Мир снизошел на виллу; Солнце с каждым днем припекало сильнее, и западный ветер по секрету уже сообщал цветам, что весна пришла. Результаты магических инвокаций проявлялись в жизни виллы, как пробиваются ранние крокусы; вся атмосфера в саду и в доме дышала романтикой и покоем, заметными любому, кто вошел бы в дом (если бы его впустили), однако в ней чувствовалось и напряжение чистой магической мысли, направленной на достижение некоей поставленной цели.

Физических проявлений этого напряжения тоже было вполне достаточно. Каменная ограда террас ночами светилась бледно-голубым светом, видимым даже простым глазом; кто был в саду в это время, мог видеть, как искры перемещаются от цветка к цветку, от дерева к камню; и ухо, тонкое и натренированное на восприятие необычных звуков, могло слышать потустороннюю музыку В воздухе носились запахи, навевавшие мысли о прохладе, о чувственности, о сладости и чистоте, и о глубоких грезах тропических лилий, о которых нельзя сказать сон ли это или уже Смерть.

Все эти феномены отличались одной особенностью. Мы опишем ее, а выводы пускай делает читатель.

Зрительные и звуковые эффекты были достаточно ярки, пока человек не сосредоточивался на них. Стог ему вглядеться или вслушаться во что-то конкретное, эффект пропадал, возвращая исследуемым вещам их привычную банальность. Академические ученые обычно используют это как аргумент против реальности подобных эффектов. Однако на самом деле они вполне реальны, о чем ниже. Способности восприятия наших органов чувств чрезвычайно ограниченны. Наш воспринимающий аппарат безошибочно настроен лишь на очень немногие из очень многих вещей. Узость полоски из семи цветов спектра или восьми нот октавы интуитивно ясна даже ребенку. Однако ребенку это, как правило, не мешает, ибо ему еще не успели вдолбить в голову, что иначе и быть не может, и что подобные ограничения распространяются на нее остальные способы восприятия, В особенности это касается так называемого «размытого восприятия», столь замечательно описанного Гербертом Уэллсом в повести «Новейший ускоритель». То, как мы воспринимаем различные вещи, зависит от скорости их движения. Так, быстро движущийся веер, даже четырехслойный, выглядит для нас полупрозрачной пленкой; колеса у быстро едущего автомобиля кажутся вращающимися в обратную сторону; звук выстрела из пушки, находящейся на определенном расстоянии, доносится до вас прежде, чем приказ: «Огонь!» Физика полна таких парадоксов. Нам известны также живые существа, чье пространство-время сильно отличается от нашего, пересекаясь с ним лишь в очень ограниченном диапазоне; так, мушка дрозофила движется настолько быстро, что не воспринимает движений, выходящих за пределы ее диапазона, т. е. около ярда в секунду, так что человек может спокойно поймать ее рукой, если не будет торопиться. Зато движение веера будет мушке вполне понятно, и она сможет различить даже колебания каждого из его четырех слоев.

Вот прямое доказательство того, что существуют «вещи», чьи способности восприятия обнимают совсем иной спектр явлений, чем наши. У нас есть также все основания предполагать, что этот спектр чрезвычайно широк. Речь идет не о диапазоне действия, скажем, микроскопа или телескопа, которые лишь ненамного увеличивают нашу шкалу изме-1 рений. Сегодня мы знаем, что молекула — это такая же Вселенная, как наша, и, в сравнении с ее величиной; составляющие ее атомы столь же далеки друг от друга, сколь далеки звезды в нашей Вселенной. По устройству наша Вселенная тождественна молекуле водорода не легко предположить, что сама она есть не более чей молекула в некоем огромном теле; точно также и электрон есть целая Вселенная в себе, и гак далее. Эта гипотеза подтверждается тем, что числовое соотношение между атомом и молекулой примерно такое же, как между Солнцем и окружающим его Космосом, то есть около 1:1.000.000.000.000.000.000.000.

Вообразите себе каплю воды диаметром в одну восьмую дюйма, увеличьте ее мысленно до размеров Земли чтобы вышло приблизительно по тридцать молекул на каждый кубический фут, и представьте себе, что одна молекула по размеру выглядит как мячик для гольфа: то вы получите полную картину устройства Вселенной.

Наша позиция еще проще, потому что мы не задаемся вопросом об «иллюзорности» изучаемых объектов, конце концов, электроны так же неуловимы, как и духи, и вывод об их существовании мы также делаем из предпосылок вполне гипотетических. С другой стороны, доказательства существования духов ничуть не менее материальны, чем доказательства существования других феноменов Природы; и единственный серьезный аргумент! (несерьезные аргументы типа идиотского смеха здесь просто не обсуждаются) против их существования основывается на том, что их трудно поймать. Однако так же как можно поймать мушку-дрозофилу, если учесть закономерности того пространства-времени, в котором она живет, можно «поймать» и дух, приложив к тому соответствующие усилия.

Магическая гипотеза состоит в том, что все вещи сочетания десяти различных вибраций, каждая из которых имеет свой спектр и свою планету-архетип. Наши органы чувств устроены аналогичным образом, так что принимаем мы все вещи только в их комбинациях. Если представить себе векую вещь, обладающую чисто «лунной» природой и только ею, то мы ее не воспримем. Задавшись целью развить в себе «лунное восприятие, мы можем повысить свою чувствительность к этой вибрации, но и тогда такая вещь будет казаться нам слишком тонкой и неуловимой, как оно и произошло в данном случае.

Отсюда ясно, почему маги предпочитают считать все наблюдаемые ими феномены такими же реальными, как их собственное тело, и все сомнения на этот счет опровергаются тем простым аргументом, что для распознавания этих феноменов нужны лишь соответствующие им средства. Иногда говорят еще, что феномен, не воспроизводимый в «лабораторных» условиях, нельзя считать действительным; однако с таким же успехом можно было бы усомниться в действительности электричества (которое наши органы чувств, кстати, тоже не могут воспринимать непосредственно), потому что его истинная природа до сих пор неизвестна, или потому, что для воспроизведения в лаборатории оно, в силу необъяснимой вредности характера, требует надежной изоляции подводимых к столу проводов. Возвращаясь к Илиэль, можно сказать, что результаты Эксперимента были на ней уже более чем заметны — или, как сказал бы Саймон Ифф, просто бросались в глаза.

Она сильно располнела; кожа сделалась бледной и рыхлой; глаза были все время полузакрыты, оттого что большую часть дня она спала. Когда же она не спала, все воздействия диктовались ленью: вместо того, чтобы ходить, она лишь потягивалась, и ничто во внешнем мире ее но волновало, даже еда, совершенно не думая о которой, она, тем не менее, ухитрялась съедать за день в несколько раз больше, чем положено обычному человеку. Поскольку она пребывала все время в полусонном состоянии, на террасе Луны ей поставили нечто вроде люльки-колыбели, в которой она и пребывала большую часть суток, попивая молоко и заедая его кремовыми пирожными. Душа ее полностью принадлежала Луне, а тело так сказать, прилагалось.

Незадолго до февральского полнолуния Абдул-бей, собиравшийся уже покинуть Неаполь, решил в последней; раз хотя бы взглянуть на предмет своей любви застал ее на террасе и был поражен теми изменен» которые произошли с ней на телесном плане. Эти изменения еще больше подогрели его страсть к ней, потому что полные женщины представляются идеалом для турок. Казалось, что она не замечает путника, остановившегося на дорожке под Лунной террасой, однако на самом деле она впитывала его любовные флюиды, как губка. Ни действовать, ни противодействовать чему б ни было она не могла, от этого се давно отучили; Абдул-бей понял, что она не отвергает его любви, однако не может сделать ни шагу ему навстречу, и в очередной — раз проклял стражников, преграждающих ему путь к возлюбленной. Дальше без посторонней помощи ему пути не было и, как он ни жалел уезжать из Неаполя, ему все было ясно, что без Дугласа он тут ничего не добьется.

Начиная с февральского новолуния, новолуния моления Артемиде стали постоянными. Брат Онофрио и два его помощника со всей силой и энергией отдавались ритуалам, единственной целью которых было преградить всем духам, кроме желаемого; кроме того, двух мальчиков участвовали вместе с сестрой Кларой и ее девушки в особой церемонии, где четырем молодым людям отводилась роль четырех фаз Луны. Эта церемония проводилась лишь трижды в сутки, однако и в промежутках у всех дел хватало.

От участия в этих делах был освобожден только Сирил Грей. Он играл роль Солнца, питающего жизненной силой все вращающиеся вокруг него миры. Свою задачу он выполнил, приведя в движение всю систему. Но, поскольку брат Онофрио представлял активную силу Марса, Сирилу пришлось взять на себя роль сдерживающего начала, молчаливого партнера, призванного смягчав неистовость итальянца. Став тенью этого воина, он придавал его действиям некую элегантную легкость, предотвращая или смягчая приступы усталости, возникавшие у того из-за необходимости постоянно поддерживать магический круг. Ибо упомянутая задача, преграждать путь нежелательным духам, становилась труднее день ото дня: лунные силы создавали все большее давление извне. Остальные природные силы также активизировались, стремясь восстановить нарушенное равновесие. Эффект был примерно тот же, как при погружении наполненного водой бычьего пузыря в море: если начать постепенно откачивать из пузыря воду, давление извне на его стенки станет сильнее внутреннего. Здесь можно еще раз заметить, что в Магике действуют те же законы, что и в Природе. Магике не хватает лишь шага, чтобы подняться до уровня гидростатики или электродинамики, то есть уровня количественного анализа. Качественным-то она давно уже овладела.

Луна уже прошла свою первую фазу; время близилось к полуночи. Ночами еще бывали заморозки, и ложе Илиэль, заботливо укутанное верблюжьим руном, походило на облачную перину, верблюды — тоже лунные животные. Сверх одеяла лежал еще плед из шкур чернобурок. Так что Илиэль могла свободно отдыхать на свежем воздухе, общаясь со своей богиней, величественно плывущей по ночному небу.

Эксперимент приближался к своей кульминации, и Илиэль все больше охватывало ощущение приближающегося чуда; это было именно то настроение, которое было необходимо для осуществления магического плана. Она пребывала в мечтательном ожидании чуда, и ей хотелось, чтобы оно наступило скорее. Наступила ночь полнолуния. Вскоре после захода Солнца Луна поднялась над пиками Позилиппо, и Илиэль приветствовала ее со своего ложа на террасе, тихонько запев знакомый гимн. В эту ночь она чувствовала себя слабее обычного. Все ее тело сделалось необычайно тяжелым; ее охватило ощущение, хорошо знакомое курильщикам опиума, которое они называют «cloue a terre». Физическое тело кажется прикованным к земле невидимыми цепями, ему хочется вырваться на свободу, но в то же время оно льнет к ней, как утомленное дитя к груди | матери. В этом ощущении полный покой сочетается с неодолимой тоской по чему-то. Вполне возможно, что оно I и есть антипод ощущения свободы души, его предвестник и вечный спутник. Недаром церковь молится об усопших, начиная с «…возврати вы и в землю, от нея же взят бых», и переходя к упокоению души в Боге, то есть единению с Ним, ее породившим. Это состояние сродни скорее смерти, чем сну, ибо во сне душа человека все-таки связана с Землей — либо своими низменными желаниями, либо воспоминаниями о земных событиях. Курильщик опиума же и святой, сознавая свою причастность К миру горнему, отрешаются от земли и устремляются к вершинам бытия на крыльях воображения или веры. Илиэль чувствовала, что находится в таком состоянии или близко к нему. Постепенно, как у курильщиков опиума, ее тело полностью расслабилось; земное окончательно слилось с земным, освободив ее дух от своего груза и вообще от всяческих уз.?

Ей вдруг стало ясно, что ее истинное «Я» — это не тело, лежавшее на террасе и рассматривавшее бледный лик Луны. Нет; она сама была голубым туманом гимна; возносимого кругом певчих, а ее мысли — росинками духами, вспыхивавшими то тут, то там, точно серебристые светлячки. И она увидела, точнее, ощутила образы сестры Клары и ее свиты, как юношей, так и девушек, в нот ном небе, как если бы они были частицами ее самой. Ибо каждый из них был сверкающим миром доброты, совершившим божественный ритуал на своей орбите; вращаясь вместе с небосводом под музыку сфер, они оставляли за собой мерцающие хвосты подобно кометам.

Они окружали Илиэль кольцом ярких огоньков, чей свет разносился по всему небу; временами они разгорались сильнее, отражая то удары лучей ярко-красного цвета, то поползновения аморфных слабосветящихся пятен, защищая таким образом врата своей крепости. Образы брата Онофрио и его помощников выглядели такими же, как у сестры Клары с ее девушками, только сияли гораздо ярче, и это сияние оставляло ощущение мощного, ничем не о долимого, жара, отблески которого разносились далеко по ночному небу. Она вспомнила, как когда-то ее, это ничтожное существо, лежавшее сейчас на мягком ложе, водили в обсерваторию, где она впервые увидела корону Солнца.

Почти инстинктивно она стала искать Сирила Грея. Однако единственное, что чем-то напомнило ей о нем, было слабое зеленоватое сияние, окружавшее образ брата Онофрио; и она поняла, что-то была лишь проекция одной из частиц его личности. Самого же его она нигде не могла найти. А ведь он должен был быть центром всего, той осью, вокруг которой все вращалось; и все же она не ощущала его присутствия. С силой, отвергающей любые сомнения, интуиция подсказала ей, что его действительно здесь не было.

Не желая согласиться с этим, Илиэль сказала себе, что в ней самой тоже должна находиться частица Сирила Грея, полученная ею по праву подарка. Однако, вглядываясь в себя, она не нашла ничего, кроме непроницаемого ядрышка, напомнившего ей о задернутом покрывале. Значит, в сачке еще ничего нет, подумала она, успокаиваясь; однако отсутствие любимого в столь важный момент ее жизни показалось ей какой-то мистерией ужаса, и на нее словно повеяло холодом: ей вдруг показалось, что не существует больше и ее самой. А что, если и Луна тоже всего лишь мертвая душа? А что, если… что, если… что, если…

Она охотно бы бросилась искать его по всей Вселенной; но сейчас она была неспособна ни к какому усилию. Наконец она вновь вернулась в состояние восприятия, и целый рой впечатлений окружил ее, не вызвав, впрочем, никакой ответной реакции.

Потом она почувствовала, что ее физические глаза открылись. Это движение вернуло ее обратно в тело; однако материальный мир сумел удержать ее едва ли секунду. Она успела увидеть Луну, и в то же время заметила в самой ее середине чью-то фигурку, крохотную, но необычайно яркую. Быстро, точно охотница, фигурка бросилась Илиэль навстречу, затмевая собою Луну, и она увидела Артемиду — в серебряных сандалиях с длинными тонкими ремешками, охватывающими голени, со сверкающим луком и светящимся колчаном для стрел. Следом за ней скачками неслись собаки, и Илиэль показалось даже, что она слышит их лай.

Остановившись между землей и небом, богиня огляделась; глаза ее сияли ликующей радостью. Затем, отвязав от пояса, поднесла к губам серебряный рог. Голос его прозвучал необычайно громко в бескрайних просторах неба; и звезды послушно покинули свои троны, следуя зову повелительницы. Они составили настоящую партию охотников: Илиэль видела, что это были уже не звезды, а души. Не Саймон ли Ифф как-то говорил ей: «Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда»? Едва вспомнив это, она заметила, что Артемида смотрит на нее, причем смотрит с почтением, если не сказать с робостью. Эта охота затевалась не ради развлечения: победитель и должен был стать жертвой. Каждая из душ отличалась подлинным героизмом: она была готова пожертвовать собой, подобно Одину, провисевшему девять ледяных ночей в Пространстве, с копьем в груди, пронзенной его же собственной рукой. В чем состояла истинная, цель охоты, Илиэль еще не догадывалась; однако ей, вдруг представилось, что всякий акт воплощения сродни смерти на кресте. Она поняла, что ошиблась, сочтя все эти души охотниками; ей подумалось даже, что это она сама должна охотиться на них.

Внезапно перед ее мысленным взором на миг возникла легендарная магнитная скала, притягивавшая к себе корабли с такой силой, что их железные скрепы вырывались из пазов, деревянные части распадались, и весь корабль превращался в груду обломков. Но это длилось только одно мгновение; души стали приближаться к ней; Она уже различала оттенки отбрасываемых ими лучей. А затем убедилась, что в сад к ней проникали лишь те, которые обладали лунной природой. Остальным приходилось поворачивать назад, и Лиза чувствовала, как при этом их охватывает дрожь недоумения, как будто такое случалось с ними впервые.

И вот она уже стоит вместе с Артемидой на Лунной террасе, рассматривая лежащее в «люльке» тело Лизы Ла Джуффриа. Да, теперь она понимала, насколько мертво это физическое тело; оно было так же мертво, как и сама «люлька», оно не было реальным. Все материальные вещи вокруг были нереальны, это были оболочки, не имевшие никакого значения, геометрические абстракции наподобие тех, о которых ей рассказывал Саймон Ифф во время их первой встречи. И все-таки это тело отличалось от других тел и теней: на нем сосредотачивалось действие некоего электрического феномена (она не могла подобрать для него другого слова). Длинный узкий конус яркого белого света был направлен прямо на нее. Она видела лишь его вершину, но инстинктивно догадывалась, что в его основании находилось Солнце. Вокруг конуса играли и плясали странные существа, увитые виноградными листьями; в руках они держали изображения всевозможных вещей — игрушек, домов, кукол, пароходов, полей и лесов, солдатиков в разноцветных мундирах, маленьких адвокатов в париках и мантиях, и еще множество других кусочков обыденной жизни.

Войдя в полосу света, отбрасываемую конусом, души принимали человеческий облик, и Илиэль с величайшим удивлением узнавала в них многих великих представителей своей расы.

Пространство, в котором являлись эти видения, очевидно обладало необыкновенными свойствами. Судя по всему, два и даже несколько существ могли в нем занимать одно и то же место одновременно, не смешиваясь друг с другом при этом; для того, чтобы различить одно из этих существ, следовало лишь сосредоточить на нем внимание, и оно становилось ясно видно; другие же как-бы отступали на второй план, оставаясь тем не менее на своем месте.

У большинства лиц имелся маленький придаток, нечто вроде полупрозрачного кольца из тумана, паривший над ними как будто без определенной цели. Некоторые кольца были плотнее других, и казалось, будто они отбрасывают более или менее различимую тень, напоминая о деяниях прежней личности. Вглядываясь в такие лица, вспоминала потом Лиза, она каким-то образом та навала многое о чертах характера этих людей, о ходе в прежней жизни, правда, опять-таки лишь через образы или символы. Так, она видела несчастного Максимилиана, императора Мексики — хрупкую натуру, попавшего в слишком агрессивную среду. Он погиб не сумев совладать со своею собственной тенью, и теперь, казалось, боялся как остаться там, где пребывал, так и войти в конус.

С меньшим страхом, но, пожалуй, с еще большими сомнениями и нерешительностью перед Илиэль предстал генерал Буланже, то пришпоривавший своего белого коня, направляя его к конусу, то вдруг снова останавливавшийся на полдороге. За ним следовала грациозная девичья фигурка (Жорж Санд), окруженная разноцветными, переливающимися волнами музыки; было видно, впрочем, что волны не исходили от нее, а лишь преломлялись и усиливались ею. Источником же их был мужчина небольшого роста (Шопен), с бледным лицом; однако его собственное излучение было далеко не таким ярким, сильным и энергичным.

Все они уступили место личности, в высшей загадочной (Джозеф Смит). Лицо его было скорее незначительным, фигура тоже; однако его проекции, распространялись по всему небосводу. Они также были окутаны дымкой, которую Илиэль для себя инстинктивно определила как «малярийную»; ей показалось, что видит перед собой широкую, но мутную реку, тек среди болот. Потом она заметила, что из головы у него точно голуби, вылетают фантомы. Они не были ни краснокожими индейцами, ни израильтянами, однако в них было что-то от тех и других. Они клубились, точно пар, над головой этого маленького человека. В поднятой руке он держал книгу. Книгу охраняла могучая фигура ангела с необычайно строгим, даже злым лицом; однако из рук его, словно из рога изобилия, сыпались всевозможные блага: дети, зерно, золото. Целая толпа принимала эти дары; над нею же и вокруг нее парили символические фигуры Изгнания, Казни и всяческих преследований, звучал издевательский хохот торжествующих врагов. Все это очевидно угнетало маленького человека, ибо тоже было порождено им самим; Илиэль подумала, что он ищет новой инкарнации, чтобы забыть о своих творениях. Однако свет, струившийся из его глаз, был так благороден и чист, излучал такую магнетическую силу, что, возможно, он и сумел бы использовать новое воплощение, чтобы исправить свои прежние ошибки. Затем се внимание привлекла фигура, не менее благородная и еще более удивительная (Людовик II Баварский'). Видно было, что это король, и глаза его горели энтузиазмом, граничившим с безумием. Его творения были, подобно предыдущим, столь же отчаянно-смелы; контуры их образов были зыбки. Однако удивительная чистота и необыденность помыслов, составлявших их суть, с лихвой компенсировали эту зыбкость. Это была настоящая феерия. И все же Илиэль чувствовала, что феерия так и осталась несбыточной мечтой.

Последней в этой компании взору Илиэль явилась женщина — гордая, красивая, меланхоличная (Мария-Антуанетта). Лицо ее озарял свет ума и благородства, однако горло пересекала тонкая красная линия, а глаза были полны ужаса. Вокруг нее вились дымчатые облачка крови. Этих действующих лиц сменили другие, чей парад был еще более впечатляющим. Их было много, и здесь не только сами личности, но и все их проекции и творения обладали четкими контурами и светились ровно и ярко; это был мир подлинного Творчества, а не игра пустых мечтаний и зыбких Творений.

Первым явился муж «с челом опаленным и кровью покрытым» (Байрон), статный, красивый, но с поврежденной ногой; сильный, как Геракл, невысокого роста, но зато одержимый высокой идеей. Его появление сопровождалось шумом и грохотом, как падение могучего водопада, и вслед за ним шествовало множество героев и героинь, почти столь же реальных, как он сам. Космические волны вокруг них бурлили, точно во время шторма море, и то тут то там возникали молнии, гром и таинственные пещеры.

За ним пришел другой, во многом схожий с ним, не менее неистовый; вместо музыки его окружали лучи розоватого света, нежного и гармоничного; руки сложены на груди, голова склонена. Ясно было, что для него этот акт представляет собой величайшее таинство.

Ему вослед появился человек-парадокс, объединяющий в себе бессмысленную жестокость и необычайную мягкость (Лев Толстой). То в войне, то в мире с самим собой, в своем восторженном гневе он населил Пространство тысячами блестящих, впечатляющих образов. Они были реальнее, чем у других, ибо он постоянно подпитывал их своею кровью. Варварская дикость и возвышенный гений, безжалостное насилие и абсолютно серая незаметность, красота, безумие, святость и сердечная дружба — эти образы следовали за ним, щедро делясь полнотой своей жизни, и их излучение было возвышенным и страстным.

После него явилась сущность, вся сотканная из музыки — мощная, мятущаяся, мистическая и охваченная предельной меланхолией (Чайковский). Окружавшие его волны звуков напоминали о пиниях в далеком лесу о ветре, вздымающем снежную пыль над зимней степью само же лицо его было исполнено спокойного величия оттенком сострадания.

Ее сменил ухмыляющийся, суетливый карлик, похожий на обезьяну (Киплинг). Свиту же его составляли люди всех рас и эпох — невозмутимые индейцы, темпераментные малайцы, и еще афганцы и сикхи, гордые норманны, нерешительные саксонцы и несметное количество женщин. Каждая из них слишком самолюбива, решила Илиэль, чтобы быть чьем-то женщиной. Тем более, что создавший их мужчина был и сам самолюбив настолько, что это исказило его образ. И вот появилось удивительное существо — почти бог, подумала Илиэль (Гексли40). Ибо его сопровождала масса костей и прочих человеческих останков, постоянно менявшихся местами, складываясь во все новые и все более прекрасные формы, соревновавшиеся в величественности. На челе его читалась неизъяснимая радость о единстве всех вещей, в самих же вещах — радость о том, что есть кто-то, знающий об этом единстве. Ибо в своем стремлении к единству они были ненасытны, как сама Смерть; и Илиэль чувствовала, что каждая унция могучей силы этого человека была направлена на приобретение все нового знания о единстве Природы.

Последним в этой когорте, из которой мы описываем лишь некоторых, появился величайший из всех них (Блейк) — Лицо его выражало резкость и неистовость; однако черты его были смягчены светом прекрасных глаз, и нежная вуаль покоя, точно облако, покрывала его уста, чтобы их громогласный глагол не поразил человеческого слуха. Этот гений был столь необычен, что образ его заполнял собой все небо; и фигуры, сопровождавшие его, все выглядели божествами, во всем превосходящими человека. И все же они были людьми, но людьми столь самобытными и внушительными, что Илиэль чуть было не поддалась их обаянию. На самого их творца она боялась даже взглянуть. Он обладал даром представлять каждую вещь в масштабе, в тысячу раз большем действительного. Одно лишь слово донеслось до нее из его уст; это был зов, обращенный к предмету любви: «Тигр! Тигр!» Однако Тигр, рыскавший средь небесного сада, был так велик, что на кончиках его когтей как раз умещались звезды. Он улыбался при этом, и от его улыбки миллионы детей расцветали перед ним, точно миллионы Цветов. Завидя Илиэль, этот человек ускорил свое движение, направляясь к ней; было ясно, что сущность Великого Эксперимента сразу стала ясна ему.

Но стоило душам, составлявшим эту когорту бессмертных, коснуться конуса, как их отбрасывало какой-то неведомой силой, точно это были капли дождя, попавшие на винт пропеллера.

Острие конуса было из чистого серебра. Белое и блестящее, по форме оно напоминало щит и выглядело раскаленным, а вибрация, пульсировавшая в нем, казалась Илиэль его неотъемлемой принадлежностью. Решая что это как-то связано с окружающим ее магическим кругом, она ощутила боль и раздражение оттого, что ей не позволено было самой выбрать кого-то, будь то Шопена или Поля Верлена.

Меж тем на лице Артемиды появилось выражение торжества. Последняя из душ растворилась в темноте небес. Людям был предоставлен шанс, и они промахнулись.

Значит, в этот раз им не судьба. Теперь ее черед. Ей самой тоже не судьба; но ее право — дать шанс своим. И новые духи, сочтенные достойными принять участие в этой странной охоте, понеслись навстречу Илиэль.

Их были легионы, одетых в серебристые доспехи, подобно валькириям, или в белые хитоны, как жрицы с волосами, тесно уложенными вокруг лба; а вот и Лесной царь со своим воинством, и Дикая охота — курки взведены, глаза горят; вот и эльфы, грациозные и нежные, как малые дети. В их строй вклинился было Черный отряд ведьм — скрюченных, сморщенных, но вид сверкающего конуса поверг их в такой ужас, что они сразу же обратились в бегство. Были и сущности, походившие облик на животных; но конус не привлек их, и они удалились в пустоту, из которой вышли, будто не заметив его. Остались лишь высшие существа, подобные человеку; однако при виде конуса и они казались растерянными. В недоумении переводили они взгляд со своей повелительницы Артемиды на конус и обратно. Илиэль отчетливо ощущала их мысли: точно дети, они спрашивали богиню: «Куда ты привела нас? Это же опасно! Зачем ты вызвала нас сюда? Ты уверена, что этот конус не причинит нам вреда?»

Илиэль поняла. Те, первые души уже знали, что значит воплощаться, они уже побывали в образе и подобии Космоса, познали Любовь и Смерть; они уже приносили эту жертву, а некоторые и неоднократно; это были, так сказать, души-ветераны, желавшие лишь одного — вернуться в родные окопы. Эти же существовали пока лишь условно; они еще не побывали в человеческом теле и не знали, что для роста необходимо слияние двух душ, Смерть обеих, без которой не может воплотиться третья, и возрождение обеих в новом, просветленном виде, когда тленное становится нетленным. Для этих душ инкарнация и была Смертью: они еще не знали, что путь к Жизни лежит через Смерть. Они не были готовы пройти это Великое Испытание.

Так они и стояли рядами вдоль сверкающего конуса — недоумевая, сомневаясь, падая духом. И тут появилось новое существо — крупнее других, печальнее лицом и милее видом; хитон ее был рван и запачкан, казалось, пятнами краски. Артемида, отступив назад, выразила свое недовольство.

Впервые за все время богиня заговорила.

— Как твое имя? — холодно осведомилась она.

— Малка из рода Держащих Серп.

— В чем ты провинилась?

— Я полюбила смертного.

Артемида выразила еще большее недовольство.

— Но ведь ты тоже! — воскликнула Малка.

— Я призвала моего смертного возлюбленного к себе, не смешивая его жизнь с моею; я невинна перед Паном!

— Я тоже! Ибо тот, кого я любила, мертв. Он был поэт (Китс), любивший тебя превыше всех женщин, «и, наверно, царицу-луну окружают звездочки-феи»: так вот, я одна из этих фей. Я любила его, а он любил тебя. Но он умер в городе Марса и Волчицы прежде, чем я успела привлечь его внимание. Прибыла же я сюда ради жертвы. Я устала созерцать прекрасную бледность Лавуны; хочу отыскать его, пусть даже ценой смерти! Я иду. Слава тебе, и прощай!

Вскинув руку в последнем жесте отчаяния, она двинулась к конусу. Не торопясь, чтобы ее решение не выглядело поспешным, она склонилась над конусом, почти касаясь его грудью — и в страстном порыве, очевидно желая одним ударом положить конец всему, бросилась прямо на острие В тот же миг Илиэль лишилась чувств. Она успела понять, что случилось нечто важное, возможно даже красное, но ее мозг был уже не в силах воспринять этого Единственное, что сохранила ее память перед тем, как угаснуть, был вид рядов лунного воинства Артемиды! расстроенных потерей члена, да клочья легкого голого тумана, таявшие в конусе — все, что осталось от бедной Малки. Она как бы вобрала в себя все вызванные магами силы Космоса, чтобы в последнем жертвенном рывке вовлечь их в процесс материализации.

Кроме тех качеств, которые есть у человека, у было еще одно, ему не знакомое, и именно до уравновесить, а точнее, одолеть человеческую наследственность трудная задача! Она так или иначе стала чужой в человеческом мире — существо без расовой памяти, на каждом шагу совершающее ошибки, видящее жизнь лишь с одной стороны. Для того, кто на свой страх и риск, без поддержки Высших сил, решается на такое, это более чем небезопасно. В том то и состояла задача Сирила Грея чтобы оградить ее от агрессии окружающего мира, помочь ей стать истинным проводником тех сил, которые она сама, будучи порождением Космоса, умела повелевать, когда была звездочкой-феей в свете царицы-луны.

Придя будить Илиэль, сестра Клара нашла ее все ещё в обмороке. Девушки отнесли ее в комнату. Пришла в себя она только к полудню.

Возле ее постели сидел Сирил Грей. К удивлен Илиэль, он был одет в цивильный костюм элегантного покроя цвета лаванды.

— Ты уже читала газеты? — спросил он самым непринужденным тоном. — Неаполитанские энтомологи поймали редкую бабочку Шедбаршамот Шартатан, вид Малка бе Таршишим ве-Руахат а-Шехалим! (Букв.: Демон разгрома богослужений, (вид) Царица Топазов и Духов [всяких])

— Что за чушь, Сирил! — вяло отозвалась Илиэль, не совсем уверенная, что это не сон.

— Все точно, я тебя уверяю, моя дорогая! Сачок сработал. Бабочка поймана!

— Ах, да, верно, — вспомнила она наконец. — Но откуда ты знаешь?

— Посмотри, и увидишь! — воскликнул он. — Напряги свои моз… Я хотел сказать, свои органы чувств. Вот, взгляни!

Он подошел к окну, и Илиэль стоило немалого труда последовать за ним хотя бы взглядом.

Нет, ошибки быть не могло. Сад выглядел совершенно обычным. В нем больше не чувствовалось присутствия магии.

— Лучше нельзя было и придумать, — удовлетворенно подытожил Сирил. — Может, мы и не знаем, куда именно идем, но то, что идем, мы знаем точно. И то, что у нас уже есть, у нас точно есть. Постепенно мысли Илиэль вернулись к ее ночным видениям.

— А где ты был этой ночью, Сирил?

Некоторое время он смотрел на нее, прежде чем ответить.

— Я был там, где бываю всегда, — ответил он наконец.

— Я искала тебя везде, в доме и в саду.

— Ну конечно! Тебе надо было искать меня в доме моего отца.

— Твоего отца?

— «Полковник сэр Грант Понсонби Грей, к. О. Св. Михаила и Св. Георгия 2 ст., к. О. «Звезда Индии» 2 ст., к. О. Индийской ими. 1 ст.; р. 1846 Раунд-Тауэр, гф. Корк; образование: Винчестер, Баллиол; л-т Кор. артиллерии 1868; Инд. войска 1873; 1880 Аделаида, ад. лорда ЭБТЛИ Лоуэлла, позже пэра и т. сов.; сын: Сирил Сент-Джон Г, р. там же. Прож. Бартленд Барроуз, Уиттс., Арлингтон-стрит, 93. Член кл.: Чарлтон, Атенеум, Трэвеллерз, Хеллок и др. Хобби: охота, покупки».

— Ах ты, неисправимый мальчишка!

Он взял ее руку и поцеловал.

— Мы с тобой будем наконец видеться?

— Не волнуйся, у нас с тобой все будет в порядке, как и было. Есть только одна сложность: нам надо защитить тебя от козней Дугласа и компании. Впрочем, это гораздо легче, чем отсеивать души поодиночке! В общем, мы с тобой теперь опять друзья; жаль только, что видеться нам доводится пока реже, чем всем остальным смертным.

— Да уж.

— Да уж, да уж! Тебя просто оберегали ото всех забот и треволнений; и если есть на свете больший источник треволнений и забот, чем законная супруга, то это только законный супруг! С другими-то у тебя не было проблем; если бы ты, к примеру, попыталась затеять интрижку с братом Онофрио, то он бы первым мобилизовал всю свою магическую силу, чтобы помешать этому, и в результате поток его марсианской силы просто бы смел тебя, уничтожил, так что бы и мокрого места не осталось хлоп, и все!

Илиэль рассмеялась; тут появилась сестра Клара вместе с остальными представителями доблестного гарнизона крепости, юношами и девушками. Они принесли все необходимое к завтраку, ибо новый день был днем торжества. И все же, подавая руку брату Онофрио, Илиэль не могла отделаться от ощущения, что она его ненавидит.