Оба мужчины, ехавшие в лифте с Лизой Табор, пристально разглядывали девушку. Правда, одному из них приходилось довольствоваться ее отражением в зеркалах лифта. Сама Лиза глядела на закрытые двери. Один из ее попутчиков вышел на девятом этаже, второй — на двенадцатом.

Лиза вспомнила, как она впервые поднималась в этом лифте два года назад. Тогда в зеркале отражалась совсем другая Лиза — девушка старалась выглядеть не очень сексуальной в своем коротеньком костюмчике и торопливо расчесывала на ходу белокурые волосы. Сегодняшнюю Лизу не особенно заботило ее отражение — она лишь мельком взглянула в зеркало: бежевый льняной пиджак с темно-синей отделкой, того же цвета плиссированная юбка, кремовая шелковая блузка, темно-синие открытые босоножки. Ноги Лизы успели загореть уже настолько, что девушка вполне могла позволить себе ходить без колготок. Не то, что бы она так уж сильно изменилась за эти два года, но сегодняшняя Лиза была куда опытней. Ей были теперь известны извилистые ходы вашингтонского лобби. Не все, конечно, но некоторые.

Двери лифта открылись на шестнадцатом этаже.

С первого взгляда было видно, что те, у кого офисы на этом этаже, — большие шишки. Напротив лифта стоял резной стол с огромной корзиной свежих цветов. В свое время отделкой помещения занимался один из известнейших в Вашингтоне художников по интерьерам. Холл покрывал бледно-голубой ковер толщиной дюйма в два. На дверях самого офиса висела латунная табличка «Дж. Д. Лиддон Интернейшнл». Джок был показушником, хотя при желании умел быть и очень скрытным человеком. Эта маленькая табличка как бы говорила посетителям: «Предоставьте все мне».

— Привет, Дон.

— Привет, Лиза.

Дон выглядела как идеальная секретарша — безукоризненная прическа, шикарный костюм, никаких украшений, кроме жемчужных клипсов в ушах. Она сидела в приемной, оклеенной белыми обоями, чуть в стороне от главного входа, так что те посетители, которые шли прямо к Джоку, могли миновать ее стол. Она щелкнула коммутатором.

— «Лиддон Интернейшнл». Здравствуйте. Извините, но секретарь мистера Лиддона на совещании. Она может перезвонить вам? Спасибо. — Дон разъединила коммутатор.

— Что за совещание? — спросила Лиза.

— Да в туалет вышла. Как дела? Большой белый босс уже у себя. Велел ни с кем — поняла? — ни с кем не соединять и не беспокоить. О-о-о, — Она подняла трубку красного телефона. — Да, мистер Лиддон, — красивое лицо Дон с безукоризненной косметикой не выражало абсолютно ничего. — Я скажу ей. Я знаю, она здесь.

Дон положила трубку.

— Он говорит, что в твоем кабинете никто не отвечает и чтобы, как только ты появишься, пулей летела к нему.

Лиза послала Дон воздушный поцелуй.

— Сперва почищу перышки, — сказала она. По ковру кораллового цвета она прошла в комнату для посетителей, где интерьер был совсем другим: стены, отделанные синей тканью, два антикварных стола красного дерева, над ними — пара гравюр в позолоченных рамках, слева и справа от мраморного журнального столика стояли два диванчика, обитые золотой парчой. На столике, между хрустальной пепельницей и вазой с пионами аккуратной стопкой лежали подшивки «Ньюс», «Уолл-стрит джорнел» и другие утренние газеты — нью-йоркские, вашингтонские, лондонские, три номера еженедельника «Уорлд» сверху. Сейчас, в девять, в комнате никого не было. Лиза вышла в коридор, куда выходили несколько комнат сотрудников Джока. По косяку двери шла латунная полоска, отделявшая мягкий коралловый плюш от более грубого покрытия того же цвета, которым был отделан коридор. В комнате Лизы стоял стол еще одной девушки, Марго. Лиза быстро продвинулась от девочки на побегушках до служащей среднего ранга, но в «Дж. М. Лиддон Интернейшнл» не было жесткой служебной иерархии. Кроме самого Джока, единственным человеком в компании, чья должность вообще как-то называлась, был его заместитель. Все два года, которые Лиза проработала в компании, ее вице-президентом был Майкл П. О'Донован. Его кабинет был в другом конце офиса, рядом с кабинетом Джока.

Сейчас Марго была на Капитолийском холме, в Национальном комитете по абортам. Каждую запятую в каждой поправке, касающейся абортов, Марго знала так же хорошо, как член Верховного суда.

— Хорошая зарплата развивает память, хотя, говорят, личный опыт тоже многое значит. Сколько абортов ты сделала, а, Марго? — любил подразнить девушку Джок.

Лиза зашла в комнату, повесила пиджак на спинку стула и включила автоответчик. «Лиза Табор на совещании. Если вы оставите сообщение, она свяжется с вами как только сможет». Если что, Дон ее позовет. Они были подружками.

Зайдя в женский туалет, Лиза пустила холодную воду и подставила под струю кисти и запястья. Было душно, хотя кондиционеры и не пропускали раскаленный воздух с улицы. Лиза следила, чтобы вода не попала на платиновые часики с круглым циферблатом и ярко-голубыми арабскими цифрами на нем. Через минуту она выключила воду и занялась своими волосами — расстегнула черепаховые заколки, скреплявшие ее прическу. Расчесав волосы, она снова собрала их на затылке. Никакая жара не должна испортить ее безукоризненный вид. В вашингтонском пекле очень важно выглядеть, словно тебе прохладно. Она посмотрела на часы: девять ноль-семь.

Лиза вернулась к себе в комнату, положила сумочку и опять пошла в приемную. Проходя мимо Дон, сидевшей к ней спиной, Лиза увидела в зеркале, висевшем перед подругой, что та ей подмигивает. Лиза дошла до конца коридора. В этот момент Майкл О'Донован показался из своего кабинета.

— Доброе утро, Майкл.

Он безразлично кивнул ей в ответ, дверь за ним захлопнулась. Что-то в его поведении наводило на мысль, что Майкл покидает свой кабинет, пробыв там очень недолго. Интересно, сколько.

В девять десять она постучала в дверь в конце коридора. Ни звука в ответ. Она постучала опять.

— Это Лиза.

— Входи, — ответил хрипловатый женский голос. Дженси была личным секретарем Джока семь лет, и эти годы не прошли для нее бесследно. Худощавая сдержанная Дженси была шикарной женщиной, но выглядела гораздо старше своих тридцати лет. Ей можно было дать все сорок.

Иногда на Дженси что-то находило, и она охраняла Джока так, как будто он был национальным достоянием. В другие же дни ей было наплевать, кто и когда войдет в его кабинет. В одном можно было быть уверенным: Дженси наверняка отошьет тебя, если ты будешь вести себя так, словно тебе легко попасть к Джоку. Конечно, она знала — кому знать, как не ей — что, если хорошенькая девушка работает на Джока, тот не приминет облапать ее при случае. Она даже живо представляла себе эту картину, когда кто-нибудь из младшего персонала входил к боссу, и Дженси слышала щелчок дистанционно управляемого замка. Но чего Дженси не терпела, так это если кто-нибудь держался так, как будто имел особые права. Тогда скажи спасибо, если она вообще хоть раз поднимет трубку красного телефона, чтобы сообщить боссу, что ты здесь. И уж совсем сумасшедшей надо было бы быть, чтобы дать ей понять, что платиновые часики у тебя на руке подарены Джоком.

— Это Лиза. Впускаю.

Рукой с ярко-оранжевыми ногтями Дженси указала на обитую синим сукном дверь.

Лиза вошла. Щелкнул замок.

Кресло возле большого письменного стола Джока было пусто. Сам он расположился на классическом стуле работы Чарльза Имиса и был, казалось, готов к работе: костюм в мелкую полоску, полосатая рубашка, запонки на манжетах, галстук, светлые кожаные туфли. Стул стоял около окна, занимающего всю стену. По кабинету были расставлены еще четыре таких же стула. Лиза видела эти стулья во многих приемных Вашингтона. Они говорили об определенном статусе хозяев фирм. Но ни он, и, возможно, никто не смог бы назвать второго места, где стояли бы пять таких стульев. Разве что в аэропорту Брунея, в помещении, где ожидали свой багаж личные гости султана.

В большинстве крупных офисов Вашингтона стоял обычно один диван. Но Джок обычно любил не только держать дистанцию между собой и клиентами, но и не давать клиентам общаться друг с другом.

— Это чтобы не спелись против меня, не сколотили свою банду, — говорил он. — Чего надо бояться в играх с властью, так это других шаек. Шайка торговцев оружием и кардиологов, хлопковых магнатов и борцов за гражданские права, банда поклонников бессолевой диеты и мафия торговцев удобрениями — любое лобби — та же банда.

— …ты закажи, а мы сделаем, — произнес Джок, видимо продолжая монолог, прерванный приходом Лизы, и потянулся стряхнуть пепел. Он курил сигару. Это означало, что сегодня Джок пребывал в задумчивом настроении. — Мозги, сердце, мускулы, бабки — за всем этим всегда охотится какая-нибудь шайка. И все они знают, что там, — он показал пальцем на Капитолийский холм, — делаются большие дела. Хочешь урвать кусок побольше — нужно очень хорошо уметь толкаться локтями. Многих придется оттолкнуть. А я научу, кого и как. Но не вздумай пытаться сколотить банду против меня, — все это Джок вещал пустым стульям, как будто в них сидели члены нефтяного картеля.

Лиза посмотрела на ближайший к шефу стул. Джок переключился на нее. — Иди сюда. Хорошо выглядишь. Дай погляжу, какого цвета у тебя сегодня глаза. Боже! Откуда эти шикарные часы? Сорвала банк в Монте-Карло? — Он усадил Лизу к себе на колени. — Ну, так я и думал, синий, переходящий в фиолетовый. Джок раздвинул ноги так, что теперь Лиза сидела на одном колене. — Я всегда хочу тебя, когда у тебя глаза такого цвета — смотри сама, — он взял ее руку. — Но сегодня утром ничего такого. Сейчас прилетает банда из Израиля. Не хочу встретить их в мятых штанах.

Лиза пришла домой только в шесть часов. Она жила на третьем этаже дома, который снимала в складчину с соседями. Комнаты на третьем этаже были поменьше, чем на других этажах, за счет мансардных окон, скошенных внутрь. В большой комнате жил молодой человек из Балтимора, который работал в офисе сенатора Иглхарта. Остальные две комнаты занимала Лиза. Ванная была общей. Из окна одной комнаты был виден желтый, обшитый досками соседний дом, из окна другой — густые кроны деревьев за проволочным забором на другой стороне улицы. Где-то там за деревьями было старое китайское посольство Чан Кайши, чье имя встречалось ей когда-то в учебнике истории. На втором этаже разместились две девушки и парень, на первом, в комнате, которую собирались сделать столовой, когда строили дом в двадцатые годы, жил оператор местной телекомпании.

Гостиная была одна на всех, так же как кухня, боковая веранда и еще одна, выходящая на задний двор, где росло несколько кизиловых деревьев. На всех дверях и окнах были сетки от насекомых. Никому из жильцов ни разу не пришло в голову снять эти сетки, когда наступали холода. Просто не было смысла снимать их, складывать, тащить на чердак, чтобы через полгода доставать опять.

Лиза сидела на длинной скамейке задней веранды и пила чай со льдом. Это было ее любимое место в доме. Даже если на веранде сидел еще кто-нибудь, попивая чай, кофе или холодное пиво, можно было не обращать внимания и думать о своем: расстояние между сидящими было достаточно большим, и можно было не смотреть друг на друга.

Два года назад, когда Лиза получила место у Джока, она увидела в газете объявление о том, что в этом доме сдается комната.

Как большинство молодых вашингтонских служащих, Лиза жила на собственные средства. Она только изредка навещала своих родителей, живших в Пенсильвании, где выросли Лиза и ее брат. Отец Лизы был дантистом, мать — дурехой. Никто, кроме дочери, не сказал бы о ней так: эта женщина и себя, и свой дом содержала в порядке, но Лиза думала о своей матери именно так.

— Не пора ли тебе подумать о замужестве? — казалось, это была единственная фраза, которую Лиза слышала от миссис Табор с тех пор, как ей исполнилось семнадцать.

Лиза терпеть не могла дом, где жила ее семья. Три предыдущих дома были не лучше — везде одно и то же: аккуратный двор перед домом, аккуратный дворик за домом, диван и два кресла напротив телевизора, стандартный набор стульев с прямыми спинками в тесной столовой. Наверху — одна небольшая спальня и две совсем крошечных.

Если у ее матери когда-то и было воображение, то с ним давно было покончено.

Лизе же воображения было не занимать. Она знала, что где-то там далеко раскинулся сияющий мир. Лиза собиралась стать частью этого мира. Она прекрасно понимала, что надеяться могла только на себя.

Лиза получила стипендию университета Пенсильвании, но этого не хватало, чтобы позволить ей учиться. Оставшуюся часть платы за обучение вносил отец, и все же на лето Лизе приходилось устраиваться на работу. От матери она по-прежнему слышала ту же песню: «Зачем четыре года тратить деньги на образование, если сразу после колледжа ты выйдешь замуж». Лиза считала мать настолько глупой, что никогда с ней не спорила.

Она знала, чего хотела от университета. Он должен был обеспечить ей связи, которые могли стать ступеньками наверх.

Лиза была умна и красива, со своими университетскими знакомыми держалась чуть холодно. Очень придирчиво выбирала тех, с кем ложилась в постель. Не в смысле чувств. Главным критерием было, что молодой человек может предложить помимо постели. Лиза выясняла, чем занимаются его родители. Если это был крупный бизнес или что-то из того, чем она интересовалась, молодому человеку давалось понять, что недурно было бы пригласить Лизу пообедать с родителями. Если же родители жили в Нью-Йорке или Вашингтоне, знакомство с ними становилось обязательной частью программы.

Больше всего Лизу интересовали средства массовой информации, реклама, общественные отношения — и, конечно, политика, которая, по большому счету, не что иное, как сумма того, другого и третьего. Своей специальностью она выбрала политологию. Но Лиза также посещала лекции по литературе, истории искусств. На последнем курсе она вдруг увлеклась историей музыки. Она не знала точно, чем будет заниматься, но хотела быть во всеоружии, когда войдет в шикарные кабинеты за пока закрытыми для нее дверями.

Зато она точно знала, чего она в своей жизни делать не собиралась. Она не собиралась влюбляться в какого-нибудь прилизанного бизнесмена средней руки и всю жизнь изображать примерную хозяйку за обедом в честь начальника отдела мужа и быть предельно внимательной, отвозя детишек в школу на второй машине.

Недаром Джорджи при первой же встрече поняла, что у них с Лизой много общего.

Лиза многому научилась в университете. В том числе познала радости секса. Удовольствия в постели она ставила выше, чем такие отношения, когда для кого-то что-то значишь. Еще никто из тех, с кем она была близка, не оказался совсем уж отвратительным. И Лиза надеялась, что такого не произойдет. Она хорошо усвоила практику «Ты — мне, я — тебе». На свете мало мужчин, у которых есть все. Парень с красивым телом, опытный в постели, с деньгами и властью — это прекрасно, но такого еще надо встретить. На первом месте для нее стояла власть, на втором — деньги. Причем Лиза заметила, что если у мужчины были власть и деньги и он хорошо понимал, что далеко не Адонис и в постели так себе, он гораздо охотнее помогал ей делать карьеру и дарил по-настоящему дорогие подарки.

Лиза посмотрела на часы. В семь за ней должен заехать Джок. Они вместе обедали раз в неделю. После совместного уик-энда Джок улетал на два дня в Нью-Йорк. Так что сегодня будет, о чем поговорить. Надо пойти принять душ.

Шофер притормозил у входа в ресторан «Уиллард», швейцар открыл дверцу «кадиллака». Джока здесь знали.

— Как всегда рады вас видеть, сэр. Добрый вечер, мисс.

На Лизе был черный льняной костюм — юбка и двубортный жакет. Лацканы пиджака так низко сходились на ее груди, что было непонятно, надето ли на Лизе под пиджаком что-то еще. И все же она не выглядела дешевкой, как большинство девиц с огромными декольте, на которых под жакетом не было даже лифчика.

Джок был в белом льняном костюме, который эффектно контрастировал с синей рубашкой. Розовый галстук и белые лайковые туфли завершали его наряд. Джок прекрасно сознавал, что его никогда не примут за джентльмена. Он выглядел как мошенник из Миссисипи. Он и был мошенником, только не из Миссисипи, а из Ньюарка, и если кому-то что-то в нем не нравилось, что ж, им же хуже.

Они были странной парой. Две пожилые дамы за соседним столиком заинтересованно следили за Лизой и Джоком, пытаясь угадать, какие отношения связывают этого безвкусного курчавого монстра и хорошенькую, уверенную в себе девушку. Зато конгрессмен, подошедший к их столику, явно не имел на сей счет никаких сомнений.

— Как дела, Джок? Собирался позвонить тебе на неделе.

— Это Лиза Табор. Она работает у меня.

— Привет, Лиза. Случайно не знаешь, как мне убедить моих выдающихся коллег, что для человека нет ничего полезнее животных жиров?

— Джок любит говорить, что настоящего лоббиста видно по результатам. Постараемся убедить. Дайте мне три дня, и я вам отвечу, как это сделать.

— Счастливчик! — конгрессмен похлопал Джока по плечу. — Позвоню тебе завтра.

Прежде чем они приступили к крабам, Джок два раза выходил из-за стола. Один раз, чтобы поговорить с парнем из Белого дома, которого он случайно заметил. Второй раз, чтобы пожать руку знакомому сенатору и напомнить ему, что у них назначена встреча по поводу билля о химических удобрениях.

Разговор за столом шел вовсе не о том, как Лиза хорошо выглядит. Ей тем более не пришло бы в голову болтать с Джоком о своем домашнем житье-бытье. Они говорили только о работе.

— Я скажу Майклу О'Доновану, чтобы он разрешил тебе присутствовать на встрече с маргариновым магнатом. Тебе надо понять, как они собираются провернуть это дело. Потом надо будет делать то же самое по маслу. Там будет куча юридической писанины, хотя в принципе все уже решено.

— Майкл однажды дал мне от ворот поворот, когда я попросила разрешения поприсутствовать. Сказал, что не будет снабжать меня информацией для борцов с раком, ведь его клиенты — табачники, которым он помогает создавать иллюзию, что табак — величайшее благо для человечества.

Джок рассмеялся.

— Да, на Майкла иногда находит. Хотя в глубине души он прекрасно знает, что можно запросто сочинять всю эту юридическую чушь для табачников, и в то же время бороться с раком. Почему бы и нет, если и те, и другие в результате довольны?

— Марго рассказала мне, что ее борцы с абортами отказались иметь с нами дело, когда узнали, что ты работаешь на их противников.

— Марго здорово оплошала. Я еле удержался, чтобы не дать ей под зад. Но, видишь ли, когда человек оступился, а ты даешь ему второй шанс, есть надежда, что, испугавшись за свое место, в следующий раз он научится срезать углы.

Джок закурил сигарету.

— Слушай, я много наслушался всякой брехни о том, что один и тот же консультант якобы не должен браться за дела клиентов с противоположными интересами. Они называют это «каноны этики». Большинство лоббистов — юристы. Они любят красиво трепаться. Какие, к черту, каноны этики! Тебя наняли, купили с потрохами. Наняли для того, чтобы ты влиял на нужных людей. После Уотергейта все в этой стране помешались на законах и правилах. Но нигде не написано, что я должен трубить на весь свет обо всем, что делаю.

— Но такое впечатление, что все знают, кто твои клиенты, — сказала Лиза.

— Это им только кажется, что они знают. Если кому охота писать на ручках и зажигалках имена своих клиентов — Роллс-Ройс, Министерство обороны, торговцы оружием из Саудовской Аравии, — так пусть пишут, я не против. Но я не обязан делать то же самое. Я уже говорил тебе, Лиза, мы — лоббисты, а не кучка долбаных проповедников.

В одной руке Джока дымилась сигара. Другую он опустил под стол, нащупал колено Лизы, пальцы его пробирались все выше, пока не уперлись в низ живота. Джоку вдруг стало интересно, есть ли на ней пояс для чулок. На Лизе были только маленькие трусики. Она поморщилась. Не то, чтобы Джок сделал ей очень больно. Но все же у «Уилларда» надо соблюдать приличия. Удовлетворив свое любопытство, Джок опять положил руку на стол и продолжал учить свою помощницу.

— В нашей работе нет такого понятия, как мораль. Не верь тому, кто станет утверждать обратное. Дорога к законодательству ни для кого не закрыта. Но единственное, что в этом деле что-то значит, это усердная кропотливая работа. Тебе, наверное, кажется, что все это делается в постели. Не без этого. Но законы пишутся не по ночам. Тут работать нужно.

Когда автомобиль подъехал к дому Джока, Лиза размышляла о еще одной работе, ожидавшей ее сегодня. Обычно на это редко уходило больше двадцати минут. Джока нисколько не интересовало, получает ли она удовольствие. Это помогало Лизе сосредоточиться на том, что требовалось ему. Затем шофер отвезет ее домой.

Через 35 минут Лиза помахала шоферу. У входа, на доске для объявлений, была одна записка для нее. «Лизе. Звонил Хьюго Кэррол. Если сможешь, позвони ему завтра в «Ньюс». 283 98 76».