Глава 1
Я встречаю Ану Кабреру
Через несколько страниц я встречу Ану Кабреру.
Это называется «выполнить обещание публике». Например, загружаю я видео под названием «OMG, самый очаровательный котенок в мире, делает сальто назад!». Тот, кто прочтет, наверняка захочет кликнуть. Это крючок. Нет, я не хочу поймать рыбу. Я хочу, чтобы рыба пошла и рассказала своим друзьям, как это круто – попасться на крючок. Если бы меня интересовали ретвиты и перепосты, заманил бы в клип звезду покруче Пушистера.
Я иду на шаг дальше. Вы открываете видео, ожидая кошачью акробатику. Видите котенка на батуте. Пушистер прыгает, отскакивает, перекувыркивается – только посмотрите на него! Пока все в порядке.
Потом начинает играть «Eye of the Tiger», картинка замедляется, и вы вдруг замечаете что-то позади котенка. Да, да, это брандспойт!
Котенок цепляет когтями рычаги. Вода вырывается из брандспойта. Пушистер взмывает в небо во всем блеске своей славы.
Экран темнеет. Голос Сэмюэля Л. Джексона рычит: «Я умею делать сальто назад». А потом быстро: «При создании этого фильма ни один котенок не пострадал».
Вот что я называю кошачьим видео. Миллион кликов гарантирован.
Возьмите эту книгу. Я назвал ее «Кошачий король Гаваны». Кошачьи, Куба – два убойных тега для максимального эффекта.
Я выполню то, что обещаю: проведу вас по главным улицам Гаваны, полным зажигательной сальсы, опасной романтики и кошек. Особенно забавных. Но это лишь приманка – Пушистер, что делает кувырок назад. Хотите сумасшедшего полета котенка через все небо? Читайте книгу.
Но эй, кто я вообще такой? Всего лишь Рик Гутьеррес, последний кот-гуляка. Под таким именем я известен на своем сайте кОтострофа. ком. У нас тридцать процентов всего неютубовского кошачьего видео. Мои приятели по Манхэттенскому университету называют меня «тот самый парень-кот».
Что возвращает нас обратно к Ане Кабрере.
* * *
Двое людей привели меня к встрече с Аной.
Первая – Рейчел Шоу, любительница панк-рока и моя первая и единственная девушка.
– Есть что-то глубоко экзистенциальное в том, чтобы ждать электричку в три часа утра, – было первое, что я от нее услышал.
– Ээ… мм… ага… – услышала она от меня в ответ.
Однако это Рейчел не остановило. Мы так и не сели на тот поезд, а несколько часов спустя уже целовались на Вильямсбургском мосту.
Рейчел была рыжеволосой любительницей фильмов Пабста и поэзии Гинсберга, а еще настоящим ураганом. С ней я, унылый домосед, вдруг стал парнем, который подпевает «Рамоунз», гуляет босиком по Бродвею в три часа утра и облизывает крышечку низкокалорийного йогурта. За несколько следующих месяцев дальше поцелуев у нас дело не зашло, но я и не пытался форсировать события. Просто думал, что могу провести с Рейчел всю жизнь.
А она бросила меня двадцатого января, на мое шестнадцатилетие.
Рейчел пришла ко мне с неожиданным подарком – двумя билетами на сегодняшний концерт «Эмейзболс Грув» в клубе «Бердленд».
– Это новое течение в панк-джазе, – пояснила она, примостившись на краю стола и болтая длинными босыми ногами в рваных штанинах. – Они потрясающие, крутые, и у них отличный грув. Начало через час. Пошли.
– Звучит клево, – ответил я, хотя предпочел бы остаться дома и свернуться калачиком. А сам кликнул по своему сайту. – Подожди, сейчас загружу кОтострофу месяца.
– Слушай, – начала Рейчел пятнадцать минут спустя, развлекаясь тем, что делала стойку на руках у стены. – Я понимаю, этот сайт – своего рода дань памяти твоей матери и все такое. Но не могли бы мы…
– Видео загружается.
Наверное, не стоило так Рейчел перебивать, но я не хотел обсуждать с ней маму. Да, на создание сайта меня вдохновила папка с кучей кошачьих роликов, которую я нашел на мамином рабочем столе после ее смерти. Она могла часами их смотреть и собрала целую коллекцию. Я запостил один из них на Фейсбуке, получил где-то тысячу репостов, и так родилась идея о заработке. Но с другой стороны, кОтострофа – просто площадка с кучей видео, где кошки катают по полу маленькие тележки. Как по мне, неправильно называть это данью памяти матери. Даже если ей бы это понравилось.
– Пойду займу нам места, – сказала Рейчел после долгой паузы.
– Правда? – Я рассеянно чмокнул ее в щеку. – Я почти закончил.
Пять минут спустя после ее ухода мне на Фейсбук пришло от нее сообщение. Приведу его целиком, ведь без него я бы, скорее всего, никогда не встретил Ану Кабреру:
«Дорогой Рик!
Я решила с тобой расстаться.
Мне хотелось узнать, каково это – встречаться с гиком. Увы, это не для меня. В смысле, эвоки, доктор Манхэттен, Арья Старк – они все клевые. Я люблю смешные видео с кошками не меньше любой другой девчонки. Но они занимают всю твою жизнь.
Каждый раз, как я пытаюсь вытащить тебя повеселиться, такое ощущение, будто я над тобой жестоко издеваюсь, а ты упираешься и кричишь.
Приведи свою жизнь в порядок. Меньше читай! Выключи компьютер! Подними задницу со стула! У меня больше нет сил изображать твою энергичную подружку.
Желаю удачи во всех твоих свершениях, Рейчел».
Вот так у Рика Гутьерреса и Рейчел Шоу все и закончилось.
Вы, наверное, подумаете, что это письмо вызвало у меня приступ самокопания с кульминацией на тему «гики хорошие, каждому свое, и вообще нечего указывать людям, как им жить». Если так, то вы смотрели слишком много инди-фильмов про подростков.
Я прочел письмо Рейчел и подумал, что она права.
У меня ушло несколько дней, чтобы это принять. Несколько дней сидения в комнате, игры в космический шутер и объедания шницелем по особому рецепту папы.
– Со шницелем все лучше, – только и сказал он мне, и это был самый серьезный родительский совет, который я получил со смерти мамы.
(Отец из Лейпцига, так что для них шницели – дело серьезное. Кстати говоря, вообще-то мое полное имя Ричард Хан Гутьеррес. По большому счету, мне следует представляться Риком Ханом, но с тех пор, как в школе один парень сказал, что «хан» на немецком значит «петух», я предпочитаю использовать фамилию мамы, вернее моего гаванского деда, а папину оставлять для особых случаев.)
Но все пошло наперекосяк, ядро не выдержало, да и ничто не вечно, даже космошутер. Вскоре мне пришлось посмотреть в глаза реальности. Рейчел бросила меня в мой день рождения. Не очень-то мило. Даже немного подло. Но она была права.
Я гик-отшельник, и мне это не нравится. Даже не знаю, почему я вечно сопротивлялся, когда Рейчел куда-то меня тащила. Там я веселился, как никогда в жизни.
Пора что-то менять.
Почему я вечно тихо сижу в углу и жду, пока меня выберут в последнюю очередь? Лучше уж быть тем, кто начинает игру. Тем, кто отправляется навстречу приключениям, а не читает про них. И да, тем, кто сам бросает, а не кого бросают.
И вот, что я решил: я стану таким парнем.
* * *
Знаете, что самое веселое с решениями? Вот ты принимаешь его, и кажется, что сейчас просто горы свернешь. А потом смотришь в зеркало и видишь прежнего себя. И понимаешь, что нужен план.
Что приводит нас ко второму человеку, причастному к моей встрече с Аной. Тому, кто придумал план. Моему приятелю Латуку Игореву.
Вообще-то он Владислав, но нашему местному задире Робу Кенне это не выговорить, да и Латук – это ж гораздо смешнее, он же толстый, ха-ха, ну вы поняли. Латук любит аниме и видеоигры. И играет на классической гитаре.
Нет, я не о чистой классике. А о Хоакине Родриго, Франциско Тарреге и Исааке Альбенисе (посмотрите их на ютубе). О такой вот сложной прекрасной и завораживающей музыке. Однажды Латук на школьном концерте исполнил «Приглашение к танцу» Родриго. У меня просто мурашки по коже бегали. Но дружки Кенны все выступление завывали на заднем ряду.
– Мужик, – сказал я потом другу, – это было потрясающе.
– Знаю. Если бы еще те придурки ценили качество.
Еще один плюс Латука – он такой скромный.
Мы дружим уже много лет. Оба зануды, оба изгои. А тычки задир лучше переносить в компании. Несколько недель спустя после того, как Рейчел меня бросила, Латук открыл для себя рок.
Хватило одного концерта. Одного выступления с «Синими орехами», нашей школьной группой. Латук вдруг так оторвался, играя рок-версию темы из «Розовой пантеры», он извлекал шикарные аккорды и сложные рифы, трясся всем телом, закатывал в экстазе глаза. Остальные участники группы казались рядом с ним детьми.
С того дня Латука больше никто не трогал. Его телосложение теперь воспринималось как мощь рок-звезды, высокомерие – как часть сценического образа. Кенна попытался пошутить, мол, группу надо было назвать «Радужные орехами Латука» (Латук гей), но никто не засмеялся.
После разрыва с Рейчел я обратился за советом к другу. Поведал ему свою печальную повесть, пока мы ехали из школы на электричке.
– Мне нужен план. Как изменить жизнь?
Латук задумался, затем решительно кивнул:
– Тебе надо найти свою нишу.
– В смысле?
– Что-то общественное. То, что позволит тебе встречаться с людьми. Например, устроить общество любителей кошачьего видео и собираться с ними в реальной жизни.
– Эм… – Заниматься сайтом было весело, но мне что-то не особо хотелось выяснять, кто же скрывается за никами вроде «Мохнатый мастер» и «Техасский наездник». – А что-нибудь повеселее?
– А в чем еще ты хорош? Например, я умею играть на гитаре. Только Бах и прочие – это, конечно, классно, но их я оставляю для ежедневных упражнений дома. Играть рок совсем другое дело.
– Я немного умею играть на конге, – нерешительно признался я.
– Я не об этом. – И тут друг задумался. – Может, тебе присоединиться к группе сальсы или что-то в этом роде?
– Я не особо хорошо играю.
Мама заставляла меня ходить на занятия по музыке.
– Когда Фидель умрет, мы вернемся в Гавану, – говорила она мне. – Мои старые приятели услышат тебя и скажут: «Эй! Ну конечно, это же сын Марии».
Это была ее мечта, не моя. Может, мама и заявляла, что оставила Кубу: «Не забывай, мы теперь американцы». Но у нее на столе всегда стояло фото гаванского Малекона, на прикроватной тумбе лежал томик Хосе Марти, и она никогда не переставала строить планы на будущее после Фиделя.
Будущее, до которого она не дожила.
Для меня Куба была смутной мечтой, чем-то почти мифическим. Увлекательной сказкой. Мне нравилось слушать сальсу, ее ритм пробуждал мое воображение. Я представлял, как рос бы на улицах, где некогда гуляла мама. Но я не любил сальсу до такой степени, чтобы каждый день упражняться с конгами.
После смерти мамы я вовсе прекратил играть. И вообще последние два года постарался не думать ни о чем, связанном с Кубой. Стоило кому-то упомянуть Фиделя, «Буэна Виста Сошиал Клаб», эмбарго или еще что, как перед глазами вставал образ мамы, а в ушах звучал ее голос, проклинающий «этих чертовых коммунистов». Не это я хотел о ней вспоминать.
Может, со временем пройдет.
– А тебе и не надо играть хорошо, – заявил Латук. – Просто найди других таких же дилетантов.
Я уставился на друга, долго молчал, а потом меня осенило:
– Крейгслист!
– Он самый, – ухмыльнулся Латук. – Чудный сетевой блошиный рынок.
* * *
Несколько дней спустя я нашел то, что искал.
«Мы играем кавер-версии известных хитов в стиле сальсы, – написал Патрик, лидер группы. – У нас есть конги, но барабанщик сломал руку. Приходи в среду, мы тебя послушаем».
– Вернусь домой поздно, – предупредил я папу в среду вечером. – Попробую играть в группе сальсы.
– Хорошее занятие, – ответил он, уныло переключая каналы с кулинарного шоу на сериал и обратно.
Я надеялся, что упоминание любимой маминой сальсы привлечет его внимание. Увы! Если после ее смерти я старался не думать о Кубе, то отец избегал мыслей о чем бы то ни было. Ну, или мне так иногда казалось.
Здание, в котором назначил встречу Патрик, оказалось местным клубом в Грэмерси.
Лидер группы встретил меня на четвертом этаже в приемной с низким потолком, строгим серым ковром и холодным освещением. Там сидели два белобородых барабанщика с бонго и тимбалами, две женщины – кажется, сестры – с маракасами и трубой и долговязый чернокожий парень, мой ровесник, с бас-гитарой. Сам Патрик, высокий бледный и со светлыми дредами, размахивал палочками в такт разговору.
– Это Рик, – представил он меня, – наш новый барабанщик конги.
Люди кивнули, поздоровались. Никто не горел желанием подружиться и наладить мою общественную жизнь.
– Готовься, – сказал мне Патрик, – они скоро придут.
– Стой, что? Кто?
– Мы играем для танцевальной школы, – пояснил он. Это их последняя тренировка, и они решили нанять группу.
Ощущая на себе взгляды собравшихся, я отчаянно покраснел:
– Я давно не играл…
– Они начинающие. Будем играть обычную сальсу. От тебя требуется тумбао, ничего больше.
Вот что случается, когда покидаешь пределы квартиры. Приходится что-то делать.
Потихоньку собрались танцоры. Женщины чуть за пятьдесят в черных слаксах и светлых блузах. Мужчины с тронутыми сединой волосами, серебряными пряжками поясов и в летних рубашках поло. Все неуверенно оглядывались по сторонам, словно не больше меня понимали, что тут делают.
А потом вошла Ана.
* * *
Стройная, уверенная в себе, с иссиня-черными волосами до плеч. Они обрамляли ее лицо в форме сердечка – смуглое, гладкое и почти по-детски наивное. Глубоко посаженные глаза смеялись, словно их хозяйка знала какую-то тайну и ее это забавляло.
Не поймите меня неправильно, это не была любовь с первого взгляда. В Манхэттене множество красивых девушек, и вы знаете, максимум, что вам светит, – пройти мимо такой красавицы. Кроме того, я слишком нервничал.
Ана пришла с мускулистым парнем лет тридцати, который явно следил за своим загаром.
– Привет, Грегуар, – поздоровался с ним Патрик, но сам смотрел на его спутницу. – Как поживаешь, Ана?
– Привет, – непринужденно ответила она.
Грегуар повернулся к классу:
– Так, хорошо. Давайте разогреемся.
– Раз, два, раз-два-три-четыре… – начал Патрик, отбивая счет палочками.
Первыми вступили маракасы, затем бонго.
Я поймал себя на том, что пялюсь на Ану, и поспешно застучал по конгам. Сперва вышло неровно, не в такт, но потом – уже красный от смущения – я наконец поймал ритм.
Впрочем, никто не заметил. Мы задавали базовый темп, затем труба заиграла простую веселую мелодию.
Танцоры размяли плечи, покрутили бедрами, пошагали вперед-назад и в стороны. В центре комнаты с непринужденным изяществом двигались Ана с Грегуаром. Остальные походили на толпу ржавых, побитых жизнью трансформеров. То дергались, то не успевали, то спешили, то вообще путались в собственных ногах.
Хотя мне ли их судить? Года два назад на школьной вечеринке Флавия Мартинес лишь раз глянула на мои телодвижения под «Покер Фейс», засмеялась и спросила при всех:
– Чувак, а ты точно кубинец?
С тех пор я не танцевал.
Ученики встали по парам и синхронно задвигались, как плохо сделанные марионетки. Смотреть на них было больно, поэтому я переключил внимание на Ану. На то, как она лениво выписывала плечами восьмерки. На то, как ее тело покачивалось в такт музыке. На то, как ее бедра…
Я засмотрелся и промахнулся по барабану.
– Сосредоточься, – прошипел Патрик.
Что я могу сказать в свою защиту? Видели бы вы бедра Аны.
К концу занятия я пришел к двум выводам. Первое: сальса – невнятный танец для пожилых людей. Второе: мой план провалился. Я недостоин играть в этой группе. Да и вообще в какой бы то ни было.
Мы доиграли последнее произведение, и я уже собрался вставать, как вдруг один из учеников обратился к Ане и Грегуару:
– Вы не потанцуете для нас?
Они переглянулись. Ана пожала плечами, Грегуар повернулся к Патрику:
– Дашь нам что-нибудь интересное?
Тот на миг задумался.
– Может, «Mi Cama Huele a Ti»?
Мы заиграли плавную мелодию с соло трубы, сальса-кавер песни Тито «Эль бамбино», которую я слышал на Спотифай. Дюжину тактов спустя гитарист запел красивым взрослым голосом на безупречном испанском.
Я почти его не слушал. Еле-еле ритм держал, настолько был поглощен зрелищем.
Поначалу Ана и Грегуар едва шевелились, просто покачивались из стороны в сторону. Затем стали делать базовые шаги вперед-назад, так же как ученики, вот только в этой паре чувствовалось сдержанное напряжение, скрытое пламя в каждом движении.
Грегуар изящно крутанул Ану, провел вокруг себя, зацепил локтями ее руки, привлек ближе, и они закружились в интимном объятии.
Как же я хотел оказаться на его месте.
Один из наших барабанщиков сменил бонго на альпийский колокольчик, громкий и звонкий. Гитарист завел припев о том, как кровать пахнет девушкой, которая его бросила. Музыка пошла по нарастающей.
Ана с Грегуаром тоже.
Они разошлись и вытянули руки, не касаясь друг друга. Повернулись на месте раз, другой, третий, и все в идеальных по красоте позах. Крадучись двинулись по кругу, не сводя друг с друга глаз. Затем бросились навстречу, но не столкнулись, а закружились по залу, словно Красавица и Чудовище на балу.
Их танец не описать словами. Я не могу перечислить детали, могу лишь рассказать, что чувствовал, глядя на них. Мое сердце вторило ритму сальсы, дыхание ускорилось, а по коже пробегали мурашки. Я больше не видел Ану, лишь сам танец. Растворился в нем, упивался им, не веря, что могу лицезреть такую красоту, и мучаясь тем, что не могу быть ее частью.
Когда они закончили, я не сразу осознал, что больше не играю. Все зааплодировали.
Как в тумане я встал из-за конги. Если бы мозг тогда заработал, я бы остановился, но вместо этого быстро подошел к Ане, которая как раз пила воду:
– Ты потрясающе выступила.
– А ты нет, – невозмутимо парировала она, оглядев меня с головы до ног.
– Э… ну на самом деле я не барабанщик.
– Ты тот самый парень-кот.
Я удивился.
– Ты обо мне слышала?
Чуть усмехнувшись, она указала мне на грудь.
Я опустил глаза и увидел свою футболку. На ней был изображен толстый серый котяра внутри стеклянной банки. Вот только лицо у него было мое. Вверху надпись алыми буквами гласила «Тот самый парень-кот».
Роб Кенна подарил мне эту футболку на день рождения при всем классе.
Я тут же из принципа надел ее – показать, что он меня не проймет. Заявил всем, что в восторге от подарка, да так, что даже себя самого убедить смог.
А теперь, стоя перед Аной, я наконец понял, как в нем выгляжу. Худые смуглые руки, торчащие из мешковатых рукавов.
Оставалось лишь идти ва-банк.
– А, ну да. Я главный заправила нью-йоркского кошачьего видео. Мой сайт, кОтострофа. ком, настоящая мекка для ценителей подобного контента.
– Кото-строфа?
– Помесь зоотропа и катастрофы.
– Значит, ты вроде старой девы с кучей кошек, только моложе?
– У меня вообще кошек нет, я просто на них зарабатываю. Своего рода семейный бизнес.
Почти правда, если считать мамину папку моим начальным капиталом.
– Как интересно. Мне нужно сделать сайт. Поможешь? – спросила Ана.
Я вздрогнул.
Сайт. Вот почему она все еще со мной разговаривает.
Да пусть сама делает свой чертов сайт!
Вместо этого я ответил:
– Конечно! Только скажи, что именно тебе надо. Сейчас напишу тебе свой имейл. И сотовый. Звони в любое время!
Ага, я гений маркетинга.
– Вот только денег у меня немного, – призналась Ана.
– Ну… может ты…
Я осекся и вспомнил, сколько раз меня называли неуклюжим. Вспомнил слова Флавии Мартинес. Мне никогда в жизни не стать таким танцором как Ана.
Но еще я вспомнил, что чувствовал, глядя на нее.
– Может, ты научишь меня сальсе? – выдавил я наконец.
Мир перед глазами закружился.
– А какой именно стиль тебя интересует? – спросила Ана.
– Не знаю. Тот, что ты показала.
– Значит, кубинский. Сальса касино.
– Моя мама была кубинкой, – признался я. – Хотя вряд ли она любила танцевать.
Сальса часто звучала у нас дома, но я никогда не видел, чтобы мама танцевала.
– Если ты родился испанцем, это не значит, что ты мастер пасодобля. Я пуэрториканка. Коренная, как понимаешь.
Но танцевать меня научил этот француз, – кивнула она на Грегуара. – Ты раньше танцевал?
– Нет.
– Я не даю уроки, – сказала Ана. – Но приходи потанцевать с нами. В нашу школу. Я выбью тебе скидку.
Наверное, стоило поторговаться, сказать, мол, скидки мало, чтобы оплатить новый сайт. Вот только деньги меня не интересовали.
Ана не стала смеяться над моей просьбой. Не обозвала меня идиотом. Просто пригласила потанцевать с ними.
Забавная штука, эти провалившиеся планы. В итоге они все равно срабатывают.
Глава 2
Вернуться к истокам
Небольшое наблюдение.
Вы загружаете видео, где мистер Снежок изящно перепрыгивает с мойки на кухонный стол и пьет молоко из вашей миски с хлопьями. И зарабатываете тысячу просмотров.
Или вы загружаете то же самое видео, но длиннее. Сперва Снежок прыгает и не долетает до стола. Прыгает снова, стукается о край и плюхается на пол. Затем он разбегается и наконец допрыгивает. Звучат фанфары, Снежок пьет молоко. Эта версия собирает пятнадцать тысяч просмотров.
Вывод?
Вывод делайте сами. Может, нам нравится смотреть, как другие мучаются. Может, мы любим чувствовать свое превосходство. Обе версии правдоподобны, и уверен, в каждой есть доля истины.
У меня другая теория. Глядя на чьи-то мучения, мы невольно ставим себя на его место. Когда Снежок падает на пол, мы его понимаем, ведь сами учимся методом проб и ошибок. Думаем, как бы поступили на его месте. Своего рода ментальная ролевая игра. И когда у Снежка наконец получается, мы радуемся не только за него, но и за себя.
Вот почему второе видео наберет в пятнадцать раз больше просмотров. Не потому, что приятно смотреть, как котенок бьется головой об стол. А потому, что люди ему сопереживают. Мне хотелось бы в это верить.
К чему я это все рассказываю? Да просто так.
Вот вообще без повода.
* * *
Несколько недель спустя, первого марта, Ана встретила меня у дверей Академии танца «Чевере»:
– Привет. А я-то гадала, придешь ли ты.
Я автоматически улыбнулся. Ана была в обтягивающих легинсах и спортивной майке, что изрядно отвлекало.
– Правда?
– Конечно. Идем в офис.
«Чевере» находилось в трехэтажном кирпичном здании неподалеку от Гованус-Канала в Бруклине. Зал на первом этаже был большим и вытянутым, с зеркалами на стенах. Благодаря высокому потолку звуки отдавались эхом, будто в пещере. В углу крутился огромный вентилятор, но воздух был влажным и пах освежителем и потом. Помещение украшали большие яркие фотографии кубинских улиц. Я узнал огромные дома Тринидада, маминого родного города.
Ана провела меня к стеклянному офису в дальнем углу зала. Тот самый загорелый француз, Грегуар, поднял голову от компьютера.
– Это Рик из группы Патрика, – сказала ему Ана. – Он хотел бы заниматься в твоем новом классе. Дай ему месяц бесплатно за мой счет. – А мне: – Обсудим мой сайт позже.
И ушла.
– Заполни это заявление, – сказал Грегуар.
– Хорошо, – ответил я, стараясь не слишком выказывать разочарование. – А она тоже в классе?
– Кто? Ана? – Грегуар покачал головой. – Нет, она из продвинутых, наших выступающих танцоров. Ты в группе начинающих.
– Гм… – Я покраснел. – А долго учиться до этих самых продвинутых?
Грегуар наконец внимательно посмотрел на меня, словно видя впервые:
– Ты испанец, да? Латиноамериканские корни?
Я опешил. Внешность я унаследовал от мамы, но обычно люди вот так в лоб об этом не говорили. По крайней мере, белые. Норовили задавать наводящие вопросы: «А ты откуда? В смысле, этнически. А откуда твоя семья?»
– Моя мама была кубинкой.
– Отлично. Значит, ты с детства танцуешь.
Я неловко помялся:
– Вообще-то нет.
Грегуар явно разочаровался, словно я дал неправильный ответ.
Может, так оно и было. Я всегда говорил, что я кубинец, но дома упоминание о Кубе неизменно приводило к выволочке.
– Этот чертов коммунист изуродовал нашу страну, – заявляла мама. – Я не хочу, чтобы ты тратил жизнь на пустую ненависть к нему. Теперь мы американцы.
Мама прибыла в Штаты на корабле во время Мариэльского исхода в тысяча девятьсот восьмидесятом, когда ей было восемнадцать. Прочая родня осталась на Кубе. Мама не общалась с ними и не говорила о них, даже если я спрашивал.
Я лишь знал: что-то случилось с ней в Гаване, что-то такое, что она хотела забыть. С островом ее связывали лишь коллекция музыки сальса и несколько книг: Дель Монте, Вилаверде Марти. Все дореволюционные.
Разумеется, отказ мамы обсуждать Кубу привел к тому, что я стал фанатом острова. В девятом классе смотрел все фильмы о нем, читал каждую книгу, которую только мог раздобыть. Революция Кастро, охота за нацистскими субмаринами Хемингуэя, операция в Заливе Свиней, Особый период, блоги, вроде «Поколения Y» и «Это Гавана». Но от всех этих энциклопедических знаний мало толку на танцполе.
– Так что насчет продвинутого уровня? – спросил я.
Грегуар пожал плечами:
– У большинства уходят годы, чтобы его достичь.
– Хорошо.
Пометка: если на предложение потрудиться несколько лет, ты отвечаешь «хорошо», это о многом говорит.
И дело даже не в Ане. Да, мне хотелось с ней танцевать, но не только потому, что она красивая. Мне хотелось ощутить то же, что и она, тем вечером с Грегуаром. Обрывки того танца преследовали меня во сне.
В группе начинающих было двенадцать девочек и семь парней. В основном подростки, самым старшим едва исполнилось двадцать. Все белые, кроме двух чернокожих девушек и меня.
Все пришли с друзьями и болтали меж собой. Я же стоял в стороне и разминал колени, как на физкультуре, – мой единственный вариант подготовки к любому физическому упражнению. И сколько бы я ни убеждал себя, будто выгляжу как профи, зеркало неумолимо показывало тощего подростка в слишком больших штанах.
– Добро пожаловать в «Чевере». – Грегуар прошелся перед учениками, заложив руки за спину. – Мы танцуем кубинскую сальсу, она называется «сальса касино» в честь «Касино депортиво», кубинских клубов. Все прочие в этом городе танцуют нью-йоркскую. Мы берем не количеством, а качеством. Здесь вам не покажут с порога эффектные движения и модные дорожки. Вы останетесь начинающими, пока не выучите базу. – Он встал перед нами, уперев руки в бока. – Танцор без базы – просто павиан.
Похоже, Грегуар смотрел слишком много фильмов о войне, так как явно копировал сурового сержанта.
Он включил музыку. Я узнал песню – «Malditos Celos», медленная композиция Манолито Симоне, – и невольно принялся отбивать ритм по бедрам. От желания наконец приступить к занятию дрожали колени.
– Сперва слушаем, – сказал Грегуар.
Хм!
Он нарисовал ритмическую структуру сальсы маркером на зеркале. Объяснил, где начинается фраза, где вступают ударные, где колокол, что играет бас. Заставил нас закрыть глаза и отстукивать ногой первую долю – ту, с которой мы начнем танцевать.
Лишь двадцать минут спустя я сделал свои первые шаги в сальсе. Те самые топтания вперед-назад, на которые с таким пренебрежением смотрел из-за конги.
Мы полчаса отрабатывали это движение плюс вариации из стороны в сторону.
– Переноси вес! – кричал Грегуар поверх музыки, а потом подходил и подталкивал тебя локтем. – Слушай ритм! – орал он, хлопая в ладоши прямо над ухом.
Или же кричал: «Не толкайтесь!» – и пародировал наши героические усилия.
В конце занятия мы десять минут танцевали в парах. Меня поставили с высокой блондинкой, которая двигалась странными неверными шажками, словно вот-вот упадет. Я взял ее за руку, другую положил ей на спину и попытался изобразить базовые шаги.
Получилось так же удобно, как соревнования по бегу на трех ногах. Быстрый взгляд в зеркало подтвердил, что и выглядело оно не лучше. Судя по хмурому лицу партнерши, она думала о том же и явно винила не себя.
В итоге к концу занятия я как-то приуныл.
И не я один. Другие ребята перешептывались, что больше сюда не вернутся.
– Я пришла повеселиться, а не умирать от скуки, – пробормотала блондинка.
Я же пока не собирался сдаваться – скуку можно потерпеть, если в итоге она приведет к отличному результату. Но точно ли суровый сержант Грегуар именно тот, кто мне нужен?
По пути обратно я наткнулся на Ану.
Что? Правда наткнулся. Потому что десять минут проторчал у доски объявлений, делая вид, будто читаю.
Ана сбежала вниз, тяжело дыша, вся в поту, растрепанная. Я решил пройти мимо, пока она пила из фонтанчика.
– Привет, Ана.
Она выпрямилась и вытерла рот:
– Привет, Рик. Ну что? Как первое занятие?
Я пожал плечами:
– Грегуар всерьез подходит к основам обучения.
– Знаю. Так здорово, правда?
Я старательно изобразил на лице согласие:
– Ага. Здорово.
– Вот за что я люблю это место, – призналась Ана. – Грегуару не особо нужны деньги, поэтому он не волнуется, что может потерять учеников.
– Ясно.
Как по мне, странный способ управлять школой.
– Они уходят потому, что их не учат всему и сразу. Другие школы выпускают людей, которые танцуют годами, делают всякие эффектные штучки, но все равно в целом смотрятся плохо. Как на конвейере. Здесь ты или уходишь, или становишься лучшим.
Скажи это Грегуар, я бы не впечатлился. Но Ана говорила с таким жаром, что у меня сердце забилось чаще.
Я выучу базу. И стану лучшим быстрее, чем кто бы то ни был.
– Что ж, – сказал я вместо этого, – так какой сайт ты хочешь? Танцевальный блог?
Если собираешься похвастаться, лучше держаться той темы, где уже преуспел.
– Портфолио, – пояснила Ана. – Для моих фильмов.
– Фильмов?
– Я режиссер.
Вот так просто. Не «я буду режиссером», не «я хочу стать режиссером», а «я режиссер».
– Хм, а я и не знал.
– В смысле, не нашел такой информации, когда обо мне гуглил?
– Э…
Ана рассмеялась:
– Мне точно нужен сайт.
– Точно, – ответил я и на этой позитивной ноте свернул разговор.
* * *
Папа наконец заметил мое новое хобби и не особо ему обрадовался.
Мы живем в Питер-Купер-Виллидж. Наша квартира расположена в красном кирпичном здании рядом с Первой авеню и Двенадцатой улицей Манхэттена. И позволить ее себе мы можем только благодаря ограничениям на арендную плату – папа прожил здесь все тридцать лет, что работает контролером в метро.
Звукоизоляция здесь как в спичечной коробке.
Я врубал «Charanga Habanera» и делал упражнения для торса параллельно с домашкой по математике. Отрабатывал базовые шаги в час ночи, когда не мог уснуть. Крутился на месте, пересматривая «Во все тяжкие», до тех пор, пока перед глазами все не завертелось, как у Джесси Пинкмена.
Вообще папа человек терпеливый. Его девиз – живи сам и дай жить другим (правда, со смерти мамы он не особо справлялся с первой частью). Но когда пару недель спустя я потерял равновесие и врезался в книжный шкаф, папа наконец потерял терпение.
– Тебе не кажется, что ты как-то слишком серьезно воспринимаешь эти свои танцы? – спросил он, откопав меня из-под коллекционных изданий комиксов «Из машины» и «Сендмен».
– Надо нарабатывать базу, – объяснил я. – Это кратчайший путь к успеху.
– Когда ты последний раз смотрел кино? Видел тот недавний фильм… как его там?.. Про роботов? Тебе всегда такие нравились.
– С танцами ничто не сравнится.
– А сайт обновить не надо? Последняя котифестация вышла еще в январе.
Я поморщился. Папе лучше никогда не произносить слово «котифестация», а то с его немецким акцентом оно звучит как название венерической болезни.
Хорошо, что он не заметил.
– Я и не знал, что ты следишь за моим сайтом.
– Смеешься? – спросил папа. – Да я его все время на работе смотрю, когда пассажиров нет.
– И тебе правда нравится?
Отец фыркнул:
– Кто, по-твоему, послал твоей маме первое кошачье видео? «Кот пересекает парковку на трехколесном велосипеде». Она его обожала.
– Это классика, – отозвался я.
Было до странного приятно, что папа все эти месяцы следил за сайтом. Мы о нем никогда не говорили. Хотя последнее время мы вообще мало разговаривали. После смерти мамы в квартире стояла тишина.
– Люди скоро начнут замечать, что ты не обновляешь сайт, – заметил папа.
– Я запускаю агрегатор контента. – Кот-тента, если верить моему сайту, где рядом с этим словом висит картинка кота в палатке. – Люди сами могут загружать видео без моей помощи.
Хотя отец, конечно, прав. Если не поддерживаешь сайт не загружаешь новые ролики, не устраиваешь конкурсы или холивары на форуме, – то ты покойник.
– Дело в той девушке, да? – спросил папа. – В Рейчел? У меня случился один из тех приступов онемения, которые что-то часто происходили в последнее время.
Отец принял молчание за знак согласия и уселся ко мне на кровать:
– Да, из-за девушки может голова пойти кругом.
Явно назревала дружеская беседа по душам. Я не особо обрадовался, но, с другой стороны, не мог вспомнить, когда мы с отцом вот так говорили, как два взрослых.
– Все с моей головой нормально. Да, Рейчел заставила меня кое о чем задуматься, но…
– Когда я встретил твою маму, – перебил отец, – то надолго забыл, кто я. Перестал играть в футбол. Стал читать книги. Ходил с ней на поэтические вечера. Я – на поэтические вечера! Мне казалось, я должен все это делать, раз уж встречаюсь с учительницей литературы.
– Мне правда нравится сальса. Это мое.
– У нас ушли годы, чтобы научиться оставаться собой, – продолжил отец, глядя в потолок. – Чтобы понять, что я не обязан любить ее книги, а она – мой футбол. И это нормально.
– Ты прав насчет сайта. Я снова им займусь.
– Иногда мне так ее не хватает, – признался отец.
И тут я понял, что на самом деле разговор не обо мне.
– Я тоже по ней скучаю, – сказал я.
Даже теперь, два года спустя, иногда утром я просыпался и ждал, что услышу, как мама возится на кухне. Даже теперь, увлекшись новой книгой, думал, как она понравится маме. А потом понимал…
Нам пришлось жить дальше. Вот только отец, похоже, мог думать только о том, что было.
До того, как у нее на губах появилась кровь. До предписаний врача. До бесконечных приступов кашля по ночам. До завтраков, тех ужасных завтраков, когда мы улыбались, шутили, болтали о школе, погоде, обо всем и ни о чем. До того, как в дом пришла тишина. Гулкая звенящая тишина.
Я заморгал и прогнал мысль подальше.
Папа тоже вздрогнул, будто очнулся, и подарил мне один из своих фирменных строгих взглядов, которыми пугал безбилетников:
– Так что ты все-таки поосторожнее со своей одержимостью сальсой.
Звучало не очень-то убедительно, но я ответил:
– Стиль, который я изучаю, пришел с Кубы. Может, поэтому он мне нравится. Ну знаешь, вернуться к истокам и все такое.
Это казалось мне хорошим доводом. Папа, нахмурив брови, несколько секунд переваривал услышанное. Потом его глаза вспыхнули, и он соскочил с моей кровати с невесть откуда взявшейся энергией:
– Конечно же ты должен обрести свои корни. Подожди.
– Подождать чего? – слишком поздно спросил я.
Пару минут спустя он вернулся со своим телефоном и маленькой пыльной черной книжкой. Одной рукой пролистал ее, не выпуская сотовый из другой. Я не видел его таким возбужденным с тех пор, как Германия выиграла Кубок мира.
– Это… мамина записная книжка?
– Она просила позвонить, когда ты будешь готов. – Отец наконец нашел нужную страницу и, придерживая ее большим пальцем, принялся набирать номер.
– О чем ты? И кому звонишь?
– Твоей тете Хуаните, – ответил отец. – В Гавану.
– Э… – Как-то все очень быстро закрутилось. – Не уверен, что мне есть что сказать…
– Алло? Алло? – громко заговорил отец по-английски, что ему хорошо удавалось, невзирая на немецкий акцент. Вы меня слышите? ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? Это Рудольф Хан из Нью-Йорка. Да, НЬЮ-ЙОРКА. Могу я поговорить с Хуанитой? С ХУАНИТОЙ? – Отец отвел трубку от уха, с упреком посмотрел на нее и протянул мне: – Ничего не понятно.
Я взял телефон так, как некоторые берут образчик ленточного червя для изучения. Трогать не хочется, но отказаться грубо.
– Алло?
– Si? Quién e’? Que quiere? – затараторил женский голос на испанском. – Если вам нужен Йосвани, он на улице.
Я с трудом разбирал поток слов. Со смерти мамы мой испанский подзаржавел, а она специально учила меня говорить на чистом кастеллано. В трубке трещало, слова сливались и запинались друг об друга, словно туристы на Таймс-сквер.
– Э, я Рик. Из Нью-Йорка. Сын Марии Гутьеррес Пены. На том конце повисло молчание, даже треск, кажется, притих. В какой-то момент мне показалось, что связь оборвалась.
– Рик? – наконец переспросила женщина дрожащим голосом. – Это ты, сынок? Правда?
– Тетя Хуанита? Как поживаете?
Надеюсь, прозвучало не слишком безлико. Я об этой тете Хуаните впервые слышал.
– Я уже и не думала услышать твой голос, – сказала она. – Так похож на голос Марии в молодости.
– О. – У меня девчоночий голос. Отлично.
– Погоди, я скажу Йосвани. Он не поверит, что звонил его кузен из Нью-Йорка.
Значит, у меня есть кузен.
– Я тоже рад вас слышать.
– Ты должен приехать повидаться с семьей. У нас есть для тебя комната. Горячая вода, ванная, лифт. – Похоже, последним она особенно гордилась.
– Отлично. – Вряд ли у них есть широкополосная передача.
– И цветной телевизор, – добавила она.
Точно нет.
– Свежие фрукты на завтрак: гуайява, плантано, папайя. О, а еще хлеб с сыром и ветчиной.
Картинка начала складываться довольно зловещая. Можно обойтись без яичницы, бекона и блинчиков с черникой, но когда хлеб с сыром и ветчиной указывается в качестве бонуса, пора бежать.
Вот в чем дело: в моей семье Куба была запрещенной темой, и, конечно, я всегда мечтал туда поехать. Каждый раз, как мама металась по гостиной, осыпая бранью очередной поступок Фиделя: «Ноги нашей там не будет, пока этот сукин сын жив!», – я втайне надеялся, что съезжу туда при первой же возможности. Но после смерти мамы мне эта мысль и в голову не приходила. Словно остров потерял всю свою привлекательность, раз больше некому было запрещать поездку.
Или я просто не был готов отправиться туда, где все напоминало бы о маме.
В любом случае, я пока не мог брать на себя такие обязательства. Поэтому поступил так, как всегда делал в подобных ситуациях:
– Звучит заманчиво, тетя. Я правда хотел бы приехать.
– Да? Мы были бы рады повидаться.
– Я как-нибудь постараюсь. Прости, мне пора бежать. Еще созвонимся, хорошо?
– Конечно, милый. Я так рада, что ты позвонил!
Большинство ребят, когда взрослые просят их о чем-то неприятном, отказываются, устраивают скандал, но в итоге им все равно приходится это делать. Есть иной выход. Улыбнуться, кивнуть и ничего не сделать.
То есть ну правда, дядя Отто и сам прекрасно может постричь газон, и нечего устраивать показательный урок племяннику с целью привить уважение к честному труду (особенно если упомянутый племянник уже зарабатывает на кошачьем видео).
Повесив трубку, я пошел монтировать видео месяца для сайта. Весенняя экстравагантная котофестация больше не могла ждать.
Глава 3
Танцующая машина
Я провел пять недель в начальной группе «Чевере». Хотелось бы сказать, что игра на конге, ежедневные упражнения и упорство помогли мне продвинуться быстрее, чем остальным, но четверо других парней выпустились первыми. Одержимость сальсой лишь отчасти компенсировала годы иной одержимости – не поднимать задницу с дивана. И все же было приятно впервые не оказаться в числе последних.
Я мог выполнять базовые шаги, не сбиваясь с такта, сам или с партнершей. Выучил внутренний поворот, эксибелу и сетенту – парное движение, которое с виду казалось беспорядочными махами руками, но вскоре стало второй натурой. Мы с партнершей кружили друг рядом с другом в уже более-менее внятном танце.
Пришла пора ходить по клубам.
Грегуар говорил об этом на каждом занятии:
– Вы должны выходить отсюда и танцевать! Сальсе в зале не научишься.
Своеобразное заявление от учителя, но Ана его поддержала:
– Школа учит вас движениям, но здесь девушки знают, что следует дальше, и продолжат, даже если вы облажались. В клубе партнерши понятия не имеют, о чем вы думаете. Делать все строго по правилам? Забейте и импровизируйте.
Перспектива такая же приятная, как сунуть руку в мусорный бак. Но когда Ана написала мне, мол, через пару дней все идут в «Уайт Хэмстер», я не смог остаться дома.
«Хэмстер» – самый маленький бар в Хьюстоне. Кирпичные стены, дешевая мебель и еще более дешевое пиво. Судя по тому, как вышибала на входе недоверчиво поднял бровь, глядя на мое поддельное удостоверение, пытаться ловить удачу у бара не стоит. Из динамиков неслась тимба, современная кубинская форма сальсы. Воздух был горячим и влажным. Толпа наполовину состояла из наших учеников, а наполовину из латиноамериканцев, выполняющих незнакомые мне движения.
– Кубинцев совсем немного, – пояснила Ана, когда я подошел к ее столику. – Тут в основном исполняют пуэрториканскую, венесуэльскую, колумбийскую и доминиканскую сальсу.
Не успели мы перекинуться и парой фраз, как к столу подскочил мощный темнокожий парень в ярко-красной бандане и подал Ане руку. Она улыбнулась и пошла с ним, крикнув на прощание:
– Давай, парень!
Минуту я смотрел на них. Невзирая на внушительные размеры, парень танцевал на удивление плавно и ловко. В конце концов я собрался с духом, глубоко вздохнул и отправился на поиски партнерши.
Как оказалось, не того я боялся. Девушки мне не хмурились. Они просто смотрели на меня стеклянным взглядом, кивали и ретировались, как только заканчивалась песня.
Если бы не Ана, через пару танцев я бы уже сдался. Но она почти не садилась – кажется, все парни в баре хотели с ней потанцевать. Гордость не позволила мне тихо сидеть в углу в одиночестве.
Лишь за полночь, когда танцпол начал пустеть, я наконец отважился пригласить Ану. Ноги горели. Я уже сменил рубашку, но и вторая становилась влажной. Я поймал момент, когда Ана наконец присела, и пригласил ее на танец.
– Под эту песню? – спросила она. – А что, подходящая!
Я прислушался. Адальберто Альварес, «Máquina Para Bailar», одна из маминых любимых. Веселая песенка про танцующего робота, такого неуклюжего и неповоротливого, что никто не мог с ним танцевать. Я отчаянно покраснел.
– Шучу, – ухмыльнулась Ана и пошла со мной на площадку. – Расслабься.
Все-таки ее педагогические навыки оставляли желать лучшего. Но ей об этом знать не стоит.
Мы начали с базовых шагов. Ана подмигнула мне. Тепло ее тела, запах духов, то, как она двигалась, заставило меня позабыть о…
– Как ты это делаешь? – с любопытством спросила она.
– Что?
– Ну вот… это. – Она потрясла плечами, как под током. – Занятно.
– Твои педагогические навыки оставляют желать лучшего. – Пожалуй, ей все же стоит об этом знать.
Ана фыркнула:
– Начинать всегда трудно, знаю. Pero vale la pena.
Оно того стоит.
На ближайшее время это стало моим рефреном. Я ходил в клуб минимум раз в неделю, чаще два и заставлял себя приглашать всех опытных девушек. Делал вид, будто не замечаю их колебания и тихие вздохи, и принимал их за сигнал, что надо улучшить технику.
– Спасибо за танец, – говорил я тем, кто закатывал глаза.
– Было приятно потанцевать, – тем, кто убегал.
– Очень мило, – тем, кто натянуто улыбался.
А когда некоторые девушки искренне благодарили меня и ободряюще улыбались, я говорил себе, что не вижу жалости в их глазах.
– Я привыкаю к смущению, – объяснил я Латуку однажды в воскресенье, пока мы играли в «Жернова войны» на диване у него в гостиной. – Скоро перестану заморачиваться, что люди обо мне думают.
Он тогда кивнул, будто впечатлился, а я порадовался за себя. Интересно, когда ж я наконец научусь распознавать сигналы, что посылает мне жизнь.
На следующий день в школе во время обеда Латук пригласил меня сесть с его группой.
– Нам нужен сайт, – пояснил он. – Я могу сам его сделать, но, может, ты поможешь? Встретишься со всеми.
«Всеми» оказались трое худых белых парня в рваных джинсах и черных футболках: невысокий певец Митч, светловолосый ударник Люк и басист Джо.
– Рик – настоящий кудесник, – представил меня Латук. – Он нам все сделает.
– Парень-кот, – уточнил Митч.
– Именно, – ответил я.
– У него просто нюх на кисок, – вставил Люк, барабаня куриной косточкой по тарелке.
Я выдавил улыбку, гадая, комплимент это или нет.
– Да, Рик прям магнит для девчонок, – сказал Латук. – Он танцует сальсу.
Я послал ему испепеляющий взгляд, но друг ободряюще кивнул в ответ, словно дарил мне прекрасную возможность.
Его приятели не сводили с меня глаз, поэтому мне ничего не оставалось, как сказать:
– Точно. Я каждый день танцую с горячими девчонками. – Ну да, – протянул Митч. – Это правда, – сказал Латук. – Его называют королем сальсы.
– Э-э… – промычал я.
– Ну он же мексиканец, – сказал Люк.
– Кубинец. И я не король сальсы.
– Еще бы! – заметил Митч.
– Хотя я хорош. Они зовут меня танцующей машиной.
Вряд ли они придут в «Уайт Хэмстер» проверить.
– Слушайте, у меня идея. – Джо отложил бургер и подался вперед. – Давайте он заполнит пробел.
– Точно, – сверкнул глазами Митч. – Блестяще.
– Гм…
– Мы планируем весенний концерт, – пояснил Джо. – Там будет пятиминутная пауза, пока мы меняем оборудование. Идеально для танцевального номера.
– Круто, – восхитился Латук. – Когда еще выпадет шанс показаться перед всей школой?
Точно. Я танцую перед всей школой.
– Значит, договорились, – подытожил Люк.
Вот сейчас надо было делать очевидное. Откатить назад и надеяться, что мне это простят.
Я послал Латуку свой лучший жалобный взгляд.
– Рик вообще не боится сцены, – сообщил друг. – Он сам мне так сказал. Ему плевать, что о нем думают.
– Слушай, найми Латука своим агентом, – сказал Митч. – Он даже меня почти убедил.
– Концерт через пять недель. – Люк похлопал меня по спине. – Жду с нетерпением.
– Хорошо, – кивнул я.
Я мог отказаться. Должен был. Но даже сейчас, сидя за столом и дрожа от холода, которого больше никто не чувствовал, я видел перед собой ревущую толпу, ослепительные огни и Ану, кружащуюся со мной в танце.
Глава 4
Ана говорит
Пять недель на подготовку – срок небольшой. Вот почему я несколько дней тянул, прежде чем спросить Ану, не хочет ли она со мной выступить.
Ну и еще умирал от страха.
А потом она вдруг мне написала, мол, я придумала концепцию своего сайта, не зайдешь ко мне домой?
Будто я мог отказаться.
Ана жила в Вильямсбурге с матерью и отчимом в двухкомнатной квартире анфиладой, прямо рядом со станцией электрички. Навощенные полы, стильная винтажная мебель и запах краски. Мама Аны была художницей.
– А у вас мило, – сказал я.
– Наверное, – рассеянно отозвалась Ана. Несмотря на черные джинсы и серый свитер, она обнимала себя, словно ей холодно. – В прежнем доме я спала в гардеробной.
– Правда?
– Родители тогда еще не развелись, и либо так, либо спать с кем-то из них. А это было бы катастрофой, – сказала Ана, глядя в никуда.
– Паршиво.
– Ты же знаешь, что иногда дети не принимают отчимов?
Я нерешительно кивнул.
– Моей матери всего-то и надо было сказать, что она нашла кого-то, кто не пьет.
– О! – Мгновенье спустя я прибавил: – Прости.
Ана пожала плечами:
– Мой папаша-пьяница исчез из нашей жизни, а мама теперь с тем, кто ее любит. Больше мне ничего не надо.
Даже мне показалось, что не очень убедительно звучит, но комментировать я не стал.
Ана снова сосредоточилась на мне:
– Можем поработать на мамином компьютере.
Он оказался огромным, с кучей мигающих лампочек. Его, наверное, сделали, еще когда я под стол пешком ходил. Однако Хром он тянул, а большего нам и не требовалось. Ана показала мне несколько сайтов режиссеров инди, которые ей понравились, мы обсудили плюсы и минусы шаблонного сайта и изготовленного на заказ.
– Мне нужна галерея для короткометражек и страниц для нового проекта – фильма о кубинской сальсе в Нью-Йорке.
Я попросил Ану включить один из фильмов, чтобы уловить стиль.
– На первое же Рождество отчим подарил мне камеру, сказала она. – Мы с друзьями пошли и сняли вот это.
Главным героем первого фильма Аны был огромный плюшевый медведь в цилиндре и с широкой вышитой улыбкой. Каждое утро он просыпался в квартире Аны, завтракал и ехал на электричке в город. А потом целый день стоял на Юнион-сквер, улыбаясь все той же вышитой улыбкой и держа табличку «Бесплатные обнимашки!». Вот только никто к нему не подходил. День за днем, месяц за месяцем, год за годом.
Невеселый фильм.
– Ха, – сказал я.
– Я тогда мало что умела, – пояснила Ана. – Свет отстойный, композиция тоже не очень, а уж трясущаяся камера…
– Ну да. Но вообще-то мне нравится.
– Правда?
– Я ожидал чего-то иного. Что кто-то подойдет и подбодрит его.
– Ее, – поправила Ана. – Это Анжелина.
– А… – Я потер шею. – Да, конечно.
– Я думала сделать что-то в этом роде, но потом решила, что так покажу жизнь в Нью-Йорке честнее.
Ана говорила с таким жаром, таким энтузиазмом, который редко показывала на танцполе. Что-то поднялось у меня в груди, какое-то странное оживление. Мне хотелось сказать ей, что она вдохновила меня на… на…
На что? Создание спин-офф-сайта для видео о пони?
Я сделал кОтострофу, чтобы отвлечься после смерти мамы. Теперь сайт приносил деньги, я им гордился, но все равно это же не «Война и мир», даже по кошачьим меркам.
Слушая Ану, я почти мог представить, каково это, когда что-то поглощает тебя, ведет, значит для тебя все. Сам я никогда ничего подобного не испытывал.
Разве что глядя на ее танец…
Не в силах молчать, я наконец признался:
– Ана, у меня проблема.
– А?
– Школьный концерт.
Она непонимающе уставилась на меня.
– Я… вроде как согласился станцевать сальсу перед всей школой.
Ана понимающе кивнула:
– Ты попал.
– Ага. И у меня даже нет партнерши…
Повисло молчание. Патрик Ротфусс, мой любимый писатель, назвал бы его трехчастным. Первая часть: мое самоуважение тихо сворачивается клубочком и умирает. Вторая: отчаяние стилетом вонзается мне в живот. Третья: я беззвучно умоляю Ану о помощи, глядя на нее скорбными глазами.
– Нет. Убирайся.
Я прибавил дрожащую губу. Не специально. Так получилось.
– Я слишком занята. Школа, экзамены, новый фильм.
– Можешь задействовать меня в съемках, – предложил я. – Неуклюжий новичок всегда привлекает внимание.
Судя по лицу Аны, ей такой сценарий не нравился.
– Если я это не сделаю, то я покойник.
Лицо Аны красноречиво ответило, насколько ее это волнует.
– Я тебе заплачу. Как за подработку. Сто баксов. Двести.
Ана всплеснула руками:
– Заткнись. Я не из-за денег танцую.
– Но?..
– А с чего ты взял, что будет «но»?
– Из оптимизма? От отчаяния?
– Если я соглашусь, тебе придется сделать мне самый крутой сайт в сети.
– Конечно! – Я так яростно закивал, что аж шея заболела.
– Но одно условие.
– Что угодно.
– Я не буду твоей девушкой.
Я осекся, поперхнулся, закашлялся. В общем полный набор для подобного заявления.
– Что ты… я не… в смысле… я даже не…
– Да ладно, Рик. Я же не слепая. Ты ходишь за мной по пятам, глаз с меня не сводишь, расспрашиваешь обо мне Грегуара.
Я стиснул зубы. Чертов Грегуар!
– Слушай, – продолжила Ана. – Все в порядке. Я не злюсь, ничего такого. Просто хочу избавить нас обоих от проблем. Я сейчас не ищу парня, да и все равно ты, пожалуй, не в моем вкусе. Извини…
Она казалась такой разумной. Просто до ужаса разумной.
– Ну так что? – спросила Ана. – Мы сможем быть просто друзьями?
Вот тут я могу дать вам мудрый совет. Если девушка, которая вам по-настоящему нравится, предлагает быть «просто друзьями», кивайте, улыбайтесь и валите от нее подальше. Когда вы успокоитесь, переболеете, то можно и дружить. Если уж она вам нравится настолько, чтобы мечтать о свиданиях, то и на дружбу вас хватит. А до того даже близко не подходите.
– Конечно, – ответил я. – Будем друзьями.
А сам подумал: однажды ты увидишь, как я хорош! Поймешь, какой я классный! Я, Рик Гутьеррес, невероятный парень-кот!
Пожалуй, ты не в моем вкусе, сказала она. Пожалуй.
* * *
Вбейте в поиск «обучающая последовательность».
Вы знаете, что увидите. Играет мотивирующая музыка, неловкий, но в целом симпатичный паренек усердно тренируется в танцевальной студии. Отбивает ритм по ножке стола, сидя в классе. Бежит по сибирским снегам с ботинками для сальсы на шее.
Потом кадр с часами на стене в ускоренном воспроизведении. На деревьях распускаются зеленые листья, на календаре мелькают дни – и вуаля, вы уже в конце мая.
У меня было почти так же плюс ругня Аны. Серьезно, вам бы понадобился цензор промышленных масштабов, чтобы все запикать.
Мы каждый день после урока занимались по сорок минут, одни во всем «Чевере»: не доверяли Ане ключи. Для номера выбрали «Me Dicen Cuba», приятную мелодию Александра Абреу и группы «Havana D’Primera». Похоже, она не очень-то действовала на Ану.
«Возьми фонарик и откопай из задницы свою ногу» – это было самым приятным, что я услышал. Комментарии всегда шли в комплекте с улыбкой.
Но шли недели, и начало происходить что-то странное. Ана становилась все тише и тише. Колкости пропали, но и улыбки тоже. Временами она подолгу смотрела вдаль, совсем как тогда в доме.
Уж лучше бы она и дальше ругалась.
– Что случилось? – часто спрашивал я.
– Заткнись и танцуй, – тихо отвечала она, будто на самом деле плевать хотела, что я там делаю.
– Расскажи, – попросил я однажды вечером после занятия. – Мы же друзья, помнишь?
Ана молча вытерла лицо полотенцем, потом отложила его и вздохнула.
– Это семейное дело, ясно? Отчим болеет, мама не хочет признавать очевидное, а я меж двух огней. Не хочу это обсуждать.
– Сочувствую. – Ана всегда с теплотой говорила об отчиме, но я мало о нем знал. Только что он доминиканец и стал встречаться с мамой Аны вскоре после их переезда в Уильямсбург. И что он хороший отец. – В моей семье было похожее. Если я могу чем-то помочь… ну, там выслушать, когда тебе захочется выговориться…
– Не захочется.
Я знал, каково ей, и не стал давить.
Наши вечера в «Чевере» стали мрачными и тихими. Я удивлялся, почему Ана продолжает со мной работать. И почти собрался сказать ей, чтобы не тревожилась, занималась семьей и забыла о выступлении.
Если бы не «поддержка» некоторых моих одноклассников.
– А ну покрутись, – потребовал вдруг Кенна на физкультуре.
– Я собираюсь записать твое выступление – сообщила Флавия. – Сразу попадешь в топ ютуба!
На странице группы в Фейсбуке Люк повесил баннер «При участии Рика Гутьерреса, Короля сальсы». Комментаторы соревновались меж собой, выставляя под ним нарезку из танцующих кошек с моего собственного сайта вкупе со школьным юморком. У меня кровь из глаз шла.
– Слышал, ты танцуешь на школьном концерте, – сказал однажды утром папа за день до шоу.
Я чуть не подавился хлопьями. Откуда он узнал?
– Я приду, – сообщил отец.
Вот теперь я точно подавился.
– Что? Зачем? – Папа никогда не ходил на такие мероприятия.
– Я рад за тебя, сын. Ты продвигаешь культуру своей матери. Ей было бы приятно.
– Э… – Я вздохнул. – Спасибо за поддержку, пап.
– Знаю, последние пару лет я вел себя несколько… отстраненно. Но недавно, глядя, как ты танцуешь, я кое-что понял. – Отец слегка покраснел, но продолжил: – Мама была бы рада, что ты веселишься.
– Она порадовалась бы, если бы и ты тоже повеселел.
Отец ничего не ответил, лишь кивнул, опустив глаза. После долгой паузы он сказал:
– Тебе надо когда-нибудь снова позвонить тете Хуаните. Звонок в Гавану – последнее, о чем я сейчас думал.
– Это безумно дорого.
– Это семья, – возразил отец. – О деньгах не беспокойся.
– Мама сказала бы, что мы таким образом кладем деньги в карман Фиделю. – Как будто меня правда волновало эмбарго!
– Ага, и что, помогло? Пятьдесят лет прошло, а он все равно на посту.
Я уставился на отца. При маме он бы подобного не сказал.
– Ты забыл, что и я жил при коммунизме, – заметил отец. – Закручивание гаек до предела. Верхушка, которая достаточно обворовала свой собственный народ, чтобы жить припеваючи. Вот возьмем Северную Корею…
– Хотел бы я взять Северную Корею, – перебил я, – но мне пора в школу.
– Жду завтрашнего выступления! – крикнул вслед отец.
Я поежился. Если завтра никогда не настанет, я не обижусь.
Ну если, конечно, причиной не будет нашествие кислотной жижи, которая прокатится по Нью-Йорку и сожрет нас живьем.
Надо смотреть на перспективу.
Глава 5
Король сальсы
Завтра все равно стало сегодня. Даже если ты полночи проворочался в поту, брыкаясь под голос Александра Абреу в голове. Даже если трижды переводил будильник и пропустил завтрак. Даже если послал сообщение Латуку Игореву с вопросом, не отложили ли концерт.
«Начало в шесть», – пришел от него ответ.
С другой стороны, жижа на нас не напала.
Куда бы я ни пошел, меня ожидаемо встречали бумажные пульки, подколки и пантомимы на тему «Гангнам стайл». Похоже, вся школа предвкушала мой провал. У меня лишь хватило сил запихнуть в себя ланч.
Мы с Аной договорились встретиться у школы в пять часов. Когда я пришел, она уже сидела на скамейке у бордюра. Ноги вместе, руки на коленях, и неподвижно… так неподвижно. Эта замкнутость так не вязалось с ее вызывающими ярко-красными джинсами и белой футболкой.
– Привет, Рик. – Кажется, Ана штрафу за парковку больше бы обрадовалась.
Что случилось? Я едва не задал вопрос вслух, но я уже научился не давить на нее.
– Идем. Они хотят, чтобы мы проверили звук.
В актовом зале два второкурсника продавали домашнюю выпечку, над головой от стены до стены тянулись цветные баннеры. Неплохо для места публичной казни.
Латук и остальные музыканты устраивались на сцене. Когда я поздоровался, они повернулись. На лице Митча застыла усмешка, он собрался что-то сказать, но увидел Ану и со щелчком захлопнул рот.
Врать не стану, было приятно.
– Привет, ребята, – весело сказал Латук, словно не он всю эту кашу заварил.
Я представил им Ану. Она их едва заметила.
– Когда джазмены доиграют, мы на пять минут опустим занавес, – объяснил Латук. – Вы выйдете, встанете в позицию, и диджей включит вашу песню.
Я дважды проверил пространство перед занавесом. Места предостаточно.
Я глянул на музыкантов, собрался с духом и спросил Ану:
– Ну что, прогоним номер?
Она покачала головой, глядя куда-то мимо меня:
– Где тут уборная?
– Я покажу.
Оказавшись в коридоре, вдали от всех, Ана остановилась и оперлась об оконную раму, словно под тяжестью груза:
– Давай постоим тут немного.
– Я думал, тебе надо…
– Прости.
Ана впервые за весь день посмотрела мне в глаза. И я увидел в ее взгляде неуверенность.
– За что?
– Мой отчим…
Меня пробрала дрожь.
– Мы похоронили его этим утром, – закончила Ана.
Я оцепенел.
«Ты пришла сюда с похорон?»
Я не задал этот вопрос вслух. Не потому, что такой внимательный или вежливый. А потому, что кто-то словно насыпал льда мне за шиворот.
Нахлынуло воспоминание о тусклом утре, когда я взял пригоршню влажной земли и бросил на гроб матери. Тем утром я не мог заставить себя говорить. Даже не мог плакать. Другие ребята, мамины ученики, плакали, а я стоял там и не мог выжать слезинки. Безжизненный, запертый в холодном тяжелом теле.
– Соболезную, – сказал я. – Но что ты тогда вообще тут делаешь? Выступление – это ерунда. Потанцуем в другой раз.
Ана резко повернулась ко мне:
– Нет! – Потом уже мягче: – Нет. Мне это нужно. Когда я танцую, то могу забыть.
– Хорошо.
– Давай прогоним номер, – предложила она. – Прямо тут?
Мы попытались. Ана двигалась по инерции, механически. Глядя на нее, я даже не мог вспомнить шаги.
В общем, мы облажались. А через несколько минут облажаемся перед всей моей школой.
– Уверена, что хочешь это сделать? – спросил я.
– Потанцуй со мной. Пожалуйста.
С тем же успехом она могла просто приставить мне пистолет к виску.
* * *
– Представь нас спокойно, – попросил я Латука перед началом концерта. – Делай что хочешь, но не перегибай, ладно?
Полчаса спустя джазмены ушли со сцены под вежливые аплодисменты. Занавес опустился. Из динамиков загремел голос Митча:
– Дамы и господа! Шоу, которого наша школа еще не видела! Прямиком с солнечных пляжей Кубы! Встречайте нашего Короля сальсы Рика «Кота» Гутьерреса и его партнершу Ану Кабреру!
– Король сальсы, ха, – заметила Ана.
Раздались аплодисменты. Погас свет. В темноте мы прошли на сцену и заняли исходную позицию лицом друг к другу. Тени во мраке.
У меня тряслись колени. Я ощущал себя холодным, как пингвин, и таким же грациозным.
Из зрительного зала донесся смех и крики:
– Рики! Рики! Мяу!
Вступили ударные, запело пианино. Заиграла «Havana D’Primera».
Включился свет, обжигая глаза.
Шаг, шаг, скольжение. Шаг, шаг, скольжение.
Я двигался, инстинктивно повторяя все за Аной.
Поворот в одну сторону. Поворот в другую. Выброс ноги, взмах рукой.
Затем…
А затем я увидел Ану, по-настоящему ее увидел. Не стильный наряд. Не элегантные, легкие па. Это все неудивительно.
Нет. Я увидел ее улыбку.
Она буквально лучилась радостью. Улыбалась так, словно всю жизнь мечтала со мной танцевать. Так, словно никогда не испытывала боли.
От неожиданности я опешил, споткнулся и выставил ногу в сторону, чтобы не упасть.
Ана тут же скопировала движение, тоже споткнулась, только грациозно, словно все так и задумано. Мы вместе перешли к следующему па, словно ничего не произошло.
Музыка изменилась. Мы сошлись, сцепили руки и закружились, пока Александр Абреу пел о красоте своей страны.
Поначалу я со страхом переходил от одного движения к другому. Но Ана буквально излучала уверенность, ее рука твердо лежала на моем плече. Я расслабился и отдался ритму. Страх покинул меня, и я затанцевал.
Ана придумала нам простой медленный номер. Про двух влюбленных, которые встретились, разошлись и снова встретились, не в силах противиться чувствам, хотя у них нет будущего.
Мы кружили друг вокруг друга, осторожно сближались, расходились прочь, но снова сцеплялись тело к телу. Один ритм, одно целое, движущееся под размеренный ритм сальсы.
Я пропустил пару шагов, забыл повести плечами для акцента, но музыка влекла меня дальше, как и ободряющее объятие Аны. Мне захотелось запеть вместе с Александром Абреу, однако я не стал – точно бы сбился, – но музыка все равно звучала во мне.
Песня достигла кульминации. Мы исполнили сложную дорожку поворотов и перехлестов – Ана проходит под моей рукой, я под ее. Наши тела переплелись, словно мы пытались оторваться друг от друга, но не могли.
Музыка стала затихать, и мы сдались. Я зацепил локтями локти Аны и привлек ее к себе. Так мы и покачивались из стороны в сторону под последние ноты песни.
Я улыбался ей.
Она улыбалась мне.
Мы остановились, но внутри меня танец продолжался. И это казалось таким правильным – стоять на сцене с Аной и танцевать перед всей школой.
Свет погас.
Раздались аплодисменты. Хотел бы я назвать их овацией, но они были едва ли приличные, даже усталые. Впрочем, от этой публики я и такого не ожидал.
Пока я витал в мыслях, Ана обняла меня в темноте. Прильнула своим теплым телом, прижалась лбом ко лбу. Ее дыхание обжигало мне губы.
Я замер.
Она отстранилась.
Свет зажегся.
Улыбка Аны пропала, словно ее никогда и не было.
У меня снова мороз продрал по коже. Но Ана повернулась к зрителям, и я последовал ее примеру. Мы поклонились.
Аплодисменты зазвучали громче. Кто-то засвистел. Кто-то – кажется, Флавия Мартинес – восторженно взвизгнул. Кто-то еще крикнул: «Отлично двигаешься, Рик!»
Рик. Не парень-кот.
Я невольно расправил плечи.
Когда мы ушла в гримерку, Латук дал мне «пять»:
– Отличная работа, парень.
Остальные эхом подхватили его слова и поспешили на сцену.
Я улыбался как идиот.
Вытерев шею полотенцем, Ана заметила:
– Могло быть и хуже.
О… сладкий вкус победы.
– Спасибо, что помогла. – Я стоял, обливаясь потом и понятия не имея, что сказать. – Особенно сегодня.
– Какой-то момент мы действительно танцевали, – продолжила она, словно не слыша меня.
– Хочешь, побродим где-нибудь? – предложил я. – Мне не нужно торчать здесь до самого конца.
– Оставайся. Я иду домой.
Я замялся, а потом выпалил:
– Если хочешь выговориться, я здесь и тебя поддержу.
– Я хочу увидеть, что моя мама держится, – ответила она. – А еще забраться в кровать и ни с кем не разговаривать. Хорошо?
Я кивнул.
На лице Аны что-то мелькнуло.
– Спасибо, Рик. Я понимаю, ты пытаешься помочь. Я хотела бы… Я позвоню тебе, если мне что-то понадобится.
И она ушла.
До конца вечера я думал над ее словами. «Я хотела бы…»
Чего бы она хотела?
После концерта вопрос отошел на второй план. Мне предстояло выслушать впечатления еще нескольких зрителей, пока я пробирался сквозь толпу желающих полакомиться выпечкой.
– Отлично выступил, сынок, – сказал папа.
– Не стоит так уж удивляться.
Потом подошла Флавия Мартинес:
– Тебе надо расслабить плечи, а то они у тебя совсем деревянные.
– О!
– Хотя знаешь, это и правда было похоже на танец.
– Я запомню.
Вот уж точно.
– Мы и не знали, что ты умеешь танцевать, – сказало мне достаточно много народа, по большей части девушки.
Последним ко мне подошел Роб Кенна. Я внутренне подобрался, глядя, как он подбирается боком, с глуповатым выражением на лице. Неужели наконец…
– Эй, котяра… та девушка, с которой ты танцевал. У нее есть парень?
Я уставился на Роба, переваривая вопрос.
– Да. Да, есть.
Я солгал не из вредности или ревности (кто? Я?). Просто потому, что друзья не знакомят друзей с Робом Кенной.
– Вы, ребята, меня прямо в прошлое перенесли, – заметил отец по дороге домой, пока мы стояли на светофоре. Был теплый пятничный вечер, и мы затерялись в толпе гуляющих. – Ты ведь никогда не видел, как мама танцует, да?
Я опешил:
– Мама умела танцевать?
– Еще как. Прямо как кинозвезда. Правда она редко это делала. Говорила, что танец напоминает ей о доме. – Отец искоса на меня взглянул. – Но иногда, слегка выпив, она начинала крутить бедрами…
– Не смей говорить о маме в таком тоне, – попытался отшутиться я. – Это просто ужас.
Я постарался не подать виду, но было обидно узнать, что мама, оказывается, танцевала. Если бы она меня учила, я бы сейчас выступал так же хорошо, как Ана. Но мама скрыла это от меня, как и многие прочие секреты своего прошлого.
– А как зовут ту девочку? – продолжил отец, как ни в чем не бывало. – Твою партнершу? Я видел, как ты на нее смотрел.
– Ана, – ответил я и быстро добавил: – Это только для номера.
– Приведи ее как-нибудь на ужин. Я приготовлю свой фирменный шницель.
Я послал ему взгляд, который должен вселять страх в сердца противников.
– Тебе что-то в глаз попало? – поинтересовался отец.
– Ага, один немец.
– Я просто говорю, что вы хорошо смотритесь вместе.
Словно ты и должен с ней танцевать.
– Угу.
– Может, однажды вы, ребята, будете вместе танцевать в Гаване, – сказал папа.
– Ага. Конечно.
* * *
Неделю я не видел и не слышал Ану (танцевальная школа закрылась на каникулы). А потом однажды вечером она написала мне по Фейсбуку: «Позвони мне. Если есть время».
Я кинулся к себе в комнату, закрыл дверь, схватил телефон, затем минуту посидел на кровати, успокаивая дыхание. А потом набрал ее номер.
– Алло, – безжизненно отозвалась Ана. Не сварливо, скорее устало.
– Привет, – сказал я.
На несколько секунд повисла тишина.
Я не осмеливался ее нарушить.
Наконец Ана заговорила:
– Сегодня я пришла домой и обнаружила здесь отца. Он сидел на кухне с мамой.
Я опешил. Разве Ана не похоронила… а… она о своем биологическом отце.
– Что ему надо?
– Сказал, что пришел нам помочь в тяжелое время. – Ана помолчала. – Вроде не пьяный, но все равно от него ликером пахло.
– Сожалею, Ана. Ты… – Я поискал правильные слова. – У тебя с ним проблемы?
Ана невесело хмыкнула:
– Какие уж проблемы! Он переезжает к нам.
– Что?
– Мама сказала, нам нужна помощь. Призналась мне, что ей нужна жилетка, чтобы поплакаться. Видимо, меня недостаточно.
Я закрыл глаза. Глубоко вздохнул, пытаясь представить, что чувствует Ана, и пришел в ужас.
В теории я знал, что все семьи разные и у всех разные родители. Но столкнуться с этим в реальности – совсем другое дело.
– Мне жаль, – сказал я, хотя слова казались слабыми и пустыми.
– Она никогда не умела сказать ему «нет». И ушла только потому, что однажды ночью он перешел черту и… а теперь прошло несколько лет, а он всегда так убедительно извиняется… Я не могу, Рик. Не могу жить с ним под одной крышей. Даже ради матери.
– И не надо, – заявил я увереннее, чем себя чувствовал. – Поживи пока у меня. Я договорюсь с отцом. Мы что-нибудь придумаем.
– Мама никогда не позволит. Мне в сентябре только семнадцать исполнится… Она не дура. Просто ей очень больно. Вскоре она вспомнит, что за человек мой отец. – Пауза. – Вот только я не хочу оказаться тут в этот момент. Прости, может, это эгоистично, но я правда не хочу.
– Ты и не должна.
И тут, пока я отчаянно придумывал, что же сделать, меня осенило.
Я вспомнил слова отца, его замечание по дороге домой с концерта:
«Может, однажды вы, ребята, будете вместе танцевать в Гаване».
У меня заколотилось сердце, во рту пересохло, и я сглотнул в безуспешной попытке прочистить горло. А потом сказал это:
– Давай поедем на Кубу. Проведем лето, танцуя сальсу в Гаване.
* * *
Помните Снежка, который пьет из тарелки с хлопьями? Как мы уже выяснили, вы смотрите такое видео, потому что хотите посмотреть, как он упадет. Вот что вас веселит. Постоянный успех наводит скуку.
Кроме случая со Снежком…
Котенок делает этот огромный безнадежный рывок… допрыгивает до стола и скачет по нему от радости. Он так упивается своей победой, что вы не можете его в этом упрекнуть.
Кроме того, вы знаете, что вскоре он опять будет биться головой об стену.
* * *
Разумеется, Ана ответила на мое предложение обнадеживающим:
– Что сделаем?
Я могу несколько глав описывать, как ее уговаривал. Рассказать, как уламывал наших родителей, как мы все планировали, готовились и рассчитывали. Но если я правильно помню, эта книга не называется «Логистика зарубежных поездок. Издание третье, исправленное, с добавленными главами по родительской психологии».
Лучше перечислю основные вехи. Ана прошла три стадии.
Стадия первая, ночная, на Фейсбуке.
«Да брось, парень. Нельзя просто взять и поехать на Кубу». И гифка с Боромиром в придачу.
«Конечно же нельзя, – ответил я. – Надо лететь. Сначала в Канкун, потом в Гавану. Как наполовину кубинец, я могу лететь прямо из Штатов». Но даже с учетом недавних послаблений режима ситуация у Аны была сложнее.
«Это же незаконно».
«Как и держаться за руки в школе в штате Теннесси, – ответил я, нагуглив подходящее сравнение. – Невелико преступление».
Знаю, мама была бы в ярости. Но я также припомнил слова папы об эмбарго. Пятьдесят лет прошло, а Кастро по-прежнему у власти. Все еще управляет своим народом, и неважно, как остальной мир на них давит.
«Главное – это поможет уговорить твою маму, – написал я. – Скажи, что хочешь обрести свои латиноамериканские корни. С моим отцом отлично сработало. И получишь два месяца вне дома. Как раз твои родители успеют разобраться».
«Это безумие», – написала Ана.
«А тебе никогда не хотелось спонтанно сделать какую-нибудь глупость? – нахально спросил я. – Уехать, танцевать и забыть обо всех и обо всем хоть на время?»
Долго время Ана молчала, а потом ответила: «Забыть. Было бы неплохо».
Стадия вторая, на следующий день за ланчем в ресторане. – Я ни за что не потяну два месяца в Гаване. – Ана впилась зубами в два кусочка ржаного багета, разделенных океаном мягкого сыра. – Авиабилеты еще может быть. Но отель?
– Можем остановиться у моей тети Хуаниты, – предложил я. – Остальное доберу из своего счета на колледж.
– Что? – уставилась на меня Ана.
– Совсем немного. – С помощью сайта я заработал восемнадцать тысяч долларов. Если потрачу пять, все равно останется больше, чем бывает у большинства первокурсников. – Кроме того, я могу пойти в хорошую школу на полный пансион. Там тотальный социализм. Забирают все твои сбережения и покрывают остальные расходы сами. К ним даже выгодно приходить бедным.
– Это такая глупость, что я даже не знаю, с чего начать, – возразила Ана. – Нет никакой гарантии, что тебя примут или станут за тебя платить.
– Я хочу воссоединиться с семьей, – заявил я. – Узнать ту самую Кубу, где выросла мама. Разве плохо отдать за это немного денег?
Ана посмотрела мне в глаза:
– Ты действительно поэтому туда собрался?
– Конечно. – Отчасти так оно и было. Еще мне хотелось помочь Ане, ну и стать с ней ближе, само собой, но к чему это озвучивать? – А еще я хочу научиться лучше танцевать.
Ана ухмыльнулась одним уголком рта:
– Я прямо их слышу. Рик Гутьеррес! Король гаванской сальсы!
Я поморщился:
– Звучит не очень, согласен. Но…
– Прости, – поспешно извинилась Ана. – Я нагрубила. Уверена, из тебя выйдет отличный танцор.
Я пожал плечами:
– Может, заодно снимем фильм о сальсе в Гаване.
Глаза Аны вспыхнули.
– Или объединим его с фильмом о Нью-Йорке, сделаем акцент на сравнении и контрасте, особенностях сальсы тут и там. Мы можем снимать в клубах, сделать несколько сцен на улице, взять интервью у каких-нибудь групп тимбы… – Она улыбнулась. – Я хотела бы закончить фильм в этом году. И посвятить его памяти отчима.
Стадия третья: принятие. На залитой солнцем скамейке у Ист-Ривер.
– Думаю, мы можем поехать, – сказала Ана, подтянув под себя ноги. – Только скажи мне одну вещь.
– Да?
– Ты же не устраиваешь это все, только чтобы залезть мне под юбку? – Ана посмотрела мне в глаза. – Потому что сейчас мне не до отношений. Понял?
– Конечно.
Я все еще помнил, как мы обнимались на сцене после танца. Не сейчас… это же не значит «никогда».
Я не стану давить. Мы просто поедем в Гавану вместе. Станем потягивать пинаколаду на побережье. Танцевать у прибоя. И если она передумает… что ж, я не виноват.