Москва, Центральный стадион "Динамо".

17 июня 1935 года, 17:20.

Бетонная подкова трибун стадиона уже заполнена болельщиками, пришедшими на ключевой сегодня футбольный матч турнира четырёх городов между сборными Москвы и Ленинграда, а людской поток, текущий из многочисленных входов-выходов всё не иссякает. Это ведёт лишь к уплотнению сидящих на деревянных лавках зрителей, которые пришли раньше, что никак, впрочем, не отражается на их радостно — возбуждённых лицах. Знакомый по прежним временам облик стадиона резко контрастирует с тем, что я вижу сейчас: во-первых, куда-то пропала нижняя часть трибун, а на её месте, между полем и первым рядом скамеек расположился деревянный велотрек, на который сейчас из подтрибунных помещений работники стадиона выносят дополнительные скамейки. Во-вторых, отсутствует восточная трибуна, на её месте стоит свежевыкрашенный дощатый забор, сквозь который уходят наклонные поверхности велотрека и каменная будка, полуприкрытая деревянным табло с названием играющих команд и двумя жирными нулями под ними.

Загадка гадания на кофейной гуще получила свою разгадку уже на следующий день. Вернувшийся за полночь с заседания Совета Труда и Обороны Павел с порога заявил, что мы с ним в сентябре едем в САСШ закупать всё недостающее для изготовления четырёх мобильных радиоуловителей самолётов, которые должны быть изготовлены, проверены и готовы к войсковым испытаниям в августе 36-го года. Таким образом, загадочной фигурой оказался вовсе не Дворец Советов, а Эмпайр Стэйт Билдинг. Наше ОКБ переводят в Москву, но дело это не быстрое и, скорее всего, произойдёт также уже в следующем году. Сегодня утром, переполненный идеями, планами и чувствами, Ощепков укатил в Ленинград, а я, в ожидании завтрашнего награждения и разговора с Кировым, решил сделать перерыв в изучении английского языка и поддержать родную команду.

Неожиданно ровный гул многотысячной толпы был перекрыт одобрительным рёвом и свистом болельщиков нашей юго-восточной трибуны. Горстка пацанов, перемахнув через забор между отвлёкшихся милиционеров, грамотно рассеялась и прямо через поле рванула к нам на трибуну. Один из них лет двенадцати, в сером пиджачке и коротких штанишках, перемахнув через несколько ступенек бетонной лестницы, не пригибаясь юркнул в наш ряд, прячась за поднявшимися со своих мест зрителями от взглядов своих преследователей, на ходу сорвал с головы фуражку и пиджак плюхнулся рядом со мной, оставшись в белой рубашке и галстуке.

— Дяденька не выдавай. — В его лучащемся счастьем белобрысом лице не было и тени тревоги.

— Сиди уж, пионер. — Я и мои соседи без труда выдерживаем подозрительный взгляд, проходящего по лестнице вдоль рядов, стража порядка.

Под жиденькие аплодисменты на поле появляются трое судей матча в белых штанах и рубашках и энергично шаг в шаг в ряд направляются к центру поля. Раздаётся свисток и стадион взрывается рёвом, приветствуя команды, цепочкой бегущих друг за другом, взбивая мел центральной разметки поля. Москвичи в красных майках, наши — в голубых. Майки без номеров, трусы тоже одинаковые — до колен.

— Команде Ленинграда физкульт-привет, команде Москвы физкульт-привет! — Команды обмениваются приветствиями, капитаны обмениваются вымпелами и рукопожатиями.

Игроки разбегаются по изрядно вытоптанному полю, зелёная трава сохранилась лишь у боковых бровок и кое-где вне штрафных площадок и центрального круга, а в центре вратарских площадок заметны круглые углубления в глинистой почве от непрерывного топтания вратарей, в которых в дождливую погоду образуются настоящие лужи. Вратари деловито подёргав сетку, синхронно начали процарапывать бутсами линию от одиннадцатиметровой отметки до центра ворот, чтобы не терять их на выходах.

Долгожданный свисток судьи к началу матча стадион встречает на ногах восторженным рёвом, который быстро прекрашается и в необычной для меня тишине становятся слышны глухие удары по мячу. Игра распалась на отдельные единоборства нападающих и защитников, нападающие пытаются за счёт индивидуального (не бог весть какого) мастерства на низкой скорости обыграть двух-трёх защитников (что само по себе непросто) и по центру выйти один на один с вратарём. Защита обеих команд пока справляются со своими задачами успешнее, чем нападение, ударов в створ ворот не наблюдается. Но на общем сером фоне в командах заметны заводилы, которые эпизодически оживляют игру.

Вот один из москвичей, играющий на месте правого инсайта (полузащитника), высокий и жилистый, вместо того чтобы бодаться с двумя защитниками, смещается вправо к лицевой линии и уводит их за собой, а затем делает пас назад на угол штрафной на набегающего крепыша, который пушечным ударом вколачивает мяч по центру под перекладину наших ворот. На нашем ряду сидеть остались только двое: мой юный сосед и я. Нуль в окошке под словом Москва, крутнувшись вокруг вертикальной оси, превратися в единицу.

— С подачи Михаила Якушина гол в ворота команды Ленинграда забил Василий Павлов. — От незабвенного интригующего голоса Вадима Синявского по коже побежали мурашки.

— Ничо, товарищ Чаганов, — подбадривает меня мой юный голубоглазый сосед. — вся игра ещё впереди. Солнце нашего вратаря слепит…

Этот яркий эпизод не изменил, однако, общего течения поединка: воодушевлённые было голом нападающие москвичей окончательно завязли в крепкой обороне ленинградцев. В середине тайма раздасадованый этим, а также видом оторваного ворота майки, форвард команды Москвы вмазал кулаком в челюсть защитнику ленинградцев, чем вызвал неоднозначную реакцию трибун.

— Игрок Лапшин удаляется с поля за грубость. — Прерывающийся от возмущения голос диктора лишил нарушителя имени и команды.

Нажим наших на ворота ослабленных удалением москвичей, в концовке тайма превратился в навал, и пожилая и несколько грузная звезда ленинградского футбола Михаил Бутусов, неспешно притрусив в штрафную соперника, на последней минуте первого тайма проталкивает мяч в сетку. 1:1. Теперь заорали мы с соседом под неодобрительные взгляды раздосадованных москвичей. Этот успех в перерыве мы отметили бутылкой лимонного ситро за рубль двадцать (на стадионе торгуют по двойной цене), купленного у одного из снующих повсюду продавцов, и, увидев голодные глаза фаната ленинградской команды, двумя румяными бубликами по сорок копеек.

— Как зовут тебя, мой юный друг? — Спрашиваю сыто отрыгнувшего пацана.

— Севка. — Напрягается пионер.

— Как же это тебя, Севка, угораздило, что стал за команду соперников болеть?

— Не-а, я из Ленинграда, — гордо вздёргивает он свой курносый нос. — на каникулах здесь, у тётки.

"Как-то неубедительно это у него про тётку вышло, может врёт"? В это время на поле заканчивала своё выступление женская гимнастическая группа одного из авиционных заводов, изображавшая своими ладными фигурками самолёт "Максим Горький" с вращающимися винтами, который сейчас, по сообщениям в газетах, проходит ремонт и модернизацию вышедшего из строя оборудования. По три гимнасточки на каждом "крыле" крутят "колесо" на месте, а остальные своими телами, руками, ногами и цветными лентами — фезюляж и крылья.

"Да, прокололся я тогда с МГ…, но вновь повезло. Может быть я теперь — бессмертный? Нет… вряд ли, скорее, всё-таки, лимит на везение я уже исчерпал. В Америке надо быть поосторожнее… Америка… Сто тысяч долларов, что СТиО выделил нам шопинг: много это или мало? Можно купить сто легковых автомобилей Форд, как будто немало, но нам также необходимы вещи, которые в магазине не купить… сколько они будут стоить из под полы?… если их вообще согласятся продать нам, как, например, мощный высокочастотный генератор "Вестигауз" — идеально подходящий для зонной плавки германия и кремния. Помочь здесь может взятка, но нужны наличные, а не сумма на счету в банке "Case"".

На поле потянулись, возвращающиеся с отдыха, игроки противоборствующих команд в мокрых от пота в грязными разводами майках и трусах. Свисток арбитра. Темп заметно упал. Москвичи, не смотря на игру в меньшинстве, выглядят посвежее, но мяч застрял в центре поля.

"Если не удастся купить, придётся разрабатывать самим: самое трудное двухкиловаттная лампа на десять мегагерц… Без этой дополнительной очистки кремния отказы приёмника (как в конце недавнего софринского смотра) будут происходить постоянно… А тогда пеняй на себя, сам предложил, сам виноват, что не смог сделать. Времена строгие… Расстрелять — не расстреляют, Киров отобьёт, но вполне можешь загреметь в "шарагу" заодно с птенцами гнезда "красного Бонапарта"".

Все вокруг повскакивали с мест: пенальти в ворота Ленинграда.

— Судью на мыло. — Пронзительно кричит Севка, но его писк тонет в одобрительном гуле большинства. Чудес не бывает: Якушин хладнокровно реализует одиннадцатиметровый.

— Где твоя тётка живёт? — Расстроенные, вместе с сотнями других болельщиков бредём по обочине Ленинградского шоссе в сторону Белорусского вокзала. Сесть на трамвай или троллейбус нет никакой возможности.

— У Комсомольской… — неопределённо отвечает Севка.

— Я тоже, а где там? На какой улице? — простой вопрос ставит его в тупик. — Понятно, сам приехал на футбол…

— Да, собирался вместе с двумя друзьями, — беззаботно отвечает мальчишка, — но они забоялись, пришлось одному… -

А мать знает?

— Сказал, что буду у тётки Ленинграде…

Позже вечером, Октябрьский вокзал.

— Не извольте беспокоиться, товарищ… командир, — пожилой проводник оторвал взгляд от билета, полученного от меня. — доставим в лучшем виде.

— Да, забыл спросить, как твоя фамилия? — Для порядка уточняю данные юного путешественника.

— Бобров, Всеволод Бобров. — Счастливый, от удачного разрешения проблемы как вернуться обратно домой, пацан сжимает в руках кулёк с пирожками, купленными в привокзальном буфете.

"Не может быть"!

Внимательно вглядываюсь в деское лицо: голубые глаза, нос картошкой, русые, коротко подстриженные, волосы.

"Похож, определённо похож… Так я что, выходит, с будущей легендой советского спорта знакомство свёл? Хороший пацанёнок, смелый, решительный… А дальше что? Помогать юному дарованию: улучшать его жилищные условия, облегчать учебную программу, чтобы больше времени оставалось на шайбу и мяч, назначить стипендию, зачем ему рабочая профессия. И к двадцати годам получить законченного жлоба, для которого родина это там, где больше платят. Сейчас ещё не поздно, сейчас ещё весь спорт любительский, если с кем из иностранцев и соревнуются, так с такими же рабочими… Когда, интересно, сталинские физкультурники превратились в советских спортсменов? Когда произошла эта подмена? Не думаю, что в эти годы отказа от мировой революции и укрепления СССР, скорее всего уже после войны, когда часто болеющий Сталин фактически передал власть своим соратникам".

"С другой стороны, спорт имеет идеалогическое измерение (в котором я ни бум-бум), да и просто захватывающее зрелище (сам полжизни провёл сначала у приёмника, затем у телевизора)… Не знаю, не знаю. По крайней мере, ни помогать, ни мешать этому не стану". Севка машет мне, выглядывая из-под руки проводника, загородившего выход из вагона тронувшегося состава.

Москва, Кремль, Свердловский зал.

18 июня 1935 года, 14:00.

На моих глазах рождается новая традиция, торжественное награждение в Свердловском зале Кремля. До этого вручение государственных наград происходило в тесном кабинете Михаила Ивановича Калинина на заседаниях ЦИК СССР. Правильное решение… Итак, сегодня награды получают первые секретари тех республик, краёв и областей, которые были недавно награждены орденом Ленина: вижу эту группу, стоящую недалеко от входа, в ней Киров, Каганович, Жданов и, знакомый по фотографиям, Эйхе; большая группа "погорельцев" с "Максима Горького" и, примкнувшие к нам, Поликарпов и Чкалов, одобрительно наблюдающий за сервировкой высоких столов сбоку от рядов стульев; метростроевцы; сотрудники НКВД, участники лыжного перехода Байкал-Мурманск; небольшая группа парашютистов, в составе которой две девушки (вместе с нашей стюардессой единственные представительницы прекрасного пола на почти сто мужчин).

Возле группы секретарей вьётся мой знакомый Никита Хрущёв в чёрной бархатной узбекской тюбетейке с вышитыми серебряной нитью узорами. Он с преувеличенным энтузиазмом пожимает всем руки, что-то быстро говорит, а лицо его выражает чувство глубокого удовлетворения, как та собака, которую хозяин случайно зашиб, а она ластится к нему, смотрит в глаза, как бы спрашивая: "У нас же всё хорошо, правда"?

— Алексей, — добродушное лицо комсомольского лидера Александра Косарева расплывается в улыбке. — как хорошо, что мы встретились!

— Нина… Камнева, иди сюда. — Зовёт он стоящую неподалёку девушку в военной форме с лётными петлицами, не давая мне вымолвить и слово. Нина Камнева, парашютистка, год назад в восемнадцать лет установившая мировой рекорд затяжного прыжка, камнем пролетев два с половиной километра и раскрыв парашют в двухстах пятидесяти метрах от земли.

"Смелая девушка, а красавица какая"!

Её фотографии сейчас на первых страницах журналов, особенно после недавнего визита в Москву Пьера Лаваля, министра иностранных дел Франции, с дочерью Жозе. Нина была её гидом по новому аэроклубу в Тушино и сопровождала в полёте на МГ (вместе с Антуаном Де-сент Экзюпери) над Москвой.

— Знакомьтесь, — деловито продолжает Косарев. — Центральный Комитет даёт вам, комсомольцам-орденоносцам…

"Малэнькое, но отвэтственное паручэние… Стодвадцатитысячный парад физкультурников на Красной площади 30-го июня… Стоять под трибуной среди почётных гостей? Легко… и опыт имеется. Недавно, первого мая на Дворцовой площади был свидетелем первого явления народу легендарного Т-35, любимого детища Тухачевского, первой звезды любого довоенного парада. Как бы подкинуть идею свести оба, имеющихся сейчас в наличии, танка в танково-агитационный взвод? С АТС, типографией, самоваром и "Голосом с земли", чтобы переговариваться с агит-самолётом "Максим Горький". Так, идеи просто фантанируют из комсомольского вожака: посещение заводов, учебных заведений, подготовка к дню военно-воздушного флота"…

— Товарищ Косарев, — мягко пытаюсь возражать. — у меня с первого июля путёвка в санаторий в Крыму. На лечение…

— Хм, поступим так, — мгновенно перестраивается он. — сразу после парада вы на скором едете в Крым, где третьего июля, как представители Цекамола, участвуете в торжественной линейке, посвящённой десятилетию Артека.

— Хорошо, Александр Васильевич. — впервые подает свой прияный низкий голос Камнева.

"Напугал мужика стаканом водки"…

— И вообще, — продолжает Косарев, — скоро съезд, нам надо обновлять ЦК. Подумайте, что бы вы сделали для комсомола, для молодёжи, для страны если бы съезд выбрал вас в Цекамол. Алексей, а почему у тебя старый орден Ленина? Надо сменить, я вот поменял… Первые ордена Ленина (тип1) внешне сильно отличались от тех привычных, что стали выдавать с конца тридцать четвёртого (нет красного знамени, звезды, профиль Ленина заключён в золотое кольцо, а под ним трактор и надпись — СССР).

"Не знаю почему. Судя по всему, когда большого любителя наград Енукидзе, одного из первых кавалеров ордена, сменил Акулов, то, не разобравшись, он пустил на награждения небольшой остаток орденов первого типа. Так я и стал счастливым обладателем ордена за номером 699. Уникальная вещь — жалко отдавать".

В зал входят Калинин и секретарь Акулов и идут по центральному проходу, разделяющему пополам ряды стульев, собравшиеся торопливо занимают свои места. Начинается церемония награждения. Вызывают по группам, небольшая "секретарская" сразу же тормозит процесс: Эйхе, Каганович и другие косноязычные партийные вожаки закатывают настоящие доклады о "чуткости" своего руководства. Проходит час, а воз и ныне там. Киров, кстати, не в числе награждённых, он здесь как член президиума ЦИКа. С удивлением обнаруживаю у него на груди орден Ленина и тоже старого образца, он приветливо подмигивает мне. Вижу в глазах Акулова лёгкую панику: весь стол заставлен невручёнными наградами. Калинин невозмутим, рассеянно поглаживает бородку, усаживаясь во время очередного "доклада" на заботливо принесённый секретарём стул.

— Товарищи, — сзади раздаётся голос Сталина. — давайте покороче, так мы и до ночи не закончим.

Его слова вызывают одобрительное оживление в зале, а очередной "докладчик", кажется, секретарь Симферопольского обкома останавливается на полуслове и спешит на место. Дело пошло заметно живее: секретари закончились, а метростроевцы же отличались поразительной пунктуальностью. Может быть, кроме последнего в их группе: когда почётная грамота ЦИК СССР была вручена Никите Хрущёву (сейчас второму секретарю ЦК Каракалпакской АССР), тот не ограничился краткой благодарностью, а неожиданно заговорил о значительном улучшении дел в хранении партийных документов в республике. Акулов, уже потянувшийся к следующей награде, застыл, выпучив глаза от удивления.

"М-да, жалкая сцена… Чуть не плачет… Сидящие в зале стараются на него не смотреть, отводя глаза… На Сталина глядит не отрываясь… в общем, "милый дедушка, Константин Макарович! Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался""…

Поперхнувшись невидимой миру слезой, "Ванька" закашлялся и был уведён в сторону подскочившей со стаканом воды симпатичной девушкой-референтом. Получившая следом свой орден Ленина улыбчивая Нина Камнева, пожелавшая всем присутствующим здоровья, начисто растворила неприятный осадок от выступления "сироты".

Невысокий чуть полноватый Чкалов, получив в руки орден, хватает в охапку опешившего Калинина и крепко целует его в губы, в общем-то не вызывая никакой нездоровой реакции у народа. В отличии от своего шеф-пилота, жесты интеллигентного Николая Николаевича Поликарпова куда более скромны, но оба они произнесли только одно слово — спасибо.

Доходит очередь и до меня, получаю из рук Михаила Ивановича красную коробочку с орденом и грамоту к нему, и, не утерпев, приоткрываю крышку.

"Ура! Старого образца, со штыком снизу ствола и "косолапым" красноармейцем".

— Обо всём забыл, — незлобиво подтрунивает Калинин под всеобщий смех аудитории, когда я, увлечённый разглядыванием звезды, отправляюсь на своё место. — даже спасибо не сказал.

— Неблахадарный. — Голос пришедшего в себя Хрущёва прозвучал в наступившей внезапно тишине неожиданно громко.

"Сказал бы я тебе, гад"… Перехватываю предостерегающий взгляд Кирова, но и сам вполне владею собой.

— Прошу прощения, — в огромном зале наступает полная тишина. — у меня, конечно, нет такой хватки как у товарища Чкалова, но я от благодарности, например, вон той помощнице товарища Калинина, не отказываюсь.

"Как только потолок не рухнул? Вроде и не сказал ничего такого… так, побалагурил слегка".

Женская аудитория: девушка-референт, подавальщицы в одинаковых платьях, выстроившиеся у накрытых столов, и парашютистки с бортпроводницами, судя по их раскрасневшимся лицам, сочла моё домогательство уместным и желательным.

Четвёрка лыжников в форме НКВД завершала церемонию награждения и началась подготовка к фотографированию. Несколько рабочих споро вынесли три разновысокие скамейки, установили ряд стульев. В это время мужская часть награждённых, помогая друг другу прикручивала ордена, женская — за тем же удалилась из зала.

— Товарищ Чаганов, — черноглазый кудрявый фотокорреспондент хватает меня за рукав. — я из журнала "Смена" (журнал ЦК ВЛКСМ). Товарищ Косарев поручил мне сделать вашу фотографию. Нина! Скорей сюда!

Быстро выбрав место, оценив освещение и подправив поворот голов, "кудрявый" попытался исправить выражение наших лиц.

— Да прекратите вы смотреть на стол, как с голодного края! — и тут же вспышка ослепила нас.

"Молодец, ловко спровоцировал и подловил, профессионал"… Бежим к уже расставленным и рассевшимся награждённым и гостям встав скраю.

"Ну с голодного — не с голодного, а сейчас не мешало бы подкрепиться. Итак, копчёная колбаска, говяжий язык, сырок, грибочки в сметане, само собой, красная и чёрная икра, мягкое жёлтое масло… Всё, можно не продолжать".

Чкалов инспектирует горючее и выбирает сорокоградусное белое столовое вино, наливает себе и Журову с Михеевым и молча чокнувшись с ними быстро выпивает.

"Похоже, традиции обмывать ордена в прямом смысле этого слова ещё нет".

Наливаю девушкам, сгруппировавшимся за одним столом, шампанское в хрустальные бокалы.

"За красоту"?

— Чтоб не последний… орден, конечно. — Дужно сдвигаем зазвеневшие бокалы.

— Сыром. — Подсказываю девушкам, застывшим в нерешительности с вилками в руках.

Москва, Кремль.

Позже, в тот же день.

"Снова "даём кругаля" с Сергеем Мироновичем по дорожке вдоль Кремлёвской стены от Спасской башни к Боровицкой. И снова после награждения. И снова на распутье. Наконец-то потеплело (столбик термометра едва перевалил за +20)… Едва дождался лета! Наверное, всё-таки, у меня сложилось не совсем правильное представление о климате, вынесенное из аномалий 90-х, нулевых и десятых. Сейчас подумал об этом и вспомнил своё детство и юность: начало 60-х-70-х. Морозы за минус тридцать — обычное явление, лето кончалось с последними днями августа".

— Говорили недавно о тебе с товарищем Сталиным… — Неспешно, в ритме нашей прогулки, начинает фразу мой собеседник.

"Вот сейчас и решится моя судьба. Да, они — вершители судеб, не получившие это право по наследству или по стечению обстоятельств, а завоевавшие его в длительной борьбе с царизмом, "временными", иностранными интервентами и своими бывшими соратниками. Когда твоя судьба определяется на таком высоком уровне, то это хорошо и плохо: хорошо, что она решается наиболее компетентными людьми в стране, а плохо, что это решение уже не оспоришь".

— Не разрешил он взять тебя ко мне в секретариат. — Продолжаем мерить дорожку поскрипывающими сапогами.

"Да я двумя руками за, аппаратные интриги меня не очень привлекают. Хотя без овладения этим искусством, во власти, конечно, делать нечего, даже если занесёт тебя попутным ветром на вершину".

— Я смотрю, ты не слишком-то и расстроен, — смеется Сергей Миронович. — вот только рано радуешься. Короче, решили мы посмотреть на что ты годен как руководитель. Никаких там заместителей, помощников: на тебе полная ответственность за результат и за людей.

"Нормально так, только я переходить дорогу Паше не хочу".

— Не волнуйся, — по своему истолковал сомнения, выразившиеся на моём лице, Киров. — дадим тебе время до осени закончить свои дела по "Подсолнуху". Съездите с Ощепковым в Америку, купите оборудование… будешь, конечно, помогать ему в свободное время, но это будет его планида.

— А меня куда?

— Есть у меня задумка, — Сергей Миронович подходит к лавочке и садится приглашая меня. — но хотелось бы послушать сначала тебя.

"Так это что, мне дается карт-бланш? И кому, инженеру неделю назад получившему диплом? Ну положим, Павел дал мне хорошую характеристику на СтиО. Не думаю, однако, что руководители государства станут в своих решениях полагаться на мнение одного человека. Интересно, как далеко они зашли в своих проверках? Не думаю, что далеко. Автобиография моя умещается на половинке тетрадного листа. Весь на виду. В оппозиции не состоял, как впрочем и в партии…

Ягоде топить меня нет никакого резона, себе дороже. О Ежове, что-то вообще в последнее время ничего не слышно: без ключевого поста секретаря ЦК он в этой истории лишь бледная тень того Ежова, а после скорого завершения партийной чистки в Комиссии Партийного Контроля станут разбирать лишь пьянку и аморалку.

Отсюда следует что? А то, что ничего компрометирующего на меня не найдено, и совсем даже наоборот, попал я в кадровый резерв, и хотят испытать меня на серьёзном деле. Не сказать, что я совсем не задумывался над тем, что буду делать после сдачи "Подсолнуха". Для сопровождения, усовершенствования и внедрения радиоуловителей на земле, в авиации и на флоте наше ОКБ не годится, а нужен крупный институт, такой как НИИ-9, недавно созданный на базе ЛЭФИ, который и поглотит всех, занимающихся этой тематикой. Поэтому я уже стал подумывать как за год, оставшийся до сдачи радиоуловителя выделить тему кристаллического детектора из числа передаваемых и создать свою организацию, которая будет заниматься исключитерьно полупроводниками. Сейчас же получается, что надо спешить, так как времени остается только до осени.

Но как предложить идею создания такого института… Резонный встречный вопрос — а что теперь для каждой детали из радиоуловителя будем создавать свой особый институт? Тут должно быть что-то такое, за что обеими руками ухватились бы и военные, и гражданские, и, конечно, органы внутренних дел. Шифровальная техника для проводной и беспроводной связи! Это, пожалуй, была последняя крупная тема, которую мы наметили с Олей для передачи и до которой пока не дошли руки. Понятно, конечно, что работы над этой важнейшей государственной темой ведутся повсюду давно, в том числе и в СССР, но результатов, удовлетворяющих правительство, пока нет. Что бы я мог "нового" предложить в этой области? Вокодер с системой "Сигсали" 1942 года, в которой голос человека препарируется по частотам и превращается в последовательность импульсов, а они уже в две тональные частоты (как в модеме) ноль и единицу. На приёмной стороне эти частоты преобразовываются в обратном порядке и из динамика звучит вполне различимый синтезированный голос человека. Чем хороша эта система? Да тем, что может быть использована как для проводной так и радиосвязи, легко поддаётся шифрованию, так как имеет дело с цифровым представлением звукового сигнала и слабо чувствительна к помехам (частотная модуляция). На строительный же кирпичик "Сигсаля" — операционный усилитель я уже давно положил глаз.

Лакомый кусок… Многие захотят взять такой (институт??), скажем скромнее, такое КБ к себе под крыло. А что выгодно мне? Куда идти? К военным, в Трест Слабых Токов или остаться в НКВД? Неминуемое столкновение Сталинской группы и "оппозиции" уже на пороге… везде можно попасть под раздачу. Наркомат тяжёлой промышленности вскорости будет полностью расформирован, участь Тухачевского, даже если он и не решится на путч, незавидна: кто-то должен отвечать за безобразия с вооружением и растрату государственных средств. Ягода… может быть в этот раз на его место придёт кто-то другой, не Ежов, ведь его карьера забуксовала".

— Надо подумать. — Откидываюсь на спинку скамейки рядом с Кировым и бросаю взгляд на Москва-реку с высоты кремлёвского холма.

За Большим каменным мостом сереет двенадцатиэтажная громадина "Дома на набережной" по проекту Бориса Иофана, но Сергей Миронович смотрит не на неё, а напротив, на противоположный берег реки, на то место, где несколько лет назад стоял Храм Христа Спасителя, а сейчас несколько экскаваторов в облаке пыли начали выемку грунта под котлован фундамента Дворца Советов, грандиозного здания высотой более четырёхсот метров, того же архитектора.

— Ну думай… — протянул Киров задумчиво и вдруг встряхнувшись продолжил. — Ты знаешь, когда мы на Первом Всесоюзном съезде предложили построить Дворец Советов, то совершенно не представляли себе насколько трудна эта задача. Мы поняли это только когда приступили к проектированию: небывалые нагрузки на грунт потребовали потребовали необычную конструкцию фундамента, железный каркас дворца — новых марок стали, огромные помещения — новое оборудование для освещения и вентилляции, высота здания — новые скоростные подъёмники. Дворец Советов станет сосредоточием всего нового и передового в науке и технике, школой для архитекторов, инженеров и строителей, это, кстати, тебе наука — не бойся ставить перед собой большие задачи, но не это главное — он станет зримым символом ума и силы советских народов, покажет нашим недругам что мы, "полуазиаты", мы, на которых до сих пор продолжают смотреть сверху вниз, способны украшать землю такими памятниками, которые им и не снились.

"Но некому оказалось подхватить красное знамя из слабеющих рук вождя, к власти пришли партийные чиновники, привыкшие мыслить другими категориями и на месте будущего Дворца Советов, в его фундаменте, построенном в тщательно "битумизированном" грунте, и уже готовом принять на себя вес в полтора миллиона тонн, организовали открытый бассейн, утопив в нём будущее своей страны. А я всё думаю об очередной "инновации"… но спасёт ли это страну… не уверен. Хотя, быть может, своё главное дело в жизни я уже сделал — спас Кирова, а это, по крайней мере, ещё лет десять-пятнадцать сталинского курса… есть время на выполнение решений девятнадцатого съезда… что ж, будем посмотреть, а пока надо ковать железо не отходя от кассы".

— Придумал, — предсказуемая реакция лёгкого на улыбку Кирова. — мы с ребятами во время работы над "Подсолнухом" задумали одно устройство для шифрования голоса и последующей его дешифрации. Его можно будет подключать и к телефону и к рации, а тот, кто захочет подслушать этот разговор услышит только гудение.

— Нужная вещь, — серьезнеет Киров. — выпускают такие у нас в Ленинграде. "Такие, да не такие. Только ведь не скажешь, что эти устройства могут работать только на ВЧ-связи и требуют хорошей частотной характеристики канала при отсутствии помех. Это сейчас совершенно секретная информация, даже то, на каких заводах ("Красная Заря" и завод имени Кулакова) эти шифраторы выпускаются".

— Сергей Миронович, — пробую обходной манёвр. — я могу описать как будет устроен наш прибор, а компетентные товарищи дадут заключение стоит ли игра свеч. — Хорошо, — легко соглашается Киров. — я хоть и не картёжник, но что-то мне подсказывает, что заключение будет положительным… только включи в свою записку также примерный штат своей группы и примерные расходы на оборудование, чтобы не терять времени.

— Завтра же будет готова. — Встаю вслед за поднявшимся собеседником.

— Что и спать не будешь? — Двинулись в обратную сторону.

— Бессоница.

"Пока, вроде, бессонница особо не досаждает, достаточно ночью посидеть в кресле или полежать на диване в лаборатории несколько часов и чувствуешь прилив сил, как после хоршего сна, но кто его знает как будет дальше".

— Думал — это наша стариковская болезнь.

"А ведь ему, всего лишь, чуть за пятьдесят… И уже — старик. Впрочем, если взять современную продолжительность жизни: около сорока лет, то да — старик".

— Так выходит, Алексей, что тебе совсем неинтересно знать как я вижу твоё будущее. — Киров останавливается, снимает фуражку, откидывает назад волосы и несколько разочарованно снизу вверх смотрит на меня.

— Интересно, конечно, Сергей Миронович. Спросить не решался.

— Читал твою автобиографию, ты пишешь, что разговариваешь по-узбекски?

— Год в Ташкенте на рынке с беспризорниками обитали: что-то подтащить, посторожить… научились довольно бегло говорить.

— Отлично, товарищ Хрущев ищет себе помощника со знанием языка и местных обычаев… — Киров заливисто смеётся, заметив мои вылезшие из орбит глаза.

— А если серьёзно, то "кадры, овладевшие техники" — это сейчас очень важно, но нельзя забывать о партийных и советских кадрах. Опасность "мелкобуржуазной стихии, захлестнувшей партию", о которой предупреждал Ленин, никуда не делась. Если не принимать решительных мер, то вскоре мы окажемся в меньшинстве.

"Так, по сути, и произошло в той жизни, убеждать меня не надо"…

— Да, не вешай, ты, нос, — моему собеседнику не понравился тот эффект, который произвели на меня его слова. — нас не так-то просто одолеть, но и плыть по течению не станем. Ты хочешь вступить в партию?

"Первый раз за обе моих жизни я слышу такое предложение. В прошлой жизни — даже мысли такой у членов партии, работавших со мной в одном коллективе (пару лет на рабочей должности), почему-то, не возникало. Не потому, что я был каким-то антисоветчиком, вовсе нет: как все ходил на демонстрации, субботники, не опаздывал и не прогуливал. Просто, наверное, не умел скрывать своей, даже не брезгливости, а, скорее, своего отсутсвия зависти, к большой части "членов КПСС" вступивших в партию за тем, чтобы монетизировать свою лояльность в повышение по службе или бонусы из общественных фондов потребления. Такой отрицательный отбор в партию, в конечном итоге, и привёл к такому отчуждению между народом и партией, народом и руководством страны, что вместе с партией равнодушно выплеснули и государство".

— Хочу. — Не отвожу глаза под пристальным взглядом Сергея Мироновича. "Нельзя больше отсиживаться в стороне".

— Хорошо. — Снова хрустит галька под нашими сапогами. — Одну рекомендацию я тебе дам, другую попроси у себя на службе.

Москва, Докучаев переулок, квартира Ощепкова,

23:00, тот же вечер.

Тихо, стараясь не шуметь, открываю своими ключами входную дверь, нащупываю в темноте и поворачиваю выключатель света в прихожей… и обнаруживаю в ней Олю… в белой нательной рубашке Павла, настолько короткой, что она не даёт шанса разыграться моему воображению.

— А ты откуда здесь взялась? — Стараюсь строго смотреть ей прямо в глаза.

— Я в отпуске со вчерашнего дня, в том самом, что ты подписал мне перед отъездом. — Мстительно расправляет плечи моя подчинённая.

— А, ну да, прости, вылетело из головы. — Сворачиваю на кухню, беру графин и начинаю набирать воду в него из крана.

— Поздравляю с наградой, — продолжает искусительница. — ну что, говорил с Кировым.

На кухне разговаривать можно, ещё в прошлый приезд Оля методично обследовала всю квартиру, не найдя микрофонов. Решили поостеречься говорить только в гостинной вблизи телефона.

— Говорил, — сажусь за стол. — хотят попробовать меня в качестве руководителя… слушай может ты оденешься, а то холостым парням…

— Я не понял, Ань, я тебя жду-жду… — на кухне появляется взлохмаченный Павел в майке-алкоголичке и синих до колен трусах.

— Нервные все какие, — фыркает она. — за мной.

"Скорей бы в Крым".

— Она и на службе себя так ведёт? — Ощепков достаёт из посудного шкафа стакан и усаживается за стол рядом со мной. — Как ты её терпишь?

— Всё. — Наполняю водой из графина наши стаканы. — Теперь ты терпи, скоро переведут меня и, скрее всего, в Москву.

"Странно, всё-таки. Сидят вдвоём за столом на кухне два мужика и пьют из стаканов воду. Хотя бы чай, что ли… Но тут есть проблема: надо дровами растапливать плиту, так газ на кухне ещё только начал появляться в домах новой постройки".

— Киров сказал? Когда? — Стакан с водой в руке у Павла замер на полпути.

— Осенью, думаю, что до октябрьских всё решится.

— А Аню куда? — Волнуется друг.

— Тебе придётся думать, с собой её взять не смогу.

— Понятно…, а что с Америкой, "Подсолнухом"?

— С Америкой — всё по прежнему, а с "Подсолнухом" — буду помогать в любом случае. — Успокаиваю Павла как могу.

Он решительно отставляет стакан и, порывшись во внутренностях шкафа, возвращается к столу с початой бутылкой армянского коньяка и двумя маленькими стеклянными рюмками на ножках. Разливает тягучую маслянистую янтарную жидкость и на секунду замирает, собираясь с мыслями. Боковым зрением замечаю Олю в том же наряде и немедленно выпиваю, не дождавшись пашиного тоста.

— Врачи рекомендуют перед сном: успокаивает нервную систему, расширяет сосуды… — готовая взорваться подруга начинает истерически хохотать, переводя взгляд с меня на ничего не понимающего Ощепкова.