В эту среду Хьюго писал свой обзор в офисе. Он специально выбрал такую тему, которую наверняка успеет разработать во всех деталях и закончить до шести часов. Сегодня вечером Хьюго обедал с Лизой.

Вашингтонское бюро «Ньюс» занимало два верхних этажа огромного конторского здания недалеко от площади Франклина. Около пятидесяти журналистов располагались в одном большом зале. Столы начальников отделов были отделены невысокими перегородками. Только у трех ведущих журналистов бюро были кабинеты, отделанные на их вкус, но стены этих кабинетов были стеклянными, а двери обычно оставались открытыми. В одном из кабинетов со стеклянными стенами работал Хьюго. Кабинет напоминал библиотеку старого английского дома. Кожаный диван, книжные шкафы красного дерева, большой старинный письменный стол. Впечатление нарушал, пожалуй, только еще один стол, на котором стоял компьютер.

Считалось, что политическому редактору лучше находиться в вашингтонском бюро, а не в главном офисе «Ньюс» в Нью-Йорке.

Хьюго это вполне устраивало.

— Думаешь, политика делается на Капитолийском холме? — спрашивал он шутя у Джорджи. — Да ничего подобного. Куда там Капитолийскому холму до нашего главного офиса в Нью-Йорке. Вот где действительно кипят страсти.

Хотя сам Хьюго был достаточно искушен в политических интригах «Ньюс», его раздражала атмосфера, которая царила в главном офисе, где каждый только и думал, как выдвинуться за счет другого.

— Наш нью-йоркский офис — кучка взрослых людей, продолжающих играть в детский сад, — говорил он.

В вашингтонском бюро все было по-другому. Журналисты помогали друг другу. Никто не стирал с экрана компьютера набранный текст, если за спиной появлялся один из коллег. Хьюго советовался с младшими сотрудниками по очень многим вопросам — по обстановке в конгрессе, международной жизни, положению в стране, культуре и спорту. Любой из них также мог в любой момент спросить его совета. Хьюго любил повторять, что если журналисты не желают помогать друг другу, то это следствие плохого руководства. В вашингтонском бюро жаловаться было не на что.

Помещения вашингтонского бюро были обставлены так, чтобы создавать у посетителей впечатление, что они попали на самый верх. Выходя из лифта, человек попадал в огромную приемную, где с успехом разместилось бы несколько многодетных пуэрториканских семей. Улыбка секретарши была ослепительной. За ее спиной стояла старинная полированная мебель, шикарная, как на океанском лайнере. Комната была отделана мрамором. Напротив входа стояли массивные кожаные кресла и широкий журнальный столик со свежими газетами. Рядом возвышалась искусственная пальма. Вашингтонское бюро, казалось, сообщало миру: «Мы сильны, богаты и любим работать с комфортом».

Впервые придя сюда, Джорджи была поражена царившей здесь атмосферой приветливости и спокойной уверенности в себе.

— Это потому, — сказал тогда Хьюго, — что здесь каждый что-то значит. А вспомни Лондон. Там, если только ты не звезда первой величины, тебя ни во что не ставят.

Спускаясь в лифте, Хьюго посмотрел на часы. Шесть двадцать пять. Его машина стояла у подъезда. Хьюго открыл дверцу и уселся рядом с Уитмором. Подъезжая к зданию, где находился офис Джока, Хьюго еще раз взглянул на часы. Шесть тридцать. Она сказала, что спустится вниз и будет ждать у входа. Интересно, какого цвета платье будет на ней сегодня.

На Лизе было короткое облегающее шелковое платье из нежно-бирюзового шелка. Этот цвет почему-то всегда вызывал у Хьюго воспоминания о реке, хотя на самом деле реки вряд ли бывают такого цвета. Разве что Нил. Платье Лизы как нельзя лучше подходило для сегодняшнего вечера. Ньюйоркцы любят высмеивать жителей Вашингтона за провинциальные вкусы. Действительно, если не считать годы президентства Рейгана, когда мода стала более либеральной, коренные вашингтонцы обычно одеваются консервативно — дорого и неброско. Платье Лизы было достаточно пикантным, но в то же время не вызывающим. Волосы девушки были распущены. Хьюго показалось, что они отражали зеленоватый блеск платья.

— Остановите, Уитмор, — Хьюго выпрыгнул на тротуар.

— Долго пришлось ждать? — спросил он Лизу, сам удивляясь, насколько он счастлив ее видеть.

— Не больше минуты, — ответила девушка, садясь на заднее сиденье. Хьюго сел рядом с ней.

— Нам не обязательно надолго задерживаться у Имоджин, но я обещал ей заглянуть.

— А я хочу с ней познакомиться, — возразила Лиза.

Хьюго знал это. Они должны были обедать вместе вчера, но он перенес свидание на сегодня, так как прием у Имоджин был гораздо престижнее. Имоджин Рендл была одной из немногих настоящих аристократок в Вашингтоне. Любую важную птицу скорее можно было увидеть на еженедельном приеме у Имоджин, чем на самом шикарном обеде какого-нибудь нувориша. Хьюго поступил так специально. Это было своего рода невинное тщеславие. Ему нравилось доставлять женщинам удовольствие.

— Сегодня такой прекрасный день, — заметил Хьюго. — У нас еще есть время. Уитмор, поезжайте через парк.

— Я два года в Вашингтоне, но до сих пор в восторге от Рок Крик-парка, — сказала Лиза, когда машина свернула на узкую тенистую аллею.

Они обогнали несколько бегунов и пару велосипедистов, возвращающихся домой с работы.

Выехав из парка, они остановились у красивого дома, построенного еще в восемнадцатом веке. Из машины, стоявшей перед «линкольном» Хьюго, выскочили два телохранителя. За ними появились осанистый седой мужчина и худощавая блондинка. Пара направилась к открытым деревянным воротам.

— Киссинджеры, — прошептала Лиза.

Дом Имоджин стоял в глубине густого сада, посреди которого росла огромная магнолия.

Когда Хьюго и Лиза поднялись по лестнице к входной двери, дверь за Киссинджерами уже успела закрыться, и Хьюго позвонил в большой бронзовый колокольчик.

Едва Лиза вошла в дом, она почувствовала, как покойно здесь, несмотря на гул голосов, доносящихся из гостиной. Многие гости рассчитывали успеть еще на один коктейль, прежде чем отправятся к ужину, и все рассчитывали вернуться домой часов в десять: в Вашингтоне вечер заканчивался рано. Лиза скользила глазами по холлу. В одном углу она увидела два кресла эпохи Регентства, стоявшие около чайного столика с двумя веджвудскими вазочками. Такое впечатление, что эти вазы простояли на столике много-много лет. Лиза слегка оробела. Хьюго вырос и полжизни провел в таких домах. Она же попала сюда впервые и теперь жадно впитывала впечатления.

Из холла Хьюго и Лиза прошли в гостиную. Кто-то из гостей сидел на диванах. Другие стояли небольшими группками. Навстречу им вышла стройная женщина в дымчато-сером шифоновом платье.

Имоджин Рендл уже успела сообщить Киссинджерам, что сенатор из Калифорнии хотел бы обсудить с Генри проблему нелегальной иммиграции из Мексики. И теперь Имоджин шла приветствовать вновь прибывших гостей.

— Я так обрадовалась, милочка, когда Хьюго сказал, что приведет вас с собой сегодня вечером, — сказала она Лизе.

Имоджин была стройной, элегантной женщиной с горделивой осанкой. В свои шестьдесят она выглядела не хуже, чем тридцать лет назад, когда перебралась из Северной Каролины в Вашингтон, выйдя замуж за одного из ведущих конгрессменов того времени. Через двадцать лет муж Имоджин умер, и она на год погрузилась в траур. Когда год прошел, она возобновила свои грандиозные приемы, на которых делалась большая политика. Обаяния Имоджин хватало на всех. Как ей это удавалось, никто не знал.

По глазам Имоджин невозможно было заметить, что она внимательно изучает Лизу. Однако это было именно так.

Однажды, вернувшись домой, Джорджи поймет, что отсутствовала слишком долго, — уже не в первый раз сказала Имоджин самой себе. Вслух же она произнесла:

— Хьюго говорил мне, что вы работаете с Джоком Лиддоном.

Лиза обратила внимание на предлог, который употребила Имоджин. Любой другой человек из всех, кого она знала, сказал бы «на Джока Лиддона». Такт Имоджин произвел большое впечатление на Лизу.

Имоджин, не отводя взгляд от Хьюго и Лизы, сумела заметить, что по лестнице поднимается Роберт О. Робертсон. Сенатор был ужасным занудой, но как спикер Палаты представителей был одним из самых заметных людей на Капитолийском холме.

— Кстати, Хьюго, не хотите ли познакомить мисс Табор с сенатором из Массачусетса. Я специально пригласила его, чтобы вы могли поговорить о «Норейде». Красивой рукой Имоджин указала на гостей, столпившихся вокруг сенатора Рурка. Имоджин любила небольшие стычки, разумеется, если дело не доходило до скандала.

Тут она обворожительно улыбнулась сенатору Робертсону как самому дорогому гостю.

Многие журналисты смущаются, столкнувшись с человеком, по которому они прошлись в своей статье. Хьюго был не из их числа. Он был рад возможности поговорить с Пэтом Рурком, чтобы услышать все, что тот думал о его статье.

— Приятно познакомиться, Лиза, — сказал Пэт Рурк. — Что у вас общего с таким ужасным типом, как Хьюго?

— Она пришла посмотреть, чем занимается один из великих политиков, когда не собирает фонды для «Норейда», — парировал Хьюго.

— Лиза, не могли бы вы подать мне джин с тоником с подноса, который как раз проносят мимо вас? — Сенатор протянул девушке пустой стакан, чтобы она обменяла на полный. Себе Лиза взяла апельсиновый сок. Хьюго выбрал бурбон со льдом. Неторопливо отхлебнув джина, сенатор начал говорить:

— Странная вещь, Хьюго. Когда я читал вашу статью о теракте против члена Британского парламента, мне показалось, что вы там намекаете на меня. Мне это не понравилось, Хьюго, так же как и то, что вы написали о моих избирателях.

— Думаю, семье этого члена парламента тоже не понравилось то, что с ними сделали ваши избиратели, — глядя сенатору прямо в глаза, ответил Хьюго.

Сенатор сосредоточился на том, чтобы извлечь последнюю каплю джина из своего стакана. Поняв, что это невозможно, он посмотрел на Хьюго.

— Вы ведь хорошо меня знаете. Я никогда не стал бы иметь ничего общего с террористами. Зачем вам понадобилось связывать мое имя с этой историей? Не будь я таким добрым парнем, я обвинил бы вас в клевете.

— Я никого еще в своей жизни не оклеветал, — твердо ответил Хьюго.

Рурк изменил тактику.

— Вы не должны были писать такого о моих избирателях. Если они поддерживают «Норейд», это еще не значит, что они одобряют кровопролитие.

— Рад это слышать. Но ведь кто-то в «Норейде» наверняка одобряет то, как расходуются фонды. Кто бы это мог быть? Не знаешь, Пэт?

— Я уже сказал, что мои избиратели не одобряют убийство этого англичанина. С другой стороны, многие из них могут понять этот шаг…

— «С другой стороны…» — передразнил его Хьюго. Он терпеть не мог политиков, пытающихся работать на два фронта.

Рурк пустился в объяснения:

— Представьте себе, Хьюго, что у вас родственники в Ольстере. И только потому, что они католики, над ними каждый день издевается всякая шваль. И вы знаете, что виновато британское правительство. Что бы вы чувствовали по отношению к англичанам?

Лиза следила за выражением лица Хьюго. Она общалась с ним всего лишь второй раз в жизни, но нисколько не удивилась, увидев, как кровь прихлынула к его лицу.

— Ко всем англичанам, сенатор? Включая пятилетних детей? — с этими словами Хьюго взял Лизу за руку, и они перешли к другой группе.

Побродив по гостиной еще с полчаса, Хьюго решил, что теперь приличия соблюдены и можно наконец позволить себе побыть с Лизой наедине.

Они нашли Имоджин в холле, куда она вышла проводить Роберта О. Робертсона. Размахивая руками, сенатор громогласно пересказывал хозяйке свою беседу с президентом в Овальном зале.

— «Мистер президент», — говорю я ему…

Лиза так и не узнала, что он сказал президенту, так как в этот момент Робертсон задел открытую створку окна позади столика с веджвудским фарфором.

Лиза с ужасом наблюдала, как створка приближается к драгоценным вазочкам. Сначала она услышала, как захлопнулось окно, и тут же — звук разбившегося фарфора.

В холле воцарилось молчание. Лицо сенатора Робертсона застыло в ужасе. Дворецкий стоял посреди холла с таким выражением лица, как будто он находится на панихиде по высокопоставленной особе.

— Забудьте об этом, сенатор, — сказала Имоджин. — В доме каждый день бьется что-нибудь из посуды. Джеймс, — продолжала она, обращаясь к дворецкому, — пусть Квини уберет осколки.

Затем Имоджин обернулась к Хьюго и Лизе.

— Я рада, что вы оба смогли сегодня прийти. Надеюсь, мы скоро увидимся.

В машине Лиза сидела молча.

— Ну что, понравилось? — спросил Хьюго.

— Какое хладнокровие, — сказала Лиза, не услышав его вопроса. — Если бы такое случилось у меня дома, трудно представить, что устроила бы моя мать. Она считает, что вся семья опозорена, если на одном из кресел распоролся шов на обивке. Хотя стулья в нашем доме, разумеется, не были обиты шелком, как у Имоджин. Как ты думаешь, вазочки были подлинными?

— Боюсь, что да.

Лиза молча продолжала переваривать свое первое впечатление от другого мира, в который она наконец попала. Хьюго приоткрыл для нее дверь в этот мир, но Лиза прекрасно понимала, что второй раз эта дверь сама по себе не откроется. Для этого придется постараться как следует.

Уитмор остановил машину у входа в «Уиллард». Лиза решила не говорить Хьюго о том, что неделю назад она обедала здесь с Джоком. Хьюго выбрал столик в другом углу зала. Столик хотя и стоял на виду, в то же время достаточно далеко от соседних.

Хьюго выбрал его по трем причинам. Во-первых, к нему могли беспрепятственно подходить знакомые, чтобы, как всегда, обменяться последними политическими сплетнями. Во-вторых, ему было хорошо видно всех сидящих в зале. И в-третьих, то, что он обедал у всех на виду с красивой, сексуально привлекательной девушкой, должно было показать окружающим, что между ними нет ничего предосудительного. Ведь если бы Лиза была его любовницей, он повел бы ее куда-нибудь в более уединенное место. Разве не так?

Пока им не подали обед, Хьюго успел представить Лизу сотруднице отдела прессы Белого дома, сенатору из Калифорнии и знакомому лоббисту. Все они подошли к их столику поболтать с Хьюго и, в общем, нисколько не интересовались его дамой.

Когда первое блюдо было подано и Хьюго с Лизой могли наконец поговорить друг с другом, Лиза посмотрела в другой конец зала и неожиданно увидела Майкла О'Донована. Майкл кивнул ей и тут же опять принялся читать бумаги, лежащие перед ним на столе. Он обедал один.

— Что случилось? — спросил Хьюго, заметив ее смущение.

— Лучше бы он сегодня обедал в другом месте.

Хьюго хотел обернуться, чтобы посмотреть, о ком идет речь.

— Не надо оборачиваться, Хьюго, — попросила Лиза. — Это Майкл О'Донован. Единственный, кроме Джока, кто имеет вес в нашей фирме.

— Хотите подойти поговорить с ним?

— Нет. Он не любит, чтобы нарушали его покой. Майкл вообще какой-то странный. Он — ирландец из Бостона. Но на сенатора Рурка этот человек абсолютно не похож. Майкл закончил Гарвард. Если под его рубашкой от «Братьев Брукс» и есть какие-то эмоции, то разглядеть их не удается никому. Мне он всегда был чем-то неприятен. Он сноб. Кому еще пришло бы в голову посреди недели одному обедать у «Уилларда».

— Может, он знал, что сегодня здесь обедаете вы, и пришел сюда ради удовольствия на вас полюбоваться, — слегка поддразнил Лизу Хьюго.

Лиза ничего не ответила. Мысль о том, что Майкл за ней наблюдает, не доставила ей удовольствия даже в виде шутки. За два года она так и не смогла для себя решить, как ей следует вести себя с Майклом. Она также не представляла себе во всех деталях их взаимоотношений с Джоком.

Только когда им подали запеченных крабов, Лизе удалось наконец избавиться от ощущения, что Майкл следит за ней из другого конца зала. Они с Хьюго могли наконец спокойно поговорить.

Лиза хорошо знала, что, когда мужчина приглашал ее пообедать, разговор обычно заходил о работе, хотя, конечно, всегда присутствовал сексуальный подтекст. Так было не только с Джоком, но и с ее сверстниками. Поэтому девушка очень удивилась, когда Хьюго начал расспрашивать ее о семье. Когда Лиза сказала, что родилась в небольшом городке на севере Пенсильвании, Хьюго не ограничился кивком головы, а начал подробно расспрашивать Лизу о ее детстве.

Лиза задумалась, глядя на блюдо с крабами. Пока она сидела, полуприкрыв глаза, Хьюго пристально изучал ее лицо.

Ему нравилось в ней все — пухлые губы, свежая, слегка загорелая кожа, тронутая румянцем на скулах, то, как она изящно ела, задумавшись о чем-то.

Лиза задумалась о том, что рассказать Хьюго о своем прошлом. Тем своим знакомым, которые все равно никогда ничего бы не узнали, Лиза предподносила слегка приукрашенную историю. Обычно американцы не интересуются родословной своих знакомых, но попадаются и более любопытные. Про Джока, например, Лиза точно знала, что ему безразлично, что она делала до того, как попала к нему. Для Лиддона имело значение только то, что она представляла из себя на сегодняшний день, главным образом в постели, но не только. Важно было, сколько клиентов Лиза приведет в «Дж. М. Лиддон».

С Хьюго надо было быть осторожнее. Если она попробует сделать вид, что всю жизнь вращалась в высшем обществе, он легко может вывести ее на чистую воду. Лиза быстро училась всему, в том числе хорошо перенимала манеру поведения тех, кто стоял выше ее на социальной лестнице. Но все же она понимала, что ей многого не хватает, чтобы играть на равных с Хьюго, прекрасно знавшего ту жизнь, к которой Лиза стремилась.

К тому же Лиза отдавала себе отчет в том, что ей, может быть, не раз еще придется солгать Хьюго по всяким другим поводам.

Когда Лизе было лет четырнадцать, она окончательно решила для себя, что глупо считать, что лгать нехорошо. «Хорошо» и «плохо» — понятия относительные, и ее мать не могла этого понять только в силу своей ограниченности.

Но, если часто врать, приходится держать в памяти целую картотеку, чтобы помнить все, что ты сказал, и не попасть впросак. А это было слишком утомительно. Поэтому Лиза прибегала ко лжи только в тех случаях, когда точно знала, что это окажется полезным.

Наконец Лиза подняла на Хьюго серо-голубые глаза.

— Я ненавидела свой дом. Мне часто приходила в голову мысль, что нельзя строго судить тех, кто согласен продать свое тело, чтобы выбраться из местечка типа нашего.

Хьюго тронула ее откровенность.

— А ты когда-нибудь продавала себя?

— Не приходилось. Рассказать, как мы жили? Мой отец — дантист. Я ни разу не слышала, чтобы они с матерью сказали друг другу больше двух слов.

— Как ты провела день, дорогая? — каждый божий день спрашивал отец, усаживаясь за стол. — Так себе, — отвечала мать, накладывая ему в тарелку картофельное пюре.

— А ты?

— Все в порядке. Заходила миссис Джонс. Жаловалась на десны. А я ей сказал, что с ее деснами все в порядке, просто она неправильно чистит зубы. Надо начинать с десен, — сказал я ей. — И так каждый вечер.

Хьюго смотрел на девушку и думал, что никогда не видел ничего прекрасней этого лица, этих почти фиолетовых глаз.

— Неужели твоя мать никогда не стремилась к другой жизни?

— Моя мать? — в глазах Лизы появилось презрение. — Разве может к чему-то стремиться человек, у которого нет ни капли воображения?! Сказать тебе, что я услышала от матери в день, когда мне исполнилось семнадцать? «Не пора ли тебе подумать о замужестве?» И с тех пор ничего другого я от нее не слышала. К тому же она всегда произносила это с таким пресным выражением лица.

Лиза говорила все это без горечи, просто констатировала факты, и от этого недобрые слова не казались уж очень ехидными.

Хьюго глянул на вазу с розами, стоявшую на их столе. Он подвинул вазу к себе, внимательно изучил каждый цветок и выбрал еще не распустившуюся лимонно-желтую розу. Хьюго вынул цветок из вазы и положил его рядом с бокалом Лизы. Ему очень хотелось в этот момент что-нибудь подарить девушке.

Лиза взяла розу со стола и понюхала. Затем она поднесла цветок к губам, глазами улыбаясь Хьюго. Она делала все так, словно никакой подарок не мог бы обрадовать ее больше, чем этот цветок. Хьюго она казалась в этот момент невинным ребенком, и неожиданно это чувство усилило ее сексуальную притягательность. Хьюго почувствовал, что хочет ее.