— … Кьярелла, — мелодично сказала толстуха в тесном зеленом жилете. — Легко запомнить. Так называется минеральная вода. Она вкуснее, чем «Сан-Пелегрино».

Вода с женским именем продается в лавке, на другом конце небольшой, мощеной булыжником, площади, а в этом ресторане в розовом саду, что от озера Лугано на расстоянии вытянутой ноги, предлагают пить нечто не дешевле «Сан-Пелегрино».

Напротив горы зеленым бархатом, внизу — темная водная гладь, по которой скользят легкие лодочки, и в этой ирреальной красоте Кьярелла в своих, трескающихся по швам, одеждах выглядит чуть не единственным живым объектом. На толстуху можно просто смотреть, тогда как красотой вокруг все время приходится восхищаться.

Заговорила первой, хоть и не по должности. Вести к столу, круглому, возле самой воды, должен был Марио, главный среди официантов, похожий на грустного слоненка. Но в тот вечер он был не очень здоров и толстуха взялась ему помогать. «На каком угодно: итальянский, французский, английский, немецкий», — сообщила она, улыбаясь несколько самодовольно. Да, лучше по-немецки. На нем и общались.

Она выглядит медлительной, но на деле расторопней, например, Массимо, мелкого юноши в очках, который много суетится и вечно не поспевает. За все три дня Кьярелла ничего не разбила, не пролила, не забыла, хотя таскала свои столбообразные ноги, вроде, едва-едва.

Как и у большинства некрасиво потолстевших — кусками тела в неожиданных местах — трудно сказать, сколько ей лет. Лицо у Кьяреллы гладкое. Нос большой, а на переносице жировик нарос, из-за чего она выглядит вечно насупленной. Темно-русые волосы утянуты в косу сильно, чуть не до залысин на лбу. Со спины особенно нехороша: огромный зад в черной слегка залоснившейся юбке, форменный изумрудно-зеленый жилет для такого большого тела не предназначен, швы сильно тянут; коса крысиным хвостом.

— Один клиент спросил, а где чайный пакетик? Правда-правда, я не шучу, — шепнула Кьярелла, поднося чашку лимонной воды, в которой принято обмакивать пальцы после лангустов.

Усмехнулась не зло, а недоуменно: мол, как же можно не знать, что в этой воде руки полощут?

— У нас хорошая рыба, по-настоящему пожаренная, — сказала Кьярелла в другой вечер.

— Рыбу можно понарошку поджарить? — удивился я.

Оказывается в каком-то очень знаменитом французском ресторане, где-то возле Лазурного берега, гостям приносят рыбу со следами гриля, а на самом деле ее в духовке запекали — так быстрей.

— И это единственный ресторан в Европе, где платят только наличными. Мне знакомый официант рассказывал, он летом работает в этом ресторане. А зимой в Санкт-Морице, как и я.

— В Санкт-Морице, на горнолыжном курорте? — уточнил я.

Да, летом она работает в Италии, в ресторане при старинной гостинице, а зимой отправляется в швейцарские золотовалютные горы.

— С моим-то заболеванием, — сказала Кьярелла.

У нее диабет, но это пока не очень страшный диабет: уколы еще не нужны, таблетки тоже. Весной ей сделали операцию, плановую для диабетиков. А осенью Кьярелла на месяц собирается в Россию.

Она уже давно туда собирается, но теперь ждать уже нельзя:

— В Санкт-Морице спросом пользуются молодые, а если я буду знать еще и русский, то у меня больше возможностей найти работу с моим возрастом. Где лучше учат в Москве или Санкт-Петербурге?

— Я бы поехал в Санкт-Петербург. Разве можно выучить русский за месяц?

— Я так выучила немецкий.

— Не верю.

Она энергично заверила, что именно так и было. Я шумно восхитился: ее четырехнедельный немецкий звучит немногим хуже, моего, восьмилетнего.

— Какой номер? — уточнила она на третий вечер, принимая заказ. — Второй этаж? Надо же, недалеко от моей комнаты.

— У вас хороший номер?

— Да, хороший. Удобный.

— Посмотреть можно?

Вопрос вызвал у нее замешательство. Наверное, нельзя. Я поспешно попросил винную карту, притворившись, что о чем-то забыл.

А на завтрак была не только еда, но и красота. Фуршетные столы были украшены желтыми круглыми дыньками, преображенными в замысловатые, хищные на вид, цветы.

Автор красоты сам проявился.

— Это не китайская техника, — сказала Кьярелла, поясняя какую-то специфичность дынной красоты.

Да, и в Таиланде толстуха тоже была — училась вырезать узоры из фруктов и мыла. Теперь иногда сидит в магазинчиках, где торгуют дорогим мылом, на глазах у покупателей вырезает цветы и драконов. Всем выгода. Для одних бесплатное шоу, для других — заработок в межсезонье.

— Сама вырезала? — притворился я изумленным, чтобы сделать толстухе приятное. — Прямо здесь? Сегодня?

— Вчера, у себя в комнате.

— У тебя вид на озеро? — я вообразил, как сидит она у окна, похожего на картину плохого художника — с горами, водами и легкими лодками по ним — поглядывает на шкатулочную красоту, и, вдохновляясь ею, отсекает от дыни лишнее.

— Нет, у меня же комната для персонала, — сказала Кьярелла, сдувая грезу.

Окна гостиницы, что выходят на дорогу, мелкие, подслеповатые. В тех комнатах едва ли светло, вряд ли удобно — улочка узенькая, но шумная, до окна напротив рукой подать. Сюда и приходит толстуха, набегавшись за день.

Некрасивая, небогатая, нездоровая — а несчастливой не выглядит. Красотой природы что ли напиталась?

— Spasibo, — сказал я на прощание.

Она ответила по-итальянски. Улыбнулась, но, скорее, автоматически: ее ждали новые гости; пожилая пара британцев топталась у входа в розовый сад. «Кьярелла… Легко запомнить…». Как вода.