Молча, тихо, пугливо входили горожане в мрачный и тесный домик, где душа, утомленная страданиями, ожидала минуты переселения в вечность.

Луч солнца, пробиваясь сквозь зеленые шторы, освещал смертный одр.

Королева лежала, обратив исполненный живого упования взор на Святое распятие.

Нортумберленд стоял в ногах ее кровати, а испанский посланник молился на коленях у изголовья, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слезы.

Благоговейный трепет охватил всех присутствующих: все они, повинуясь безотчетному чувству, преклонили колени, и соборный священник подошел к умирающей, держа в руках сосуд со Святыми Дарами. Королева сложила худые руки, и угасающие глаза ее осветились глубоким, неземным блаженством.

– Христос, мой Искупитель и мое упование! – произнесла она слабым, но внятным голосом. – Прежде чем причаститься Твоей пречистой плоти, я смиренно молю Тебя отпустить мне все мои прегрешения и простить вместе с тем всех, кто меня преследовал, кто меня предавал и мешал моему счастью. В душе моей нет и тени вражды и неприязни к ним; я искренне желаю им всего лучшего!

Екатерина замолчала, и ее выразительные и кроткие глаза обратились на бледное лицо Нортумберленда; этот взгляд говорил красноречивее слов: «Простив своих врагов, я простила и ее! Молясь Богу за них, я молюсь и за Анну!»

Она сложила руки, и душа ее переполнилась чувством беспредельной любви к Искупителю.

После совершения таинства святого причащения престарелый священник простился с умирающей и поспешил в храм, чтобы начать литургию и помолиться всем миром, чтобы Господь упокоил эту изболевшую душу там, где уже нет душевных и телесных страданий, а есть светлая, блаженная, бесконечная жизнь. Толпа, наводнившая мрачный и тесный домик, ушла следом за ним, и около королевы остались, как и прежде, Нортумберленд, Шапюис и плачущая Элиа.

В комнате воцарилось на несколько минут глубокое молчание.

– Смертный час приближается, – сказала Екатерина. – Я почти не страдаю, подойди ко мне, Элиа.

Девушка подошла, бледная как мертвец, и встала на колени.

– Пусть Бог вознаградит тебя, дорогое дитя мое, за твою беспредельную неизменную преданность! – сказала королева, опустив свою бледную руку на ее шелковистые светло-русые кудри. – Ты одна в целом свете жалела меня и делила со мной тяготы изгнания. Когда меня не станет, сними с моей руки обручальное кольцо и передай его дорогой моей дочери. Пусть она бережет его в память обо мне и о своем знатном происхождении. Я хочу, чтобы ты осталась при ней, Элиа. Шапюис устроит это. Не тоскуй и не плачь! Тебя должно утешить сознание того, что только твоя преданность помогла мне нести мой тяжкий крест. Повторяю опять: я хочу, чтобы ты жила при моей дочери, и надеюсь, что ты исполнишь мою волю. Я расстаюсь с тобой, но не перестану молиться за тебя и твое счастье, Элиа.

А вам, дорогой мой Евстафий, – обратилась умирающаяк посланнику, – я благодарна за преданность и дружбу. Скажите моему царственному супругу, что я до самой смерти не теряла надежды на свидание с ним, что мысль о нем была моей последней мыслью!

По телу королевы пробежал легкий трепет; она скрестила руки, вздохнула и скончалась.

Элиа устремила горящие глаза на бледный лик усопшей.

– Умерла! – прошептала она. – Умерла! – повторила она с глухим стоном и упала без чувств у смертного одра.

– Да, умерла! – сказал торжественно посланник, обращаясь к лорду Перси. – И дай Бог, чтобы мы могли умереть так же спокойно и мужественно. Отныне я желаю лишь одного – быть поскорее отозванным от здешнего двора, чтобы не встречаться больше с палачом этой мученицы и ужасной женщиной, которую она простила перед смертью по вашей просьбе!

– Заклинаю вас всем, что вам дорого в жизни, не проклинайте Анну! – сказал Нортумберленд. – Ее и без того все проклинают! Исполните свой долг, поезжайте в Лондон и доложите королю о кончине законной английской королевы, а я исполню свой и останусь при усопшей. Мне безразлично, узнает Генрих Восьмой или нет о том, что я в Кимблтоне.