— …Я не вру, я сочиняю. Что лучше, «милый» или «уважаемый»?
— Глубокоуважаемый, — предложил Марк.
— Слишком формально, — покачал головой я, напряженно вглядываясь в монитор. — Мы же любовное письмо пишем, а не повестку в суд.
— Тогда, — Марк на секунду задумался и внес еще одно предложение. — Любимый!
— Преждевременно, — отверг я и его. — Так мы его только напугаем.
— Ну, дорогуша, я не знаю, — развел руками Марк.
— Умница! — восхитился я. — Напишем, «дорогой». Просто и со вкусом.
Я заколотил по клавишам.
«Дорогой Кирилл! Вы будете удивлены, прочитав это письмо. Но оно, поверьте, вас ни к чему не обязывает…»
* * *
С того времени, как Кирыч поменял работу ради хорошей зарплаты и звонкой должности, мы с Марком перестали его узнавать. Вроде бы те же глаза, нос и уши, и даже любовь к синим рубашкам никуда не делись, а Кирыч уже не тот.
— Как дела?
— Нормально.
— Что нового?
— Ничего.
Вот и весь разговор. Кирыч никогда не был болтуном, но тогда я чувствовал хотя бы его молчаливое участие. Сейчас казалось, что говорит не человек, а машина.
— Это неважно, — отвечал он на все расспросы о новой работе и спешил уединиться. В спальню — с книжкой, на улицу — с Вирусом. Куда угодно, лишь бы не с нами.
— Терминатор, какой-то, — сказал однажды Марк.
— А мне с таким спать! — в сердцах выпалил я.
— Неужели? — Марк оживился, воображая лязгающий металлом секс.
— Окстись! — разочаровал его я. — Теперь мы просто соседи по койке.
Эх, знать бы, что именуя наши отношения «соседскими», я когда-нибудь и впрямь обнаружу рядом постороннего субъекта, который даже во сне ухитряется сохранять безразличный вид. Эмоциональные инвестиции посторонних ему были не нужны. А я был именно посторонним. «Соседом по койке», как уже было сказано.
Очень неуютно.
— А вдруг он отмывает бандитские деньги? — предположил Марк и от страха зажмурился.
— И что тогда? — заинтересовался я. — Побежишь сдавать его в милицию?
— Мы сорвем куш и уедем на Канарские острова! — завопил Марк и заскакал по комнате, исполняя какой-то дикарский танец.
— Аферист! — удовлетворенно ругнулся я. — С нашей удачливостью, Кирыч, скорее, сядет в тюрьму, а мы будем носить ему передачи.
* * *
Кирыч замыкался все больше, а его реакции становились все менее предсказуемыми.
— А как твоего шефа зовут? — поинтересовался я как-то между делом.
В глазах Кирыча появился такой ужас, будто я сплясал кукарачу на могиле Серафимы Львовны.
Впрочем, минут через пять он устыдился.
— Вера Петровна, — бросил Кирыч и вышел из комнаты.
— Я думаю ему за нас стыдно, — застрекотал Марк.
— Он думает, что мы можем испортить его репутацию? — сказал я, притворяясь, будто мне только только сейчас пришла в голову эта мысль. — Неужели он боится, что мы нарядимся мадамами и закатим истерику прямо у него в кабинете?!!!
Марк довольно захихикал. Мне было не до смеха.
— За кого он нас принимает? — воскликнул я, чувствуя себя оплеванным.
«Мы делаем с ними деньги, но не едим за одним столом», — некстати вспомнилась торгашеская присказка. Здесь все получалось наоборот. Стол был общий, а дела делались где-то на стороне. Но от этого было еще мерзее.
— Суп отдельно, мухи отдельно, — сказал я, чувствуя себя не супом, а мухой.
Чтобы не разрыдаться, я уставился в телевизор, но слез сдержать уже смог.
— Ууу, — я быстро миновал стадию стыдливых всхлипываний и беззастенчиво предался горю.
— Все наладится! Разве он не человек? Разве он ничего не видит? — гладил Марк меня по спине.
— Ууу, — гудел я паровозом.
* * *
— …Ты не представляешь, как важен микроклимат на работе! — сказал Марк и ни с того, ни с сего и пустился в объяснения, что в его страховой конторе работают мерзкие мужики, которые только и знают, что рассказывать про футбол, пьянки и баб, которых они и так и эдак. — Вот у тебя, наверное, все по-другому?
— Это неважно! — сказал Кирыч.
Неужели весь русский язык ограничивается этой тупой фразой?
— Почему же! — воскликнул я. — Это жизненно важно! Скажи, у тебя есть кабинет?
— Ну, есть, — неохотно ответил Кирыч.
— Ты один там сидишь? — обрадовавшись, продолжил я бурение.
— Нет? С Валей.
— Твоя Валя наверняка не рассказывает тебе про футбол, — подхватил Марк.
— Нет, только про «Формулу один», — немного растерянно ответил Кирыч и, кажется, хотел продолжить, но, опомнившись, выдал уже известное. — Это неважно.
В этот момент мне показалось, что я слышу скрежет закрываемых створок. Как в кино про космические ужасы — там герои тоже прячутся в герметично запертых отсеках, надеясь спастись от монстров, беснующихся снаружи.
* * *
Марк рассматривал календарь на будущий год. На каждый месяц приходилось по писаному красавцу. Марк загляделся на февраль. Его олицетворял голый мачо с сигаретой. Он стоял на дороге и делал вид, что ловит такси.
— Валя-валентина, что с тобой теперь? — застенал Марк.
На Валентину красавец был никак не похож. Скорее, на какого-нибудь Антонио. Тем не менее, я послушно продолжил:
— Белая палата, крашеная дверь! — взрыднул я.
— Тоньше паутины из-под кожи щек зреет скарлатины смертный огонек! — закончил Марк строфу.
Марк вырос на Урале, а я еще дальше, но воспоминания детства были так схожи, будто мы писали в один горшок. Когда мы были маленькими, по телевизору еще не показывали мыльных опер, поэтому мексиканские страдания, так необходимые чувствительным мальчикам, черпали из одних источников. В данном случае, из стихотворения про Валю-пионерку.
— Ты подаришь Кирычу валентинку? — спросил Марк.
— ??
— В День святого Валентина все приличные люди признаются друг другу в любви, — пояснил Марк и обвел маркером цифру «14». — Ты разве забыл про День всех влюбленных?
— А я не влюбленный! И вообще, к чему Кирычу моя валентинка, если у него своя Валентина на работе имеется. Пусть с ней и милуется!
Я хотел сказать еще что-нибудь, но вдруг замер, как завороженный. Я понял, как нам победить терминатора.
* * *
…Сочинялось плохо. Я уже рассказал о валиных любимых цветах, видах на Рождество, вечной любви, описанной «божественным Петраркой» и забуксовал, коря себя за скудость фантазии, которой, как мне раньше казалось, у меня должно хватить на тысячу любовных романов. Дело было наверное в том, что требовалось правдоподобное вранье, а для него катастрофически не хватало информации.
— Ты не помнишь, в каком галстуке Кирыч водку пить ходил? — спросил я памятливого на детали Марка. — Он тогда еще в грязь уделался?
— Как же не помнить! — возмущенно замахал руками Марк. — Беленький! С мышами! Страшный — просто ужас!!
Точно, тогда Кирыч нацепил самое кошмарное творение галстучного искусства: десяток «микки-маусов» с идиотскими ухмылками. Слава богу, в тот вечер он залил «мышей» соусом и дальнейшей эксплуатации галстук уже не подлежал.
Я заколотил по клавишам.
«…На последний праздник вы одели прелестный галстук. Он был Вам очень к лицу. Вы кружились в вальсе с Верой Петровной и она сказала, что Вы прекрасный танцор».
Я хотел продолжить, но, подумав, отодвинул от себя клавиатуру. Сегодня моя муза явно взяла отгул.
— Скажи, — осторожно начал Марк. — А зачем мы это делаем?
— Ради справедливости, — подумав, ответил я. — Как ты думаешь, к кому он обратится, чтобы избавиться от похотливой тетки?
— В милицию! — предположил Марк.
— К нам, дурак! — сказал я. — Мы придумаем за него пару вежливых писем-ответов и пылкая переписка заглохнет сама собой.
— И чего ради огород городить? — хмыкнул Марк.
— Но это послужим ему хорошим уроком. Тогда Кирыч поймет, что семья всегда должна быть на первом месте, какой бы большой ни была зарплата. В конце-концов, мы тоже живые люди и имеем полное право на человеческое к себе отношение.
— А если он узнает? — зрачки у Марка расширились, превратив глаза в две черные смородины. — Он нас убьет!
— Нет, не убьет, — помотал головой я. — Максимум — поколотит. Ну, и пусть, — ожесточенно продолжил я. — Он побьет, а мы поплачем. Все, как у людей…
— Точно! — воскликнул Марк, заражаясь моей решимостью. — Пусть! Пусть ему будет стыдно!
* * *
— Не жмет? — спросил я.
Марк качался на красных сапогах-платформах, как останкинская башня.
— Нет! — храбро сказал Марк.
Нацепив ему на шею килограмма два ожерелий, арендованных у Зинаиды (добрая девушка, она даже не спросила, для чего они нам нужны), я с сомнением оглядел маскировочный костюм.
Передо мной стояла семафорной высоты девица в темных очках в пол-лица и красном пальтишке из лаковой кожи (спасибо, Зиночка, ты — настоящий друг).
Я не понимал, ради чего этот маскарад. Ведь можно было преспокойно прогуляться рядом с «объектом» и в мужском обличье. Признаюсь, в таком виде Марк выглядел бы куда правдоподобнее. Но он вбил себе в голову, что без мадамского наряда невозможно, и мне оставалось лишь согласиться.
— Не упадешь? — еще раз спросил я.
— Постараюсь, — проблеял Марк.
Переодевание слегка повыветрило у него прежнюю уверенность.
— Ну, с Богом, — сказал я.
Марк ушел, а я стал его ждать.
От Марка требовалось выудить хоть что-нибудь, относящее к кириной конторе. К примеру, сведения о том, с кем Киря шел с работы, можно превратить в ревнивую миниатюру («Сегодня вы Леночку провожали. Хочу вас предупредить — у нее муж мафиози. Он всегда ходит с парабеллумом»).
Годилась любая малость: вот хоть имя охранника у входа («Представляете? Сегодня Саша позвал меня в ресторан. Я, конечно, отказала. Он ведь еще ребенок, а мне нравятся зрелые мужчины») или цвет обоев в холле («у меня на даче — небольшом трехэтажном домике — в точности такие»).
Миссия была безусловно полезна, но вот в марусиных актерских способностях я очень сильно сомневался. Как заломят ему белы рученьки, да сдадут в милицию за неподобающий мужчине вид. Господи! А если скинхэдов встретит?..
…Марк появился, когда я понял, что его нет слишком долго.
От семафорной девицы осталось немного.
— Меня спустили с крыльца! — сказал он, потрясая сломанными очками, и сам завыл паровозом.
* * *
— Слушай, а если ей сто лет? — свистящим шепотом сказал Марк.
— Пожилые женщины тоже имеют право на любовь! — сказал я, но призадумался.
На этот случай письму явно не доставало патины. Я прищурился, перебирая в уме старорежимных певунов: Лемешев, Козловский…
«Вы для меня, словно парус в тумане моря — недостижимы и притягательны… С Вами я могу уйти от себя, улететь от обыденных забот, обрести на краткий миг иную страну. Помните как у Вертинского „В бананово-лимонном Сингапуре“?».
— Сингапуге-пуге, — прокартавил я, перечитав написанное.
Получилось немного агрессивно. Но может же дама позволить прорваться сокровенному после стольких-то писем? «Кстати, сколько их уже?» — подумал я и, пощелкав мышью, залез в секретную папочку. Выходило не меньше десяти. Первое мы послали электронной почтой. Второе подложили в карман пиджака. Потом была телеграмма на дом. Она состояла из двух слов: «Любовь есть».
Жаль, неизвестно, как Валентина говорит. Можно было бы ангажировать Люську из «Театра несвоевременной пьесы» — она замечательно имитирует чужие голоса. «Я ваша навеки!» — сочно произнесла бы Люська в телефонную трубку.
— Славно получилось, — прочитав письмо, с уважением сказал Марк.
— Ты бы ответил на такое взаимностью? — спросил я.
— Неа! — тряхнул головой Марк. — Страшно. А вдруг она затащит в темный угол и изнасилует.
— Я об этом не писал! — оскорбился я.
— Зато ввиду имел, — убежденно заявил Марк. — Знаем-знаем! Вначале они про бананы и Сингапур поют, а потом в постель тащат.
У него был такой вид, будто всю свою жизнь он только и делал, что отбивался от сексуально озабоченных женщин. Я расхохотался.
Впрочем, главное Марк уяснил. Леденящий ужас — вот что должен испытывать Кирыч. Я удовлетворенно заклеил конверт.
* * *
— Здесь все, — сказал Кирыч и вывалил на стол содержимое большой толстой папки.
— Даже квитанции об уплате за телефон баронессы Кукуевой от 23 сентября 1889 года? — развеселился я.
— Ой, правда, неужели даже квитанции есть? — удивленно вздернул брови Марк.
В основном была ерунда: бумаги, усеянные столбцами цифр, разнообразными графиками и диаграммами, показывающими состояние банка от сотворения мира и до наших дней. По словам Кирыча, цифры свидетельствовали, что его контора не закроется и после Судного дня. Уяснив главное, мы без сожалений обратились к фотографиям.
— Какой ты здесь хорошенький! — Марк любовался снимком, на котором Кирыч сидел за большим столом и угрюмо смотрел в компьютер.
— А это кто? — деланно равнодушно спросил я, тыкая пальцем в другой снимок, на котором Кирыч скалился какой-то старой, но очень ухоженной тетке в мужском пиджаке.
— Вера Петровна, мой шеф, — разочаровал нас Кирыч.
— А где Валя? — не стерпел Марк.
Кирыч мрачно посмотрел на него и вытянул из стопки фотографию, на которой чинно, в два ряда, сидело и стояло человек двадцать.
— Наше подразделение, — пояснил он и забормотал. — Вера Петровна, Надя, Владимир Викторович, Никита… Вот! — сказал Кирыч, тыкая пальцем куда-то в верхний левый угол.
— Эта беленькая? — уточнил Марк.
Справа от Кирыча улыбалась крашеная блондинка с треугольным лицом и челкой, как у пони.
— Нет, — усмехнулся Кирыч. — Черненькая.
На фотографии, слева от него стоял мрачный субъект с окладистой бородой.
Я ошарашенно посмотрел на Марка.
— Ой, как нехорошо получилось! — тоненько пискнул он.
— Вот и я о том же, — сказал Кирыч и достал из кармана еще один снимок. Явно сделанный с плохого видео, он был смазан, но главный персонаж — особа в черных очках, которую выпихивают в двери два дюжих мужика — был узнаваем.
— Какой ты здесь вышел, — не удержавшись, я хихикнул, — …милый!
— Глубокоуважаемый! — буркнул Марк.
— Ребята! — страдальчески наморщил лоб Кирыч. — Может, хватит придуриваться?