В начале января Сирил Грей получил письмо от лорда Энтони Боулинга.

Любезнейший мистер Грей! — писал он. — Пусть наступивший год укрепит в Вас решимость вовремя отказываться от любых своих планов! Мой собственный план на сей момент — отказаться от любых своих добродетелей, чтобы, если мне доведется пасть, я опять вышел победителем! Морнингсайд поехал знакомить американцев со своим новым научным открытием. Оказывается, все преступления объясняются дыханием. По его статистике выходит, что:

а) все осужденные преступники виновны прежде всего в том, что не так дышат;

б) все обитатели приютов для умалишенных страдают тем же.

Но ведь все мы, бывает, неравно дышим по отношению к кому-то или чему-то, поэтому свободными от подозрений в преступных наклонностях или идиотизме можно очевидно считать лишь лиц, совершенно бездыханных. Так что с нами, дорогой друг, все ясно. Однако Морнингсайд пошел еще дальше. Он открыл, что дыхание сродни наркотику; проведя множества экспериментов с наркоманами, он убедился, что длительное лишение воздуха вызывает такие же ментальные и физические мучения, как лишение наркотика у привыкших к нему. Нет сомнения, что теперь американский Конгресс, пекущийся об искоренении пороков, не замедлит внести воздух в список сильнодействующих наркотиков, запрещенных законом Гаррисона. Для тех, кто питается одним воздухом, этот запрет будет, конечно, чувствительным ударом.

Недавно я видел сестру Кибелу. Она гуляла одна по Лондону, мечтая навестить своих шотландских друзей. Я попытался скрасить ее уныние тем, что пригласил к себе на обед, и мы провели весьма занятный сеанс с моим новым подопечным. Юношу зовут Роберт Блант, у него есть дух-наставник по имени Улу и еще тридцать восемь разных личностей, избравших его тело своим обиталищем; а еще он умеет не только подбрасывать карандаши, по и прилеплять их ко стенам. Я до сих пор надеюсь, что он не пользуется ни лаком, ни магнитом, ни тем и другим. Понемножку: если я ошибаюсь, это было бы очень досадно.

Махатхера Пханг пропал из поля зрения, вероятно, направившись к экватору, чтобы подправить наклон эклиптики. Что ж, ему виднее. Я верю ему: у этого человека есть нечто, чего нет у меня (а мне бы хотелось). Простак Саймон, как всегда, очень мил; вот только о моих подопечных он со мной разговаривать не желает: «Я видел слишком много чудес, чтобы в них верить", говорит он, повторяя слова одного знаменитого папы. На самом деле я тоже так считаю, только он вспомнил цитату первым. Каково его собственное отношение к чудесам, мне так и не удалось выяснить.

Надеюсь, что Ваш медовый месяц с этим Чертенком протекает вполне благополучно. Завидую Вам и голубому небу у Вас над головами: в Лондоне стоят туманы. Кроме того, мне даже в погожие дни приходится ходить в это злосчастное военное министерство. Не обидно ли, кстати, что эти тупые вояки все до одного знают, где Вы сейчас находитесь? У меня даже воз пикают сомнения, способна ли Магика вообще что-либо скрыть. Впрочем, я достаточно знаю Баллока: эта скотина готова продать кого угодно и кому угодно.

Полагаю, что за всем (этим стоит именно он. В прессе опять появилось о Вас несколько гадких статей; по тут, как сказал бы Морнингсайд, Вам и карты в руки. Когда приедете, не откажите навестить меня до того, как, замучившись со всем этим, решите броситься в Вёзувий, чтобы какой-нибудь будущий Мэтью Арнольд получил наконец повод обессмертить Вас в глазах публики.

С наилучшими пожеланиями Энтони Боулинг.

От Саймона Иффа тоже пришла краткая записка.

Судя по всему, пока все идет хорошо. В Париже ходят слухи о катастрофе, постигшей противника после атаки на вас. Однако вам лучше удвоить бдительность, потому что охотиться за тобой послали еще одного. В августе вас, вероятно, навестит один старый джентльмен; вы узнаете его по очкам с толстыми стеклами. Твой старый друг Саймон Ифф.

В письмах Простак Саймон никогда не писал о себе в первом лице; местоимение «я» он использовал лишь в устной речи, да и то лишь как дань принятым обычаям. Штаб-квартира Черной Ложи также дала знать о себе своим сотоварищам: не прошло и дня, как на место выбывшего Гейтса был назначен новый деятель, давно заслуживший в Ложе самые высшие ранги.

Это был знаменитый д-р Виктор Весквит, чья слава черного мага вполне соответствовала его почтенному возрасту. Хотя, если не считать его излишней любви к покойникам, во всем остальном это был человек вполне добропорядочный. Его дом на Хэмпден-Роуд был не только популярным клубом спиритов, но и хранилищем мумий, пропавших в разных местах и в разное время. Дело в том, что в основе всех практиковавшихся им магических операций лежали именно покойники или отдельные их части. Его призванием было вселять жизнь в мертвую материю, что, в сущности, не так уж отличалось от принципа Магики вообще. Он полагал, и не без оснований, что для одушевления лучше выбирать такую материю, жизнь в которой угасла не слишком давно. Из этого следовало, что тело человека, погибшего насильственной смертью, гораздо более подходит для подобных опытов, чем останки лиц, умерших от болезни или от старости. Вторым следствием этого постулата было, что среди погибших насильственной смертью предпочтение следовало отдавать трупам казненных убийц, поскольку они вобрали в себя жизненную силу своих жертв, — с чем вряд ли бы согласился Сирил Грей, считавший, что обладатели большой жизненной силы слишком уважают сам принцип жизни, чтобы хладнокровно позволить себе отнять ее у другого. Так или иначе, д-р Весквит добился места прозектора в одном из лондонских моргов, причем в районе, славившемся повышенной преступностью. Слухи, распространившиеся о нем после этого в оккультных кругах, были один ужаснее другого.

Его карьера сильно пострадала в результате двух крупных скандалов. Известная некромантка Диана Воган была, как говорят, его любовницей; того, что он официально вступил в ее секту поклонников Паллады, оказалось достаточно, чтобы его признали соучастником в преступлениях секты.

Впрочем, слухи об этом не получили широкого распространения, и Весквит отделался сравнительно легко; однако он был выбит из колеи и решил (на свою беду) обратиться к Артуэйту с просьбой написать книгу в его оправдание. Тот написал, после чего ни о каком оправдании, конечно, не могло быть и речи.

Вторым скандалом обернулась его закулисная стычка с Дугласом. Весквит был одним из отцов-основателей Черной Ложи. Дуглас сместил его, «забыв» в кэбе папку документов Ложи, в которых описывались некоторые некромантические ритуалы дома на Хэмпден-Роуд, а сверху стояли адрес и имя хозяина. Кэбмен, как ему и было положено, доставил папку в полицию; Скотланд Ярд же переслал эти бумаги в контору, ведавшую кладбищами и моргами, и Весквит получил назад свою папку вместе со строгим предупреждением о недопустимости подобных занятий. Поразмыслив, Весквит решил, что неограниченный, доступ к бесценному «сырью» для него дороже должности главы Ложи, и уступил эту должность Дугласу. Дуглас; же извлек из этого еще одну выгоду: держа Весквита под угрозой разоблачения, он сделал его пособником в своих самых темных делах.

На известие о гибели Гейтса Дуглас отозвался телеграммой с просьбой «отложить расследование до прибытия родственников покойного из Англии, желающих забрать тело», и поручил это Весквиту. Того не пришлось долго уговаривать: работа была как раз по нему. В Париже его встретил Дуглас в прекрасном настроении; он избавился от Гейтса и приобрел труп воина, по всем правилам павшего в битве. К тому же, как мрачно пошутил Дуглас, «с точки зрения морали Гейтс был преступником, и его казнили; это как раз то, что вам нужно, милейший Весквит!» А поскольку перед смертью Гейтс состоял в тесном магическом контакте с Сирилом Греем и его друзьями (и был убит ими же), то лучшего средства для возобновления этого контакта было просто не найти.

Весквит должен был как можно подробнее узнать, что же произошло с Гейтсом; для опытного некроманта это не было сложной задачей. Далее ему следовало воссоздать дух Гейтса из его останков и послать его к тем, кто был повинен в его смерти.

Прибыв в Неаполь, Весквит уладил все дела очень быстро: местные власти были только рады подписать формальный протокол о «несчастном случае», и некромант, еле скрывая радость, забрал у них тело. К его счастью, Гейтс вел нечто вроде дневника: это были планы операций, краткие заметки и наблюдения. Весквиту не пришлось даже допрашивать Артуэйта, рассказ которого затянулся бы, наверное, на месяцы. Из заметок черный маг сделал тот немаловажный вывод, что недооценивать противника не стоит. Использовав голубей, Гейтс сразу достиг очень многого, не в пример своим бездарным коллегам, тратившим время на заведомо безнадежные попытки; однако первый же ответный удар оказался поистине смертельным. В группе Гейтс был «впередсмотрящим» и понимал, что идет на риск; однако записей о последнем акте драмы он, конечно, не оставил, и ни Артуэйт, ни Абдул-бей тоже ничего не могли объяснить. Артуэйта сначала охватил смертельный ужас, однако самомнение вскоре пришло ему на выручку, и он решил, что во всем виноват его подчиненный, не слушавший его добрых советов и потому наделавший множество ошибок.

Весквит понял, что к следующей битве нужно будет подготовиться как можно тщательнее, не упуская ничего, что могло бы помешать ее успеху. Ему самому для проведения операций требовалось лишь мертвое тело, а оно у него имелось. Способности у него были, да и опыта хватало, и, вдохновляемый такой изобретательной личностью, как Дуглас, он еще мог действовать с умом и расчетом. Артуэйта Весквит засадил за составление гримуара, ибо в таком важном деле не следовало пренебрегать ничем. Для операции нужны были: магическая шпага (кинжал, который еще требовалось купить), магический жезл (вырезать из ветки орешника), магическое перо (вырвать у гусыни) и многое другое. Все это следовало записать в гримуар, чтобы написанный текст потом начал действовать сам, помогая в осуществлении операции. Вообще для записи гримуара требовался пергамент, изготовленный из кожи предварительно освященного животного, заколотого магической шпагой, и кожу тоже полагалось обработать особым образом; даже распорки, на которых кожа сушилась, должны были быть изготовлены и освящены по всем правилам колдовской науки. Однако на этот случай у Артуэйта имелся запас «девственного пергамента» вкупе с перьями из крыльев черного коршуна и чернилами, сваренными из человеческих костей и копоти от магического «черного фонаря», свечи для которого изготовлялись из человеческого жира. Однако для крупной операции и гримуар требовался немалый, и это было еще не все. По средневековым правилам, его следовало не только написать, постоянно думая о предстоящей операции, но и должным образом скопировать, соблюдая те же ритуалы, а потом украсить всеми положенными знаками и символами. Задача была как раз для Артуэйта: он был терпелив, знал немало мудреных слов из кухонной латыни, греческого, коптского] и еще каких-то фантастических языков, и умел составлять такие путаные фразы, в сравнении с которыми все; сочинения Джорджа Мередита, Томаса Карлейля и Генри Джеймса казались проще слова из трех букв.

Гримуар ему удался на славу: недаром говорят, что черти любят непонятные знаки, темные фразы и бессмысленные слова. Это объемистое сочинение было словно задумано для того, чтобы вытащить злого Духа безграмотной речи из его самого дальнего укрытия на свет Божий.

Ибо для Артуэйта и речь была не речь, если ее можно было понять сразу. Чтобы как следует запутать фразу, нужно хорошенько подумать, а потом еще и отредактировать ее — вставить новые выражения, незаметно подменить одно подлежащее другим, расставить глаголы в самом неожиданном порядке, выкинуть все слишком короткие слова, а главное, не скупиться на архаизмы. От дурной привычки называть вещи своими именами следовало отказаться решительно и бесповоротно; и если после тщательной проверки во фразе все-таки удавалось обнаружить хоть крупицу смысла, его нужно было немедленно удалить, заменив ключевые слова их эквивалентами из какого-нибудь мертвого языка.

Ясно, что такую работу нельзя сделать ни за сутки, ни даже за неделю; для того, чтобы ее прочесть, придется потратить почти столько же времени и сил — хотя бы из уважения к автору, отважившемуся на такой подвиг. Нет, не для того, чтобы понять, что же достопочтенный автор имел в виду, а чтобы проникнуться тем сумеречным состоянием души, в котором он пребывал, вероятно, с самого рождения.

Приведем один небольшой пассаж ради примера:

Пневмам же, ложирующе sub circulo hermeneutico ipso,

(Когда души окажутся) (в магическом круге),

феноменико альтацчя кай паки фактация

(им придется проявиться) (и) (тем более)

(прийти в движение)

плюс роstum гилпэтика супра суть.

(и) (потом) (материализоваться).

Далее этот «каркас», уже свидетельствующий о большом опыте, ибо подобное мастерство не приобретается в один день, следовало надстроить парой парентез потяжеловеснее, маскируя ими все еще хоть сколько-нибудь понятные слова, чтобы уже никто и никогда не сумел проникнуть в первоначальный смысл фразы. Все эта в целом неизменно повергало невежественную публику в изумление перед той недосягаемой высотой, которой автор достиг в своих познаниях. Пока Артуэйт трудился таким образом, Весквит и Абдул занимались делами гораздо более прозаическими. Им предстояло еще раздобыть четырех черных кошек (для четырех сторон света) и жертвенного козла, которому предназначалась роль не менее важная, чем самому покойному Гейтсу. Объявив, что тело будет перевезено в Англию, Весквит отправил в гробу куклу, тело же положил в погреб на лед, что, надо полагать, доставило тому немалое удовольствие.

Кошек Абдулу удалось достать без особого труда. Несмотря на сопротивление, их рассадили по клеткам в «лаборатории» Артуэйта и кормили человеческим мясом, точнее, теми отбросами, которые Весквит почти задаром получал в операционных местных больниц.

С козлом было труднее, так как тут годился далеко не всякий козел. Чтобы заполучить нужного, Абдулу пришлось затеять в Неаполе целую интригу с местными мафиози, подвергая себя таким опасностям, на которые он вовсе не рассчитывал.

Доктор, впрочем, немало позабавился, когда тому пришлось надеть солдатский свой мундир.

Летучую мышь также раздобыли довольно быстро; правда, ее следовало напоить кровью молодой женщины. Однако и тут нашлась крестьянка, согласившаяся за определенную мзду дать той укусить себя в палец ноги. Гвозди от гроба самоубийцы и череп отцеубийцы вообще не были проблемой, так как Весквит никогда не пускался в путь без подобных предметов первой необходимости. Однако дел было еще много; труднее всего оказалось выбрать подходящее место для операции. Вообще-то для этого полагалось найти поле сравнительно недавней битвы; чем больше в ней было павших, тем лучше (после 1917 года немало таких мест, необычайно привлекательных для черных магов, образовалось в окрестностях Вердена). Однако прежние гримуары писались в иные времена и в иных обстоятельствах; сегодняшний маг наверняка столкнется с целым рядом помех, явившись со своими козлами, кошками и прочими атрибутами на какой-нибудь оживленный перекресток в надежде найти там столь нужную ему могилу самоубийцы или по всем правилам погребенного вампира. Если пеший путник XIV века, завидев это, в страхе пустился бы наутек, то водитель нашего времени, если и не переедет мага от неожиданности, то уж во всяком случае остановится поглазеть. Лучше всего было бы, конечно, иметь хоть маленькое поле битвы в частном земельном владении, куда нет входа посторонним; да, это было бы гораздо предпочтительнее для целей некромантии, нежели общедоступные гектары поля знаменитой битвы на Марне. Да и на перекрестках теперь хоронят гораздо меньше вампиров и самоубийц, чем в старые добрые времена. Всесторонне обдумав эти факты деградации современного общества, Весквит решил пойти па компромисс, избрав местом действия какой-нибудь лишенный благодати храм. Найти и снять виллу с домовой часовенкой оказалось несложно, а раз освятить ее для такого мастера, как Весквит, вообще не составило труда.

Всю техническую работу выполнял, разумеется, Абдул-бей.

Тут опять-таки уместно вспомнить, что противоположности притягиваются друг к другу, и что нет такого дела, которого не могли бы изгадить бестолковые исполнители.

Кто знает «как», не знает мук с вопросом «для чего», как сказал поэт. Д-р Весквит находился еще в самом начале своих приготовлений, когда «секретная служба» (нанятая Артуэйтом и названная им архилатентной эпитеорисией) доложила об изменениях в поведении обитателей "Сачка для Бабочки».

Привычки тоже поменялись; Сирил Грей совершенно удалился от Илиэль, став членом отряда обороны замка; Илиэль же перешла под эгиду сестры Клары, став таким образом центром треугольника женщин. Все их ритуалы и песнопения были теперь обращены прямо к ней. Мужчины же поочередно несли дежурство, оберегая от нападения извне трех женщин и охраняемое ими сокровище. Узнав об этом, Эдвин Артуэйт был чрезвычайно доволен: он исправил ошибки, допущенные по вине нерадивого подчиненного! Потому что эти перемены произошли именно в результате его, Артуэйта, магических действий: вскоре после прибытия Весквита он провел блестящую операцию, тайно вбив в дверь вражеской виллы три заговоренных гвоздя. Всем известно, что вбитые таким образом гвозди лишают обитателей дома возможности предаваться радостям любви. И вот результат налицо! Между влюбленными прекратилась не только любовь, но, по всей видимости, и дружба.

В действительности же брат Онофрио немедленно обнаружил эти гвозди и принял меры, чтобы направить их вредоносное действие, так сказать, по адресу отправителя; однако в данном случае это было равносильно поискам пенни в заведомо пустом кармане. Не ощутив никакого ответного удара, Артуэйт продолжал радоваться своему воображаемому успеху. Он решил опередить Весквита: с какой стати, в самом деле, он должен делить с кем-то свои лавры? Противник уже почти повержен, осталось только добить его. Весквит же со своей медлительностью скорее действует противнику на руку, давая ему возможность собраться с силами.

И он решился применить доблестный, хотя и опасный прием, известный как «Колыбель для Кошки»

Эта магическая операция, элементы которой до сих пор популярны у детей (даже если они никогда не изучали магию), широко распространена в районах, где развито рыболовство, например, на островах южных морей. Там знают множество хитроумных и красивых способов ее выполнения, столь подробно описанных д-ром В. Боллом в его известной монографии о математических играх. Жаль только, что магическую сторону дела он упорно обходит молчанием.

Теория этой игры базируется на том, что для поимки трудно уловимых объектов — птиц, бабочек или рыб, — требуется сеть соответствующей конфигурации. Отсюда следует вполне логичный (для мага) вывод, что этот способ пригоден и для поимки сколь угодно малоуловимых объектов, как например дух вашего покойного отца или душа вашего здравствующего недруга; важно лишь правильно подобрать сеть. Все это было Артуэйту известно, и он решил, что сеть лучше всего изготовить из кошачьих сухожилий или кишок, которые легко отождествить со внутренностями противника. При достаточной длине их нетрудно будет связать даже в такие сложные фигуры, как «звездочка», «сова» или «молния»; каково же придется этим магам, когда их внутренности завяжутся таким же образом! После нескольких пробных попыток, сопровождавшихся лишь бранью, Артуэйт приступил к выполнению главной операции. Произнеся все необходимые заклинания, он завязал сложнейший узел в виде корня ямса, дополнив основной клубок каким-то немыслимо запутанным ответвлением; следовало полагать, что лица, подвергшиеся такому воздействию, должны будут испытать муки, не меньшие, чем царь моавитян Еглон или Иуда Искариот.

Преимущество этого средства воздействия состояло в его простоте и дешевизне; если оно сработает, последствия будут столь разрушительны и ужасны, что лучшего и желать нельзя. То ли из-за не совсем правильного отождествления, то ли по другой какой причине, однако убедиться, что средство сработало, Артуэйту удалось далеко не сразу. Сложность была в том, что прямого контакта с обитателями замка у него не было. Прежде, чем поразить намеченную жертву, силовые потоки должны были прорвать первую линию обороны в лице брата Онофрио. Поэтому, когда Артуэйт наконец почувствовал, что его магия начала действовать, брат Онофрио заметил это первым. Не зная чему приписать этот феномен, Природе или Магике, он справедливо рассудил, что в обоих случаях правильнее будет дать неведомым силам проявить себя в полной мере, чем оказывать им сопротивление. Поискав и найдя снадобье, известное аптекарям как Hydrargirum subchloricum, он проглотил довольно большую его дозу, глубокомысленно заметив при этом:

— Если это Природа, оно пойдет мне па пользу, Магия, то — им!

Именно в этот момент Артуэйт закончил свои последние пассы, мысленно перенося их на кишечник врага.

Этой ночью обе стороны потрудились на славу. На| следующее утро карета «Скорой помощи» доставила Apтуэйта в инфекционный госпиталь, и газеты напечатали, сообщение об обнаружении в городе азиатской холеры. Однако дней через пять угрожающие симптомы исчезли, случай был признан не заразным, и бледная тень замученного врачами мага вернулась в родную атмосферу гримуара.