Этот день, проведенный жителями Лондона в приготовлениях к пышному и блестящему празднеству, прошел совсем иначе у мирных горожан далекого Кимблтона. Каждый из них хотел отдать последний долг королеве и, преклонив колени у смертного одра, помолиться усердно за упокой ее души.

Екатерина казалась не умершей, а спящей крепким и сладким сном; ее бледные руки как будто прижимали распятие, лежавшее у нее на груди; ее черные волосы подчеркивали мраморную белизну ее щек. Можно было подумать, что, пробудившись ото сна, королева улыбнется снова своей приветливой и ясной улыбкой, что длинные ресницы ее поднимутся опять и черные глаза с любовью глянут на коленопреклоненную безмолвную толпу, прекрасное, печальное лицо Нортумберленда и плачущую Элиа.

Большинство горожанок приносили букеты в знак уважения к памяти усопшей королевы, и комната была заполнена цветами; множество свечей горело перед большим распятием, а у его подножия был поставлен сосуд со святой водой.

Время близилось к полудню: толпа стала редеть, и вскоре около ложа усопшей остались только Перси и бледная, разбитая усталостью и волнением Элиа.

В Кимблтон пришел приказ перевезти в Питерборо останки королевы.

– Элиа! – сказал мягко граф. – Послушайте меня и уйдите отсюда. Вы не вынесете этих потрясений!.. Предоставьте мне положить тело в гроб.

– Постойте! Подождите! – воскликнула отрывисто и торопливо девушка. – Не трогайте ее! Оставьте ее мне на несколько минут!

– Элиа! – повторил с мольбой Нортумберленд. – Пожалейте себя и уйдите отсюда!

Он тоже был разбит физически и нравственно всем, что пережил у ложа этой мужественной и благородной женщины, смерть которой была на совести Анны Болейн; его сердце сжималось и обливалось кровью, когда до его слуха долетали слова, исполненные сострадания к усопшей и полного презрения к молодой королеве, и когда он представлял, что должна была испытать Екатерина во время своего печального изгнания. Когда мысли эти острым кинжалом пронзали его больную душу, глаза его невольно обращались к умершей королеве и как будто молили ее повторить еще раз, что она от души прощает Анне Болейн ее бессердечие и все свои страдания.

Увидев, что Элиа не трогается с места, лорд Перси подошел к кровати, приложился губами к бледному лбу усопшей и поднял осторожно безжизненное тело, чтобы отнести его в гроб.

Но в это же мгновение в него вцепились сзади две сильные руки.

Граф быстро обернулся: за ним стояла Элиа, глаза ее сверкали, как у хищного зверя.

– Нет, стойте!.. Погодите! – произнесла она хрипло.

– Элиа! – сказал граф повелительным тоном. – Пропустите меня и покоритесь воле всемогущего Бога.

Он понес тело к гробу.

Девушка с глухим стоном упала на колени и поползла за ним, как верная собака за своим господином.

– Я прощаю вас! Она была мне матерью… а вы не знали этого! – говорила она прерывающимся голосом. – Да, милорд, я подкидыш… без рода и без племени… и вы вправе отнять ее: она не моя собственность… она не моя мать!.. Я жила при ней и любила ее, но была ей чужой!.. У вас были, конечно, мать, отец и родные… вы не можете понять мое положение! Но зачем судьба послала мне Екатерину, если она отняла ее у меня?.. Зачем же в таком случае мне сохранена жизнь?.. Кому она нужна и что мне с ней делать?

Элиа быстро встала и заглянула в гроб: Екатерина лежала как живая, словно уснув глубоким сном; смерть, казалось, не посмела исказить это ясное, спокойное лицо.

Перси выбрал из груды принесенных цветов венок из самых свежих и ароматных роз и положил на тело королевы; он постоял с минуту, погруженный в раздумье, потом молча взял крышку и плотно закрыл гроб.

Элиа продолжала стоять около него в полнейшей неподвижности; в ее глазах не было ни слезинки; Нортумберленд не выдержал ее дикого пристального взгляда.

– Все кончено, – сказала она неестественно спокойно и отчетливо. – Я ее не увижу… я одна и свободна, и начну бродить вокруг ее могилы, выпрашивая милостыню. Меня сочтут помешанной, но я не рассержусь: люди не могут знать, что судьба отняла у меня все, что привязывало меня к этой печальной жизни.

Нортумберленд сел в кресло: он чувствовал, что силы изменяют ему.

– Я надеюсь, – сказал он, – что вы еще одумаетесь и откажетесь сами от этого намерения. Вы вспомните безропотную покорность королевы и ее мужество в самые тяжелые минуты; вы вспомните ее последнее желание и отправитесь, разумеется, к принцессе, ее дочери, чтобы лично вручить ей обручальное кольцо ее покойной матери.

Элиа не промолвила ни слова, голова ее низко опустилась на грудь, и на бледных щеках загорелся румянец смущения и волнения.

– Элиа! – продолжал с той же кротостью Перси. – Святой апостол Павел вменяет нам в обязанность не плакать об умерших, так как мы разлучаемся с ними только на время; вы, вероятно, слышали не раз эти слова на похоронах?

– Нет! Мне не приходилось никого хоронить! – отвечала она отрывисто и резко.

– Верю вам, – сказал Перси. – Но вы слышали просьбу той, которую считали своей матерью?

– Извините, милорд, но я еще не знаю, как распоряжусь своим будущим.

– Принцесса, вероятно, предложит вам остаться у нее?

– Я откажусь от этого предложения, милорд, – возразила она с такой поспешностью, что Перси посмотрел на нее с изумлением.

– Что же вы будете делать? – произнес он задумчиво.

– То же, что и все безродные, бесприютные люди, брошенные на произвол судьбы. Никто не скажет вам, кто они и откуда. Для них не существует ни крова, ни семьи, ни родных, ни отечества!

– Несчастное дитя! – сказал Нортумберленд. – Волнение и горе затмили ваш разум.

– Нет, милорд! К несчастью, я совершенно в здравом уме и понимаю всю безысходность своего положения. О, если бы королева могла слышать меня! Милорд, будьте добры и дайте мне обнять ее в последний раз.

– Нет, решительно нет, моя бедная Элиа! Мы не имеем права тревожить усопших!

– Усопших! – повторила Элиа. – Да, душа ее теперь у престола Всевышнего!

На крыльце между тем послышались шаги нескольких человек. Элиа задрожала и обратила к Перси умоляющий взгляд.

– Они пришли за ней! – воскликнула она с невыразимым ужасом.

– Не тревожьтесь, дитя: смерть – наш общий удел! – сказал Нортумберленд, стараясь успокоить девушку, хотя душа его разрывалась на части и сердце замирало от предчувствия великого несчастья.

Дверь тихо открылась, и в комнату вошли, но не носильщики, которых ожидала с таким трепетом Элиа, а один из дворян свиты его величества и несколько вооруженных йоменов.

Дворянин подошел прямо к графу.

– Я имею, конечно, честь видеть лорда Перси, графа Нортумберленда, – произнес он почтительно.

– Да, вы не ошибаетесь.

– В таком случае, милорд, позвольте вам сказать, что повелитель мой просит ваше сиятельство ехать к нему немедленно.

– Как? Король! – произнес с изумлением Перси.

– Да, – сказал дворянин.

– Я, конечно, исполню волю его величества, но хочу сперва проводить в Питерборо останки королевы.

– Мне очень жаль, милорд, но в приказе не сказано ни слова об отсрочке.

– Вам, значит, поручили арестовать меня?

– О нет, ваше сиятельство, так как вы, разумеется, не откажетесь выполнить желание короля!

– Зачем я понадобился королю? – спросил Нортумберленд, и лицо его вспыхнуло от гнева. – Стража, сопровождающая вас, доказывает, что король не приглашает меня, а приказывает явиться.

– Мне неизвестны мысли моего повелителя, – отвечал дворянин, – но говорю искренне, что мне было бы больно противоречить вам.

– Я последую за вами, – сказал спокойно Перси. – Велите страже уйти из этой комнаты.

Посланный короля почтительно поклонился и вышел с йоменами.

Нортумберленд прошелся несколько раз по комнате – он был сильно взволнован.

«Зачем он меня требует? – думал он. – Кто мог ему сказать, что я в Кимблтоне? Шпионов, вероятно, у него немало! К чему, впрочем, доискиваться до причин? Мне нечего бояться, я равнодушен к жизни! Я исполнил свое заветное желание: королева скончалась, простив Анну Болейн! Я взгляну теперь смело в глаза всякой опасности и даже самой смерти, если Генрих восьмой вздумает казнить меня за поездку в Кимблтон без его разрешения».

Но не прошло и минуты, как лицо лорда Перси приняло выражение глубокого спокойствия: покорность воле Божьей охраняла его от житейских бурь. Он выпрямился и подошел к Элиа, молившейся у гроба.

– Мне жаль оставлять вас в таком положении, – сказал он дружелюбно, – но знаете, Элиа, что есть много людей, сердца которых были разбиты в самом расцвете молодости. Помните, что я всегда буду относиться к вам сочувственно. Что бы ни случилось, обращайтесь ко мне: я сделаю для вас все от меня зависящее.

– Благодарю, милорд, – отвечала ему с признательностью девушка. – Желаю, чтобы Господь услышал эти слова и наградил вас за вашу доброту. Я буду призывать на вас Его благословение именно потому, что вы сопереживаете ближнему. Да, я благодарна вам от души, милорд, но я хочу вести бродячую жизнь и умру, как собака, в каком-нибудь углу. Исполняйте же ваше предназначение, а я исполню свое.

Граф протянул ей руку.

Громадная пропасть, разделявшая знатного вельможу и несчастную, подкинутую, беспомощную девушку, не существовала в подобные минуты.

– Мой дом открыт для вас, и я всегда приму вас, как друга и сестру, – сказал Нортумберленд.

– Как сестру? – повторила тихо Элиа. – Меня еще никто не называл сестрой.

Голубые глаза ее с горячей благодарностью глядели на прекрасное лицо графа.

– Будьте благословенны! – продолжала она. – Вы не знаете, как важно приветливое слово для существа, у которого нет ни прошлого, ни будущего, ни семьи, ни друзей! Мои воспоминания о вас и королеве скрасят мое одиночество. Прощайте, будьте счастливы! Я желаю вам этого искренне.

– Прощайте! – сказал Перси. – Уповайте на Бога: надежда на Него – единственная из всех наших надежд! Я уже давно пришел к этому убеждению.

Граф подошел к дверям, но, уступив чувству сострадания к девушке, вернулся снова.

Она не видела его и горько рыдала, закрыв руками лицо.

– Элиа! – сказал лорд. – Мне тяжело оставлять вас в подобном положении. Обещайте мне не поддаваться отчаянию! У вас нет никого в этом мире, но вы всегда найдете поддержку и пристанище под кровом моих предков! Дайте мне слово, Элиа, обратиться ко мне и верить, что я искренне желаю помочь вам!..

– Не продолжайте, граф! – перебила его с воодушевлением девушка. – Я отдала все – и привязанность, и преданность – королеве, и она унесла мои чувства в могилу. Теперь мое сердце закрыто… даже для благодарности.

– Но мы еще увидимся когда-нибудь? – спросил растроганный Перси.

– Не думаю, милорд, – отвечала она.

Дверь тихо открылась, и в комнату вошел посланный короля.

– Не гневайтесь, милорд, – произнес он почтительно. – Но мы должны исполнить без всяких отлагательств волю его величества.

– Я готов, – отвечал спокойно Перси.

Оба вышли из комнаты, и Элиа осталась одна у гроба Екатерины.