В то осеннее время, когда великодушный и благородный Перси проезжал по бесконечным, пустынным равнинам, рискуя своей жизнью и своим положением из любви к Анне Болейн, королева, отдавшись всецело удовольствиям и роскоши, совершенно забыла о прошлом и о графе. То же самое солнце, что блестело над головой всадника, скакавшего по дороге, испорченной осенней непогодой, освещало и роскошные Виндзорские сады.

В конце длинного ряда великолепных комнат молодой королевы находился ее изящный кабинет. Он был совсем недавно отделан и обставлен с баснословной роскошью; драпировки на окнах были из легкой ткани молочной белизны. Корабль привез эту чудесную ткань из Индии. Узницам, что ткали белоснежные занавеси в темнице, было приказано, чтобы нити были такими же тонкими и нежными, как нити паутины, покрывающей стены подземелья. Темнокожая индианка чистым золотом вышила чудесные арабески, а кайма из павлинов яркого шелка придавала работе еще большую прелесть; гребешки на головках горделивых птиц были убраны жемчугом и мелкими сапфирами. Множество экзотических растений и цветов распространяли по комнате свой легкий аромат; восточные ковры не уступали в роскоши и красоте мебели, обитой белым штофом; на полках этажерки из пальмового дерева с инкрустациями из золота и слоновой кости стояло много книг – произведений лучших иностранных писателей; на одном из столов стояли всевозможные приспособления для рисования – кисти, краски – и начатые рисунки. К бронзовому кольцу на потолке была прикреплена золотая клетка превосходной работы: в ней порхал колибри, опуская время от времени миниатюрный носик к искусственным цветам, мастерски сделанным из корней какого-то китайского кустарника, и выпивая каплю подслащенной воды, наполнявшей их чашечки.

Пташка с нежным щебетанием перелетала с ветки на ветку, тоскуя под серым небом Англии о цветущих лугах родной Бразилии.

Молодая обворожительная женщина стояла около клетки; прекрасные глаза ее, голубые как небо, были прикованы к миниатюрному узнику, ее мелодичный голос произносил с нежностью:

– Ты не хочешь, ленивец, петь сегодня для Анны? А ведь ты поешь лучше, чем я!

Но пташка относилась с глубоким равнодушием к увещаниям своей прекрасной госпожи и продолжала прыгать в золотой клетке, напоминая яркостью и цветом перышек изумруд и рубин.

Убедившись в бесполезности своих упреков, молодая красавица взяла со стола лютню: светло-русые ее волосы падали в беспорядке на дорогое кружево, которым был отделан ее белый пеньюар; ее нежные ручки бегали с изумительной быстротой и легкостью по струнам, и ангельское пение слилось с мелодией.

– Ты поешь вдвое лучше, чем твоя птица, Анна, – заметил граф Уилширский, сидевший в это время на бархатных подушках пурпурного цвета.

– Вы находите? – отвечала небрежно Анна Болейн. – Впрочем, это все так говорят.

Королева положила лютню на стол; прелестные глаза ее обратились к отцу; ее поза была полна небрежной, непринужденной грации.

– Ты, Анна, поешь лучше, чем кто-либо в мире! – произнес старый граф, на суровом, угрюмом лице которого честолюбие, зависть и подозрительность давно оставили неизгладимый след.

– Я сама это знаю, но это не мешает мне скучать довольно часто, – сказала королева. – И, вообще говоря, вы же не любите музыку! – добавила она с лукавой улыбкой.

– Что за беда! У тебя великолепный голос! – возразил граф с досадой.

– Не сердись, отец, – сказала Анна Болейн.

– Я вовсе не сержусь! Послушать тебя, так я действительно нетерпим.

Королева взяла со стола лютню и исполнила трудный и блестящий пассаж; но музыка, по-видимому, не доставляла ей удовольствия.

– Вы не сказали мне ни словечка о матери! Как она себя чувствует? – спросила она равнодушно, обернувшись к отцу.

– Не знаю, – проворчал с неудовольствием граф. – Вам хорошо известно, что у матери вашей нестерпимый характер, и мы по целым дням не говорим друг с другом.

Анна скрыла улыбку, закусив алые, хорошенькие губки; она встала с дивана и положила лютню на прежнее место, подумав, что и отец и мать одинаково вздорны и капризны…

– Вы сегодня расстроены и чем-то недовольны! – заметила она совершенно спокойно.

– Да, – сказал граф Уилширский, – и ты отлично знаешь, чем вызвано такое настроение!

– Неужели вас действительно встревожило то, что на вчерашнем балу король заговорил сначала с моим дядей Норфолком, а потом с вами? – спросила королева.

– А разве ты не знаешь громадного значения этого обстоятельства? – воскликнул старый граф, побагровев от гнева. – Или ты не понимаешь, что отец королевы не должен иметь равного в английском королевстве?

– Но король говорил до этого с моим братом!..

– Да, но ваш брат – не я!

– Это понятно! – сказала Анна Болейн. – Я хотела лишь сказать, что это обстоятельство доказывает, что король обратился к моему дяде Норфолку без всякой задней мысли.

– Вы не можете знать мысли его величества! – перебил граф Уилширский.

– Вы сильно ошибаетесь: я их отлично знаю! – сказала королева с заметной досадой.

– Из чего же вы это заключили?

– Когда я танцевала, король проходил мимо и спросил у кого-то из придворных: «А где же граф Уилширский?» Стало быть, он вспомнил о вас прежде, чем о других.

– Да, твое заключение верно, – проворчал старый граф и снова погрузился в раздумье.

В комнате воцарилось на несколько минут глубокое молчание, но колибри запел, и его восхитительное, мелодичное пение рассеяло тяжелое оцепенение графа.

– Признаюсь тебе, Анна, – обратился он к дочери, – я от души желаю, чтобы эта Екатерина поскорее умерла! Мы не можем упрочить наше положение, пока она жива!

– А моя дочь? – ответила со смущением королева.

– Твоя дочь! – повторил с презрением граф Уилширский. – Что твоя дочь? Ничто! И ты сама виновата, раз не сумела произвести на свет сына!.. Это бы изменило положение дел!

Королева стремительно вскочила с дивана, глаза ее сверкали, а щеки вспыхнули ярким румянцем гнева.

– Я, кажется, не раз выражала желание, чтобы вы меня избавили от подобных упреков! – воскликнула она с живым негодованием.

Но граф не обратил никакого внимания на слова дочери и продолжал все с той же холодной беспощадностью:

– Печальна участь женщины, не имеющей сына, но участь королевы в таком положении несравненно плачевнее!

– Но ведь Елизавета наследует престол?! Этот вопрос решен королем и парламентом?!

– Да уж, вопрос решен: наследник трона в юбке! – воскликнул старый граф с досадой. – А разве ты забыла, что принцесса Мария не уступит без боя свои права на престол? Если король разлюбит тебя и влюбится в другую, то мы все погибнем бесповоротно… имей это в виду!

– Вы любите пугать и тревожить меня, – сказала Анна Болейн. – Что побуждает вас угрожать мне погибелью? Я жена короля и была коронована открыто, перед всеми!

– Так же, как Екатерина! – произнес граф глухим и едва слышным голосом.

– Король меня не бросит, как он бросил ее: моя власть и влияние не только не слабеют, но все увеличиваются, и если можно верить уверениям и клятвам, то Генрих никогда не любил меня так, как любит сейчас.

– Король очень фальшив, ему нельзя верить! – ответил граф Уилширский. – Он начинает стареть… Он становится заметно тучнее… его может внезапно прихлопнуть апоплексия, да и рана на ноге не поддается лечению… Если бы ты родила сына, тогда мы были бы вправе настоять на регентстве…

Граф говорил все это отрывисто, вполголоса, не заботясь о том, доходят ли его слова до слуха королевы. Ненасытное честолюбие этого человека не давало ему ни минуты покоя, и мысль о смерти Генриха и ее последствиях заставляла его дрожать за свое будущее и за свое блестящее положение в жизни.

– Скажите по крайней мере, – обратился он неожиданно к дочери, – удалось ли, по моему совету, найти себе приверженцев в кругу самых могущественных и влиятельных лордов?

– Относительно этого вы можете быть совершенно спокойны: лорды преданы мне! – сказала королева с надменной небрежностью.

Вообще Анна Болейн не задавалась мыслью, чем вызваны льстивые слова и уверения в преданности окружавшей ее блестящей молодежи, и считала их абсолютно искренними; ее самонадеянность была так велика, ей так часто твердили о ее красоте и ее достоинствах, что она слепо верила: любой, не задумываясь, отдаст за нее жизнь, если она потребует этой великой жертвы.

– Ты неосторожна, – продолжал граф Уилширский, – не думаешь о будущем, ты не веришь, что власть может внезапно смениться унижением!

Анна Болейн презрительно пожала плечами в ответ на это замечание.

– Ты никогда не задумываешься о бесчисленных трудностях нашего положения, – продолжал старый граф. – Духовенство настроено против нас: католики твердят, что ты восстановила против них короля и что ты – причина его разрыва с римской церковью. Они видят в тебе не жену, а наложницу; они говорят во всеуслышание, что ты сводишь в могилу законную жену и королеву Англии и что только дочь Екатерины имеет право на престол… а заметь, между лордами и членами парламента очень много католиков! Если король умрет или охладеет к тебе, то увидишь тогда, как все наши враги дерзко поднимут головы и объединятся, чтобы погубить нас всех!

Анна Болейн стремительно вскочила с дивана и отбросила гневно кисть, которую держала в это время в руке.

– Я пришла к убеждению, что вы не в состоянии пользоваться дарами провидения, а стараетесь мучить и себя и меня. Вы и все наши родственники пользуетесь щедротами вашего государя, почестями, богатством… Нам все пока удавалось, мы не знали неудач. Но это не мешает вам вечно быть недовольным и выводить меня каждый день из терпения, так что я все чаще проклинаю минуту, когда сделалась английской королевой!

Анна Болейн замолчала и отошла к окну, чтобы положить конец наставлениям графа.

Почти в ту же минуту в комнату вошел стройный молодой человек – ловкий, статный, высокий, с открытым и красивым лицом; он был одет богато, но вместе с тем изысканно.

– Здравствуй, Анна! – сказал он, подходя к королеве, продолжавшей стоять спиной к графу Уилширскому. – Ну как ты себя чувствуешь?

– Спроси лучше об этом у нашего отца, – ответила она, не меняя позы. – Пусть он скажет тебе, что заставляет его мучить меня.

Джордж Рочфорд подошел еще ближе к сестре и схватил ее за руку.

– Тебя опять рассердили, моя бедная Анна! – произнес он с улыбкой.

– Оставь меня в покое! – сказала королева, оттолкнув руку брата.

– Она дуется и капризничает, как ребенок! – проворчал граф Уилширский, мрачно сдвинув брови и делая сыну знак сесть около него.

Когда молодой граф сел с ним рядом, королева внезапно отошла от окна и подошла к отцу легкой, быстрой походкой: глаза ее сверкали, щеки горели.

– Ты сердита сегодня, как видно, не на шутку, – заметил Рочфорд, – но тебе тем не менее придется меня выслушать, и выслушать внимательно.

– Что ж, говори! Я слушаю! – сказала королева, надув сердито губки. – Вы все привыкли распоряжаться мной!

– Ты узнал, вероятно, о каких-нибудь новых интригах наших тайных врагов! – воскликнул старый граф, изменившись в лице.

– Да, вы не ошибаетесь! Отныне мы должны считать графа Эссекского бессовестным предателем! На свете еще не было такого негодяя, как милорд Кромвель! На днях в Дургеме был по его приказанию упразднен монастырь; бедных монахинь выгнали на улицу, а двух из них отправили в городскую больницу; народ шел за носилками умиравших страдалиц, призывая гнев правосудного Бога на королеву Анну! Все говорили с негодованием, что монастырские доходы и имущество отнимают из-за нашей расточительности, нашей страсти к роскоши и блистательным празднествам! Человек, совершивший наглый грабеж беззащитной обители, креатура Кромвеля, всеми силами старался поддержать это мнение. Когда несколько выборных от дургемского общества обратились к нему с просьбой пощадить беспомощных монахинь, он ответил им, что милорд граф Эссекский душевно опечален горькой необходимостью прибегать к таким мерам, но безумная расточительность молодой королевы вынуждает его поступать таким образом. Вот как готовит он нашу гибель! – воскликнул граф Рочфорд с негодованием. – Вот какими проделками нас хотят унизить во мнении народа! А между тем вы знаете, – обратился он к отцу, – что Анна отдает половину того, что получает, на нужды бедных жителей Лондона!

– Обо мне распускают разные мерзкие слухи, – сказала Анна Болейн, – но так как я не в силах положить им конец, то мирюсь с подобным положением. Но я попеняю за эту последнюю проделку графу Эссекскому!

– Ты! – воскликнул граф Уилширский. – Ты должна понимать, что этот негодяй не обратит внимания на твои замечания! Нужно иметь улики! Нужно устроить так, чтобы к тебе явилась депутация выборных от дургемского общества! Вообще вступать в борьбу с подобным человеком – рискованное дело! – добавил старый граф, взвешивая, как хитрый и опытный политик, все шансы на успех.

– Каков бы ни был риск, мы должны обличить этого интригана, – перебил с нетерпением молодой человек, – мы не вправе позволить так нагло клеветать на королеву.

– Да, если граф Эссекский будет распускать о ней ложные слухи, он причинит нам непоправимый вред! – продолжал старый граф.

– Без сомнения! Народ возненавидит Анну! – воскликнул Джордж Рочфорд, сохранивший рыцарские чувства, несмотря на внушения отца и порочность ветреной придворной молодежи. – Я призову Кромвеля к кровавому ответу, – добавил он с угрозой. – Я не позволю ему клеветать на сестру!..

– Ты говоришь, не думая о положении вещей! – возразил граф Уилшир. – Я объяснял тебе уже много раз, что безумие – вступать в открытую борьбу с подобным человеком, не будучи уверенным в его поражении! Мне уже удалось окольными путями известить короля о проделках Кромвеля; нам теперь остается представить улики; мы должны их собрать, так как это единственное средство поколебать могущество этого интригана: он человек опасный!.. Я его презираю не могу сказать как… Он принадлежит по своему рождению к низшему сословию: он скуп, жаден и зол!..

Граф еще не успел договорить, как дверь открылась и дежурный чиновник доложил о графе Эссекском.

Граф Уилшир тотчас же нагнулся к Анне Болейн и прошептал внушительно:

– Прими его любезно! Он не должен догадываться о наших планах, пока я не обдумал их как следует.

Первый министр развязно подошел к молодой королеве.

– Ваше лицо подобно сегодняшнему утру, и ваша красота сияет ярче солнца! – сказал он ей с притворно-беззаботной улыбкой.

Эта льстивая фраза заметно успокоила Анну Болейн. Она состроила легкую гримаску и пожала плечами:

– Я сегодня, напротив, в довольно скверном расположении духа. Я никак не могу сладить с этим рисунком, – добавила она, указав на красивый неоконченный цветок.

Кромвель перешел от кресла королевы к креслу графа Уилшира.

– Ну, как вы себя чувствуете? – спросил он ласково, протянув графу руку. – Я слышал, что подагра не дает вам покоя, и душевно вам сочувствую.

Старый граф с видом полного дружелюбия пожал протянутую руку и изобразил на своем угрюмом лице приятную улыбку.

– Да, – ответил он мягко, – я слышал, что вы часто присылали осведомиться о моем положении, и был вам благодарен от всего сердца! Мы старые друзья, но у вас куча дел, и тем ценнее ваше внимание.

– Ну а вы, лорд Рочфорд, я надеюсь, здоровы? – спросил Кромвель с улыбкой.

– Не совсем: я проснулся с сильной головной болью, – ответил нехотя молодой человек.

– Это последствия ночи, проведенной на балу, – сказал первый министр.

– Он сегодня в прегадком расположении духа и ссорится с сестрой уже более часа из-за сущих безделиц! – вмешался граф Уилшир с очевидным намерением смягчить этот сухой, отрывистый ответ.

– Как, милорд, вы решаетесь ссориться с королевой? – воскликнул граф Эссекский. – Вы один в таком случае имеете странную привилегию не подчиняться слепо воле ее величества. Мы же умеем только любить, благословлять и обожать ее!

В то время как Кромвель рассыпался в любезностях перед молодой королевой, за дверью послышался шум шагов и в кабинет вошли камер-юнгферы Анны Болейн.

Впереди шла, вся в кружевах и лентах, двухлетняя малютка; она не торопясь подошла к королеве, и, когда Анна Болейн усадила ее к себе на колени, девочка обвила ее нежную шею своими миниатюрными хорошенькими ручками.

– Я сегодня не капризничала и люблю тебя, мама! – сказала она нежным голоском, но тут же замолчала и приложила пальчик к своим розовым губкам.

Подошедшая гувернантка взяла ее с колен молодой королевы без всякого протеста со стороны ребенка. Малютку приучили к этим официальным свиданиям с матерью, и она, очевидно, с большей радостью перешла в объятия гувернантки.

Одна из камер-юнгфер подошла к Анне Болейн и сказала ей шепотом:

– Придворный ювелир принес бриллиантовый браслет для вашего величества.

– Балетмейстер желает получить приказания относительно нынешнего вечернего балета, – доложила другая.

– Хорошо! Пусть он ждет, я позову его, когда вернусь с прогулки, – сказала королева с заметным нетерпением.

Она встала с дивана и поспешила выйти, протянув на прощание руку графу Эссекскому надменно и грациозно.