Глава 21

В сентябре 1931 года от горячих бурь, несущих пыль из пустыни Гоби на Харбин, остались лишь воспоминания, и теперь осенние листья тихо опускались на тротуары, забиваясь в трещины между булыжниками мостовых. Порой неожиданные порывы ветра, прошедшие через сибирские степи, остужали сухую жару и гнали по небу далекие облака.

Благодаря потоку русских беженцев — дворян, офицеров, — покинувших Россию после революции 1917 года, Харбин превратился в крупный город с развитой культурой. В центральном районе — так называемом Новом Городе — школьницы в коричневых формах и черных передниках бежали в гимназию Оксаковской для девочек, а в нескольких кварталах от них дети в голубой форме торопились в начальную школу Христианского Союза молодежи, сокращенно ХСМ. Вскоре после того, как дети скрылись с улиц, их матери устремились к универмагу «Чурин и К°» на пересечении Большого проспекта и Новоторговой улицы. Вытянутое двухэтажное здание с угловым куполом, ажурными решетчатыми балконами на втором этаже и навесами над витринами занимало полквартала. Магазин Чурина являлся главным коммерческим заведением этой части города и был обожаем местными модниками.

Однако самым оживленным отделом там всегда был бакалейный, где гурманов ждали деликатесы, способные удовлетворить даже самый утонченный вкус. Здесь были французский шоколад, турецкая медовая халва из сезама с шоколадным и ванильным вкусом, копченый угорь, пряные немецкие колбасы и Надины любимые ближневосточные сливочные колбаски с орехом.

Но мимо чего она действительно не могла пройти, не купив хотя бы маленькую баночку, так это мимо белужьей икры, привозимой сюда с Каспийского моря. Ей доставляло определенное удовлетворение иногда позволять себе подобный изыск, не задумываясь о расходах.

Наде нравилось ходить за покупками в магазин Чурина, и восхищенные взгляды мужчин-покупателей доставляли ей не меньшее удовольствие, чем приветливость и обходительность продавцов. К своим тридцати пяти годам Надя расцвела и превратилась в прекрасную женщину. Былую стройность она, однако, утратила, что, впрочем, было совершенно незаметно из-за грациозной осанки, благодаря которой Надя выглядела величественно, точно статуя античной богини, и казалась выше своих метра шестидесяти семи.

Сегодня, в бледно-зеленом костюме с узкой юбкой до середины голени и в шляпке в тон, кокетливо сдвинутой набок, она провела в магазине целый час. Купив икру, женщина вышла и с наслаждением вдохнула прохладу утра.

Улица кишела людьми. Многие сидели на длинных скамейках, отделенных от проезжей части кустами, где любила собираться молодежь. Тут можно было, как говорится, и на людей посмотреть, и себя показать, и Надя в шутку сравнивала это место с Английской набережной в Санкт-Петербурге. Свернув на Большой проспект, она пошла в сторону Гиринской улицы, где в двух кварталах отсюда находился ее дом. По дороге Надя раскланивалась с многочисленными знакомыми. За одиннадцать лет жизни в Харбине она стала довольно известной как поэтесса и сестра одного из лучших в городе врачей.

Поначалу им было непросто. Приехав в Харбин в ноябре 1920 года, они были ошеломлены поразительным контрастом между безумной, суматошной жизнью Владивостока и мерным пульсом этого богатого города. И все же это был истинно русский город с привычными широкими бульварами и высокими двустворчатыми окнами. Улицы здесь имели русские названия: Мостовая, Бульварный проспект… Высокий, украшенный затейливой резьбой деревянный шатер Никольского собора возвышался над городом с холма, на котором встречались Вокзальный и Большой проспекты. На солнце тут и там блестели золотые луковицы русских православных храмов. Надя с трудом верила, что это Маньчжурия. Единственным напоминанием об этом были многочисленные рикши и китайские кули с болтающимися на затылке тонкими косичками и в телогрейках, да и те лопотали по-русски, хоть и с сильным акцентом.

Маленькая Катя сначала побоялась забираться в причудливое транспортное средство, которое показалось ей похожим на детскую коляску с подушками. Все же ее удалось убедить сесть матери на колени, и вскоре она уже весело хохотала оттого, что ее катает странный дядя. Надя улыбнулась: «Не называй его дядей. Он рикша».

Через несколько дней после приезда в Харбин Сергей нашел двухкомнатную квартиру на Гоголевской. Эта улица, соединяющая Новый Город с районом Мацзягоу, была оживленной и довольно шумной, но Надя не жаловалась. Когда Сергей устроился на работу в центральную больницу, одну из самых крупных в городе, Надя осознала, насколько им повезло в сравнении с остальными беженцами, не имевшими востребованных профессий. Слава Богу, что Сергей был врачом!

В мае Надя родила девочку, которую назвала Мариной. Она души не чаяла в малышке и очень расстраивалась из-за того, что Катя, ревнуя к сестре, злилась и часто устраивала сцены. Заметив, что Сергей больше расположен к Кате, Надя решила, что в противовес будет образцовой матерью обеим девочкам. Хотя ей было непросто забыть прошлое, ибо Марина стала миниатюрной копией отца: такие же черные волосы и ясные серо-голубые глаза.

Сергей много времени проводил в больнице и наконец-то получил возможность заняться исследовательской работой. В Китае в то время свирепствовала эпидемия, и он сосредоточился на изучении холерного вибриона — возбудителя азиатской холеры. За два года доктор Ефимов приобрел известность в научных кругах и стал считаться авторитетным специалистом в области инфекционных заболеваний.

А потом случилась беда, которой никто не ждал. Как-то раз утром у Сергея пошла носом кровь, да так сильно, что ему пришлось остаться дома. Надя, не на шутку встревожившись, настояла на том, чтобы он обследовался. Неохотно Сергей согласился. Выяснилось, что у него повышенное давление. К этому времени они уже купили серый двухэтажный дом на Гиринской улице, несколько комнат в котором были отведены под его частную практику. Дом был большим, и они могли позволить себе нанять кухарку и горничную.

— Сережа, ты должен сесть на диету, — сказала Надя брату. — Я уже велела Дуне класть меньше соли в еду. Тебе нужно как-то отвлекаться от работы и больше отдыхать, как ты делал во Владивостоке.

Сергей пожал плечами.

— Я иногда играю в маджонг, какой еще отдых мне нужен? К тому же сейчас исследования занимают почти все мое время, а для меня это и есть отдых.

Надя заботливо посмотрела на брата. Он показался ей напряженным. Ласково положив ладонь ему на руку, она сказала:

— Сережа, дорогой, наша вина всегда будет с нами… Я знаю это. Но мы не должны позволить ей погубить нашу жизнь. Эсфирь не хотела бы этого.

При упоминании имени жены Сергей побледнел, а потом, не произнеся ни слова, встал и вышел из комнаты. Надя вздрогнула. Их надежды оживали каждый раз, когда Сергей обращался в Красный Крест с просьбой разыскать Эсфирь, но все поиски неизменно заходили в тупик. Лишь однажды, незадолго до случая с кровотечением, им позвонили из Красного Креста и сказали, что на имя Ефимова пришло письмо. Окрыленный надеждой, Сергей помчался за ним, но оказалось, что это ложный след. Совершенно раздавленный неудачей, он отправился в игорный дом и всю ночь играл в маджонг.

Беспокоясь о брате, Надя нашла занятие и для себя, поскольку понимала, что постоянная забота о нем постепенно превращается для нее в навязчивую идею. Она снова стала сочинять. Радости ее не было предела, когда она узнала, что многие из ее новых друзей — любители литературы. Вскоре Надя стала посещать еженедельные встречи, на которых собирались молодые поэты, чтобы почитать и обсудить свои достижения. Со временем ее увлечение превратилось в серьезную работу, и Надин талант получил признание.

В 1926 году начал выходить престижный литературный журнал «Рубеж». Когда были выпущены несколько первых номеров, Надя решила показать редактору свои стихотворения. Она подобрала самые любимые из них и отправилась «на суд».

Редакция молодого издания располагалась в обычной частной квартире. Редактора на месте не оказалось, поэтому Наде предложили оставить рукописи и зайти в другой раз. Когда она вернулась через неделю, помощница редактора, плотная приветливая женщина за сорок, с улыбкой вручила ей какую-то бумагу.

— Вот, почитайте. Это отзыв редактора о вашей работе.

Надя взглянула на листок, и строчки поплыли у нее перед глазами: «…поэтесса талантлива, интеллигентна и, несомненно, обладает чувством красоты. Вполне зрелая работа. Разнообразие тем, мастерское владение пером. В ней есть свежесть и искренность, слова создают напряжение, которое нарастает от строчки к строчке и завершается кульминацией, связывающей окончание с началом, что придает стихотворению целостность. Надеюсь, что эта молодая поэтесса продолжит писать, ибо не сомневаюсь — со временем она займет достойное место в литературе…»

Надя вся засияла от удовольствия.

Женщина кивнула на стул.

— Прошу вас, присаживайтесь. Давайте поговорим о вашей работе.

Когда Надя заняла указанное место, помощница редактора продолжила:

— Хочу предложить вам новую тему. Я прекрасно понимаю ваш юношеский романтизм, но нам, людям, вынужденным покинуть родину, нужно кое-что другое. Копните русскую душу глубже. Мы потеряли свою страну, и, пока мы не обретем ее снова, — если это когда-нибудь случится, — нам нужна моральная поддержка. Понимаете, нам важно переосмыслить наши ценности, удовлетворить духовные потребности. В вашей поэзии есть логика. Перенаправьте ее с себя самой на читателя. Дайте нам… — Она помолчала, подбирая слова. — Дайте нам внутреннюю энергию, чтобы мы могли выдержать эту жизнь, выстоять в эту эпоху неизвестности.

Надю впечатлила пылкая речь этой женщины.

— Вы, похоже, мечтатель?

Женщина пожала плечами.

— Я сказала бы, что смотрю на жизнь более трезво, чем большинство русских в Харбине. Как по мне, бессмысленно размахивать красно-сине-белым флагом и к чему-то призывать, пока мы бессильны что-либо изменить. Но, с другой стороны, интеллектуальный и духовный голод требует постоянного удовлетворения. Кто знает, что нам готовит будущее? Пока же нам нужно разобраться в самих себе.

Вернувшись домой, Надя крепко задумалась. Писать агитки ей не хотелось. К монархистам она себя не относила, а социалисты смешались с большевиками. Ни те, ни другие своей идеологией ее не прельщали. Вскоре стихотворения Нади были напечатаны, но она знала, что помощница редактора права. Как-то на поэтическом вечере один старый критик сказал ей: «Каждый человек стремится кому-то принадлежать, быть частью чего-то. Мы, беженцы, не принадлежим никому. Многие из нас сочиняют для того, чтобы хоть как-то отвлечься от действительности, но эта поэзия зачастую посредственна. Настоящий талант, подкрепленный дисциплиной и опытом, — редкость. У вас есть этот дар, Надежда. Дайте нам то, что нам нужно больше всего: сделайте так, чтобы мы поверили, что остались такими же людьми, какими были до того, как потеряли страну. Это особенно нужно нам, мужчинам. Мы, можно сказать, остались без кормила. Наше чувство собственного достоинства попрано. Мы чувствуем себя ниже последнего кули, потому что у него есть страна и есть паспорт. Проще говоря, он принадлежит, а мы нет».

Надя внимательно его выслушала и после этого разговора расширила тематику своих стихотворений. Это было несложно. Во Владивостоке она уже занималась подобным и сейчас написала:

У Нади появилась новая цель в жизнь: ответственность перед соотечественниками породила необходимость кормить их духовной пищей. Наконец ее разум отвлекся от горестных воспоминаний, и первоначальное искушение сообщить Алексею о том, что у него есть дочь, постепенно утихло. Теперь разрыв с прошлым уже не причинял ей такой боли, как прежде, и Надя заставила себя думать о брате, который — она всегда напоминала себе об этом — стольким ради нее пожертвовал.

Но заставить себя совсем не тосковать по Алексею было невозможно. По ночам, когда уставший мозг забывал о дневных заботах, ее тело подчиняло его себе и начинало требовать ласки. Надя беспокойно ерзала под одеялом, не в силах унять страсть разгоряченного одинокого тела. Она была рада утру, потому что работа не обременяла ее. Финансовая обеспеченность освободила ее от той постоянной тревоги о деньгах, которая преследовала их во время путешествия через Сибирь. Одиннадцать лет — достаточный срок для того, чтобы притупить воспоминания.

Погруженная в раздумья, Надя переходила Большой проспект, уставленный дрожками с сонными русскими извозчиками, как вдруг услышала свое имя. Остановившись посреди дороги, она обернулась и увидела, что ее догоняет Зина Ломова. Эта худая, взъерошенная молодая женщина была школьной учительницей и увлеченной поэтессой.

— Надя, можно я пройдусь с тобой?

Несколько удивившись, что Зина в это время не в школе, Надя кивнула.

— У меня сегодня выходной. Я тебе звонила, но не застала, — начала Зина и вдруг замолчала. — Я… Мне просто было интересно узнать, что ты думаешь об этих слухах.

— О каких слухах?

— Что японцы собираются оккупировать Маньчжурию! — выпалила Зина и в страхе оглянулась.

— Зачем бы им это понадобилось, Зина? По-моему, кто-то просто пытается поднять панику.

— Они хотят прекратить борьбу между националистами и коммунистами в Маньчжурии и защитить своих националистов от так называемых бандитов.

— Бандитов? Весьма неоднозначное слово.

— Я знаю, но, если они говорят о хунхузах, то это лишь предлог для вторжения, потому что хунхузы здесь существуют давным-давно и никак не угрожают стране. Да что там, китайское правительство раньше даже обращалось к ним за помощью, когда боролось с коррупцией.

Надя с интересом посмотрела на Зину.

— Я этого не знала. Я думала, это совсем дикие и неуправляемые люди, которые живут вдали от городов, где-то в тайге. Я слышала, что они похищали людей ради выкупа, но сейчас их осталось мало.

Зина покачала головой.

— Нет, хунхузы гораздо опаснее. Но что мы смешиваем грешное с праведным? Речь не об этом. Почему Японии вдруг вздумалось защищать Маньчжурию от этих преступников?

Надя на какое-то время замолчала, переваривая новость. Борьба с хунхузами действительно выглядела надуманным поводом. Эти бандиты были частью Маньчжурии с семнадцатого века, когда сторонники павшей династии Мин вынуждены были бежать, укрылись в тайге и со временем превратились в бандитов. И насколько ей было известно, за последние месяцы не произошло ничего, что могло бы вызвать недовольство Японии.

— Даже не знаю, Зина, — наконец сказала Надя. — Может быть, японцам мало Ляодунского полуострова, который они оккупировали, и они хотят захватить еще больше земли? Будем надеяться, что это не более чем слухи.

Но это были не слухи: 5 февраля 1932 года Харбин проснулся от прилетевших издалека отрывистых хлопков. Это была не артиллерийская канонада, даже не взрывы бомб, а ружейные выстрелы. Они быстро смолкли, и к полудню тротуар перед универмагом Чурина уже был полон молчаливых горожан, наблюдавших за грузовиками с солдатами, которые бесконечной вереницей поднимались из Мацзягоу. Сквозь рев моторов послышалось несколько робких криков «банзай!», на ветру затрепетал бумажный флаг. Изображенное на нем красное солнце на белом фоне проплыло над толпой, как свежая капля крови.

Форма цвета хаки и высокие фуражки с козырьками были совсем не похожи на серую форму китайской армии. Узкий разрез глаз солдат и цвет кожи указывали на их азиатское происхождение, но те, кто смотрел на них, — в основном это были русские беженцы — знали, что эти люди не принадлежат нации, давшей им приют.

Тем утром, в трех кварталах от универмага, на Гиринской улице в сером двухэтажном доме за деревянным забором десятилетняя Марина, лежа под одеялом, прислушивалась к звуку выстрелов. Мать только что сказала ей, что в школу она сегодня не пойдет. Какой бы ни была причина, Марина была рада возможности поваляться в постели несколько лишних минут. Потянувшись, она посмотрела на двустворчатое окно. Оно замерзло снаружи, а девочка любила рассматривать запутанные ледяные узоры на стеклах и находить в этом сложном переплетении сказочные города и сады. Этим утром окно искрилось на солнце всеми цветами радуги.

Маленькие стаканчики со спиртом, спрятанные в вате внутри окна, не давали замерзнуть внутренним стеклам. Марина подумала, не из того ли они сервиза, что мама хранит в шкафу вместе с бутылкой спирта и палочками, обмотанными ватой. Этот набор использовался как медицинские банки, когда в семье кто-нибудь простуживался. У изножья кровати Марины стоял кремового цвета платяной шкаф, а за ним располагался уголок для игрушек. Там, рядом с маленькой колыбелькой, стояли крохотные столики, стульчики, шкафчики и даже миниатюрная металлическая ванна и умывальник. У стенки рядком сидели хозяева этого игрушечного царства — куклы и плюшевые звери. У окна комнаты стояли квадратный стол и два стула. Это было рабочее место Марины, где она делала домашние задания: запоминала названия главных рек России, географические координаты городов; учила древнюю историю, начиная с того периода, когда князь Рюрик в 862 году основал первую династию. Здесь же Марина читала. Над «Робинзоном Крузо» она позевывала, но «Приключения Тома Сойера», «Зов предков» и «Хижина дяди Тома» захватывали ее так, что и за уши не оторвешь, Еще она любила басни Крылова за их морали и всегда плакала над книгой «Княжна Джаваха» Чарской.

Сейчас все ее книги были сдвинуты в угол к тетрадкам и ранцу, приготовленным к школе. Посередине стола аккуратным овалом лежала золотая цепочка с крестиком, на котором было написано: «Спаси и Сохрани Марину».

В этом году ее сестре Кате выделили отдельную комнату, потому что той исполнилось четырнадцать лет и дядя Сережа решил, что она должна иметь свое помещение. Теперь она жила наверху, рядом с просторным дядиным кабинетом. Окно ее комнаты смотрело в сторону парка, расположенного справа в их же квартале. Потолок там был низкий, подоконник украшали вышитые подушки и льняное полотенце. По сравнению с этой комнатой спальня Марины выглядела по-спартански, если не считать кружевных занавесок на единственном высоком окне.

Марина, черноволосая, сероглазая и любознательная, завидовала старшей сестре, у которой были светлые волосы, темные глаза и жизнерадостный нрав. Энергичной, веселой Кате почти все сходило с рук, потому что дядя Сережа всегда находил для нее оправдания. Марине везло меньше. Вот только вчера, когда она отказалась есть десерт (противный лимонный крем), ее заставили целый час просидеть на стуле посреди комнаты. Ей было так стыдно, что она готова была провалиться сквозь землю!

Но грустные материнские глаза наполнялись нежностью всякий раз, когда она смотрела на Марину, и лишь это могло обуздать ревность девочки к сестре.

Бах-бах-бах! Бах-бах!

Выстрелы приближаются?

Марина прислушалась.

Беспорядочный ход ее мыслей был прерван появлением Веры, швеи, которая подошла к кровати и наклонилась над металлической спинкой.

— Пора вставать, соня! Дуня уже готовит завтрак.

Марина обожала Веру, которая приходила к ним рано утром, завтракала вместе с семьей и оставалась в доме до обеда. Ей было всего двадцать лет, и Марина с Катей воспринимали ее скорее как сестру, нежели как семейную швею.

Вера, дочь обедневшего дворянина, превосходно управлялась с иголкой и ниткой, и мать Марины всегда находила для нее работу. Вера была высокой, худой и умиротворенной. Работала она наверху в небольшой комнате, где без устали жала на ажурную железную педаль швейной машины «Зингер», я потом проводила время с девочками и помогала им с домашним заданием. Днем она ходила с ними гулять и водила к себе домой, где ее мать во вдовьем трауре давала им уроки музыки.

Тем утром, когда Марина и Вера спустились в столовую, вся семья уже сидела за столом. Это было необычно, потому что дядя Сережа, как правило, завтракал рано утром и уходил до того, как просыпались девочки. Он всегда куда-то спешил, но сейчас его ясные серые глаза были устремлены на мать Марины, которая пила из чашечки кофе.

— Надя, когда стрельба прекратится — а я думаю, это ненадолго, — нужно будет сходить на Новоторговую, посмотреть, что происходит. Девочки уже достаточно взрослые, чтобы видеть, как творится история.

Надя покачала головой.

— Катя может пойти, но не Марина. Она еще слишком маленькая и впечатлительная. Кто знает, чего еще сегодня ждать…

Сергей убрал с высокого лба прядь песочных волос. Несмотря на свои сорок шесть лет, он все еще выглядел как мальчишка.

— Глупости, Надя! Пора уже тебе перестать прятать Марину за своей юбкой. Не забывай, мы беженцы в Маньчжурии, и не знаем, что с нами будет завтра. Чем раньше девочки узнают жизнь, тем проще им будет потом.

Уст Нади коснулась загадочная улыбка.

— Хорошо, я разрешу Марине пойти, если ты пообещаешь все время держать ее за руку, пока мы будем в толпе.

Посыпав йогурт сахаром и корицей, Марина быстро съела десерт. Потянувшись за теплым хлебом с кунжутом, она встретилась глазами с дядей. Когда бы тот ни смотрел на младшую племянницу, девочке всегда казалось, что он не видит ее. Когда Марина немного подросла, мать рассказала ей, что отец ее погиб во время революции и что дядя Сережа спас семью от большевиков. Он привез Надежду и Катю в Харбин, где и родилась Марина. Дядя Сережа заботился о них всех, и девочка жалела, что он не их отец.

Марина намазала хлеб маслом, сверху добавила печеночный паштет. Как она ни старалась, что ни делала, внимание дяди Сережи всегда было поглощено Катей. Она откусила кусок бутерброда, сделала глоток горячего какао и обожгла язык. От боли слезы подступили к ее глазам, но она стиснула зубы, чтобы не заплакать, и не издала ни звука.

Из кухни с подносом в руке пришла Дуня. Маленькая и толстая, она, пыхтя, стала возиться у круглого стола. Протянув руку, чтобы убрать грязные тарелки, она зацепила головой за кисточки на большом шелковом абажуре лампы, низко висевшей над столом.

— Дуня, ну сколько раз тебе повторять, чтобы ты не тянулась через стол? — упрекнула ее Надя.

— Да, барыня, — вежливо отозвалась Дуня. — Я просто… — Она неопределенно пожала плечами и выскользнула из комнаты.

Сергей улыбнулся и покачал головой.

— Оставь, Надя, тебе никогда не научить ее манерам. К тому же ее работа — заниматься кухней, а в этом она непревзойденный мастер. Тому, кто может так, как она, приготовить фазана в сметане или жареного бекаса, я готов простить все.

— Знаю, Сережа. Она кухарка, а не горничная. Маша должна через несколько дней вернуться, и тогда Дуня сможет заняться своим делом.

Сергей повернулся к Кате, и его лицо просветлело.

— Катюша, держу пари, ты не нарадуешься, что не пошла сегодня в школу, верно?

У Марины комок подступил к горлу. Опять дядя Сережа заговорил с Катей, а не с ней. Ее мать просила его держать Марину за руку, когда они сегодня выйдут на прогулку. Может быть, тогда ей удастся поговорить с ним, рассказать о своих хороших оценках в школе и о том, как недавно ее похвалила учительница на занятиях по фортепиано.

Сестры ходили в школу ХСМ на Садовой улице, 47, всего и двух кварталах от дома. Марина была лучшей ученицей в классе, а вот Катя на уроках частенько мечтала и переходные экзамены сдавала с трудом.

Днем, когда они шагали по направлению к Новоторговой улице, Марина крепко держалась за руку Сергея и рассказывала ему о своих школьных успехах. Он слушал, кивал, и Марина была безумно рада, что мама с Катей шли впереди и никто не отвлекал от нее дядю Сережу. Но тут сестра повернулась.

— Господи, какая же ты хвастунья! Помолчала бы!

Несмотря на мороз, Марина тут же вспыхнула. И вовсе она не хвасталась. Все это правда, и говорила она это только для того, чтобы дядя ее хоть немножечко похвалил. Что тут такого?

— Если бы у тебя были такие же высокие оценки, как у меня, ты тоже рассказывала бы о них дяде Сереже. Просто ты завидуешь мне, вот и все.

— Девочки, хватить ругаться по пустякам, — сказала Надя. — Смотрите, как ветки на деревьях красиво обледенели. Похоже на рождественскую елку.

Ссора была предотвращена. Марина посмотрела, куда указала мать. Голые еще вчера ветки теперь были покрыты льдом, белым и искрящимся на солнце. Они были такими скользкими, что на них даже птицы не садились.

— Знаешь, Сергей, — вздохнув, продолжила Надя, — в такие тихие дни, как этот, когда рядом нет китайцев и вокруг только дома за деревянными заборами, у меня появляется такое чувство, будто мы дома. Просто удивительно, до чего здания здесь напоминают Россию.

— А чему тут удивляться, сестренка? Надо сказать спасибо российским инженерам, строившим Китайско-Восточную железную дорогу, за то, что они спроектировали Харбин по образцу русских городов. Могли ли они тогда знать, что для нас Харбин станет последним оплотом потерянной страны?

— Да, но теперь даже этому раю угрожает опасность, — негромко, чтобы не испугать дочек, сказала Надя. — Я боюсь этого вторжения, Сережа. Не к добру это.

Дойдя до угла Новоторговой улицы, они остановились у куста, отделявшего тротуар от заснеженной проезжей части. Грохот колес тяжелых грузовиков, перевозивших японских солдат, приглушал выпавший вчера снег. Несколько робких приветственных выкриков растворились в воздухе, не найдя поддержки в притихшей толпе.

Марина и Катя, одетые в ондатровые пальто, в шапках и с муфтами, остановились рядом с матерью, на которой было кожаное пальто, отороченное чернобурой лисицей. Своим внешним видом они выделялись среди собравшихся на улицах русских и китайцев, большинство из которых носили телогрейки.

За их спинами находился вход в магазин Чурина, и Марина предпочла бы зайти туда, чем оставаться на улице и задыхаться в толпе. Она уже хотела сказать об этом матери, но вдруг ее внимание привлек один из солдат, обеими руками державший перед собой ружье. Когда его грузовик проезжал мимо, он посмотрел прямо на нее, и в его узких глазах-щелочках вдруг вспыхнули огоньки.

Марина потянула мать за пальто.

— Мама, один из этих солдат, тот, что с ружьем, смотрит на меня. Правда смотрит!

Надя неуверенно проводила взглядом грузовик. Потом положила руку на плечо Марине.

— Тебе показалось, — сказала она и притянула дочь поближе к себе.

Тут к ним подошел мужчина в пальто с котиковым воротником. Кивнув Наде, он повернулся к Сергею.

— Как хорошо, что я вас встретил, Сергей Антонович. Вы мне нужны.

Мужчины пожали друг другу руки, Сергей представил подошедшего сестре, назвав господином Горманом.

— Чем могу помочь?

Горман улыбнулся.

— Я хотел бы наведаться к вам завтра. Мне нужно с вами поговорить.

Сергей на мгновенье задумался.

— Не уверен, есть ли у меня свободное время в расписании, но думаю, что смогу уделить вам пару минут. Скажем… в три часа?

Когда мужчина раскланялся и исчез в толпе, Надя повернулась к Сергею.

— Это был не владелец «Новой аптеки»?

— Да, он самый. Он мой пациент.

Несколько минут Сергей пребывал в задумчивости. Потом отпустил руку Марины.

— Надя, эти грузовики поднимаются из Мацзягоу, значит, они вошли в город со стороны аэродрома. Завтра я съезжу туда и посмотрю, что они там наделали.

Надя покачала головой.

— Там стреляли. Бог его знает, что ты можешь увидеть. Тебе недостаточно было войны в Сибири? Не ходи туда!

Но Сергей лишь пожал плечами и, взяв за руку Марину, повернул к дому.

На следующий день Катя слегла с простудой и потому осталась дома, когда Вера повела Марину на прогулку. Они пошли мимо старого кладбища на Большом проспекте, мимо протестантского храма на углу и дальше, к новому кладбищу. Через два квартала мимо них медленно проехали телеги, груженные телами в серых военных формах. Трупы лежали друг на друге, как куча тряпичных кукол, и с бортов телег свешивались руки и ноги.

— Не смотри, — сказала Вера и попыталась рукой закрыть Марине глаза. Но девочка продолжала смотреть. Она не могла оторваться от глядящих на нее холодных незрячих глаз одного из солдат. Лица не было, одни белые шарики глаз. Тошнота подступила к горлу Марины, и она прижалась лицом к беличьей муфте Веры.

С тех пор Марина перестала играть с куклами, а те из них, которые были мягкими, с гнущимися руками и ногами, спрятала в самый нижний ящик своего шифоньера.

 

Глава 22

Маленькие кусочки творожного суфле лежали перед Сергеем на фарфоровой тарелке нетронутыми. Он поднес ко рту стакан дымящегося кофе в серебряном подстаканнике. Коснувшись губой обжигающего напитка, дернулся.

— Господи, почему кофе так долго остывает?

Надя подняла голову.

— Если бы ты начал с суфле, кофе как раз успел бы остыть. Почему ты не ешь? Ты же любишь такое.

— С утра нет аппетита.

Надя посмотрела на него внимательно.

— Что-то случилось в больнице, Сережа? Ты последнее время сам не свой.

— Нет, в больнице все как обычно.

— Ты расстроен из-за похищения господина Гормана?

Сергей резко вскинул голову.

— Ты что-то знаешь об этом?

Его резкий тон удивил Надю.

— Ничего. Только то, что пишут в газетах: Гормана похитили хунхузы и требуют за него баснословный выкуп. Если честно, я ни на минуту не верю этому. Хунхузы орудуют в сельской местности, и я сомневаюсь, что они осмелились бы пойти против японской полиции. — На миг Надя задумалась, потом прищурилась и посмотрела на брата. — Господин Горман, кажется, был чем-то встревожен в тот день, когда мы встретили его. Он ничего не рассказывал, когда приходил к тебе потом?

— Конечно же нет! — раздраженно выпалил Сергей. — Мы говорили о его здоровье.

— Тебя что-то другое беспокоит, Сережа? Я ненавижу, когда ты ходишь как в воду опущенный. Тебе нельзя волноваться, у тебя же давление, помнишь?

— Наверное, это из-за того, что ко мне на днях приходили русские фанатики, которые мечтают организовать контрреволюцию в России. Они как заведенные твердили о том, как в двадцатом году японские экспедиционные силы в Сибири поддержали Белую армию. Они живут прошлым, глупцы!

— Но зачем они приходили к тебе?

Бросив на сестру быстрый взгляд, Сергей уставился на стакан с кофе.

— Они думали, что, раз Центральная больница занята японцами, я мог бы от их имени обратиться к японским властям.

— Может быть, они и ошибаются в запале, но наверняка без злого умысла. Я не понимаю, почему ты так раздражен.

Сергей отодвинулся от стола вместе со стулом и резко встал.

— Я же сказал тебе, что вовсе не раздражен, — бросил он и вышел из комнаты.

Надя провела его взглядом. Через какое-то время хлопнула входная дверь. Почему брат считает, что делиться с кем-то тревогами — это проявление слабости? Его что-то беспокоит, и он решил это скрыть. Что ж, хорошо. Она не станет допытываться. Может быть, это как-то связано с поисками Эсфири? Теперь у него почти не было шансов ее разыскать. Надя вздохнула. Сергею было сорок шесть лет. Случались ли в его жизни другие женщины? Единственной, кого он любил, была Эсфирь, но им выпало так мало времени насладиться своей любовью!

Он полностью отдался работе — больнице, пациентам, экспериментальным исследованиям бактериологической восприимчивости к разного вида лекарствам. То немногое время, которое у него оставалось, ее чуткий, заботливый брат тратил на нее и на ее детей.

Надя выпрямилась на стуле. Она знала, как он волновался, когда у нее появлялся какой-нибудь случайный поклонник. Но правда заключалась в том, что она не хотела другого мужчину, ни сердцем, ни даже телом. Желание, подавленное, спящее, всегда было направлено только на Алексея. Она знала о слухах, которые ходили по городу, да и друзья утомляли ее вопросами о замужестве. Доходило даже до того, что кое-кто называл ее семейную жизнь противоестественной. В ответ на такие замечания Надя отшучивалась и переводила разговор на другие темы. Один только раз она, пожав плечами, обронила: «Мне не нужен муж. Так я чувствую себя более независимой».

Надя научилась быть сдержанной, научилась подстраиваться под своего брата, который любил ее и защищал с тех пор, как она себя помнила. И он был предан ей. С ним не нужно было в чем-то сомневаться, не нужно было бояться предательства. Ему можно было безоговорочно доверять.

Да, у нее было все, чего может желать обычная женщина: материальные удобства, даже роскошь, семейная привязанность, единство и, конечно же, ее счастье — две дочурки.

Сегодня ей предстояло решить два вопроса: во-первых, составить меню с Дуней и, поскольку у Маши был выходной, решить, какие продукты нужно покупать; во-вторых, примерить платье, которое перешивала для нее Вера.

Время тянулось медленно, лениво. Днем из школы вернулись девочки, и Катя пошла в гости к подруге. Дуня отправилась выполнять поручения, Вера была наверху, а Марина, не переодеваясь, засела за домашние задания.

Надя заварила себе чаю и взяла с книжной полки «Гранд-отель» Вики Баум.

День был на удивление приятным. Светило ласковое солнце, за окном весело щебетали воробьи, откуда-то доносился собачий лай. Наверное, то была соседская овчарка. Это глупое создание лаяло на каждого прохожего. Сосед по фамилии Петров был хорошим человеком, но его собака… Нужно будет попросить Сергея поговорить с ним об этом животном. Она улыбнулась. В доме стояла такая тишина, что ей было слышно, как Марина в соседней комнате усердно поскрипывает пером. Эти звуки еще больше успокаивали.

Надя углубилась в чтение и перестала обращать внимание на время.

Когда постучали в дверь — громко, отрывисто, — Надя мгновенно поняла, что это не обычный посетитель.

От скрипучих пружин кровати до лица лежащей на спине Марины было совсем чуть-чуть. От ритмических движений кровать прогибалась, и пружины приближались к ее лицу почти вплотную. Ей пришлось вжаться в пол. Ноги ее до края кровати не доставали, и их не было видно за свисавшими шелковыми кисточками покрывала, зато ей было прекрасно видно ступни и лодыжки тех, кто находился в комнате.

Воздух под кроватью был пыльный, и дышать было тяжело. Несколько пушинок опустились на ее нос и щеки. Боясь чихнуть, Марина напрягла мышцы лица. Хотя руки ее дрожали от напряжения, ей не приходило в голову ослушаться мать, которая сказала: «Сиди, как мышка, и не показывайся, пока я не позову. Поняла? Ни звука!»

Когда кто-то застучал в дверь, мать выглянула в окно, но не раздвинула занавески, как делала, когда возвращался домой дядя Сережа. Этот апрельский день был солнечным, свежим и ясным после вчерашнего дождя, и заглянуть в дом через сдвинутые кружевные занавески было невозможно.

Мать отбежала от окна, потащила Марину в спальню и велела спрятаться под кроватью. «У дверей японские солдаты. Я не хочу, чтобы они тебя видели», — прошептала она. Потом мама пошла открывать, и через несколько секунд из прихожей донеслись мужские голоса, громкие и грубые. Но, услышав спокойный голос матери и ее короткий смешок, Марина перестала бояться.

Прислушалась. Мужские голоса и тяжелый топот ног приблизились. О чем разговаривали, через закрытую дверь Марина расслышать не могла, но, судя по тону матери, та в чем-то пыталась убедить пришельцев. «Да сами взгляните. Никого здесь нет. Девочки в гостях у друзей и вернутся не раньше чем придет с работы мой брат».

Марина затаила дыхание. Зачем это им понадобились они с сестрой? Они ничего плохого не делали. Хоть бы они поскорее ушли, чтобы можно было выбраться из-под кровати. Синяя школьная форма и черный фартук, наверное, уже стали серыми от пыли. Придется перед ужином хорошенько помыться в ванной. Форму было жалко, потому что она была новая — Вера ее совсем недавно закончила. Сколько возни было с примерками! Во рту у Марины тоже было полно пыли. Когда она провела языком по пересохшим губам, хлопнула входная дверь и раздался голос сестры:

— Мам, я дома!

— Катя, беги к соседям! Беги! — Крик матери, странно пронзительный, зазвенел так, как бывало, когда дядя Сережа бранил Марину за то, что та говорит, когда ее не спрашивают.

Солдаты затопали.

— Ма-а-а-ма!!!

Истошный Катин визг, казалось, заполнил весь дом. Раздался звонкий звук пощечины, громкий вздох, резкий мужской хохот и плач. Ладони у Марины покрылись потом. Она вытерла их о грубую шерстяную ткань платья и снова замерла, положив руки вдоль тела, ожидая услышать голос матери. Но звучало множество голосов, и она не могла понять, какой из них мамин. Они ударили мать? Или Катю? Ей не хотелось, чтобы кому-то из них делали больно. Вот бы сейчас вернулся дядя Сережа! Он прогнал бы этих злых людей, и тогда она — они все — были бы в безопасности. Марина приподняла голову, и тут же одна из пружин вцепилась ей и волосы. От боли на глаза навернулись слезы. Высвободив рукой прядь волос, она снова опустила голову, и в этот миг дверь спальни с грохотом распахнулась и на пороге показались мужские ботинки. Мужчины тащили кого-то в комнату. Марина узнала Катины черные лакированные туфли и белые гольфы. Сразу за ними последовали мамины коричневые «лодочки».

Буквально через секунду комнату заполонили грубые солдатские ботинки. Она насчитала девять пар. Катины ноги вдруг поднялись с пола, кровать над Мариной прогнулась, заскрипев пружинами. И тогда раздался крик. Истошный, душераздирающий, жуткий. У Марины загудело в голове. Что-то невообразимо страшное происходило с ее сестрой, но ей не было видно что.

Один из мужчин заворчал, остальные загоготали, и с кровати спустились мужские ботинки. Катиных туфель за ними не последовало, но к кровати подошли другие ботинки. Скрип и крики повторились.

Сквозь эти жуткие звуки Марина услышала голос матери. Он был глухим и каким-то надломленным. Она снова и снова просила мужчин пойти с ней в другой конец комнаты и сделать что-то такое, чего Марина не понимала.

Она считала пары ботинок, подходивших к кровати. После шестой пары Катя перестала кричать и завыла. Этот звук был еще хуже, чем крики. «Лодочки» матери и пара ботинок исчезли в дальнем конце комнаты, но остальные ботинки продолжали топтаться у кровати. Марина медленно подняла руку и сжала кулак зубами. Пружины над ней продолжали скрипеть. Вдруг один ботинок встал совсем рядом, так, что колыхнул кисточки покрывала и коснулся носком ее предплечья. Он оказался настолько близко к ее лицу, что она почувствовала запах воска. Прикосновение было несильным, скользящим, но Марину пронзила такая боль, будто ее ужалила оса. Она окаменела от страха, подумав, что мужчина почувствовал ее.

Пока она в ужасе смотрела на ботинки, те снова пришли в движение. Один из них оторвался от пола, второй остался, все еще касаясь ее руки. И в ту же секунду наступила тишина. Неожиданная и абсолютная. Катин вой прервался. Скрип прекратился. Время остановилось. Через несколько секунд — или минут? — раздался короткий резкий звук, скрежет металла о металл, и почувствовался один глухой удар. Снова раздался крик, но теперь кричала мать. В дальнем конце комнаты началась какая-то возня, послышались удары, но Катя больше не издавала ни звука. У Марины онемели ноги, а в кончиках пальцев, наоборот, начало колоть, но она продолжала лежать неподвижно, пока все ботинки не покинули комнату, а потом и дом. К кровати медленно, спотыкаясь, приблизились туфли матери. Колени ее подогнулись, и под ее весом снова скрипнули пружины. Впервые в жизни Марина услышала, как мать плачет. И только тогда она ослушалась ее приказа и выползла из-под кровати.

Две недели. Две недели непрекращающегося кошмара. Передышка приходила только ночью. Когда Надя оставалась в спальне одна, когда не нужно было скрывать свое горе от Сергея, она горько рыдала в подушку, чтобы приглушить стенания. Сергей и так был опустошен, и, зная его характер, она боялась рассказать ему о том, что сама подчинилась одному из японских солдат. Этого он не вынес бы. Женщины чувствуют это. Один, Сергей ничего не смог бы сделать против оккупационной армии, а если бы попытался, сделал бы им всем только хуже. Катю это не вернуло бы.

По ночам, когда со слезами уходили последние силы, она засыпала и снова переживала этот ужас, а потом резко просыпалась, задыхаясь, и билась в кровати, как тогда, когда пыталась освободиться из рук японца, увидев, как в другом конце комнаты над Катей блеснул клинок.

Почему они убили ее? Почему?!

Сны о ее собственном участии в этом кошмаре не снились Наде никогда. Она почти не помнила, как это было. В ту минуту разум ее был настолько далеко, что тело ее, насилуемое солдатом, словно сжалившись над ней, потеряло всякую чувствительность.

И потому рассказывать об этом Сергею не было необходимости. Смерть Кати и так была слишком большим горем.

А что, если бы девочка осталась жива? В четырнадцать лет ее жизнь была бы погублена навсегда. Может быть, даже лучше, что она умерла? О боже, какая жуткая мысль! Но иначе Надя думать не могла. Правда это или нет — она должна была в это верить. Надя осталась жива для того, чтобы продолжать жить. У нее остались еще Марина и Сергей. Одиннадцать лет покоя закончились. Одиннадцать лет без страха. Больше такого не будет.

Надя почувствовала, что ей нужен свежий воздух, солнце, умиротворяющий уличный шум. Она вышла из дому и села на скамейку, позволив окружающим ее привычным звукам успокоить свой разум. Внезапно пришли воспоминания, принеся с собой образы прошлого.

Она не заметила, как долго просидела там, и не знала, когда начала думать о материнском дневнике. Уже несколько лет Надя не вспоминала о нем. Быть может, настало время прочитать его? Возможно, слова матери принесут ей утешение?

Надя читала допоздна. Харбин, дом на Гиринской улице — все исчезло, и она вернулась в Санкт-Петербург, на Мойку. Вслед за словами, выведенными аккуратным почерком матери, ее боль перетекала со страницы на страницу, раскрывая прошлое. Дойдя до конца, Надя принялась перечитывать дневник с начала, листая страницы, не в силах поверить в материнскую исповедь, которая точно нитью сшила ее историю в единое целое.

«Февраль 1885. Прошлой ночью в меня вселился дьявол. Я люблю Антона. Я никогда не любила никого, кроме Антона. Что случилось со мной прошлой ночью?.. Мне так стыдно!»

Через несколько страниц слова Анны были полны тревоги:

«Теперь стало понятно, почему меня все время тошнит. Я ношу семя мужчины, которого презираю. Это будет для меня наказанием на всю мою жизнь. Я должна рассказать Антону. Я буду умолять его жениться на мне как можно скорее…»

«О, эта боль на лице Антона! Я до сих пор вижу ее… Я бы все отдала, лишь бы ему не пришлось выслушивать мое признание. Теперь всю свою жизнь, сколько мне отведено, я посвящу тому, чтобы сделать его счастливым…»

«Август 1908. Вчера граф Петр с супругой пригласили нас на день рождения Алексея. Ему исполнилось девятнадцать. «Семейный праздник» — так это назвала Алина. Сказала, что даже граф Евгений приехал из Парижа. Его жена умерла, и он еще в трауре, поэтому большого бала они устраивать не станут. Двадцать три года… Я не видела его двадцать три года! Я не хотела идти, но Антон сказал, что мы должны, и я не решилась его огорчить, не смогла сказать, что даже после всех этих лет мне страшно…

Это было ужасно. Весь вечер мне было дурно, и я не могла смотреть на Евгения. Он на меня внимания вовсе не обращал, как будто меня и не было. Мне бы радоваться, а я почему-то, напротив, почувствовала горечь и обиду. Лишь когда заговорили о детях и кто-то обмолвился, что моему сыну двадцать два, Евгений посмотрел мне прямо в глаза и спросил: «Как его зовут?» Антон, я это знаю, наблюдал за мной. Я старалась оставаться спокойной, но почувствовала, что лицо у меня вспыхнуло, когда я ответила: «Сергей». Евгений улыбнулся: «Мне хотелось бы как-нибудь с ним встретиться». Тут заговорил и Антон, сказал, что у нас есть еще и дочь, Надя, но ему это было неинтересно, и он отвернулся».

Руки Нади дрожали, когда она опустила дневник к себе на колени. Значит, отец Сергея не Антон Степанович! Выходит, Сергей — племянник графа Петра Персиянцева. Это означает, что ее единоутробный брат… Это означает, что — Боже правый! — они с Алексеем двоюродные братья и Сергей тоже Персиянцев!

Какой удар для ее брата! Нет, она не должна ему этого рассказывать! Он не должен об этом узнать, ему и так больно.

А потом Надя стала читать последнюю запись в дневнике.

«Я умираю. Странно… Только теперь ко мне наконец пришел покой. Я чувствую, что выполнила свой долг перед Богом и перед Антоном. Всю свою жизнь я посвятила ему. И что мне это дало? Искупление? Ни на что другое времени не было. Одна-единственная ошибка… Но я ухожу без сожаления. Хорошо, что Надя такая неунывающая и сильная. Она влюблена, я вижу это. Надеюсь, она возьмет от жизни те крупицы счастья, которые подбрасывает ей судьба, чтобы потом приятные воспоминания смягчили горечь утраты. Мне с этим, наверное, было труднее всего — у меня приятных воспоминаний нет».

Надя закрыла дневник. Так вот, значит, что имела в виду мать, когда сказала, что отказывалась по-настоящему любить. Она заставила себя возненавидеть графа Евгения и страдать всю оставшуюся жизнь. Надя судорожно вздохнула и заплакала над материнскими словами. Горькие слезы принесли облегчение.

Прошло несколько дней. Вера спустилась по лестнице из своей рабочей комнаты — через плечо перекинут портновский сантиметр, на пальце наперсток.

— Надежда Антоновна, можно с вами поговорить?

Надя подняла брови.

— Конечно, Вера. Идем в столовую, я позвоню Маше, чтобы принесла нам чаю.

Сняв наперсток, Вера села за стол. Налили чай. Девушка нервно крутила в пальцах ложечку. Когда произошло несчастье, она была у себя наверху и все слышала. В страхе она забилась за шкаф, и, когда солдаты ушли, ее стошнило.

Сейчас слова давались ей нелегко, и молчание собеседницы не придавало уверенности. Вера набрала полную грудь воздуха и посмотрела прямо в чистые глаза Нади.

— Я с тех пор не могу спать. Не могу думать ни о чем другом, кроме как… о том, что случилось… — Тут Вера смущенно замолчала, а потом выпалила: — Я все еще слышу Катины крики. Надежда Антоновна, я не выдержу! Я сойду с ума от чувства вины. От мысли, что не помогла вам.

— Чувство вины — это язва для души, Вера. Не делай этого с собой.

— Я виню себя за то, что не спустилась и… И не отвлекла их.

— Дорогая моя девочка, эти люди, едва переступив порог, начали спрашивать о Кате. Они пришли сюда не случайно. — Надя отвернулась в сторону. Голос ее оборвался. Свет, проникавший в окно, четко обрисовал ее профиль.

Вдруг Вере стало страшно.

— Зачем они сделали это с вами?

— Не знаю. Может быть, мы никогда этого не узнаем, но я уверена, что это произошло не просто так. — Надя посмотрела на Веру глазами, полными невыплаканных слез. — Не держи в себе чувства вины. Отпусти его. И теперь давай поговорим о завтрашнем дне. Жизнь должна продолжаться. Мне нужно кое-что сшить.

Надя заговорила о мелочах, о том, сколько нужно ткани на занавески, о порванном фартуке Дуни, о школьной форме Марины. И пока она говорила, слезы, несдерживаемые и незамеченные, текли по ее щекам ручьем, капали на сложенные руки.

 

Глава 23

Прошло несколько недель, и беспокойный апрель сменился маем с пышным цветением сирени и фиалок. На углу напротив универмага Чурина китайские торговцы выставили ведра с цветами. Их душистый аромат пробивался сквозь клубы пыли, которые оставляли за собой такси и дрожки.

Для Марины снять тяжелые ботинки и ступить на сухой тротуар ногами в новых туфлях было первым предвестием приближающегося лета, а вместе с ним каникул и поездки на курорт, в Цицикар или Имяньпо. В этом году лето обещало быть грустным и одиноким, потому что мысли о смерти сестры не покидали ее. Она не спрашивала мать, почему умерла Катя. Ей было достаточно видеть молчаливое материнское горе. К тому же она слышала разговор, произошедший в тот ужасный день между мамой и дядей Сережей, но боялась упоминать о нем. Это случилось, когда она выползла из-под кровати и увидела плачущую мать. На Катю она посмотреть не успела, потому что Надя зажала ей глаза ладонью и вывела из спальни.

«Не выходи из комнаты! Слышишь, не смей выходить отсюда до тех пор, пока я тебя не позову».

Никогда раньше Марина не слышала, чтобы мать обращалась к ней так грубо. Она заплакала, частью от страха, частью оттого, что не понимала, за что мать злится на нее. Боясь ослушаться, она сидела в своей спальне и не видела, как дядя Сережа вернулся домой. Но материнская спальня находилась рядом, и, услышав возбужденные голоса, Марина прижала ухо к замочной скважине. Дядя Сережа говорил матери странные и непонятные для девочки вещи, но кое-что она все-таки поняла.

— Что случилось, Надя? Что случилось?! — кричал дядя Сережа снова и снова.

— Я увидела солдат в окно, — сквозь рыдания отвечала мать. — У них были такие лица, что… Я спрятала Марину и открыла дверь.

— А потом? Потом?

— Они все спрашивали о Кате. Они знали ее имя! Откуда, Сергей, откуда они могли знать ее имя?

— О боже, я не знаю! Зачем ты открыла? Нужно было запереться и позвонить мне!

— Кати не было дома, но она могла прийти в любую минуту. Господи, Сережа, я не хотела, чтобы они поймали ее на улице!

— Но они поймали ее!

— Катя вошла в дом, и я закричала ей, чтобы она убегала. Но она не успела! Не успела! — В голосе Нади послышались истерические нотки.

— И что ты сделала потом? Что ты сделала, чтобы спасти Катю?!

— Я… Я попыталась отвлечь их, но это не помогло. Господи, помоги мне!

— Не сомневаюсь, что ты старалась. Но все ли ты сделала, чтобы спасти ее? Все ли? Если бы речь шла о жизни Марины, ты старалась бы лучше, правда? Марина тебе всегда была дороже, чем Катя, признайся!

Марина услышала, как мать ахнула. Дядя Сережа разговаривал с ней грубо. Может быть, открыть дверь и сказать ему, что мама пыталась спасти Катю, и тогда он перестанет так на нее кричать? Но если это сделать, придется признаваться, что она их подслушивала. И что дядя Сережа имел в виду, когда говорил, что мама сделала не все, чтобы спасти Катю? Марина окончательно сбилась с толку и стала слушать дальше.

— …это жестоко, Сергей. Все это было так ужасно! Откуда ты можешь знать, что… Я прошла через ад! Я — ее мать, и все это произошло у меня на глазах… Я видела… — Голос ее надломился, и она зарыдала. Марина сильно, до дрожи, сжала кулаки.

Неожиданно раздался крик дяди Сережи:

— Катя!!! Наша Катя… Любимая Катя!

— Сережа! Прошу тебя, перестань!

Дальше слушать Марине стало стыдно. Она легла на пол и свернулась клубком. Взрослые ссорились, и ей стало страшно оттого, что она не понимает всего. Через какое-то время дядя Сережа вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Мать тихо заплакала.

Той ночью Марина, лежа в своей кровати с открытыми глазами и глядя на пляшущие на стенах красные тени, отбрасываемые мерцающим светом тоненькой свечи под образком в углу, пыталась понять смысл слов дяди Сережи. Но потом веки ее отяжелели и она уснула, так и не получив ответа.

После похорон сестры девочка вернулась в школу, с ужасом ожидая вопросов, которые будут ей задавать. Вопросов, на которые она не могла отвечать. Однако никто не стал ее расспрашивать. Все делали вид, будто ничего не произошло. Какое-то время Марина чувствовала себя одиноко, как будто ее одноклассники нарочно избегали ее. Когда она рассказала об этом Вере, молодая женщина ответила ей, что люди иногда ведут себя так, когда не знают, что сказать. Марина приняла это объяснение и постаралась перестать об этом думать.

Вскоре появились другие темы для размышлений, приятные. Снова наступила настоящая весна, и Марина стала выходить во внутренний двор, образованный кольцом домов, и играть с другими детьми, жившими по соседству. Любимыми их развлечениями были лапта и классики.

Однажды Марина услышала, что в их дворе появился новый мальчик. Звали его Миша Никитин, и было ему пятнадцать лет. Девочки уже перешептывались о нем, а сегодня она увидела его своими глазами: высокий худощавый паренек стоял в сторонке и играл с мячом, дожидаясь, пока соберутся все, кто хотел сразиться в лапту. У него были коротко стриженные песочного цвета волосы и смешной конопатый нос, очень похожий на блестящую пуговку на Дунином фартуке. Светлые глаза его (то ли ореховые, то ли зеленые — Марина не смогла определить) жили своей жизнью, и казалось, будто он мог в любую секунду захохотать над какой-то одному ему известной шуткой.

Миша протянул Марине руку и крепко пожал ее. Его большая теплая ладонь полностью скрыла в себе ее кисть.

— Михаил Никитин, — представился он. — А тебя как зовут?

— Марина Разумова.

Он кивнул, давая понять, что на этом разговор окончен, повернулся к худенькому мальчику десяти лет по имени Лева Петров, который стоял рядом с ним, держа велосипед за руль, и сказал:

— Я научу тебя кататься. Это несложно.

После короткого раздумья Марина робко произнесла:

— Я тоже хочу научиться.

— Ты не сможешь ездить на этом велосипеде. Он для мальчиков — видишь, какая у него рама? — сказал Миша, указывая на верхнюю трубку рамы.

Произнесено это было снисходительным тоном, и Марина тут же вспыхнула.

К этому времени уже несколько мальчиков собрались, чтобы играть в лапту на коротком отрезке дороги за маленьким огороженным садом. Уже были установлены кон и город, команды разбились на бьющих и водящих. Марина много раз играла в лапту и любила соревноваться с мальчишками. С битой она обращалась неумело, зато снискала славу отменной бегуньи. Когда Миша не спеша занял место на импровизированном игровом поле, Марина встала рядом с ним.

— Эй, ты чего это? Это мужская игра, и девочки в нее не играют.

Марина вызывающе вскинула подбородок.

— А я играю! И к твоему сведению, очень даже хорошо. Спроси кого хочешь. — Остальные мальчики как будто смутились и ничего не сказали.

Миша рассмеялся и ленивым движением оттолкнул ее.

— Зашибешься еще, а мне потом отвечать. Иди лучше играть с куклами, девочка.

Испугавшись, что остальные мальчики заметят, как на глазах у нее выступили слезы, Марина развернулась и с гордо поднятой головой зашагала прочь, а когда игроки скрылись из виду, пустилась бежать. «Противный мальчишка. Подумаешь, нос задрал! Индюк! Ну, я ему покажу!» — думала Марина.

Когда она вбежала в дом, мать, оторвавшись от книги (Надя всегда что-то читала), подняла на нее глаза и спросила:

— Что случилось, дочка?

Девочка зарыдала и бросилась на грудь матери.

— Этот… этот новый мальчик во дворе… Миша Никитин… Он такой… вредный. Не разрешил мне играть в лапту.

Мать потрепала ее по голове.

— Но ты же всегда играла с остальными мальчиками. Разве они не сказали ему?

Марина покачала головой.

— Они боятся его, потому что он больше. И… он толкнул меня.

Мать спросила, сколько ему лет, и, когда Марина ответила, кивнула.

— Ты правильно поступила. В этом нет ничего постыдного. Драться с ним ты не смогла бы — он для тебя слишком взрослый. И к тому же юные барышни не выясняют отношений при помощи кулаков.

Надя захлопнула и отложила книгу.

— Дядя Сережа сейчас в подвале. Со своим микроскопом там возится. Ступай к нему и расскажи, что случилось. Он тебя успокоит.

— Я не хочу. Дядя Сережа не любит меня.

Мать удивилась.

— Что ты такое говоришь, Марина? Конечно же, он любит тебя.

— Нет, не любит.

— Почему ты так думаешь?

Марина упрямо надула губки.

— Я просто знаю! — Разумеется, она не могла признаться матери, что подслушала их разговор в день смерти Кати.

Надя присмотрелась к дочери повнимательнее, потом погладила ее по волосам и твердым голосом произнесла:

— Чепуха! Смотри не скажи такого дяде Сереже, а то он расстроится. А теперь ступай вниз и убедись, что ошибаешься. К тому же разве тебе не хочется посмотреть на щенков?

Во дворе дядя Сережа держал нескольких ирландских сеттеров. Он все время повторял, что когда-нибудь займется охотой, но так ни разу и не сподобился. Вместо этого он все свободное время проводил в подвале со своим микроскопом и препаратами. Иногда он для девочек приводил в дом ощенившуюся собаку со щенками. Марина обожала играть с малышами, но побаивалась их матери, которая настороженно наблюдала за каждым, кто прикасался к ее потомству.

Наверное, щенков нужно помыть. Марина вытерла слезы и, не взглянув на мать, отправилась к двери в подвал. Она отдала бы все за то, чтобы дядя Сережа любил ее так же, как любил Катю. Со дня смерти сестры он не разговаривал с Мариной и даже не смотрел на нее. Быть может, если просто постоять тихонько рядом с ним и подождать, когда он первый что-нибудь скажет, дядя не рассердится на нее за то, что она спустилась в подвал.

Марина открыла дверь и осторожно ступила на круто уходящую вниз лестницу. На миг задержав дыхание, она прислушалась. В подвале было темно и тихо. Щенки сосали молоко. Она услышала это, и ей страсть как захотелось подержать маленьких собачек. Пробуя ногой каждую ступеньку, она стала медленно спускаться. Спертым воздухом дышать было трудно. Пахло чем-то прогорклым, склизким, и Марина остановилась, не зная, что делать дальше. Тишина вокруг нее словно ожила, зашевелилась и зашуршала. Она прислушалась.

Из угла подвала донеслось какое-то пощелкивание, потом ерзанье, вздох. Марина догадывалась, что дядя Сережа работает за занавеской, отделяющей стол с микроскопом от остального помещения, и потому замерла, боясь вызвать его гнев. Щелкнул выключатель, и подвал наполнился неярким светом. Темные тени приобрели четкие очертания. Свет лампы озарил стол с микроскопом призрачной аурой. Дядя Сережа отдернул занавеску, и Марина увидела его согнутую над прибором фигуру. Рука, которой он крутил какие-то колесики, в тусклом свете казалась совершенно бескровной.

Марина повернулась к щенкам, и в нос ей ударил кислый собачий запах, но, не обращая на него внимания, она наклонилась, чтобы посмотреть на малышей. Расслабленная мать щенков даже не подняла голову. Один из детенышей, самый бойкий, увлеченно исследовал углы загородки. Марина, не в силах справиться с желанием обласкать живую игрушку, подняла его и потерлась щекой о дрожащее бархатное тельце. Аккуратно, боясь надавить слишком сильно, она погладила крошечные теплые лапки, поцеловала мягкую спинку и влажный блестящий носик.

— Что случилось во дворе? Я слышал, что ты плакала.

Голос дяди Сережи так испугал Марину, что она чуть не выронила щенка. Девочка опустила зверька обратно, отодвинула одного из его прожорливых собратьев и ткнула щенка мордочкой в материнский живот. Потом повернулась к дяде.

— Это новый мальчик. Он не разрешил мне играть в лапту.

— Но ты же прекрасно ладишь с мальчишками. Почему ты не постояла за себя?

— Никто не встал на мою сторону. Наверное, они больше не хотят, чтобы я с ними играла.

Несколько секунд в подвале было тихо, а потом дядя Сережа произнес:

— Подойди ко мне, Марина. Хочешь посмотреть в микроскоп?

Она подошла к столу, наклонилась и заглянула в окуляр. Дядя Сережа отодвинулся, чтобы не мешать ей, и Марина, затаив дыхание, стала рассматривать диковинной формы бактерию на предметном стекле. Потом он спросил:

— Этот новый мальчик, он обижал тебя?

— Нет. Но он оттолкнул меня и сказал, чтобы я уходила.

Дядя Сережа взъерошил волосы.

— Что ж, тогда, пожалуй, самое лучшее сейчас — это какое-то время не обращать на него внимания. Он так себя ведет, потому что ты младше. — Дядя потер подбородок и улыбнулся. — Я рад, что ты пришла ко мне. Не нужно тебе играть с большими мальчиками. Во дворе много девочек твоего возраста. Почему бы тебе не пригласить кого-нибудь из них домой? Здесь бы и поиграли.

Марина пожала плечами.

— Они все в куклы играют, а я не люблю кукол.

Дядя Сережа обнял ее за плечи и легонько сжал. Марине не хотелось шевелиться. Окутанная запахами его одеколона и табака, она чувствовала себя защищенной. Девочка подняла голову и обвила руками его шею. Дядя очень медленно отстранился от нее, и Марина увидела в его глазах слезы. Она поежилась. Что это с дядей Сережей? Она сделала что-то плохое? Он достал из кармана платок и вытер нос.

— Все в порядке, детка. Наверное, пылинка в нос попала, — произнес он каким-то непривычным голосом.

Марина смотрела на него широко раскрытыми глазами, и вдруг дядя Сережа обнял ее обеими руками и прижал ее голову к своему плечу.

— Дорогая моя, бедная девочка! Я люблю тебя! Люблю!

Ошеломленная таким проявлением чувств, Марина прижалась лицом к его груди и услышала что-то похожее на сдавленный всхлип. Дядя Сережа легонько покачал ее.

— Маленькая моя Мариночка! Милая девочка. Прости старого дурака!

Марина растерялась. Что он имел в виду? Но спрашивать она не хотела, поэтому только крепче прижалась к нему.

Через неделю Марина привела домой свою одноклассницу, Зою Карелину, маленькую чернявую девочку с озорными глазами. Эти семь дней прошли скучно. Дядя Сережа первую половину дня проводил с пациентами, а потом закрывался у себя в кабинете и не выходил до ужина. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих. В приемной толпились больные, а в жилой части дома Надя заняла самую большую комнату — столовую — выкройками и эскизами. Мать начала ходить на курсы шитья — «на всякий случай», как она пояснила, когда дядя спросил, чем вызвано ее неожиданное желание учиться. Теперь же, разложив на столе огромный альбом с образцами одежды, она под молчаливым наблюдением Веры при помощи карандаша и лекал создавала новую модель.

Ее мама была особенной, не похожей на остальных женщин. Те приходили к ним в гости, разговаривали о маджонге, в который играли дни напролет, обсуждали какую-нибудь Марию Ивановну, которая кладет на лицо до неприличия много краски и поливает себя дешевым одеколоном, или Ольгу Петровну, которая постоянно проигрывает деньги и всеми правдами и неправдами скрывает это от мужа. Мама была другой. Марина однажды услышала, как одна из женщин шепнула, имея в виду ее мать: «Трагическая женщина». Но она была не права. В маме не было ничего трагического. Она была умнее остальных, писала стихи, и другие женщины ей завидовали. Вот и все.

Марина не стала отрывать мать от дела, и подружки на цыпочках вышли из дома, чтобы поиграть во дворе.

Когда девочки ушли, Вера снова склонилась над выкройками.

— Я никогда не училась шитью. Господи, как же тут все сложно!

Надя вздохнула.

— Почему не делают готовых выкроек? Рисовать эти чертежи так утомительно! Приходится математику вспоминать. Я как будто в школу вернулась. Но, знаешь, понимание того, что я могу сама со всем справиться, дает мне ощущение независимости.

Она замолчала и выглянула в окно. Да, знать, что ты независима и самостоятельна, важно. Сергей — кормилец, но что, если по каким-то не зависящим от него обстоятельствам он не сможет зарабатывать на жизнь? Видит Бог, во времена революции она пережила слишком много, чтобы не задумываться о том, что жизнь может перемениться в любую секунду. Надя хотела научиться чему-нибудь новому, ей это было нужно для успокоения разума. Они были беженцами, сумевшими добиться благосостояния под крылом приютившего их великодушного народа. Однако теперь, после начала японской оккупации, будущее стало неопределенным, а их жизнь — незащищенной.

Надя вдруг физически ощутила тишину. Вера незаметно выскользнула из комнаты, слуги в кухне готовили чай, и она осталась в столовой одна.

Незащищенная. Какое ужасное слово. «Бедная невинная Катя. Потухла еще одна искра моей жизни. Боже, сделай так, чтобы я не думала о ней. Я не могу смириться с этой потерей!» Но скорбью смерть не одолеешь. У нее осталась Марина, живая частичка мужчины, которого она любила и будет любить до самой смерти. И Сергей, который всегда был с нею. Надя отодвинула в сторону бумаги и села за стол.

Нужно отделаться от этих страхов. Сергей, так долго сторонившийся Марины, кажется, начал сближаться с ней. Ее давнее тайное желание сбывалось. Надя покачала головой. Неудивительно — никто не мог долго противиться обаянию Марины. Большие доверчивые глаза девочки покоряли даже самых стойких. В этом она была копией отца.

Надю обожгло знакомой болью. Глупо думать о прошлом. Те дни уже не вернуть. Они ушли давным-давно.

Она начала перебирать бумаги и складывать их в большую картонную папку. Скоро придут Марина с Зоей, и нужно будет позвонить, чтобы им заварили чай.

Выбежав из дома, девочки увидели залитый солнцем двор. Это была большая круглая площадка с небольшим садиком, окруженным со всех сторон мощеными дорожками. У каждого дома был свой огороженный заборчиком участок с деревянными скамейками под редкими кустами сирени и жасмина. Земля здесь была чистой и ухоженной. Климат в Харбине отличался суровостью: зимой — холода с пронизывающими ветрами, а летом — изнуряющая жара. Жители его были слишком озабочены хлебом насущным, чтобы думать о благоустройстве территории, поэтому многие городские дворы поросли высокой травой. Поскольку для подрезки травы лучшего инструмента, чем коса, не существовало, никто из горожан не хотел тратить немногие часы отдыха на занятие, подобающее фермеру.

Основное общение между соседями проходило именно в таких внутренних дворах. Не все они были такими ухоженными, как двор Ефимовых. Кроме того, здесь каждая архитектурная деталь напоминала о родине.

Китайцы, жившие на окраине, остальную часть города отдали в русские руки, но каждая из сторон прекрасно осознавала взаимную зависимость.

Однако после оккупации Маньчжурии Японией в этом мирном сосуществовании произошли перемены. Японцы не только взяли власть в свои руки, но и установили цензуру и жесткие порядки в обеих частях города. Впрочем, внешне казалось, что жизнь течет своим обычным чередом. Извозчики на дрожках в ожидании клиентов все так же занимали стратегически важные позиции на пересечении прямого, как линейка, Большого проспекта с оживленной Новоторговой улицей с ее мелкими магазинчиками и универмагом Чурина. Но их конкуренты — русские таксисты — тоже не дремали. Они пользовались все большим и большим спросом, особенно у тех, кому нужно было ехать достаточно далеко, например к пристани или на берег Сунгари, где постоянно вели бойкую торговлю старьевщики и рыбаки.

В мае еще чувствовался холод, хотя аромат распустившихся цветов и солнечные дни предвещали скорый приход лета. Замерзшая Сунгари, которая зимой сковала ледяными объятиями крутые берега в центральной части города, растаяла и превратилась в мощный неторопливый поток. Пока река не вскрылась, китайские кули выпиливали из нее большие куски льда и продавали их для подземных ледников, где хранилась пища в жаркие месяцы. Те, кому не терпелось отдохнуть, ехали к Сунгари, где китайцы в плоскодонных лодках перевозили их на другой берег к коттеджам для отдыха. Там подготовка к лету уже шла полным ходом: дома проветривались, матрасы окуривались, на вымытые окна вешались свежевыстиранные занавески. Поскольку плавать в Сунгари было опасно (водовороты в мутной воде каждый году носили несколько жизней), купались жители Харбина в основном в спокойной Солнечной лагуне или на плавучих деревянных купальнях. Там женщины могли спокойно плавать в специальных загороженных бассейнах и принимать солнечные ванны на деревянных площадках. Они чувствовали себя в безопасности, когда собирались группами. Таким образом женщины будто спасались от бродивших по улицам японских солдат.

Надя и девочки предпочитали пересекать Сунгари зимой. Кули переправляли клиентов по замерзшей реке в больших санях, которые приводили в движение, стоя за спинами пассажиров и отталкиваясь ото льда длинными шестами. Надя часто посмеивалась над предприимчивыми китайцами, которые, наслушавшись русских клиентов, называли свои сани «толкай-толкай».

На другом берегу реки у охотничьего домика была ледяная горка для катания на санках и теплая столовая, где подавали горячие пельмени и — для взрослых — охлажденную водку в графинчиках. Марина обожала кататься на санках. Она задерживала дыхание, чтобы не глотать холодный встречный ветер, и прятала лицо за спину водителя или укладывалась на спину матери, которая, сидя на маленьких салазках, съезжала вниз с головокружительной скоростью. Но это были зимние забавы, а теперь, в преддверии летних каникул, Марина с нетерпением ждала путешествия на один из курортов, которых вдоль железной дороги было немало. Семья обычно проводила летние месяцы в какой-нибудь деревеньке, построенной русскими, среди русских фермеров, обосновавшихся в Маньчжурии и продолжавших вести привычный образ жизни. Сергей, жалуясь на то, что не может надолго отлучаться из-за работы, оставался в Харбине, но, бывало, наведывался к ним на выходные.

В этом году, несмотря на трепетное ожидание каникул, на душе у Марины было неспокойно. Она скучала по сестре, и пустота, которую оставила в ее жизни смерть Кати, чувствовалась особенно остро, когда она была предоставлена самой себе. В городе Марина никогда не сидела без дела, и у нее попросту не оставалось времени на раздумья. Она прилежно училась, ходила гулять с Верой, продолжала брать уроки игры на фортепиано и уже начала кое-как говорить по-французски и по-английски. Языками с ней занималась одна русская дама — старая дева, которая зарабатывала на жизнь частными уроками. Имея так мало времени на игры, Марина несказанно обрадовалась, когда ей разрешили приводить домой друзей. Сегодня они с Зоей, хохоча, играли в догонялки во дворе, не забывая посматривать на группку мальчишек, которые стояли на углу, наблюдая за ними.

— Марина, будешь в классики? — предложила Зоя, потянув ее за рукав.

Та оглянулась по сторонам. Дорога вдоль забора была выложена гранитными плитами, каждую из которых украшали небольшие аккуратные квадратики. Отсчитав три плиты, Марина подняла острый камушек и начертила в грязи рядом с тротуаром классы. К ним неспешно подошли мальчики. Какое-то время они наблюдали за девчонками, а потом со смехом ногами стали стирать начерченные квадраты. Прежде чем Марина успела что-либо сделать, к ним подбежал Михаил и двумя быстрыми тумаками заставил хулиганов разбежаться в разные стороны.

— Вы чего это девчонок обижаете? Больше заняться нечем? — угрожающим тоном произнес он.

Мальчики удивленно переглянулись. Один из них выступил вперед.

— Ты же сам недавно, когда мы в лапту играли, Маринку прогнал. Чего это ты решил сегодня за нее заступаться?

— Она просто не должна играть в мужские игры, и я ей об этом сказал. А на этот раз все наоборот получается.

Мальчик сжал кулаки и, выставив вперед подбородок, двинулся было на обидчика, но, оценив его рост, драться передумал и отступил.

Марина неуверенно шагнула к Михаилу.

— Спасибо, Миша.

Один уголок его рта дрогнул и пополз вверх.

— Я не Миша. Меня зовут Михаил. — Он протянул руку. — Друзья?

Марина земли не чувствовала под ногами, когда они с Зоей бежали домой, так ей не терпелось рассказать матери о своем новом друге.

Надя, выслушав рассказ дочери, улыбнулась.

— Ну это же чудесно, детка. Ты должна рассказать обо всем этом и дяде Сереже, когда он закончит с пациентами.

Слово «детка» пробудило приятные воспоминания.

— Мамочка, а дядя Сережа меня тоже так назвал, когда я ходила к нему в подвал.

Мать посмотрела ей в глаза, и Марина увидела в ее взгляде радость.

 

Глава 24

Лето было холодным и ветреным. Мрачные небеса разверзлись, неустанно поливая землю пеленами дождя, заставляя выходить из берегов реки и угрожая затопить вспаханные поля. Природа неистовствовала так, будто сама Маньчжурия восстала против японских оккупантов, обратив свой суровый климат в орудие возмездия. Порывистые ветры принесли проливной дождь и в Харбин. Он неистово барабанил по крышам, точно обезумевший скиталец, требующий приюта, и время от времени разражался громом.

Сергей с тревогой посматривал на потолок: достаточно ли крепка крыша? Выдержит ли такой яростный напор? Это не мокрое ли пятно там в углу?

Но однажды затяжной дождь все же прекратился, и выглянуло солнце, поднимающее с крыш пар и прогревающее напитанную влагой землю. Однако Сергей оставался все таким же безрадостным. Горе, вызванное в его душе смертью Кати, было глубинным и невысказанным. Он не мог никому признаться, что чувствовал свою вину в том, что дочь его сестры была изнасилована и убита. Поделиться этим ужасом с Надей он не мог. Ефимов держал в себе эту боль, которая пожирала его, доводя до безумия.

Катин отец умер для того, чтобы Сергей выжил, и последний искренне желал защитить ребенка своего друга от любых невзгод. Однако он не только не сделал этого, но и стал причиной смерти девочки. Если бы он знал, чем все обернется! Хотя, если бы знал, пошел бы он против своих принципов? Совершил бы преступление, на которое его подталкивали? Да, пошел бы и совершил бы, ибо у него не имелось иного выхода.

Ему все еще слышался голос капитана Ямады, который разговаривал с ним в тот зловещий мартовский день пять месяцев назад, когда Сергея неожиданно вызвали в полицейский участок.

Поначалу доктора успокоили, дав понять, что японский офицер просит его об одолжении. Многочисленные поклоны, шумное втягивание воздуха между предложениями — все традиционные знаки, указывающие на уважение к собеседнику, — были пущены в ход, чтобы заставить его думать, что к нему обращаются с просьбой.

Собственно, так оно и было, только совсем не на тех условиях, которых он ожидал. Капитан Ямада — узкоплечий мужчина с тонкими черными усами — начал с вопроса, был ли аптекарь Горман приятелем Ефимова.

— Да, я хорошо его знаю, — ответил Сергей, ощущая смутное беспокойство.

— Хунхузы похитили Гормана и требуют выкуп. Они назвали огромную сумму. Мы помогаем вести с ними переговоры. Горман упрям и не говорит, сколько у него денег и где они.

Капитан Ямада на минуту замолчал, набивая табаком трубку.

— Мы хотим помочь освободить этого человека. — Он со значением посмотрел на Сергея. — Ваша работа над новыми видами лекарств хорошо известна. Быть может, вы поможете нам заставить Гормана говорить. В противном случае хунхузы убьют его.

— В Харбине есть японские врачи, они могут помочь вам.

Капитан Ямада покачал головой.

— Мы не хотим предавать это дело огласке. Кроме того, вы его друг, вам он поверит.

Предлог был явно надуманным. Кто поверит, что японские силы имеют дело с хунхузами исключительно из альтруистических побуждений? К тому же Сергей начал сомневаться, что хунхузы вообще имеют отношение к похищению. Все это очень походило на очередной акт вымогательства со стороны японцев. Подозрения его усилились, когда в комнату вошел молодой японский офицер, который, подобострастно поклонившись Ямаде, принялся что-то торопливо говорить по-японски, посматривая украдкой на Сергея. Глаза его коварно блеснули, и он опустил взгляд, ожидая, когда заговорит командир. Капитан Ямада снова шумно втянул воздух.

— Мой помощник говорит, что Горман подвергается суровым допросам у хунхузов и долго не проживет. Скажите, вы могли бы дать Горману так называемую сыворотку правды и заставить его говорить?

Во рту у Сергея пересохло.

— Вы хотите, чтобы я дал наркотик Горману?

— Мы не хотим, чтобы об этом узнал кто-то другой. В конце концов, вы же друзья, — значительно повторил Ямада. — Вы же хотите его спасти, не так ли? Лейтенант Мацуи, — он кивнул на молодого офицера, — отвечает за связь с хунхузами. Он отведет вас туда, где содержат аптекаря, а после того, как вы дадите тому наркотик, привезет вас обратно.

— Я, как медик, обязан помогать людям, а не причинять им вред.

Сергей вовсе не хотел язвить, но голос его дрогнул и слова слетели с уст, прежде чем он успел их взвесить.

Лицо Ямады осталось непроницаемым.

— Все закончится трагично, если вы откажетесь сотрудничать с нами, доктор Ефимов.

— Я не могу участвовать в этом, господин капитан.

— Однако мы доверили вам тайную информацию, и теперь нам придется сделать так, чтобы вы молчали. Поверьте, будет лучше, если вы измените свое решение.

Сергей сжал губы и, набрав полную грудь воздуха, произнес:

— Я категорически отказываюсь делать то, о чем вы меня просите!

— Жаль. Очень жаль.

Тон капитана Ямады был по-прежнему вежлив, но голос приобрел стальные нотки, и Сергей отправился домой раздраженным и расстроенным, однако без особой тревоги.

Откуда ему было знать, что за внешней вежливостью японцев часто скрываются их истинные мысли и чувства?

Через несколько дней на улице его остановил лейтенант Мацуи и, угрожая пистолетом, заставил сесть в машину. Сергея с завязанными глазами отвезли на окраину города. Там повязку сняли, и он увидел, что стоит перед китайской фанзой с соломенной крышей.

— Вы зря теряете время, господин лейтенант. У меня нет с собой наркотика. А даже если бы был, то, как я уже говорил капитану Ямаде, я не стал бы давать его Горману.

Ответа не последовало. Сергея втолкнули в небольшую комнату без окон, где из мебели были только деревянный стол да два стула посередине. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел человека, лежавшего в углу на ворохе соломы. Лейтенант Мацуи подтолкнул его в спину, и Ефимов, едва удержавшись на ногах, присмотрелся к узнику.

Гормана он узнал только по волнистым с проседью волосам. Тот был мертв. Сергей оцепенел от ужаса. За время войны он привык лицезреть увечья, но от вида того, что сделали с Горманом, ему стало дурно.

Когда Сергея привезли обратно в Новый Город, лейтенант Мацуи заговорил в первый раз за все это время:

— Мы хотим, чтобы вы помнили, к чему привел ваш отказ помочь нам.

Сергей развернулся и посмотрел на японца в упор.

— Я не имею никакого отношения к этому гнусному преступлению.

— Значит, нам придется иначе внушить вам, что отказываться от сотрудничества неблагоразумно.

«Он угрожает, — подумал Сергей. — Но я же ничего не сделал!» И все же зерно сомнения было посеяно. Если они похитили и убили Гормана, ничто не помешает им проделать то же самое и с ним. Несколько следующих дней Сергей не выходил из дома по вечерам и держался подальше от безлюдных улиц днем.

Как же наивно было с его стороны не подумать о том, что он для них ценнее живой, что они выберут гораздо более жестокий способ, чтобы заставить его сотрудничать!

В тот ужасный день, когда он пришел домой и увидел окровавленную мертвую Катю, разум его едва не помутился. Рассказать Наде правду Сергей был не в силах, и потому, сам не понимая, что говорит, принялся обвинять сестру в том, что она не защитила Катю, хотя в глубине души понимал, что Надя и не смогла бы спасти дочь.

Под гнетом душевных терзаний Сергей замкнулся в себе. Его все раздражали: кухарка Дуня, горничная Маша, даже тихая Вера. Его возмущало желание Нади чем-то скрасить горе, стремление продолжать заниматься поэзией и шитьем. Иногда его охватывало желание положить руку ей на плечо, обнять и поплакать вместе с ней. Но ему казалось, что это будет выглядеть как слабость. Он не мог пойти на это. Как ему недоставало Эсфири! И эта давняя тоска только усиливала его мучения.

Сергей стал присматриваться к Марине. Дочь Алексея постоянно его раздражала. В минуты, когда бороться с горем уже не было сил, он начинал думать, что лучше бы погибла Марина, а не Катя. Стыдясь подобных мыслей, он не рассчитывал на искреннюю, доверчивую детскую любовь, поэтому, когда Марина спустилась в подвал и он понял, что она тоже тоскует, его оборона была сломлена и не сдерживаемые более чувства полились из него рекой.

Каким же дураком он был! Разве девочка виновата, что ее отцом стал Алексей? И вот она пытается вызвать в нем любовь, ищет в нем опору, замену отца.

В последующие недели Сергей проводил все свободное время с Мариной. Он больше не искал утешения в игорных клубах.

Той весной и летом семья много времени провела дома, потому что Надя, чувствуя, что Сергею очень нужно их общество, решила не уезжать из Харбина на отдых. В июне они ездили на другой берег Сунгари, снимали там дачу и проводили на ней по нескольку дней. Но к концу июля река разлилась, сделав невозможным даже эти короткие путешествия.

К началу августа дачи погрузились под воду чуть ли не по самые крыши, и их владельцы вынуждены были искать убежища на холмах.

Сергей и Надя полагали, что наводнение их не коснется, поскольку жили они в расположенном на возвышении Новом Городе.

Поэтому то, что произошло в воскресенье 7 августа, стало для них неожиданностью.

Выглянув утром в окно, они увидели десятки китайцев, толпящихся на тротуарах. Прежде чем Надя и Сергей успели осознать смысл происходящего, в комнату вбежала Дуня.

— Барыня, барыня! Говорят, в Фудзядане обрушилась подпорная стенка и весь китайский квартал затопило!

Сергей положил руку Наде на плечо.

— Пожалуй, в больницу я сегодня не прорвусь. Займусь лучше своими пациентами. Нам лучше не отходить от дома далеко.

Зазвонил телефон, и Сергей снял трубку. Надя нахмурилась, увидев, как напряглось его лицо.

— Да, капитан Ямада, — спокойно произнес он. — Понимаю… Приготовьте вакцину, я буду… Да, конечно… Я попрошу сестру помочь мне.

Он медленно опустил трубку и посмотрел на Надю.

— Звонили из японской полиции. Они боятся, что начнется эпидемия холеры. Как видно, город заполонили китайцы из Фудзядана. Мне нужна твоя помощь — весь медицинский персонал уже занят. Вели Дуне быть дома с Мариной. Позвони Вере, пусть тоже придет. — Сергей на минуту замолчал. — И захвати свою дубинку… На всякий случай. Бедняки из Фудзядана потеряли все, что у них было, и власти опасаются, как бы не пошла волна грабежей и похищений.

У Нади это грозное оружие, которое брат вручил ей несколько лет назад, вызывало страх. Достаточно было взмахнуть рукой — и из его короткой рукоятки под воздействием тайной пружины вылетал массивный стальной стержень, на конце утяжеленный шариком. Удар этой штуки способен был проломить череп. Надя взяла с собой дубинку, потому что беспорядки были возможны не только в Фудзядане, но и в Нахаловке, одном из беднейших районов города.

Первый день прошел без особых событий. Получив от японских властей вакцину, Сергей останавливал людей на улицах и делал прививки, пока Надя выписывала справки об иммунизации.

На следующее утро они с изумлением увидели, что предприимчивые китайцы устроили на отвесных склонах Нового Города, возвышавшихся над затопленным Фудзяданом. На наспех сооруженных прилавках связки чеснока, сельдерей и сушеные грибы лежали бок о бок с хурмой, разрезанными желтыми арбузами и завезенными из южных провинций Китая помело. Над прилавками с больших крюков свисали куски коровьих туш. Под ними, распространяя восхитительный аромат, лежали горки тянь-бин — печеных лепешек из пресного теста на основе просяной муки.

«Какие же бессердечные люди эти торговцы», — думала Надя, глядя на разноцветное изобилие и на расположившихся тут же жалких нищих, спасающихся от наводнения. Это зрелище до того взволновало ее, что она чуть было не попала под огромную арбу. Скрипя тяжелыми толстыми колесами, телега, груженная желтыми соевыми пирогами и грудами воловьих и бараньих шкур, прокатилась совсем рядом с ней. Тащили ее четыре норовистых мула, запряженных парами. Животные нервно поворачивали уши в сторону шума, вращали налитыми кровью глазами и норовили лягнуть каждого, кто приближался к ним слишком близко. Пока Надя обходила повозку, китаец, который вел мулов, щелкнул в воздухе длинным кожаным хлыстом.

Поток фургонов с беженцами и рикш поднимался вверх по холму. Тысячи лишившихся крова людей уже сидели на улицах, прямо на тротуарах, под растянутыми между столбами соломенными матами и старыми мешками. Их овцы и свиньи свободно бегали по территории стихийно возникшего лагеря.

— Похоже, они больше заботятся о мешках с мукой, чем о своих семьях, — заметила Надя, глядя на плачущих раздетых детей, на которых никто не обращал внимания.

Сергей пожал плечами.

— Для них это спасение. Знаешь, они продают своих дочерей за мешок муки.

Когда они дошли до Нахаловки, их взору предстала совсем другая картина: русские молодые люди сидели на крышах домов и удили рыбу в мутной воде. Некоторые дома, у которых размыло фундамент, рухнули, но молодежь это, похоже, вовсе не смущало. Родители их плавали по затопленным улицам в самодельных лодках, сооруженных из пустых бочек, или стояли на плотах из двух сколоченных вместе дверей. Давая указания жильцам выкладывать дезинфицирующие коврики перед каждой незатопленной дверью, Надя с Сергеем обходили дома, пока прибывающие воды Сунгари не заставили их подняться выше.

Брат и сестра работали допоздна. Когда стемнело, вода добралась до электростанции. Пристань и Нахаловка погрузились в темноту. Домой пошли, освещая дорогу факелами. Последние пару часов их сопровождал капитан Ямада с вооруженной охраной, и Надя, благодарная за защиту, никак не могла понять, почему Сергей насупился.

— Нам сообщили, что в верховьях реки затопило большой лагерь хунхузов, — заявил капитан Ямада, присоединившись к ним. — Теперь, когда в городе нет электричества, мы хотим предотвратить мародерство.

— Сережа, — улучив минуту, шепнула Надя брату, — не стоит показывать этим японцам свое неудовольствие. — Увидев, что Сергей со всей силы сжал кулаки, так, что задрожали руки, она поспешно переменила тему.

Надя уже с трудом переставляла ноги — в поисках свободного извозчика они подходили к Новому Городу. Когда таковой сыскался, Ямада попрощался и сел в свои дрожки. Надя расслабилась и закрыла глаза, предвкушая спокойную поездку на свежем воздухе.

Но вдруг, прежде чем экипаж успел тронуться, грубая рука сзади зажала ей рот. Надя инстинктивно рванула головой в сторону и закричала. В тот же миг их окружили темные фигуры, чьи-то руки сгребли сумку с медикаментами, которая лежала у нее на коленях. Ее Надя удерживать не стала, но схватилась за свою сумочку, в которой лежала дубинка. Кое-как просунув руку внутрь, она крепко сжала стальной цилиндр и положила указательный палец на кнопку, освобождающую пружину. В этот миг сзади вспыхнул факел, и на глазах оцепеневшей от страха Нади капитан Ямада со своими охранниками хладнокровно застрелили троих из нападавших китайцев. Четвертый бандит сзади напрыгнул на Сергея, обхватил его за шею и потащил из дрожек.

Недолго думая, Надя размахнулась и со всей силы ударила бандита дубинкой по голове. Жуткий хруст разбитой кости и последовавший за ним глухой звук, который издало упавшее тело нападавшего, вызвали у нее мгновенный приступ тошноты.

— Превосходно, госпожа Разумова!

Дрожа всем телом, Надя повернулась на голос. Капитан Ямада смотрел на нее с восхищением, в его глазах-щелках отражалось беспокойное пламя факела.

— Вы отважный человек! — Последовал шумный вдох и многочисленные поклоны.

Надя, собрав остатки мужества, кивнула в ответ. Сергей спрыгнул с дрожек и натянуто поклонился Ямаде.

— Вы спасли нам жизнь, господин капитан. Могу я помочь с этим? — Он кивнул на тела, лежащие на земле.

Надя не услышала ответа Ямады. Ни жива ни мертва, она еле дождалась того момента, когда Сергей сел в дрожки и велел испуганному извозчику трогать. Когда экипаж покатился, она прошептала:

— Я… Я убила этого человека?

— Не думаю. В тюрьме выздоровеет. Но если и убила, то лишь помогла полиции — одним преступником станет меньше.

Надя с трудом уняла дрожь.

— Сережа, — сказала она, — я заметила, как ты косился на этого офицера. Что случилось?

Было темно, поэтому лица брата она не видела. Ответ последовал нескоро, и голос Сергея звучал напряженно.

— Он не всегда был таким любезным.

Надя не стала допытываться. Не имело смысла касаться того, о чем Сергей не хотел говорить, он все равно ничего не открыл бы.

Фудзядан и Нахаловка оставались под водой до октября. Когда вода наконец сошла, Сергей рассказал Наде, что улицы в центре города стали белыми от извести, которой засыпали мостовые, чтобы предотвратить эпидемию холеры. Выглядел он изнуренным и осунувшимся. И лишь Марина могла вызвать у него улыбку.

Надя, все еще не оправившаяся после нападения бандитов, не хотела выезжать в город. В течение многих недель после того случая она не отходила от дома далеко и наведывалась только в те магазины, которые находились в Новом Городе. Предательство повсюду, думала она. Сначала японцы убили ее дочь, а теперь китайские бандиты напали на них с Сергеем. Люди подчинялись той власти, которая была им выгодна, и выживали только те, кто постоянно был настороже.

Огромные участки возделанных полей были затоплены, урожай погиб, и тысячи людей остались без крова. Первый снег в начале ноября скрыл грязь и разорение под белым искрящимся ковром. Но раны под ним гноились, недовольство тлело.

Веками приучаемые к терпению русские и китайцы ждали.

 

Глава 25

Между 1932 и 1940 годами японские оккупационные силы оставались в Маньчжурии. Внешне пульс жизни ничуть не изменился, даже несмотря на беспорядочные аресты, зверства японцев и различные провокации, слухи о которых доходили и до Нади. Любое недовольство беспощадно искоренялось, но в школах, на заводах и в судах дела шли своим обычным чередом.

Русские старались по возможности избегать каких-либо сношений с японцами и продолжали жить, притворяясь, что их свободе ничего не угрожает. «Да, происходят вымогательства, изнасилования или даже убийства, но что мы можем изменить?» — размышляли они. Газеты писали о растущем уровне преступности, старательно перечисляя имена пойманных бандитов, в основном из русских и хунхузов, и улики, которые привели к их поимке. Люди заставляли себя верить рапортам марионеточной полиции, но даже те, кто догадывался, что это не более чем искусно сооруженная ширма, скрывающая действительность, ничего не могли поделать. Военные власти под страхом закрытия запретили русским газетам упоминать японцев в связи с какими бы то ни было преступлениями. Запрет был неофициальным, но все, кому была дорога жизнь, знали, о чем можно говорить, а о чем лучше молчать.

Похищение аптекаря Гормана так и осталось нераскрытым. Его жена заплатила требуемый выкуп, но он так и не вернулся домой. Горман попросту исчез, и больше Надя о нем не слышала, чувствуя, что Сергею больно говорить о своем несчастном друге. Спустя год мировой резонанс получило похищение и последовавшее убийство двадцатитрехлетнего Симона Каспе, потому что этот молодой человек был гражданином Франции и сыном владельца лучшего в Харбине отеля «Модерн». Под давлением французского консула японские власти заверили общественность, что предпримут все шаги к освобождению юного Каспе. В конце концов его труп был найден и передан отцу, который так и не собрал требуемый похитителями выкуп.

Нет, лучше всего было оставаться в стороне и не вмешиваться. К тому же нельзя было доверять даже друзьям, потому что хамелеоны встречались и среди казалось бы близких людей. Подпольные группировки действовали в самых неожиданных местах, и невозможно было предугадать, на чьей они стороне: монархистов, большевиков или же фашистов. Были и такие, кто с радостью донес бы японцам на любого только ради того, чтобы заручиться поддержкой нацистов. Немцев и городе было не много, но они являлись союзниками японцев, п потому их следовало бояться и избегать.

— Вся эта разобщенность между русскими меня очень огорчает, — однажды заметила Надя, когда они с братом, отправив Марину спать, сели отдохнуть в гостиной. — Из-за этого мы и потеряли свою страну. Хотя, с другой стороны, если Гитлер решит захватить Россию, может быть, народ сплотится против общего врага.

Сергей взглянул на нее, задумчиво сдвинув брови.

— Однако кое-кто полагает, что люди в России назовут Гитлера освободителем.

— Все зависит от того, насколько Гитлер проницателен. Знает ли он степень нашей привязанности к отчизне?

Сергей молча пожал плечами.

— Мне кажется, — продолжила Надя, — если Гитлер осмелится попрать русскую землю, россияне объединятся вокруг Сталина.

— От нас все равно ничего не зависит, — сказал Сергей. — И ты лучше будь поосторожнее, Надя. Думай, кому о своих взглядах рассказываешь. Японцы крепко держатся за Гитлера, и нам лучше вообще ни с кем не обсуждать государственные дела. Однажды мы ввязались в политику, и ты знаешь, к чему это привело. Больше я не хочу в этом участвовать.

Тяжелая тишина повисла между ними — знакомое, тягучее ощущение напряженности. Надя внимательно посмотрела на брата. С годами он приобрел сутулость, и голова его будто ушла в плечи. Бедный Сережа! Все эти двадцать лет, которые они прожили в Харбине, Сергей не прекращал писать письма в разные инстанции с просьбой посодействовать в поисках Эсфири, хотя каждый раз получал один и тот же ответ. Надя подозревала, что это стало такой же неотъемлемой частью его жизни, как еда и сон. Сама же она давно уютно сосуществовала со своей любовью к Алексею. Боль отступила, но приятные воспоминания остались. И в этом ее мать была права. Добрые воспоминания поддерживали в ней жизнь и рождали душевный покой.

Молчание нарушил Сергей.

— Хорошо, что ты в своей поэзии не касаешься политики. Надеюсь, Марина не ввяжется в какую-нибудь местную политическую партию.

Надя не уставала повторять Марине, которой уже исполнилось восемнадцать, чтобы та держалась подальше от многочисленных молодежных политических групп, «нигилистов двадцатого века», как она их называла, хотя многие из них не шли дальше горячих споров в каком-нибудь холодном подвале.

Но волнение ее было напрасным, ибо Марина не испытывала влечения к этим самопровозглашенным знатокам политики и единственными массовыми встречами, на которых она иногда присутствовала, являлись литературные вечера матери, где самыми дерзкими речами отличалось выступление какого-нибудь вдохновленного юного дарования, оплакивающего утрату родины.

На этих встречах ее часто сопровождал Михаил, которого Марина за его непослушную копну волос любовно называла «мой преданный косматый сенбернар». С момента их знакомства во дворе восемь лет назад Михаил превратился в самого близкого товарища Марины, в ее «широкоплечего друга». Она не считала его кавалером, но во многом стала полагаться на его помощь, особенно после того, как Вера вышла замуж за молодого русского инженера и покинула их дом.

Марина к этому времени превратилась в тонкую, грациозную красавицу. Волосы у нее были черными и совершенно прямыми, к тому же толстыми и жесткими — «конский хвост», как однажды охарактеризовала их Надя. Марина делала пробор посередине и укладывала две роскошных косы на уши, оборачивая их затем вокруг макушки. Строгая прическа подчеркивала овальную симметрию ее лица, а едва заметный намек на неодинаковый разрез глаз придавал изюминку ее почти идеальным чертам.

Как и все девушки ее возраста, Марина предавалась мечтам о любви, но пока ее главной задачей было отвадить назойливых поклонников, которые названивали ей в дверь. Она любила танцевать, и ее с радостью приглашали на всевозможные вечеринки. Партнером ее чаще всего становился Михаил.

Надю несколько тревожило то, что ее дочь не обращает внимания на молодых людей, пытающихся за ней ухаживать.

— Марина, ты должна позволить одному из них войти в твою жизнь. Иначе ты не будешь знать, как вести себя, когда появится тот, кто тронет твое сердце.

— Мы с Михаилом часто встречаемся. Мы можем часами разговаривать, гулять или танцевать.

— Это не то. Ведь он для тебя всего лишь друг, верно? Остальных же молодых людей ты избегаешь. Почему?

Но в ответ на подобные вопросы Марина лишь пожимала плечами. Все свои юные годы она пыталась подавить темные воспоминания о том, что произошло с Катей, и о поклонниках начала думать совсем недавно.

Единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила, был ее дядя. За годы взросления она поняла, что Сергей изо всех сил старается искупить свою вину перед ней. Вину за былое пренебрежение. Он делал ей подарки, читал для нее вслух, поощрял ее интерес к литературе и языкам.

В июне 1940 года, вскоре после своего девятнадцатого дня рождения, Марина окончила среднюю школу Христианского Союза молодежи с золотой медалью, и в тот же вечер объявила о своем желании получить высшее образование. Под влиянием дяди она решила стать медсестрой, но сначала хотела усовершенствовать знание иностранных языков. Французским она владела свободно, а вот английский у нее хромал. Марина хотела продолжать учиться в ХСМ. В то время как большинство девочек из ее класса искали работу или мечтали удачно выйти замуж, она думала об образовании.

Марина уже научилась понимать, что даже самые незначительные мелочи в жизни порой имеют решающее значение, поэтому заметила в разговоре с матерью и дядей, что институт гуманитарных наук ХСМ расположен очень удобно, всего в паре кварталов от их дома, так что ей не пришлось бы долго добираться на занятия.

Надя рассмеялась.

— Да знаю я это, Марина. Но я бы хотела, чтобы ты поступила в этот институт, даже если бы он находился в центре города. А пока наслаждайся летом — боюсь, что осенью тебя ждет напряженная учеба. Жаль, конечно, что поездку приходится откладывать на август, но я решила, что отдыхать мы будем в Чжаланьтуне, а там свободные места будут только в августе. — Надя хихикнула. — Представь себе, это место так популярно, что железнодорожная компания направила туда несколько спальных вагонов, которые теперь используются как передвижные гостиницы!

Марина не возражала. Она проводила многие часы, гуляя по городским садам со своей давней подругой Зоей или же до бесконечности споря с Михаилом о Достоевском.

Как-то раз по дороге домой, прогуливаясь по Большому проспекту, она вдруг поймала себя на том, что присматривается к домам, которые давно перестала замечать, потому что видела их уже миллион раз. Марина внутренне посмеивалась, когда смотрела на серые каменные здания, на огороженные сады с редкими деревьями, сухой землей и кустами бирючины. У каждого дома имелся свой особый забор, по которому можно было судить о достатке его хозяина. Массивные заборы с пилонами и арками соседствовали с высокими штакетниками, встречались и простые выбеленные ограды. «И почему русские так любят ставить заборы?» — думала Марина. Быть может, в стране, где земле нет края, указывать границы своего клочка просто необходимо?

Неожиданно она вспомнила, что мать просила купить ее любимых рулетиков с маком и зайти в аптеку за лекарством от давления для дяди Сережи. Пришлось возвращаться на Новоторговую улицу к булочной Зазунова. Оттуда было рукой подать до аптеки на углу у магазина Чурина. После этого можно будет пойти домой не по прямой, а в обход, по Садовой улице, где было не так шумно. К тому же в двух кварталах от нее был расположен парк — ведь наслаждаться древесной прохладой куда приятнее, чем вдыхать пыль на Большом.

Мать часто просила ее не ходить одной по пустынным улицам, но Марина считала, что ее страхи все еще подогревала трагическая гибель Кати.

Улицы были полны народу. Суетливые прохожие с сумками торопились домой, подростки прогуливались, взявшись за руки, вездесущие японские солдаты протискивались сквозь толпу, исчезали и снова появлялись в самых неожиданных местах.

Когда Марина вошла в булочную Зазунова, в нос ей ударил такой аппетитный запах, что у нее закружилась голова и в желудке заныло от желания вкусить сладость слоеного пирожного «Наполеон». Она купила три штуки: для себя, мамы и дяди Сережи. А также набрала рулетиков с маком. Передавая продавщице деньги, девушка не удержалась и бросила плотоядный взгляд на подносы, где в изобилии были разложены ромовые бабы, шоколадно-вафельные торты «Микадо», открытые пирожки с абрикосовым вареньем, вафельные стаканчики со взбитыми сливками и прожаренные косички из теста, называемые «хворост», посыпанные сахарной пудрой, хрустящие и тающие во рту. И еще там были медовые пряники с мятным вкусом. Как же она их любит! И зачем только Марина посмотрела на это сладкое искушение! Деньги оставались, но еще нужно было купить лекарство.

Вздохнув, девушка забрала сдачу и начала складывать ее в кошелек, как вдруг из-за спины мужской голос произнес по-русски, но с ужасным акцентом:

— Барышня, какое пирожное рекомендофать?

От неожиданности Марина чуть не подпрыгнула на месте. Стремительно развернувшись, она увидела прямо перед собой высокого светловолосого мужчину, который смотрел на нее в упор серьезными голубыми глазами. Вид у этого великана был властный, по крайней мере так показалось Марине, которая уставилась на незнакомца, обратившегося к ней с явным немецким выговором.

«Немец. Союзник японцев, — пронеслось у нее в голове. — Нацист!» Раньше она никогда не встречала немцев и теперь развернулась к продавщице, но та уже раскладывала поддоны со свежим хлебом на полки у стены.

— Итак, что рекомендофать? — повторил мужчина. Марина нерешительно указала на поднос с пирожными и шоколадными тортами.

— Как это назыфается? — поинтересовался блондин.

— Это «Наполеон», а вот это «Микадо».

— «Микадо»? — переспросил немец, почему-то удивившись.

— «Микадо», — подтвердила Марина. Взяв с прилавка пакет с покупками, она направилась к выходу. Однако незнакомец проворно преградил ей путь.

— Фы любить «Микадо»?

— Да, очень, — призналась Марина.

— Фы помогать мне — я фас угощать. — Мужчина широким жестом указал на поднос со сладостями.

Марина покачала головой.

— Не нужно, спасибо.

— Почему?

В голосе мужчины послышалось подозрение, даже некоторая тревога. Марина выпалила первое, что пришло на ум:

— Мне вредно есть шоколад.

Потом, осторожно обойдя гиганта стороной, она выбежала на улицу и направилась к аптеке. Коленки у нее дрожали, но, несмотря на это, она летела как на крыльях.

Марина была довольна тем, как повела себя в непривычной ситуации. Меньше всего на свете ей хотелось знакомиться с немцами. Нацист он или не нацист, но немцы — союзники японцев, и поэтому она их боялась. Однако и грубить ему тоже было нельзя — мало ли чем это могло обернуться! Нет, она все сделала правильно. Ответила вежливо, но формально. Дала понять, что не разговаривает с незнакомыми людьми. Если бы он был русским, она поступила бы точно так же. Мысль о том, почему он спросил совета у нее, а не у продавщицы, пришла ей в голову намного позже.

Перейдя через Большой проспект, Марина зашла в аптеку и протянула рецепт толстому седому фармацевту.

— Вижу, давление вашего дяди все не нормализуется, — покачал он головой и вздохнул. Потом присмотрелся к Марине. — А вы себя хорошо чувствуете? Что-то вы сегодня бледны.

Марина изобразила жизнерадостную улыбку.

— Со мной все хорошо, спасибо. — Она поняла, что ответ ее прозвучал неубедительно, но в эти дни в общественных местах откровенничать о своем страхе перед японцами или их союзниками-немцами было небезопасно.

Охватившее весь город предвзятое отношение к японским оккупационным силам было основано на злодеяниях нескольких отдельных личностей, и Марина в этом смысле не была исключением. Встреча с немцем не шла у нее из головы. В конце концов, он не сделал ничего предосудительного — мало ли какие у них там в Германии традиции! Может быть, у них принято вежливо общаться в магазинах, а она, к своему стыду, приняла это за дерзость. Наверняка не все немцы являются нацистами и не все сотрудничают с японцами.

Выйдя из аптеки, Марина сразу свернула на Ажихейскую улицу и направилась в сторону Садовой. Городской шум разом смолк, чему она была рада, потому что любила уединение.

«Не годится молоденькой барышне так много времени проводить одной, — как-то сказала ей мать. — В мире и так одиноко». Но можно ли приравнивать одиночество к уединению? Она так не думала. Оставаясь одна, Марина никогда не чувствовала себя одиноко. Она любила эти короткие прогулки домой, когда появлялась возможность погрузиться в раздумья и можно было не бояться, что тебя кто-нибудь отвлечет.

На тихой, умиротворенной Садовой звуки города казались далекими и сливались в мерный, успокаивающий гул: затихающее «но!..» извозчика, скрип трамвайных тормозов, приглушенный расстоянием, неожиданный шелест ветра в дубовых листьях, и поверх всего этого — сладостный, пьянящий аромат парковых клумб. Какая же она глупая, что раньше не додумалась ходить домой обходным путем!

Проходя мимо деревянных заборов, она стала, как когда-то в детстве, угадывать, что за семьи живут в этих домах. Богаты ли они? Дружны ли? Счастливы ли? Какая в этих комнатах мебель, чем они украшены? Фамильная ли это собственность русских беженцев или недавнее приобретение нуворишей?

Размечтавшись, Марина уже была на полпути к углу Цицикарской, где собиралась свернуть налево и выйти снова на Большой проспект, как вдруг неожиданно для себя услышала эхо шагов. Тишина на улице была до того ей непривычна, что громкий отзвук собственных шагов по гранитным плитам тротуара порядком удивил ее. Эхо усиливало ее шаги, тяжеловатые и уверенные.

Широкая улица перед ней была пустынна, если не считать сорок, деловито прыгающих по земле. Когда Марина приблизилась, они захлопали черно-белыми крыльями, загалдели и взлетели на деревья. Там они расселись на ветках и стали наблюдать за ней из своего укрытия.

Тишина была нарушена, а вместе с ней сбилось и эхо шагов Марины. Хотя она, глядя на птиц, замедлила шаги, эхо продолжало звучать в прежнем ритме. Цокот металлических подковок на каблуках. Цок-цок. Ровный, размеренный звук, совершенно не совпадающий с ее походкой, которая стала медленнее и легче. Может быть, какой-нибудь студент возвращается домой? В каком из этих милых домиков он живет? Она с трудом удержалась, чтобы не оглянуться и не посмотреть, кто идет за ней. Проявлять таким образом свое любопытство бестактно. Твердо решив не оборачиваться, Марина дошла до Цицикарской улицы и направилась к Большому проспекту. Шаги позади будто отстали, и ее снова окружила тишина.

По левую руку от Марины находилось бывшее здание гимназии Оксаковской, которая два года назад переехала на Таможенную, а по правую располагалось старое кладбище, огороженное метровой каменной стеной с изящной резьбой. Марине захотелось пройти через старое кладбище — это был зов ее русской души. Ей кладбище не казалось мрачным, унылым местом. Напротив, оно было наполнено величественным покоем, а в надгробных изваяниях и эпитафиях соединялись воедино поэзия и искусство. Это был, скорее, не приют усопших, а парк памяти, где цвели сирень и жасмин и где можно было на время обрести отдохновение от превратностей повседневной жизни. Но не сегодня. Она и так уже потратила слишком много времени — мать будет недовольна.

Марина приблизилась к каменной стене, окружавшей бывшую гимназию для девочек. Между массивными дорическими колоннами виднелся внутренний двор. Там было пусто и тихо. Однако, как только она протянула руку к воротам, три японских солдата вышли из-за колонны прямо на нее. «Эти подонки, — однажды раздраженно бросила ее мать, когда натолкнулась на одного из японских солдат на улице, — имеют обыкновение будто вырастать из-под земли, когда ты меньше всего этого ждешь».

Марина ступила с тротуара на дорогу, чтобы не врезаться в них, но один из солдат схватил ее за руку.

— Не торопись. Пойдешь с нами. Мы хотим спросить у тебя кое-что.

Произнесено это было грубо, русские слова японец выговаривал с трудом, но угрозу в его голосе невозможно было не заметить. Они обступили ее, отрезая путь к отступлению. Один солдат потянул ее за руку во двор, другой подтолкнул в спину.

Марина дернулась, пытаясь высвободиться. В голове лихорадочно понеслись обрывочные мысли: «Господи, мама была права… Она предупреждала… Нет, все это не по-настоящему… До Большого проспекта всего полквартала!» Она обернулась, надеясь, что ее увидит какой-нибудь прохожий или извозчик. Вспомнив, как мать учила ее защищаться, она ударила коленом в пах ближайшего солдата, но промахнулась. Колено скользнуло по бедру. Тот выкрутил ей руку, и Марина закричала.

Щеку обожгло ударом. Он был таким сильным, что голова ее отдернулась в сторону. Девушка попыталась закричать, но грубая рука накрыла ей рот, оборвав звук голоса. Она била ногами и вырывалась, понимая, что ее единственный шанс на спасение — как можно дольше сопротивляться, не давая завести себя во двор гимназии. Нужно было оставаться на тротуаре. Наверняка кто-нибудь будет проходить и заметит борьбу. Но помощь пришла с другой стороны.

— Чотто мате!

Властный резкий голос сотворил чудо. Солдаты тотчас отпустили Марину и вытянулись по стойке смирно, устремив глаза на кого-то за ее спиной.

— Дошита?

— Нандемоаримасен. Шоруи, о ширабэтэ ирудакедесу.

— Хеиша э каэрэ! Орэ га яру!

Солдаты развернулись и строевым шагом пошли в сторону Большого проспекта.

Марина повернулась к своему спасителю и… оказалась лицом к лицу со светловолосым немцем, с которым повстречалась в булочной Зазунова. Он наклонился и поднял ее разбросанные пакеты. Распрямившись, взял ее под локоть.

— Спасибо, — прошептала она, пытаясь сдержать слезы, которые готовы были вот-вот политься из глаз, и не показать, до чего она ему рада.

Он коротко поклонился.

— Не нужно ненафидеть фсех японцев из-за этих трех. Они сказать, что проферять фаш документы. Я сказать, что сам проферять. — Он кивнул подбородком в сторону удаляющихся солдат. — Три мерзаффца. Они будут наказаны. Фи должны понимать.

— Да, да, я понимаю, — пробормотала Марина, пытаясь сообразить, почему немец говорил по-японски и почему солдаты его послушались. Ей захотелось как можно быстрее уйти отсюда.

— Фи должны понимать, — настойчиво повторил мужчина, — я друг Японии. Такое случаться не часто.

Марина пошла в сторону дома, и на этот раз она была совсем не против того, чтобы этот человек последовал за ней. Каблуки его ботинок цокали по дороге с металлическим звуком. Этот звук она уже слышала. Марина украдкой покосилась на немца: худое лицо, благородный профиль. Дорогой он не пытался заговорить с ней и даже не смотрел на нее, но, когда подошли к калитке ее дома, мужчина остановился и с серьезным видом отпустил вежливый поклон.

— Меня зофут Рольф Файмер. Я состоять при немецком консульстфе в Харбин.

— А я Марина Разумова, — услышала она свой голос.

Его голубые глаза потеплели, но огонек в них горел недолго, и через какой-то миг он снова стал серьезен.

— Фи можете меня учить русский язык? — отрывисто произнес он.

— Нет, я не учитель. Я студентка.

Очередная глупость! Зачем рассказывать о себе, если тебя не спрашивают? Что это на нее нашло?

Тут Ваймер впервые улыбнулся.

— Фи подумать, пожалуйста. Я хотеть изучить русский получше. Скоро я спросить еще раз. Фозможно, фи подумать и ответить «да».

Он снова поклонился, после чего быстро развернулся и зашагал прочь.

Марина растерянно проводила его взглядом. Если он вернется и повторит свою просьбу… Она не знает, что ответить.

 

Глава 26

Марина рассказала матери о встрече с японскими солдатами и Рольфом Ваймером. Надя потянула было к дочери руки, но, передумав, накрыла рот ладонью и покачала головой.

— Слава Богу, что этот немец помог тебе! Если бы… — Она всхлипнула и заключила дочь в объятия. — О, Марина, доченька, будь осторожна… Будь осторожна, умоляю!

— Не волнуйся, мама, теперь уж буду. А на просьбу господина Ваймера я не согласилась.

— Ну, если он все же придет, нужно будет принять его как полагается. Он ведь спас тебя.

Прошло несколько дней, и однажды вечером, когда Марина уже легла, в дверь позвонили. Она посмотрела на стоявший на тумбочке будильник. Стрелки показывали девять. Дяди Сережи дома не было, он ушел играть в маджонг, прислуга тоже уже разошлась. Набросив махровый халат, она выглянула в коридор. Мать, в персиковом капоте, уже открыла дверь и разговаривала с Рольфом Ваймером. Марина спряталась за дверь своей комнаты и прислушалась.

— Я пришель брать урок русский язык у фройляйн Разумофа, — с трудом выговорил он.

Мать ответила негромко, и Марине пришлось напрячь слух.

— …очень поздно. Извините.

— Но у меня есть только это фремя, — возразил Ваймер, делая ударение на каждом слове.

— А для нас это время неудобно. Зайдите как-нибудь днем.

Ответа немца Марина не расслышала, но в следующий миг дверь закрылась, и мать вернулась в свою комнату.

Утром она обратилась к Марине:

— Нужно быть поосторожнее с этими немцами. Нельзя показывать им свой страх, но заводить с ними дружбу тоже не стоит. Я против того, чтобы ты давала ему эти уроки, но дядя Сережа считает, что опасно настраивать его против нас. Будем надеяться, что он не вернется.

Но Рольф Ваймер вернулся, и Марина неохотно согласилась с ним заниматься. Сначала он приходил по утрам. Учеником он был старательным и учился так прилежно, что в скором времени уже мог изъясняться длинными сложными предложениями. Потом он начал рассказывать Марине о себе, о своей стране, показывал открытки с фотографиями Цугшпитце, самого высокого пика Германии, и Гейдельберга, города, в котором находится старейший в стране университет, где Ваймер учился на факультете политических наук. Вскоре изначально рассчитанные на час уроки длились уже не меньше двух часов.

Однажды утром он не пришел, и Марину, которой уже начали нравиться эти занятия, охватило смутное беспокойство. Явился Ваймер вечером, с букетом хризантем и гвоздик, и без объяснений предложил ей провести урок в парке. Чувствуя молчаливое недовольство дяди Сережи и матери, сгорая от стыда и в то же время пытаясь унять неожиданно проснувшийся дух бунтарства, Марина согласилась, и с тех пор это превратилось в ежевечерний ритуал. Они гуляли по парковым дорожкам между липами и кленами, в свете луны любовались клумбами. Описывая красоту своей страны, Рольф почти никогда не улыбался, как будто улыбка могла породить между ними некую близость, к которой ни он, ни она еще не были готовы. Когда Марина просила его для тренировки рассказать что-нибудь по-русски, он рассказывал, спотыкаясь на словах и подолгу вспоминая нужные выражения.

Однажды Ваймер принялся рассказывать о своей юности. Сейчас ему было тридцать. В семье он был младшим из пятерых детей и при этом единственным сыном генерала армии, потомка древнего рода. Все его предки были воинами. Когда Рольфу исполнилось двадцать, умерла его мать. Четыре сестры вышли замуж и разъехались по разным уголкам Германии. Отец, не одобрявший политики правительства, рано ушел в отставку.

Когда Рольф добрался в своей истории до студенческих лет, они уже подошли к дому девушки. Неловкое молчание нарушила Марина.

— Очень хорошо, господин Ваймер, — произнесла она, осторожно подбирая слова. — Вы явно делаете успехи. Я уловила всего две ошибки, и то незначительные.

Красивый немец посмотрел на нее долгим ищущим взглядом.

— Меня зовут Рольф.

Она не ответила, и он повторил:

— Пожалуйста, зовите меня Рольф.

Марина смутилась, но кивнула. Потом едва слышно произнесла: «Спокойной ночи» — и ретировалась в дом.

В своей комнате девушка стала торопливо раздеваться. Но когда вынула из волос заколки и тяжелые косы упали ей на спину, остановилась и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Какая уродливая, немодная прическа! Как же она раньше этого не замечала? Нужно срочно что-то менять. Можно отрезать косы или сделать перманент. С локонами по бокам лица она будет выглядеть куда интереснее и современнее. Марина завела вперед несколько темных прядей, вспушила их и поднесла к ушам. Из зеркала на нее смотрела незнакомка. Свежая, красивая незнакомая девушка.

Выключив свет, Марина еще долго лежала, не смыкая глаз и думая о Рольфе. Неожиданно он перестал быть безликим служащим консульства и превратился в живого человека со своими чувствами, убеждениями, семейными узами. Это был человек культурный, гордый, с богатым наследием. Но что он думает о политике своей страны? Одобряет ли ее агрессию? Нужно будет разузнать.

При следующей же встрече Марина задала ему этот вопрос. Прежде чем ответить, Рольф долго молчал. Тонкая травинка у него в пальцах поломалась, и он отбросил ее в сторону.

— Правительства приходят и уходят, а народ остается, — наконец произнес он, не глядя на девушку. — Я слишком сильно люблю свою страну, чтобы идти против нее. В своей работе я стараюсь избегать жестких мер.

Рольф говорил быстро, и Марина вдруг подумала, что он чересчур уж бойко изъясняется по-русски для человека, который совсем недавно и двух слов связать не мог. Она остановилась и прикоснулась к его руке.

— У вас поразительный запас русских слов! Откуда?

Впервые за все время их знакомства Рольф смутился. Он на какое-то время замолчал, словно не зная, что ответить, а потом развел руками и обезоруживающе улыбнулся.

— Ну вот я и попался. Что ж, хорошо. Признаюсь: я угодил в собственную ловушку, когда начал рассказывать вам о том, что так близко моему сердцу.

Теперь уже его русская речь зазвучала и вовсе плавно, без всякого акцента.

— Меня воспитала русская гувернантка. Она научила меня читать и писать, и благодаря ей я с детства одинаково хорошо владею двумя языками.

Он продолжал улыбаться, и эта улыбка волновала Марину гораздо больше, чем осознание всей глубины обмана, в который ее втянули.

— Тогда зачем это все? — робко спросила она и тут же почувствовала себя глупо: к чему спрашивать о том, что и так понятно.

— Я не придумал другого способа узнать вас получше, — ответил Рольф. — Видите ли, я заметил вас задолго до того, как обратился к вам в булочной.

Улыбка его растаяла, он сделал шаг к ней, взял ее за руки и медленно, но твердо придвинул к себе. Марина не сопротивлялась. Да и могла ли она? Все равно это рано или поздно случилось бы. Недели душевного томления привели ее к этой минуте, которой девушка так боялась и которой так жаждала. Оказавшись в объятиях Рольфа, она почувствовала, как бешено заколотилось ее сердце. Он прижал ее к себе и долго не отпускал, не шевелясь, не прикасаясь к ее лицу.

Она тонула в его глазах, в этом темном, загадочном взгляде, который полностью подчинил ее себе. Его объятия сделались сильнее, а потом его губы прикоснулись к ее устам, оторвались и приникли снова. Их мягкое, нежное давление нарастало, пока губы Марины не перестали сопротивляться.

Она никогда и не думала, что это будет так: дыхание замерло, странное, сладкое течение волной прошло через ее тело и наполнило негой каждый уголок ее естества. Рольф. Незнакомец. Возлюбленный чужак.

Он отпустил ее.

— Марина, — промолвил Ваймер, сжимая ее руки. И замолчал. Потом стремительно шагнул к ближайшей клумбе и карманным ножом срезал несколько цветов. С серьезным видом он вернулся к Марине и протянул ей букет из пионов и роз. Марина посмотрела на них.

Все они были красного цвета.

— Как ты могла влюбиться в немца? Я же, кажется, предупреждала, Марина!

Надя сидела в своей комнате за кофейным столиком и буравила дочь взглядом.

— Он же подданный Германии, — продолжала негодовать она. — Подданный Гитлера! Ни один правитель в современном мире не преследовал евреев так, как этот Гитлер!

«Она говорит так из-за Эсфири», — подумала Марина. Из-за многострадальной жены дяди Сережи. Они превратили ее в святую, но ведь в словах матери не было никакой логики!

— Мама, — терпеливо сказала Марина, — нельзя винить целый народ за поступки одного человека.

— Всем немцам, которые живут в Харбине, нельзя доверять, потому что они сотрудничают с японцами, и мне этот Ваймер показался яростным националистом, который ни за что не женится на русской беженке.

От накатившихся слез у Марины закололо в глазах.

— Он не говорил, что любит меня, мама. Он просто подарил мне красные розы, вот и все.

Надя забарабанила пальцами по подлокотнику кресла.

— Это все равно что признаться в любви. Но… Если он сделает тебе предложение, ты готова оказаться в чужой среде, чужой культуре? Готова жить с людьми, чьих обычаев не знаешь, чьего языка не понимаешь? А что, если они не примут тебя?

Марина, припертая к стенке этими аргументами, стала огрызаться.

— Мама, ты вбила себе в голову невесть что! Ты говоришь о чужой культуре, но на самом деле тебя раздражает только то, что Рольф немец. По крайней мере я смогу дать своему ребенку паспорт и страну, которую он сможет назвать родной!

Надя покраснела и несколько секунд молча смотрела на дочь. Потом наклонилась вперед и взяла обе руки Марины.

— Девочка моя, — сдавленным голосом произнесла она, — я ведь хочу, чтобы тебе лучше было, пойми. Мне больше ничего не надо. Страна и паспорт ребенка не сделают тебя счастливой. Называй это материнским чутьем, но я не представляю тебя счастливой с Рольфом. Мы, женщины, всегда видим только хорошее, благородное в мужчинах, которых любим. Мы ставим их на пьедестал и страдаем, если они на нем не удерживаются. Не спеши принимать какие-то решения, будь осторожна!

Надя потянула Марину к себе и крепко обняла. Но материнские объятия почему-то начали душить девушку. Она высвободилась и подошла к двери.

— А где дядя Сережа? Пора обедать.

В августе Сергей настоял на том, чтобы Надя, как и планировали, повезла Марину в Чжаланьтунь. Обеспокоенный развивающимся романом между его племянницей и Рольфом, он надеялся, что отдых вдали от немца остудит страстную одержимость Марины и даст ей время обо всем подумать.

Расположенный на западной ветке железной дороги в долине реки Ял, Чжаланьтунь по праву считался одним из красивейших и модных курортов Маньчжурии. Обилие парков, спортивных площадок, открытая эстрада для симфонического оркестра и театральных постановок — все здесь нравилось Марине. Она любила этот городок, где провела не одно лето детства, и была бы рада этой поездке, если бы решетчатые беседки, разноцветные гирлянды, развешанные вдоль реки, и тихая романтическая музыка по вечерам не заставляли ее каждую минуту вспоминать о Рольфе. Вскоре Надя поняла, что разлука лишь усилила любовь ее дочери к привлекательному немцу.

Когда они вернулись в Харбин, природа уже дышала осенью. Летняя жара спала, и город начал готовиться к суровой зимней поре. Незадолго до начала первого учебного семестра Марина объявила, что Рольф сделал ей предложение и она согласилась. Надя восприняла эту весть сдержанно.

— Мое предостережение все еще в силе, Марина, и, кроме того, я не знаю, что на это скажут твои друзья в городе. — Она замолчала и многозначительно посмотрела на дочь. Свою мысль мать не закончила, но Марина поняла ее. Она собиралась выйти замуж за японского союзника, и все посчитают, что она делает это ради личной выгоды. Ну и пусть! Она будет выше этого. Если кто-то и начнет распускать слухи, то, конечно, из зависти.

Вопреки опасениям Нади, после объявления о помолвке, напечатанного в газете, друзья и знакомые стали звонить им с поздравлениями и добрыми пожеланиями. Мать больше всего боялась, что все отвернутся от Марины из-за того, что она выбрала в мужья немца, но случилось как раз наоборот.

— Это показывает только, до чего люди переменчивы в своих убеждениях, — высказала свои мысли Надя. — Сейчас немцы и японцы при власти, вот все и набиваются нам в друзья.

Марину же беспокоило отношение к Рольфу ее дяди. Сергей по большей части избегал Ваймера. Дядю своего она обожала, и ей было очень важно заручиться его одобрением. Но каждый раз, когда она начинала расхваливать Рольфа, перечисляя его достоинства, Сергей выходил из комнаты или менял тему. Марина не понимала, кто больше противился ее браку, мать или дядя Сережа, и ее мало-помалу начало возмущать невидимое, но постоянное влияние на жизнь их семьи Эсфири.

— Ты никак не можешь забыть Эсфирь, верно, мама? — как-то бросила она недовольным тоном незадолго до свадьбы. — Не вини всех немцев за травлю евреев. Ты разве забыла, что Эсфирь пострадала от рук наших, русских людей, а вовсе не немцев.

Ее аргумент не вызвал никаких возражений, и, кроме того, Марина почувствовала, что душевная рана матери слишком глубока и развивать эту тему бесполезно.

Вскоре после помолвки Рольф сказал Марине, что должен на несколько дней уехать по делам в Шанхай. Вернувшись, с Надей и Сергеем он был вежлив и сдержан, будто не замечал оказанного ему прохладного, хоть и любезного приема. Марине, как никогда, захотелось доказать своей семье, что она не ошиблась с выбором мужа.

Как-то за несколько дней до свадьбы она возвращалась домой от Зои, которая должна была стать свидетельницей. Размечтавшись о самом торжественном дне своей жизни, Марина не замечала ничего вокруг и даже не увидела мать, пока чуть не столкнулась с ней на улице.

— Что ты так улыбаешься? Шутку услышала? Расскажи мне, я тоже хочу посмеяться.

Марина взглянула на мать. В прекрасном бежевом платье, купленном у Чурина, Надя выглядела очень нарядно. Марина поинтересовалась, куда она идет.

— Я приглашена на чай к госпоже Волковой, — пояснила Надя и, увидев, как удивленно поднялись брови дочери, добавила: — Я решила прогуляться пешком. Кстати, она и тебя в приглашении упомянула. Не хочешь пойти со мной?

Всем в городе было известно, до чего Мария Волкова любит вмешиваться в чужие дела и сплетничать, ей даже дали прозвище — мадам Длинный Нос. Более неприятного времяпрепровождения, чем чай с госпожой Волковой, Марина и представить себе не могла, а потому ответила твердым отказом.

Надя усмехнулась и взяла дочь за руку.

— Ну тогда хотя бы проводи меня.

— Мамочка, отчего вдруг ты решила чаевничать с госпожой Волковой? Ты же никогда ее не любила.

— Невозможно всегда делать только то, что хочется, доченька. Господин Волков — пациент Сергея. Нехорошо обижать их отказом.

— Ну ладно, пройдусь с тобой до Английского теннисного клуба. Но отсюда до Центральной улицы добрых пять или шесть кварталов. Ты уверена, что дойдешь на каблуках? — Марина указала на Надины коричневые туфли змеиной кожи на высоких каблуках.

— Ты же знаешь, я никогда не покупаю неудобных вещей. Это швейцарские «Балли», они у меня самые комфортные.

— По-моему, ты говорила, что твоим ногам лучше всего подходят чешские «Бата», разве нет? — улыбнулась Марина, зная страсть матери к хорошей обуви.

Надя рассмеялась.

— Наблюдательная ты моя! Ты же не хуже меня знаешь, что «Балли» смотрятся намного элегантнее, чем «Бата». И что, если мне захотелось покрасоваться, я не имею на это права?

Когда вышли на оживленную Новоторговую, Марина взяла мать за руку. Шум здесь стоял оглушительный: отовсюду неслись гудки такси, а трамваи, делая крутой поворот на Гоголевскую, издавали пронзительный скрип.

— Марина, — неожиданно сказала Надя, — а Михаил часто играет в теннис в Английском клубе?

Та кивнула.

— Часто. Могу заглянуть, посмотреть, там ли он сейчас.

— Он очень хороший молодой человек. И профессию выбрал необычную для русского. Инженеров в Харбине хоть пруд пруди, а вот бухгалтеров раз, два и обчелся. Он правильно сделал, что устроился в американскую фирму. Разумное решение.

— Я никогда не отрицала, что он умен. Он не только с цифрами ладит, но и в литературе неплохо разбирается. Поэтому я так и люблю с ним разговаривать.

— Он славный молодой человек, Марина. У него прекрасное будущее, и, если ты этого не заметила, он по уши в тебя влюблен.

Марина остановилась и посмотрела на мать.

— Мама, ты все еще не можешь смириться с тем, что я выхожу за немца?

— Что ж, как говорится, не в бровь, а в глаз. Да, мне хотелось бы, чтобы это был Михаил, а не Рольф. Ты моя дочь, и я беспокоюсь о тебе. Вокруг тебя столько интересных молодых людей, но ты не дала шанса ни одному из них, даже Мише.

— Я люблю Рольфа, мама.

— Надеюсь, позже тебе не придется об этом пожалеть.

Марина ахнула.

— У меня свадьба через несколько дней, а ты мне такое говоришь?! К твоему сведению, я вполне могу сама о себе позаботиться. У нас будет брак на равных условиях. Поэтому я и хочу получить образование и стать медсестрой. Я не хочу, чтобы Рольф меня содержал.

— У тебя уже есть такие отношения с Михаилом, — спокойно заметила Надя. — И он оказался достаточно терпелив, чтобы сдерживать свою любовь и не давить на тебя. Почему ты не выбрала его?

— Я никогда не думала о нем в этом смысле, — уклончиво ответила Марина. — К тому же ты сама прекрасно знаешь, что должно быть и физическое влечение, а чтобы я с Михаилом… — Она сбилась, замолчала, а потом выпалила: — Мама, ради бога, давай прекратим этот разговор. Я люблю Рольфа. Сколько раз мне нужно это повторить, чтобы ты поверила? Я хочу, чтобы Миша оставался мне другом, близким другом, но не более.

Они пересекли большую площадь у собора и уже почти подошли к Английскому клубу, когда Надя вдруг охнула и оступилась.

Ухватив мать за руку, Марина засмеялась.

— Не такие уж удобные эти твои «Балли»!

Но улыбка ее растаяла, когда она увидела лицо матери. Оно сделалось пепельно-серым, немигающие глаза смотрели куда-то вдаль. Марина в ужасе обхватила Надю за талию.

— Мамочка, что случилось? Тебе плохо?

Надя продолжала куда-то смотреть, и Марина подняла голову. К ним, тяжело опираясь на трость, хромающей походкой приближался высокий мужчина в добротном коричневом костюме. Его тронутые сединой темные волосы были очень тщательно уложены, но внимание Марины привлекли его глаза. Они смотрели из-под красиво изогнутых бровей с уверенностью человека, привыкшего быть себе хозяином, человека, которого совершенно не смущал его физический недостаток.

Что-то в его чертах показалось ей смутно знакомым, однако Марина совершенно точно могла сказать, что раньше никогда не встречалась с ним. Кто он? Пока она думала, мужчина остановился и посмотрел на них. Брови его вздернулись от удивления, как бывает, когда встречаешь кого-нибудь знакомого в неожиданном месте. Но уже в следующую секунду лицо его приняло прежнее невозмутимое выражение. Сомнений быть не могло — мать знала этого человека, и он узнал ее. К этому времени Надя уже пришла в себя настолько, что схватила Марину за руку и потащила к Центральной улице прочь от странного мужчины.

— Мариночка, умоляю, пойдем со мной! Останься со мной!

Никогда еще Марина не видела мать в таком волнении. Кем был этот человек и почему он произвел на нее такое впечатление? Они чуть ли не бегом миновали два оставшихся до дома Волковых квартала, и у калитки Надя остановилась, чтобы отдышаться. Марина взяла мать за плечи.

— Мамочка, кто это был? Почему ты так расстроилась? Кто этот человек? — Поскольку Надя не ответила, Марина легонько встряхнула ее за плечи. — Отвечай!

Глаза Нади наполнились слезами. Она посмотрела на дочь и пробормотала:

— Марина, я не могу… Не сейчас… Мне нужно идти. О Боже, помоги мне! Не знаю, смогу ли я… Ступай домой. Но ничего не рассказывай дяде Сереже. Слышишь?

— Пошли домой вместе! Я позову Мишу. Позвонишь госпоже Волковой, скажешь, что не смогла прийти. Ты сейчас не в том виде, чтобы по гостям ходить.

— Нет! Ты не понимаешь… Я не могу вот так вернуться домой. Мне нужно прийти в себя — не хочу, чтобы Сергей увидел меня такой. Он начнет спрашивать, а я не… — Не договорив, Надя развернулась, распахнула калитку и бросилась к дому. Марине пришлось отступить, чтобы мадам Длинный Нос не увидела ее.

Когда мать скрылась в доме, Марина призадумалась. Простояв несколько секунд у калитки, она развернулась и направилась к теннисному клубу.

 

Глава 27

На углу Большого проспекта Марина повернула налево. Погруженная в раздумья, она не замечала ничего вокруг и едва не врезалась в стоящего на ее пути человека. Оказалось, что это давешний таинственный незнакомец. Он стоял неподвижно посреди тротуара, опираясь на трость, и смотрел на нее. Удивленная его бледностью и таким же остекленевшим взглядом, который она только что видела у матери, Марина остановилась. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом мужчина сухо поклонился.

— Прошу прощения, сударыня, но женщина, которая шла с вами, случайно не Надежда Разумова?

— Да, — после некоторого колебания ответила Марина.

Глаза мужчины оживились, и он с интересом всмотрелся в ее лицо.

— Тогда… Стало быть, вы — Катя Разумова?

От упоминания имени сестры Марина вздрогнула. Объявление о смерти Кати выходило в газете в большой черной рамке, и его невозможно было не заметить. Но это было больше восьми лет назад. Значит, человек этот в Харбине не так давно. Иначе он знал бы о смерти ее сестры. Наверное, мать познакомилась с ним где-нибудь в Сибири. Может быть, это друг ее отца? Нет, это вряд ли. Марина знала, что отец был социалистом, а в этом мужчине безошибочно угадывалась аристократическая порода.

Вслух она произнесла:

— Нет, я сестра Кати, Марина. А вы?

Лицо мужчины залилось краской. Он потянулся дрожащей рукой к Марине, прикоснулся к ее плечу, отшатнулся.

— Кто вы? — требовательно повторила Марина.

Мужчина покачал головой.

— Прошу прощения, сударыня. Ваша мать скажет, как меня зовут. Прошу вас, передайте ей… Передайте, что я прошу ее поговорить со мной. На следующей неделе я буду каждый вечер ждать ее здесь, на углу. — Он на минуту задумался, а потом спросил: — А как поживает ваш дядюшка?

Марину начал раздражать этот странный человек, который, судя по всему, знал их семью, но отказывался назвать свое имя. Какое право он имеет разговаривать с ней, расспрашивать посреди улицы? Зря она остановилась и заговорила с ним. Тем более что он так напугал мать. Но почему-то она не ушла и даже ответила на его вопросы.

— С ним все хорошо, спасибо, — неохотно промолвила девушка.

Глаза мужчины снова засияли, какие-то загадочные искорки блеснули в них и тут же исчезли, прежде чем Марина успела распознать их значение. Он снова поклонился.

— Прошу меня простить за то, что я обращаюсь к вам вот так, на улице, но обстоятельства вынудили меня позабыть о манерах.

Радуясь тому, что этот странный разговор наконец закончен, Марина кивнула и поспешила дальше.

Михаил действительно оказался в клубе. Он уже завершил игру и удивился, заметив, как обрадовалась Марина, когда их взгляды встретились. Загорелый, подтянутый, веселый, он и в самом деле радовал глаз.

— Вот так сюрприз! Откуда ты тут взялась?

Его вечно взъерошенные волосы, широкая усмешка и неугасающий задор — это ей и было нужно, чтобы прийти в себя.

Марина улыбнулась.

— Из сказочной страны. Махнула волшебной палочкой — и вот я здесь. Явилась, чтобы призвать своего верного рыцаря и просить его проводить меня домой.

Михаил отвесил шутовской поклон.

— Преданный слуга готов сопроводить Ее высочество хоть на край земли. Вернее, почти готов. Слуге еще нужно сложить теннисные туфли и ракетку. Прошу прощения, если столь низменные материи оскорбили слух Ее высочества.

Марина рассмеялась и махнула рукой.

— Давай, олух, поторапливайся.

Через несколько минут он вернулся с рыжеволосым молодым мужчиной в шортах, мокрой от пота тенниске и полотенцем вокруг шеи.

— Marina, may I present my friend, Wayne Morrison, — сказал Михаил по-английски. — He gave me stiff competition today.

Мужчина улыбнулся.

— How do you do, miss? Don’t you believe Michael, it was sheer luck that I beat him today. He serves a mean ball.

Говорил он с американским акцентом, и Марина понимала его с трудом. «Как это «ball» может быть «mean?»» — подумала она, но вежливо улыбнулась.

— It was nice to meet you, Mr. Morrison.

— My pleasure, miss.

Моррисон повернулся к Михаилу и положил ему руку на плечо.

— Think it over, and let me hear from you in a few days, okay?

Михаил кивнул и повел Марину из клуба.

На улице девушка поинтересовалась:

— Что это за мистер Моррисон?

— Американский адвокат. Я с ним иногда в теннис играю.

На соборной площади Марина припустила так, что Михаил за ней едва поспевал.

— Эй, что за спешка? Я думал, ты хочешь, чтобы я проводил тебя домой, а не бегал с тобой наперегонки. Ты несешься так, будто тебя скипидаром намазали.

Марина любила общаться со своим другом вот так, шутками, и ей нравилось, как легко он разговаривал на любые, даже самые неприятные темы. Словесные вольности, которые она позволяла ему, не оставляли возможности ступать на зыбкую почву более возвышенных отношений. В подобном дружеском общении не было места для нежностей, и ей это нравилось.

— Что с тобой сегодня стряслось, Марина? Тебе не идет так хмуриться. Ну-ка, распрями брови.

— Я хмурюсь? Не заметила. Просто я ненавижу загадки.

Марине никогда не приходило в голову скрывать что-то от Михаила. Именно он всегда был тем, с кем она могла без опасения делиться любыми своими мыслями и волнениями. Вернее, почти любыми. Подробности романа с Ваймером она держала при себе. Михаил менял тему разговора всякий раз, когда она произносила имя Рольфа, и Марина подозревала, что он тоже не одобряет их отношений. Или же так проявлялась его ревность? Теперь она вспомнила, что мать как раз об этом недавно говорила. Впрочем, не важно! Марина без колебаний рассказала ему о встрече со странным хромоногим мужчиной.

— Знаешь, что-то меня настораживает в нем. Мама попросила не рассказывать о нем дяде Сереже, и это уже само по себе странно. Но меня удивляет другое. Я точно знаю, что никогда раньше его не видела, но он почему-то кажется мне знакомым.

Михаил покосился на нее.

— Никакой загадки я тут не вижу. Могу поспорить, что он когда-то был другом вашей семьи и ты видела его, когда была совсем маленькой.

Марина с сомнением покачала головой.

— Зачем же тогда скрывать это от дяди Сережи и почему мама чуть не грохнулась в обморок, когда увидела его? — Они уже подошли к дому, и у калитки Марина остановилась. — Кто бы это ни был, помни, что мама просила не рассказывать о нем дяде Сереже. Заходи, попьем чаю.

Михаил покачал головой.

— Спасибо, Марина, не сегодня. Мне нужно идти домой и серьезно подумать.

— Вот тебе раз! Я привыкла к тому, что, когда надо о чем-то серьезном подумать, мы делаем это вместе.

— Но не сейчас. Я, можно сказать, стою на пороге огромной перемены в своей жизни.

— На пороге огромной перемены? — удивилась Марина. — Слушай, хватит говорить загадками.

— Постой, я объясню. Уэйн Моррисон, парень, с которым ты только что познакомилась, собирается уезжать из Харбина в Шанхай — работать на другую фирму. И сегодня он спросил меня, не хочу ли и я устроиться туда бухгалтером.

Марина смотрела на него разинув рот.

Михаил прищурился.

— Что это ты так на меня уставилась? У меня на лице картины не написаны, — сварливо произнес он.

— Картин я на тебе не вижу, а какие-то туманные послания наблюдаются. Ты хочешь сказать, что собираешься уехать из Харбина?

— Я еще не успел решить. А что ты думаешь об этом?

— Ты меня вот так огорошил подобной новостью и тут же спрашиваешь, что я об этом думаю?

Михаил ухмыльнулся.

— Не думал, что для тебя это важно.

Эти слова почему-то задели Марину.

— Конечно, для меня это важно! Мы же друзья! Я бы на твоем месте такой новостью сразу поделилась! Уехать в Шанхай — это все равно что уехать в другую страну! Как ты мог идти со мной все это время и даже словом не обмолвиться?

Для подобного взрыва вообще-то не было причин, и Марина понимала это. Предложения он еще не принял, и она делает поспешные выводы. Какой сегодня нехороший день! Как часто повторяла мама, «пришла беда, отворяй ворота».

— А что такого? Ты боишься, что тебе без меня не с кем будем спорить до хрипоты о Достоевском? Или никто не будет провожать тебя домой после занятий? В конце концов, в твоей жизни тоже грядет большая перемена!

— С каких это пор ты начал язвить?

Он криво усмехнулся.

— Я не хотел, Марина. Давай не будем начинать ссориться.

— Ты серьезно думаешь принять предложение?

— Да. Такая возможность нам, русским, не каждый день выпадает. Глупо было бы с моей стороны не воспользоваться этим случаем. Однако это очень серьезный шаг, и, прежде чем дать Уэйну ответ, я хочу посоветоваться с родителями.

— А как же я? — требовательным тоном осведомилась Марина.

— Ну, я же тебе все рассказал, верно? Подумай и давай через пару деньков поспорим об этом. Тем временем смотри, не пытайся узнать, кто этот твой хромоножка. Вдруг окажется, что он граф Дракула! И кстати о Дракуле, ты действительно хочешь выйти замуж за этого своего нациста-викинга?

Марине с трудом удалось не вспылить.

— Мне не нравится, что ты оскорбляешь моего жениха!

— Прости, может быть, он не викинг, но в том, что он нацист, я уверен.

Небрежно махнув рукой, Михаил развернулся и пошел прочь, насвистывая популярный мотивчик «На сопках Маньчжурии».

Марина осталась у калитки одна. Она проводила взглядом удаляющуюся фигуру, борясь с охватившим ее желанием броситься за ним, догнать, сказать, что… Она одернула себя. Сказать что? Марина в замешательстве сжала губы. Сейчас ей было нужно не носиться за кем-то сломя голову, а все хорошенько обдумать.

Она огляделась вокруг. Здесь всегда было тихо. Прямой яркий свет заходящего солнца, падая на фасад ее дома, подчеркнул все его детали. Чуть дальше, через пару кварталов, несколько прохожих переходили дорогу. И среди этих фигур вдруг показался человек с тростью. «Разыгралось воображение, — решила Марина. — Нужно собраться».

Рассердившись и одновременно испугавшись, она крепко зажмурилась, а когда снова открыла глаза и всмотрелась в группу людей, мужчины с тростью среди них уже не было.

Как прошел остаток дня, Надя не помнила. Остальные женщины разговаривали за чайным столом, она же слушала их оживленную болтовню с приклеенной улыбкой, то и дело поглядывая на старинные напольные часы в углу, четко и неторопливо отсчитывавшие минуты.

Госпожа Волкова, миниатюрная женщина с лицом пекинеса, порхала вокруг гостей, изображая радушную хозяйку. На Надю она посмотрела с любопытством.

— Что это вы точно воды в рот набрали, Надежда Антоновна? Случилось что?

— Вы же знаете, Мария Степановна, я всегда больше слушаю, чем говорю, — невыразительным голосом ответила Надя.

Интерес в глазах мадам Длинный Нос погас, и она занялась серебряным самоваром. В любое другое время Надя посмеялась бы в душе над незадачливой хозяйкой, которая не получила от нее информации для новых сплетен, но сегодня ей было не до веселья. Когда она наконец нашла повод, чтобы уйти, было уже начало седьмого.

Выйдя на улицу, Надя остановила извозчика и устало опустилась на подушки сиденья. Цокот подкованных копыт по булыжной мостовой, обычно действовавший на Надю умиротворяюще, теперь раздражал слух, каждый громкий удар звучал набатом: «Беги, Надя, спасайся от прошлого! Не дай ему снова тебя обидеть!»

Когда проезжали мимо знакомых мест, Надя дотошно осматривала их, чтобы как-то отвлечься от тяжелых мыслей. Примерно так же рьяно она бралась за домашнюю уборку, когда ей предстояла какая-то особенно сложная работа.

За Цицикарской улицей с левой стороны возвышался большой католический собор, а с правой — за серокаменной стеной скрывалось старое кладбище с Покровским храмом в дальнем конце. Дальше, за Мукденской улицей, на углу с Телинской, целый квартал занимала протестантская церковь, обнесенная высоким деревянным забором. На противоположной стороне проспекта, точно в насмешку над этими тремя символами христианской разобщенности, расположилась больница для душевнобольных. Надя всегда жалела ее сломленных жизнью пациентов. Она утратила веру в привередливого Бога, который наказывал легионы и благоволил единицам, ибо снова и снова ей приходилось черпать силы только в себе. Ей предстояло убедить себя, что прошлое перестало определять ее жизнь и она может жить настоящим.

Что сказал Вадим незадолго до свадьбы? Что-то насчет необъяснимой особенности прошлого всплывать в самый неподходящий момент. Что ж, прошлое уже однажды настигло ее во Владивостоке. Потребовались годы, чтобы убедить себя, что она приняла правильное решение.

Теперь Надя была уже не так уверена в этом. Сегодняшняя случайная встреча потрясла ее гораздо сильнее, чем она себе признавалась. Появление человека, которого она никак не ожидала увидеть, поразило ее как гром среди ясного неба. Больше двадцати лет Надя считала, что для нее Алексей умер. Теперь же он снова явился во плоти, чтобы преследовать ее, и самое страшное в этом было то, что на этот раз она не могла убежать. Что бы там ни было, она не должна расстраивать брата. Его гипертония постоянно беспокоила их, и появление Алексея точно станет для него ударом. Какая ирония судьбы, думала Надя, горько улыбаясь, что теперь она больше печется о брате, чем о человеке, из-за которого столько ночей провела без сна.

У нее вдруг закружилась голова, но потом настроение медленно начало подниматься. Какие бы чувства ни вызвала в ней встреча с Алексеем — постаревшим, уставшим и тем не менее таким же, как прежде, — все они отступали перед огромной, всепоглощающей радостью, которая наполнила ее сердце, когда она увидела его. Надя стыдилась этого чувства, но мысли не знали покоя и носились туда-сюда, как трудолюбивые муравьи.

Алешенька… Ее любимый… Зачем он приехал в Харбин? Его жена, Мария, тоже с ним? Если они встретятся снова — а сердце подсказывало, что это произойдет, — она заговорит с ним, узнает все о его жизни за эти двадцать лет. Но всему свое время.

«Не паникуй, Надя. Марина должна узнать правду… Не всю, конечно, и не сейчас, когда до свадьбы остается несколько дней, а потом, позже». А еще Сергей… Ему тоже придется рассказать, но слова нужно будет выбирать очень тщательно.

Марина решила, что венчание пройдет в Покровском храме, вопреки возражениям матери. Надя считала, что венчаться в кладбищенской церкви — плохая примета.

Марина же только пожимала плечами.

— Мама, ты не хотела, чтобы я выходила за Рольфа, но я переборола твое сопротивление. Переборю и это. Я люблю старое кладбище и вовсе не считаю его мрачным.

В день свадьбы церковь заполнилась приглашенными и просто любопытствующими. Марина радовалась тому, что столько людей пришли ее поддержать. В белоснежном атласном платье с метровым шлейфом и широким поясом на талии и в расшитом мелким жемчугом кокошнике на черных волосах Марина была поистине прекрасной невестой. Радость ее омрачало лишь то, что Михаил отказался быть шафером и, более того, вовсе не пришел на свадьбу, сказав, что подхватил сильную простуду. Марина посчитала это отговоркой, и раздражение ее усугубилось печальной улыбкой матери, которую она поняла примерно так: «Я же тебе говорила!»

Согласно традиции, родители невесты не должны присутствовать в церкви во время церемонии венчания, поэтому Надя и Сергей сразу отправились в ресторан «Фантазия», расположенный в самом центре города. Там должен был пройти свадебный пир. Как только Марина поднялась по ступеням и перешагнула порог Покровского храма, церковный хор грянул торжественную песню. Вел невесту коллега Рольфа, которого попросили заменить Михаила.

Как же все это было красиво, и как жаль, что мать и дядя Сережа заупрямились, настояв на соблюдении старого обычая! Рольф, статный широкоплечий красавец в черном фраке, встретил ее у двери, взял за руку и вывел на середину зала, где у аналоя их ждал дородный священник в белой ризе.

Пока совершался обряд, несколько свидетелей по очереди держали венцы над головами венчающихся, и им каким-то чудом удалось ни разу не наступить на длинный шлейф платья невесты. Священник трижды провел пару вокруг аналоя.

Потом, когда толпа расступилась и новобрачные поплыли к выходу, Марина улыбалась и кивала, слушая летевшие со всех сторон поздравления. Но как только они подошли к порогу, Марина вдруг остановилась, приоткрыв рот от удивления. Там, у самой двери, стоял мужчина с тростью.

Их глаза встретились, и Марина была поражена, увидев, что по его красивому, сияющему от счастья лицу катятся слезы. Она протянула к нему руку, и он порывисто припал к ней губами, а потом сказал что-то по-немецки Рольфу. Жених удивился, но, прежде чем успел произнести что-то в ответ, мужчина с тростью отступил в сторону и растворился в толпе.

Когда сели в автомобиль, Рольф спросил:

— Кто был этот человек у двери?

— Не знаю. Что он сказал тебе?

— Представляешь, он сказал, чтобы я берег тебя. Он, должно быть, очень образованный человек — по-немецки говорил безупречно. — Рольф пристально посмотрел на Марину. — Ты уверена, что не знаешь его?

Марина покачала головой.

— Я видела его однажды, несколько дней назад, когда мы с мамой шли к одной знакомой. Мама очень расстроилась, когда увидела его, но отказалась говорить, кто это. Сказала, что это долгая история и что расскажет как-нибудь потом.

Рольф усмехнулся, взял Марину пальцами за подбородок и повернул к себе ее лицо.

— И ты не догадываешься, кто он? — Когда глаза Марины удивленно раскрылись, он добавил: — Вы с ним так похожи, что я рискну предположить, что он твой… по меньшей мере дядя.

Марина оторопела. Так вот почему этот мужчина казался ей таким знакомым! В нем она узнала свои собственные черты. Но, насколько ей было известно, кроме дяди Сережи, у мамы братьев не было. Может быть, это брат отца? Другой Разумов? Мать почти никогда не рассказывала об отце. Говорила только, что он был убит во время революции и ей больно о нем вспоминать. И Марина не расспрашивала ее.

Впрочем, свадебное возбуждение быстро заставило ее позабыть о материнских тайнах. После праздничного ужина в «Фантазии» они отправлялись в элегантный трехэтажный отель «Модерн», где должна была пройти их первая брачная ночь. А потом предстоял медовый месяц — Рольф вез ее в Хошигауру, курортный пригород Даляня.

— Итак, фрау Ваймер, о чем вы так задумались? — произнес Рольф шутливым тоном, но Марина вздрогнула от неожиданности, услышав свою новую немецкую фамилию. Впрочем, не нужно позволять этому омрачать счастье. Мир меняется, и нет смысла цепляться за прошлое. Да, она любила и ценила свое наследие, но у нее не было такой прочной привязанности к родине, как у матери и дяди Сережи. Отныне ей предстоит как-то выдерживать равновесие между преданностью семье и любовью к мужу.

После шумного застолья в «Фантазии», где молодых с песнями и тостами поздравлял цыганский оркестр, Рольф примчал молодую супругу в «Модерн».

Марина, вооруженная материнскими наставлениями о таинствах поведения на супружеском ложе, полагала, что знает, чего ожидать, но здесь, в огромном номере отеля, она оказалась совершенно не готовой к тому, как повел себя Рольф.

Это была атака без предупреждения. Он, не произнося ни слова, прижал ее к себе, жадно набросился на ее губы, ошеломил напором своей страсти. Что произошло с мужчиной, который тогда в парке подарил ей поцелуй столь нежный, что у нее закружилась голова? С мужчиной, который так трепетно за ней ухаживал? Это был новый Рольф, агрессивный, своевольный самец, который брал свое решительно, без стеснения. Его ласки были бесцеремонны и просты до грубости, он скорее исследовал ее тело, чем пытался доставить удовольствие. Марина, напуганная его торопливостью, внутренне сжалась и лежала неподвижно. Его нетерпеливые руки сжимали, больно давили, тискали ее тело, и от этого кожа ее запылала огнем. Разочарованная, Марина, затаив дыхание, покорно отдалась его власти и вскрикнула от боли в момент финальной атаки. Когда все закончилось, он грубовато потрепал ее по плечу и сказал:

— Я знаю, в первый раз больно, но потом будет лучше. Gutc nacht, liebchen! — Рольф поцеловал ее в лоб, повернулся на бок и вскоре заснул.

Марина долго лежала без движения, всматриваясь в темноту. Луна наполнила комнату бледным голубоватым светом. Легкий ветерок играл кружевными занавесками. Их вытянутые тени метались по стене в немой насмешке над ее девичьими мечтами.

Она обхватила обнаженными руками подушку и закрыла глаза, надеясь, что сон все же придет. Из уголка ее глаза выкатилась тяжелая слеза, пощекотала висок и смочила волосы. Сколько еще испытаний ей предстоит перенести? Но сейчас нельзя об этом думать.

Однако сон все не шел. Полуночная тишина комнаты наполнилась заливистой цыганской песней, обрывками разговоров, калейдоскопом неоконченных мыслей, все это клубилось вокруг нее, наполняя душу сомнениями. Нет, это все лунный свет виноват! Как глупо поддаваться его влиянию! Она независима, решительна и полна сил.

Это ее Рольф. Ее единственный. Она любит его. А что до этой ночи — мужчины ведь часто не понимают этих вещей… Наступит утро, и все перестанет казаться таким уж мрачным.

С этими мыслями Марина томилась в ожидании рассвета. Ее разум полнился надеждой и… смутными предчувствиями недоброго.

 

Глава 28

Марины не было, и без ее юного, шумного присутствия дом словно опустел. Когда Сергей начал повсюду следовать за Надей, чего никогда раньше не делал, она поняла, что брат боится остаться один. Ее присутствие и ее любовь были ему необходимы. В гостиной они рядом сели на диван. Одиночество связало брата и сестру узами более крепкими, чем когда-либо. Они стали говорить о событиях в Европе, о все нарастающей агрессии Японии, которая уже оккупировала Французский Индокитай. Сергей поделился слухами о том, что японцы якобы строят новую исследовательскую лабораторию в нескольких милях от Харбина. Работа окружена завесой секретности, и ему интересно почему.

— В конце концов, даже в последнем выпуске «Ланцета», — озабоченно произнес он, — напечатано о новом антибактериальном препарате. Пенициллин называется. На него возлагают очень большие надежды.

Бедный Сережа, подумала Надя, глядя на него с грустью. Ведь несмотря на громкое имя, ему не давали возможности расширить свою исследовательскую работу.

Они еще поговорили о доме, о еде, которую нужно будет заготовить на зиму, о протекающей крыше. Потом Надя пожелала брату спокойной ночи и ушла в свою комнату.

Поспешно сбросив с себя одежду, женщина забралась под одеяло. Все это время ее преследовала тревожная мысль, которой она не могла поделиться с братом. Эту неделю Алексей каждый день ждал ее на углу, так он передал ей через Марину. Завтра будет последний день. А что потом? Сможет ли она жить, не увидев его еще раз, не узнав, что происходило с ним все эти двадцать лет?

Как глупо, как по-детски наивно обманывать себя, притворяться, что у тебя хватит сил остаться в стороне, если прекрасно понимаешь, что не сможешь убить в себе желание увидеть его! Завтра она придет на назначенное место, поговорит с ним, дотронется до него, спросит, как он жил и было ли ему так же тяжело, как ей.

Надя первая увидела его. Он стоял на углу и смотрел в другую сторону. Ноги у нее дрожали, а сердце выпрыгивало из груди, когда она пошла к нему. За двадцать лет он на удивление мало изменился: складки у рта прорезались лишь чуточку глубже, подбородок немного заострился, да в волосах появилась седина. Эти незначительные перемены только придали мужественности красивому лицу.

Еще несколько шагов — и он увидел ее. Глаза его переполнились такой искренней, неподдельной радостью, что у Нади не осталось сомнений относительно его чувств. Он сжал ее руки и, не произнося ни слова, посмотрел на нее. Взгляд его был таким долгим, таким проникновенным, что у нее мурашки побежали по коже, словно любовь в его глазах перекинула мостик через пропасть прошедших лет и прикоснулась к ее лицу.

— Моя Надя! — мягко произнес он. Его голос. Время будто повернуло вспять, и ей показалось, что они снова стоят под липами в прекрасном Летнем саду.

— Алеша, милый! — только и смогла пролепетать она.

Так они и стояли, взявшись за руки, глядя друг на друга и плача, не стесняясь слез.

— Какая же ты красивая! Ты ничуть не изменилась! — удивлялся он. — Как же я смог прожить без тебя все эти годы?

— А я-то думала, что смогу заставить себя не прийти сегодня, — призналась, качая головой, Надя и счастливо рассмеялась.

Алексей улыбнулся и прижал ее руку к своей груди.

— Дорогая, где мы можем спокойно поговорить?

Надя думала недолго.

— Здесь всего в нескольких кварталах чудесный сад клуба Железнодорожного собрания. Летом там оживленно, но сейчас в саду наверняка никого.

Рядом с клумбой, засаженной до краев астрами и бархатцами, они нашли решетчатую беседку и сели внутри на скамеечку.

— Наденька, — услышала она его голос. — Я люблю тебя! Люблю так же сильно, как всегда любил!

Глаза Нади наполнились слезами, и его лицо будто расплылось.

— Зачем ты говоришь мне это после стольких лет? — воскликнула она с болью в голосе, удивляясь тому, как ее тело откликнулось на его признание. — Зачем ты снова пытаешь меня?

Алексей взял ее руки в свои.

— Прости меня, любовь моя! Я должен был сразу тебе все рассказать! Мария умерла, и я снова свободен… Она умерла полгода назад. В Харбин я приехал, чтобы найти тебя. Я не знал, как к тебе подойти.

Надя закрыла глаза. Однажды во Владивостоке она уже слышала слова о том, что его жена умерла и он свободен.

— Ты уверен? — вырвалось у нее, и, когда Алексей удивленно поднял брови, она поняла, насколько глупо прозвучал этот вопрос.

Он минуту смотрел на нее, потом кивнул.

— Я понимаю. Да. Она умерла от пневмонии. Я похоронил ее в Пограничной. Но, дорогая, расскажи лучше о себе, о нашей дочери. Я хочу знать все, что было с вами со дня ее рождения до теперешней минуты.

И Надя стала ему рассказывать, ничего не скрывая, но, когда дошла до смерти Кати, запнулась. Потом все же нашла слова. Алексей был потрясен.

— Но почему Катя? Почему именно она?

Надя лишь развела руками.

— Я не знаю… Сергей едва не сошел с ума от горя. Я иногда думала, что, может быть, он чем-то разозлил японцев. Он ведь может проявить характер. Но я так и не нашла в себе сил спросить его об этом. Возможно, это и к лучшему, что я не знаю ответа.

Надя покачала головой, прогоняя страшные воспоминания, потом посмотрела на Алексея.

— А чем ты занимался в Пограничной? Как ты жил все эти двадцать лет?

— Не знаю, как мне удалось выжить после того, как я потерял тебя. Поначалу, ухаживая за Марией, я все надеялся получить от тебя весточку, узнать о нашем ребенке, увидеться с тобой. А потом, узнав, что ты уехала из Владивостока, я понял, чего ты хотела, и в сердце у меня как будто образовалась дыра.

Мария долго болела, но потом мы с ней все же уехали из Владивостока, всего за несколько дней до того, как его заняли большевики, перешли через границу и остановились в ближайшем городке. Нам хотелось быть как можно ближе к России. Глупо, правда? Мне понадобилось несколько лет, чтобы смириться с тем, что я снова потерял тебя и что Россия потеряна для нас обоих.

— И чем ты там занимался? — повторила вопрос Надя.

— Стал профессиональным охотником, как и собирался, помнишь?

Он рассказал, как сдружился с маньчжурами, китайцами и русскими и как жил в глухой тайге в провинции Гирин. Учиться было тяжело. Самый большой доход приносили бархатные рога молодых оленей, потому что китайцы используют их в медицине, полагая, что они укрепляют костный мозг, очищают кровь, улучшают слух и вообще благотворно воздействуют на организм. В июне, когда у оленей появляются бархатные рога — панты, китайские охотники начинают их сбор. Позже они промышляют пушных зверей: ловят капканами соболя, колонка и белку, травят лисицу стрихнином, охотятся с собаками и ружьями на леопарда. Царь тайги — грозный маньчжурский тигр — чрезвычайно опасен для охотников. Его добыча требует сноровки и ловкости, поэтому Алексей с его хромой ногой на тигра не охотился.

— Ты все еще занимаешься охотой? — поинтересовалась Надя.

— Нет. За эти годы я достаточно заработал и теперь занимаюсь исключительно торговлей мехом.

— Думаешь переехать в Харбин?

— Нет. Я люблю тайгу. — Он повернулся к ней, посмотрел прямо в глаза и взял ее руки в свои. — Надя, выходи за меня. Поедем ко мне вместе.

Надя не ответила. Он подался вперед.

— Ты все еще любишь меня, я знаю. Если бы не любила, не пришла бы сегодня. Что держит тебя, дорогая? Марина, наша прекрасная дочь? — Глаза Алексея затуманились. — Кажется, все, что может быть прекрасного в жизни мужчины, я пропустил. Тебя беспокоит то, что она вышла замуж за немца?

Надя кивнула. Алексей накрыл ее руку ладонью.

— С паспортом она будет в безопасности. А что касается этого немца, он ее очень любит. Я был в церкви на их венчании. — Он виновато улыбнулся. — Знаю, знаю… Я не должен был туда приходить, но есть такие вещи, над которыми человек не властен. Она была прекрасна! — прибавил он и счастливо засмеялся.

Они встали и пошли домой. У Свято-Николаевского собора Алексей остановился.

— Наденька, — сказал он, — пойдем в «Гранд-отель», я там остановился. Посидим в кафе, еще поговорим.

Но когда они вошли в отель, Алексей повел ее наверх, в свой номер, и Надя не противилась. Если у нее и была собственная воля, сейчас она куда-то исчезла.

Номер его был небольшим, но уютным, с гобеленами и китайскими шелковыми портьерами на стенах. Они сели на диван и взялись за руки.

— Расскажи мне еще о себе, — попросил Алексей. — Чем ты занималась все эти годы? Как твоя поэзия? Ты еще пишешь?

Надя рассказала о своей литературной карьере и даже прочитала кое-что из последнего.

— Это то, чего мне не хватало в тайге! — пожаловался Алексей, когда она закончила. — Хорошей литературы. А о «Рубеже» я никогда и не слышал. Сергей, наверное, очень гордится тобой, — сказал он, невольно помянув человека, который весь день незримо стоял между ними.

— Он всегда одобрял мое творчество, но сам целиком занят наукой и не разделяет моих интересов, — ответила Надя, перед тем как сменить тему.

Они поговорили еще, предаваясь воспоминаниям о своей юности, и вскоре их настроение стало неумолимо меняться. Настоящее отступало, вело их за собой по страницам былого. Наде страстно захотелось, чтобы Алеша обнял ее, но сама она не решалась первой прикоснуться к нему. Счастье от осознания того, что после всех этих лет они все же нашли друг друга, что наконец-то они свободны и могут пожениться, вскружило ей голову. Когда он обнял ее, слезы посыпались градом из ее глаз. Она уткнулась лицом ему в грудь и, всхлипывая, стала повторять снова и снова:

— Я думала, что уже никогда тебя не увижу. Думала, что до конца жизни больше не увижу тебя…

Он держал ее в объятиях, нежно поглаживая по волосам.

— А я все думал, куда ты уехала и кто у нас родился, сын или дочь. Гадал, как наш ребенок будет расти, будет ли спрашивать обо мне. Сначала я все еще надеялся, что ты как-то дашь о себе знать, пришлешь весточку. Но годы шли, и я наконец понял, что ты сделала и почему. Мне было больно, но я понял.

Он запустил пальцы в ее волосы, наклонил ее голову назад и впился в ее уста жадными губами, сладкими, опьяняющими. Их дремавшая любовь проснулась, усиленная двадцатью годами ожидания.

Почувствовать, как он вздрагивает от ее прикосновения, ощутить, как его руки лаской доводят ее до сладкой истомы… Ее охватило желание отдаться ему тотчас, во всей полноте женской любви — могла ли она после двадцати лет молчаливого затворничества желать большего счастья?

Наслаждение снова открывать его тело, знакомые особенности его любви, так давно забытые, но не стершиеся из памяти насовсем, заставило исчезнуть остатки скованности. Она неистово отдалась ему — вся целиком, позабыв о стыдливости.

Алексей был обезоружен и взволнован, и Надя, почувствовав это женским чутьем, возможно, впервые в жизни позволила ему увидеть свое сладострастие в ошеломительном финале. Она утратила власть над собой и, охваченная диким, первобытным желанием, крепко прижала его к себе, его, безмолвного любовника, руки, губы и тело которого в ритме любви выражали чувства бесконечно глубже и понятнее любых слов.

Она оплела его руками и ногами, втянула в рот его губы, чтобы одновременно почувствовать его вкус и удержать в себе. И на этот раз их тела слились в единое целое, они превратились в одно живое существо, в совершенное, удовлетворенное существо. Ох, если б можно было удержать этот миг, если б можно было растянуть его на целую вечность! А потом наконец началось томное погружение в глубины блаженства, почти такого же великолепного, как и предшествовавший ему взрыв страсти.

Солнце скрылось за крышами, и комната погрузилась в полумрак. Наконец Алексей пошевелился.

— Наденька, любимая, мое счастье… Потерянные годы не уменьшили наш пыл, а напротив… Как мне хочется увезти тебя в тайгу, еще не тронутую человеком, куда пока не добрались война и раздор! Я покажу тебе ее первозданную красоту, ты услышишь пение птиц, шелест листьев. Знаешь, у тайги есть свой язык! Мы вдвоем будем там счастливы! — Воодушевляясь от собственных слов, он говорил все громче и громче.

Надя закрыла глаза, пытаясь представить то, что он описывал. То была бы счастливая, безмятежная жизнь. Надя наконец-то стала бы графиней Персиянцевой… Теперь это не имело никакого значения, но для нее было важно. Алексей, ее великая, вечно ускользающая любовь, наконец-то будет принадлежать только ей.

— …да и не так уж далеко мы будем от Марины с ее Рольфом и от Сергея, — тем временем продолжал Алексей. — Мы сможем часто видеться. Любимая, я до сих пор не могу поверить, что все же нашел тебя и ты наконец моя!

Его пальцы скользнули перышком по ее брови, по щеке, убрали со вспотевшего лба влажную прядь. Наклонившись, он поцеловал ее веки. Надя пошевелилась. Произнесенные вслух слова прогнали фантазии и вернули сомнения.

— Алеша, мне пора уходить. Мы встретимся завтра?

Алексей нахмурился.

— Ты так странно на меня посмотрела. Что тебя тревожит?

— Ничего, просто я сильно задержалась. — Она освободилась из его объятий и дрожащими руками стала одеваться. Причины такой перемены своего настроения она не понимала. Это было как-то связано с Мариной, Рольфом и Сергеем. Особенно с Сергеем.

Нужно поскорее вернуться домой. Уже поздно, и Сережа будет волноваться. Она поговорит с ним, объяснит, что любит Алексея. О боже, они ведь родственники! И эту тайну нужно хранить от обоих. На этот раз Сергей должен понять, что за двадцать лет она заслужила право на счастье.

Сергей ждал ее в столовой за столом. Передним на тарелке лежал остывший нетронутый кусок мяса. Посмотрев на сестру, он сказал:

— Я давно тебя жду. Садись, мне нужно тебе кое-что сказать.

На щеках его горел нездоровый румянец, он явно был чем-то озабочен.

— Что, Сережа?

— Вчера вечером я проиграл в маджонг крупную сумму денег, — выпалил он. — Домой я не возвращался до утра. Наверное, я сошел сума. Я продолжал играть, даже… Наверное, я думал, что смогу отыграться. — Губы его искривились. — Классическое оправдание, верно?

— Раньше я думала, что ты играешь, чтобы отдохнуть, — с досадой произнесла Надя. — Но теперь, вижу, это превратилось в пагубную привычку. Как же так?

— В последнее время у меня было слишком много поводов для волнения. Я прошу у тебя понимания и немного терпимости, а не нотаций.

Надя пропустила мимо ушей его сварливые слова.

— Сколько ты проиграл?

Он встал и начал нервно ходить от стола к стене и обратно.

— Не важно. Просто тебе нужно будет несколько месяцев быть немного экономнее, вот и все.

Он произнес это напряженным, раздраженным голосом, и Надя не стала продолжать разговор.

Ночью она долго не могла заснуть. Подперев голову рукой, Надя смотрела в темноту. Она догадалась, отчего у Сергея неспокойно на душе. Она тоже это чувствовала. Все в доме напоминало о Марине: пустой стул у обеденного стола, мебель в ее комнате, нетронутая кровать. Но все родители, родные и приемные, рано или поздно должны пройти через это непростое испытание. И они с Сергеем ничем не отличаются от остальных. Разве что их чувства немного острее. Не может быть, чтобы ему не давало покоя что-то другое. Не может этого быть. Им придется пройти через это вместе…

Вместе! И о чем она думала раньше, когда была с Алексеем? Размечталась! Как ей вообще могло прийти в голову оставить Сергея одного в такое время?! Он уже так много потерял — Эсфирь и Катю, ребенка своего лучшего друга… Он научился любить другого ребенка, но Марина ушла. А теперь и она собралась покинуть его дом!

Эта новая черта его характера — возрастающая любовь к азартным играм — проявилась неожиданно для Нади. До сих пор она не осознавала, что эта страсть была настолько сильна, что могла заставить его лишиться здравого смысла. Наверняка за игровым столом он теряет ощущение реальности. Их роли меняются, теперь ей нужно отвечать за Сергея.

Она не могла оставить его сейчас. Ей придется подождать, и Алексею нужно набраться терпения. Если уж им не суждено пожениться и теперь, придется довольствоваться крупицами счастья. Хотя в некотором смысле она будет от него дальше, чем была последние двадцать лет.

Нелегко будет сообщить Алексею, что судьба снова отдаляет их друг от друга, но, с другой стороны, кому, как не Алеше, знать, что такое долг и ответственность. Она беспокойно повернулась на другой бок. В комнате было темно. Лишь маленькая свечка в красном подсвечнике догорала в углу, испуская розоватое свечение.

Решив, как поступить, Надя обрела внутреннюю умиротворенность. «В этом несовершенном мире обязательно настанет день, когда и я буду счастлива! — пообещала она себе. — Не знаю когда, но это произойдет обязательно. Клянусь!»

 

Глава 29

Медовый месяц Марины и Рольфа подходил к концу. Две недели они провели в Хошигауре, где собирали ракушки на берегу и гуляли вдоль ухоженных клумб. Еще они ездили в соседний Далянь пить чай с японскими офицерами в элегантном отеле «Ямато». Почтительное отношение последних к Рольфу льстило Марине и удивляло ее. Она как будто попала в новый мир.

Маньчжурский порт Далянь — или, как его называли японцы, Дайрен — был построен русскими, но входе русско-японской войны в 1904 году попал в руки японцев. Со временем город превратился в японский островок в Маньчжурии, но, если Рольф возил ее туда, значит, у него были на то причины, и она не собиралась о них допытываться.

«Наверное, с японцами он чувствует себя как среди своих, — заметила Надя, когда услышала о планах зятя. — Он мог выбрать любой из наших русских курортов, которых полно вдоль железной дороги. Ох, боюсь, что Рольф захочет превратить тебя в немецкую фрау Ваймер! Но ты не должна забывать, что ты — Марина Разумова».

Марина тогда не обратила внимания на замечание матери и теперь наслаждалась пребыванием в прекрасном городе. Царившая здесь чистота поражала ее: широкие мощеные улицы, на которых, казалось, не было ни пылинки, цветочные клумбы, подстриженные газоны. Японские женщины, невероятно стройные в своих узких кимоно с разноцветными оби, семенили в деревянных гэта с малышами за спиной. В сверкающих трамваях мужчины с улыбкой уступали места детям.

Марина не могла поверить, что этот дружелюбный, мирный народ мог породить тех надменных, жестоких людей, которые изнасиловали и убили ее сестру и повергли в страх все население Харбина. В этом городе царили безмятежность и красота.

Когда она поделилась своими мыслями с Рольфом, тот пожал плечами. «Во время войны солдаты на оккупированной территории ведут себя не так, как дома», — сказал он и, прежде чем Марина успела углубиться в этот вопрос, заговорил о другом.

Днем Рольф неизменно бывал чутким и внимательным, но ночи продолжали оставаться чередой несбывшихся ожиданий. Физическая близость уже не доставляла боли, но Марину расстраивала односторонняя страсть Рольфа, его очевидное безразличие к ее чувствам, и она очень страдала из-за того, что не могла поспеть за мужем, который возбуждался так быстро. Не желая терзаться понапрасну, она утешала себя надеждами на то, что со временем все наладится, нужно только подождать.

Впрочем, сейчас у нее на уме было совсем другое: их новый дом на Бульварном проспекте в Харбине, который ей предстояло обустроить, и ее новое положение в качестве госпожи Ваймер. Она решила, что будет зваться госпожой, а не фрау, потому что это будет звучать не так вызывающе для ее русских друзей.

Марину все еще беспокоило странное воздействие хромого незнакомца на мать и его неожиданное появление на их свадьбе. Ее переполняли смутные подозрения, и она разрывалась между желанием услышать правду от матери и страхом перед ее признанием. Вспоминала она и легкомысленный ответ Михаила, когда рассказала ему о той встрече. Кто знает, может, он был прав и Марина действительно просто-напросто дала волю воображению. Она решила, что найдет Мишу и все-таки познакомит его с Рольфом, несмотря на то что в прошлом, когда девушка хотела свести их, он всякий раз под разными предлогами увиливал от этого. Они понравятся друг другу, в этом Марина была уверена.

Но когда молодожены вернулись в Харбин, мать рассказала ей, что Михаил уехал в Шанхай и уже не вернется.

— Быстро же он принял решение, — потрясенно проронила Марина. — А что его родители? Они уехали с ним?

— Нет, они остались. Американский друг Миши уже снял для него квартиру в Шанхае. Похоже, твоего приятеля ждет блестящая карьера.

— Что ж, я рада за него. Но, по-моему, он мог хотя бы письмо мне оставить. Не очень-то это вежливо — уезжать вот так, не попрощавшись.

Надя на это ничего не сказала, и Марине это не понравилось. Она посмотрела на мать в упор.

— Мама, ты обещала мне рассказать о том человеке с тростью. Кто он?

И Надя рассказала ей. Спокойно и неторопливо. Марина ошеломленно молчала, пока мать не закончила. Потом встала и начала расхаживать по комнате.

— Значит, я внебрачный ребенок. Сестра была настоящая Разумова, а я… Слава Богу, что об этом никто не знает. Неудивительно, что дядя Сережа Катю любил больше, чем меня! Да и можно ли его за это винить? Она была дочерью его друга, а я — ребенок человека, который обесчестил его сестру. Дядя, наверное, ненавидит его! — воскликнула Марина.

Надя отвела взгляд в сторону.

— У них не было возможности подружиться, — тихо произнесла она. — Сергей затаил на него обиду задолго до того, как родилась ты.

— А ты, мама? Как же ты страдала все эти годы из-за этого человека, моего биологического отца! Он причинил тебе столько боли!

— Я любила его всю жизнь, Марина, и простила. Но как же странно! Выходит, что сейчас я поступаю с ним также, как когда-то он со мной.

— Око за око, значит, да? Какое поэтическое правосудие! — язвительно обронила Марина.

— Вовсе нет. Я не собиралась ему мстить. Просто сейчас Сережа нуждается во мне больше, чем Алексей. — Надя посмотрела на дочь. — Твой отец решил не ехать в тайгу, пока не закончится ваш медовый месяц. Он ждет в гостинице. Я хочу, чтобы ты встретилась с ним.

— О, прошу тебя, не нужно этого! Не прошло и двадцати лет, как ему вдруг захотелось меня увидеть! А все это время он где был? Если уж на то пошло — дядя Сережа мой настоящий отец, а не этот непонятно кто!

— Не говори так, Марина! Это получилось не по его воле. Так сложились обстоятельства.

— А мне все равно! Я отказываюсь встречаться с ним!

— Почему ты так злишься, Марина? Почему сразу вот так, в штыки? Это ведь я пострадала больше всех, но я не держу на него зла.

— Вот именно поэтому, мама! Мне неприятно думать, что этот человек постоянно отодвигал тебя на второе место! Я бы никогда такого не допустила! Где твоя гордость?

— Дело не в гордости, Марина. Ты считаешь, мне нужно было отказаться от встреч с ним и лишить себя счастливых минут, которые у меня были и будут?

Марина обожгла мать сердитым взглядом.

— Странно, мама, что ты готова поступиться своей гордостью и простить ему все, но при этом почему-то не можешь преодолеть свои предрассудки насчет Рольфа. Делай, как велю я, но не поступай так, как поступаю я, — так у нас получается?

— Это совсем другое, — возразила Надя.

— Ах, неужели? А ты подумай. Ты была против того, чтобы я выходила за Рольфа, из-за своих предрассудков, хотя сама пострадала от предрассудков своего Алексея, отчего и лишилась счастья!

— Твой отец был жертвой обстоятельств, а я против Рольфа только из-за его политических убеждений.

— И как это понимать? Твоя неприязнь ко всем немцам сразу — несправедлива!

— Давай не будем спорить, Марина. Все, чего я прошу, — прости своего отца, как я простила его.

Марина резко обернулась.

— Ты любишь его, а я нет.

— Я прошу об этом ради меня. Ведь и ты теперь любишь мужчину, поэтому должна понимать, насколько это важно для меня. Сходи к нему!

Марина задумалась.

— Мне нужно поразмыслить, — уклончиво ответила она. — Все это слишком неожиданно. А что думает дядя Сережа?

Из горла Нади вырвался сдавленный вздох.

— Он не знает, что Алексей в городе. Я решила оставаться пока с Сережей и не хочу, чтобы он чувствовал, что это из-за него я снова отодвигаю личное счастье. Ему и так непросто.

— Согласна, — помедлив, кивнула Марина. — Это первое здравое суждение, которое я от тебя сегодня услышала, мама.

От такого заявления Надя даже растерялась, но потом нахмурилась.

— За что ты так со мной, Марина? — Голос ее задрожал. — Откуда в тебе такая самоуверенность?

В тот же миг Марина бросилась к матери, упала рядом с ней на колени и сжала ее руки.

— Прости, мамочка, я не хотела тебя обидеть! Ты и так столько страданий перенесла, и, наверное, от этого я и сержусь. — Она замолчала, поцеловала материнскую руку и подняла лицо. — Так что же мы будем делать?

— Начнем с прощения. Ступай к своему отцу!

Они стояли в его гостиничном номере друг напротив друга, ничего не говоря и чувствуя неловкость. Отец и дочь. Она у двери, держась за ручку, готовая в любой миг убежать, а он — положив руку на спинку кресла, чтобы не зашататься, будучи не в силах отвести глаз от своего ребенка.

Марина пришла на эту встречу только ради матери. Затаив в душе обиду, она угрюмо смотрела на отца, не скрывая неприязни, даже враждебно. Облачное небо, наполняя комнату бледным светом, окутало Алексея призрачной белесой дымкой. Приготовившись услышать от отца оправдания и неловкие заверения в любви, Марина посматривала на него исподлобья. Но секунды шли, и ей стало понятно, что он и не пытается прикоснуться к ней или даже заговорить. Он что, онемел от нахлынувших чувств или ждет, что она сделает первый шаг? Если так, то что же принято в таких случаях говорить человеку, который считается твоим отцом и которого ты впервые встречаешь в девятнадцатилетнем возрасте? «Привет! Рада познакомиться, отец. Где ты был все это время?»

Мысль эта показалась Марине до того нелепой, что она невольно улыбнулась. Брови Алексея на миг взлетели, а потом улыбнулся и он.

— Не знаем, что сказать друг другу… Неловко, правда?

Марина кивнула. Неожиданно ее враждебность и раздражение лопнули, как мыльный пузырь. Алексей взялся за стул, отодвинул его от стола, потом, передумав, задвинул обратно и жестом предложил ей сесть на диван. Когда она села, он разместился на стуле перед ней.

— В церкви… я тебя расстроил? Прости, но мне так хотелось побывать на твоей свадьбе!

— Я не могла понять, кто вы. Рольф заметил, что мы похожи, и все равно я не догадалась.

— Ты счастлива с ним? Похоже, он тебя очень любит. Он красивый мужчина, и вы прекрасная пара.

Марине вдруг стало трудно говорить.

— Спасибо, — прошептала она. — Он хороший человек, и я очень его люблю.

Алексей всмотрелся в нее пытливым взглядом.

— Твоя мать волнуется насчет вашего брака, но я сказал ей, что, по моему мнению, ты сделала правильный выбор.

Марина ушам своим не верила. Ее отец, этот чопорный аристократ, который причинил столько сердечной боли матери, одобрял ее брак с немцем!

Алексей плеснул в стакан коньяку и протянул ей. Марина сделала глоток и чуть не задохнулась от жидкого огня, который опалил ей рот. Она благодарно кивнула, когда Алексей похлопал ее по спине. Взглянув на него, она виновато улыбнулась.

— Когда вы возвращаетесь к себе в тайгу? — спросила Марина и сделала еще один глоток, теперь уже осторожнее. Слава Богу, на этот раз жидкость лишь приятно пощекотала горло.

— Завтра утром. Я вообще-то задержался здесь дольше, чем рассчитывал.

— Когда снова будете в Харбине, я бы хотела, чтобы вы познакомились с Рольфом. Я знаю, он вам понравится.

— Не сомневаюсь. Твоя мать дала мне ваш новый адрес, и я, когда соберусь приехать, предварительно напишу вам. Она не хочет, чтобы Сергей обо мне знал, и я уважаю ее желание.

Почувствовав неловкость, Марина опустила глаза.

— Мне правда очень жаль, что так получилось, но дяде Сереже она сейчас очень нужна.

Алексей понимающе кивнул.

— Кому, как не мне, понимать, почему она так поступает. Могло быть и того хуже. Я благодарен судьбе за то, что мне удалось найти твою мать.

Они еще какое-то время говорили, а потом Марина встала.

— Мне пора. Скоро Рольф вернется домой.

Она протянула руку.

— До свидания… папа.

Последнее слово вылетело неожиданно. Щеки ее медленно залились краской, и она робко посмотрела на отца. Глаза его светились такой благодарностью, что Марина даже опешила. В следующий миг она бросилась к нему, и они обнялись что было сил.

— Марина, любимая моя доченька! Спасибо, спасибо тебе, милая, что не отказалась от меня!

Когда он наконец отпустил ее, лицо у Марины было мокрым от слез. Она взяла свою сумочку, разыскала в ней носовой платок и направилась к двери. Потом обернулась.

— Нам столько нужно наверстать, папа. Возвращайся поскорее!

 

Глава 30

— Доктор Ефимов, ваше громкое имя в исследовательских кругах может снова сослужить нам службу, — произнес капитан Ямада, вызвав к себе Сергея через несколько дней после свадьбы Марины.

Сергей попробовал было возражать, но Ямада четким жестом руки прервал его.

— Знаю, знаю. Но выслушайте меня, пожалуйста. Могу вас заверить, что известное нам трагическое происшествие, случившееся когда-то, не повторится, пока здесь командую я. Нам нужна ваша помощь. — Он указал на кресло. — Прошу вас, сядьте, и я все вам объясню.

Сергей устало опустился в кожаное кресло, пытаясь угадать, чего от него хотят, и удивляясь тому, насколько лучше Ямада стал говорить по-русски.

Японец соединил перед собой кончики пальцев и откинулся на спинку вращающегося кресла.

— Наша страна неустанно работает над усовершенствованием имеющегося в нашем распоряжении оружия, — медленно начал он. — Сейчас мы проводим эксперименты с так называемым бактериологическим оружием.

Во рту у Сергея пересохло. Когда он кивнул, Ямада продолжил:

— Недавно в нескольких милях от Харбина мы построили новую лабораторию. — Он сощурил и без того узкие глаза и посмотрел куда-то поверх головы Сергея. — Это сверхсекретный объект, но мы считаем, что вам можно доверять. Мы хотим, чтобы вы работали на нас в нашей новой лаборатории.

Сергей молчал, и Ямада вежливо покашлял.

— Сейчас мы пристраиваем к комплексу новое крыло. Руководит процессом лейтенант Мацуи, и он докладывает, что строительство будет закончено в скором времени. Мы хотим, чтобы вы начали работать сразу же, как только все будет налажено. А пока у вас есть время на то, чтобы уменьшить количество своих пациентов.

При упоминании имени лейтенанта Мацуи сердце Сергея пустилось вскачь.

— А как же моя практика? И что я скажу в больнице?

— После работы вы можете принимать больных дома. А в больнице скажите, что решили полностью посвятить себя исследованиям.

Из кабинета Ямады Сергей вышел с тяжелым сердцем. Его одолевали недобрые предчувствия. Ему была ненавистна сама мысль о бактериологическом оружии и о том, что стоит за этим понятием. Кроме того, все, что было связано с именем Мацуи, не сулило ничего хорошего. Сергей понимал, что ему придется участвовать в экспериментах, противоречащих его принципам.

Чтобы отвлечься от тягостных мыслей о будущем, Сергей свернул в Фудзядан и направился к любимому игорному клубу, надеясь, что маджонг, как всегда, поможет забыться.

Много часов спустя, пересчитав деньги, он ужаснулся, осознав, как много проиграл. Ему захотелось побыстрее прийти домой и принять ванну, чтобы смыть с себя тяжелый запах этого притона, которым пропиталась не только его одежда, но даже кожа. Дома в ванной он до красноты растер тело, как будто надеялся, что грубая мочалка сможет освободить его и от цепкой паутины Ямады.

Возвращения Нади Сергей ждал с нетерпением и, когда она наконец пришла, рассказал ей о своем проигрыше, но о встрече с Ямадой умолчал.

Спустя пару недель у входа в больницу остановилась машина с японским солдатом за рулем. Сергея отвезли в тщательно охраняемый комплекс, находившийся недалеко от железнодорожной станции Пинфан. Там он был встречен лейтенантом Мацуи и проведен внутрь здания с массивными дверями и темными коридорами. При виде ненавистного врага и этой безмолвной сырой темницы сердце Сергея сжалось.

Однако в поведении Мацуи невозможно было уловить какое-либо определенное настроение. Он махнул рукой, приглашая Ефимова сесть.

Лейтенант был невысок — едва ли он доставал макушкой до плеч Сергея, — однако было что-то высокомерное, надменное в том, как он обошел стол и уселся в большое кресло, как на удивление бегло заговорил по-русски, как стал перебирать разложенные на столе папки, не поднимая глаз на собеседника.

— Я рад, что вы в лучшем расположении духа, чем при нашей прошлой встрече, и уверен, что теперь мы можем сотрудничать, — сказал он. — Вы будете работать в нашей лаборатории. С инфицированными заключенными вам дело иметь не придется — ими занимаются наши специалисты. Пойдемте, я покажу вам лабораторию.

Мацуи встал, но неожиданно замер.

— Прежде чем мы начнем, я хочу вас предупредить, что мы находимся в объекте повышенной секретности и даже капитан Ямада лишь в общих чертах представляет характер нашей работы здесь. Для вас и вашей семьи будет лучше, если вы не станете распространяться о том, что увидите.

Пытаясь говорить как можно спокойнее, Сергей спросил:

— А что, капитан Ямада бывал здесь?

— Ему известно предназначение этого комплекса, но он занят своими делами в городе. Здесь главный я.

Сергей понял, что капитан Ямада, скорее всего, знает очень мало о том, что действительно происходит в этом месте. Стало ясно и то, что, рассказав об увиденном здесь Ямаде, он навлечет на себя гнев Мацуи. Однажды это произошло, и Ефимов не хотел повторения.

Мацуи передал ему хирургическую маску.

— Наденьте. Нам предстоит пройти через зараженный тюремный блок. Впоследствии вы можете входить с дальнего конца комплекса и идти прямо в лабораторию, минуя этот блок.

В коридоре Сергей услышал доносящиеся из камер стоны и хриплое лихорадочное дыхание, но Мацуи не останавливался, не давая ему посмотреть в маленькие окошки, прорезанные в металлических дверях.

— Какого рода бактерии вы испытываете? — спросил Сергей.

— В лаборатории вы встретитесь с нашим врачом, и он вам подробно все объяснит. В этом смысле я мало что знаю. Мы оборудованы так, чтобы работать с чумой, брюшным и сыпным тифом, холерой и дизентерией.

— А каких заключенных вы используете для экспериментов? — Сергей с трудом подавил дрожь в голосе.

Мацуи метнул на него внимательный взгляд.

— Какое это имеет значение?

Не глядя на него, Сергей пожал плечами.

— Вообще-то, большое. Этнический фон во многом определяет физическую и эмоциональную выдержку человека.

— Любопытно. Нужно будет этим заняться. У нас имеются бревна различных национальностей.

— Бревна?

— Это кодовое слово для заключенных. Сейчас у нас содержится больше четырех сотен человек. Все преступники, разумеется: китайские убийцы, не покорившиеся нашей власти хунхузы. Остальные — преступники идеологические, большей частью шпионы и те, кто был уличен в подрывной коммунистической деятельности. Из русских здесь в основном советские преступники, бежавшие от своих властей и арестованные на границе.

— Как часто вы пополняете… запас заключенных?

— Нет так часто, как вы можете подумать, — безучастно произнес Мацуи. — У нас есть хороший врач, прекрасный специалист, который лечит их. Выздоровевшие используются в других экспериментах. Врач заранее сообщает нам, когда выздоровление невозможно и бревна нужно менять. Но на нехватку заключенных мы не жалуемся. Тех, кто выздоравливает по нескольку раз, мы часто отправляем в другой наш исследовательский центр, расположенный неподалеку от Чанчуня. Для дальнейших экспериментов в военных условиях, которые, конечно же, более… суровые. Эти обратно не возвращаются.

Сергей прижал руки к бокам, чтобы сохранить внешнее спокойствие. Подумать только — его соотечественники, бежавшие от большевиков, попадали в эту ловушку! Нет, он не сможет заставить себя встретиться с ними! И все же он понимал, что теперь, как никогда прежде, безопасность его семьи зависит от его выдержки и от того, удастся ли ему убедить Мацуи, что он достаточно понимает свое положение, чтобы делать все, чего от него хотят.

Лаборатория оказалась просторной и светлой, что особенно бросалось в глаза после темного и душного тюремного блока. На длинных столах расположились в ряд несколько блестящих микроскопов, рядом были расставлены чашки Петри и пробирки. Техники в белых халатах были заняты своими делами, и никто даже не посмотрел на посетителей.

Мацуи указал на пустой стул в конце помещения.

— Можете занять это место. Оно рядом с окном, там много света. А теперь вернемся в мой кабинет.

Сергей принялся лихорадочно соображать. Каким-то образом ему нужно было покинуть кабинет Мацуи, не показав ему своих истинных чувств. Но японец прервал ход его мыслей.

— Мы хотим, чтобы вы приступили к работе немедленно.

— Я сейчас собирался идти в отпуск на две недели, — нашелся Сергей.

Мацуи уставился на него холодным змеиным взглядом.

— Лето закончилось. Почему вы собрались в отпуск так поздно?

— Моя племянница недавно вышла замуж, поэтому я отложил отъезд.

— Хорошо. Значит, я жду вас здесь ровно через две недели.

Пока ехали двенадцать верст обратно в Харбин, у Сергея было время подумать. Обстоятельства смерти Кати вспомнились во всех ужасающих подробностях. Пережить нечто подобное еще раз он не смог бы. Как много несчастий может выдержать человек? Он готов на все, чтобы защитить семью. На все! Когда на кону жизнь — к черту честность. Но долго ли он протянет, прежде чем его сломает страшный психологический груз от осознания того, что весь его опыт и знания в медицине используются не для лечения больных, а, по сути, для убийства? А видеть, как невинные заключенные (он не сомневался в том, что большинство из них не были преступниками) умирают в мучениях на его глазах?! Чтобы сделать свое сознание бесчувственным, требовалась особая, военная логика, но ее-то как раз у него и не было.

В прошлом Сергею не раз приходилось смотреть в лицо опасности. Гражданская война в России доказала ему справедливость слов, произнесенных когда-то в Петрограде Яковом Облевичем: требуется немалое мужество, чтобы вести себя как трус. Снова и снова ему приходилось собирать в кулак это мужество, но его стойкость не была безгранична. Он чувствовал себя пойманным в ловушку.

Задвинув гордость в самый дальний уголок души, он наклонился вперед, хлопнул по плечу водителя и назвал адрес Рольфа Ваймера.

Наступило 24 октября. Тяжелый «Паккард» отъехал от каменного двухэтажного здания в сторону железнодорожного вокзала. Рольф, сидя рядом с водителем, смотрел вперед на почти пустую улицу, но трое сидевших сзади развернулись, чтобы глянуть в заднее окно. Прежде чем автомобиль свернул за угол, они успели заметить одинокую фигуру у калитки, взмахнувшую белым платком. Преданная Вера.

Когда ее в последнюю минуту посвятили в планы, она разрыдалась и между всхлипами спросила:

— Когда вы вернетесь, Надежда Антоновна?

Надя пожала плечами и, разведя руками, ответила русской поговоркой:

— Ох, Вера, это еще вилами по воде писано.

Бедная Вера! Ведь они стали для нее все равно что семьей. Хоть она и замужем, а все-таки будет скучать по ним. Она пообещала собрать остальные вещи и через пару недель отослать их в Шанхай. Сейчас в машине с ними было всего несколько чемоданов, столько, сколько человек обычно берет, отправляясь в двухнедельный отпуск. Рольф решил, что, дабы не вызвать подозрений, нужно делать вид, будто они, как Сергей сказал Мацуи, едут в отпуск.

«Ошиблись мы в Рольфе», — думала Надя. Он без колебаний пришел на помощь и с истинно немецкой педантичностью спланировал побег. Да, Рольф удивил ее. Когда Сергей рассказал ей о поездке в лабораторию, она запаниковала, но, когда брат описал свой последовавший разговор с Рольфом, облегчение теплой волной прокатилось по ее телу, и она на миг даже забыла о том, что именно им предстоит потерять.

Рольф согласился помочь им уехать в Шанхай, но настоял на том, чтобы они все, включая его самого и Марину, покинули Харбин одновременно. Иначе, сказал он, Марина станет легкой добычей для японцев. Хотя она теперь и была гражданкой Германии, они без труда нашли бы какой-нибудь надуманный повод схватить ее и стали бы удерживать как заложницу. К тому же, сказал Ваймер Сергею, он будет только рад переезду в такой интернациональный город, как Шанхай. Когда он был там в последний раз, ему предложили пост в германском консульстве, и теперь, раз так сложились обстоятельства, он примет предложение.

Все сошлось так удачно, что Надя и Сергей диву давались. Совпадение было действительно странным. Но тогда они думали лишь о том, что это оправдывает желание Сергея провести отпуск в Шанхае, где будет жить его племянница. Оказавшись в месте, на которое не распространялась власть Мацуи, Сергей будет вне опасности, посчитали они.

Надя выпрямилась на сиденье и вздохнула. Сердце у нее разрывалось оттого, что они взяли с собой только несколько чемоданов вещей: им было известно, что японскую полицию не так-то просто обмануть. Однако Надя догадывалась и о том, что друзья начнут обсуждать их странное желание отдохнуть за пределами Маньчжурии, в Шанхае, городе далеком и известном далеко не курортным климатом. Да и русских там было меньшинство.

«Что ж, мы, женщины, умеем приспосабливаться», — думала она. Поговаривали, что в Шанхае проживало порядка тридцати тысяч русских, что, конечно, гораздо меньше, чем в Харбине, но достаточно, чтобы обзавестись новым кругом знакомств. Наверняка там есть и поэты, с которыми можно будет познакомиться, а там, глядишь, и поэтические вечера можно будет организовать. Узнавать что-то новое, расширять горизонты — что может быть интереснее! Нужно будет держаться за эту мысль. Что толку жить воспоминаниями о двадцати годах, прожитых в Харбине, в городе, который Надя научилась любить, который превратился для нее в кусочек России? Нельзя забывать, что и там все не всегда было хорошо и гладко. Катя умерла в том городе, и время никогда не сотрет воспоминания об этом.

Сборы прошли нервно, потому что им нужно было решить, что взять с собой, чтобы сделать вид, будто уезжать они собрались на две недели, тогда как в действительности покидали Харбин навсегда. Навсегда! Надя старалась прогнать эту мысль.

Они с Мариной поговорили об Алексее и решили пока не рассказывать о нем Сергею. Наде нелегко было смириться с новой разлукой, но она изо всех сил старалась не показать этого дочери.

И бедный Сережа! Ему было трудно бросить эту благоустроенную жизнь, оставить практику и отказаться от репутации, заработанной годами упорного труда. В следующем месяце ему исполнится пятьдесят пять. Многие ли мужчины в таком возрасте начинают жизнь с нуля? Слава Богу, хоть Марина была рада переезду. К тому же Михаил живет в Шанхае. Они предупредили его о своем прибытии телеграммой. Он наверняка поможет им освоиться в городе и познакомит с другими русскими. Он представлялся Наде тоненькой ниточкой, связывавшей их с Харбином; добрым другом, который знал их раньше. Все-таки важно, чтобы кто-то знал тебя раньше…

Надя поерзала на сиденье автомобиля, сжала руку Сергея и закрыла глаза. На этот раз она не заплачет. Теперь Наде есть чего ожидать: ее ждут личные, тайные радости. Эта разлука с Алексеем не окончательна и не бесповоротна. Тогда, уезжая их Владивостока, Надя была уверена, что не увидит его больше никогда, и потому все было иначе. Эта война не может длиться вечно. Границы открыты, и Алексей наконец обрел свободу. Рано или поздно они обязательно встретятся, в этом Надя не сомневалась, и теперь, в ее сорок четыре, у нее впереди еще многие годы счастья.

Незадолго до отъезда она попросила Веру выждать месяц и потом сообщить Алексею письмом, что Надя напишет ему, как только появится возможность. Вера без лишних вопросов записала адрес. Как только они устроятся в Шанхае и Сергей приспособится к новой жизни, Надя сможет задуматься и о собственном будущем.

Машина подъехала к вокзалу. Надя оглянулась. В самом конце Вокзального проспекта между облаками просматривался деревянный купол Свято-Николаевского собора, н чуть левее темнела под хмурым небом трехкупольная звонница. Женщина быстро развернулась и вошла в здание вокзала.

Внутри она остановилась. В нише, слева от двери висела большая икона Святого Николая Чудотворца, а передней на подставке горели свечи. Здесь на китайском вокзале Чудотворец почитался русскими и был уважаем китайцами… Надя всем своим существом почувствовала, что оставляет здесь какую-то частичку себя, быть может, то, что напоминает ей о потерянной родине.

Она вышла на платформу, благодарная своим попутчикам за то, что никто не заговорил.