Отпуск тем и хорош, что позволяет отодвинуть прошлое. Смотришь в него, как в телевизор – что-то мается там, но тебя касается постольку-поскольку.

Тюк-тюк.

Был, помню, человек, портняжка Андрюшка. Погиб он – убили. Бывает и такое в этом подлом злом мире. И друг у него был, Аркаша; его вначала задержали по обвинению в нанесении множественных ножевых ранений, но потом выпустили – не то справедливо, не то зазря – как знать….

Тюк-тюк.

И был еще Гардин такой, человек-мотыль, который верткому Аркаше был случайным любовником. Может быть, Гардин и принял меры – постарался, чтобы выпустили Аркашу. А еще Гардин мне звонил, делал странные намеки – тюк-тюк – грозил смутно, не желая, видать, чтобы посторонние узнали, каких аркаш водит этот чинуша – а он важный государственный чиновник – в свои хоромы на Остоженке. Кстати, другой богач, про которого я писать статью собирался, на сей счет не грузится – живет, как хочет, и за карьеру свою не трясется – он (Сигизмунд он или Казимир?) уже так высоко, что ничего ему не грозит. Бывают такие люди, – я завистливо вздохнул, – которые на горячее молоко не дуют, обжечься не боятся и, как ни странно, не обжигаются.

А еще? Что еще?…

Тюк-тюк.

Мы с Кирычем ехали на электричке из аэропорта – возвращались домой после двухнедельного отсутствия; под перестук колес я ритмично, лениво – сыто, эдак, равнодушно – перебирал в уме события последних месяцев; я будто просматривал краткое содержание предыдущих серий, увлекательных, в общем, и будто бы не про меня.

Прошла всего пара недель, а казалось, что целая вечность миновала.

Давным-давно (действительно, пусть будет давным-давно) я предложил Кирычу уехать. «Куда-нибудь», – взмолился я, вдруг устав от всего. Кирыч предложил Испанию – там тепло и весело. Мы улетели в Барселону, машину взяли (кабриолет, а как иначе?), и долго-долго, шпаря черепа, ехали вдоль моря – с севера на юг, вплоть до Малаги.

Бесконечные дуги желтых пляжей с рядами зонтиков-грибов, скалистые перешейки, клочья и ковры зелени то там, то сям, сильный плотный ветер… Резкая смена декораций помогла мне почти без усилий избавиться от всего того, что не смогла изгнать московская специалистка. Лекарство было проще, и немногим дороже психоаналитических сеансов – просто ветер, просто воздух, просто еда и вино, просто путешествие наугад, от первой попавшейся гостиницы в другую, тоже случайную….

Тюк-тюк.

А если бы этого не случилось, – все также лениво-размеренно думал я, – то мог бы что-нибудь сделать. С собой ли, с другими….

Тюк-тюк.

Из аэропорта ехали мы с Кирычем в город медленно, пару раз электричка стояла на каких-то полустанках, и мысли мои сменялись с той же неторопливой ритмичностью. И ведь не с убийства же началось, все началось гораздо раньше – вдумал я бестревожно, – Жили мы с Кирычем, были, были-жили, никого не трогали, поквакивали в своем тихом илистом болотце, как вдруг ветер налетел, принес нам тревоги новые, печали….

Марк.

– Знаешь, – сказал я Кирычу, – мне кажется, что опасность зовут на букву «М».

– Ты про метро? – в самолете мы долго с ним обсуждали, брать такси или лучше обойтись общественным транспортом.

– И про метро тоже. Но вообще, не только про него.

Я помолчал, в надежде, что Кирыч разволнуется, пошевелит как-нибудь немалым своим телом, но он остался сидеть, как сидел, даже журнал, найденный тут же, в тряском вагоне, из лап своих не выронил.

– Смотри, – сказал я затем, – Гардина, который мне по телефону угрожал, зовут «Михаилом». Так? – я загнул указательный палец.

– Ты его «мудаком» звал, а не «Михаилом».

– Потом еще «Мася» эта, красотка-блондинка, подружка Марка.

– А с ней что? Хорошая девушка.

– Она-то хорошая. А муж ее меня чуть не убил. Ты вспомни – ворвался, сцену ревности утроил, волк тамбовский. Вспомни!

– Ну, не она же ворвалась.

– А Мася была причиной, – я загнул еще один палец, – Но главная причина знаешь кто?

– Не знаю.

– С кем ты живешь? Вспомни?! С кем квартиру делишь? – «ленивец» мысленно выругался я.

– Ну, с тобой, с Мариком.

– Вот, все с него и началось. С Маруси, лахудры иноземной. Не приехал бы, ничего бы и не случилось.

– А что случилось-то? Как жили, так и живем.

Как же можно не видеть очевидного?!

– А если б не Марк, то мы бы никогда не узнали, что у блондинок с собачьими именами бывают ревнивые мужья.

Кирыч смешливо хрюкнул. Я продолжал.

– Не будь его, я б и с коллегой своей, Манечкой толком не познакомился, а если б не она, не было б и кучи малых катастроф. Один ужин у князя чего стоит. Ха! – я с торжеством загнул еще один палец, – Манечку кстати тоже на букву «М» зовут.

– Брось ты эту конспирологию, – Кирыч поглядел в окно, где приметы большого города проявлялись все отчетливей, прежде были леса и поляны, затем стройки и помойки, а теперь уж поплыли дома ввысь и дороги вразлет, – Так ведь из Москвы уезжать придется.

– А Москва – с торжеством заявил я, – это один из самых опасных городов на планете.

– Такой же, как Монреаль?

– А я не был в Монреале – не могу судить. А про Москву могу. Есть кстати еще слово «мердер». То есть «убийца», с английского, – пальцев на руке не хватило, я потряс перед Кирычем кулаком.

– И что теперь делать предлагаешь? Вычеркнуть букву из алфавита?

– Надо просто знать, вот и все, – нагородив всякой всячины, да к ней приглядевшись, я тут же в своей теории усомнился.

Глупость любит рядиться в замысловатые одежки.

– А как же буква «Фи»? – ухмыльнулся Кирыч, – Ты помнишь букву «фи»?

– Для «Фи» опасность представляю я.

Все-таки я хорошо отдохнул. Кроме брезгливости фамилия коллеги не вызывала у меня никаких эмоций.

Слава отпуску! Прошлое видишь – как старый милый сериал, и не более того. Вообще-то, отпуск летом мне не полагался. Заявление вовремя я не подал, благословенные летние месяцы коллеги поделили без моего участия. Так что, когда я заявился с вопросом «а могу ли…», они только вытаращили глаза.

По утвержденному плану Волкову – то есть мне – полагалось самое волчье время – ноябрь-месяц.

В другой день, в другой раз я б на это обстоятельство внимания не обратил, но тогда показалось, что на меня ополчился буквально весь мир – состояние для меня не новое, приступы панического ужаса случаются со мной примерно раз в десять лет: кажется, что сдвигаются вокруг стены – задавить, сплющить норовят – и ничего невозможно поделать….

Я вернулся на свое место у окна, начал тюкать по клавишам, пытаясь работать и не задохнуться – мне не хватало воздуха. Свежего чистого воздуха. Я почувствовал как грязно все вокруг, как серо – нехорошо, подло, вредно для организма.

– Пойдем покурим, – предложил мне кто-то.

– Больше не курю, – ответил я, и, вначале произнеся, потом лишь сообразил, что именно так мне следует поступить. Если вокруг меня столько грязи, зачем себя наполнять ею еще и себя?

Хватит!

– В спортзал ходишь, – вякнул из своего угла Финикеев, – Курить бросил. Стринги-то носишь уже, – он издал что-то вроде «хе-хе».

Не сразу я понял, что имеет ввиду сальный коллега, а поняв, ничего не ответил, только дальше – наверное, немного побойчей – заколотил по клавишам. Смотреть на Финикеева не было нужды – я отчетливо видел, как блестит его нос, похожий на рыло, как бликуют дымчатые очки, изготовленные, наверное, в прошлом веке, как висит серо-коричневым мешком одежда на его бесконечно длинном костлявом теле.

Финикеев – человек-копоть. Тюк-тюк.

Как интересно устроена человеческая психика: я прилежно составлял вопросы для интервью, сверялся с интернет-источниками, кое-что даже с английского перевел, но, как только Финикеев взялся за свой разбухший портфель (а с ним он никогда не расстается), тут же принял боевую стойку – словно все это время не спускал с него глаз.

Он встал и вышел. Вышел и я.

Он направился не к выходу, а в туалет – в конце коридора, что задачу мне только облегчало (понимал ли я свою задачу, когда следовал за ним, когда глядел ему в тощий согбенный хребет?)

В туалете, пока он сидел в одной из кабинок, я мыл руки. Я их очень честно мыл – умывал, если точнее.

Я выключил воду, едва Финикеев вышел.

– Все получилось? – спросил я, оборачиваясь.

Финикеев не ответил, только попытался пройти мимо.

– А ручки помыть не хочешь? Полезно руки в чистоте держать, тебя мама не учила?

Глядя на Финикеева вблизи, я подумал, что нос у него, торчащий из-под безглазых дымчатых очков, действительно смахивает на аккуратное рыльце. Две черные дыры глядели на мир в упор, придавая лицу Финикеева выражение отчетливо свинское.

Я загородил ему дверь, встряхнул ладонями, избавляясь от влаги. Так делают перед операцией врачи.

– А знаешь, что такое модель «рубильник»?

– Нет, – он шагнул в одну сторону, пытаясь обойти, – А что? – шаг в другую и тоже безуспешно.

– Рубильник – это вздернутый носик, увеличенный во много раз.

Он попытался меня оттолкнуть, но я был сильней – я оттеснил его к стене, положил ему на шею обе руки (от неожиданности Финикеев осел, мне даже тянуться не пришлось) и, чувствуя, как забился птицей под ладонью его острый кадык, стал слегка на него нажимать.

Я был аккуратен с Финикеевым. Я был с ним почти нежен. Я лишь чуть-чуть примял ему горло, да постучал облезлым его затылком о замызганный туалетный кафель; я лишь ласково сообщил Финикееву, каким образом распоряжусь его задницей, если он не научится хорошим манерам. Тюк-тюк – мягко вдалбливал я, глядя ему в чуть отъехавшие очки-хамелеоны, – тюк-тюк.

Финикеев выронил портфель – нутро портфеля раззявилось, и наружу вывалилось всякое барахло, главным образом бумажное, пестрое…. Среди всего прочего там были и журналы, похожие на рекламу котлет и окорочков..

Я разжал руки, с брезгливостью осознав, что за пятна украшают потертую крышку финикеевского портфеля.

– А дома-то нельзя этим заниматься? Непременно на работе надо?

Ни слова не говоря, Финикеев ринулся вон.

Улетучилась и моя злость. Я совершенно успокоился – я даже нашел в себе силы побросать замурзанное барахло назад в портфель и поставить его рядом с мусорным ведром.

Некоторые понимают вежливость, как слабость, а грубость – как руководство к действию. Покинув туалет, Финикеев отправился в отдел кадров и, в точности следуя моим рекомендациям, сообщил, что готов с Волковым на обмен: он, Финикеев, пойдет в отпуск осенью, а Волков пусть хоть сейчас отправляется. «Ему голову лечить надо», – добавил от себя любезный коллега.

Два дня спустя мы с Кирычем любовались на памятник Колумбу в портовом городе Барселона.

Полезно иметь врагов: если знаешь, как с ними обращаться, то они могут быть заботливей родной мамы….

– …а знаешь, если бы я писал детектив, то убийцей сделал бы себя самого, – сказал я. Мы с Кирычем пересели из электрички в такси, и теперь оно с натугой везло нас домой сквозь чадные городские пробки.

– Почему? Потому что меньше всего похож?

– Потому что все сходится. У меня был нервный стресс. Если развить эту мысль, то я мог бы в припадке лунатизма отправиться к Андрюшке и жахнуть его чем-нибудь тяжеленьким по башке.

Говорили мы вполголоса, хотя могли бы и орать – таксист упоенно слушал по радио что-то дребезгливо-воющее.

– Маловероятно, – покачал головой Кирыч.

– Все детективные романы строятся на малых вероятностях, – настаивал я, – иначе читатель сразу докумекает, кто кого пришил и ему будет скучно. А почему ты считаешь, что я на убийцу не похож? Откуда ты знаешь, как выглядят убийцы?

– Знаю. В армии видел. У нас один парень был настоящий садист. Любил котят топить, крысам животы вскрывал, – он передернуся.

– В любом человеке есть зверь, просто у кого-то он видней.

Но Кирыч снова покачал головой. Ему не хотелось, должно быть, думать, что он делит кров с убийцей, пускай и маловероятным. Сам в себя я тоже верил мало – какой из меня романист? что вижу, то и пою….

Так мы добрались до дому, и под настороженным взглядом таксиста (не глух, но глуп оказался парень) затащили в подъезд свои чемоданы – благо, этаж первый, преодолеть нужно было только пару ступенек крыльца.

Дверь я открыл своим ключом.

Звонить я не стал специально – ни по телефону, ни во входную дверь. Я хотел знать, как Марк – опасность на букву «М» – жил в наше отсутствие. Я не ждал, конечно, что дом превратится в бедлам, но до конца сожителю тоже не доверял, зная, в какие причудливые истории он может вляпаться просто по дурости.

Мне хотелось знать меру его дурости. В конце-концов, еще недавно я был на грани нервного срыва, и сейчас мне нужно четко понимать, с кем я имею дело. Обошлись, в общем, без стука.

В прихожей стоял незнакомец. Голый. В одних трусах.

– И как вас звать? – спросил я и на всякий случай добавил, – Вотс ё нейм?

По идее, Кирыч на правах самого сильного должен был молча засучить рукава.