Зад.

Анус.

Задница.

Задний проход.

Анальное отверстие.

Я думал целых двадцать минут, а словесная елочка не подрастала.

«Попка» мне не нравилась манерностью, а «ягодицы» не подходили по смыслу. По этой же причине не годилась «корма», означающая часть тела, а не емкость, в которую можно что-то поместить. «Не суйте в корму бутылок из-под шампанского», — звучит глупо и неправильно.

— Сфинктер! — воскликнул я и внес слово в список.

Словесная жила еще не иссякла, но радость по этому поводу получилась какой-то чрезмерной. «Не слишком ли бурно выражаете эмоции, батенька?» — спросил я сам себя и ухватил-таки за хвост мышь, которая все время скреблась где-то в задних мыслях: радоваться мне было совершенно нечему, ведь именно там я и оказался — в жопе, как бы она ни называлась.

* * *

— Вам стоит подумать о другой профессии, — по отечески улыбаясь, сказал Сим-сим через неделю после похода к Блохину, выдавая мне бумажку на получение гонорара.

«Последнего», — как было сказано.

Чтобы не дать Сим-симу вполне насладиться своим торжеством, я спешно покинул редакцию. Будь я разумным молодым человеком, то, наоборот, начал бы молить о прощении. Он любит такие сцены и наверняка дал бы мне шанс искупить вину. Но я не был совсем не разумным и не очень молодым. И потому вскоре убедился, что и человеком тоже не являюсь.

— Что вы! Нам своих-то некуда девать! — замахали руками в одной приличной газете.

Я огорчился.

— С чего вы взяли, что умеете писать? — сказали в другой приличной газете, брезгливо поднимая за уголок мой текст — будто лягушку за лапу.

Я подавился слюной.

— Нам графоманы не нужны, — отрезали в третьей приличной газете.

Ярясь и кляня редакторскую круговую поруку, я оставил в покое приличные газеты и порыскал в той части Интернета, куда из брезгливости заглядывал редко, да и то спьяну. Уже через неделю я имел удостоверение сотрудника развлекательного журнала «Сиськи» и полную свободу действий.

— Короче, пиши так, чтобы читатели кайф ловили, — изложил кредо журнала хозяин.

По паспорту он, наверное, был Дмитрием, но всем посетителям редакции, расположившейся в четырех комнатах на седьмом этаже окраинного высотного дома, представлялся «Димо н».

Увидев его в первый раз, я подумал было, что тут что-то с ударением напутали. Владелец «Сисек» был, скорее, похож на демона, испорченного цивилизацией: смуглая, будто обгорелая кожа, блестящие черные глаза, всклокоченные черные волосы с проседью, золотые зубы и темный пиджак, трещащий по швам под напором мускулов…

Впрочем, вел он себя очень по-человечески. Изучив мое резюме и пару статей, Димон предложил штатную работу и фиксированную зарплату. От меня требовалось немного.

— Расслабиться и получать удовольствие! — хохотнув, скомандовал Димон.

Это означало, что мне не надо вымучивать правду жизни, ковать чеканные фразы, мудрить над метафорами. Надо писать так, как Бог на душу положит — чтобы текло само и других зажигало.

— Попробую, — неуверенно сказал я.

* * *

— Почему жопу нельзя назвать жопой? — ворчал я, устав придумывать слова, которые увеличившись до шести штук, дальше не плодились.

В «Сиськах» тоже имелась цензура, а некоторые слова были абсолютным табу. По велению Димона их требовалось заменять медицинскими синонимами, пусть даже в ущерб сочности повествования.

— Да, уж, — посочувствовал Кирыч.

Поначалу моя новая работа его смутила. Разглядывая последний номер «Сисек», выданных мне Димоном для ознакомления, он непонимающе хлопал глазами. Но когда я сказал, что мне там и платить будут, Кирыч удовлетворенно кивнул и даже пожал руку — поздравляю, мол.

— Да, уж, — сказал Кирыч. — Жопа есть жопа.

— Хоть жопой назови ее, хоть нет, — продолжил я и заметив брезгливый взгляд Марка, сделал парафраз более явным. — Ромео под любым названьем был бы тем верхом совершенства, каков он есть…

Марк, для которого Шекспир в лучшем случае — сценарист американских фильмов, заподозрил что-то совсем вопиющее и сморщился, как от зубной боли: ни дать, ни взять герцогиня, узрившая в бутерброде червяка.

«Сиськи» неожиданно сделали из Марка моралиста. «Мне говорить-то такое стыдно, а ты там работать хочешь», — укорил меня он, словно ради этого журнала я отказался от тысячи более лестных предложений.

Разозлившись, на следующий день я купил словарь русского мата и весь вечер с наслаждением читал его вслух. Марк притворялся глухим, чем меня лишь раззадорил.

— В отличие от мозгов жопа есть у всех, — назидательно говорил я, глядя Марку прямо в глаза. — Только глупые и недалекие люди стесняются говорить о «жопе».

— Фи, — вымолвил он.

— Все остальные с удовольствием посылают друг друга в означенное место и отнюдь не считают это чем-то кощунственным! А есть такие извращенцы, — с показным возмущением говорил я. — Знаешь, чего они с жопой делают?

— Ну, не на-а-адо, — сдаваясь, страдальчески блеял Марк.

Испугался, что я опять начну рассуждать об однополом сексе в выражениях, половину из которых он не понимал, а другую половину знал по вышеозначенному словарю.

По мнению Марка, заниматься «этим» можно, но говорить нужно только в ботанических выражениях — цветочки, там, пестики-тычинки…

Редкое ханжество.

* * *

— Не сблеванешь? — задушенным шепотом спросил я.

— Нет, наверное, — голос Марка звучал не очень уверенно.

До больницы нам пришлось ехать в переполненном троллейбусе. Телесное изобилие, припечатавшее нас к стеклу, опять пробудило обиду и я начал тиранить Марка:

— Врешь ведь, знаю, что сблеванешь, а заодно и меня опозоришь. Вот чего тебе дома не сиделось? Валялся бы на диване, телек смотрел, так нет же, поперся. На диво дивное, чудо чудное ему захотелось поглядеть. А что я сейчас врачу скажу? Ты кто?

— Скажи, что я фотограф из журнала, — предложил Марк.

— А фотоаппарат где? — спросил я. — Лучше уж сразу правду.

— Какую?

— Самую неприглядную. Скажу, что ты — жополюб.

Марк хотел возмутиться, но тут объявили нашу остановку.

Врач, владевший «уникальной коллекцией», оказался пожилым мужчиной с шишковатой головой, едва прикрытой седыми волосами.

— Сивыч, — представился он.

«Ну и фамилия», — подумал я.

Вместо того, чтобы пожать мою руку, он вынул из кармана платок размером с наволочку и громко в него высморкался.

— Пройдемте, — сказал он, даже не спросив, зачем мне понадобился провожатый.

«Наверно, к нему все ходят группами, — подумал я. — В одиночку пережить такое зрелище невмоготу».

Мы оказались в комнате, которая звалась ординаторской и мало чем отличалась от любой другой ординаторской любой другой московской больницы. Отличие я обнаружил, лишь хорошенько оглядевшись.

На платяном шкафу стоял стенд с привинченными к нему предметами, большая часть из которых хорошо бы смотрелась на помойке. Зловещего в них не было ровным счетом ничего: мыльница, вилки, флаконы от дезодорантов, даже кукла Барби с покореженными ножками.

— Видите бутылку? — спросил врач.

— Из-под «Кока-колы», — уточнил Марк.

— Мы извлекли ее из прямой кишки 16-летнего юноши, — сообщил врач.

— Страсти какие! — не удержался Марк.

— А ее вы тоже… оттуда, — осторожно спросил я, показывая пальцем на железную кружку сантиметров десять в диаметре.

Точно в такой мы варим яйца к завтраку или молоко от простуды.

— И ее тоже, — подтвердил Сивыч.

— Не может быть! — ахнул Марк.

Заметив его неподдельный интерес, врач разговорился.

Он поведал:

— о пенсионере, который сильно повредился, играя с куском арматуры;

Я побледнел.

— о некоем рабочем, который потерял в собственном заду фаллоимитатор и после операции потребовал его обратно.

Меня затошнило.

— о неизвестном гражданине, который сбежал сразу после операции по извлечению лампочки.

Мне захотелось на волю.

Марк слушал, открыв рот, и ничуть не смущался.

— А смертельные случаи бывали? — деловито осведомился он.

— От этого не умирают. От стыда разве только, — сказал Сивыч и оглушительно чихнул.

— Будье здоровы! — сказал Марк.

— И вы… тоже, — прочихавшись, ответил доктор Сивыч, — заходите, если что…

— Обязательно! — пообещал я и лишь потом понял, что сказал глупость.

По личной надобности я сюда не собирался. Честное слово, игрища с арматурой мне глубоко чужды. Вот и врач, подтверждая мою правоту, опять издал пронзительный звук.

* * *

— Апчхи!

У меня текло из носа, гудело в голове, а глаза слезились. Классические симптомы гриппа, что бы там ни говорил про пыль вчерашний проктолог.

— Что-то в горле першит, — озабоченно сказал Марк, пару раз кашлянув и с тревогой прислушавшись к себе. — Ох, не заболеть бы…

Он полез в шкаф, где мы храним кастрюли, погремел там немного и вынырнул с пустыми руками.

— Где у нас кружечка? — спросил он. — Маленькая такая, вся из себя железная. Надо мне травки заварить. Ромашек всяких…

Конечно, мне целебной травки не полагалось. Озабоченный собственным здоровьем, Марк и не подумал, что кому-то кроме него тоже нужно лечение. Другие и так выздоровеют. Или подохнут сами собой…

— В жопе твоя кружка, — злясь, ругнулся я.

Марк привычно оскорбился, но потом вдруг вытаращил глаза и ошарашенно сказал:

— Ведь и правда, там, — Марк дернул подбородком куда-то в сторону, — …ты подумай, ведь и там она тоже может быть.

Я посмотрел в указанном направлении. Там стояло только мусорное ведро. Какой бы старой ни была железная кружка, на выброс она еще не годилась.

— Где? — не понимая, переспросил я.

— В жопе! — безо всяких затруднений проговорил он неприличное слово, уже не пытаясь сохранять серьезное лицо.

Как ни мала коллекция Сивыча, она, похоже, сильно изменила наши с Марком взгляды на мир. Отныне мы были вынуждены на любой предмет смотреть еще и с «этой» точки зрения. Мне от такой перспективы сделалось неуютно, а Марк наоборот развеселился.

— В жопе! — со смехом повторил он.