Москва, Кремль, Сенатский дворец,

кабинет Кирова.

21 февраля 1935 г. 18:10

"Залетаю в приёмную и вопросительно гляжу на Свешникова, тот говорит по телефону и кивает, садись, мол. Оборачиваюсь и вижу ещё трёх посетителей. Отлично, значит не опоздал… Из кабинета Кирова выходит невысокого роста лысоватый мужчина лет сорока с наметившимся животом, растянувшим мятый серый пиджак в чёрную узкую вертикальную полоску. Воротник белой, расшитой затейливыми узорами, рубашки взмок от пота. С невидящим взором и нетвёрдым шагом бредёт в мою сторону к двери, так что, прежде чем я догадался посторониться, он задевает меня плечом".

— Смотреть надо — здесь люди ходють… — заводится с полоборота "лысый", но взглянув на мой орден Ленина, резко сдаёт назад и, пробурчав что-то невнятное, продолжает свой скорбный путь к двери.

"Не ну, нормально, так… выходит, это я его подрезал. Свидетели "аварии" с удовольствием наблюдают за бежавшим с места происшествия участником и переходят к обмену мнениями".

— Я слышал, что Никитку в Туркестан переводят, в Каракалпакию вторым секретарём… — вполголоса беседуют оставшиеся двое совслужащих из очереди.

— А кого ж вторым на Москву и область?

— Булганина.

"Да, дела… Это, выходит, я действительно Хрущёва переехал. Переехал? Нет, скорее помял. Сменит вышиванку на тюбетейку и будет снова на коне или, по крайней мере, на ишаке"…

"Двое сплетников с облегчением и радостью воспринимают известие о переносе аудиенции и вот мы с Сергеем Мироновичем не спеша идём по дорожке (даём кругаля, по выражению Кирова) мимо Спасской башни к его квартире в Кавалерском корпусе. Рассказываю о работе, упоминаю об отсутствии станка для резки пластин".

— Ты, наверное, не знаешь, — живо реагирует Киров. — что я — механик. С отличием закончил механическое училище в Казани. В Ленинграде найти такой станок можно…, знаешь, Алексей, как прийдём домой, позвоню директору "Красного Путиловца" и попрошу помочь.

— Спасибо, Сергей Миронович.

— Не за что, — отмахивается Киров. — ты лучше скажи когда взглянуть можно будет на твой прибор.

— Как раз хотел пригласить на смотр, 14-го июня, здесь, под Москвой.

— А как же, буду, уже чувствую себя причастным. — вместе смеёмся.

— Здрасьте, дядь Серёж, — по лыжне, проложенной вдоль дорожки, мимо нас проносятся двое подростков на лыжах.

— Здоров, Василий. Отец дома? — успевает крикнуть Киров.

— Дома… — энергично отталкивается палками ведущий. — Артём не отставай!

Лыжники, явно демонстрируя перед нами свою лихость, заложив крутой вираж влево, несутся под гору к стене, то исчезая из вида, то появляясь. Вдруг прямо впереди на дорожке появляется рыжая лиса, встаёт и не мигая смотрит на нас.

— Не бойся, герой, — подтрунивает Киров. — она ручная. Помышковать под снегом вышла. У Бухарина живёт. У него в квартире целый зоопарк. Птицы поутру красиво поют.

— Ну что, идём на кухню? — потирает руки Сергей Миронович. — Прихватим чего — нибудь съестного. Жена с сестрой ещё в Ленинграде. Кухарка с ними, так что сегодня без пирогов.

"Заходим в подъезд Кавалерского корпуса. Ба-а, да здесь настоящий комбинат бытовых услуг, на дверях таблички: парикмахерская, швейная мастерская, фабика-кухня, кинозал. Настоящая коммуна! Ну кухню можно найти и без таблички, аромат стоит божественный. При появлении Кирова вся не многочисленная обслуга начинает улыбаться. Шутки сыплются одна за одной. Такой талант, светлый человек. Расплачивается. Квартира на первом этаже, больше похожая на гостиничный номер — даже кухни нет, с видом на Сенатский дворец. Круглый стол, четыре стула, кожаный диван, во второй комнате — две узкие деревянные кровати. Хозяин достаёт тарелки и ложки из застеклённого посудного шкафа. Всё просто, даже аскетично. Из холодного шкафа, оборудованного в наружней стене (ниша в стене с маленькими отверстиями наружу, деревянные дверцы обиты войлоком) Киров достаёт бутылку водки и (в это время раздаётся звонок телефона) огорчённо крякает".

— Киров слушает. — делает мне знак, указывая на рюмки в шкафу. — Да… да…

Вот собрались с Алексеем Чагановым поужинать… Хорошо… Хорошо… Идём.

— Товарищ Сталин приглашает к себе…

Москва, Кремль, Сенатский дворец,

квартира Сталина.

21 февраля 1935 г. 19:00

"Наши судки были деловито оприходованы Каролиной Васильевной, домоправительницей Сталина, а мы направлены в гостинную, в которой был накрыт длинный стол. Почти сразу за нами туда влетели румяные с мороза Василий, Артём Сергеев и Светлана. Заметив меня, мальчики, хотя нет, уже скорее юноши, четырнадцать лет как ни как, подошли, пожали руку, по-взрослому поздравили меня с наградой, поинтересовались что важнее сейчас авиация или артиллерия, на это я ответил, что — связь, так как на поле боя без связи все рода войск будут действовать порознь, чем разочаровал обоих".

— Смотри, Мироныч, о чём думает наша молодёжь, — мы синхронно повернулись на голос вошедшего в гостинную Сталина.

— Не говори, растёт смена…

"Каждый из нас троих, судя по гордому виду ребят, принял похвалу на свой счёт. Хозяин одет по домашнему, в латаном на локтях вязаном коричневом свитере и широких выцветших шароварах, заправленных в мягкой кожи короткие сапоги — ичиги. Доброжелательный взгляд карих глаз поощряет к разговору, но я как то не нахожусь с ответом, взволнованный встречей с вождём".

— Присоединяюсь к поздравлениям моих более расторопных питомцев, — берёт инициативу на себя Сталин. — ну да соловья баснями не кормят…

"Быстро поев ребята понеслись в подвал, где для них там была оборудована слесарная мастерская, а Светлана старалась оттянуть неизбежное — выполнение домашнего задания, но под тяжёлым взглядом "домомучительницы" вынуждена была поторопиться".

"Перемещаемся в кабинет, где отказываюсь от сигареты держась из последних сил. Ну как не закурить, когда все вокруг предлагают"?

— Мы тут с товарищем Кировым — Сталин потянул за замысловатую веревочную конструкцию, открывающую фарточки сразу двух рам, внутренней и внешней. — опробываем наши мысли по поводу новой конституции на разных людях, вот дошла очередь до молодёжи. Что ты, Алексей, слыхал о новой конституции?

— Как и все, — рапортую как ученик. — из материалов февральского пленума ЦК, о том, что возникла необходимость юридически закрепить изменения в экономике, структуре классов и отношениях между народами СССР.

"Немного разочарованы моим рапортом, боятся что придётся говорить с попугаем".

— Понимаешь, — вступает Киров. — ключевым вопросом в новой конституции является изменение порядка выборов, допуск к ним всех граждан, представителей всех классов, отмена сословных ограничений, то есть один человек — один голос. Причём выборы должны быть тайными и альтернативными, когда на одно место в будущем Верховном Совете, законодательном органе, смогут претендовать несколько кандидатов, не обязательно от партии.

"Как не понять, нахлебался демократии по самое не хочу, ну не цитировать же им слова Черчиля, что для того, чтобы разувериться в демократии достаточно пять минут поговорить с простым избирателем. Только, я думаю, они и сами это понимают. Тогда зачем спрашивают? Поспорили? Попробую опровергнуть расхожую истину".

— То есть цель новой конституции — начинаю неуверенно, глядя прямо в глаза Сталину. — привести во власть в СССР новых людей, отобранных народом и отсеять негодных новых и негодных старых. Так?

— Именно. Так. — подтверждают мои собеседники.

— Я восемь лет прожил в коммуне, — приободрился я. — где все должности выборные, но все они, так сказать, из исполнительной власти. По результатам твоего труда видно, чего ты стоишь. А здесь как узнать? Уехал депутат в Москву, позаседал там, приехал обратно. Хороший он или плохой? Не станет ли новый парламент прибежищем и кормушкой для бюрократов. Ответственности никакой, почёт и уважение обеспечены. Я не представляю себе как отбить у них охоту стать депутатом. Может быть опыт успешной работы на производстве или научные достижения поставить условием избрания.

— Вот так, товарищ Киров, — улыбнулся Сталин. — погонят нас с тобой скоро. Но ничего, переквалифицируемся в управдомы.

Он поднимается с кресла и начинает ходить от стены к стене перед нами с Сергеем Мироновичем, сидящими на диване.

— Парламент будет выполнять важную функцию в нашей стране, — Сталин останавливается перед нами. — даже если в него удасться пробраться некоторому количеству бюрократов. Во-первых, это трибуна для всех народов СССР от больших до малых, а во-вторых, для классов и социальных групп: рабочих, крестьян, интеллигентов; женщин, молодёжи, жителей гор, севера и так далее. Верховный Совет станет высшей властью в стране.

— А как же партия? — мой вопрос привёл к длительной паузе в разговоре.

— Маркс и Энгельс не оставили нам никаких рецептов как строить социализм, — продолжил, наконец, Сталин. — вернее, то, что некоторые из нас поняли как теорию построения социализма: отмена товарных отношений и денег, очень быстро привело нас в тупик к 20-му году. Только гений Ильича спас нас от гибели тогда с помощью НЭПа, да вот только это никак нас не приблизило к построению социализма. Весь остальной путь — это движение наощупь: это сработало — оставили, то не вышло — убрали. Партия на этом пути выполняла функции контролёра: за специалистами, за хозяйственниками, за собой самой, оставшись по сути с тем же багажом знаний, что был в 20-х. Сейчас многие коммунисты оказались не в состояния руководить промышленностью, даже и контролируют её уже с трудом. Те же изменения, что предстоят в парламенте, будут и в партии — запрет кооптаций и другое, но главное будет меняться её роль: от руководства и контроля — к созданию теории построения социализма. Так что твои опасения, Алексей, конечно, не беспочвенны, многие не востребованные жизнью ответработники захотят устроить себе в Верховном Совете санаторий, но тут уж пусть избиратели решают.

"Мысль использовать демократические процедуры для отстранения от власти бюрократов и казнокрадов, конечно, здравая. Альтернативой тут может быть только диктатура. Вот только почему он считает, что противная сторона будет сидеть сложа руки? Хотя может и не думает так, просто не считает нужным эту тему со мной обсуждать. Одно понятно, что столкновение неизбежно и Сталин к нему готовится".

— Я, всё-таки, думаю, что ввести ограничение для кандидатов в виде требования на проживание в избирательном округе, скажем, трёх лет из последних десяти, стоит. — Сталин и Киров обмениваются быстрыми взглядам. — Избиратели должны знать своих кандидатов. Да и возможность отзыва депутата, не оправдавшего доверия, была бы не лишней.

"Заинтересовались, кажется… А что, играя этими двумя цифрами можно не допустить к выборам противников или даже столкнуть их лбами. Например, кандидат А, не прожил в своём округе трёх лет, но прожил их в соседнем, где также хочет боллотироваться кандидат Б. И вот уже кандидат А начинает поддерживать альтернативные выборы, надеясь на победу. А таких случаев может быть сколько угодно, аппарат сейчас перетряхивают часто, боясь кумовства".

— Мне нравится мысль об отзыве, — вступает молчавший до этого Киров. — повышается ответственность депутатов.

"Кажется они всё же сейчас думают о первом предложении и уж, конечно, не о себе… В Москве и Ленинграде у них серьёзных соперников нет".

Конец вечера прошёл без деловых разговоров, Сталин угощал вином, присланным ему с Кавказа (какая-то кислятина больше смахивающая на виноградный сок), расспрашивал о моей работе, рассказывал о смешных случаях во время своего путешествия по Европе в 1912-ом году. Прощаясь, как радушный хозяин, сам помогал мне надеть шинель. Похоже смотрины у Сталина прошли не плохо…

Ленинград, улица Мира 17,

КУрсы Командного Состава ПВО,

23 февраля 1935 г. 10:15

"Последние десять метров до двери пролетаю как на крыльях. Соскучился по настоящей работе, по своим: Оле, Павлу, ребятам из лаборатории. Павла и Москвина увидел издалека на плацу, идёт торжественное построение, зачитывают приказ наркома".

Толкаю дверь в особый отдел и она на удивление легко подаётся. Оля, грациозно склонившаяся над стоящим на полу фикусом и поливающая его из заварочного чайника, радостно поворачивается, но вспыхнувшая на её лице улыбка быстро гаснет.

— Не тот, — констатирую я очевидное. — что ж суду всё ясно, ну, давай, облегчи свою душу, дочь моя.

"Дочь криво улыбается. Молчит. В глаза не смотрит. С плаца доносится троекратное ура… Пожалуйста, чистый эксперимент — любовь с сознанием не передаётся. Интересно, что со мной не так? Высокий, красивый, с орденом. Хотя я, ведь, тоже это почувствовал, вернее, перестал чувствовать, так что нечего строить из себя оскорблённую в лучших чувствах невинность".

— И как далеко это у вас зашло? — забрасываю я наживку, и Оля прямо-таки задыхается от возмущения. — Понятно, а то уж я думал у меня кальция в организме не хватает.

Легко уклоняюсь от тряпки с висящей на стене доски, но она находит себе другую жертву в лице (буквально!) вошедшего в комнату Павла.

— У нас это, — он недоумённо растирает мел по щеке. — щас заседание у начальника…

"Уже докладывает о своих передвижениях, ну-ну… подхожу к столу и отворачиваюсь, чтобы не было видно моей реакции на их воркование. Открываю новую толстую книгу, появившуюся на столе за время моего отсутствия. "Научные работники Ленинграда. 1934 г.". Ценная вещь! Адрес, телефон и место работы".

— Паш, тебя начальство не ждёт? — напоминаю не оборачиваясь.

— А… Точно! Бегу! — хлопает дверь.

Маню Олю в коридор, после того как у нас установили телефон, мы все неслужебные разговоры ведём снаружи.

— Ну и как ты собираешься из этой ситуации выбираться? — сажусь на широкий подооконник. — Ехал я тут в одном купе с начальником НТО…

— Это где картотеки? — оживляется Оля.

— Да, — продолжаю приглушённым голосом. — так вот, у них большая реорганизация помноженная на нехватку людей, и похоже, что, по крайней мере, до 36-го года они смогут обслуживать только самые срочные запросы. Времени у нас не так уж и много…

— У меня есть план…. но нужен труп, желательно полуразложившийся… — будничным тоном сообщила моя милая помощница. — женский, где-нибудь подальше, на периферии, но чтоб был не местный. Труп далеко не повезут, похоронят на местном кладбище. По машиному паспорту сделают запрос в Загорск, затем в Ленинград. После этого её карточку отправят в архив. Что скажешь?

"Бр-р-р, представил себе картину".

— Скажи, а вариант мирной жизни с любимым человеком ты даже не рассматриваешь? — Неожиданно мне в голову приходит совсем простая мысль. Оля ошеломлённо смотрела на меня. — Подготовишь до лета себе замену, посетишь если нужно несколько наших клиентов с новой порцией информации когда я уйду, и выходи замуж, учись, учи. По любому проживёшь свою жизнь полезнее, чем эта, приговорённая своими дружками к смерти, уголовница. Всю жизнь, ведь, провела на войне, поживи здесь в нормальной стране, с нормальными людьми, за всех за нас. К тому же, в том мире мы продолжаем воевать…

Неожиданно она всхлипнула и встала рядом справа, глядя вниз в окно.

"Что это она, не замечалось этого за ней раньше… Неужели и правда не думала об этом? Похоже, что так".

— Ты погиб там 25-го ноября, когда мы возвращались домой. — Оля поднимает на меня полные слёз глаза. — Меня спасая.

"Да что ж за напасть за такая, самые героические страницы своей истории я не помню… Хотя, что это, собственно, меняет. Парень-то этот молодой чем виноват, что я его жизни лишаю"?

Привычным движением откидываю назад голову и растопыренными пальцами массажирую голову.

— Стой, — властные нотки опять возвращаются в её голос. — ну и как ты собрался возвращать ему сознание?

Вопросительно смотрю на Олю, которая пытливым взглядом исследует мой шрам.

— У тебя пуля сожгла три тактильные площадки из десяти необходимых, — почти весело сообщает мне она. — видишь даже волосы здесь не растут.

— Ты уверена?

— Конечно уверена, — её тон не оставлял никаких сомнений. — это же я на тебе эксперименты ставила. Помнишь?

Из ступора меня выводит телефонный звонок, донёсшийся из-за закрытой двери кабинета.

— Чаганов слушает.

— С приездом Алексей, — сразу узнаю голос начальника отдела кадров и ясно представляю как он сейчас пытается прикрыть свою явно проступающую лысину длинными височными прядями, глядя в стеклянную дверь книжного шкафа, и невольно улыбаюсь. — ты наверно в курсе наших изменений (скашиваю вопросительный взгляд на стоящую рядом Олю и прикрываю левой рукой микрофон, она делает знак… потом…. не важно)… Товарищ Заковский сегодня подписал приказ о назначении тебя начальником отделения: девятая категория — три шпалы, оклад 450 рублей (толчок в бок). Получаешь также ставку помощника отделения (седьмая категория). Зайди распишись в приказе…

— Спасибо, Иван Иваныч. — Бросаю трубку на рычаг, возвращаемся на исходную в коридоре.

— Смотри, всё равно Заковского назначили. Глубока колея истории, — Оля согласно кивает. — и ведёт она в нужном нам направлении. Начинаю искать себе помощника… тебе в ученики.

Ленинград, проспект К.Либкнехта (Петроградка) 22/24,

25 февраля 1935 г. 18:00

"Не спеша иду по Петроградке в направлении Тучкова моста не обращая внимания на поднявшуяся метель и пощипывающий уши мороз. Какое-то опустошение на душе, всё, некуда больше спешить. Умер Чаганов. Точно. Сегодня утром повинуясь минутному порыву пытался перезагрузить сознание, но ничего не вышло. Права была Оля. Проклятая пуля. Хотя причём тут пуля, всё из-за меня. Да из-за меня и что, уверен — сам Алексей поступил бы точно также. Абы да кабы, история не знает сослагательного наклонения. Или знает? Я — сослагательное наклонение истории. Или я слишком слаб чтобы дать истории новое наклонение? Закончится мой бегунок и дальше что? В прошлой жизни у меня никаких особых способностей к науке не обнаружилось, да и к руководству людьми. Ну и что, а мой опыт уже ничего не значит? А инсайдерская информация? Главное у меня есть молодость, здоровье и желание работать. Надо жить полной жизнью"!

"Выхожу из просторного лифта на четвёртом этаже доходного дома. А не плохо живёт старший лаборант Центральной Радио Лаборатории без высшего образования. Слава богу сейчас наука ещё не полностью обюрократилась и людей ещё ценят за их ум. Так, полуоткрытая дубовая дверь налево квартира 22, о-го… вот это толщина у двери, сантиметров двенадцать точно. Сколько же такая дверь весит? Амбразура в ней прикрыта металической шторкой с выпуклой надписью — "Для писемъ". Лестничная клетка в сине-бело-голубых тонах, чугунные перила украшены коваными венками… Ряд табличек с именами жильцов и указанием сколько раз звонить (квартира, всё-таки коммунальная). Лосев О.В. — три раза".

— Одна комната по закону — моя. — визгливый женский голос вызывал желание заткнуть уши.

Осторожно заглядываю внутрь квартиры. В просторной прихожей стоят четверо: обладательница вышеописанного голоса с сожжёнными белыми кудрями, в красном платье с глубоким декольте, стоит в центре подбоченясь и с ненавистью смотрит на интеллигентную пожилую женщину старомодно, но со вкусом одетую, с правильными чертами лица (в молодости была красавица) невольно сжавшуюся от такого напора и с надеждой глядящую на своего сына (очень похожи!), мужчину лет тридцати пяти с усталыми глазами, в костюме, нервно поправляющего галстук (собрались уходить куда-то). За спиной скандалистки скрывается мой коллега из НКВД с кубиком в петлице и несчастным выражением лица, который не выпускает правую руку своей подруги и одновременно держит в охапке её пальто и свою шинель. Довершали картину открытые двери вдоль длинного коридора и высунувшаяся из них благодарная публика в халатах и майках.

— Света, ну по какому закону? — устало спросил "сын". — Квартира ведомственная, мы с тобой не расписаны, а из квартиры ты сама выписалась когда год назад сошлась со своим журналистом.

Столь убийственная аргументация, видимо, окончательно вывела "глубокое декольте" из себя и оно перешло к угрозам.

— Не хочешь, значит, по хорошему? — зашипела "экс". — Ты думаешь я не знаю чем занимается твой папаша. Да мы вас (выдвигает своего упирающегося партнёра вперёд)…

— Здравствуйте, товарищи, — быстро переключаю внимание аудитории на себя.

"Немая сцена. Оля, конечно, разузнала кое-что о Лосеве: ушла жена, закрылась лаборатория в ЦРЛ, ушел из физтеха (Иоффе не причём, сам долгое время не мог дать результата), в общем чёрная полоса, а тут ещё бывшая накинулась. Отец бывший до революции большим железнодорожным начальником, в последнее время ударился в мистику, стал медиумом и проводит спиритические сеансы"…

Неторопливо снимаю шинель, усливаю эффект трёх шпал демонстрацией ордена, публика затаив дыхание ловит каждое моё движение.

— Моя фамилия Чаганов, слышали наверное. — обращаюсь к рейдерам, делаю суровое лицо и протягиваю руку старшему вахтёру. Тот бросает на пол пальто своей подруги и жмёт мне руку. Оборачиваюсь к ней. — Органы доверяют товарищу Лосеву и высоко ценят его. Прошу больше не отвлекать его и его родных своими посещениями от важных дел.

Сладкая парочка поспешно удаляется, а сзади ко мне подходят мать с сыном.

— Спасибо вам, това…

— Для вас просто Алексей. — вопросительно гляжу на пожилую женщину.

— Разрешите представить мою маму, Екатерину Арнольдовну. — спохватывается Лосев.

— Очень приятно, — наклоняю голову. — простите, что без предупреждения, но ваш телефон не отвечал.

— Да, он не работает уже третий день… — подтверждает Лосев.

— Я вижу вы куда-то уходите?

— На "Жизель" в Мариинский, — вступает в разговор мама. — сегодня Галочка выступает.

"Ну вот, здравствуй новая жизнь! А не сходить ли мне на балет с Улановой в роли Жизели".

— Как бы я тоже хотел попасть…, но, наверное, это не так просто? — спрашиваю наугад.

— Не просто, — подтверждает Екатерина Арнольдовна. — но на счастье, мама Галочки, Маша Романова, моя давняя подруга. Я думаю, раздобудем для вас контрамарочку.

Ленинград, ГАТОБ (быв. Мариинский),

25 февраля 1935 г., позднее.

"Положим, добыть контрамарку мне самому со сверкающим под сияющими люстрами орденом оказалось даже проще, чем беспокоить маму примы. Один оценивающий взгляд пожилого администратора и мне, не успевшему даже открыть рот, был вручён вожделенный пропуск, как оказалось, в первый ряд амфитеатра. Под аккомпанемент второго звонка вручаю свою контрамарку обрадовавшейся Екатерине Арнольдовне, а мы с Олегом направляемся к лестнице, ведущей на третий ярус балконов. Два доминирующих цвета зала красный и золотой и какофония скрипок и труб, раздающаяся из оркестровой ямы создают атмосферу ожидания встречи с новым лучшим миром.

Так…, места во втором ряду не слишком удачны, придётся сидеть с вытянутой шеей и повёрнутой налево головой. Вот досталось, однако, молодому здоровому организму это вечно ноющее стариковское сознание: да ты сейчас в добавок к этому ещё можешь стоять на одной ноге с двумя пудовыми гирями в руках… Появляется дирижёр, аплодисменты… Раздаются первые аккорды, перевожу взгляд с оркестра на балкон с противоположной стороны зала и вижу счастливые лица Паши и Оли. Она реагирует на мой взгляд и я баскетбольными знаками прошу её с Павлом подойти ко мне в перерыве. В ложе у сцены Лиля Брик помахивает веером и что-то говорит военному с тремя орденами Красного Знамени. Справа в царской ложе какое-то шевеление, так это же Жданов с женой! Поехал занавес"…

"Теперь я могу понять причину восторженных откликов современников о Галине Улановой. Действительно она просто парит на сценой. На её фоне остальные артисты на сцене исполняли функции статистов, даже её партнёр Константин Сергеев выглядел малоподвижным. Первый акт пролетел как одно мгновение"…

В буфете радующее глаз изобилие: шампанское из Нового Света и Абрау Дюрсо, чёрная и красная икра, хороший выбор пирожных. Пока Олег разыскивал мать, я удачно встал в очередь и купил три бокала крымского шампанского (истратив все имеющиеся деньги). Екатерина Арнольдовна зажмуривает глаза, делает первый глоток и улыбается.

— Катенька, Олег, добрый вечер — к нам, стоящим у высокого столика подходят два благообразных старика и пожилая женщина. — Алексей, и ты здесь.

"Старика… с одним из стариков я знаком очень хорошо. Это мой декан Валентин Петрович Вологдин. А лет ему сейчас, чуть за пятьдесят. Вот интересно, это из-за того, что люди раньше выглядели старее или из-за того, что я сейчас такой молодой? Вологдин представляет мне свою супругу и спутника".

— Профессор Улитовский. — твердое энергичное рукопожатие.

"Судя по олиной информации этому "благообразному старику" с седой окладистой бородой сейчас вообще чуть за сорок. А что, назвался профессором, изволь соответствовать"…

— Алексей Чаганов, бывший студент Валентина Петровича, сейчас на дипломной практике. — компания разделилась надвое, Вологдин начал что-то рассказывать женщинам.

— Ну да, ну да, это раньше полиция могла только отнимать и делить… — густая борода отлично скрывает усмешку.

"Три раза ха. И это он сотруднику госбезопасности, могу себе представить что он говорит коллегам на работе. Как дитё малое".

— Товарищ Улитовский, — грозно начинаю я, так что веки профессора тревожно вздрагивают, и затем продолжаю спокойным тоном. — как вы думаете на основе вашей технологии можно создать промышленную установку для вытягивания тонкой проволоки из различных металлов и сплавов?

Улитовский глубоко задумывается, а ко мне сбоку подходит Лиля с Примаковым.

— Алексей, здравствуйте, — голубой веер под цвет платью летает в её руках. — Это мой муж комкор Примаков.

Тот с интересом немного свысока рассматривает меня. Наши женщины насупились и делают вид, что не замечают подошедших продолжая свой разговор. Лиля отвечает им той же монетой. На заднем плане появляются Оля с Пашей, который здоровается с Улитовским выводя его из прострации. Насколько я знаю он уже выполняет какие-то работы.

— Мы со следующего месяца принимаем по средам, приходите будет интересно. — это звучит как-то уж очень настойчиво.

Первый звонок заглушает мои слова, как бы подчёркивая их неважность, я уже зачислен в число гостей.

"А… чего уж там, раз уж и так знаком с троцкистом и будущим заговорщиком Примаковым и свидетели имеются, наша компания привлекает массу любопытных взглядов, схожу как-нибудь приобщусь к высокому искусству".

Публика потянулась в зал, а мы с Олегом не сговариваясь расположились на мягком диване курительной комнаты и продолжили разговор, начатый по дороге в театр.

— Я понимаю, Олег Владимирович, что должность ассистента на кафедре физике медицинского института — начинаю плести сеть. — это хорошая работа и достойная оплата, но там весь будет занят лекциями, семинарами, лабораторными. Люди, люди, люди… Когда вам заниматься наукой? По ночам? А у нас в вакуумной лаборатории вы будете весь день заниматься любимым делом — полупроводниками, при сравнимой зарплате. Товарищ Ощепков — замечательный руководитель, он не будет вмешиваться в ваши дела, вы будете свободны в выборе тем ваших исследований, конечно, если будете в срок сдавать порученную работу. Вот тема вашей первой работы: высокочастотный кремниевый точечно — контактного диод, впечатляет?

— Впечатляет, но поверьте моему, Алексей, — спокойный, скорее даже занудный голос Лосева звучал как метроном. — многолетнему опыту, что кремний один из самых трудных и неудобных материалов.

— Это правда, — как мог раскрасил свой голос тёплыми цветами. — но зато он и самый многообещающий. Лежит под ногами, стоит копейки — диод из него выйдет и высоковольтный и с нулевыми обратными токами и быстрый. Какой захотим, такой и будет.

Олег смотрит на меня, как на несмышлёныша и невесело улыбается.

"По новой начал взвешивать все плюсы и минусы, видел как он пустыми глазами смотрел на балет. Ну и мнительный же ты, Сидор. Чем рискуешь то? Ладно, посиди-подумай".

— Есть, правда, ещё одно условие, лаборатория у нас военная, так что никаких публикаций в открытых изданиях. — Сидим молча ещё несколько минут.

— Как у вас с оборудованием? — похоже чаша весов склоняется в мою сторону.

— Все необходимое у нас имеется, — стараюсь не спугнуть удачу. — но если потребуется что-то ещё, то купим, хоть за границей. Сам буду заниматься… "Потираю орден рукавом гимнастёрки. Снова долгая мучительная пауза. Впрочем, мучительная она лишь для меня. Я вообще слишком нетерпелив, а настоящий учёный, особенно технолог, должен быть похож на Лосева: нетороплив, внимателен к деталям".

— Получаем информацию и по разведывательным каналам, — продолжаю я правильную осаду. — но это после, когда дадите подписку.

""Когда", а не "если" не вызывает у Олега протеста. Начинаем обсуждать измерительные приборы… Уже теплее… Снова длительная пауза. Слово "согласен" тонет в шуме, создаваемом выходящей из зрительного зала публики".

Лосев с озабоченным лицом выскакивает из курительного салона, я за ним. У лестницы сталкиваемся с Екатериной Арнольдовной и миловидной похожей на Уланову женщиной, ставшей изучающе меня рассматривать.

— Мария Фёдоровна, мама Галочки. — а никто и не сомневался.

"Искренне выражаю своё восхищение талантом её дочери, Лосевы меня горячо поддерживают. Мимо проплывает Лиля Брик, бросив на Романову оценивающий взгляд и ехидно усмехнувшись. Думает, что мамаши открыли сезон охоты на перспективного орденоносного жениха? А что, очень даже может быть. Первый тур кастинга, похоже, прохожу легко".

— Мы тут посидели с Алексеем, поговорили и он предложил мне работу в своём ОКБ. — Олег решает заполнить паузу, возникшую в разговоре.

Екатерина Арнольдовна закатывает глаза и роняет сумочку.

— Как вы не были на втором акте? — лицо Марии Фёдоровны выражает ужас.

— Мы не верим в загробную жизнь. — Моя попытка свести оплошность Олега к шутке (действие второго акта происходит в загробном мире) с возмущением отвергается.

"Лучше бы я молчал и выделял кислород, хотя могу её понять, зачем ей зять, который не любит балет по настоящему. Жаль, конечно, что не удалось познакомиться с великой актрисой".

Московская область, Гольтищево,

Дача наркома НКВД Ягоды,

3 марта 1935 г. 14:00.

Ягода.

"Как хорошо дышится за городом! Вековые сосны и ели, обступившие двухэтажный особняк наполняют воздух ароматом смолы и хвои. Не зря доктора устраивают дома отдыха в таких местах. С трёх сторон усадьбу окружает река Сходня. Солнце начинает припекать по весеннему и лёд у свай близкого мостика стал прозрачным, вот-вот треснет. Надо будет Тимошу (вдова сына М.Горького) привезти сюда на этюды, у них в Горках такого нет, город наступает, везде видна рука человека: в высаженных по линейке деревьях, монументальных ротондах, посыпаных щебнем дорожках. А здесь, даже отсюда со второго этажа усадьбы, ничто не выдаёт присутствия человека, сосновый бор до горизонта".

Снизу раздается автомобильный гудок. Закрываю окно застеклённого балкона и иду встречать гостя. Грузная фигура с трудом выбирается наружу и идёт ко мне навстречу. Шофёр и моя повариха Агафья по его знаку начинают споро освобождать багажник паккарда от благоухающего и булькающего груза, заботливо укутанного в войлочное покрывало.

— Пока я тут посещал ивановский детдом Николай смотался в Арагви, — поясняет Авель проследив мой взгляд.

"Молча поднимаемся по лестнице в столовую. Мрачное настроение гостя передается и мне. Ведь предупреждал его, что не время сейчас для терактов, что вообще никаких терактов не надо. Сталинская группа уже и так теряет поддержку в ЦК, а в связи с новым избирательным законом и самые верные секретари обкомов переметнуться к нам. А там его, отстранённого, удавили бы потихоньку в тёмном углу. Нет, Зиновьев — гад испугался, что мы его потом ко власти не допустим и решил устроить свою революцию прямо сейчас".

Агафья, чувствуя наше нетерпение, быстро расставляет еду и удаляется, а мы с Авелем берём по глиняному горшочку с плотно подогнанной крышкой, в который был упакован шашлык по-карски. Остро-пряный аромат специй ударяет нам в голову, усиливая аромат баранины и отбивая запах бараньих почек. Крупные куски мяса были обрамлены кольцами вымоченного и затем тронутого огнём лука и соседствовали с сушёными, а сейчас набравшими сок жареного мяса, помидорами. Авель быстро наливает в бокалы красного вина и не сказав ни слова просто даёт знак к началу.

"Вот ради таких мгновений и стоит жить! Теперь, ещё немного вина, чтобы погасить вспыхнувший во рту огонь от горького перца и заесть это киндзой, завёрнутой в тонкий как бумага лаваш. Всё очарование момента проходит, стоит только взглянуть на жалкий вид побитого как собака Енукидзе".

— Что происходит? — тревожно спрашивает Авель, заглядывая мне в глаза. — Утром встретил Бухарина, он спрашивает, для каких таких постановлений ЦИКа забронирована половина первой полосы его "Известий". А я, секретарь ЦИКа, не в курсе.

— Не знаю точно, — вытираю губы льняной салфеткой. — но кое-какие соображения имеются. Слышал от осведомителя, вчера Андреев и Горький говорили о том, что тебя переводят секретарём в ЦИК ЗСФСР.

— Это от Тимоши? — лицо уже достаточно выпившего Енукидзе расплылось в масляной улыбке. — хороша девка, ну и как она в постели?

"Вот же, болван. О чём он сейчас думает, на что он надеется? На то что Сталин не даст его в обиду"?

— Авель, — пытаюсь привести его в чувство. — хотя мне и удалось в материалах расследования всё свести к праздным разговорам твоих бл…й, я бы не советовал тебе расслабляться. Ежов планирует тебя привлечь к партийной ответственности, ты можешь из партии вылететь как недавно Зиновьев с Каменевым. Ты думаешь, что сейчас тебя уберут в Тифлис и всё успокоится? Ничего не успокоится! Не видать тебе больше спокойного места. А если что-то случится со мной или с Тухачевским — тебе конец. Хотя нет, Тухачевский в любом случае тебе ничем не сможет помочь.

— Да что ты меня пугаешь, — пытается неуверенно возражать Енукидзе. — вон Каменев с Зин…

— Им скоро конец, — пытаюсь всё-таки достучаться до него. — не смотри, что сейчас их обвиняют только в "моральной ответственности" за теракт. Сейчас Вышинский поднимает все материалы на них, так что ссылкой и исключением из партии они теперь точно не обойдутся. Мой тебе совет, иди завтра к Сталину, кайся в бытовом разложении, отказывайся от всех постов, но проси оставить в партии, просись на не высокую работу где-нибудь на периферии и замри на время…

Борьба противоположных чувств отражается на покрасневшем одутловатом лице Авеля, которая находит выход в откупоривании новой бутылки.

Пошатываясь, бывший секретарь ЦИКа подходит к машине и неловко протискивается в открытую Николаем дверь, плюхается на заднее сиденье от чего машина заметно качнулась и произносит что-то не членораздельное, кажется зовёт с собой. Закрываю за ним дверь и машина, выпустив клуб сизого дыма, плавно трогается.

"Всё, Енукидзе — отыгранная карта, пропало связующее звено между Зиновьевым, Тухачевским и мной. Впрочем так даже лучше — зиновьевцы скоро пойдут под нож, а Тухачевский ни с кем объединяться не станет, как есть Буанапарте. Если он возьмёт власть, то я, в лучшем случае, смогу рассчитывать на хорошую пенсию. Если же рассмотреть другие силы в ЦК, то помимо армейцев можно выделить небольшую группу марксистов — ортодоксов во главе с Пятницким, секретарём ЦК, которого недавно убрали из Коминтерна. Этим точно новый курс Сталина не по душе, но и со мной они дела иметь не станут — они друг друга видят издалека. Другой силой могут стать партийные секретари областей и республик, когда им начнут прижимать хвост новым избирательным законом, но и тут я не их поля Ягода. И выходит, что для меня сегодняшнее положение — самое лучшее. Надо лишь ещё его улучшить и для этого, кстати, есть все возможности".

"Взять Чаганова, недавно разговаривал с Иваном Молчановым о нашем "крестнике", так тот оказался дельным малым. Без году неделя в должности, а уже получил благодарность и премию, предотвратил диверсию на военном заводе. Если и вспомнил что о событиях перед терактом, то ума хватило держать язык за зубами. Этим, конечно, его на крючке не удержишь: какой с него спрос, потерял память в схватке с боевиком. Тут скорее к нам могут быть претензии. А учитывая его близость к Кирову и, как выяснилось, выход на Сталина, Чаганов может стать троянским конём для желающего попасть за кремлёвскую стену. Этого коня надо надёжно стреножить, вот только как это сделать пока он в Ленинграде. Заковский, судя по всему, тоже на него глаз положил, начал выдвигать. Действовать через голову Заковского не получится, остается — забирать Чаганова в Москву и уже здесь разрабатывать".