Зима пришла как-то неожиданно, как-то… глупо. Тяжёлые белые хлопья закружились в белом танце над грязной, мокрой улицей имени кого-то. Или в честь чего-то. Осиротевшее серое небо безразлично выпускало своих отпрысков на головы случайных прохожих. Казалось, белый снег был всюду. Он застилал глаза, залезал в капюшоны, чернил мысли. Но земля оставалась такой же серой и грязной. Только на ней снег менял свой цвет. Как будто он был тёплым. Где-то ещё оставались островки травяной растительности. Обычная такая зелёная ноябрьская трава в местах, где неглубоко под землёй пролегает толстая кишка теплотрассы.

День. Обычный, казалось бы, день, но с таким, вроде бы, знаменательным событием. Первый снег.

Асфальт разсопливился и перестал быть полноценной опорой для летней резины автомобилей. Водители превышали нормы осторожности, дабы не очернить себе такой «белый» день. Ленивый поток терзал обычные хитросплетенья улиц имени кого-то или в честь чего-то. Кто мог, тот не выходил на улицу. Кто не мог, тот по инерции продолжал свои дела, не обращая внимания на этот снег. Хотя он, сука, так лез в глаза…

Он был на виду!

Но никто не выбегал на улицу с криками «ура!». Это ж не майский дождик, что так легко орошает землю ласковой весной, даря надежду на жаркое лето. Даже детишки не торопились лепить долгожданные снежки, и лишь кто-то в недоумении рассматривал свои ладошки, видя, как этот снег на них тает. Правильные кристаллы льда превращались в обычную воду.

У дворников начиналось похмелье. Ни один из них не окрикнет эту погоду в матерной транскрипции. Снег тает, следовательно, не надо его убирать. Но скоро настоящая зима и что тогда? Ничего. Вся атмосфера этого муторного события так и выражала своё настроение: слов нет. Какие тут слова, когда кругом одни картины?

Поскользнувшись на ступеньках родного дома, перспективный молодой человек засеменил мелкими шагами в сторону своего автомобиля. Щегольские ботинки оказались не в угоду такому небесному настроению. Пресловутая, не отяжелённая смыслом попсовая песня разогнала глухой вакуум пространства внутри автомобиля, «обутого» в такую же летнюю резину, что и у некоторых подобных нерадивых граждан, имеющих ТС.

Парень включил печку, хотя холодно не было. Было как-то противно от налипающих на лобовое стекло осколков неба. Заработали стеклоочистители. «Рено» аккуратно двинулось в путь, туда, куда и все, в грязном потоке давно не мытых дождями автомобилей. Песня закончилась, и знакомая всем радиостанция продолжило своё вещание прогнозом погоды. +1, -1, возможен снег.

Сучка, ты в окно-то выгляни.

Теснота пробок, убаюкивающий фон какой-то песни про любовь, средней крепости кофе в желудке. Всё просто. Только вот снег…

Как движение стало совсем заторможенным, вспомнилось опять эта возможность курить. Приоткрыть окно, достать сигарету, автоподжиг. Вкусный дым никотина. Приятное тепло отравы. Привкус какой-то свободы. Но, нельзя, нельзя курить. Чёртовы пробки, скорее бы на работу. Звонок на не забытый в этот раз мобильный. Начальство уже вовсю беспокоится судьбой прогульщика. Всё нормально, пробки. Ах, пробки, ну ладно.

А почему бы не на трамвае? Хоть раз, на весёлом, громыхающем, красном трамвае? Как-то и неудобно уже.

Толстая кондукторша, обилие бабушек с какими-то сумками. Даже бомжи любят покататься на трамвае. Забавный транспорт, если в кармане такое же забавное число денег. Ну и пускай, что «Логан» в кредит, а «итальянские» ботинки на вторую осень «запросили каши». Зато свой маленький уголок на этой оголённой и замёрзшей улицей со своим насморком в виде этого белого снега. Да и трамваи тоже рядом. В такой же пробке.

Но здесь своя жизнь. Люди, странные, не весёлые. Кондукторша сердито смотрит в их лица и гадает, кто не заплатил за проезд. У неё уже нюх на такие ситуации, многолетний опыт. И пусть она сама занимает половину трамвая, но одиннадцать рублей это святое.

Вот школьник прогуливает уроки, наворачивая третий круг по кольцу. У него проездной и лет пять, шесть обучения в школе. Чему сейчас учат детей? Мобильные телефоны, интернет… про телевизор уже как-то не современно уже говорить, что ли. Теперь каждый, кто хоть что-то знает об этой жизни, может поведать об этих знаниях всем. И никому уже не нужен личный опыт. Есть чужой. Так и жизнь может какая-то чужая получиться. Не то, чтобы ненастоящая, а просто чужая. Всё можно узнать без проб и без ошибок. И какой лучше выбрать утюг, если кроме одного и того же костюма гладить нечего, и как из обычной пластмассовой полуторалитровой бутылки можно сделать стакан и воронку. Конечно, надо уметь искать, но поколение «большого пальца» уже живёт в другом мире…

А вот обычные «серые» дядьки. Пальто, шляпа, портфель, проездной или мелочь. Несостоявшиеся миллионеры. И вообще, не состоявшиеся. Их жёны, такие же, как и я — думает контролерша. Такие же глупые в молодости.

Так, вот какая-то барышня лет восемнадцати сидит. Наушники, жвачка, взгляд в окно. Яркий макияж. Она могла не заплатить. Рядом с ней стоит какая-то бабушка. С советской авоськой, там советский бидон, с российским, наверное, молоком. Эта сидит, а эта стоит. Ну, как обычно, в принципе. Не, она ещё на Московском заплатила.

А у пенсионеров пенсионный, так… Куда вообще постоянно эти бабки ездят? Самый популярный «клиент» трамвайного помещения. Да, здесь меньше трясёт, чем в маршрутках, но куда ехать-то? Тем более в такую погоду, да в час-пик.

Кондуктор отвернулась к своему личному окну, над которым строгая надпись: место кондуктора не занимать! Вот так. Половину жизни и знаю своё место…

Движение «встало». Настроение у опаздывающих упало. Кондукторша со своего места встала. Снег всё так же падал…

Тётя Маша подошла к кабине водителя, отворила дверь. Миша сидел смирно, куря через открытую форточку, стряхивая небрежно пепел на крышу серебристого «Рено». Его взгляд отражал всю даль проложенных по кольцу трамвайных путей в необъяснимой грусти строителей БАМа. Он тоже обратил внимание на первый снег. Но ему от этого не холодно, не жарко. Ему обычно. Обычный разговор с тётей Машей про погоду, про пробки, про зарплату, про телевизор и, конечно, про тех гондонов, что на своих драндулетах перекрыли всё движение, не поделив где-то впереди проезжую часть.

Не помнил Миша, о чём они и на этот раз перекинулись фразами. Главное, чтобы вовремя он ей долг триста рублей вернул. Правда, ей это важнее, чем ему, но всё же.

Тётя Маша потусовалась немного в кабине водителя, но, не выдержав «газовой атаки никотином», вышла в свои владения.

И тут её перебил другой запах. Более мерзкий. У передней двери, образовав вокруг себя значительное «неприкасаемое» пространство, стоял бомж. Обычный бомж. Ему зачем-то тоже понадобилось куда-то сегодня ехать. Он думал о чём-то своём. О чём-то своём, о чём принято говорить — ни о чём не думал. Ему даже не было плохо. Он был в тепле, в желудке тоже что-то плескалось вперемешку с аскаридами. Ему было нормально.

— Э, ты за проезд платил? — грубо спросила тётя Маша.

— Я? — инерционно ответил бомж Витя, бывший крановщик и отличник ГТО. — Я не платил. Я, простите, забыл. Да и ехать мне всего одну остановку, милая барышня!

У бомжа Вити было хорошее настроение и плохая дикция. Но и его речь, и вся эта ситуация потихонечку обрисовалась в сознании кондючки. Ясное дело.

— Ну-ка на х… пошёл отсюда! Миш, открой дверь, у нас тут господин без билета!

Миша её не слышал, он вообще ничего и не слушал. Он хотел субботы, а не среды. Пассажиры уставились на эту ситуацию в ожидании какого-нибудь шоу. Но шоу не состоялось во всей своей потенциальной фееричности.

В это время Виктор Евгеньевич стал ковыряться в карманах и извлёк оттуда мятую десятирублёвку и один рубль по пятьдесят копеек. Протянул своё добро кондючке. Она отпрянула от данного сокровища, ещё раз осмотрела пассажира с ног до головы, и, вроде бы, запах перестал так сильно бросаться в нос. Она сделала лицо «попроще».

— Ладно, езжай, только на остановке выйдешь, понял?!

— Спасибо, милая барышня, — мужик растрогался и не на шутку, расщедрился. — Ну, возьми хоть рубль…

Кондукторша невозмутимо ушла на своё место смотреть в окно, как белый снег падает на крыши разных автомобилей, собранных в одну реку, под названием дорога. И течение которой вещь совсем не постоянная, как и этот первый снег.

Трамвай начал делать первые робкие «шаги» в такт общему движению.

А внутри французского автомобиля, собранного на Тольяттинском заводе, царила атмосфера нервного напряжения, сопряжённого с потребностью курить, когда это дело вовсе брошено несколько дней назад. Окончательно и бесповоротно. Вроде бы.

Жаль, что «Кентовая» пачка осталась дома. Целая. Целая!!! Двадцать минуток радости! И этот водила трамвая ещё душу травит своей «Примой»…

«Ди Эф Эм» дарит очередной позитивчик в виде какой-то заезженной популярной песни, от которой многие малолетние девочки сразу должны писаться кипятком, а сами исполнители должны лишний раз искупаться в такой вот сомнительной славе. А что делать запертому в своей машине перспективному, красивому (хоть и не блондину), молодому, энергичному, вполне состоятельному, полному сил, человеку? Кстати, и в туалет не мешало бы…

Где-то, на пятом этаже типичной «хрущёвки», на кухонной табуретке сидит старый дед. Он смотрит в окно. Надел очки с толстенными линзами, «просвечивает» насквозь своим минусовым зрением свежую бесплатную газету с мелко напечатанной телевизионной программой. Что-нибудь интересное ищет. Хотя телевизор давно не радует его. Там мало интересного. Всё как-то… непонятно.

Молодость далеко убежала вперёд, а люди, создавшие и построившие им эту молодость, остались в своём веке.

Где программа «Время» с Кирилловым, где Союз нерушимый, где пиво со стиральным порошком, где сигареты «Космос»…

Курить он бросил лет двадцать назад. Чтобы… жить. Чтобы жить.

Вот старуха его, с одного с ним года, померла два года назад. А никогда не курила. Интересно, как это вообще — покурить после такого перерыва? Ага, и сразу «ласты склеить». Дед усмехнулся.

Вечным фоном с шести до полуночи на кухне «калякает» радио. Обычное, от сети которое. Многие давно его отключили, чтобы по десять рублей в месяц не платить, и чтобы эти старые агрегаты, пережитки советского информационного голода, не печалили интерьер современного жилища.

А дед телевизор-то почти и не смотрит! Пылится старый «Рубин» с восемью кнопками на журнальном столике. И скатерть на телевизоре, белая, с бахромой. Это старуха ещё всегда так вешала: насмотрится своих мексиканских сериалов, на кнопку «вкыл/выкл» нажмёт, штепсель из розетки вытащит, и, обязательно, сверху скатертью накроет. Хрен знает зачем. Вот и у деда привычка осталась.

Во, по радио программа новостей. Дед прислушался. В Камбодже на празднике воды из-за сильной давки погибло около ста пятидесяти человек, данные постоянно обновляются, поэтому о точной цифре пока говорить не приходится, более трёхсот человек находятся в тяжёлом состоянии в больницах…

Девушка-диктор сбивалась, путалась в речи, будто недавно научилась говорить. Нет, у нас такого не было — думает дед.

Тут пенсионер обращает, наконец, внимание и на то, что творится за окном. А там идёт снег. Ага, значит, очередная зима приходит. Какая уже по счёту? После выхода на пенсию считать года уже нет смысла. Жизнь останавливается в своём развитии. И уходит обратно. В бессмыслицу существования. Остаётся жить только воспоминаниями, которые уже стёрты, как старые чёрно-белые фотографии, что зачем-то хранятся в тёмных семейных шкафах, рядом со шкатулками с бижутерией, лекарствами, документами, современными фотоальбомами детей и внуков. Рядом с ненужными фигурками дельфинов с надписью «Крым 1987». Рядом с медалями. Рядом со всяким хламом! Со «скелетами в шкафах», так сказать…

А ведь память важнее всего! Даже на памятник и то нужно фотографию покрасившее и где усопший помоложе. Только не чёрно-белую, она не современна, что ли… И памятник-то нужен такой, чтобы крепко стоял. Синий, железный, со звездой на шпиле. Много таких на кладбище-то. Растут кладбища, как города. Только жильцы в них прописку уже не меняют. Сколько памятник такой стоит? Лет сто? А потом зарастает могила, ветшает, и прах в земле окончательно переваривается. Тут и новая могила будет.

Задумался дед, а снег так же бездумно валился с неба.

Снег казался каким-то тяжёлым, под атмосферу сумеречного пространства. Он уже не кружился, он рушился вниз. Обречённо, без памяти о себе. Будто мечтая перейти в дождь. Вот что значат вариации температур от -1 до +1. Никто не говорил ему, что делать. Хотя… может быть где-то там, наверху, в небесной канцелярии, каждой снежинке давали свои указания, где и как нужно разбиться с красотой умирающего лебедя, камнем бросившегося об землю. И смелостью японского камикадзе, что своим деревянным самолётом таранит американский крейсер.

Дворник Дядя Вася уныло взирал на картину, начерченную индустриальными сооружениями, городскими голыми деревьями и падающим снегом, что отразилось в его сознании. Завтра этого снега быть не должно. И мало кто помнит, что первый снег этой осенью уже был. Но и этот снег, как первый. Такой же. Рано ещё «расчехлять» лопаты.

Откуда-то взялся ветер, закружил снежную круговерть, потрепал мусор, что бездарно высовывался из мусорного бака. Несколько бумажек выпрыгнули навстречу этому буйству погоды. Пустая пивная банка перекатывалась по периметру двора.

Её грохот терзал странные мысли в голове этого человека. Ему хотелось выпить. И чего-нибудь покрепче. Обмыть первый снег, так сказать. Окурок сигареты в его грязных пальцах дотлел до обморочного спокойствия. Он кинул его вслед «убегающей» пивной банки. Через несколько мгновений «бычок» и банка уже наперегонки катились в сторону стража чистоты этого тихого двора, отгороженного домами от шумного проспекта, где машины и трамваи всё так же мыкались в поисках лазейки к продвижению вперёд.

Надо выпить — думал дядя Вася. И он выпьет и ещё покурит. А снег должен растаять.

Стемнело. Будто раньше привычного. И не поймёшь сколько времени — то ли восемь утра, то ли четыре вечера, то ли полночь. А снег всё продолжал свою круговерть, беспристрастно наблюдая за копошением людей с высоты своего, совсем не птичьего, полёта.

И вот он. Настоящий вечер. Вечер дня после работы. Пробка уже «рассосалась». И люди успели устать от своей деятельности. Только снег не уставал падать. Укрыл землю своим бархатом и не успевал уже таять. Только чьи-нибудь подошвы давили его, и он отступал, показывая чужие следы всему миру.

Кондукторша возвращалась домой, таща большие сумки с продуктами (дали зарплату и Миша долг вернул), чтобы накормить семью. Чем? Да… макароны, гречка, тушёнка, сардельки, два батона и буханка ржаного, пряники к чаю и чай индийский, правда, уже без слона… Уставшая тётка, уставшие мысли. Завтра опять очень рано на работу.

Миша тоже пришёл домой. Выпил бутылку пива, и ему стало проще воспринимать это очередное возвращение восвояси. Веселее стало как-то.

— Жена, я получку принёс! — провозгласил он свой приход громкоголосой разудалой фразой.

— Копеечки свои на стол положи, и «листочек» рядышком, — отозвалась ворчанием жена, кашеварившая что-то на кухне.

Миша сразу обиделся на такой отклик, но послушно сложил деньги на письменный стол.

Навстречу выбежал десятилетний сын:

— Папка, привет! Сегодня такой снежище валил!

— Да, я в курсе. А Женька гуляет что ли ещё?

— Да, а ты мне чё купил?

— Ничего. Завтра, — сказал поникший Миша и уставился в телевизор.

А на другой кухне горит свет. Дед смотрит в окно, но видит только своё отражение и мелькающий белый снег. По радио транслируют постоянную рубрику с соответствующей загадочной атмосферой чужого мира фантазии: поэзия на «Радио России».

Где-то за окном заискрились «рога» трамвая. В нём работает уже другая смена водителя и кондуктора. Дед попытался вспомнить, когда он в последний раз ездил в трамвае. Не вспомнил. Эх, слушались бы ноги, тоже бы покатался в трамвае. Да хоть просто так, показывая то, что и у него ещё есть какие-то дела в этом мире…

Пьяный дворник спал в своём углу и был в меру счастлив, выпив чуть больше меры.

Перспективный молодой человек вёл свою машину в сторону своего города, своего дома, своей совсем не перспективной съёмной квартиры. Снег надоедливо шуршал где-то за территорией его французского «звездолёта».

Из-за опоздания на работу, ему пришлось кататься в соседний город, отвозить какие-то бумажки (накладные, раскладные, ещё чёрт знает что, он всё равно в этом не разбирался). Ещё гаишник, зараза, штрафанул себе в карман. Ну не уступил дорогу какому-то трактору на пригородной дороге, как того требовал знак. После городских пробок хотелось погонять. Ага, гаишники сразу и тормознули, рядом тусовались.

— Лейтенант Луценко, ваше водительское удостоверение.

— Да, конечно.

Документы в порядке.

— Вы в курсе, что уступить дорогу, это значит, что запрещается совершать, возобновлять или начинать какие-либо действия, мешающие движению транспортных средств, находящихся на приоритетной дороге, и тэ дэ и тэ пэ…

— Да, конечно.

Что ещё скажешь?

Вот и теперь приходится торопиться домой, чтобы поесть свою «бэпэшку», проверить почту, почистить зубы и лечь спать. Может, покурить, если силы останутся.

Но летняя резина устала трепать холодное дорожное покрытие, и скрип тормозов оглушил на мгновение загородную трассу. Неудачный поворот, и машина на обочине. Длиннющий тормозной путь, благо, не сильно занесло. Гравий на обочине помог лучшему сцеплению с невменяемым, на мгновение, автомобилем. Страху-то.

А ещё, в двух метрах дальше, опасный кювет, где неминуемая карусель могла бы ждать его.

Сердце бешено стучит. Двигатель работает ровно. Только передняя панель трясётся. Ну, как обычно.

И руки водителя так же тряслись. Первый снег не повод для смерти! Завтра же в автосервис.

Сзади остановилась старенькая «шестёрка». Из неё вылез водитель. Толстый такой, с усами. Подошёл к «Рено».

— Чё случилось то?

— Да, летняя резина подвела…

— Хэх, — усмехнулся мужик. — Сам-то как?

— Нормально всё. Слушай, а у тебя сигареты не будет?

Снег приятно падал на разгорячённую голову. Тёмный лес вдалеке спал. Чёрной ямой казалась ближайшая обочина. Мимо проносились одинокие легковые автомобили и брызжущие грязью гигантские фуры. Сигарета приятно мутила голову. Всё нормализовывалось. Теперь стоит ехать аккуратнее, чтобы не увеличилось количество траурных венков вдоль этой трассы.

Снег, снег, снег…

Время три часа ночи, я заканчиваю печатать эту повесть на своём компьютере, гармонично завершая свой больничный досуг. Да, болею я, несколько дней сижу дома, и ничего знаменательного не делаю. Вот, весь день за окном падал снег.

Ну и чёрт с ним, со снегом этим.

Только вот сознание опять вершит какие-то чужие судьбы на фоне этого белоснежного мелькающего пространства. Причём тут белая обезьяна? Как несколько часов назад я узнал от одного человека, с которым совершал переписку по интернету, что это такая притча, про прямой запрет человеку думать о чём-то определённом и заранее оглашённым. И при этом запрете человек сам начнёт усиленно об этом думать. Только не думай про белую обезьяну…

Вот, есть у меня одна мысль о белой обезьяне, которая сформировалась в сознании двумя навязчивыми аргументами (которые я между строк, да и в сами строки, засунул, не скорбя наивной совестью за простодушие намёка). Мне надо бросить курить. Врачи так сказали, ибо у меня сильная абструкция лёгких. Слово абструкция у меня больше ассоциируется со словом абстракция. Верная заметка — вроде её и не видно, а она где-то внутри меня сидит и теснит душу своим присутствием, оглашая такую низкопробную потребность в курении и ознаменовывая слабость воли. Курю я не так давно (не десять-пятнадцать лет), но упустил тот момент, когда стала «сгорать» в моих лёгких целая пачка в день. А то и больше, смотря насколько долгий день. Тридцать три рубля в день. Это три поездки на трамвае. Это тысяча в месяц! Это можно и «Логан» в кредит взять! Тут уж цифры астрономические. И вдруг после десятого (после миллениума) года цены повысятся?

В воду гляжу…

Отняли у меня последнюю радость, вот сижу и думаю, как с этим бороться. А снег… Та же танцующая белая обезьяна в центре «заоконного» мира. Когда это окно является и телевизором и театральным подмостком. Там та же жизнь, такая похожая на «обычность», но вмещающая в себе все большие и маленькие горести и радости существования. Такого разного, и, одновременно, единого. Те же трамваи, машины, редкие прохожие, дворники, собачки, детишки, птицы, провода, соседние дома, деревья, тусклые фонари…

И над всем этим величавое серое небо.

Сегодня оно роняет снег, завтра, может, выродит солнце, может ещё что-то случится. Всему своя жизнь со своими скользкими грехами и своим тёплым добром.

Бросайте курить.

А я, может быть, сегодня сдамся, и выкурю последнюю, как навсегда, сигарету и лягу спать. Через четыре часа надо уже просыпаться, совершать свою иллюзию жизнедеятельности…