Она – дочка Тоси Кислицыной, внучка Шурочки Мурашовой – идет медленно-медленно, она ползет по наледи в темпе улитки. Лицо ее страдальчески застыло: закушена верхняя губа, глаза распахнуты и подняты брови, угольно-черные, темнее длинных – до плеч – волос.

Шапки нет. Голова не покрыта. Волосы рассыпаны по плечам синего, легкого не по сезону пальто.

Это скорее плащ, а не пальто: синяя синтетика, в которой холодно даже в этот день, один из тех зимних дней, когда температура, как балерина-ремесленница, скачет около нуля – и взлетая не высоко и падая не низко.

Каблуков ее сапог не видно, их слышно только: она ползет по наледи арбатского переулка под скрежет, как бывает, когда царапают гвоздем по стеклу. Каблуки ее сапог – новых, из черной замши, еще не изуродованных солью, которую рассыпают по улицам таджики-уборщики, – тонки и высоки, они просвечивают будто насквозь, как игла, как тонкий волос.

Она ползет по наледи, с одной стороны ее серая лужа, которая – о, господи! – может взлететь, убегая от колес проезжающей машины, и с ног до головы облить льдистой жижей ее, лишенную возможности бежать; она одета, как одеваются, когда нужно только стоять, а не идти, как одеваются многие юные москвички, девушки-клерки, внучки шурочек и дочки тось, похожие на несмелых шлюшек.

В руке ее стакан в серой картонке, на стакане крышка из белого пластика. Она ползет по наледи со стаканом кофе, купленным только что в американском кафе на Арбате, несет напиток, как драгоценность, в вытянутой руке, боится расплескать его, и ей немного осталось – еще несколько метров по бугристому льду, схватиться за латунную ручку двери, дернуть ее, исхитрившись не упасть, и нырнуть в темень парадного (а каблуки все скребут и скребут, издавая звук уже насекомый, как комар или вредная мошка: шажки ее мельче – она устала).

Когда она поднимется наверх, на какой-то из этажей этого старого доходного дома, ставшего офисом, кофе ее остынет (зима есть зима), но она будет пить его, постукивая по клавишам компьютера, а на следующий день, который будет холоднее или теплее немного, опять купит дрянной напиток и опять понесет, спотыкаясь на иглах-каблуках, не замечая холода в своем пальтеце, видя то же, что через несколько лет будут видеть ее дети – внуки Тоси Кислицыной и правнуки Шурочки Мурашовой.

Смотря любимый мамочкин фильм «Дьявол носит „Прада“» («старье, но ничего так»), ту сцену, где бежит героиня меж небоскребов по тротуару Нью-Йорка со стаканом дымящегося кофе в вытянутой руке, они увидят свою мать, красивую, юную, устремленную, и следа в ней не будет от русских несмелых шлюшек.

Они увидят мечту. Она будет им правдой.

Красиво.