— …Я не вру, я сочиняю. Что лучше, «милый» или «уважаемый»?

— Глубокоуважаемый, — предложил Марк.

— Слишком формально, — покачал головой я, напряженно вглядываясь в монитор. — Мы же любовное письмо пишем, а не повестку в суд.

— Тогда, — Марк на секунду задумался и внес еще одно предложение. — Любимый!

— Преждевременно, — отверг я и его. — Так мы его только напугаем.

— Ну, дорогуша, я не знаю, — развел руками Марк.

— Умница! — восхитился я. — Напишем, «дорогой». Просто и со вкусом.

Я заколотил по клавишам.

«Дорогой Кирилл! Вы будете удивлены, прочитав это письмо. Но оно, поверьте, вас ни к чему не обязывает…»

* * *

С того времени, как Кирыч поменял работу ради хорошей зарплаты и звонкой должности, мы с Марком перестали его узнавать. Вроде бы те же глаза, нос и уши, и даже любовь к синим рубашкам никуда не делись, а Кирыч уже не тот.

— Как дела?

— Нормально.

— Что нового?

— Ничего.

Вот и весь разговор. Кирыч никогда не был болтуном, но тогда я чувствовал хотя бы его молчаливое участие. Сейчас казалось, что говорит не человек, а машина.

— Это неважно, — отвечал он на все расспросы о новой работе и спешил уединиться. В спальню — с книжкой, на улицу — с Вирусом. Куда угодно, лишь бы не с нами.

— Терминатор, какой-то, — сказал однажды Марк.

— А мне с таким спать! — в сердцах выпалил я.

— Неужели? — Марк оживился, воображая лязгающий металлом секс.

— Окстись! — разочаровал его я. — Теперь мы просто соседи по койке.

Эх, знать бы, что именуя наши отношения «соседскими», я когда-нибудь и впрямь обнаружу рядом постороннего субъекта, который даже во сне ухитряется сохранять безразличный вид. Эмоциональные инвестиции посторонних ему были не нужны. А я был именно посторонним. «Соседом по койке», как уже было сказано.

Очень неуютно.

— А вдруг он отмывает бандитские деньги? — предположил Марк и от страха зажмурился.

— И что тогда? — заинтересовался я. — Побежишь сдавать его в милицию?

— Мы сорвем куш и уедем на Канарские острова! — завопил Марк и заскакал по комнате, исполняя какой-то дикарский танец.

— Аферист! — удовлетворенно ругнулся я. — С нашей удачливостью, Кирыч, скорее, сядет в тюрьму, а мы будем носить ему передачи.

* * *

Кирыч замыкался все больше, а его реакции становились все менее предсказуемыми.

— А как твоего шефа зовут? — поинтересовался я как-то между делом.

В глазах Кирыча появился такой ужас, будто я сплясал кукарачу на могиле Серафимы Львовны.

Впрочем, минут через пять он устыдился.

— Вера Петровна, — бросил Кирыч и вышел из комнаты.

— Я думаю ему за нас стыдно, — застрекотал Марк.

— Он думает, что мы можем испортить его репутацию? — сказал я, притворяясь, будто мне только только сейчас пришла в голову эта мысль. — Неужели он боится, что мы нарядимся мадамами и закатим истерику прямо у него в кабинете?!!!

Марк довольно захихикал. Мне было не до смеха.

— За кого он нас принимает? — воскликнул я, чувствуя себя оплеванным.

«Мы делаем с ними деньги, но не едим за одним столом», — некстати вспомнилась торгашеская присказка. Здесь все получалось наоборот. Стол был общий, а дела делались где-то на стороне. Но от этого было еще мерзее.

— Суп отдельно, мухи отдельно, — сказал я, чувствуя себя не супом, а мухой.

Чтобы не разрыдаться, я уставился в телевизор, но слез сдержать уже смог.

— Ууу, — я быстро миновал стадию стыдливых всхлипываний и беззастенчиво предался горю.

— Все наладится! Разве он не человек? Разве он ничего не видит? — гладил Марк меня по спине.

— Ууу, — гудел я паровозом.

* * *

— …Ты не представляешь, как важен микроклимат на работе! — сказал Марк и ни с того, ни с сего и пустился в объяснения, что в его страховой конторе работают мерзкие мужики, которые только и знают, что рассказывать про футбол, пьянки и баб, которых они и так и эдак. — Вот у тебя, наверное, все по-другому?

— Это неважно! — сказал Кирыч.

Неужели весь русский язык ограничивается этой тупой фразой?

— Почему же! — воскликнул я. — Это жизненно важно! Скажи, у тебя есть кабинет?

— Ну, есть, — неохотно ответил Кирыч.

— Ты один там сидишь? — обрадовавшись, продолжил я бурение.

— Нет? С Валей.

— Твоя Валя наверняка не рассказывает тебе про футбол, — подхватил Марк.

— Нет, только про «Формулу один», — немного растерянно ответил Кирыч и, кажется, хотел продолжить, но, опомнившись, выдал уже известное. — Это неважно.

В этот момент мне показалось, что я слышу скрежет закрываемых створок. Как в кино про космические ужасы — там герои тоже прячутся в герметично запертых отсеках, надеясь спастись от монстров, беснующихся снаружи.

* * *

Марк рассматривал календарь на будущий год. На каждый месяц приходилось по писаному красавцу. Марк загляделся на февраль. Его олицетворял голый мачо с сигаретой. Он стоял на дороге и делал вид, что ловит такси.

— Валя-валентина, что с тобой теперь? — застенал Марк.

На Валентину красавец был никак не похож. Скорее, на какого-нибудь Антонио. Тем не менее, я послушно продолжил:

— Белая палата, крашеная дверь! — взрыднул я.

— Тоньше паутины из-под кожи щек зреет скарлатины смертный огонек! — закончил Марк строфу.

Марк вырос на Урале, а я еще дальше, но воспоминания детства были так схожи, будто мы писали в один горшок. Когда мы были маленькими, по телевизору еще не показывали мыльных опер, поэтому мексиканские страдания, так необходимые чувствительным мальчикам, черпали из одних источников. В данном случае, из стихотворения про Валю-пионерку.

— Ты подаришь Кирычу валентинку? — спросил Марк.

— ??

— В День святого Валентина все приличные люди признаются друг другу в любви, — пояснил Марк и обвел маркером цифру «14». — Ты разве забыл про День всех влюбленных?

— А я не влюбленный! И вообще, к чему Кирычу моя валентинка, если у него своя Валентина на работе имеется. Пусть с ней и милуется!

Я хотел сказать еще что-нибудь, но вдруг замер, как завороженный. Я понял, как нам победить терминатора.

* * *

…Сочинялось плохо. Я уже рассказал о валиных любимых цветах, видах на Рождество, вечной любви, описанной «божественным Петраркой» и забуксовал, коря себя за скудость фантазии, которой, как мне раньше казалось, у меня должно хватить на тысячу любовных романов. Дело было наверное в том, что требовалось правдоподобное вранье, а для него катастрофически не хватало информации.

— Ты не помнишь, в каком галстуке Кирыч водку пить ходил? — спросил я памятливого на детали Марка. — Он тогда еще в грязь уделался?

— Как же не помнить! — возмущенно замахал руками Марк. — Беленький! С мышами! Страшный — просто ужас!!

Точно, тогда Кирыч нацепил самое кошмарное творение галстучного искусства: десяток «микки-маусов» с идиотскими ухмылками. Слава богу, в тот вечер он залил «мышей» соусом и дальнейшей эксплуатации галстук уже не подлежал.

Я заколотил по клавишам.

«…На последний праздник вы одели прелестный галстук. Он был Вам очень к лицу. Вы кружились в вальсе с Верой Петровной и она сказала, что Вы прекрасный танцор».

Я хотел продолжить, но, подумав, отодвинул от себя клавиатуру. Сегодня моя муза явно взяла отгул.

— Скажи, — осторожно начал Марк. — А зачем мы это делаем?

— Ради справедливости, — подумав, ответил я. — Как ты думаешь, к кому он обратится, чтобы избавиться от похотливой тетки?

— В милицию! — предположил Марк.

— К нам, дурак! — сказал я. — Мы придумаем за него пару вежливых писем-ответов и пылкая переписка заглохнет сама собой.

— И чего ради огород городить? — хмыкнул Марк.

— Но это послужим ему хорошим уроком. Тогда Кирыч поймет, что семья всегда должна быть на первом месте, какой бы большой ни была зарплата. В конце-концов, мы тоже живые люди и имеем полное право на человеческое к себе отношение.

— А если он узнает? — зрачки у Марка расширились, превратив глаза в две черные смородины. — Он нас убьет!

— Нет, не убьет, — помотал головой я. — Максимум — поколотит. Ну, и пусть, — ожесточенно продолжил я. — Он побьет, а мы поплачем. Все, как у людей…

— Точно! — воскликнул Марк, заражаясь моей решимостью. — Пусть! Пусть ему будет стыдно!

* * *

— Не жмет? — спросил я.

Марк качался на красных сапогах-платформах, как останкинская башня.

— Нет! — храбро сказал Марк.

Нацепив ему на шею килограмма два ожерелий, арендованных у Зинаиды (добрая девушка, она даже не спросила, для чего они нам нужны), я с сомнением оглядел маскировочный костюм.

Передо мной стояла семафорной высоты девица в темных очках в пол-лица и красном пальтишке из лаковой кожи (спасибо, Зиночка, ты — настоящий друг).

Я не понимал, ради чего этот маскарад. Ведь можно было преспокойно прогуляться рядом с «объектом» и в мужском обличье. Признаюсь, в таком виде Марк выглядел бы куда правдоподобнее. Но он вбил себе в голову, что без мадамского наряда невозможно, и мне оставалось лишь согласиться.

— Не упадешь? — еще раз спросил я.

— Постараюсь, — проблеял Марк.

Переодевание слегка повыветрило у него прежнюю уверенность.

— Ну, с Богом, — сказал я.

Марк ушел, а я стал его ждать.

От Марка требовалось выудить хоть что-нибудь, относящее к кириной конторе. К примеру, сведения о том, с кем Киря шел с работы, можно превратить в ревнивую миниатюру («Сегодня вы Леночку провожали. Хочу вас предупредить — у нее муж мафиози. Он всегда ходит с парабеллумом»).

Годилась любая малость: вот хоть имя охранника у входа («Представляете? Сегодня Саша позвал меня в ресторан. Я, конечно, отказала. Он ведь еще ребенок, а мне нравятся зрелые мужчины») или цвет обоев в холле («у меня на даче — небольшом трехэтажном домике — в точности такие»).

Миссия была безусловно полезна, но вот в марусиных актерских способностях я очень сильно сомневался. Как заломят ему белы рученьки, да сдадут в милицию за неподобающий мужчине вид. Господи! А если скинхэдов встретит?..

…Марк появился, когда я понял, что его нет слишком долго.

От семафорной девицы осталось немного.

— Меня спустили с крыльца! — сказал он, потрясая сломанными очками, и сам завыл паровозом.

* * *

— Слушай, а если ей сто лет? — свистящим шепотом сказал Марк.

— Пожилые женщины тоже имеют право на любовь! — сказал я, но призадумался.

На этот случай письму явно не доставало патины. Я прищурился, перебирая в уме старорежимных певунов: Лемешев, Козловский…

«Вы для меня, словно парус в тумане моря — недостижимы и притягательны… С Вами я могу уйти от себя, улететь от обыденных забот, обрести на краткий миг иную страну. Помните как у Вертинского „В бананово-лимонном Сингапуре“?».

— Сингапуге-пуге, — прокартавил я, перечитав написанное.

Получилось немного агрессивно. Но может же дама позволить прорваться сокровенному после стольких-то писем? «Кстати, сколько их уже?» — подумал я и, пощелкав мышью, залез в секретную папочку. Выходило не меньше десяти. Первое мы послали электронной почтой. Второе подложили в карман пиджака. Потом была телеграмма на дом. Она состояла из двух слов: «Любовь есть».

Жаль, неизвестно, как Валентина говорит. Можно было бы ангажировать Люську из «Театра несвоевременной пьесы» — она замечательно имитирует чужие голоса. «Я ваша навеки!» — сочно произнесла бы Люська в телефонную трубку.

— Славно получилось, — прочитав письмо, с уважением сказал Марк.

— Ты бы ответил на такое взаимностью? — спросил я.

— Неа! — тряхнул головой Марк. — Страшно. А вдруг она затащит в темный угол и изнасилует.

— Я об этом не писал! — оскорбился я.

— Зато ввиду имел, — убежденно заявил Марк. — Знаем-знаем! Вначале они про бананы и Сингапур поют, а потом в постель тащат.

У него был такой вид, будто всю свою жизнь он только и делал, что отбивался от сексуально озабоченных женщин. Я расхохотался.

Впрочем, главное Марк уяснил. Леденящий ужас — вот что должен испытывать Кирыч. Я удовлетворенно заклеил конверт.

* * *

— Здесь все, — сказал Кирыч и вывалил на стол содержимое большой толстой папки.

— Даже квитанции об уплате за телефон баронессы Кукуевой от 23 сентября 1889 года? — развеселился я.

— Ой, правда, неужели даже квитанции есть? — удивленно вздернул брови Марк.

В основном была ерунда: бумаги, усеянные столбцами цифр, разнообразными графиками и диаграммами, показывающими состояние банка от сотворения мира и до наших дней. По словам Кирыча, цифры свидетельствовали, что его контора не закроется и после Судного дня. Уяснив главное, мы без сожалений обратились к фотографиям.

— Какой ты здесь хорошенький! — Марк любовался снимком, на котором Кирыч сидел за большим столом и угрюмо смотрел в компьютер.

— А это кто? — деланно равнодушно спросил я, тыкая пальцем в другой снимок, на котором Кирыч скалился какой-то старой, но очень ухоженной тетке в мужском пиджаке.

— Вера Петровна, мой шеф, — разочаровал нас Кирыч.

— А где Валя? — не стерпел Марк.

Кирыч мрачно посмотрел на него и вытянул из стопки фотографию, на которой чинно, в два ряда, сидело и стояло человек двадцать.

— Наше подразделение, — пояснил он и забормотал. — Вера Петровна, Надя, Владимир Викторович, Никита… Вот! — сказал Кирыч, тыкая пальцем куда-то в верхний левый угол.

— Эта беленькая? — уточнил Марк.

Справа от Кирыча улыбалась крашеная блондинка с треугольным лицом и челкой, как у пони.

— Нет, — усмехнулся Кирыч. — Черненькая.

На фотографии, слева от него стоял мрачный субъект с окладистой бородой.

Я ошарашенно посмотрел на Марка.

— Ой, как нехорошо получилось! — тоненько пискнул он.

— Вот и я о том же, — сказал Кирыч и достал из кармана еще один снимок. Явно сделанный с плохого видео, он был смазан, но главный персонаж — особа в черных очках, которую выпихивают в двери два дюжих мужика — был узнаваем.

— Какой ты здесь вышел, — не удержавшись, я хихикнул, — …милый!

— Глубокоуважаемый! — буркнул Марк.

— Ребята! — страдальчески наморщил лоб Кирыч. — Может, хватит придуриваться?