Мы сидели втроем. Утром, за столом, завтракали, разговаривали.

Говорил, в основном, я – пожаловался, что спал плохо, что было у меня все время какое-то странное колотье, и одеяло тяжелое было, и надо бы купить новое, а форточку открыть забыли.

– А еще ты храпишь, – сказал я Кирычу, хлебая свой кофе, большую чашку крепкого кофе с молоком.

Я пил кофе, а Кирыч и Марк завтракали. Я по утрам не могу есть. Тем более, после бессонных ночей, тем более, если причиной их, в общем-то, – не жара, не храп и не собственное нездоровье. У меня колотилось сердце – я думал о том, что мне делать.

– …я не виноват, я ничего не знаю, – подвывая, говорил Аркаша вчера по телефону.

У него алиби – так он сказал. Он не мог убить портяжку, потому что в ту ночь был совсем в другом месте, с другим совсем человеком, но дозвониться до того человека он не может, телефон его не отвечает, и я должен – почему?!!! – пойти по указанному адресу к какому-то незнакомцу, попросить его дать в полиции показания: сообщить законникам начистоту, что, мол, убийцей Аркаша быть не мог; белое его тело было в полном моем владении, пока другое тело, на другом конце Москвы, злодеи ножом истыкали тридцать два раза.

Я сказал Аркаше, что понял, что постараюсь. Помогу. Очень глупо с моей стороны.

– Очень глупо, я знаю, – сказал я наутро, выкладывая историю Кирычу прямо в его любимый бутерброд (опять хлеб, опять сыр, а сверху варенье).

– Не лезь, – сказал он, – Я тебе приказываю.

У меня потемнело в глазах.

– Он приказывает. Конечно, это же я недавно говорил, что надо ломиться во все двери, спасать человека. Или у меня были галлюцинации?

– Как же? – сказал Марк, – Я же – голубая мафия, вот меня и отпустили (вкушал он мюсли с кефиром – месиво, которое выглядит так, будто его уже съели).

– Семья – другое дело, – сказал Кирыч.

– Странные вы люди, – сказал я, – Вы уверены, что есть мы – все такие в непорочно-белом, и есть помоечники, которым и тюрьмы не жалко – пусть подыхают, не для них права писаны. А мы, между прочим, все одним миром мазаны, в одной лодке сидим, и я не хочу, чтобы меня также забрали ни за что.

– Тебя не заберут, – уверенно сказал Кирыч.

– А если тебя заберут? Какому «эс-вэ» звонить? – кстати вспомнил я.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – сказала беспечно новоиспеченная «голубая мафия».

– Не суй нос, куда не надо, – сказал мне Кирыч, – Тебя это не касается, – и принялся доедать свой отвратный бутерброд.

– Как вы можете? – тут я уже искренне возмутился, – Человек меня о помощи попросил.

– Ну, попросил. И что? – сказал Кирыч.

– Ты никому никогда не помогаешь. Ты даже милостыню не подаешь, я своими глазами видел, – сказал Марк голосом ябеды.

– Я нищим не верю.

– А проститутке веришь, – сказал Кирыч,

– Не в этом дело!

– А в чем? – спросил один.

– В чем? – подхватил другой.

Я подумал, что мне трудно объяснить. Все, что просилось с языка, было словно взято из какой-то чужой, незнакомой мне жизни – о солидарности, о долге, взаимовыручке.

– Какое тебе дело до него? – сказал Кирыч, – До этого…, – он произнес с брезгливостью, которая меня не испугала даже, а словно обожгла. Он говорил о дураке Аркаше, бывшем друге дурака Андрюши так, словно, тот был не мусором даже, а какой-то отвратительной жабой, которую и прихлопнуть не жаль.

– Да, не в нем же суть!

– А в чем? – снова спросил один.

– В чем? – спросил другой.

– А вот не уверен я, смогу спокойно спать, если буду знать, что бросил человека на произвол судьбы. Он попросил меня о помощи, а я его бросил.

– Да, кого он только не просил, – сказал Марк.

– Да? – я посмотрел на сожителя.

– Я так думаю, – сказал Марк, на мой взгляд, чересчур поспешно.

– Ты не будешь лезть в это дело, – медленно и веско произнес Кирыч, – И точка. Это не твое дело.

– Да, не мое. Мне нет до него дела, мне абсолютно до него никакого нет дела, – рассмеялся я, – Пусть он хоть в канаве подохнет, не всплакну. Но пусть это будет его собственный выбор. Пусть выйдет сначала и ам решит.

– Да какого лешего! – зарычал Кирыч, – Чего ты тут устроил? – и мы уже стояли друг напротив друга и друг друга будто бы не узнавали.

Так и начинается бытовой бокс, успел подумать я.

– Мальчики-мальчики! – завопил Марк, протискиваясь между нами, – Не ссорьтесь, мальчики!

– Иди-ка ты, – постояв, он развернулся и вышел из кухни.

– Ну, ты тоже странный какой человек, – переводя дух, сказал Марк, – У тебя же с ним было. С этим. Преступником. Ты разбиваешь Кире сердце.

– Еще кто кому разбивает, – буркнул я.

Кирыч может пройти мимо чужой беды?

Вот, просто так – пройти мимо, и ничего даже не сделать?

Я – да! – я могу, я себя знаю, я закрываю глаза до последнего, я – страшный эгоист и трус.

А он?

Кирыч, который помогает всем, который умеет правильно и честно организовать свой мир. Он-то, хороший, он – настоящий хозяин жизни, человек на своем месте….

И снова этот рефрен, который повторяется в последнее время надоедливо часто: «нет-нет-нет».

На летучку я опоздал (и как людям удается забывать на работе о личном? у меня так все из рук валится). Так что разговаривать с шефом пришлось с глазу на глаз. А точнее, лицом к лицу. Причем, снизу вверх, и понятно, конечно, кто был снизу, как бы лицо верхнее ни пыталось разыгрывать равенство.

– Что у нас еще? – улыбаясь вполне по-отечески, спросил меня Сергей Петрович. Прежде он отклонил и технократический тренд в правительствах экономически слабых стран Евросоюза, и историю с ажиотажем вокруг «нового люкса», и внезапный дауншифтинг одного швейцарского банкира.

Он был, конечно, прав.

На месте Сергея Петровича Конева, умудренного сединой главреда экспертного журнала, я б себя давно с работы выгнал. Мне есть что сказать о кино и драматическом театре, для меня не пустые слова ни «нарратив», ни «школа переживания». Я вполне могу разобраться в мыльных пузырях латиноамериканской писательской школы. У меня даже на оперу и балет имеется свое мнение, пусть в нем я не совсем уверен. Но о мире финансов мне от себя сказать практически нечего, и поэтому, который год трудясь «экспертом», я занимаюсь только тем, что складываю воедино условные авторитетные оценки – набиваю пустоту чужими иголками, мысленно зевая, скучая мысленно, а то и – как сегодня – пребывая в каком-то остервенелом отупении.

Мнение мое о топах и випах экономического мира укладывается в два слова: напыщенное жулье. Но высказать это мнение я мог только один раз, и искать себе новое место работы – хоть в задрипанный отдел культуры за пять копеек, хоть в пиар, по сути своей подлый, хоть ассистентом в глянец, пошлый очевидно. Можно бы и во фрилансеры опять, мелькнула соблазнительная мысль.

А кредиты?

У всех сговоров с совестью одна сурдинка – надо расплачиваться по долгам.

– А как вам, Илья, история с Бойлом? – спросил Сергей Петрович.

– Интересная история, – сказал я после недолгой заминки. Все знать невозможно, про Бойла мне потом «гугл» расскажет.

– За нее и возьмитесь, – он только что по плечу меня не похлопал, – Я полагаю, вам есть что сказать по этому поводу.

– В каком… ракурсе, – попытался я осторожно прощупать почву.

– В нашем, – сказал он коротко, давая понять, что мне пора.

Я вышел из кабинета, а минут через пять-десять в голове моей зазвякало битое стекло. Этот Бойл, канадец, как сообщил мне интернет, много лет слыл скучным типом, нефтяной компанией руководил, но случилось с ним что-то вроде кризиса среднего возраста (под полтинник дяде) – влюбился, накатал книжку о своей неземной любви, о честности, и вот теперь вся Канада дружно ему зарукоплескала – мистер Бойл пошел наперекор всем табу, завел себе юношу, красавца и модель. «Хочу жить по правде, по лжи жить не хочу», – объявил буржуазный нефтяник толерантному обществу.

И что прикажете с этим делать мне?

Обращаться в пресс-службу «Газпрома»?

Какой это «наш» ракурс в этой истории?

День не задался, он был полон ерунды. Неудобный был день. Неудачный.

– Глупость какая-то, – говорил я примерно через час по другому поводу, стоя в курилке с Манечкой.

– Кирилла тоже можно понять, – сказала толстуха, пыхтя, как и я, сигаретой, – Передачи тебе в тюрьму носить не хочет.

Как бы мне не пришлось носить передачи Кирычу, подумал я, но говорить об этом, конечно, не стал.

– Никто не имеет права указывать, как мне жить, – сказал я, словно сам не плясал под начальственную дуду, – Только я могу решать, что мне делать со своей жизнью. Только я и никто другой.

– Боец, – Манечка весело хрюкнула.

– А как твое рандеву? – поняв, что сочувствия не найду, я решил сменить тему, – С этим… Голенищевым.

– Да, какое рандеву. Поговорили и все.

– И все? – а я-то ожидал продолжения балета «Манечка ищет любовника сожителю Николаше».

– А что? Я должна была кинуться ему на шею? Я тебе кто? – наступил ее черед кипяться.

– Понял-понял, – примирительно сказал я.

– Да. И вообще, ты когда к этому херу пойдешь?

– К которому?

– Тому. Который в центре. Где белые люди живут.

– Не знаю, – сказал я, имея ввиду «никогда».

– Давай завтра. У меня как раз вечер свободный.

– А ты-то здесь при чем?

– Здрасте. Я тоже хочу знать, как там на Остоженке живут.

Люди думают о нас лучше, чем мы есть, и потому нам приходится быть таковыми.

Нет-нет-нет.

Я сидел за кухонным столом и пил красное вино.

Я напивался этим вечером.

Напротив, в точности, как сегодня утром, сидел Кирыч. Он уже снял костюм, напялил футболку, когда-то лиловую. Ел вчерашнее жаркое.

Я смотрел, как он, мужчина средних лет, крепкой комплекции, чуть навалившись большим телом на стол, накалывает вилкой мясо, ест картошку, хлебает жижицу томатного соуса.

Никогда мы с Кирычем не обсуждали, кто у нас главный. Почему-то не было нужды. Обязанности распределились сами собой, каждый брался за то, что получалось у него лучше – и потому варил он, а посуду мыл я; окнами ведал он, а за полы отвечал я. Я менял постельное белье, а он складывал его в стиральную машину; я выносил мусор, а он покупал пластиковые пакеты для мусорной корзины. Мебелью мы обзаводились сообща; едой и одеждой – как получится, и сейчас уже никто не скажет наверняка, что кому принадлежит. Был, конечно, и денежный вопрос, но и он разрулился сам собой. Ясно же, что мне с моей профессией никогда не заработать столько, сколько ему, финансисту. Я платил, когда мог, а когда не мог, говорил, что не могу.

– Вкусно? – спросил я.

– Да, – не поднимая головы, ответил Кирыч.

– Твое блюдо.

– Мое.

– А я только посуду мыл.

– И что?

– Видишь. Я в этом доме на подхвате.

Разговоров, кто в доме главный, мы никогда не вели, так что каждый мог считать себя хозяином положения. До недавнего времени.

Взять бы и вылить ему на маковку красного винца, подумал я, и потекла бы грязная водица по темечку; у нас была бы первая в нашей совместной жизни драка, разве не прелесть? разве не чудо? Все дерутся, все спорят, Сеня с Ваней даже руки-ноги друг другу иногда ломают, а иные, вон, и на тот свет отправляются и – как знать? – может быть, тоже после страстной схватки.

Кирыч поел. Заварил себе чаю. Он по будням вина не пьет. У него режим. У него все по уму.

А я пил свое красное, думал о том, о сем. Винный алкоголь если не утешает, то хотя бы подергивает все вокруг эдакой приятной веселенькой сеточкой – оглоушивает на приятный манер.

Кирыч снова уселся напротив и, погрев о чашку с чаем ладони, заговорил.

– Когда мне лет двадцать было, на последнем или предпоследнем курсе у меня была подруга.

– Была, ты рассказывал.

– Ее мать овчарок разводила. Один щенок был слабый, и она взяла его домой, чтобы не сдох. Дорогой же щенок, породистый. И вот, мы сидим у моей, тогдашней, в ее комнате, смеемся, а к нам щенок забегает. Я взял его на руки. А он тяжеленный – откормили. Он вырываться начал, а я его выпустил.

– И что? – помолчав для приличия, поторопил его я.

– Так, у меня же дома всегда кошки были, а собак не было. Я мечтал о собаке, но куда в нашу двушку с собакой? Сестра еще с мужем, а тут еще собака. Короче, я выпустил щенка. Не поставил на пол, а выронил просто, как кошку. Щенок упал и визжать начал. Все переполошились. Вызвали ветеринара. Дорогой же щенок, породистый. А я ушел. Взял и ушел просто.

– А что со щенком?

– Не знаю, мы никогда про это не говорили. Она не рассказывала, и я не спрашивал. Видишь? – он посмотрел на меня.

– Что?

– Пора забыть уже, а я до сих помню. Струсил же.

– Ты же не ветеринар. Со всяким бывает. Ну, уронил.

– А я взял и сбежал. Сделал вид, что все окей….

…а потом вы расстались, подумал я, были у вас и другие недоговоренности, куда более важные; и не удивлюсь я, если сейчас она ненавидит своего бывшего однокурсника Кирилла, который… ну, сволочь, ну, подлец…, ну, извращенец….

– Ты прав, – сказал Кирыч, – Не для других же делаем, для себя. Чтобы спать спокойно. Короче, поступай, как знаешь. Я за тебя, – он взялся за свой чай.

– Только на Остоженку я тебя не возьму, – категорично заявил я, – Это моя собака. Мой щенок.