Духовенство и сознательно и преимущественно бессознательно старается для своей выгоды держать народ в диком суеверии.

Солдатское «Отче наш»

одно прекрасное время солдат находился у генерала вестовым в передней комнате. Закурил он трубку и говорит: «Эхма, плохая моя доля! Разума хотя и много, да денег нет ни гроша».

А в то время генерал находился в кабинете, занимался письменными делами и услыхал, как солдат обижается на свою долю. Любопытство подстрекнуло его спросить, и он вскричал: «Вестовой, поди сюда!» Вестовой заходит и говорит: «Что изволите, ваше превосходительство?» — «Что ты за умница такая, что у тебя разума много?» — «Конечно, много, ваше превосходительство! Я на каждый вопрос могу ответить и ни в чем не запнусь». — «Хорошо, посмотрим, как отвечать будешь».

Начал генерал спрашивать солдата: «Послушай, вестовой, почему это так: бог сотворил небо и землю, всем управляет, ему должны все повиноваться и исполнять его заповеди, а мы говорим ему „ты“, а не „вы“, а начальнику — „вы“»? Вестовой отвечал: «Вас, чертей, много, а бог один, поэтому и говорим ему „ты“, а не „вы“, ваше превосходительство!» Генерал отвечал: «Хоть ты и правду говоришь, но лично оскорбил меня, за это тебе грех будет». — «Эх, ваше превосходительство, горе теперь грехи искать: грех скончался, правда сгорела, правосудие убежало, добродетель ходит по миру, роскошь под крестом, закон на пуговицах, верность на аптекарских весах, надежда с якорем на дне моря, да и терпение скоро лопнет!»

Генерал подумал да и говорит: «Вижу, на словах-то ты ловкий, как на деле-то будешь?»… Вестовой отвечал: «Я и на деле такой же, ваше превосходительство. Извольте спрашивать за полковника или генерала, я на все вопросы буду отвечать; молитвы, заповеди в особенности, как дважды два, много лучше соборного пономаря отвечу, без запинки». — «Хорошо, посмотрим, как- то отвечать ты будешь. Читай-ка мне хоть… „Отче наш“». — «Извольте слушать, ваше превосходительство!»

И солдат начал читать:

Генерал солдата за это поблагодарил и три рубля на водку подарил.

Солдат вывернулся

В некотором царстве, в некотором государстве, на ровном месте, как на бороне, при царе Митрошке, когда народу было трошки, снег горел — его соломою тушили. Кому не любо, тот не слушай, только врать не мешай; кому не вкусно, тот не кушай, есть другим не запрещай. Это еще не сказка, а только присказка.

А сейчас начнется сказка.

Некий солдат задумал помолиться богу, и потел он в церковь, но не попал он в русскую церковь, а в польский костел. И видит: все сидят с книжками. А у него книжки не было. Пошарил он по карманам — вместо книжки попались ему карты. Он вынул их из кармана и начал перекладывать. Заметил это другой солдат, сейчас же подсел к нему и стал с ним играть в очко. Фельдфебель первого солдата тайно за ним наблюдал. Пришел он в роту и ротному доложил.

Наутро ротный вызывает солдата: «Ну, скажи- ка, дуралей, как это ты в польском костеле в карты играл?» — «Не играл я в карты, а одного гражданина закону божьему учил». — «Как, закону божьему? Выкручивайся теперь, а то наказан будешь!» — «Вот, господин, ротный, учил я его так: туз означает единого бога; двойка означает бога-отца и сына; тройка означает святую троицу; четверка означает святую троицу и человека; пятерка означает то, что бог в пять дней сотворил видимое и невидимое; шестерка означает шесть рабочих дней в неделе; семерка — неделю; восьмерка — Ноя с женою и его трех сыновей с их женами; девятка означает: „В руки твои придет дух мой“, то есть Христос помер в девять часов; десятка означает десять заповедей господних, данных богом Моисею на горе Синае; четыре короля — четырех евангелистов: Матвея, Марка, Луку и Ваньку; четыре крали означает: три из них — жены-мироносицы, четвертая Мария Магдалина: пришли помазать тело Христово во гробе; три валета — три разбойника, распятые с Христом на кресте; двенадцать карточных фигур означают двенадцать месяцев в году; пятьдесят две карты означают пятьдесят две недели в году; триста шестьдесят пять очков — триста шестьдесят пять дней в году».

Ротный его спрашивает: «А четвертый валет, которого ты откинул, что значит?» — «А он, ваше благородие, означает Иуду-предателя или же фельдфебеля, который ложно показал на меня». Ротный и говорит: «Молодец! На тебе на чай и иди еще три дня гуляй».

Вот какой солдат был.

Солдат-провидец

Один солдат шел со службы домой. Доходит до пруда — пить захотел. Ниоткуда взялась змея, обвилась вокруг шеи, жалит — не жалит, а давит. Взял он ее за хвост и хотел о сосну торкнуть головой: «Не бей меня, — говорит она, — я тебе много добра дам». — «Какого?» — «А что тебе: денег или вперед все знать?» Он подумал: «Все равно я деньги проживу! Лучше вперед все знать». Дает она ему корешок: «Съешь вот это и все наперед будешь знать».

Он съел и отпустил змею.

Идет дальше. Пошел дождь, гроза. Стал он под дуб, а наверху две белки с сучка на сучок перескакивают и разговаривают: «Вот найдет туча, как ударит гром, этот дуб весь расшибет и солдатика этого убьет».

Он отошел под елочку.

Едет барин. Вздумал он под дубом от дождя схорониться. Солдат к нему подходит. «Барин, неужели вам жизнь надоела? Сейчас найдет туча и этот дуб расшибет». Только поспел барин к елке перейти с ним, как нашла туча, как ударит гром — и весь этот дуб расхробастало. Барин и не знает, чем за этот подвиг солдата наградить. «Чего тебе, солдатик, нужно? — спрашивает. — Чем тебя вознаградить?» — «Мне ничего не нужно, только подвези меня сколь-нибудь!» — «Можно. Садись в экипаж».

Сели в экипаж и поехали.

Едут, солдат видит: две сороки с елки на елку скачут, разговаривают: «У этого барина правая лошадь через шесть верст как упадет, так и пропадет». Послушал солдат сорок и говорит барину: «Барин, у тебя несчастье случится!» — «Какое?» — «Вот через шесть верст правая лошадь упадет и пропадет».

Проехали шесть верст, лошадь как упала и больше не встала. Барин солдату: «Ну, ты знаешь все наперед!» Отстегнули лошадь и поехали дальше.

Доехали до поля. Две вороны на меже сидят, переговариваются: «Этот барин едет домой с великой радостью, а у него дома несчастье: у парадного крыльца жена стоит с кинжалом, сама себя хочет смерти предать!» — «А за что именно?» — «Сорок тысяч рублей потеряла, а утащил их кучер».

«Барин, у вас, — говорит солдат, — дома несчастье! Твоя жена стоит у парадного крыльца, сама себя хочет смерти предать!» — «А за что именно?» — «У вас деньги потерялись, сорок тысяч!» — «Разве ты знаешь?» — «Я могу все наперед знать». — «Как же мне спасти мою барыню от смерти от этой?» — «Ты поезжай этой дорогой, а я пойду лесом, вперед тебя приду, твою барыню спасу».

Прибегает солдат к дому барина, а барыня у парадного крыльца. Он спрашивает барыню: «Где барин?» — «Я давно поджидаю его; сама себя хочу смерти предать!» — «За что? Зачем себя губить?» Стал солдат разговаривать, подошел поближе и успел выхватить у нее нож.

В это время барин приехал. «Что вы, барыня, глупости делаете? Мало ли что? Мы наживем еще больше!» Взял барыню под руку и повел в дом.

А солдатик у крыльца остался и видит двух собак, одна другую кусает, та напропалую скулит. «Зачем деньги не сохранила!» — «Ты меня не кусай, не рви! Деньги все в соломе, я видела, куда кучер их положил!»

Солдатик заходит в дом и спрашивает: «Нет ли у вас колоды карт? Я могу поворожить!» Подали ему карты. Раз кинул, два кинул: «Барин, деньги у вас дома! Сейчас пойдем и найдем. Выпадает по моим картам, что шкатулка в соломе!»

Пошли они и нашли деньги.

Стал барин советоваться с барыней, чем наградить солдата: «Меня от смерти спас, и вас от другой освободил». — «Так лучше всего его в зятья взять, есть у нас Анюточка».

И поженили его.

Жадная старуха

Жил старик со старухою; пошел он в лес дрова рубить. Сыскал старое дерево, поднял топор и стал рубить. Говорит ему дерево: «Не руби меня, мужичок! Что тебе надо, все сделаю». — «Ну, сделай, чтобы я богат был». — «Ладно, ступай домой, всего у тебя вдоволь будет». Воротился старик домой — изба новая, словно чаша полная, денег— куры не клюют, хлеба на десятки лет хватит, а что коров, лошадей, овец — в три дня не сосчитать! «Ах, старик, откуда все это?» — спрашивает старуха. «Да вот, жена, я такое дерево нашел— что ни пожелай, то и сделает!»

Пожили с месяц, приелось старухе богатое житье, говорит старику: «Хоть живем мы богато, да что в этом толку, коли люди нас не почитают! Захочет бурмистр — и тебя и меня на работу погонит, а придерется, так и палками накажет. Ступай к дереву, проси, чтобы ты бурмистром был». Взял старик топор, пошел к дереву и хочет под самый корень рубить. «Что тебе надо?» — спрашивает дерево. «Сделай, чтобы я бурмистром был». — «Хорошо, ступай с богом!»

Воротился домой, а его уже давно солдаты дожидают: «Где ты, — закричали, — старый черт, шатаешься? Отводи скорей нам квартиру, да чтоб хорошая была. Ну-ну, поворачивайся!» А сами тесаками его по горбу да по горбу. Видит старуха, что и бурмистру не всегда честь, и говорит старику: «Что за корысть быть бурмистровой женой! Вот тебя солдаты прибили, а уж о барине и говорить нечего: что захочет, то и сделает. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтоб сделало тебя барином, а меня барыней».

Взял старик топор, пошел к дереву, хочет опять рубить; дерево спрашивает: «Что тебе надо, старичок?» — «Сделай меня барином, а старуху барыней». — «Хорошо, ступай с богом!» Пожила старуха в барстве, захотелось ей большего, говорит старику: «Что за корысть, что я барыня! Вот кабы ты был полковником, а я полковницей — иное дело, все бы нам завидовали».

Погнала старика снова к дереву; взял он топор, пришел и собирается рубить. Спрашивает его дерево: «Что тебе надобно?» — «Сделай меня полковником, а старуху полковницей». — «Хорошо, ступай с богом!» Воротился старик домой, а его полковником пожаловали. Прошло несколько временя, говорит ему старуха: «Велико ли дело — полковник! Генерал захочет, под арест посадит. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя генералом, а меня генеральшею». Пошел старик к дереву, хочет топором рубить. «Что тебе надобно?» — спрашивает дерево. «Сделай меня генералом, а старуху генеральшею». — «Хорошо, иди с богом!» Воротился старик домой, а его в генералы произвели.

Опять прошло несколько времени, наскучило старухе быть генеральшею, говорит она старику: «Велико ли дело — генерал! Государь захочет, в Сибирь сошлет. Ступай к дереву, проси, чтобы сделало тебя царем, а меня царицею». Пришел старик к дереву, хочет топором рубить. «Что тебе надобно?» — спрашивает дерево. «Сделай меня царем, а старуху царицею». — «Хорошо, иди с богом!» Воротился старик домой, а за ним уж послы приехали: «Государь помер, тебя на его место выбрали».

Немного пришлось старику со старухой царствовать: показалось старухе — мало быть царицею! Позвала старика и говорит: «Велико дело — царь! Бог захочет — смерть нашлет, и запрячут тебя в сырую землю. Ступай-ка ты к дереву да проси, чтобы сделало нас богами».

Пошел старик к дереву. Как услыхало оно эти безумные речи, зашумело листьями и в ответ старику молвило: «Будь же ты медведем, а твоя жена медведицей». В ту же минуту старик обратился медведем, а старуха медведицей.

И стали они жить в лесу.

Ослиные уши

Один царь держал слугу и все ездил с ним вместе. Вдруг у царя выросли ослиные уши, и он наказал слуге строго: «Не говори об этом никому!» Слуга терпел, терпел и не мог больше терпеть. Пошел на улицу, к дороге, где он с царем гулял, возле дороги разгреб землю и припал к ней: «Есть, — говорит, — у царя ослиные уши, а не знает об этом никто!» И выросло дерево на этом месте.

Как-то поехал царь со слугой прогуливаться по этой дороге, а дерево-то царю и кланяется: «Есть, — говорит, — у царя ослиные уши!» Царь слуге говорит: «Останови лошадей у березы-то! Что березка-то кланяется?» — «А вот кланяется, говорит: „Не говори, не выноси в люди, что есть ослиные уши у царя“. И признался слуга: „Я терпел, терпел, да и не вытерпел: землю разгреб здесь и шепнул, что у царя ослиные уши. И вот выросла березка, так объясняется!“ — „Ну, — говорит царь, — уж если мать-земля не могла выдержать, то где же крещеным не сказать об этом друг дружке!“

И простил слугу.

Нужда

Жили два брата; один жил бедно, другой богато; одного звали Степаном, а другого — Иваном. У богатого Ивана родился сын; он позвал на крестины своих знакомых и бедного брата Степана. После крестин Степан идет домой и поет: „Ходи изба, ходи печь, когда будем блины печь“. Поет, и кто-то за ним подпевает тоненьким голоском. Он спрашивает: „Кто это?“ — „Нужда твоя“. Он обернулся и увидел: стоит старушка — маленькая росточком, вся в лохмотьях. Он на нее и накричал: „Чего тебе зря топтаться! Иди ко мне в карман, я тебя домой унесу“. Она в карман заскочила, он карман захватил рукой, перевязал ниткой, пришел домой и начал делать гробик. Увидала жена и спрашивает: „Степан, что делаешь?“ — „Молчи, женка. Нужду поймал! Нужду схороним, заживем богато“.

Положил Нужду в гробик, заколотил и похоронил на кладбище, подле дядиной могилы; пошел с кладбища и нашел сто рублей денег. Пришел домой, купил корову и лошадь, стал жить и поживать и деньги наживать. Так у него пошли деньги — копейка к копейке, и через два года стал он жить богаче своего брата Ивана.

Завидно стало брату Ивану: пришел к Степану в гости и говорит: „Давно ли ты жил бедно? Объясни, почему ты зажил лучше меня?“ Брат объяснил по-свойски, Иван пошел на кладбище и Нужду выкапывать стал: „Поди, Нужда, на старое место!“

Как он ее выпустил, она и говорит: „Не пойду я ко Степану, пойду ко Ивану!“ Вскочила на плечи, он бежать в избу, она за печку заскочила.

На другой день у Ивана дом сгорел, деньги сгорели. Дальше — больше: конь пал, корова пала. Дальше — больше: все в прах, все в дым. Собрал Иван последние деньжонки и пошел покупать себе лошадь. Купил коня, оказалась кобыла. Сидит горюет. Приходит брат Степан. „Брат Иван, что же так бедно зажил?“ — „Да что, брат, беда за бедой! Купил коня, так и то кобыла“.

Пожалел Степан Ивана и собрался домой; Иван хлоп ему в ноги: „Прости меня, грешного! Я выкопал Нужду, хотел на тебя напустить, а она ко мне пришла!“ — „Так, значит, она у тебя везде хозяйничает?“ — „Везде: и в хлеву, и в дому, и в деньгах; за печкой — и там сидит! Что поделать?“ Степан вынул кошелек с деньгами, высыпал их и говорит: „Деньги мои, а кошелек пустой твой будет: хоть пустой, да не с Нуждой!“ Нужда выскочила из-за печки, заскочила в кошелек и кричит: „Я и здесь есть, я и здесь!“ Степан взял и задернул у кошелька концы: „А тут есть, так и попала!“

Завязал кошелек накрепко, привязал к нему камень, и снесли они его в реку, потопили и зажили оба хорошо.

Либо в рай, либо в ад

Одна баба, ставя по праздникам свечу перед образом Георгия-победоносца, всегда показывала змию кукиш: „Вот тебе, Егорий, свечка, а тебе шиш, окаянному!“

Этим она так рассердила нечистого, что он не вытерпел, явился к ней во сне и стал стращать: „Ну, уж попадись ты только ко мне в ад, натерпишься муки!“

После того баба ставила по свечке и Егорию, и змию. Люди спрашивают: „Зачем ты это делаешь?“ — „Да как же, родимые! Ведь незнамо еще, куда попадешь: либо в рай, либо в ад!“

Смерть скупого

Жил-был скряга старик; имел двоих сыновей и множество денег; прослышал смерть, заперся один в избе и сел на сундук, начал глотать золотые деньги и есть ассигнации и так покончил свою жизнь.

Пришли сыновья, положили мертвого под святые иконы и позвали дьячка читать Псалтырь.

Вдруг в самую полночь является в образе человека нечистый, поднял мертвого старика на плечо и сказал: „Держи, дьячок, полу!“

И начал трусить старика: „Деньги твои, а мешок мой!“

И унес его, невидим стал.

Скряга

Жил-был богатый купец Марко — скупей его не было. Как-то пошел он гулять; идучи дорогою, увидел нищего: сидит старец и просит милостыню: „Подайте, православные, христа ради!“

Марко Богатый прошел мимо. Следом за ним шел бедный мужик, пожалел нищего и подал ему копеечку. Стыдно стало богатому, остановился он и говорит мужику: „Послушай, земляк, дай мне взаймы копеечку — хочется убогому подать, да мелких нету!“ Мужик дал ему и спрашивает: „А когда за долгом приходить?“ — „Завтра приходи!“

На другой день бедный идет к богатому за своей копейкой. Пришел на его широкий двор: „Что, Марко Богатый дома?“ — „Дома! Тебе что надо?“ — спрашивает Марко. „За копеечкой пришел“. — „Ах, брат! Приди после, ну, право, мелких нет!“

Бедный поклонился и назад. „Я, — говорит, — приду завтра“. Наутро приходит, опять то же: „Мелких денег вовсе нет, коли хочешь, давай с сотенной сдачи, а не то приходи через две недели!“

Через две недели снова идет бедный к богатому; а Марко Богатый увидел его в окно и говорит жене: „Слушай, жена! Я разденусь догола и лягу под иконы, а ты покрой меня полотном, сиди и плачь, словно над мертвым. Когда придет мужик за долгом, скажи ему, что я сегодня помер“.

Как муж приказал, так жена и сделала: сидит да горючими слезами заливается. Приходит мужик в горницу, она его и спрашивает: „Тебе что?“ — „За должком к Марко Богатому“, — отвечает бедный. „Ну, мужичок, Марко Богатый приказал долго жить: сейчас только помер“. — „Царство ему небесное! Позволь, хозяйка, за мою копеечку послужу ему — хоть грешное тело обмою!“

С этим словом ухватил чугун с горячей водой и давай Марко Богатого кипятком ошпаривать. А Марко терпит, морщится да ногами дрыгает. „Дрыгай не дрыгай, а копейку отдай!“ — говорит бедный.

Обмыл, снарядил как надо. „Ну, хозяйка! Покупай гроб да вели в церковь выносить, я стану над ним Псалтырь читать!“

Положили Марко Богатого в гроб и вынесли в церковь, а мужик стал над ним Псалтырь читать.

Наступила темная ночь.

Вдруг открывается окно, и лезут в церковь воры-разбойники; мужик за алтарь спрятался. Воры влезли и начали меж собой добычу делить; все поделили, остается золотая сабля — всякий себе тащит, никто не уступает.

Бедный как выскочит, как закричит: „Что вы спорите? Кто мертвецу голову отрубит, того и сабля будет!“

Марко Богатый вскочил сам не свой. Воры испугались, побросали казну и кинулись бежать. „Ну, мужичок, — говорит Марко, — давай деньги делить“. Разделили поровну, много досталось и тому и другому. „Что же копеечку?“ — спрашивает бедный. „Эх, брат! Сам видишь — мелких нет!“

Так-таки и не отдал Марко Богатый копеечку!

Марко Богатый и Василий Бессчастный

Жил-был купец Марко Богатый, по всему миру известный. И не любил он странников, близко их не подпускал к дому, натравлял на них собак. И вот пришли однажды два старца, а собаки их не пускают. Марко Богатый прогоняет странников со двора, а дочь ему говорит: „Куда же они на ночь пойдут? Пусть переночуют“. — „Ладно, пусти их в сторожку!“

Развязали старики свои мешки, стали ужинать и говорят: „Сегодня ночью недалеко в деревне родится парень. Его назовут Василием. Трудная будет у него судьба — бессчастная. И станет Василий Бессчастный хозяином в этом доме“.

Дочь Марка Богатого подслушала разговор странников и рассказала отцу. „Как так, — удивляется Марко Богатый. — Может, это были святые?“

Велит он слугам запрячь лошадь и поехал в ту деревню. А в деревне уже крестить собираются парня. „Как назвать хотите?“ — „Васькой! Да вот кума найти не можем. Все бедные, никто кумом не хочет быть“. — „Я, — говорит Марко, — приму его, буду кумом!“

Все знали про его богатство.

Окрестили мальчика.

Забрал он мальчика с собой, говорит, что воспитает, а когда вырастет, женит его на своей дочери.

Родители согласились.

Поехал Марко Богатый домой. Доехал до оврага, ударил ребенка палкой по голове да и бросил его в яму: „Вот и хозяйничай в моем доме!“

Через некоторое время идут по дороге странники. Видят: ребенок на лугу сидит и цветочками играет. Удивились странники: такой маленький и уже играет! Стали они аукаться. Думали, что родители ребенка где-то близко. Никто не отзывается. Взяли они мальчика на руки и пришли в город к купцу. „Вот чудеса, — говорят, — один играет себе цветами. Надо бы отдать его родителям!“ — „Я его возьму“, — говорит Марко Богатый.

А сам закрыл ребенка в ящик, засмолил, чтоб не протекал, и бросил в море. Пусть ветром несет!

Прибило ящик к острову. А на острове был монастырь. Один монах пошел за водой, увидел у берега ящик, подтянул его жердью. Слышит: в ящике ребенок плачет. Принес он мальчика в монастырь, и оставили его в монастыре.

Умным и послушным растет паренек. Грамоту хорошо усваивает, поет лучше всех. И вот исполнилось ему восемнадцать лет. Отправились как-то монахи собирать деньги на строительство собора и зашли к Марку Богатому, рассказали ему о мальчике. „Это он“, — догадался купец. „Я приду к вам, вы продайте мне его“. — „Золотую гору принесете, — отвечают монахи, — и то не отдадим!“

Приехал Марко-купец к игумену с богатыми дарами и просит: „Отдайте мне этого парня. У меня дочь-невеста. Мне надо такого зятя, чтоб он мог продолжать мои торговые дела. Он и грамотный, и скромный!“ — „Не можем отдать его, — говорит игумен, — без него и монастырь зачахнет!“

Три дня ползал на коленях перед, игуменом купец, немало золота отвалил. И решили они спросить у парня: согласен ли он жениться на купеческой дочери? Он согласился. Марко Богатый наобещал ему всего: и что любить его будет, и наследником сделает. А сам пишет письмо жене. Запечатал письмо и говорит Василию Бессчастному, чтобы отправлялся скорее к нему домой.

Пришел Василий в город, радуется, что кончились для него посты и молитвы. А навстречу ему идет седой старичок и спрашивает: „Куда это ты так торопишься?“ — „Иду к купцу Марку Богатому“. — „Знаю такого, — говорит старец, — а что несешь в руке?“ — „Письмо“.

Взял старик это письмо, а в нем купец наказал своей жене немедленно казнить Василия, не дожидаясь его приезда. Подает старик другое письмо, а в нем рукой купца написано, чтобы сразу же повенчать парня с дочерью.

Приходит Василий, подает письмо. И тут же стали готовиться к свадьбе. Им не нужно куски собирать! Повенчали молодых.

Идет пир, а в это время возвращается Марко Богатый. „Это что такое?“ — спрашивает он у жены. „Что ты велел, то и делаем. Дочку замуж выдаем за Василия. Полюбился он нам!“ — „Да я ведь велел ему голову срубить!“

Подала жена письмо. Удивляется купец: его рука и подпись его. „Неужели я не помню, что писал? Не быть тому, чтобы он стал хозяином в моем доме! Мыслимое ли дело — бедняка взять! Слушай, зять, — говорит Марко, — я хочу послать тебя с одним важным делом, но очень далеко“. — „Хоть в огонь, хоть в воду! Я постараюсь все исполнить, что ни попросите!“

И отправляет он его к змею, пишет письмо и просит Василия, чтобы письмо передал змею.

Идет Василий в леса темные и не знает, что смерть несет свою в руках. Долго ли, коротко ли идет, может, уже не одни сапоги износил, ноги все смозолил. Приходит к реке. Сидит старик-перевозчик. „Дедушка, перевези“, — просит Василий. „У меня та и работа. Дождь ли, слякоть ли — я всегда с веслом. Мучаюсь. Так бог меня наказал. А ты куда, парень, пошел?“ — „К змею, Марко-купец послал“. — „Будешь у змея, — просит перевозчик, — узнай: долго ли мне еще сидеть на перевозе? Ни в мороз, ни ночью нет мне покоя. А как пойдешь обратно, скажешь мне“. — „Ладно, дедушка!“

Дальше идет Василий Бессчастный. И подходит он к огромному дубу. Дуб спрашивает: „Куда ты, молодец, бежишь?“ — „К змею, от Марка-купца богатого“. — „Ой, да ты спроси у змея: долго ли мне еще стоять? Устал я. Скоро ли свалюсь?“ — „Ладно, спрошу!“ — ответил Василий и побежал дальше.

Торопится Василий, думает, по важному делу послал его купец. Может, месяц уже прошел, и подходит Василий Бессчастный к морю. А поперек моря лежит рыба-кит, хвостом уперлась в один берег, головой — в другой. Люди едут на телегах по киту, как по мосту, бьют его подковами. Больно киту — видны его ребра. „Ты куда идешь, молодец?“ — спрашивает рыба-кит. „Иду к змею, от богатого Марка-купца“. — „Ох, спроси у змея: долго ли мне тут лежать, голова моя обсохла, ребра мои все изранены!“ — „Ладно. Спрошу!“

Добежал Василий Бессчастный до хрустального дворца. Смотрит из окна девка и говорит ему: „Ой ты, молодец, зачем же ты пришел сюда? Ведь змей тебя съест!“ — „Я письмо принес змею от Марка Богатого“. — „Ты лучше ему и не показывайся. Давай поешь, да я тебя спрячу“. — „Я обещал перевозчику спросить у змея, долго ли ему еще перевозить. Меня просил старый дуб узнать, сколько ему еще стоять. От меня ждет ответа рыба-кит, долго ли ей лежать между берегами“. Девка и говорит: „Я тебя спрячу в сырую воловью шкуру. Успокоится змей — я у него все выведаю, ты только слушай“.

Прилетел змей. Гром загремел, молнии полетели: „Это что в моем доме русским духом пахнет?“ — „Да разве кто-нибудь по доброй совести сюда придет? Ты сам летаешь по русской земле, сам русским духом надышался“. — „Это верно“, — говорит змей.

Стала девка угощать змея. Наливает ему больше вина, чтобы добрее был, и начала ему рассказывать сон: „Спала я и вижу: иду я по лесу и подхожу к реке, а тут перевозчик день и ночь перевозит — и в жару и в снег. И спрашивает он у меня: долго ли ему сидеть?“ — „А кто первый придет к нему, пусть тому отдаст весло, оно и прилипнет к руке“. — „Бегу я дальше и вижу: стоит старый дуб на гнилых корнях, еле стоит, а свалиться не может“. — „Счастливый человек толкнет дуб, он и свалится. А в том дубе дупло, полное золота“. — „Еще мне приснилось одно чудо: будто рыба-кит много лет обсыхает на море, и люди ездят по ней, как по мосту. Всю кожу копытами избили, ребра у кита оголились. Почему он не может уйти в воду?“ — „Кит сам виноват, — отвечает змей, — он проглотил двенадцать кораблей у купца Марка Богатого. Там люди мучаются, без воздуха задыхаются. За то ему и наказание. Стоит ему выпустить корабли — и он будет прощен“.

Заснул змей, захрапел — искры до потолка полетели. Вылез Василий из воловьей кожи и побежал.

Увидела его рыба-кит и спрашивает: „Узнал ли, о чем я просил тебя?“ — „Погоди, я сначала перейду — потом скажу“. Поднялся на другой берег повыше и говорит: „Ты проглотил двенадцать кораблей с богатством и с людьми. Люди задыхаются без воздуха. Выпустишь корабли — будешь плавать“. — „Я сейчас их все выпущу!“ И стал кит изрыгать корабли. Поднялись на море волны.

А Василий бежит дальше. Подбегает к дубу. „Узнал ли ты о моей судьбе?“ — „Узнал, — говорит Василий. — Только счастливый человек может столкнуть тебя“. Подошел он к дубу, толкнул его — дуб и упал. Раскрылось дупло, полное золота.

И видит Василий: идут по морю двенадцать кораблей Марка, богатого купца. Остановил он их и велел грузить золото. Поплыли корабли дальше, а Василий прямиком бежит.

Перевозчик спрашивает: „Ну, дитятко, был ли ты у змея?“ — „Перевези сперва, потом все скажу“.

Переехал Василий на другой берег и говорит: „Ты зря столько мучился. Вот кто придет к тебе первым — ты дай ему весло в руку, он до смерти и будет перевозить!“

Приходит Василий к купцу. Жена обрадовалась, целует его. А купец от злости чуть не умер. „Почему, — думает, — змей его не съел? Сам пойду к змею, спрошу у него“.

Дошел купец до реки и кричит перевозчику, чтобы скорее перевозил его. „Ой, не могу, — говорит перевозчик, — рука болит“. — „Давай весло, я сам буду грести!“

Взял из руки в руку весло, оно к руке и присохло. Хотел купец убежать, да не может. Так и стал он перевозчиком. День и ночь перевозит, и в дождь и в слякоть.

А в город прибыли двенадцать кораблей с товарами и золотом, и спокойно зажил Василий. Жена любит, теща любит.

Уж не назовешь его Бессчастным.

Как солдат бабу окрестил

Шел солдат в отпуск домой. Попал ему монах навстречу. Вот солдат и говорит: „Давай, батюшка, сменяем ризу на шинель“. Монах подумал: „На что мне с тобой меняться?“ Солдат говорит: „Я тебе целковый дам в придачу“. Монах говорит: „Ну, давай сменяем, бог с тобой“.

Сменяли. Солдат надел монашескую ризу и пошел. Заходит в одну деревню, в крайнюю избушку. Попросил у бабы попить и спрашивает: „Скажи-ка, матушка, как звать-то тебя?“ — „Дарьей, батюшка“. — „Ой, — говорит, — какое имя у вас худое, то ли дело — Марья!“ — „Так что, батюшка, сделаешь? Как поп нарек, так и кличут теперь“. — „Что же, — говорит, — нарек, нарек. Давай я тебя снова перекрещу“. — „А разве можно так, батюшка?“ — „А почему нельзя“. — „А что ты возьмешь за крестины с меня?“ — „Сто рублей только“. — „А где крестить меня будешь?“ — „А нет ли у вас в подполье ямы?“ — „Как нет! Есть, батюшка“. — „Так вот, — говорит, — иди в подполье, полезай в яму. Чем-нибудь прикрыть тебя надо — тулуп возьми или шубу“.

Принесла баба свое девичье приданое — лисью шубу. Солдат залез в подполье, взял веник и ведро с водой, ходит вокруг ямы, кропит водой из ведра и приговаривает: „Яма межевая, шуба меховая, сто рублей не шутка, зовут тебя Машутка!“ Вылил остатки воды на нее и говорит: „Теперь сиди в яме до тех пор, пока муж не придет и тебя Марьей не назовет“.

Забрал шубу, деньги и ушел. Приезжает мужик с поля. Видит — подполье открыто. Кричит: „Дарья, Дарья, вылезай, собирай на стол!“ А она сидит и молчит — не отзывается. „Да что ты там — оглохла? Я приду да за волосы вытащу!“

Дарья вылезает из подполья и говорит: „Да уж вовсе я теперь не Дарья, а Марья!“ — „Что ты, Дарья, с ума сошла?“ — „А вот и не Дарья, а Марья: прохожий монах меня перекрестил!“ — „А что он взял с тебя за это?“ — „Сто рублей только“. И хватилась тут же: „А где же шуба моя лисья? Тоже унес, видно!“

Взял мужик вожжи и так отходил свою Дарью-Марью, что она с неделю с печи не слезала.

С того света выходец

Приходит солдат к старухе: „Здравствуй, бабушка!“ — „Кормилец, откуда ты?“ — „Я с того света выходец“. — „А мой сынок? Недавно его похоронили. Может, видел?“ — „Видел, бабушка! Твой сын у бога коров пасет, да коровушку потерял, бог с него двадцать пять рублей требует, а где он возьмет?“ — „Вот у меня, — говорит старуха, — двадцать рублей есть, а больше нет. У меня в этом сундуке много денег, да хозяина нет“… — „Бабушка, бог не мужик, попросим, за пятеркой не погонится. Давай сюда!“ — „Сапоги его еще возьми, одежду!“ — Возьму, бабушка, все снесу!»

И двадцать рублей денег дала. И масла предлагает, а он говорит: «Там масла хватает, вот свининки нет». — «Дам окорок! Бери пшику, снеси».

Отдала всю одежду, и двадцать рублей денег, и окорок свинины, и пошел солдат.

Приезжает хозяин. Она плачет: «Ты чего плачешь?» — «С того света выходец был. Сынок наш коров у бога пасет. Одну коровушку потерял, бог ругается, двадцать пять рублей требует. А у меня двадцать только было. Отдала я»… — «У, дура, дура!» Запряг лошадку в тарантас, взял нож с собой: «Я догоню — луна светит… Свяжу да к уряднику свезу!»

И погнался. Нагоняет солдата в лесу. «Стой, — говорит, — солдат! Ты мою хозяйку обманул. Я пойду лыка надеру да тебя свяжу и к уряднику свезу. Держи лошадей!» — «Иди, иди, батюшка! Я покараулю».

Он ушел в лес, солдат снял котомочку, положил в тарантас и поехал своей дорогой. Мужик пришел — лошадей не видать. И солдат пропал. «Вот я дурак, прости господи! Хозяйку солдат обманул на двадцать рублей, а я лошадей отдал со всей рухлядью!»

Идет домой, голову повесил: «Чтобы сделать, чтоб жена не ругала?» Пришел. «А где лошади?» — старуха спрашивает. «А, — говорит, — я отдал солдату. Неужели тебе сын — дитенок, а мне — щененок? Пусть сынок на том свете катается!»

Микола Дупленский

Жил-был поп с попадьей; завела себе попадья любовника. Батрак заметил это и стал ей всячески помеху творить. «Как бы избыть его?» — думает попадья.

Пошла за советом к старухе знахарке, а батрак с ней давно договорился. Приходит и спрашивает: «Родимая бабушка, помоги мне. Как бы работника с попом извести?» — «Поди, — говорит старуха, — в лес! Там явится Микола Дупленский, его попроси: он тебе поможет».

Побежала попадья в лес искать Миколу Дупленского. А батрак сам весь выпачкался и бороду выпачкал мукой, взлез на ель и кряхтит. Попадья глядь — и увидала: сидит на ели белый старец. Подошла к ели и давай молить: «Батюшка, Микола Дупленский! Как бы мне извести батрака с попом?» — «О жено, жено, — отвечает Микола Дупленский. — Совсем извести — грех, а можно ослепить! Возьми завтра напеки побольше да помасляней блинов, они поедят и ослепнут; а еще навари им яиц, как поедят, так оглохнут!»

Попадья пошла домой и давай творить блины. На другой день напекла блинов и наварила яиц. Поп с батраком стали собираться в поле, она им и говорит: «Наперед позавтракайте».

И стала их потчевать блинами и яйцами, а масла так и подливает, ничего не жалеет: «Кушайте, родные, маслянее, макайте в масло-то, повкусней будет!»

А батрак уже и попа научил. Поели они и стали говорить: «Что-то темно стало!» А сами прямо-таки на стену лезут. «Что с вами, родные?» — «Бог покарал: совсем ослепли и ничего не слышим!»

Попадья отвела их на печь, а сама позвала своего дружка и стала с ним гулять, пить и веселиться.

Тут поп с батраком слезли с печи и ну их валять со всего маху — важно отдули!

Ленивая жена

Жил мужик с женой. Жена была ужасно ленива. Ей ничего не хотелось делать, и до того дошло у них, что не было рубашки. Муж и говорит: «Жена, что же ты не работаешь?» А жена отвечает: «Мне некогда!» — «Что же ты не прядешь?» — «У меня мотовила нет; поди же ты сходи в лес, сруби дерево и сделай мне мотовило, я и стану прясть». Муж взял топор и пошел в лес. А она ему и сказала, где и какое дерево срубить, а сама по другой дороге убежала, нашла пустое дупло рядом да в него и села. Муж приходит, начинает рубить дерево, а она из дупла и говорит: «Мужик, не делай мотовила,' жена умрет!» Сделать мужику хотелось, да и жалко, что жена умрет, он и не стал делать мотовила.

А она вперед его успела прибежать домой и легла на печку. «Муж, что же ты мотовила не сделал?» — «Да вот так и так». — «То-то и дело». Только через некоторое время мужик опять пошел мотовило делать, она опять прибежала другой дорогой и то же прокричала. Он опять не сделал мотовила. И в третий раз то же.

В четвертый раз взял да и срубил. «Пусть, — говорит, — жена умрет, а сделаю мотовило». Сделал мотовило, приносит домой, а жена раньше его прибежала, легла на печку. Муж и говорит: «Вот тебе, жена, и мотовило!» — «Ну, как же я буду прясть? Ведь как сяду, так и умру!» Вот она берет льну, садится прясть; напряла нитку, другую, а третью стала прясть — стала у нее рука опускаться, потом и сама повалилась, упала и захрапела, начала умирать. Муж и догадался, что она привередничает. «Жена, не умирай! Я тебя воскрешу!» Она ему ничего не отвечает, дух стал захватываться. «Жена, никак, ты кончаешься?» Взял да плетью и начал бить. Как она вскочила да давай бежать!

И стала она с тех пор рукодельная, и стали они хорошо жить.

Праздник Окатка

У жены был муж и любовник был. Муж как- то собрался в лес за дровами, ей говорит: «Жена, спекла бы хоть блинов сегодня!» Жена отвечает: «Что сегодня за блины! Ведь не праздник». Он впряг лошадь да поехал.

Приходит любовник и говорит: «Что, уехал в лес?» — «Уехал, садись блины есть! А он просил, еретик, я для него и заниматься не стала!» Он тут и сел блины есть.

А муж объехал вокруг дома да лошадку в сторону поставил и заглянул в окошко: видит, любовник блины ест. Стал стучаться. Что делать? А у них кадка большая у печки стояла, отпаривалась. Жена любовнику говорит: «Садись в бочку да ешь блины!» И масленик ему подала.

Открыла мужу, он заходит, спрашивает: «Что же ты, жена? Ведь не хотела печь блины!» Она отвечает ему: «Я узнала, что праздник сегодня Окатку, так бросают блины в кадку». — «Дай мне хоть один блинок съесть за Окатку!» — «Эдакий ты обжора! Сегодня не для тебя печенье, а для праздника, для Окатки!» — и бросила в кадку блин. «Жена, я тогда для Окатки и щи не пожалею— вылью в кадку!» А щи горячие в печке стояли. «Да ты вовсе с ума не сходи, щей не порти!»

А он как схватил горшок да в кадку. Любовник выскочил, заорал, а мужик: «С угощеньем тебя. Окатушка! С праздничком!»

Больше не приходил любовник.

Смутьянка

Вот жили муж с женой. Как они поженились, так жили в любви и согласии, крестьянствовали. У них уж стало четверо детей. А много на свете людей, но много есть и чертей. Один заведует дракой, другой ссорой, третий модой. Одному черту главный старый черт поручил, чтобы этих мужа с женой рассорить, чтобы они подрались. Как он ни старался, что он ни делал, а они никак не ссорятся, не дерутся. Живут себе, как положено в крестьянстве. Вот этот черт бедствовал, бедствовал, да никак их не смутит. Стоит и плачет. Идет баба: «О чем ты плачешь?» — «Да как же мне не плакать? Вот приказано мне Федора с Прасковьей поссорить, а я никак не могу. Кто бы их смутил, я бы тому шапку серебра насыпал». А баба говорит: «Давай шапку, да еще полшапки мне дай, я их так поссорю, что они будут драться каждый день!»

Черт насыпал ей полшапки серебра, она высыпала в фартук и говорит: «В неделю все сделаю».

Вот она сидит дома и поглядывает. Видит, поехал кум за дровами в лес. Она убралась, приходит к ним: «Здорово, кума». — «Поди, здорово». — «Кум-то где?» — «Да за дровами поехал». — «А я, кума, пришла тебя проведать, мне тебя жалко». — «А чего меня жалеть?» — «Да ты ничего не знаешь?» — «Нет». — «У, ягодка, я давно собираюсь прийти, мне тебя жалко. Кум-то что делает! Ведь он с солдаткой Настькой живет! На днях мерку пшена ей принес, сала фунтов десять. Да ты уж, кума, больно проста! Жалко мне тебя. Ведь ребят у тебя четверо! Как бы они тебя не загубили». — «Да что ты придумываешь, кума, да господь с тобой, да перекрестись, да так сроду никогда не было!» — «Э, ты не говори: если ты мне не веришь, пойди в воскресенье к обедне. Придешь, пообедаешь, а потом возьми ножик, каким он свинину режет, наточи его да скажи: „Давай, мужик, отдохнем“, а ножик под себя положи. Он заснет и во сне все тебе скажет, как это делалось и с чего началось». — «Ладно, попробую». — «Ну, надо идти, кума. Ты ему, смотри, не говори, что у нас было!»

Вышла, идет, глядь — кум дрова везет. «Здорово, кум!» — «Здорово, кума». — «Остановись-ка, кум, я с тобой поговорю». Он остановился. «О кум, дорогой, давно с тобою хочу поговорить». — «Да что такое, кума?» — «Ох, нет, не скажу». — «Да в чем дело-то?» — «Да нет, кум, не скажу, видно, чему быть, тому не миновать!»

Закрылась платком, утирается: «Ох, как жалко, дети останутся сиротами!» — «Да как сиротами? Что ты мелешь, я не разберу». — «Не разберешь, так я тебе толком расскажу». — «Да расскажи, кума, пожалуйста». — «Да, кум, видишь, в чем дело… Ведь кума с соседом живет, в тебе не нуждается, каждый вечер ходит к нему». А он говорит: «Ни-ни-ни, да какой это кобель наговорил? Это черт придумал!»

А черт стоит неподалеку, слушает и думает: «Нет, я бы так не придумал».

Она говорит: «Не веришь! Все об этом говорят. Вот гляди, да смотри не зазевайся, она ножик приготовила тебе голову отсечь, вот придешь и узнаешь». — «Да не болтай! Да моя жена из всех жен желанная!» — «Ну, смотри, свой глазок смотрок!»

Мужик и думает: «Не может этого быть, как же это так? Сколько лет прожили! Ну, ладно, посмотрю».

Пришло воскресенье, сходили к обедне, пообедали; она приготовила ножик и говорит: «Давай, мужик, отдохнем». Легли, она думает, сейчас он заснет. А он вдруг вскочил, хвать, дернул ее за руки, под ней ножик! Схватил ее за косы, давай бить. Бьет да приговаривает: «Не ходи к соседу! Зарезать меня собралась! Черт тебя догадал меня загубить!»

А черт загрохотал, в ладоши забил, заплясал: «Нет, я бы так не догадался, как эта смутьянка!» И отдал ей шапку серебра.

С тех пор бабу ту зовут смутьянкой.

Святая вода

Жили муж с женой. Не было между ними согласия — все спор да вздор. Мужик скажет слово, а баба поперек три.

Не вытерпела она, побежала по людям: что делать со злым мужиком? И научили се: «Сходи, Марья, на гору к колдуну. Поклонись ему, он твоего мужика присмирит, спокойно будет в доме!»

Прибежала она к колдуну: «Дедушка, я к тебе». — «Да что, дитятко, надо?» — «Мужику своему не рада стала. Всяко меня ругает. А я его еще пуще. Он мне слово — я два. Чуть не деремся!» — «Есть, — говорит старик, — у меня чудесная вода. Как только мужик начнет ругаться, ты набери их в рот, да не пей, и чтоб ни одной капли не вылилось. Иначе не будет тебе счастья».

Подает ей бутылочку с водой (налил ее из кадушки) и наказывает: «Храни ее за иконой. Это святая вода». — «Спасибо, дедушка, век тебя не забуду», — благодарит она.

Пришла домой, мужик вернулся с работы, ворчит, недовольный чем-то. А она набрала воды в рот — и ни звука. Пошумел муж, не связывается с ним жена! Он и думает: «Образумилась старуха, не стала со мной препираться». В другой раз принялся он ругаться. Она к иконе, отпила воду и рот не открывает. «Слава те, господи, — говорит мужик, — с такой женой только и жить! Живи да радуйся! Слова поперек не скажет!»

Сидит жена рядом, глаза веселые, а губы не улыбаются: боится пролить святую воду.

С тех пор живут дружно.

Болтливая старуха

Жили-были старик со старухой. И не умела старуха язык держать за зубами. Бывало, что ни услышит от мужа, тут же вся деревня знает. Да не столько старуха правды скажет, сколько наплетет да наврет.

Вот однажды пошел старик в лес за дровами. Наступил в одно место ногой — нога и провалилась. «Что такое? — думает старик. — Погляжу-ка». Сломал сук, копнул им раз, другой, третий и вырыл котел, полный золота. Ну и удача! Только как домой взять? От болтливой жены не укроешься. Она всему свету раззвонит. Еще беды наживешь! Подумал-подумал старик, зарыл котел обратно в землю и пошел домой.

На другой день утром взял он у жены тайком целую гору блинов, поймал зайца да щуку и в лес отправился. Идет по лесу, на сучки-веточки блины накалывает. На большую сосну щуку повесил — на самую верхушку. А зайца в сеть посадил да в речку опустил. И домой отправился.

Приходит в избу. «Ну, жена, счастье нам привалило! Только тебе сказать нельзя — пожалуй, всем разболтаешь!» — «Скажи, старичок, право слово, никому не скажу!» — «Уж так и быть, старуха, скажу. Нашел я в лесу полный котел золота». — «Батюшки! Пойдем поскорей, домой унесем!» — «Смотри, старая, никому не сказывай, не то беду наживем!» — «Не бойся! Ты только не болтай, а я смолчу!»

Повел мужик бабу в лес. Увидала баба — блины на веточках висят, да и говорит: «Что это, батюшка, блины на веточках висят?» Старик поглядел да и говорит спокойненько: «Чего дивишься? Разве не знаешь: ночью блинная туча шла да над лесом и вылилась».

Дальше пошли. Шли-шли, увидала — щука на дереве, да так на месте и замерла. «Дед, а дед…» — «Ну, что глазеешь? Пойдем, бабка, скорее!» — «Дед, да разве не видишь? Глянь — щука на дереве выросла». — «Ой ли? Стой-ка, я за ней полезу. На ужин-то зажарим». Старик влез на дерево и достал щуку.

Шли-шли, дошли до речки. Старик и говорит: «Дай-ка, старая, сети посмотрим». Заглянул в сети и давай жену звать: «Бабка, глянь-ка, заяц в сети попал! Чудеса, да и только — зайцы стали в воде плавать! Ну и хорошо! К празднику на обед пригодится».

Взял старик зайца и дальше старуху повел. Пришли они к тому месту, где клад был зарыт, отрыли вдвоем котел с золотом и домой потащили. Дело было к вечеру, совсем стемнело. А где- то стадо домой шло, коровы ревели. «Старик, а старик, — говорит баба, — никак, коровы ревут?» — «Какие коровы! То нашего барина черти дерут!»

Пошли дальше. Старуха опять говорит: «Старик, а старик! Никак, и быки ревут?» — «Какие быки! То на нашем барине черти воду возят». Опять подивилась старуха, да не знает, что и сказать.

Ну, разбогатели старик со старухой. Стала старуха каждый день гостей зазывать да такие пиры задавать, что мужу хоть из дому беги. Старик терпел-терпел да не вытерпел, стал ей говорить, а она разозлилась и давай ругаться: «Не даешь мне по-своему жить! Хочешь все золото себе забрать? Нет, врешь! Я на тебя барину пожалуюсь!»

Побежала она к барину, завыла, заплакала. «Так и так, — говорит. — Нашел мужик котел золота, все себе хочет забрать. Мне по-своему жить не дает! Прибежала я к вашей милости мое горе объявить, на негодного мужа челом бить. Отберите от него половину золота и мне отдайте!»

Барин созвал людей и пошел к старику. Приходит в избу да как закричит на старика: «Ах ты, разбойник этакий! Нашел на моей земле клад, а мне не доложил?! Подавай сейчас же золото!..» — «Смилуйся, батюшка-барин! — отвечает старик, — Я знать не знаю, ведать не ведаю! Никакого золота не находил!» — «Врет он!» — напустилась на него старуха.

Тут барин крепко взялся за старика: «Отдай золото, а то плохо будет!» — «Да где же мне его взять? Извольте, батюшка-барин, про все доподлинно допросить старуху!» — «Ну, голубушка, расскажи мне толком, хорошенько: где и в какое время нашли вы котел с золотом?» — «Да вот, барин, — начала старуха, — пошли мы лесом в то самое время, как блинная туча пролилась. Еще на всех сучках-веточках блины висели». — «Опомнись, что ты завираешься!» — барин ей говорит. «Да нет, барин-батюшка, дошли мы сначала до дерева, где щука росла…» — «Глянь, батюшка-барин, старуха совсем без ума!» — говорит старик. «Сам ты без ума! — озлилась старуха. — А ты, барин, слушай! Мы потом к реке свернули. Из невода зайца вынули…» — «Помилуй, бабка! Где же это видано, чтобы щуки на деревьях да зайцы в неводах попадались?!» — «Да она у меня глупая, барин!»

А старуха свое: «Стой, помолчи! Мы вот там, подле реки, котел и нашли. Выкопали, а домой понесли в ту пору как раз, когда вас черти драли!» — «Что-о-о?» — «Ну как же, барин, когда на вас черти воду возили!» — «Да она, старик, у тебя вовсе из ума выжила!» — рассердился барин, плюнул и пошел прочь со двора.

А старик так и остался при своем золоте.

Лутонюшка

Жили-были старик со старухой; был у них сынок Лутоня. Вот однажды старик с Лутонею занялся чем-то на дворе, а старуха была в избе. Стала она топить печь и уронила полено, уронила его и тут превеликим голосом закричала и завопила. Старик услыхал крик, прибежал поспешно в избу и спрашивает старуху: о чем она кричит? Старуха сквозь слезы стала говорить ему: «Да вот если бы мы женили своего Лутонюшку, да если бы у него был сыночек, да если бы он тут сидел на загнетке, — я бы его ушибла поленом- то!» Ну, и старик начал вместе с нею плакать о том, вопя: «И то ведь, старуха! Ты ушибла бы его!..»

Кричат оба что ни есть мочи! Бежит со двора Лутоня и спрашивает: «О чем вы кричите?» Они сказали о чем: «Если бы мы тебя женили, да был бы у тебя сынок и если б он давеча сидел вот здесь, старуха убила бы его поленом: оно упало прямо сюда, на загнетку, да так резко!» — «Ну, — сказал Лутоня, — исполать вам!» Взял свою шапку в охапку и говорит: «Прощайте! Если я найду глупее вас, то приду к вам опять, а не найду — и не ждите меня!»

И ушел. Шел, шел и видит: мужики на избу тащат корову. «Зачем вы тащите корову?» — спросил Лутоня. Они говорят: «Да вот видишь, сколько выросло там травы-то!» — «Ах, дураки набитые!» — сказал Лутоня. Залез на избу, сорвал траву и бросил корове. Мужики тому удивились и стали просить Лутоню, чтобы он у них пожил да поучил их. «Нет, — сказал Лутоня, — у меня таких дураков еще много по белу свету!»

И пошел дальше. Вот в одном селе увидал он толпу мужиков у избы: привязали они в воротах хомут и палками вгоняют в него лошадь, умаяли ее до полусмерти. «Что вы делаете?» — спросил Лутоня. — «Да вот, батюшка, хотим запрячь лошадку». — «Ах вы, дураки набитые! Пустите-ка, я вам сделаю!»

Взял и надел хомут на лошадь. И эти мужики удивились, стали усердно просить его, чтоб остался он у них хоть на недельку. Нет, Лутоня пошел дальше.

Шел, шел, устал, зашел на постоялый двор. И увидел: хозяйка-старушка сварила кашу, поставила на стол своим ребятам, а сама то и дело ходит с ложкою в погреб за сметаной. «Зачем ты, старушка понапрасну топчешь лапти?» — спросил Лутоня. «Как зачем? — возразила старуха. — Ты видишь, батюшка, каша на столе, а сметана- то в погребе!» — «Да ты бы, старушка, взяла и принесла сюда сметану-то, у тебя дело пошло бы как по маслу!» — «И то, родимый!»

Принесла в избу сметану, посадила с собою Лутоню. Лутоня наелся, залез на полати и уснул. А перед тем решил домой вернуться.

Когда он проснется, тогда и сказка моя дале начнется, а теперь пока вся!

Храбрый солдат

Шел солдат со службы. Приходит в одну деревню, просится ночевать. Никто его не пускает. Стучится в крайнюю избу: «Дедушка, пусти переночевать!» — «Мы бы пустили. Да сами не спим, ходим спать со старухой к соседям». — «Почему?» — «Да у нас блазнит». — «Я солдат, я на войне был, — ничего не боюсь!» — «Ладно, спи, если не страшно».

Ушли старик со старухой, оставили солдата одного. Полез он на печку. Только стал засыпать, слышит: кто-то на печи ворчит. А в углу на печи стояла квашонка. Стало подниматься тесто, зафыркало, зарокотало.

Солдат говорит: «Не пугай, не боюсь!» А тесто еще пуще ропчет. «Не пугай, не боюсь», — бодрится солдат, а сам уже ноги спустил с печки. Спрыгнул на пол, наступил на клюку — она его по лбу! «Не дерись, не боюсь», — говорит солдат, схватил шапку и в двери. В один рукав продел руку, а другой и найти не может. Выскочил в двери — и припер полу своей шинели. «Не держи, не боюсь!» — кричит солдат.

Полшинели в дверях оставил. Так и убежал.

Старик со старухой вернулись утром, в дверях припертая пола солдатской шинели, а солдата и след простыл.

Так и не спят они дома — все у соседей ночуют.

Слепцы

В Москве белокаменной жил один мужик в работниках; задумал на лето в деревню идти и стал просить у хозяина расчета. Только не много пришлось ему получить денег, всего-навсего один полтинник. Взял он этот полтинник и пошел за Калужскую заставу; смотрит — сидит на валу слепой нищий и просит христовым именем подаяние. Мужик подумал-подумал и сжалился, подал ему полтинник и сказывает: «Это, старичок, полтинник; прими из него христа ради две копейки, а сорок восемь копеек дай мне сдачи». Слепой положил полтинник в свою мошну и снова затянул: «Православные христиане, подайте христа ради слепому-невидящему!» — «Что ж ты, старик? Подавай мне сдачу». А он будто не слышит: «Ничего, родимый! Еще солнышко высоко, успею до двора помаленьку добрести». — «Оглох, что ли? Мне самому идти добрых сорок верст, деньги в дороге-то надобны!» Взяло мужика горе пуще острого ножа: «Эй, — говорит, — старый черт! Подавай сдачу, не то я с тобою разделаюсь по-своему!» И начал его поворачивать на все стороны. Слепой во всю глотку закричал: «Батюшки, грабят! Караул, караул!»

Побоялся мужик беды нажить, бросил слепого; лучше, думает про себя, от греха уйти, а то не ровен час — прибегут караульные да еще в город поведут! Отошел шагов с десяток али больше, остановился на дороге и все глядит на нищего: жалко своих трудовых денег! А тот слепой на двух костылях ходит, и оба костыля при нем лежали: один с правого боку, другой с левого. Разгорелось у мужика сердце, рад всякое зло ему сделать: «Постой же, хоть костыль унесу да посмотрю, как-то ты домой поплетешься!» Вот подобрался потихонечку и утащил костыль; а слепой посидел немного времени, вылупил свои бельмы на солнце и говорит: «Ну, солнышко не больно высоко; чай, время и домой собираться. Эй вы, костылики, мои батюшки! Не пора ли ко двору идти?» Стал он шарить с обеих сторон: слева-то костыль тут, а справа-то нету: «Уж этот мне костыль давно опостылел! Никогда его сразу не нащупаю». Пошарил-пошарил и говорит сам с собой: «Знать, кто-нибудь надо мною шутку сшутил! Да ничего: я на одном добреду». Встал и поплелся на одном костыле; следом за ним пошел и мужик.

Шли, шли; недалече от деревни, у самого перелеска, стоят две старые избушки. Подошел слепой к одной избушке, распоясался, снял с пояса ключ и отпер свою келью; только он отворил дверь настежь, а мужик поскорей туда, забрался наперед его, сел на лавку и дух притаил. «Посмотрю, — думает, — что дальше будет». А слепой вошел в избушку, наложил на дверь изнутри крючок, оборотился к переднему углу и помолился на святые иконы; после бросил кушак с шапкою на прилавок и полез под печку — так и загремели сковородни да ухваты. Маленько погодя тащит оттуда бочонок; вытащил, поставил его на стол и начал вытряхивать из мошны набранные деньги да в бочонок класть; у того бочонка сбоку горлышко малое — так, чтобы медному пятаку пролезть. Покидал туда деньги, а сам таково слово вымолвил: «Слава богу! Насилу пятьсот доравнял; да спасибо и тому молодцу, что полтинник дал; кабы не он под руку попался, еще дня три просидел бы на дороге».

Усмехнулся слепой, сел на пол, раскорячился и ну покатывать бочонок с деньгами: покатит его от себя, а он ударится об стенку да назад к нему. «Дай подсоблю ему, — думает мужик, — полно ему, старому черту, куражиться!» И тотчас к рукам прибрал бочонок с деньгами. «Ишь, зацепил за лавку!»— говорит слепой и пошел щупать; щупал, щупал — нет нигде; испугался сердечный, отворил немного дверь, просунул голову и закричал: «Пантелей, а Пантелей! Подь-ка, брат, сюда!»

Пришел Пантелей — такой же слепец, рядом в другой избушке жил, встал у порога.

«Что такое?» — спрашивает он. «Да вишь, какая притча вышла! Катал я по полу бочонок с деньгами, а куда он теперь девался — сам не ведаю; шутка ли — пятьсот рублей денег! Уж не своровал ли кто? Кажется, в избе никого не было». — «Поделом вору и мука! — сказал Пантелей. — Вишь ты, старый, совсем из ума выжил! Словно малый ребенок, задумал деньгами играть; вот теперь и плачь от своей игры! А ты бы сделал по-моему: у меня своих, почитай, с пятьсот рублей, вот я разменял их на ассигнации и зашил в эту шапчонку; никто на нее не польстится!»

Мужик услыхал эти речи и думает: «Ладно! Ведь шапка у тебя к голове не гвоздем прибита». Стал Пантелей входить в избу, только за порог переступил, а мужик цап-царап с него шапку да в дверь и побежал домой без оглядки. А Пантелей подумал, что шапку-то подцепил у него сосед, хвать его по рылу: «У нас, брат, так не делают! Свои деньги потерял да на чужие заришься!» Ухватили друг друга за честные волосы, и пошла у них драка великая.

Пока они дрались, мужик далеко ушел; на те деньги он знатно поправился и зажил себе припеваючи.

Лиса-исповедница

Начинается, начинается добрая повесть от Сивка от Бурка, от вещего Каурка. Это не сказка, а присказка: сказка будет в субботу по вечеру, когда поешь мягкого хлеба.

Шла мати лисица мимо крестьянского двора, захотела вытащить из курятника куренка, из телятника — теленка. На заднем нашесте с курами в одном месте сидел вор Петуша. Он услыхал, крыльями схлопотал, ногами стопотал и красным могучим гласом возопиял. Мужики услыхали, ружья хватали, бабы — лопаты, стары старухи — ухваты, а малы ребята — мутовки-колотовки.

Побежала мати лисица в лес, как горбатый бес, да три дня под ивовым кустом пролежала. Стала погода ясна, вылетел петух на дерево красно, взвела мати лисица на него око ясно: «Что же ты, вор Петуша, летаешь, али нас, зверей, увидаешь?» — «Да, мати лисица, вас, зверей, увидаю». — «Эх, вор Петуша, не бывать тебе в пресветлом раю, не пивать тебе из медной чаши!» — «Но, мати лисица! Вижу я в тебе много лести, хочешь ты меня съести!» — «Вор Петуша, я тридцать лет мясного не воскушаю!» — «А не ты ли шла мимо крестьянского двора, хотела вытащить из курятника куренка, из телятника — теленка? А я сидел на заднем нашесте с курятами в одном месте; я услыхал, ногами стопотал, крыльями схлопотал, красным могучим гласом возопиял! Ты побежала в лес, как горбатый бес!» — «О, то не я была, то друга была! Если я бы знала, ведала, то с пупа бы у тебя кожу содрала! Эх, уже тридцать лет я мясного не вкушаю! А тебе не бывать в пресветлом раю, не пивать из медной чаши». — «А почто, мати лисица?» — «Мужик одну жену имеет и каждый год на исповедь ходит, а ты семь жен имеешь и ни одного раза в год на исповедь не ходишь!»

Вот петушок и призаслушался. Стал с ветки на ветку перескакивать и упал на сыру землю.

Мати лисица схватила в когти, заворотила крылья на сторону. «О, мати лисица, тяжко мое покаяние, видно, мне тут и смерть будет!» — «Да, вор Петуша, видно, смерть. Когда мне была нужда крайняя, смерть голодная, я шла мимо крестьянского двора, хотела вытащить из курятника куренка, из телятника — теленка, а ты сидел на заднем нашесте с курятами в одном месте, услыхал, ногами стопотал, крыльями схлопотал и красным могучим гласом возопиял! Мужики услыхали, ружья хватали, бабы — лопаты, стары старухи — ухваты, а малы ребята — мутовки-колотовки! С того горя и печали я убежала в лес да вот три дня под этим кустом пролежала». — «Мати лисица! Ведь я жил у крестьянина и служил крестьянину! А если буду жить у тебя, так и служить тебе буду. Мати лисица! Я знаю местечко прекрасно». — «А где?» — «В просвирне. Ты будешь подпекать, а мы будем подъедать да матерь лисицу поздравлять!»

Мати лисица призаслушалась, коготки приослабила, петушок вспорхнул, полетел. Садился он близенько и кланялся низенько: «Поздравляю, мати лисица, в новом чину! Ешь хрен и ветчину!»

Побежала с горя мати лисица дальше в лес. Бежала, бежала, выбежала на болото, увидала журавля. И давай подкрадываться под него. Журавль увидел — шея долгая, говорит: «Что, мати лисица, так невесело идешь?» — «Как же веселой быть? Последняя спица в колеснице надсмеялась!» — «Кто такой?» — «Петух!» — «Как это он мог над тобой так надсмеяться?» — «Как? У него крылышки, у него перышки, у него лапки, у него носок, у него гребешок, у него хвостик! Вспорхнул да улетел, а я-то куда?» — «Неужели ты летать не умеешь?» — «Не умею». — «Садись на меня, я летать научу!»

Вот лисица и села на журавля. Стал журавль подниматься в небо. «Ну что, мати лисица, велика ли земля кажется?» — «С жернов». И пустил он мати лисицу на землю. Та летела, летела, всяко хвостиком махала и ушками махала да пала на мягкое место — на стог сена. Журавль слетел: «Ну что, мати лисица, научилась ли летать?» — «Летать-то научилась, да садиться не умею». — «Садись на меня, я садиться научу».

Опять лисица села на журавля; тот поднимался, поднимался и спрашивает: «Ну что, мати лисица, велика ли земля кажется?» — «С яйцо». Он ее снова пустил на землю. Мати лисица летела, летела, да и упала в болото: кости на три сажени в землю ушли, а шкура наверху осталась.

Подобрал журавль шкуру и на гнездо унес.

Вот и сказка вся.

Волк

Дело было в старину, когда еще бог ходил по земле вместе с апостолами. Раз идут они дорогою, идут широкою, попадается навстречу волк и говорит: «Господи! Мне есть хочется!» — «Поди, — сказал ему бог, — съешь кобылу». Волк побежал искать кобылу; увидел ее, подходит и говорит: «Кобыла! Господь велел тебя съесть». Она отвечает: «Ну, нет! Меня не съешь, не позволено; у меня на то есть вид, только далеко забит», — «Ну, покажи!» — «Подойди поближе к задним ногам». Волк подошел; она как треснет его по зубам задними копытами, волк на три сажени назад отлетел! А кобыла убежала.

Пошел волк с жалобой; приходит к богу и говорит: «Господи! Кобыла чуть-чуть не убила меня до смерти!» — «Ступай, съешь барана». Волк побежал к барану; прибежал и говорит: «Баран! Я тебя съем, господь приказал». — «Пожалуй, съешь! Да ты встань под горою да разинь свою пасть, а я встану на горе, разбегусь, так прямо к тебе в рот и вскочу!» Волк встал под горою и разинул пасть, а баран как разбежится с горы, да как ударит его своим бараньим лбом: бац! Сшиб волка с ног да сам и ушел. Волк встал, глядит во все стороны: нет барана.

Опять отправился с жалобой; приходит к богу и говорит: «Господи! И баран меня обманул; чуть-чуть совсем не убил!» — «Поди, — сказал господь, — съешь портного». Побежал волк; попадается ему навстречу портной. «Портной! Я тебя съем, господь приказал». — «Погоди, дай хоть с родными проститься». — «Нет, и с родными не дам проститься». — «Ну, что делать! Так и быть, съешь. Дай только я тебя измеряю: влезу ли еще в тебя-то?» — «Измеряй!» — говорит волк. Портной зашел сзади, схватил волка за хвост, завил хвост на руку и давай серого бить! Волк бился-бился, рвался-рвался, оторвал хвост, да давай бог ноги! Бежит что есть силы, а навстречу ему семь волков. «Постой! — говорят. — Что ты, серый, без хвоста?» — «Портной оторвал». — «Где портной?» — «Вон идет по дороге». — «Давай нагоним его». И пустились за портным.

Портной услышал погоню, видит, что дело плохо, взобрался поскорее на дерево, на самый верх, и сидит. Вот волки прибежали и говорят: «Станем, братцы, доставать портного! Ты, кургузый, ложись под испод, а мы на тебя да друг на дружку уставимся, авось достанем!» Кургузый лег на землю, на него стал волк, на того другой, на другого третий, все выше и выше; уж последний влезает. Видит портной беду неминучую: вот-вот достанут! И закричал сверху: «Ну, уж никому так не достанется, как кургузому!» Кургузый как выскочит из-под низу да бежать! Все семеро волков попадали на землю, да за ним вдогонку; нагнали и ну его рвать, только клочья летят.

А портной слез с дерева и пошел домой.

Коза Тарата

Жил-был поп, имел много у себя коз и держал работника. Пришла весна, поп и говорит: «Работник, выгоняй коз пасти, да хорошенько накорми!» Работник погнал; пас день по горам, по долам, по темным лесам. Пришло время домой гнать. Пригнал, козы в ворота идут, а поп выходит на крыльцо и спрашивает:

Отвечают козы попу:

Одна коза говорит:

Поп прицелился — хлоп работника и убил. Был у попа сын; наутро сына посылает пасти. Сын погнал; пас день по горам, по долам, по темным лесам. Пришло время домой гнать. Пригнал, козы в ворота идут, поп спрашивает:

Козы отвечают:

Та же коза говорит:

И сына поп убил.

Была у попа дочь; посылает он на третий день ее коз пасти. Она погнала; пасла день по горам, по долам и по темным лесам. Пришло время домой гнать. Пригнала, козы в ворота идут, поп спрашивает:

Козы отвечают:

А та же коза говорит:

Поп и дочь убил.

На четвертый день поп посылает попадью пасти. Та пасла коз весь день по горам, по долам и по темным лесам. Пришло время домой гнать. Пригнала, козы в ворота идут, поп спрашивает:

Козы отвечают:

А та же коза говорит:

И попадье то же было.

На пятый день поп сам погнал. Пас весь день по горам, по долам, по темным лесам; пригнал домой, зашел вперед и спрашивает:

Козы отвечают:

А та коза все свое:

Поп козу поймал и половину бока ей ободрал. Она вырвалась и убежала в поле, к суслику в нору. Суслик испугался, из норы убежал, ночь снаружи пролежал. Сидит, плачет. Бежит косой заяц: «Что, суслик, плачешь?» — «Кто-то в норе есть». Подходит заяц к норе: «Кто у суслика в норе?» — «Я — коза Тарата, полбока ободрато! Выскочу, косой пес, и другой глаз выхвачу!» Заяц испугался да в лес. Идет волк: «Что, суслик, плачешь?» — «Кто-то в норе есть». Подходит волк к норе: «Кто у суслика в норе?» — «Я — коза Тарата, полбока ободрато! Вот я выскочу, глаза тебе выхвачу!» Волк бежать в лес: испугался. Идет медведь: «Что, суслик, плачешь?» — «Кто-то в норе есть». Подходит медведь к норе, спрашивает: «Кто там?» — «Я — коза Тарата, полбока ободрато! Вот я выскочу, глаза тебе выхвачу!» Медведь испугался и в лес убежал.

Ползет еж: «Что, суслик, плачешь?» — «Да кто- то в норе есть». Подполз еж к норе, спрашивает: «Кто там?» — «Я — коза Тарата, полбока ободрато! Вот я выскочу, тебе глаз выхвачу!» А еж свернулся клубышком и в нору — кубарем: как раз попал козе колюшками в голый бок! Коза выскочила из норы и в лес, а там ее волки поджидали.

И съели волки козу Тарату.

Курочка Татарушка

Жили старик да старушка; была у них курочка Татарушка. Снесла она яичко черно, пестро и багровисто; положили они его в клети на полку, на пряменькую на соломку. Кошечка прыгнула, хвостиком махнула, полочку тряхнула, яичко расшибла. Старик заплакал, старуха запричитала, изба затопилась, двери растворились, жернова замололи! Идет баба по воду и говорит дедушке: «Что, дедушка, плачешь?» — «Не знаешь, доченька, моего горя великого?» — «Какое у тебя горе?» — «У меня была едина курочка Татарушечка, снесла одно мне яичко — черно, пестро и багровисто; кошечка прыгнула, хвостиком махнула, полочку тряхнула, яичко расшибла; я заплакал, старуха запричитала, изба затопилась, двери растворились, жернова замололи!»

Начала баба с печали ведра колоть. Приходит дьячок, спрашивает: «Что ты, дедушка, плачешь?» — «Ты не знаешь моего горя великого?» — «Какое твое горе великое?» — «Вот была у меня едина курочка Татарушечка, снесла яичко — черно, пестро и багровисто; кошечка прыгнула, хвостиком махнула, полочку тряхнула, яичко расшибла; я заплакал, старуха запричитала, изба затопилась, двери растворились, жернова замололи, баба шла за водой, стала ведра колоть…»

Дьячок побежал и начал с печали дедушкиной в колокола бить. Бежит дьякон: «Что ты, дурак, делаешь, в колокола бьешь?» Дьячок говорит: «Ты не знаешь нашего горя великого: вот тут у дедушки была едина курочка Татарушечка, снесла она яичко — черно, пестро и багровисто; кошечка прыгнула, хвостиком махнула, полочку тряхнула, яичко расшибла; старик заплакал, старуха запричитала, изба затопилась, двери растворились, жернова замололи; баба шла за водой, стала ведра колоть, а я в колокола бью!» А дьякон говорит: «Я с горя дедушкина все книги изорву!»

Идет поп, подходит к дьякону: «Что, дьякон, делаешь?» — «Ты, батюшка, не ругай — ты не знаешь нашего горя великого! У дедушки была едина курочка Татарушечка снесла она яйцо — черно, пестро и багровисто; кошечка прыгнула, хвостиком махнула, полочку тряхнула, яичко расшибла; старик заплакал, старуха запричитала, изба затопилась, двери растворились, жернова замололи; баба шла за водой, стала ведра колоть, дьячок в колокола бьет, а я книги рву!»

Начал поп их лупить; дьячка-то дубиной, дьякона — вязиной!

Тут и сказке конец.