Когда солнце взошло, лорд Перси ехал шагом по высокой равнине; перед ним расстилалось необъятное море: седые волны разбивались о голые, высокие утесы и падали обратно с оглушительным ревом. Легкокрылые чайки кружились над водой, издавая отрывистые и жалобные звуки, и взлетали все с той же стремительностью на высокие скалы, в углублениях которых вили гнезда. В лучах восходящего солнца их темно-серые перья отливали серебром. Мохнатые лапки темно-красного цвета с большими перепонками давали им возможность легко летать и плавать по волнам.

Разноцветные раковины всевозможных размеров пестрели на отмелях, а на мокром песке около расщелин утесов ползали стаи крабов, почти не отличающихся от больших пауков.

Этот песчаный берег имел свою особенность: он был гладким и чистым, но при отливе покрывался камнями, расположенными правильными уступами, а иногда симметричными рядами – явление обычное для тех, кто жил по соседству с морем.

Дальше песок сменялся голой кремнистой почвой, и обрывки канатов, сломанные доски, ржавые гвозди, лежащие на берегу, служили доказательством того, что о него разбилось уже немало судов.

«Я сбился с дороги, – подумал Генри Перси. – Мне следовало взять проводника в Норпете».

Граф повернул от берега по узенькой тропинке, которая виднелась в мелкой поросли, покрывавшей почву; он не терял надежды отыскать прямой путь к цели, но его ожидания оказались напрасными.

Время близилось к полудню, но вокруг было все так же пустынно и дико. Лорд слез с коня, чтобы немного отдохнуть и дать передышку усталому животному: он все еще надеялся, что кто-нибудь выведет его на торную дорогу.

Но прежнее безмолвие царило над равниной, и глухой рокот волн вдали был единственным звуком, который доносился до Генри Перси. Он вскочил на коня и отправился дальше.

Между тем облака, бродившие по небу, собирались в сплошную тучу, воздух стал сырым и холодным, ветер сделался резче. Лорд ехал все по той же бесконечной тропинке, но вскоре заметил, что местность изменилась: кое-где появился кустарник; мелкий дождик, накрапывавший уже некоторое время, перешел в ливень, и порывистый ветер превратился в бурю.

Вода ручьями лилась по плащу Генри Перси; он чувствовал, что конь его дрожит под чепраком ярко-красного цвета, но смелый путешественник сохранял присутствие духа. Наступившие сумерки еще более осложнили путь, но он ехал вперед ровным, медленным шагом; мрак становился гуще, ничто не показывало, что он приближается к населенным местам. В довершение всего Генри Перси заметил, что сбился с тропинки, по которой ехал. Он хотел сойти с лошади, но в ту же минуту увидел вдали небольшой огонек, блеснувший как звездочка в темноте.

Через некоторое время лорд поравнялся с домиком самой жалкой наружности; по безвкусно размалеванной вывеске, приделанной к фронтону, он узнал, что этот дом – трактир.

Сойдя поспешно с лошади, он постучался в дверь, и ему открыли.

У пылавшего очага стояла молодая и красивая женщина. Она пододвигала уголья к большой сковороде, на которой поджаривалась рыба.

Невдалеке на деревянном стуле сидел мальчуган с неприятным, болезненным лицом. Он был горбат.

Когда дверь открылась, он обратил на Перси глаза, светившиеся умом и любопытством.

Мужчине, открывшему дверь, было под пятьдесят: это был человек самой антипатичной наружности; шрамы, изрезавшие его угрюмое лицо, усиливали неприятное впечатление, которое оно произвело на Перси. Он тоже, по-видимому, вернулся домой недавно; у него были мокрые волосы и сапоги, покрытые невысохшей грязью.

– Позволите ли вы мне остаться у вас до завтрашнего дня? – спросил лорд Перси.

– Конечно! – отвечал отрывисто хозяин, внимательно оглядывая коня, лицо и платье путешественника.

Конь был великолепен, костюм, наоборот, чрезвычайно скромен, а голос и манеры обличали человека, занимавшего почетное положение в жизни.

Мистер Алико, трактирщик, перевидал немало людей всяких сословий, он прошел огонь и воду и смело причислил лорда к лицам выдающимся.

– Потрудитесь войти, – проговорил он вежливо и заметил как будто вскользь: – Ваш конь великолепен!

Но Перси отвечал на это замечание лишь совершенно рассеянным и апатичным взглядом.

«Он или не знаток, или не дорожит этим чудесным животным», – подумал Алико и спросил вслух:

– У этого коня есть, вероятно, кличка?

– Называйте его как сочтете удобным, но отведите поскорее в конюшню, – отвечал Генри Перси, несколько раздосадованный любопытством хозяина, – и дайте ему корм… Я заплачу за него и за себя.

– Все будет исполнено, – проговорил трактирщик, уводя утомленное и продрогшее животное.

– Мама! – сказал уродец, обращаясь к красивой женщине, стоявшей у огня. – Нужно добавить рыбы. Приезжий, верно, голоден, и нам придется остаться без ужина.

– Молчи, болтун! – ответила женщина с улыбкой.

– Ваш сын говорит правду, – вмешался Генри Перси. – Вам следует действительно подумать о себе, так как я страшно голоден!

– Мы предложим вам все, что у нас есть, – ответила хозяйка, осторожно сняв сковороду и проходя в соседнюю неказистую комнату, которая служила буфетом и столовой.

Генри Перси и мальчик остались с глазу на глаз; ребенок продолжал внимательно смотреть на путешественника. Догоравшее пламя придавало какой-то фантастический вид этой детской фигурке с безобразным горбом. Мальчуган грыз орех и сильно походил на обезьянку.

Граф Перси всецело погрузился в свои думы, забыв о присутствии этого странного создания.

Он снял перчатки из буйволовой кожи, и ребенок приметил, как на левой руке блеснуло золотое кольцо.

Граф вынул из кармана письмо, уведомлявшее его о состоянии здоровья Екатерины, и так как оно промокло насквозь, то он бросил его в огонь.

Когда граф снял плащ и вынул из него зеленый кошелек, мальчуган рассмотрел в нем браслет, несколько золотых и ключик из того же дорогого металла.

Ни одна подробность не укрылась от зорких и умных глаз уродца, и, когда Перси сел и погрузился в думу, ребенок проскользнул, как тень, в другую комнату.

Через несколько минут молодая хозяйка поспешно вошла в комнату и доложила графу голосом, выдававшим сильное волнение, что ужин на столе.

Граф Перси последовал за ней в столовую, где застал хозяина, который вошел с другого хода.

– Вы покормили лошадь? – спросил спокойно граф.

– Да, милорд, – отвечал почтительно трактирщик.

Но граф Нортумберленд был слишком осторожен, чтобы попасться на удочку.

– Кто же из нас милорд? – произнес он насмешливо.

Трактирщик не отвечал на этот искусно поставленный вопрос.

– Ну, кто же, вы или я? – продолжал Перси все с тем же невозмутимым видом. – Не думаю, что вы имеете право на подобный титул. Не хитрите, мистер Джон! Я, конечно, не знаю, Джон ли вы или Джек. Я вовсе не так прост, как вы думаете, и хотя роль шпиона имеет свои выгоды, предупреждаю вас, что это напрасный труд в отношении меня!

Ужин прошел в молчании. Алико и его жена сидели вместе с сыном на другом конце стола и ели то же самое, что подавалось Перси.

Но в то время как трапеза подходила к концу, Алико попытался опять заговорить с молчаливым приезжим.

– Если вы не милорд, – сказал он, подозрительно посмотрев на Нортумберленда, – то вы, вероятно, торговец, сбившийся с пути, так как к нам заезжают только люди рабочего сословия.

– А вы хотите знать, не могу ли я продать вам хорошее сукно? – спросил Генри Перси, которого забавляла возможность сыграть роль бродячего разносчика и сильно озадачивало любопытство трактирщика.

– Конечно! – отвечал спокойно Алико, толкнув ногой жену. – Я бы хотел купить для праздничного платья хорошего сукна темно-алого цвета, в котором щеголял в давно прошедшие времена… Но вы, очевидно, распродали товар, так как при вас нет короба, с которым разъезжают все прочие разносчики?

– Да, я действительно продал все, что взял с собой из дома! – сказал с улыбкой Перси.

– Как, абсолютно все? – воскликнул Алико с явной тревогой.

– Положительно все, – спокойно подтвердил лорд. – И теперь сожалею, что так случилось, потому что хотел бы подарить вашей милой и радушной жене штуку самого тонкого испанского сукна в знак благодарности за хороший ужин и ласковый прием.

Граф приветливо посмотрел на молодую хозяйку: это была действительно симпатичная женщина с прекрасным, искренним и правильным лицом. Густые светло-русые волосы при нежных, выразительных темно-карих глазах придавали ей еще больше миловидности.

Хозяйка отвечала молчаливым поклоном на слова гостя.

Когда ужин кончился, Перси собрался встать и проститься, но Алико хотел продлить, насколько можно, начатый разговор.

– Поешьте еще, – произнес он приветливо. – Вам бы не помешало выпить глоток вина.

– Я не пью, – отвечал Генри Перси, вставая из-за стола.

– Так вы, значит, желаете сейчас же лечь в постель? Вы даже не хотите погреться у огня? – спросил трактирщик с опечаленным видом.

– Нет, – отвечал лорд Перси.

– Неужели вы откажетесь выпить несколько капель хорошего ликера? – приставал Алико.

– Положительным образом! Я хочу лечь в постель, если это возможно!

Тон его был столь повелительным, что Алико счел нужным исполнить волю гостя без дальнейших возражений.

Он взял медный подсвечник с восковой свечой и провел лорда Перси по деревянной лестнице в одну из дальних комнат – в ней стояла кровать и полдюжины стульев.

– Так это моя комната? – спросил Нортумберленд.

– Да, – сказал Алико.

– И я имею право занять эту кровать?

– Конечно! – отвечал отрывисто хозяин.

– Отлично! – сказал Перси.

Тон, которым он это произнес, ясно подразумевал: «Ты можешь убираться!»

Но Алико стоял неподвижный, как статуя, и, когда Перси скинул с себя полукафтанье, он подошел, чтобы взять его и повесить на гвоздь.

– Благодарю, – сказал холодно граф. – Я привык раздеваться без посторонней помощи. Я прошу об одном: просушите мой плащ и разбудите меня завтра на рассвете.

– Слушаю, – отвечал спокойно Алико, исчезая за дверью, – Ты просишь разбудить тебя завтра на рассвете? – проворчал он сквозь зубы, спускаясь по лестнице. – Но проснешься ли ты, это еще пока неизвестно!

– Наконец-то он ушел, – прошептал Генри Перси. – Какое у него зловещее лицо! Мне жаль, что я попал в подобную трущобу. Из всего, что я здесь видел, ясно, что трактирщик – шпион, и будет досадно, если король проведает о моем путешествии. А впрочем… будь что будет!

Но в то самое время, как Перси стоял, призадумавшись над этим обстоятельством, изувеченный стул, на который он кинул свое платье и вещи, свалился под их тяжестью.

Замочек кошелька открылся при падении, и золотой браслет, украшенный рубинами, покатился по комнате.

Когда Перси нагнулся, чтобы поднять его, он заметил, что пол покрыт в этом месте брызгами темной крови.

Он побледнел и вздрогнул.

– Браслет Анны Болейн упал прямо в кровь! – произнес он тоскливо. – Что это, боже мой? Простая случайность или предупреждение? Неужели для нее наступил день суда, день кары за ее безумные поступки? Нет, Творец мой, Ты милостив к заблудшему грешнику! Дай и ей срок опомниться и искупить прошлое раскаянием.

Лорд преклонил колени в надежде отогнать набожной молитвой тяжелые предчувствия, которые теснились в его больной душе.

Но нервы его были слишком напряжены, и воображение рисовало ему с убийственной отчетливостью безмолвную толпу, ожидавшую казни, роковой эшафот и бледную головку, лежащую на плахе в волнах золотистых волос.

Поняв, что ему не отогнать эти мысли, Генри Перси привстал и положил браслет в свой дорожный портфель. Он получил браслет в дар от Анны Болейн, когда застал ее за обменом у еврея разных старинных вещей на модные безделушки.

Убрав реликвию, граф внимательно всмотрелся в красно-бурые брызги, покрывавшие пол.

– Это уже не грезы, – прошептал он чуть слышно. – Это кровь, и вдобавок свежая кровь!.. Здесь случилось несчастье или же совершилось страшное преступление! Последнее вернее… Достаточно вспомнить лицо этого человека! Однако, допуская подобную возможность, я неизбежно должен считать его жену сообщницей… Нет, это невозможно… У нее слишком нежные и кроткие глаза… Нет, она ангел-хранитель этого человека, и он бы не решился совершить у нее на глазах грабеж или убийство.

Граф старался припомнить малейшие подробности прошедшего вечера, чтобы получить, насколько можно, ясное представление об их нравственных качествах, и счел разумным и полезным принять самые тщательные меры предосторожности.

Он подошел к двери и осмотрел замок: в нем не было ключа; он внимательно осмотрел пол, затем потолок и увидел довольно большой трап, который позволял спускаться в эту комнату с пустого чердака и уходить из нее точно таким же образом; мебель не могла служить защитой в случае нападения, а свеча догорала и должна была скоро погаснуть; положение было опасным и безвыходным.

«Ну что же, – подумал Перси. – Моя кончина будет такой же печальной, как и вся моя жизнь! Я умру в западне, от ножа негодяя, и никто не узнает, где и как завершилось мое земное странствование… Они желали знать, не торговец ли я. Они, видно, привыкли резать гуртовщиков и несчастных разносчиков… а торговец-суконщик – лакомая добыча!.. Тем не менее досадно умирать таким образом! Мой бедный старый Гарри!.. Он один был мне искренне предан… Ну мог ли он представить, что ему суждено оплакивать меня? На все Божья воля! Нужно только взглянуть, в порядке ли кинжал».

Перси вынул из ножен длинный острый кинжал: он был его единственным оружием, все другое было приторочено к седлу.

– Я попался, как крыса в мышеловку, и моя жизнь зависит от этого кинжала! – прошептал Генри Перси. – Она недорого стоит, но я буду отстаивать ее как дворянин и рыцарь. Пресвятой Михаил укрепит мою руку! «Надежда и Перси!» – как восклицал отец мой на равнинах Босворта!

Граф поспешно оделся, выдвинул кровать на середину комнаты и лег на нее.

Минуты через две мерцающее пламя свечи совершенно погасло, и Перси очутился в непроглядном мраке. Им овладел тот беспредельный ужас, который появляется у самых неустрашимых перед лицом наступающей смерти.

Граф напрасно старался переломить себя, уснуть и забыть о печальной действительности.

«Боже мой! – думал он со странным и мучительным замиранием сердца. – Для чего Ты призвал меня в эту пустую, жалкую, безотрадную жизнь? Зачем я не стал тем блаженным творением Твоих рук, которые не знают ни конца ни начала?»

Граф еще не успел прошептать эти слова, как нервное возбуждение сменилось благотворным спокойствием: веки его сомкнулись, и он уснул глубоким непробудным сном, полным причудливых, таинственных видений.

Перси казалось, что дух его внезапно отделился от плоти, и темная завеса, которая мешала ему проникнуть в тайны земного бытия, как будто отодвинулась. Он знал, что он находится в той же комнате, но загадочный свет позволял ему видеть на огромном расстоянии и придавал прозрачность даже твердым телам. В это время перед ним предстало прелестное и светлое видение: шелковистые, длинные и густые ресницы придавали особенное выражение нежности чудесным глазам; венок из белых лилий украшал лоб; темные волосы ниспадали на плечи волной кудрей, и золотой кушак блестел на белом, воздушном одеянии. Безмятежное и кроткое лицо этого существа дышало непорочностью и неземной любовью.

Перси начало чудиться, что воздух наполняется нежным благоуханием и что присутствие этого воздушного создания наполняет его душу ощущением странного, необъятного счастья.

Душа Генри Перси рвалась неудержимо к этому симпатичному, прекрасному видению.

– Кто ты, друг? – спросил он.

Райский гость улыбнулся и, подняв на него свои великолепные нежные глаза, указал на свой золотой кушак.

– Прочти сам мое имя, – произнес он приветливо, мелодичным голосом.

Взор графа упал на золотой кушак. На нем было написано таинственными буквами одно слово: «Генри».

– Мое имя! – воскликнул с удивлением Перси. – Вернее, мне дали его в твою честь, мой хранитель?

– Нет, я принял твое в день твоего крещения, – возразил райский житель. – В этот памятный день Господь призвал меня из ангельского хора, где я вместе с другими возносил Ему хвалы. «Я исполнил желание благородного Перси и дал ему наследника, – сказал мне мой Творец. – Поручаю тебе охранять эту душу на скользком пути жизни, оберегать ее от всяких заблуждений, ободрять в дни тяжелых испытаний, для того чтобы она, исполнив свое скорбное земное назначение, воспользовалась счастьем, которое ждет всех любящих Меня». Я спустился на землю и стал с тех пор любить и охранять тебя.

– Светлый ангел-хранитель! Повтори еще раз эти отрадные слова, повтори, что Господь любит грешное человечество, такое непокорное Его святым велениям! – попросил тронутый Перси.

– Он любит его больше, чем уста мои могут сказать тебе и чем разум твой в силах понять! Когда Он сотворил первого человека и окружил его всеми земными благами, а человек этот, утопая в блаженстве, дерзнул нарушить закон повиновения Его премудрой воле, все мы затрепетали, все ожидали страшной, неумолимой кары, но милосердие Божие непостижимо даже и для бесплотных сил! В печальный час падения человека, когда все голоса замолкли на небе, у престола Всевышнего появилась белоснежная ароматная лилия, а над ней засиял животворящий крест. Тогда Господь послал ангела правосудия возвестить человеку, что он будет наказан за свое преступление скорбью и болезнями, но что среди его потомков будет Искупитель, который ценой крови своей откроет ему путь в бесконечную жизнь. Века шли за веками, а люди продолжали испытывать долготерпение Божие, и мы, всегда сочувствующие печалям человечества, начинали бояться, что Господь устанет от их постоянного ропота, их страшной непокорности Его святым законам. Но любовь Всевышнего к людям превыше их грехов: настал великий день, и на землю явился Тот, Кто пришел спасать не праведных, а грешных. Он исцелял больных и воскрешал умерших, он врачевал душевные и телесные раны, он поучал народ, погрязший в беззакониях, и слова, выходившие из Его чистых уст, проникали в сердца самых ожесточенных и самых бессердечных. И когда, завершив свое благословенное земное бытие томительной агонией и смертью на кресте, Он вознесся на небо, у мучеников жизни осталась утешительная, блаженная уверенность в том, что всякий, кто безропотно несет свой крест с любовью, смирением и сочувствием к ближнему, займет место в чертогах, уготованных Господом в царствии славы Его для алчущих и жаждущих, для верующих сердцем, словами и делом в Евангельские истины. Взгляни сам и уверься, что лишь пресытившимся, наделенным с избытком всеми земными благами, не слышащим голос человеческой скорби, закрыт путь в эти райские, блаженные обители! Все они поклонялись золотому тельцу, забыв, что беспристрастная и неподкупная смерть повергает во прах и бедных и богатых.

Когда ангел замолчал, взору спящего графа Нортумберленда предстало внезапно обширное пространство, озаренное мягким светом; в роскошных садах всевозможные цветы, окутанные дымкой золотых облаков, наполняли воздух душистыми испарениями; сонмы ангелов прославляли имя Создателя Вселенной, а толпы легких призраков в белоснежных одеждах скользили над спокойными и светлыми водами и сидели в кущах чудесных райских садов; их лица выражали безмятежное счастье и торжество победы над смертью и грехом.

Генри Перси созерцал эту дивную картину, но мысль, которой он был одержим, предъявила права свои даже в этом странном сне.

– Прекрасный мой хранитель! – сказал он нерешительным, умоляющим тоном. – Ты читаешь в душе моей, ты знаешь, как глубоко, как горячо и искренне я люблю Анну Бо-лейн… Меня мучит вопрос: не закрыт ли для нее бесповоротно доступ в эти блаженные обители?

Лицо райского гостя омрачилось.

– Ты знаешь, – отвечал он, – что, ослепленная блеском земного счастья, она забыла о небе.

Две жаркие слезы пробились сквозь сомкнутые ресницы Генри Перси, но они не нарушили его крепкий сон.

– Значит, у нее нет надежды на помилование? – прошептал он печально.

– Нет, пока в человеке есть еще искра жизни, он может уповать на милосердие Божие, – ответил ангел с Кроткой и светлой улыбкой. – Не уставай молиться за эту грешную душу: искренняя молитва всесильна перед Господом.

– Твои слова вливают живительную струю в мою больную душу, – сказал радостно Перси. – Они дают мне силы на борьбу с испытанием! Твой голос приносит уже давно забытое, блаженное спокойствие. Я бы смелее пошел навстречу ударам, которые мне, несомненно, готовит будущее, если бы мог видеть изредка твое нежное, кроткое и светлое лицо.

– Ты меня не видишь и не можешь увидеть, пока дух твой закован в земную оболочку, – сказал печально ангел, – однако я всегда с тобой. Когда ты начал жить сознательной жизнью и принимать страдание, я старался внушить тебе, что не нужно возлагать надежды на земное блаженство, но привязанность к жизни, присущая каждому человеку, заставляла тебя держаться за нее всеми силами; тебя пугала смерть, хотя в сущности смерть – только минутный сон и переход в бессмертие. Не имея понятия о целях провидения, ты роптал на то, что вынужден страдать. Ты видел этих призраков в белоснежных одеждах?! Они так же, как и ты, изведали всю тяжесть земного бытия, они так же, как и ты, не видели выхода из тяжких жизненных смут и сгибались под непосильной ношей, но время это минуло, подобно сновидению, и они забыли о своем скорбном прошлом в необъятности счастья, которое Всевышний дает своим избранникам. Иди смело навстречу грядущим испытаниям и уповай на Бога! В этой надежде нет обмана и измены.