Время близилось к полудню; солнце ярко светило; на прекрасной обширной Гринвичской равнине пестрели тысячи изящных павильонов: одни изображали походные палатки, другие – причудливые китайские беседки с легкими колокольчиками, звеневшими при каждом дуновении ветра, и с дорогими вазами, наполненными свежими и яркими цветами.

Между ними виднелись искусственные гроты, обложенные мхом; фонтаны самых разных конструкций распространяли в воздухе свежесть и аромат душистых вод.

Из тени деревьев, увешанных плодами, выглядывали хорошенькие сельские домики, далее возвышались языческие храмы с золочеными кровлями, виднелись редкие тропические кустарники, крытые аллеи вели в громадный зал, уставленный столами, где должен был начаться после окончания турнира пышный и шумный пир.

Кроме иллюминации и прекрасного фейерверка для пирующих были приготовлены разные сюрпризы и забавы.

Так, после первых блюд в зал пиршества должны были явиться три чудовища, из которых одно, длиной в сто футов, было снизу доверху покрыто чешуей из серебра изящной и дорогой работы; на чешуе были искусно сделаны глаза из чудесных блестящих изумрудов. Этот морской гигант нес на своей спине обломок скалы, покрытый кораллами; на обломке сидели нимфы, одетые в золотую парчу, обшитую жемчугом и убранную кораллами; одна из этих нимф, сидевшая на троне из цветов, изображала Англию. На костюме ее цвета небесной лазури были вышиты серебром волны, что символизировало владычество королевства над бурной стихией; ее голые ножки опирались на щит, изображавший английский национальный герб. Безобразное тело морского чудовища было обвито толстыми золотыми цепями, но каждая из них была прикреплена обоими концами к коралловому поясу, который обвивал стан грациозной нимфы; в руках у нее была красивая корзина, наполненная чудесными плодами и цветами.

На корзине было написано, что Анна Болейн превосходит своей красотой всех земных королев.

После этой группы появлялся сам Нептун на четырех рыбах огромного размера, из-под жабер которых летели брызги чистой, прозрачной и душистой воды.

Вслед за Нептуном на гигантском ките вплывала гордая морская царица. Платье из серебристого газа не скрывало ее маленькие нежные ножки, на голове ее блестела диадема из бриллиантовых звезд, и она прижимала к сердцу солнце, сделанное из золота; на солнце красовались вензеля короля и королевы Англии и было написано, что блеск царствования Генриха затмевает блеск солнца.

Вторая часть программы должна была начаться появлением двенадцати крылатых лошадей, на которых сидели грациозные амуры в розовом одеянии; за ними торжественно следовали лесные божества в виде больших гобоев, украшенных венками; шествие замыкали крылатые зефиры в белоснежных туниках из блестящего газа, они несли корзины, наполненные яркими душистыми цветами, а за ними бежали козы, вепри и лани.

В третьей части программы перед пирующим обществом шествовали девять статных рыцарей в роскошном одеянии. Они изображали великих деятелей древнего мира: Иосию, Давида, Иуду Маккавея, Гектора, Александра Великого, Юлия Цезаря, Карломана, Готфрида Бульонского и Артура, короля бриттов.

Артур должен был нести громадного павлина; шею гордой птицы украшало чудесное баснословно дорогое ожерелье, и королева Англии была обязана вручить его тому, кто победит на турнире, в то время как герольды будут бросать народу золотые монеты и возвестят о подвиге.

За королем Артуром должны были идти знаменитые рыцари Круглого стола: Ланцелот дю Лак, Гектор Демарн, доблестный Лионель, Тристан де Леонуа, Гро, сенешаль Артура, и его коннетабль Бодуае, рыцарь Сегурадас, храбрый рыцарь Сакрмор и король Фарамонд с лазоревым щитом, на котором были видны три лилии, а под ним девиз: «Эти цветы дадут много чудесных бутонов!»

Одеяние рыцарей, как мы уже сказали, отличалось изяществом и роскошью; многие из них должны были приветствовать королеву стихами, в которых воспевалась ее дивная красота.

Анна Болейн была еще предметом поклонения английского двора, но любовь к ней надменного повелителя Англии угасла и сменилась непримиримой ненавистью.

В центре сада, разбитого на Гринвичской равнине, находилось ристалище, обнесенное легким золоченым барьером, по углам которого стояли красивые и высокие башни. Вокруг ристалища тянулся большой вал с широкими воротами, расписанными гербами королевской фамилии. Участники турнира должны были коснуться этих ярких гербов, перед тем как вступали в единоборство.

Стены вала были сделаны наподобие римских цирков – тройной ряд лож, скамьи, спускавшиеся постепенно к ристалищу. На правой стороне, в самом центре, находилась большая королевская ложа под легким балдахином превосходной работы.

По боковым лестницам, устланным пушистыми восточными коврами, можно было спускаться на арену. В галерее, устроенной над королевской ложей, находились маршал и судьи турнира; в других же галереях, тянувшихся от нее, размещались представители дворянства; в первом ряду сидели руководители местной администрации и почетные граждане, и народу, толпившемуся за оградой далеко от арены, удавалось увидеть, конечно, очень немногое, но это не мешало толпе расти и расти и заполнять обширную Гринвичскую равнину.

Все с нетерпением ждали приезда короля и королевы Анны, и стража с трудом оттесняла людей от лондонской дороги, по которой они должны были проехать со своей блестящей свитой. Волнение в толпе росло с каждой минутой.

Через некоторое время вдали показалось облако пыли.

– Вот они! Вот они! – загалдели все при виде йоменов, скакавших перед коляской королевы.

Народ был недоволен тем, что происходило в стране. Упразднение многих древних монастырей увеличило число бездомных и нуждающихся; недовольство Анной Болейн разрасталось все шире и шире, но и об этом забыли в такой радостный день: погода была чудесная, вино лилось рекой, и каждый имел право на прекрасное даровое угощение.

Экипаж королевы между тем все приближался; народ встретил его приветственными криками; все, кто готовился участвовать в состязании, вскочили на коней.

Оруженосцы бегали и толкали друг друга; суета увеличилась, и герольды, стоявшие по углам еще пустой арены, торжественно возвестили о начале турнира.

Почти в ту же минуту Анна Болейн вошла в королевскую ложу.

При ее появлении мужчины сняли шляпы, а дамы встали с мест.

Королева окинула спокойным, ясным взглядом блестящее собрание и слегка поклонилась направо и налево с непринужденной грацией; на щеках ее вспыхнул живой, яркий румянец, прекрасные глаза ее, голубые как небо, засияли еще сильнее; ее русые шелковистые кудри спускались из-под сверкающей бриллиантовой короны на белое как снег, убранное золотом и яхонтами платье.

Анна Болейн была прекрасна в этом воздушном платье, в сверкающей короне и в длинной алой мантии, подбитой горностаем.

Восторженные крики огласили прекрасную Гринвичскую равнину.

В числе придворных дам, сопровождавших королеву, находились и мать ее, графиня Уилширская, и жена ее брата, некрасивая и надменная леди Рочфорд.

Среди фрейлин, вошедших в королевскую ложу, была очаровательная Джейн Сеймур.

Она не надела то роскошное платье, которое принес ей накануне Кромвель, а предпочла ему белое тарлатановое и букет бледно-розовых душистых жасминов. Желая тем не менее угодить королю, Джейн надела чудесное ожерелье – первый подарок Генриха – и украсила грудь бриллиантами, полученными ею вместе с бальным платьем.

Фрейлины не успели рассесться по местам, когда Генрих VIII медленно вошел в ложу.

Присутствующие обратили внимание сначала на тучность короля, на изысканность и великолепие его наряда, но потом все пришли к убеждению, что повелителя Англии угнетает какое-то тревожное чувство и что время оставило на лице его неизгладимый след: оно сделалось строже и суровее прежнего.

Поклонившись блестящему собранию, король сел в кресло, тут же раздались звуки труб и литавр, судьи вскочили с мест, и на арену выехала толпа вооруженных, статных и ловких всадников.

Толпа встретила их восторженными криками, любуясь их богатым, блестящим одеянием, превосходным оружием и чудесными конями под чепраками, шитыми серебром или золотом и украшенными гербами и девизами.

Впереди всадников шел отряд трубачей в красных бархатных куртках с широкими золотыми поясами, а вслед за ними двигались оруженосцы со знаменами в руках.

На знамени Рочфорда, открывавшего турнир, был изображен золотой орел на лазурном поле, а под ним коротенький девиз: «Ничто не в состоянии смутить меня!» На знамени нападающего, сэра Генри Норриса, было вышито золотом сердце на красном поле и с обеих сторон красовался девиз: «Мужество и любовь – в сердце!»

Граф Рочфорд был одет с царской роскошью; он ехал рядом с Норрисом на своем кровном дорогом скакуне. Полукафтанье Норриса из пунцового бархата было расшито жемчугом, и злые языки утверждали, что все эти зигзаги изображали букву А, первую в имени королевы, любившей молодого и прекрасного юношу так же нежно и пламенно, как он любил ее.

За этими двумя молодыми вельможами следовала толпа герцогов и баронов в роскошных одеяниях, украшенных разноцветными драгоценными камнями.

Среди сиятельных вельмож ехал герцог Саффолк на арабском коне, покрытом белоснежным бархатным чепраком; пажи его явились в платье из дорогого бархата того же цвета, расшитого серебром; сбруя их лошадей была сделана из серебра, и головы животных убраны, точно так же как береты пажей, разноцветными перьями.

Невдалеке от герцога ехал Артур Уотстон. На знамени его под фамильным гербом был вышит, по желанию его достойной матери, девиз: «Честен и в битве, и в любви!»

Вслед за Уотстоном ехали лорд Клиффорд Голанд, Беркли, Мармион, граф Бетфордский Руссел, лорд Парр, рыцарь Паулет, оба лорда Уэнтворта, Маннерс, граф Рэтлендский. Поместья последних граничили с поместьями графа Нортумберленда в Нортумберлендском графстве, а также в Йоркшире.

Кавалькада объехала трижды громадное ристалище, каждый раз останавливаясь перед королевской ложей, чтобы отдать честь своим повелителям.

Затем все разделились на группы; всадники разместились по разные стороны арены в установленном законами турнира порядке.

Герольды возвестили о начале игр, которые всегда предшествовали единоборству, и внимание публики переключилось на конную кадриль, которую уже начали танцевать на ристалище.

Воспользовавшись этим, граф Эссекский вошел в королевскую ложу.

– Ну что? – спросил его вполголоса король.

– Он сознался во всем, – отвечал лорд Кромвель.

– Сознался? – произнес с изумлением король.

– Да, только просил пощадить его жизнь.

– Ну да, как бы не так! – сказал Генрих VIII. – Презренная, бесчестная, падшая женщина! – процедил он сквозь зубы.

Он бросил взгляд, исполненный ненависти, на королеву.

– Итак, вы утверждаете, что Марк во всем сознался?

– Во всем, ваше величество, – ответил граф Эссекский.

– А невестка ее? Ей тоже все известно? – проговорил король, указав глазами на графиню Рочфорд, которая сидела между своей свекровью, графиней Уилширской, и королевой Анной.

– Да, и она, конечно, подтвердит все показания Марка.

– Подтвердит? – произнес машинально король, устремив внимательный взгляд на лицо леди Рочфорд, поблекшее лицо со впалыми глазами, на котором честолюбие, зависть и враждебность оставили неизгладимый след.

Но графиня смотрела в это время на игры, и Генриху VIII не удалось прочесть ничего в ее злых и фальшивых глазах.

Он посмотрел на ложу, в которой находились самые именитые лорды королевства.

– Вот люди, на которых я возложу обязанность судить Анну Болейн, – сказал он, наклонившись к графу Эссекскому. – Мне даже не придется утруждать себя выбором. Кромвель, я решил отомстить за себя!

– Вы вправе это сделать… Вы слишком оскорблены… Кстати, ваше величество, лорд Перси привезен пять минут назад под стражей в Гринвич…

– Как – в Гринвич? – произнес с удивлением король.

– Да, – подтвердил Кромвель, – дворянин, на которого вы возложили обязанность привезти его к вам, не застав вас в Виндзоре, нашел нужным исполнить приказание буквально.

– Ну так что же? Тем лучше. Нортумберленд увидит наш блестящий турнир! – сказал Генрих VIII, сдержав готовое вырваться наружу желание мести.

Кромвель говорил правду: дворянин и йомены, посланные за Перси, доставили его в Гринвич и ввели в ложу, что была как раз напротив королевской ложи, выразив сожаление, что не могут провести его в галерею для сиятельных лордов, так как там не было места.

Перси не отвечал на все эти любезности; он был ошеломлен, как узник, просидевший несколько лет в глубоком и темном подземелье и вышедший внезапно на равнину, залитую ярким солнечным светом.

Он окинул взглядом ложи и арену и понял, что случайность вернула его неожиданно к той пышной и вечно праздной жизни, с которой он расстался, чтобы перебраться в глушь родового поместья.

«Она должна быть здесь!» – подумал он невольно.

Эта мысль примирила его с неприятной действительностью; он поднял голову, и по телу его пробежал легкий трепет, когда он увидел Анну Болейн во всем блеске ее волшебной красоты, во всем великолепии королевского сана.

В душе Нортумберленда не померкли ощущения, пережитые у гроба Екатерины; он сравнил ушедшую из жизни королеву с ее цветущей соперницей, и мысли его невольно перенеслись к давно минувшим дням.

«Это ли, – думал Перси, глядя на восхитительное, оживленное лицо молодой королевы, – та кроткая, застенчивая, непорочная девушка, которая сияла, подобно лучезарной звезде, над моей так быстро промелькнувшей молодостью? Нет, нет, это не ты, моя прежняя нежная, возлюбленная Анна!»

Лорд опустился в кресло у борта своей ложи, обитой алым бархатом, затканным английскими гербами; прекрасное лицо графа Нортумберленда страшно побледнело, и сердце его сжалось от безотчетной мучительной тоски; но никто не заметил ни волнения Перси, ни его бледности. Внимание громадного блестящего собрания было всецело обращено на арену или, вернее сказать, на то, что там происходило.

Прошло около часа, а лорд Перси все еще сидел совершенно неподвижно.

Громкие крики ужаса вывели его из оцепенения.

Игры были окончены, и граф Рочфорд вступил в единоборство с Норрисом. Оба горели желанием отличиться перед нарядной, блестящей публикой.

Они три раза возобновляли нападение; яркие чепраки были покрыты пылью и забрызганы кровью, так как грудь лошади Рочфорда пронзил осколок копья, но победа, по-видимому, еще не сделала свой выбор, так как оба противника одинаково владели искусством наносить и отражать удары и были одинаково ловки, сильны и храбры.

Но когда под громкие звуки труб граф Рочфорд в четвертый раз напал на сэра Генри Норриса, то нанес ему такой страшный удар, что и всадник и конь упали на арену. Когда облако пыли рассеялось, публика увидела на песке разбитый шлем Норриса и его окровавленную голову.

Раздались восклицания испуга и сочувствия; все женщины вскочили с мест; прекрасное лицо молодой королевы стало бледнее мрамора; она кинулась к борту своей роскошной ложи, и лорд Перси увидел, что она или бросила, или, быть может, уронила свои вышитый платок с кружевной отделкой превосходной работы.

Одним из обычаев той эпохи был обычай, согласно которому женщина, желающая выказать расположение или сочувствие одному из сражающихся на ристалище, имела право бросить ему какую-нибудь вещь: браслет, бантик, кольцо, другую безделицу; тот, кто получал этот дар, прикреплял его к шлему или полукафтанью; считалось вообще делом чести отнять эту награду у противника и положить к ногам любимой женщины.

Вспомнила ли этот обычай Анна Болейн или, дрожа от волнения, уронила платок нечаянно, но он покружился в воздухе и упал на арену около Генри Норриса. Молодой человек поднял его поспешно и поднес с благоговением к своим бледным губам; из всех лож послышались приветственные крики: красивый, благородный и отважный Норрис был всеобщим любимцем. Его падение и страх за его жизнь взволновали всех, и присутствующие были признательны молодой королеве за ее деликатное внимание к побежденному: лица всех просияли, но радость сменилась восторгом, когда Норрис вскочил на прекрасного коня, которого подвел ему оруженосец, и надел новый шлем с белоснежными перьями; рукоплесканья, шумные пожелания счастья и радостные крики огласили Гринвичскую равнину.

Но повелитель Англии отнесся далеко не сочувственно к разыгравшейся сцене; он считал унизительными для своего достоинства эти восторженные овации Норрису; им овладело беспредельное бешенство: внезапно он встал с места.

– Кончить эту комедию! – произнес он отрывисто, указав Кромвелю глазами на ристалище, и отправился из своей ложи в отдельную, смежную с ней комнату.

– Куда ушел король? Не заболел ли он? – стали шептаться в ложах и на галереях.

Анна Болейн, все время смотревшая на арену, случайно оглянулась и, заметив отсутствие своего повелителя, тоже вышла из ложи; но не успела она подойти к смежной комнате, как ловкий граф Эссекский запер ее на ключ.

– Король, мой повелитель, просит вас сейчас же вернуться во дворец! – объявил он спокойно и отчетливо.

– Вернуться во дворец… и одной… без него?.. – проговорила Анна с глубоким удивлением.

– Да, – подтвердил Кромвель.

– Разве я не могу войти к его величеству?

– Нет, король объявил, что желает остаться на некоторое время в полном уединении.

– Граф Эссекский! – воскликнула с тревогой королева, устремив на него свои ясные глаза. – Скажите откровенно, что стоит за этой странной выходкой: болезнь короля или просто каприз?

– Вы просите меня быть откровенным, – отвечал граф Эссекский с улыбкой, исполненной глубокого злорадства, – и я скажу вам правду: потрудитесь взглянуть на прелестную девушку, которая стоит и ждет вас около ложи! Полюбуйтесь ее жемчужным ожерельем и ее обольстительной, роскошной красотой!.. Не пройдет и двух-трех месяцев, как на этой прекрасной и грациозной головке будет сиять английская корона!