— …Моя сага никому не нужна, — говорю я. — У меня СПИДа нет.
— При чем тут СПИД? — вспыхивает Кирыч, словно его иммунная система может расстроиться уже от одного упоминания о гадкой болезни.
— Ужас какой! — соглашается с ним Марк.
— Многотомные саги пишутся для того, чтобы их прочитали, — говорю я. — Жизнеописания извращенцев, каковыми мы с вами являемся, нужны только сексопатологам.
Кирыч дергается, как от электрического тока. Марк морщит лицо в печеное яблочко.
— Обыкновенные, законопослушные извращенцы… — с садистским удовольствием повторяю я, — … сами по себе неинтересны широким читательским кругам. Другое дело, если я умираю от вируса приобретенного иммунодефицита и рассказываю о своей нескладной жизни. Как завещание, понимаете? Любите друг друга по мере сил и возможностей и помните: те, кого уже нет с вами, сами виноваты, потому что плевать хотели на безопасный секс! — завываю я, подражая бывшему начальнику.
— Так нельзя говорить, — благонравный Кирыч возмущен. — Это цинично!
— В крайнем случае, — задумчиво продолжаю я. — Можно привлечь внимание общественности своим редкостным писательским даром. Скажи, я похож на живого классика?
— Нет, скорее на мертвого, — говорит Кирыч. — В профиль — вылитый Гоголь.
— Спасибо, — обиженно говорю я.
Мне не нравится быть носатым классиком.
— Ты… совсем-совсем точно знаешь, что его нет? — Марк с надеждой смотрит на меня.
— Чего нет? Синдрома приобретенного иммунодефицита? — уточняю я. — Абсолютно. Могу справку из вендиспансера показать.
— А зачем ты ходил в вендиспансер? — Кирыч подозрительно смотрит на меня.
Я предпринимаю отвлекающий маневр.
— Вот именно! — говорю я. — Вот возьму и напишу сагу об извращенцах в тридцати главах!
— Мамочки родные! — радуется Марк.
— Зачем ты ходил в вендиспансер? — повторяет Кирыч.
Так просто его с толку не собьешь.
— Не скажу! — кричу я.
Уж мог бы знать, что у писателей тонкая душевная организация.
Тем более у начинающих.