Я открываю дверь магазина и вижу Рэйчел. Щурясь в тусклом свете, она читает «Облачный атлас».

– Я думал, беллетристика – это не твое, – говорю я и включаю свет.

– А вдруг у меня изменились вкусы?

«Облачный атлас» – это собрание повестей о разных временах, и Рэйчел интересуется, связаны ли они между собой.

– По какому принципу они подобраны? – допытывается она. Именно так Рэйчел расправляется с художкой: читает последнюю страницу первой, вытягивает из меня сюжет, так что читать уже неинтересно. Заглядывает в Google, ищет значение незнакомых слов. – Это роман или просто разные истории? Скажи хотя бы это.

– Нет уж, – отзываюсь я, Рэйчел хмурится и закладывает страницу клочком бумаги.

– Пойдем погуляем? – спрашивает она, и мы выходим в ночь.

Повторяем маршрут, каким ходили в девятом классе, когда было жарко и мы не могли заснуть: по Хай-стрит, вокруг большого квартала – и назад к книжному. Обычно мы наворачивали два круга.

– Прости меня, – начинает она. – За вечеринку. И за то, что я сказала о твоем отце. Перед ним я уже извинилась и пообещала закончить каталог. – Она улыбается: – Прости за мокрые штаны.

Я рассказываю ей про Грега и шланг. Она смеется:

– Надо было остаться. Ты знаешь, раньше Грег, чтобы произвести впечатление на девчонок, выворачивал разные части тела. Когда мы были в девятом классе, он сказал мне, что может вывернуть пенис.

– Там же нет кости. Или есть?

– В скелете взрослого человека, Генри, двести шесть костей, но ни одна из них не находится в том органе, – умничает Рэйчел.

– Так что же он собирался вывернуть?

– Я как-то не пыталась выяснить, – закатывает глаза Рэйчел и жмет кнопку светофора на переходе.

– В последнее время я сама не своя, – продолжает она, стоя и покачиваясь на пятках. – Десять месяцев назад не стало Кэла. Он утонул.

Загорается зеленый, и мы переходим улицу.

* * *

В голову начинают лезть дурацкие мысли. Например, когда сообщают такие новости, должен идти дождь. И ночь должна быть беззвездная и промозглая. Я еще не слышал ничего более ужасного, мне даже трудно в это поверить. Вспоминается моя последняя встреча с Кэлом. Он пришел за книгами о море. Помню, купил ту, что я нашел в комиссионке, – «Море Кортеса» Джона Стейнбека. Сам я ее не читал, просто взял для магазина. Мне нравились другие его книги: «О мышах и людях», «Гроздья гнева».

Кэл рассказал, что «Море Кортеса» – книга об экспедиции вокруг Калифорнийского залива, Стейнбек совершил ее со своим хорошим другом Эдом Рикеттсом. На берегу они собирали образцы флоры и фауны и наблюдали за жизнью в море. И, хотя я так и не прочел эту книгу, да к тому же почти ничего не помнил из рассказа Кэла, я не забыл о дружбе между писателем и ученым. Мне нравилась гармония двух начал. Не так уж много я знал о Стейнбеке и Рикеттсе, но хорошо представлял себе, как они делают зарисовки, наблюдают за всем совершенно по-разному. Наверное, один дополнял другого. Я воображал, как, загоревшие, они в сумерках сидят в лодке и обмениваются впечатлениями о прошедшем дне. Говорят допоздна, а естественные науки и литература помогают им понять тайны мира. Казалось, им с рождения суждено было стать друзьями.

Вроде глупо рассказывать Рэйчел об одном коротком разговоре с Кэлом. У нее-то таких бесед было миллион, и все они имели смысл. Но я все равно рассказываю, что мне еще остается делать? Рэйчел вытирает слезы и почему-то меня благодарит. Не знаю, чем ей это помогло. Конечно, о смерти я читал, но никто из моих знакомых не умирал. Теперь я со своими жалобами на Эми выгляжу полным идиотом. Если бы я потерял Джордж, ничто другое не имело бы значения. Не могу представить себе, что ее нет.

Рэйчел плачет, и от этого ей неловко.

– У меня нет депрессии. – Она говорит так, будто это самое страшное, что может произойти. Но потом поправляется: – Нет, беру свои слова обратно. Это депрессия, Генри. Я так подавлена, что друзья там, у океана, начали меня избегать. Я рассталась с Джоэлом, потому что перестала что-либо чувствовать. Я хожу к психоаналитику. Сегодня вот была. Генри, ты не поверишь… я провалила двенадцатый класс. Жизнь рушится на глазах.

Я предлагаю ей рукав – вытереть глаза и высморкаться, но она уже пользуется своим. Смеется, шмыгает носом и моргает, пытаясь стереть потекшую тушь.

– Все стерла?

– Вроде все. Ты нормально выглядишь. Даже хорошо… Так вот, – продолжаю я, – это нормально, что ты чувствуешь себя подавленной. Твое уныние объяснимо.

– Прошел почти год, – возражает она.

Но мне кажется, это не такой уж большой срок. Если бы с Джордж что-то случилось, я бы тосковал по ней вечно.

– Почему ты не позвонила мне? Я бы приехал. Я бы пришел на похороны.

Она мотает головой, будто и сама не понимает почему.

Мы решаем обойти квартал еще раз, и пока мы идем, Рэйчел говорит. Рассказывает, как изменилась ее мама после похорон – будто сломалась внутри, будто ее подменили. Вспоминает, как ужасно прошло Рождество, когда они приготовили все любимые блюда Кэла, но никто ничего не ел. Добавляет, что возит в багажнике коробку с вещами брата.

Начинается гроза. Рэйчел смотрит сначала на небо, потом на меня.

– Я еще никому в Грейстауне не сказала. И ты, пожалуйста, не говори. Я приехала, чтобы на время выкинуть все плохое из головы.

Не понимаю, как можно забыть о таком. Но и как жить дальше, если все время об этом думать?