— Мы спали? — спросила Вика.

— Хмм, — только и смог произнести я со сна, но желтые глаза требовали ответа и я громко сглотнул.

— Эх, ты, а говорил, что голубой, — с упреком сказала Вика. — Извращенец, — и со всего размаху отвесила мне звонкую пощечину.

Через пару минут я уже стоял на лестнице и трясся от сквозняка, который мгновенно выморозил тело под майкой и теперь ледяными пальцами лез в трусы.

Свитер комком закатился в угол, куртка повисла на перилах, а брюки с ботинками, перелетев чуть дальше, ухнули куда-то вниз. С трудом сгибая еще не проснувшееся тело, я начал собирать вещи, одновременно припоминая события вчерашнего вечера, так хорошо начавшегося.

* * *

Прежде я знал, что наш менеджер по рекламе — симпатичная девушка. А если бы мне сказали, что Виктория Кузоватых — первая красавица журнала «Сиськи», то я не стал бы возражать и даже назвал бы Вику его олицетворением, имея ввиду неподдельной высоты грудь.

Но отчего-то прежде не приходило мне в голову, что красота Вики — совершенно исключительного свойства.

В Вике было красиво все: и грудь, и бесконечно-длинные ноги топ-модели, и утонченные руки мадонны, и живые, змеистые волосы медузы-горгоны, и оттопыренный зад африканской бегуньи, и кругло-желтые, как советские пятаки, глаза.

Все это стало мне ясно только сейчас, когда я вышел вслед за ней из метро. На нее оглянулся мужичок с лицом, похожим на запертый сундук, а меня озарило: Богиня. Я как будто увидел Вику впервые, как будто не сидели мы месяцами бок о бок и не вымучивал я по ее заданию дурных рекламных текстов про виагру и фаллоимитаторы. В этот момент мне показалось даже, что низкое заболоченное небо над головой Вики прорезал луч солнца и распределил всех по своим местам: зад к ногам, глаза к волосам, Вику к небожителям, а меня — к обожателям, полки которых пошли по Тверской нам навстречу и дружно заворачивали шеи.

— Любуются, — сказал я, удивляясь, что ни один из встречных мужчин, откровенно пускающих слюни, не подхватил мою спутницу и не унес в туманную от смога даль — под венец или просто в койку.

— Пускай подавятся, — промурлыкала она и взяла меня под руку.

Я засуетился, не зная, что делать с рукой — то ли в карман засунуть, то ли на груди кренделем сложить.

Как правильно выгуливать красавиц я представлял себе плохо.

Еще хуже я представлял свою роль в этом променаде. Я не очень красивый, совсем не богатый и отнюдь не знаменитый. Опыт всей моей предыдущей жизни показывал, что такие мужчины, как я, не должны интересовать таких девушек, как она. Мы параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. Но опыт разбивался о факты и прямые, влекомые черт знает чем, вдруг загнулись, сошлись в единую линию и направлялись сейчас от станции метро «Охотный ряд» в сторону Пушкинской площади, чтобы потом свернуть на Петровку, откуда рукой подать до чайной.

Да, мы шли пить чай, как того хотела Вика. Я с удовольствием сжевал бы чего-нибудь посущественней, но признаться в этом стеснялся. Ведь не каждый день красавицы просят меня составить им компанию!

* * *

Ее глаза мерцали, словно переняв блеск у платья, похожего на рыбью чешую.

«Нет, не Богиня, — заспорил я сам с собой. — Русалка».

— Знаешь, почему я тебя выбрала? — сказала она, широко раскинувшись на диване напротив и глядя на меня немигающим взглядом.

— Потому что я красивый, богатый и знаменитый, — надулся я жабой, наскоро отсекая все «не», о которых думал всего четверть часа назад.

— Выпить за твой счет хотела! — сказала она. — Чаю! — и расхохоталась, показывая острые белые зубы.

Я собрался было поверить, но она добавила:

— Все мужики на титьки смотрят, а ты в глаза.

— Так они же зеркало души, — удивился я, в тот момент искренне желая, чтобы душа, которая за плотного плетения красотой не просматривалась, все-таки была.

— А смотрят все равно на титьки, — упрямо повторила русалка. — Ты вот другой…

Внезапно взволновавшись, я подался вперед, ожидая продолжения.

Но тут подошел официант в тюбетейке и поставил перед нами две рюмки самбуки с плавающими на поверхности зернышками кофе и пламенем по окаему. Огонь был почти бесцветным, но глаза Вики заискрились еще ярче. «Ведьма! — мысленно восхитился я. — Настоящая ведьма!».

Момент был упущен и мы заговорили о пустяках, неожиданно обнаруживая полное единодушие в самых разнообразных вопросах. Нам нравился Гальяно и не нравился шеф, мы любили ходить в кино на ранние сеансы и терпеть не могли «Макдональдс».

От количества совпадений у меня закружилась голова, а от волнующих предчувствий (каких?) заныли кончики пальцев. «Так не бывает!» — подумал я и попытался проснуться.

Но Вика все также попивала самбуку (вторую? или четвертую?), глядела на меня кошачьими глазами и исчезать не собиралась.

Я смирился со сном и зажил по его законам, позволяя себе говорить о сокровенном, ничуть не боясь за последствия.

Я сказал, что ничего не имею против матрицы.

— …только с условием, если она будет длиться вечно.

Я сказал, что иногда хочу умереть.

— …но, чтобы это была легкая смерть: заснул и не проснулся.

Я сказал, что мне не нравится жить так, как я живу, потому что безрадостное сегодня ставит крест на том, что будет завтра.

— …понимаешь, я пожираю свое будущее, — сообщил я, опустошив рюмку (третью? или пятую?).

Вика кивала и, наверное, слушала. Ипохондрия, овладевшая мной, сделалась совсем невыносимой, и я сказал, что лучше всего мне было бы уехать в Южную Америку, где пальмы и беззаботные смуглые юноши.

Вика звонко рассмеялась.

— Придется Зюзину на шампанское раскошеливаться, — сказала она.

— Почему? — озадаченно спросил я.

— Проспорил, — сообщила Вика. — Я ему сказала, что ты мальчиков любишь, а он сказал, что видел твою тетку. Здоровая, говорит, как грузчик. Вот и проспорил.

— Разве можно спорить вот так, на живого человека? — слетела с языка фраза, в первый раз сказанная, кажется, не мной.

— Еще как! — подтвердила Вика. — Да, ты не грузись. Завтра вместе и выпьем.

Она была так хороша в своей самоуверенной наглости, что я на какое-то мгновение понял всех мужчин, готовых терпеть от своих возлюбленных любые издевательства.

Глупо обижаться на богиню-русалку-ведьму. Это все равно, что лаять на луну.

— А ты красивая, — с умилением сказал я, с наслаждением вдыхая ночной воздух, когда мы вышли из чайной. — У тебя красота непростая, а… — тут я набрал в грудь побольше воздуха, чтобы, не сбиваясь, выговорить сложную фразу. — Подробная-тонкой-кисточкой-выписанная-вот, — выдохнул я.

— Ты тоже ничего, — милостиво улыбнулась она.

— Холодная только.

— Ничего, согреешься. Слушай, ты дальше пить будешь?

Я похлопал себя по карманам, залез в кошелек, порылся в заветном отсеке сумки…

— У меня денег нет больше, — виновато сказал я. — Совсем нет. Кончились все. Там, — я махнул в сторону чайной.

— Да? — переспросила она.

Мне показалось, что Вика разочарована.

— Тогда… — она ненадолго задумалась и, решив что-то, весело тряхнула гривой. — Тогда будем пить коньяк.

Встав у обочины, девушка помахала рукой. В ту же секунду перед нами возникла машина, погрузившись в которую мы помчались куда-то в ночь.

«Зачем красавицам мужеложцы?» — отчего-то загрустил я, глядя на огни, смазывающиеся в дрожащую полосу. Потом и полоса убежала, как обещание вечной любви, а вскоре мы оказались на темной улице перед высотным домом.

— Здесь коньяк дают? — спросил я, выбравшись из машины и опасливо озираясь по сторонам.

На нас топорщились кусты, а за ними темнота, готовая сгуститься в какого-нибудь отморозка с ножом.

— Я здесь живу, дурень, — побренчала Вика связкой ключей…

* * *

Коньяк кислятиной отдавался во рту, а стол, за которым я сидел, казалось, ходит ходуном, будто кто-то дергает его за ножки. Поэтому, когда нечто круто развернуло меня от прыткой мебели и, цепко схватив за плечи, заставило принять строго вертикальное положение, я даже обрадовался — в этом положении кислятина, которой я был туго набит, точно не польется наружу.

Блевать на рабочем месте — это уже слишком.

— Если ты, сволочь, хоть одним словом обмолвишься, что вчера ночью было, будешь в тюряге до пенсии сидеть. Ты меня понял? — тихо произнесла Вика.

Она агрессивно торчала грудью, зловеще кудрявилась змеями волос и испускала из глаз желтые молнии…

— За что? — спросил я слабым голосом.

«Утром по морде дала за здорово живешь, а сейчас тюрьмой грозит», — отрешенно подумал я.

— За изнасилование, — заявила красавица, еще вчера сулившая мне под коньяк любовь до гроба и мечту почтенного старца — золотую утку под кроватью.

Она взгромоздилась надо мной, как божья кара. Ржавая иголка, ковырявшаяся в мозгах с самого утра, вдруг выскочила из головы, а глаза залила ярость.

— Чего? — заорал я.

В редакции стало тихо. Коллеги дружно прекратили работу и с интересом наблюдали за нашей перепалкой.

— Какое изнасилование? Ты думай, что говоришь!

— Вчера, гражданин хороший, вы совершили со мной половой акт, — вполголоса сказала Вика, но заметив, что тайны уже не получится, продолжила в полную силу. — И произошло это без моего согласия.

Красавица сложила руки на груди и демонстративно постукивала каблуком, как метроном. Назойливое «тук-тук» меня доконало.

— Вчера ночью мы просто спали! — проревел я раненой белугой. — Понимаешь?! — Для пущей ясности я сложил ладони и, прижав их к уху, прикрыл глаза. — Мы сны смотрели!

— И не трахались, скажешь, — хмыкнула она.

— Не трахались, не совокуплялись, возвратно-поступательных движений не совершали, — гневно подтвердил я.

— Почему я тогда голая проснулась?

— Да, почему? Объясните-ка нам? — поддакнул Димон.

Он вынырнул из своего кабинета, и судя масляным глазам, происходящее вызывало у него самое горячее участие.

— Откуда я знаю! — взвизгнул я. — Может, ей жарко было. Мне-то откуда знать!

Красавица смотрела недоверчиво, шеф тоже делал головой «ай-яй-яй».

— Товарищи! — попытался я говорить спокойно. — В первый и последний раз заявляю. С женщинами я не трахаюсь.

— Вот как? — ядовито прошелестел из своего угла Зюзин.

— Да, — с вызовом сказал я. — Не люблю я их. То есть вас, — торопливо поправился я, опасаясь, что меня опять поймут неправильно. — То есть люблю, но не в этом смысле.

Запутавшись в объяснениях, я выдал что-то уж совсем несуразное.

— Я рыбу не люблю.

— Пошляк! — ругнулась бухгалтерша Мария Львовна, понявшая, кажется, больше, чем я хотел сказать.

— Извращенец! — поправила ее Вика и, презрительно оглядев меня с ног до головы, удалилась в свой кабинет.

— Дура-дура-дура! — бормотал я, трясясь как в лихорадке.

— Ну-ну, — успокоительно похлопал меня по плечу Димон и тихо шепнул. — А ты у нас плейбой! Не ожидал! Такую бабу уломать…

— Не спал я! Не спал! — взвыл я.