем классе школы, то есть много лет назад. Последние три-четыре года, которые хожу в бассейн более-менее регулярно, шапочку плавательную надевать от меня никто не требовал. Но это было в иностранном, немецком бассейне – может, у них там какие-то особенные очистные установки, которым волосы не помеха.

А это советский бассейн. Вернее, постсоветский: полы в умывальне выложены гранитом красивой красновато-серой фактуры, а душевые кабинки облицованы голубенькой плиткой, демонстративно функциональной, бедной, приобретенной явно от нужды, а не красоты ради. Правда, контраст этот я разглядывал, когда уже сердце вовсю колотилось, а желание плавать, и прежде не очень отчетливое, испарилось без следа.

– Я свой шкафчик не могу открыть. Не поможете? – обратился я к лошадиной женщине.

– Вы что, читать не умете? – поднимаясь, закричала она. Показывая аутентично крупные желтые зубы, она гудела, а не гикала. – Читать надо, как пользоваться.

Она выскочила из своей будки, хлопнула по стене – по бумажке, где было мелко прописано что-то официальное.

– Читайте! Вот! – Хорошо хоть не лягнула.

– Может, все-таки откроете? Или мне так и стоять? – Был я уже в трусах, на шее очки плавательные болтались. – Может, дверь заело, открыть не могу.

– Я вам сказала… – Она заявила, что никто ничего не желает знать, что не понимают, и так далее. Позвенела ключами, протопотала к нужному месту, вскрыла мой двадцать первый номер и с торжеством произнесла: – Вот. Все работает.

– Но у меня-то не открывалось.

– А у меня почему открывается? – Она покрутила ручки, с грохотом дверь закрыла. Затем покрутила колесики на внешней стороне и дверцу открыла. – Все работает! – прогрохотала она, но никого не удивила, мужчины справа и слева занимались каждый своим делом: одевались, раздевались, терли себя полотенцами, рылись в сумках и пластиковых кульках. – Работает все. Видите.

Я произвел те же действия, но дверь не поддавалась.

– На кнопку нажимать надо! Смотреть надо!

– Я платил шестьсот рублей за вход, чтобы вы на меня кричали? Прелестно. – Я засмеялся, как делаю всегда, когда чувствую, как к горлу подступает душная гневливая волна.

И вот: плитка в душевой показалась уродливой, не сумел восхититься и инженерной мысли: чтобы полилась вода, там нужно нажимать на резиновую вздутость, вмонтированную в пол. Ни температура воды, ни интенсивность потока не регулируются – отсутствие выбора вполне советское. Такое же безальтернативное, как и злыдни вахтерши. Буквально недавно разговаривал с одним иностранцем о советизме, спрашивал у него, умного, когда же обновится кровь, когда уродство это сделается прошлым окончательно. «Советский Союз продержался семьдесят лет…» – сказал он. «То есть еще три поколения надо», – сделал я не очень утешительный вывод, стараясь не думать, где приобретенный советизм, а где свойства национального характера, предпочитающего орать, а не разговаривать. Если не понять, то лучше уж и не думать, но лезла уже в голову одна одутловатая блондинка, которая рыкала на входе в бассейне немецком и при ближайшем рассмотрении оказалась русской женщиной по имени Natalia, а по фамилии – насколько помню табличку на ее пышной груди – Semjonowa.

Шапочка пригодилась: вода в постсоветском бассейне была даже горяча, но тянулись дорожки прямо под открытым небом, и в этот холодный октябрьский день уши прикрыть оказалось все-таки не лишним. Плавал истово, вымывая ненужную злость. Пловцы друг другу не мешали, перемещаясь наподобие машин на автобане – со скоростью примерно одинаковой и на одном друг от друга расстоянии. Удивило отсутствие молодежи. Были узловатые старики, чемоданистые мужчины, женщины кустодиевских пород – а молодых ни одного, хотя Москва, если судить по центральным улицам, город молодых людей; молодежи здесь необычайно много, особенно в сравнении с Западной Европой, скорее бодрящейся, нежели бодрой.

Уходил умиротворенным. Женщина-лошадь даже повеселила напоследок: стоя меж рядов кабинок, она рассказывала что-то мужчине средних лет (сутулому, с обмотанными полотенцем чреслами) с жестикуляцией прямо-таки артистической – делала магнетизерские пассы вкруг его белого живота, будто ощупывая у полукружия невидимый слой. Неужто кокетничала?

Какой бы ни была обстановка, вода всегда настраивает меня на нужный лад – и мысли приходят в голову забавные. Подумал о том, что вместо одного билета в бассейн можно было бы купить, наверное, четыре бутылки водки. И не потребовалось бы ни справки о здоровье, свидетельствующей о том лишь, что владелец ее платежеспособен, ни шлепанцев, едва ли надежно защищающих от грибка, ни прочих причиндалов, которые требуют и денег, и времени, ни преодоления элементарного нежелания снова нос к носу сталкиваться с теми, с кем, как говорила моя сибирская прабабушка, срать в одном поле не сядешь. (Интересно, стала ответвляться мысль: а пошла бы моя прабабушка в вахтерши? Нет, вряд ли. Она печи класть умела, золото мыть, шила шубы – заскучала бы с книжкой-то: читала прабабка плохо, больше радио слушала.) И в том, что вода в Москве стоит много дороже водки, мне увиделся глубокий смысл. Что-то вроде послания государственной важности, которое транслируется во всякой бытовой мелочи. Нет, правда, узнать бы, случайно ли вахтерша так похожа на лошадь? Где тут следы прошлых жизней, а где, как говорится, «жизнь довела»?