О том, сколько лет миру, долго спорили. Свою романтическую и пасторальную комедию «Как вам это понравится» Уильям Шекспир закончил между 1598 и 1600 годом. В первой сцене четвертого акта Розалинда говорит Орландо, что люди умирали от многих причин, но только не от любви, хотя (мимоходом замечает она) «этот жалкий мир существует около шести тысяч лет». Тогда на Западе считали, что мир был создан около 4 000 года до н. э. Эта дата получается, если сложить хронологические указания в Библии.

В 1642–1644 годы, после того как парламент казнил Карла I и убедился, что цареубийство не решило всех проблем, Джон Лайтфут (англиканский священник и глава колледжа святой Екатерины в Кембридже, а впоследствии вице-канцлер университета) опубликовал книгу с пышным названием «Некоторые новые наблюдения о Книге Бытие: большей частью несомненные, в остальном вероятные, но неизменно безвредные, диковинные и неслыханные доселе». По мнению Лайтфута, мир начался в субботние сумерки 12 сентября 3929 года до н. э.

Несколько лет спустя, в 1650–1654 годы, Джеймс Асшер (клирик из Церкви Ирландии, вице-канцлер колледжа Троицы в Дублине, архиепископ Армы и примат всей Ирландии) опубликовал книгу с еще более торжественным названием: «Анналы Ветхого Завета, расчисленные от Сотворения мира, хроники азиатские и египетские от начала исторического времени до начала Маккавеев». По мнению Асшера, мир начался в субботние сумерки 23 октября 4004 года до н. э.

Нынешние представления иные: мир возник с большого взрыва примерно 14 миллиардов лет назад, Земля образовалась примерно 4,5 миллиардов лет назад, а наш вид появился примерно 200 тысяч лет назад. Поэтому нашим современникам легко высмеивать благочестивых людей XVII века и / или библейские хронологии и генеалогии. Однако можно задать следующие вопросы.

С одной стороны, есть вопрос незатейливый: почему Библия исчисляет историю вселенной несколькими тысячелетиями, когда ей миллиарды лет? С другой стороны, есть вопрос более глубокий: почему, изобретая генеалогии и хронологии, библейские авторы датировали создание мира именно 4000 годом до н. э.? Почему так поздно? Для сравнения: еще в конце третьего тысячелетия до н. э. один шумерский писец перечислил восемь царей, которые правили «до потопа» в общей сложности 241 тысячу лет. Если люди могли вообразить столь далекое прошлое, почему они указали дату в 4000 до н. э., а, скажем, не в 400 000 лет до н. э.?

Запомним этот вопрос, а пока отметим еще и место событий. Оно указано гораздо более прямо, чем время: «И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке… из Эдема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки… Фисон… Гихон… Тигр… Евфрат» (Быт 2:8, 10–14).

Творение началось с Сада «на востоке» (Быт 2:8), то есть востоке по отношению к древним библейским ученым в Израиле. Сад превосходно и чудесно орошался не названной по имени могучей рекой, которая текла через него, а после выхода разветвлялась на четыре рукава.

Евфрат и Тигр хорошо известны. Как мы уже говорили, само понятие Междуречья подразумевает область между этими двумя реками (на территории нынешнего Ирака). Они берут начало километрах в двадцати друг от друга, в горах Восточной Турции, а затем текут к югу, к Персидскому заливу.

Как называются ныне Фисон и Гихон, ученые спорят. Но как бы они ни назывались, не существует сверхреки, которая разделяется на Евфрат, Тигр, Фисон и Гихон. Судя по всему, автор Книги Бытие считал, что некая мифическая область в северном Междуречье была истоком этих четырех рек – без сомнения, Евфрата и Тигра, а возможно, также Галиса и Аракса.

Эдем описывается как сверхсад, орошаемый сверхрекой и, видимо, расположенный в Северном Междуречье. Кстати, вполне возможно, именно поэтому ковчег после потопа остановился «на горах Араратских» (Быт 8:4). Воссоздание мира (Быт 8–9) началось там, где он был создан (Быт 2–3).

Что получится, если соединить время (4000 год до н. э.) и место (Междуречье)? После главы 2 мы уже знаем ответ. Это вершина неолитической революции и заря цивилизации – как раз в могучей равнине Междуречья. Израиль отсчитывал историю от того момента, как в Шумере зародилась цивилизация. В буквальном смысле это, конечно, неверно, но в образном – очень точно. Как бы то ни было, если исходить из Быт 2–3, около 4000 года до н. э. Бог вручил сей мир как дар человеку: Сад, созданный Им.

Пора войти в этот Сад. Однако войдем мы через ворота (и матрицу) шумерской фантазии третьего тысячелетия до н. э.

Вынесем пока за скобки более позднюю христианскую матрицу и интерпретацию, доктрину и догму, катехизис и стереотип относительно «первородного греха». (Тем более, что в Быт 2–3 вообще нет таких слов, как «грех», «непослушание», «наказание» и «грехопадение».) И рассмотрим более раннюю пару по имени Гильгамеш и Энкиду.

 

«Так же, как он, и я не лягу ль, чтоб не встать во веки веков?»

Гильгамеш был реальным историческим лицом (около 2700 года до н. э.): жрецом и царем города Урука, первого известного нам крупного города в человеческой истории, который в Быт 10:10 носит название Эрех, а в современном Ираке – Варка. Гильгамеш строил его десятикилометровые стены, водил воинов в битвы и освободил от подчинения северошумерскому городу Кишу. Впоследствии, когда вымысел заслонил историческую фактуру, Гильгамеш стал божественным супергероем месопотамских преданий и главным действующим лицом первого великого эпоса всемирной литературы.

Аллювиальные почвы Шумера стали рассадником, откуда легенды о Гильгамеше распространились по всему «плодородному полумесяцу», от устных версий к письменным, от месопотамской равнины к Анатолийскому плоскогорью и Средиземному морю; от Шумера и Аккада к Вавилонии и Ассирии, в Угарит и Израиль. (В Мегиддо нашли фрагмент эпоса о Гильгамеше, относящийся к 1300-м годам до н. э.)

Начнем с одного из пяти шумерских сказаний о Гильгамеше. Он описывает «Смерть Гильгамеша» (ET CSL 1.8.1.3). Особое внимание мы уделим двум мотивам: сну и плачу.

В разделе о сне ночное видение Гильгамеша осмысливается так, что высший Бог «Энлиль, Великая Гора, отец богов, сделал твоей судьбой царство, но не вечную жизнь». Затем говорится о скорой смерти Гильгамеша, причем подчеркивается ее человеческая неизбежность:

Хотя боги советуются, вспоминают его героические подвиги и думают, не сделать ли для него исключение, ничто не может спасти Гильгамеша. Бессмертие получает лишь Зиусудра (шумерский Ной), герой рассказа о потопе, ибо на своем корабле он спас жизнь на Земле. Других исключений быть не может, даже для Гильгамеша.

В разделе о плаче все это повторяется, но с акцентом на противоположность между жизнью, даже самой выдающейся, и смертью, даже самой заурядной.

Эти мотивы сна и плача уже содержат ключевую проблему более позднего эпоса о Гильгамеше: человеческая смертность, особенно смерть героя, который прожил удивительную жизнь, а умирает самой обычной смертью – как все.

Кстати, возможно, что эти шумерские легенды были объединены в эпос, лишь когда несемитский шумерский язык уступил место семитскому аккадскому языку и его диалектам (вавилонскому и ассирийскому).

Как бы то ни было, я перейду теперь к эпосу о Гильгамеше (или, точнее сказать, эпосу о Гильгамеше и Энкиду). Этот великий эпос, основной текст для развлечения и образования от Персидского залива до побережья Леванта, и есть моя матрица в данной главе для правильного понимания Быт 2–3.

Он дошел до нас в двух основных версиях.

• Старовавилонская версия. Создана около 2000 года до н. э. и содержится в четырех таблицах, которые хранятся в различных музеях земного шара.

• Ниневийская версия. Создана около 700 года до н. э. и найдена при раскопках библиотеки Ашшурбанапала, «царя мира, царя Ассирии». Она содержится на двенадцати таблицах, которые хранятся в Британской библиотеке.

В обеих версиях Гильгамеш – архетипическая модель трагического факта человеческой смертности (как и в вышеописанных шумерских плачах), но также и образец бесплодного поиска человеческого бессмертия. Для ясности и удобства я разделю содержание эпоса на три акта, но подчеркну важное различие между версиями в акте III.

Главные герои акта I – два героя (литературный архетип героя и его друга). Но Гильгамеш – полубог, а Энкиду – человек дикий, пришедший из животного мира. Они решают обрести бессмертие, стяжав вечную славу великими подвигами в дальних землях.

Поначалу все идет хорошо, но в акте II случается трагедия: Энкиду умирает. Хуже того, он не погибает в славном подвиге или в ходе героической битвы, а просто заболевает, хиреет и заканчивает свои дни самой обычной смертью.

Гильгамеш безутешно скорбит по дорогому другу, но плачет и о себе:

Далее он так и скорбит: и об Энкиду, и о себе.

Этот плач воспроизводится трижды в одной таблице. Честно и достойно эпос о Гильгамеше смотрит в лицо истине: что смертному до своей бессмертной славы? Гильгамешу нужна вечная жизнь, а не только вечная слава.

В акте III Гильгамеш, как и первоначально Энкиду, скитается по пустыне. В своих бесплодных поисках он оплакивает безутешное горе. Но быть может, где-нибудь, пока еще не слишком поздно, он еще найдет тайну вечной жизни? Здесь мы видим очень важное отличие старовавилонской версии от ниневийской. Важно рассмотреть обе, ибо первая проясняет вторую.

Начну с более древней версии и с двух увещеваний, которые отсутствуют в более поздней версии. Бог Солнца Шамаш адресует Гильгамешу следующее неприятное замечание:

Кроме того, Гильгамеш встречает Сидури, хозяйку божественной корчмы, богиню вина и мудрости. Поначалу он надеется обосноваться у нее и обрести бессмертие через эти отношения:

Однако богиня тут же разочаровывает его:

Впрочем, она не заканчивает на печальной ноте, а пытается ободрить:

Отметим два момента. Во-первых, в последних двух стихах сначала упомянуто «дитя», и лишь потом – «супруга»: сначала потомство, и затем – брак. И это брак не с бессмертной богиней, а со смертной женщиной, которая рождает ребенка. Ребенок становится венцом жизненных радостей и единственным бессмертием, доступным для смертных. Во-вторых, есть библейская параллель этому совету. Она широко известна:

Иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь…

(Еккл 9:7-9а).

Это очень близкая параллель, но ребенок в ней не упомянут, что привлекает внимание к наличию ребенка в старовавилонской версии эпоса о Гильгамеше. Если человеческое бессмертие невозможно, можно хоть как-то сохранить себя в детях.

Возможно, этот разговор завершал какую-то версию эпоса, прежде чем она была включена в версию более позднюю и более пространную. Получился бы изящный диптих. Он начинался с Энкиду, дикого человека, которого сексом с проституткой соблазнили вести цивилизованную жизнь. И заканчивался одичавшим Гильгамешем, которого соблазняют вести цивилизованную жизнь рассказами о сексе с женой и рождении ребенка. (Интересно, два шага к мужской зрелости здесь способны усмотреть только современные люди, или так думали и некоторые жители Междуречья?)

Переходим к более поздней версии, где Сидури играет малую и второстепенную роль. В ней Гильгамеш отправляется в поисках Зиусудры (Утнапишти), который спас животную и человеческую жизнь во время потопа. В свое время Утнапишти послушался веления богов:

За это спасительное послушание Боги даровали бессмертие Утнапишти и его жене. Без сомнения, думает Гильгамеш, Утнапишти откроет ему тайну вечной жизни: ведь только он с женой ее и обрел.

Под давлением жены Утнапишти рассказывает Гильгамешу «тайну богов». Нужно найти цветок:

Но чтобы достать цветок, Гильгамеш должен привязать к ногам тяжелые камни и нырнуть глубоко в Апсу, обширные подземные воды.

Гильгамеш следует этому совету и все-таки добывает цветок, после чего отправляется домой в «Урук огражденный»:

Возникает очевидный вопрос: зачем откладывать? Почему не съесть цветок немедленно? Да потому, что это цветок вечной жизни как вечного омоложения. Что толку человеку от вечной жизни, если он – хромой инвалид или согбенный старец? А это – цветок жизни, с помощью которого старец может снова и снова молодеть.

Но на пути домой случается беда.

И тем самым стала единственным животным, которое способно обрести бессмертие, омолодившись. Гильгамеш же вернулся в Урук, чтобы записать свою историю. И как мы уже видели, в конце концов он и умер – смертный герой бессмертной истории.

Раздел об эпосе о Гильгамеше мы завершим следующим: позднюю версию (с тайной Утнапишти) следует читать в свете более ранней версии (с советом Сидури). Жителям «плодородного месяца» было предельно ясно, о чем здесь идет речь: не «если бы только», а «никогда». Они не думали: если бы Гильгамешу не пришло в голову купаться, он стал бы бессмертным (или: если бы змея не украла цветок, Гильгамеш достиг бы вечного омоложения).

Слова Сидури и действия змеи – разные способы открыть одну и ту же истину: людям бесполезно искать бессмертия. Когда говорится, что человек получил бессмертие, но сразу утратил его, по сути это означает, что бессмертен он и не был. По всему «плодородному полумесяцу» слушатели и читатели отлично понимали смысл этих рассказов: в животном мире лишь змея, а в человеческом мире лишь герои потопа получили бессмертие от Богов. Гильгамеш предельно ясно уяснил: вы люди смертные – смиритесь же с этим; вы не бессмертны – примите это.

Теперь перейдем от Гильгамеша и Энкиду к Адаму и Еве. Повторю свой вопрос: если мы возьмем эпос о Гильгамеше в качестве матрицы, увидим ли мы вторую и третью главы Бытия в ином и правильном свете? Для начала отметим несколько фундаментальных параллелей как ключей к матрице.

Первое. В более древней месопотамской традиции главными действующими лицами являются двое героев-мужчин, а в более поздней библейской традиции – мужчина и женщина, муж и жена. (Это архетипические модели для всемирной литературной классики: где вы видели первую человеческую пару в виде двух женщин?)

Второе. Как Гильгамеш и Энкиду, так и Адам и Ева, составляют единое целое. Как мы уже сказали, в эпосе о Гильгамеше, создание Гильгамеша идет как бы из божественной сферы вниз, а создание Энкиду – из животного царства вверх. Им вдвоем лучше, чем поодиночке. Аналогичным образом в Книге Бытие Ева – от Адама, но затем Адам возвращается к Еве в Быт 2:23–24. (Интересно, что первоначально муж перебирался в дом жены, а не наоборот. Какой вариант вы бы предпочли на месте невесты?)

Третье. В месопотамской легенде фигурирует цветок жизни-как-омоложения, а в библейском повествовании – древо жизни-как-омоложения.

Четвертое. В обоих случаях змея похищает у человека дар бессмертия.

 

Древо жизни

Быт 2–3 – рассказ о двух деревьях в райском Саду. Одно из них – древо вечной жизни (т. е., как мы уже видели, вечного омоложения). Другое – древо познания добра и зла. Оба пребывают во владении Божьем. Человек получает первое древо, пытается сорвать плод со второго (запретного), в результате чего теряет и первое. «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт 3:22).

Представьте, что видите этот рассказ впервые. Иными словами, попытайтесь услышать его так, как услышали бы жители древнего «плодородного полумесяца», а не люди, собаку съевшие на последнем христианском катехизисе. Отметим, в частности, как странно эти деревья описаны при первом упоминании:

И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.

(Быт 2:9)

Синтаксис в еврейском оригинале выглядит несколько неуклюже и, коль скоро в нем речь идет о «середине» Сада, возникает вопрос: как расположены деревья? Проблема усиливается словами, которые Ева обращает к змею: «Только плодов дерева, которое в середине рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть» (Быт 3:3). На сей раз в середине находится второе дерево, а первое не упоминается.

Почему бы просто не сказать, что и древо жизни, и древо познания добра и зла находятся в середине Сада? Второе древо выглядит как бы дополнением к первому. Судя по всему, так оно и есть: древнеизраильские ученые творчески адаптировали сюжет, работая над Быт 2–3 в рамках общей интеллектуальной матрицы «плодородного полумесяца».

Еще со времен Шумера месопотамская традиция гласила, что божество бессмертно, а человек смертен – четкое, ясное и постоянное различие. Из людей лишь герой потопа (вместе с женой) был удостоен божественного статуса, а значит, и вечной жизни. Однако это – уникальная привилегия за уникальную спасательную акцию по сохранению жизни на Земле. Это исключение, доказывающее правило. Загробный мир под названием Кур (месопотамский аналог еврейского Шеола и греческого Аида) был обителью теней и призраков. Вспомним слова привратника в «Сошествии Инанны в подземное царство»: «Зачем ты пришла в землю, откуда нет возврата? Как решилась отправиться в путь, из которого ни один путник не возвращается?» (ETCSL 1.4.1).

Древо вечной жизни в Быт 2–3 хорошо перекликается с традициями Междуречья. Адам и Ева напоминают о героях Гильгамеше и Энкиду, древо жизни – о цветке жизни, а змей, который все испортил в Саду, – о змее, который совершил пакость в водоеме.

Подобно всему «плодородному полумесяцу», Израиль знал, что эпос о Гильгамеше повествует вовсе не о реальной упущенной возможности (мол, перебори Гильгамеш желание искупаться, жил бы вечно). Оба рассказа – метафоры о трансцендентных иллюзиях, связанных с человеческим бессмертием. Это притчи, возвещающие, что смерть – наша общая человеческая участь.

Было бы глубокой ошибкой думать, будто эпос о Гильгамеше или рассказ об Адаме и Еве возвещают о том, как люди сначала обрели, а затем быстро утратили вечную жизнь. В этом «было и ушло» звучит ясный подтекст: бессмертие – вообще не для людей. Если человек и получит вечную жизнь, он обязательно ее лишится из-за трансцендентного плутовства тех – богов, людей или животных – чьей уникальной привилегией она является. Человек остается у разбитого корыта, словно ничего и не было. Да по сути, и не было.

В вопросе о вечной жизни Израиль придерживался честного и сурового реализма. До Египта было рукой подать, но интеллектуальный подход был ближе к месопотамскому. Вплоть до II века до н. э. и величие Торы, и слава пророчества, и красота Псалмов, и глубины мудрости – все это обходилось без веры в вечную жизнь. Израиль покинул Египет, но не Междуречье.

 

Древо познания добра и зла

А сейчас перейдем от древа вечной жизни к древу познания добра и зла. И подчеркнем: именно оно ярче всего показывает переосмысление Израилем ближневосточного наследия. Сюжет мог бы пойти в глубоко месопотамском ключе: Господь Бог дает Адаму и Еве изобильный сад со всяческими плодами в пищу, запрещая лишь вкушать от древа вечной жизни «в середине» Сада; коснуться его, значит, умереть; Змей уверяет, что все будет иначе; они едят и изгоняются из Сада к обычной человеческой жизни.

При таком раскладе адаптация месопотамских традиций была бы минимальной. Вместо этого Книга Бытие вводит второе древо:

(Быт 2:9, 17; 3:5, 22, курсив мой)

И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла…

«…а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь».

«…но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».

…И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.

Только здесь в Библии упоминается познание добра и зла. Перед нами не просто всеохватные противоположности, как если бы речь шла о познании всего на свете или знании обо всем на свете. В этом случае древо жизни было бы очень легко уравновесить с древом познания.

Важно понять: Адам и Ева вкусили не просто от древа познания, а от древа познания добра и зла, то есть от древа этического сознания, древа нравственного достоинства или, говоря коротко, древа совести. Согласно Книге Бытие, люди выделяются не наличием у них бессмертия (как раз это невозможно), а наличием у них морали и ответственности. Из всех животных мы не только наделены способностью контролировать себя, но и совестью. Это все, что мы знаем на Земле, и все, что нам нужно знать.

И наконец, показательны поэтические слова, которые Бог обращает к каждому из трех действующих лиц перед тем, как закрыть для них Сад навсегда. Змей уже не единственное бессмертное животное, а лишь единственное животное, которое ест прах (Быт 3:14–15). Еве суждены муки родов и подчинение мужу (Быт 3: 16). Адам будет трудиться в поте лица на неподатливой земле (Быт 3:17–19). В одном стихе сказано о Еве, в двух – о змее, и в трех – об Адаме.

Традиционно думают, что главы Быт 2–3 повествуют о послушании и непослушании, человеческом грехе и возмездии свыше, а также «грехопадении» человека. Однако ни одного из этих слов в тексте нет. Человечество предпочло жить с проблемой совести, а не с иллюзией бессмертия. Иными словами, речь не идет о наказании. Условия человеческой жизни – не кара небесная.

Рассказы о древе вечной жизни в Эдеме и о цветке вечной юности у Гильгамеша не были трагическими переживаниями об утерянном рае. Они были лишь притчами о невозможности. Вечная жизнь и счастливое посмертие – не для людей. Одним словом, Междуречье не Египет. Но почему, кстати, Междуречье столь сильно отличалось от Египта в плане представлений о загробной жизни?

Быть может, жители Междуречья острее ощущали бренность жизни – со своими-то кирпичными зиккуратами против египетских храмов, сложенных из огромных камней. Быть может, они жили в большей неуверенности – при двух-то непредсказуемых ежегодных половодьях Тигра и Евфрата против одного предсказуемого половодья Нила. Быть может, у них было меньше чувства безопасности – на огромном перепутье Европы и Азии, – тогда как египтяне обитали в северо-восточном углу Африки. Как бы то ни было, Междуречье (а за ним Израиль) никогда не поддавалось великому египетскому самообману: считать, что людей после смерти ожидает вечная жизнь.

Представьте Быт 2–3 как божественный вызов или эволюционное пари. Лишь один вид на свете защищен от истребления себя и / или своего мира не автоматическим инстинктом, а сознательной совестью. И что же его ждет в таком случае?

 

Где мы? И что дальше?

В этой книге мы пытаемся понять, как согласовать два образа Бога: мирного Даятеля и жестокого Судии. Ведь оба эти образа встречаются на всем протяжении христианской Библии. И как примирить евангельского мирного Иисуса на мирном осле с воинственным Христом Апокалипсиса на боевом коне. Здесь, в главе 3, мы начали путешествие по Библии с Эдемского сада. Казалось бы, в Быт 2 мы видим Бога мирного и благого, а в Быт 3 – Бога, жестоко наказывающего не только Адама и Еву, но и все человечество. И не сталкиваемся ли мы поэтому с проблемой «Как читать Библию – и остаться христианином» с первых же страниц Библии?

Однако в данной главе мы прочли библейский рассказ об Адаме, Еве, пакостнике-змее и древе вечной жизни в свете более ранних месопотамских легенд о Гильгамеше, Энкиду, пакостнике-змее и цветке вечной жизни. Мы вынесли за скобки более поздние христианские толкования, усматривающие в Быт 3 тему грехопадения и первородного греха.

Если читать эти рассказы вместе и в контексте «плодородного полумесяца», становится ясной их общая весть: смертность – участь человеческая. История о том, как человек получил бессмертие, но тут же утратил его, иносказательно указывает на то, что бессмертие вообще не для человека. Гильгамешево купание (и потерянный цветок) и Адамов обед (и потерянное дерево) были не трагедией, а неизбежностью.

Мы также видели в этой главе нечто очень важное для христианской Библии и нашей книги. Человечество выбрало – я не оговорился – свой путь: есть от второго древа и жить вторым древом, то есть древом познания добра и зла, древом совести. Так в Быт 2–3 Израиль творчески адаптировал и переработал месопотамские мотивы.

В главе 4 мы поговорим о четвертой главе Книги Бытие и некоторых очевидных вопросах. Если Быт 2–3 не говорят о божественном возмездии, возможно, оно, наконец, появляется в Быт 4? Что происходит, когда человек выходит за пределы Сада, а в руководителях у него – одна лишь совесть? Какое место здесь занимает, если занимает, Бог жестокого воздаяния?

Еще один важный вопрос: кто и в каком контексте впервые использует слово «грех»? Предшествуют ли ему божественные угрозы («только попробуй…»)? И следуют ли за ним божественные наказания? Если «первородный грех» отсутствует в Быт 2–3, может быть, он случается позже, когда возникает цивилизация? И каков смысл первородного греха в Быт 4?

 

Покойный Сэмюэл Крамер, профессор факультета востоковедения Пенсильванского университета, дал своей книге «История начинается в Шумере» подзаголовок «Тридцать девять начал в документированной истории». Одним из таких начал была «логомахия»: «первые литературные споры». Греческое слово «логомахия» означает «войну слов» или «диспуты». Впрочем, нам с нашими перепалками обычно далеко до шумерских «войн слов», которые имели поэтический характер и отличались новизной мысли. Но мысли о чем?

В этих шумерских литературных диспутах выведены противники, каждый из которых возвышает себя и пытается доказать, что он главнее. Это диспуты «Мотыги против Плуга», «Зерна против Овец», «Зимы против

Лета», «Птицы против Рыбы», «Меди против Серебра» и «Финиковой Пальмы против Тамариска». Общая закономерность хорошо прослеживается в первых пяти из них и отчасти даже в шестом, который сохранился лишь фрагментарно. Последовательность такая: вступительная ситуация, интерактивный диспут, вердикт о победителе. Свыше объявлено, что победу одержали, соответственно, Мотыга, Зерно, Зима, Птица, Медь и, видимо, Финиковая Пальма.

Однако больше всего шумеры размышляли о составных частях неолитической революции и о том «даре» цивилизации, которую она принесла в Южное Междуречье. А поскольку у них уже существовала письменность, то не только размышляли, но и оставили нам письменные свидетельства своей рефлексии. В этих диспутах шумерские интеллектуалы сделали попытку понять культурные плюсы и минусы, достоинства и недостатки, приоритеты и преференции, которые дает цивилизация.

 

«Земледелец, чем же он лучше меня?»

Однако есть еще один образец такого произведения, более сложный по формату. Оно включает спор внутри рассказа, а потому может быть названо как рассказом, так и спором.

Крамер называет данный рассказ «Инанна выбирает мужа» и отмечает: «По форме он отличается от других произведений этого жанра (диспутов. – Д.К.). Это скорее маленькая пьеса с несколькими действующими лицами». В науке встречаются и другие названия: «Думузи и Энкимду» (или, если более полно, «Думузи и Энкимду: диспут между богом пастухов и богом земледельцев)».

С учетом нашей темы обратим внимание на последнее название, поскольку именно шумерский диспут между божественными братьями, богом пастухов и богом земледельцев, я беру в качестве матрицы для библейского конфликта между человеческими братьями в Быт 4, пастухом Авелем и земледельцем Каином. Оба случая включают конфликт – мирный или жестокий – и в обоих случаях участвует божество (Богиня или Бог).

В шумерской драме четыре действующих лица: Уту, бог Солнца и (дистрибутивного!) правосудия; его сестра Инанна, богиня плодородия и войны; Думузи, бог пастухов; и его брат Энкимду, бог земледельцев (ETCSL 4.08.33). Действие начинается с того, что Уту советует Инанне выйти замуж за Думузи. Она отказывается: «Пастух на мне не женится… На мне женится земледелец». Это приводит к спору между потенциальными супругами.

Сначала пастух Думузи требует ответа: чем земледелец лучше него? Он сравнивает плоды своей деятельности с плодами деятельности Энкимду, «человека каналов и плотин». Спор идет не в обычном формате, когда пастух превозносит собственные продукты и принижает продукты земледельца, после чего земледелец отвечает тем же. В данном случае пастух Думузи лишь настаивает, что его продукты ничем не хуже, чем продукты земледельца Энкимду. А раз так, почему Инанна отвергает его? Заканчивается его речь вопросом, с которого началась: «Земледелец, чем же он лучше меня?»

Потом пастух Думузи пытается обострить конфликт: «Пастух на… равнине, Думузи на… равнине затевает ссору» с пастухом Энкимду. Однако последний настроен миролюбиво:

В итоге Инанна решает выйти замуж за пастуха Думузи. Последний решает ответить любезностью на любезность и приглашает земледельца Энкимду на свадьбу:

В Библии божественные братья, пастух Думузи и земледелец Энкимду, становятся человеческими братьями, пастухом Авелем и земледельцем Каином: Ева «зачала и родила Каина… И еще родила брата его Авеля. И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец» (Быт 4:1–2). Однако, когда каждый приносит Богу свои неолитические дары – соответственно зерно и овец – Бог предпочитает младшего Авеля старшему Каину (Быт 4:3–5).

Конечно, это типичный для Библии контркультурный вызов патриархальному миру, в котором наследником всегда был сын-первенец. Скажем, Бог избирает младшего Исаака (Быт 17:19), а не старшего Измаила (Быт 16:11); младшего Иакова (Быт 25:26), а не старшего Исава (Быт 25:25). Это идет вразрез с социальными устоями: получается, что старший служит младшему (Быт 25:23). Предпочтение Авеля Каину в Быт 4:4б-5а – первый случай в данном ряду. Но оно провоцирует трагические события. Как поступит Каин с Авелем в ответ на немилость со стороны Бога?

Далее в Быт 4 мы видим предельно лаконичное изложение шумерских достижений: развитие ирригационного земледелия в аллювиальной пойме Южного Междуречья; появление таких городов, как Эриду и Ларса, Киш и Урук, Ниппур и Ур; создание рассказов и диспутов, поэм и пословиц, в которых осмысливаются эти удивительные события. Однако в своем пересказе месопотамских свершений Книга Бытие добавляет важный элемент. Знаком цивилизации становится знак Каина.

 

«Грех таится, но ты будешь господствовать над ним»

В рассказе о Каине и Авеле есть две маленькие поэмы со схожей композицией: в начале (Быт 4:6–7) и в конце (Быт 4:23) главы. Первая содержит предупреждение Бога Каину, а вторая – похвальбу человека, слова Ламеха своим женам. Если читать их вместе, они подчеркивают библейский вызов. Быт 4 развивает и переосмысливает неолитический спор шумерского бога земледельцев с богом пастухов.

Я воспользуюсь переводом этих двух поэм Роберта Альтера, профессора гебраистики и сравнительного литературоведения Калифорнийского университета в Беркли. В первом случае Бог говорит Каину:

Отчего ты разгневался?

(Быт 4:6–7)

И отчего поникло лицо твое?

Ибо приносишь ли ты хорошо,

или не приносишь хорошо,

у дверей грех таится,

и к тебе влеком,

но ты будешь господствовать над ним.

Слова удивительные и очень важные для Библии (и для нашей книги). Отметим, к примеру, что Бог не говорит: «Ты можешь (или должен) господствовать над ним». Он говорит иначе: «Ты будешь господствовать».

Прежде всего, Быт 4:6–7 содержит первое в Библии упоминание о грехе. Как видим, о «грехе» сказано в единственном числе, а не во множественном.

Далее, грех не мыслится как некая внутренняя и неодолимая сила, характерная для человечества в целом или для Каина в частности. Бог скорее уподобляет ее дикой кошке, которая затаилась у дверей шатра и готова напасть.

И наконец, Каин может и должен победить грех, как он побеждает любого другого дикого зверя. Самая важная строка в поэме, к которой подводят предыдущие две, – «ты будешь господствовать над ним». К несчастью, получилось (да и ныне у всего человечества получается) иначе: не «ты будешь…», а «ты можешь…» (но не сделаешь).

Вместо этого грех одолевает Каина. Каин убивает своего брата Авеля «в поле» (Быт 4:8), то есть в своей собственной области (ибо он земледелец). Затем происходит следующее:

И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле.

(Быт 4:9-12)

Земля (по-еврейски «адам…») осудила Каина, ибо он запятнал ее кровью брата. Чрезвычайно важно, что Бог не наказывает Каина. Последнего изгоняет сама земля, лишая его плодов неолитической революции. Как мы бы сказали, Каин откатывается назад по эволюционной шкале: из земледельца превращается в лучшем случае в охотника и собирателя. Последствия своего поступка, которые несет человек, не представлены как наказание свыше. Однако Каин реагирует так, слово его карает Бог, а не земля:

Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня.

(Быт 4:14)

Бог отвечает: «За то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро» (Быт 4:15а). Последнюю фразу необходимо внимательно обдумать.

Кем именно «отмстится всемеро»: Богом? Привело ли человеческое насилие к угрозе насилия еще большего, божественного? Неужели Каин убил одного человека, а Бог, в случае чего, угрожает убить еще семерых? Не спровоцировал ли Каин Бога на эскалацию ответного насилия? Прежде чем отвечать на эти вопросы, читаем дальше:

И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох.

(Быт 4:17)

Здесь, в Быт 4, мы видим первый лаконичный рассказ о возникновении цивилизации в результате неолитической революции: земледелец убивает пастуха и строит первый город.

Теперь вернемся к вопросам о семикратном воздаянии в Быт 4:13–15. Бог вовсе не угрожает еще большим ответным насилием против всякого, кто убьет Каина. Это становится ясно из второй поэмы в Быт 4:23, которая, по замечанию Роберта Альтера, содержит «предельно четкий параллелизм». (Кстати, библейский поэтический параллелизм также восходит к Шумеру.) Прочтем медленно:

Ада и Цилла, слушайте, жены мои!

(Быт 4:23–24)

Вы, жены Ламеховы, внемлите моей речи!

Ибо мужа я убил за рану мою,

Мальчика – за удар.

Ибо всемеро за Каина отмщается,

и за Ламеха – в семьдесят семь раз.

Первые два двустишия содержат синонимический параллелизм. «Ада и Цилла» и «слушайте» первой строки перекликаются с «женами Ламеховыми» и «внемлите» второй строки. Аналогичным образом, «муж» и «рана» из третьей строки перекликаются с «мальчиком» и «ударом» из четвертой строки. Но как быть с третьим двустишием?

С одной стороны, в плане формы последние два стиха также содержат типичную библейскую поэзию. Перед нами обратный параллелизм: слова «всемеро» и «за Каина» из пятой строки перекликаются со словами «за Ламеха» и «в семьдесят семь раз» из шестой строки. И последовательность «7-77» принадлежит к числу стандартных поэтических приемов (возрастанию чисел). Например, мы встречаем ее у Иисуса, но в словах о прощении, а не о насилии: «Не говорю тебе: до семи, но до семидесяти семи раз» (Мф 18:22).

С другой стороны, в плане содержания эскалация до «77» напоминает о Каиновой печати, призванной предотвратить его убийство, и о потенциальном семикратном отмщении. Иными словами, если первые два двустишия содержат древнюю похвальбу Ламеха, третье связывает Ламеха, через пять поколений, с Каином. При этом важно, что вектор направлен назад. Все это имеет значение для понимания Быт 4:15 в частности и Быт 4 в целом.

 

Библейский «грех» как эскалация насилия

Четвертая глава Книги Бытие повествует не только о первом братоубийстве. Она говорит об эскалации насилия почти как о соблазнительной неизбежности. Однако есть в ней и иное: слова Бога о том, что такое насилие не было неизбежным и может быть преодолено («будешь господствовать над ним»). Иными словами, естественный ход человеческой цивилизации не вытекает

фатальным образом из человеческой природы. (Кстати, это сквозная мысль нашей книги.)

Мы, люди, не прирожденные убийцы (иначе откуда посттравматический стресс после битвы?) Каинова печать лежит на человеческой цивилизации, а не на человеческой природе. Эскалация насилия – немезида, а не природа. Это решение, которого можно было избежать, а не неизбежная участь. Да, это наш «первородный грех». Но его можно было (да и доныне реально) преодолеть.

Эскалация насилия в Быт 4 происходит между пустынными племенами, а не национальными государствами (которые еще не существовали). Описаны не войны, а насилие родовой вражды, отношения чести и бесчестья, когда небольшие группы сталкиваются между собой в отсутствие ясных юридических норм и компетентного, адекватного общинного руководства. (Впрочем, иначе ли обстоит дело с национальными государствами без всемирного правительства?)

Быт 4 говорит не только о первом случае братоубийственного насилия, но и о том, откуда пошел грех (или даже Грех) эскалации насилия. Авель убит – это одна жертва. Если Каина убьют, его семья потребует семикратного отмщения. Но пять поколений спустя, если убьют Ламеха, семья потребует отмщения в семьдесят семь крат.

К слову сказать, именно как меру против такой эскалации Книга Левит заповедует: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать» (Лев 24:20). Воздаяние должно соответствовать преступлению: нельзя делать в семь раз хуже и уж тем более в семьдесят семь раз хуже.

Иными словами, Быт 4 содержит библейскую версию рассказа о том, как неолитическая революция/ эволюция увенчалась возникновением цивилизации в землях «плодородного полумесяца» и особенно в Междуречье. К несчастью, эта версия еще и исторически более точная, чем шумерская легенда о пастухе Думузи и земледельце Энкимду с ее счастливой концовкой. В Быт 4 земледелец убивает пастуха, строит первый город, и насилие возрастает по экспоненте.

В принципе, сознательное насилие похоже на любое другое проявление человеческой активности: мы улучшаем наш образ жизни. Налицо прогресс: от палеолитических пещер в Западной Франции к неолитическим домам в Восточной Турции; от пастушества с овцами и козами к земледелию со скотом и лошадьми; от письма палочкой по глине к письму тростинкой по папирусу и (в наши дни) письму через прикосновение ладони к экрану.

Не то, чтобы мы становились все злее и греховнее, но мы становимся все более компетентными и умелыми в своих занятиях – включая грех как сознательное насилие. Поэтому, как предупреждает Быт 4, мы постепенно (и даже по экспоненте) стали все более и более эффективными в насилии. Теперь эта наша способность угрожает уже не только семье и племени, но и всей планете.

Из всего этого я делаю четыре вывода касательно «первородного греха» в Библии.

• Первое. «Грех» впервые появляется не в Саду Божьем (Быт 2–3), а в человеческом поле (Быт 4).

• Второе. «Грех» в Быт 4 – изъян не в творении, а в цивилизации; дефект не в природе, а в культуре.

• Третье. Первородный грех связан не с индивидами и сексом, а с сообществами и насилием. Речь идет о склонности человека к эскалации насилия как к своего рода наркотику.

• Четвертое. Грех не неизбежен, и ему можно сопротивляться. В Быт 4:7 Бог взывает к человеческой совести: «Ты будешь господствовать над ним».

Далее я хочу увязать Каина и Авеля в Быт 4 с Ноем и потопом Быт 6–9, показав эскалацию человеческого (а теперь и божественного) насилия. Отметим, однако, что доселе в Библии мы не встречали насилия, связанного с божественным карающим правосудием. А ведь прошло уже пять глав! Но теперь, собираясь прочесть рассказ о потопе, не будем забывать, что Израиль воспринял этот рассказ из месопотамской традиции (и переосмыслил его). Израиль не выдумал его и не создал его, исходя из потребностей своей собственной души.

 

«Земля наполнилась злодеяниями»

Как мы уже упоминали в главе 3, когда божество решило уничтожить человечество, оно спасло героя и спасителя, который по-шумерски именовался Зиусудрой, по-аккадски – Атрахасисом или Утнапишти, а в Быт 6–9 – Ноем. Нигде, надо сказать, культурное преемство между Шумером и Книгой Бытие не заметно в такой степени, как в рассказе Быт 6–9 о потопе. Но мы опять сделаем основной упор на то, как библейская традиция усвоила и адаптировала, осмыслила и переосмыслила это культурное наследие.

Шумерский рассказ о потопе сохранился далеко не полностью, и непонятно, почему именно потоп был ниспослан на землю. Сказано лишь: «Было вынесено решение, что семя человеческое должно быть уничтожено. Этот вердикт, слово собрания богов, непреложен. Веление (богов. – Д.К.) Ана и Энлиля не может быть отменено» (ETCSL 1.7.4, фрагмент C).

С другой стороны, аккадское сказание об Атрахасисе" указывает конкретную причину потопа и повторяет ее несколько раз. Фоном служит конфликт между шумерскими богами Энлилем и Энки (именуемых по-аккадски Эллилем и Эа). Это соответственно старший и младший сыновья небесного бога Ана и богини земли Ки. Вот почему человечество должно быть уничтожено:

В общем, от людей слишком много «шума». Поэтому Боги решают наслать на человечество потоп. Однако Энки/Эа возражает против общего решения:

В итоге Атрахасис получает следующее повеление:

Таким образом, будущее человечества обеспечено.

А сейчас перейдем от месопотамских легенд к библейскому рассказу в Быт 6–9, уделив основное внимание причине, по которой наслан потоп.

Однако прежде чем рассматривать его, необходимо вводное замечание. Я следую широкому научному консенсусу, согласно которому, в Пятикнижии (Книгах

Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие) переплетены четыре основные традиции. Ученые дали им следующие названия:

• традиция Яхвиста (около 950 года до н. э.);

• традиция Элогиста (около 850 года до н. э.);

• девтерономическая традиция (около 850 года до н. э.);

• священническая традиция (около 500 года до н. э.).

Датировки носят гипотетический характер и не должны заслонять главного: более ранние источники переплетены с более поздними, и к тому же все они окончательно отредактированы последним редактором.

Библейский рассказ о потопе включает материал двух из этих четырех источников. Именно этим объясняется, к примеру, разное число животных в Быт 7:2–3 (традиция Яхвиста) и Быт 7:8–9 (Священническая традиция). Однако меня интересует то, как каждая традиция объясняет действия Бога (кстати, отметим разные имена Бога).

Яхвист высказывается несколько абстрактно: людские помышления были дурными. Священническая традиция дает более конкретную информацию: не просто «растление», а «злодеяния», насилие.

Традиция Яхвиста

(Быт 6:5)

И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время…

Священническая традиция

(Быт 6:11–13)

Но земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями. И воззрел Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот,

Я истреблю их с земли.

Более того, согласно последнему источнику, беда не только в том, что «всякая плоть» склонилась к насилию, но и в том, что оскверненной стала Земля, как и после пролитой крови Авеля (ср. Быт 4:10–11). Таким образом, в Библии Бог насылает потоп не потому, что от людей слишком много «шума», а потому, что от них слишком много насилия.

 

«Не буду больше проклинать землю за человека»

Очевидно, что человеческое насилие все умножалось и умножалось: во времена Ламеха его больше, чем во времена Каина (Быт 4), а впоследствии оно распространяется на всю «землю» (Быт 6:11, 13). Это само по себе печально, но есть фактор, который делает насилие еще более губительным.

В отличие от Быт 2–3 и Быт 4, в Быт 6 сам Бог вовлечен в эскалацию насилия. Трансцендентным ответом на человеческое насилие становится глобальное божественное контрнасилие: «Истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их» (Быт 6:7). Это решение затем повторяется несколько раз (Быт 6:17; 7:4, 21–23).

Уничтожается не только человечество, но и все творение (возможно, за вычетом обитателей моря), чтобы Земля могла начать все заново, произведя потомство от спасшихся в ковчеге. Такова эскалация насилия. Началось с того, что Каин убил Авеля, а закончилось тем, что Бог уничтожил Землю. Однако надежда остается: если не для нас, то для библейского Бога, как показывает матрица Быт 1-11.

В сказаниях об Атрахасисе и о Гильгамеше, а также в Быт 8:20 по окончании потопа за пределами ковчега приносится жертва. И во всех трех случаях божеству приятно это «благоухание». Однако лишь о библейском Боге сказано:

И сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал:

(Быт 8:21–22)

впредь во все дни земли

сеяние и жатва, холод и зной,

лето и зима, день и ночь

не прекратятся.

Впоследствии это решение выливается в торжественный «завет» между Богом и «всякой душою живою»: никогда больше Бог не будет уничтожать жизнь на Земле, и радуга будет «знаком» этого завета между Богом и «всякой плотью, которая на земле» (Быт 9:917; отметим повторы). Бог не раскаивается в насилии потопа, но во всяком случае обещает, что оно не повторится.

 

Где мы? И что дальше?

Мы закончили вторую часть на необычном культурном феномене, который именуется цивилизацией и возник на равнинах Междуречья в результате неолитической революции / эволюции. Удивительные притчи об Адаме и Еве, Каине и Авеле, Ное и потопе мы осмыслили в этом месопотамском контексте возникновения цивилизации.

Помогло ли это нам лучше понять «Как читать Библию – и остаться христианином?» Быт 2–3 повествует не о Боге карающего правосудия и возмездия всему человечеству, а о том, что человечество отказалось от иллюзии бессмертия и взяло на себя ответственность, связанную с совестью. Аналогичным (и даже еще более очевидным) образом Быт 4 говорит не о том, что Бог наказал Каина, а о том, что Каина отвергла оскверненная земля, и насилие (все более жестокое) стало для людей своего рода наркотиком. Однако все это изменилось в Быт 6–9.

Даже если учесть, что Израиль не создал рассказ о потопе с нуля, а воспринял его из месопотамской матрицы и что Бог обещал больше не заниматься божественным терроризмом, необходимо констатировать: не успели мы освоить и полдюжины глав Библии, как нашли Бога, чье карающее правосудие действует по принципу «лес рубят – щепки летят». (Чем, скажем, провинились животные?) Стало быть, проблема, обозначенная в заголовке, весьма актуальна: как нам, христианам, читать Библию, если в ней столько всего говорится о Боге, который не лучше самого хорошего в нас, а хуже самого плохого в нас?

Чтобы приблизиться к решению, мы сейчас вернемся от Быт 9 к Быт 1. Этот шаг оправдан, поскольку обе главы восходят к Священнической традиции и поскольку рассказ о воссоздании мира в Быт 9 напрямую отсылает к рассказу о создании мира в Быт 1.

Начав с Быт 1, мы снова взглянем на Быт 9. Вот некоторые интересные вопросы. Почему в Быт 1, в связи с творением мира, нет темы завета, а в Быт 9, в связи с темой воссоздания мира, она есть? (Завет семь раз упоминается в Быт 9:8-17.) Да и что, собственно, такое «завет»? Это понятие столь значимо, что я взял его в качестве заголовка для третьей части.

Почему «завет» выражает отношения не только между Богом и Израилем, но и между Богом и миром в целом? На какую особенность общения Бога с человеком указывает данное слово? Что собой представляют отношения в рамках завета и с какими обязанностями связаны? О чем, к примеру, идет речь при возвещении «нового завета» Иеремией (Иер 31:31), апостолом Павлом (1 Кор 11:25; 2 Кор 3:6) и Посланием к Евреям (Евр 8:8, 13; 9:15; 12:24)?

Если люди хотят познать отношения с божеством, то должны работать с метафорой, моделью и матрицей. Так бывает у всех, везде и всегда. Но индивидуальная специфика во многом определяется тем, какие избираются метафоры и модели и какие доступны матрицы. Поэтому мы поговорим о том, что произошло в библейской истории после Быт 6–9, но лишь после того, как вернемся к Быт 1.