Благость изгнания

Создание и устройство корабля Мория относятся к концу XV – началу XVI века. Чтобы лучше понять, как появился этот корабль и другие подобные корабли, нам придется заглянуть в туман ещё более древних веков. Увы, эта не грустная и даже, пожалуй, веселая история, как ни прискорбно, начинается с описания самых униженных и отверженных детей той далекой эпохи. Прости меня, мой друг, но так часто бывает. Прекрасный лотос, вечно купающийся в облаке собственного тонкого аромата, вырастает из обычной грязи. «И создал Господь Бог человека из праха земного». Видимо, грязь содержит в себе нечто особо благодатное. Не отвергай грязь. Она скрывает в себе семена великолепных лотосов, что лежат в глубине, ждут своего часа, чтобы прорасти и выйти на поверхность. Но вернёмся к теме нашего рассказа.

В постоянном страхе жила Европа в период позднего Средневековья. Штормовыми шквалами накатывались на неё болезни, одна другой страшнее. Ужас чумы. Медики могут дать только один совет: cito, longe, tarde – беги скорее, беги дальше, возвращайся позже. Болезнь «изнурения» (туберкулёз), малярия, оспа, коклюш, чесотка, венерические болезни и просто авитаминоз, который тогда не умели распознавать. На войне – дизентерия, тиф, холера. Страшным пугалом с XI по XIII век была проказа (лепра). Больных редко лечили, а чаще изгоняли из общества. За пределами городских стен создавались специальные места, где больные могли быть изолированы от социума. Государство выделяло деньги для содержания больниц и лепрозориев. Количество только одних лепрозориев в Европе XIII века доходило до двадцати тысяч.

Обществу навязывалось особое отношение к изгнанникам. Пугающий образ изгоя дополнялся обязательными процедурами отторжения, изгнания из общества, заключения в мистический круг. Фигура изгоя становилась знаковой. Тяжёлая, неизлечимая болезнь рассматривалась как знак и гнева, и милости Божьей. Понести кару за зло, которое ты совершал в мире сём, – особая благодать. Эти люди не отлучены от милости Бога. Отмеченные священными болезнями, они обретают спасение, находясь в положении изгоев. Их спасёт рука, к ним не протянутая. Грешник, не пустивший изгоя на порог своего дома, открывает ему путь в Царство небесное. Будьте терпеливы, назидательно говорят им, обретёте спасение, подобно нищему в лохмотьях, что умер у ворот богача и вознесся прямёхонько в рай (притча о нищем Лазаре). Изгой оставлен всеми, и в этом его спасение. Изгнание – особая форма причастия.

В XIV веке уменьшается количество страшных эпидемий, исчезает лепра. Уходят и забываются страшные заболевания. Воспоминания о них изглаживаются из памяти людей. Но обычаи исключения из общества, до странности похожие друг на друга, встречаются в Европе и через два-три столетия. Зачастую в тех же самых местах. Освобождаются земли, занятые больницами и лепрозориями. Вокруг городов образуются проплешины, бесплодные необитаемые пространства, находящиеся во власти нечеловеческого начала. Роль изгоев, изгнанников, прокажённых берут на себя бедняки, бродяги, уголовные преступники и «повредившиеся в уме». Их выгоняют на пустующие земли и в пустующие здания, к которым боятся приближаться «нормальные» люди. К этим людям применяют веками апробированные процедуры исключения из общества, изгнания и изоляции. Место заразных и прокажённых передаётся как эстафетная палочка новому феномену – безумию. Которое тогда ещё не лечилось. Безумцы, буйнопомешанные, лунатики, эпилептики, больные танцем святого Ги, паралитики, ненормальные, пляшущие на грани колдовства, фольклора и религиозных извращений. В число изгоев включают всех, кто, по мнению горожан, не укладывается в общепринятые нормы: калек, больных базедовой болезнью, уродов всех видов, горбунов, хромых, людей с бельмом на глазу.

Появились корабли, заполненные сумасшедшими и перевозившие необычный груз из города в город. Не корабль Арго и не доблестные Аргонавты. Города при первом удобном случае изгоняли безумцев за пределы своих стен. Те скитались по отдалённым деревням. Тогда их перепоручали купцам или паломникам. Иногда – морякам, которые поначалу старались не увозить их далеко, а высадить раньше времени. В этом случае у изгоев появлялась возможность вернуться. У причалов европейских городов часто можно было встретить такие «корабли дураков». Особое распространение этот обычай получил в Германии.

Как «комплектовался» подобный корабль, до конца неясно.

Возможно, власти выселяли всех, занимающихся бродяжничеством. Бывало и так, что некоторых умалишённых помещали для лечения в больницы или особые места лишения свободы для безумных. Все эти больницы и «особые места» могли впоследствии пополнять контингент «кораблей дураков», которые часто упоминались и подробно описывались в средние века. В места паломничества прибывали многочисленные странники из некоренного населения страны. Не исключено, что некоторые «корабли дураков» были именно кораблями паломников.

Плавание такого судна приобретало особый символический смысл: умалишённых отправляли на поиски своего разума – кто-то спускался по рекам Рейнской области вниз, а кто-то, наоборот, поднимался по Рейну вверх. Средства на размещение и содержание безумных выделялись из городского бюджета. Безумных надо было излечить или изолировать. Как правило, их не лечили, а сажали в тюрьму. Или увозили как паломников и где-нибудь теряли. Сложный процесс. В тюрьме ли, в больнице ли, на корабле свершался ритуал исключения из человеческого сообщества. Происходило образование анклава, в котором накапливались безумные. Земля обетованная, где человека ждёт избавление от безумия.

Как правило, морякам наказывалось увозить безумных как можно дальше. Другое дело, что экипажи кораблей стремились поскорее расстаться с умалишёнными. При изгнании безумных решались не только вопросы пользы и безопасности «нормального» населения. Это был ещё и ритуал, ритуал изгнания. Безумцам запрещали появляться в церкви, хотя по закону они могли исповедоваться и причащаться. Безумный священник изгонялся с особой торжественностью, как будто сам стал нечистым. Безумным давали подъёмные, деньги из городского бюджета. А потом – ритуал: публичная порка розгами, преследование понарошку, изгнание за ворота города. Корабль уносит безумных вдаль. В море. В европейской традиции вода устойчиво связана с безумием. Море – образ безумия, бессознательного, хаоса. С другой стороны, вода очищает. Во всяком случае, вода уносит безумца за пределы обитаемого пространства. Безумцы ушли в плавание, их отдали в руки переменчивой судьбы. У плавающих по водам собственная участь – каждое отплытие может стать последним.

Дурак на дурацком челноке имеет переходный статус. Это образ тюрьмы за воротами города. Для внешнего мира – он внутри (у порога города). Для внутреннего – снаружи (за порогом). Он заперт на борту. Побег невозможен.

Он во власти реки и её тысячи рукавов. Власти переменчивой, никому неподвластной и неподотчётной.

Дурак на челноке уходит в мир иной. Когда он высаживается на берег по окончании плавания, когда ступает на этот берег, – он приходит из иного мира.

Тревога охватывает европейскую культуру накануне Реформации. Корабль дураков имеет две стороны: угроза и насмешка, головокружительная бессмысленность мира и смехотворная ничтожность человека. О чём же тревожатся европейские умы? О пороках, которые европейское сознание клеймит по-прежнему, о гордыне, о недостатке милосердия, о забвении христианских ценностей? Или о великом мировом неразумии, в котором никто не повинен и которое тайно и неотвратимо вовлекает всех нас в свой неудержимый круговорот?

Взглянем на картину И. Босха «Корабль дураков». Как видит этот мир гениальный мастер средневековья? Рассмотрим различные предметы на корабле. Все они – символы, понятные жителям средневековой Европы. Игра на лютне, блюдо с вишней, пустой горшок, надетый на конец копья, обозначают плотские утехи. Бутылка вина, подвешенная за бортом, стакан на столе, черпак на длинной ручке – пьянство. Окорок гуся, подвешенный на нити блин, который монах и монахиня пытаются поймать ртом, – обжорство. Двое, уже раздетых, упали за борт. Один – мужчина. Другой, другая – не понять, мужчина или женщина. Им уже все равно. Корабль плывёт по стране наслаждений, где всё желаемое доступно. Это новый рай, где нет нужды и страданий. Но здесь не обрести ни невинности, ни благодати. Блаженства здесь мнимые, здесь торжество Антихриста.

Корабль дураков – предвестник конца света. Шабаш природы. Горы рушатся на равнины, земля извергает мертвецов, скелеты выходят из могил. Падают звёзды, горит земля, всякая жизнь, иссохнув, устремляется к смерти. Это конец, который не ведёт к вечной жизни. Это нашествие тьмы, поглощающей древний разум этого мира. Вокруг – стихия разбушевавшейся Ярости. Здесь победа не за Богом и не за Дьяволом. Победа за безумием.

Так воспринимали мир бедные, забитые, запуганные, невежественные люди в глухое, грозное Средневековье. Потому они и отправляли в никуда корабли с человеческими существами, не похожими на других. Существами, которых называли безумными. А те были просто странными, неуступчивыми, бездомными, больными, слабыми, нищими, немощными, верующими или неверующими мужчинами или женщинами, они были для всех остальных символом несчастья, символом непонятного, того, что нужно вывести за пределы своей жизни, строго очерченной стенами и воротами города.

Но оставим тему космического безумия.

Попробуем вместе найти переходы в этих душных коридорах средневековой истории, где уже чуть приоткрыты форточки, где повеяло свежим ветерком, где появились люди, предчувствующие приход Реформации. Люди, которые сделали первые шаги, чтобы хоть что-то изменить в этом закостеневшем догматическом мире.

 

Себастьян Брант и шуты

Настала пора уже рассказать об очень важном для нашего рассказа, замечательном человеке Себастьяне Бранте, жившем в конце XV – начале XVI века. Нам он известен как автор весёлых, остроумных и очень добрых стихов о дураках. Однако нам с тобой он будет интересен, в первую очередь, совсем не этими стихами. Ведь Себастьяну удалось сделать ещё нечто из ряда вон выходящее, о чем долгое время мы даже не догадывались, нечто по-настоящему интересное и значительное. Ничего подобного не удавалось сделать, наверное, никому в истории человечества. Сотворить такое, что повлияло на жизнь многих людей и в Средние века, и в более поздние времена капитана Александра (второй половины XIX века) и сейчас, может быть, тоже влияет на нашу с тобой, современную жизнь.

Себастьян Брант родился в городе Страсбурге Священной Римской империи в зажиточной семье трактирщика. С детства знает и видит народную жизнь такой, как она есть. Едет учиться в Базель. Очень быстро становится преподавателем и профессором права и классической литературы. Теперь он доктор гражданского имперского и канонического церковного права. Молодой учёный занимается адвокатской практикой, публикует ряд теологических, юридических и литературных текстов.

На поэта и законоведа, юношу талантливого, умного, весёлого, общительного и образованного, обращает внимание наследник императорского престола Максимилиан. Человек просвещённый и весьма разносторонний, он свободно владеет латинским, немецким, итальянским, английским и чешским языками. В истории известен как «последний рыцарь». Максимилиан покровительствует искусствам, в частности, помогает знаменитому Дюреру и многим учёным-гуманистам. Собирает рукописи, хроники, разыскивает и сохраняет памятники Средневековой немецкой поэзии, покровительствует университетам. Содействует книгопечатанию, потому что понимает: именно книгопечатанию гуманизм обязан своим распространением. Отличается огромной терпимостью к иноверцам и инакомыслящим.

Когда Максимилиан всходит на императорский престол, Брант получает титул пфальцграфа и звание советника. Себастьян, верный слуга императора, неоднократно отмечает роль империи как духовного лидера всех христианских наций, а роль церкви – как духовной власти всей Ойкумены. Германия же, по его глубокому убеждению, остается ядром Священной Римской империи, во главе которой неизменно стоят императоры династии Габсбургов.

Тем временем в стране ширится антиимперское движение. Базель объявляет о выходе из состава империи и становится членом Швейцарской конфедерации. Себастьян Брант, жёсткий сторонник Максимилиана, вынужден вернуться в родной город Страсбург. Там он получает должность сначала синдика (прокурора), а потом – муниципального канцлера.

Именно в этот период Себастьяну Бранту довелось лучше узнать жизнь родного города и обычных горожан. Весёлый нрав и доброжелательность отличали канцлера в его взаимоотношениях как со знатными людьми, так и с простолюдинами. Помимо всего прочего, Бранту на его должности приходилось заниматься организацией излечения и выдворением из города умалишённых, больных, всех, кого тогда обобщённо называли дураками.

Дураков боялись. При этом, однако, дураки были весьма популярны в среде знати и простого люда. Дураков, мнимых дураков, карликов, уродов, просто инородцев держали при дворе в качестве шутов и для показа гостям.

Где шуты – там смех, игры, шутки. Избрание короля по жребию. Застольные обряды. Здравицы. Питьё вкруговую, пение с миртой, пляски, пантомимы.

Дураки участвуют во всех народных праздниках, карнавальных играх, масленичных гуляниях.

Среди дураков немало искренне верующих людей, паломников, есть и инакомыслящие. Много образованных людей. Немало хороших простых натур, потерявших связь с родной почвой, опустившихся, потерявших надежду вернуться в круг нормальной жизни, в общество.

Себастьян руководил поисками дураков и комплектованием корабля для отправки их за пределы города. Хотя напрямую занимались этим его помощники, служащие муниципальной канцелярии, как-то так получалось, что Себастьян знал почти всех дураков. Служилый люд и обыватели боялись дураков. А Себастьян часто приходил к ним на корабль. Следил за тем, чтобы они были всем обеспечены. Беседовал с ними. Шутил, смеялся. Высмеивал дураков в стихах и им же читал эти стихи. Вместе хохотали до слёз. Перед отходом корабля прощался с ними, как с близкими друзьями. Очень грустил, когда корабль с дураками уходил. Однажды Себастьяну сообщили, что корабль дураков, отправленный три месяца назад, вернулся. Почти никто из дураков не нашёл себе места в дальних краях. Себастьян встретился с этими людьми, словно с родными после долгого расставания. Он действительно рад был вновь их повидать. Любил этих отверженных обществом людей. Опять часто навещал их корабль. Долгими вечерами они все вместе шутили, говорили о серьёзном, вспоминали разные случаи из жизни.

– Вам незачем грустить от того, что вы на корабле дураков, – часто говорил им Брант. – Покровительница глупости – греческая богиня Мория. Она ведь помогает не только дуракам, но и всему роду человеческому, не отличающемуся, увы, особой мудростью. Поэтому ваше судно следует в её честь называть «кораблём Мория».

Не дóлжно нам стыдиться своей прекрасной покровительницы. Мория – весёлая, озорная, пухленькая, смешная, вся в ямочках.

Что означает Мория в переводе с греческого? Греческое слово одно, а для перевода потребуется много слов. Отличное настроение в сочетании с двигательной активностью, беспечностью, дурашливостью, склонностью к шуткам, иногда грубым, насмешкам, остротам, каламбурам. Расторможенность влечений, эйфория, склонность к не слишком моральным поступкам, весёлое возбуждение. Черты детского поведения, паясничанье, пониженная интеллектуальная планка. Да он, интеллект то есть, и не нужен весёлому человеку.

Зададимся вопросом: «С какой женщиной обычно хотят быть мужчины?» В глупости представительниц прекрасного пола находят мужчины высшее блаженство. Браком сочетаться надо с неумной бабёнкой, скотинкой непонятливой, глупой, но милой и забавной. Дабы бестолковостью своею она подсластила и приправила тоскливую важность мужеского ума.

Посмотрите, каковы родители Мории. Плутос, греческий бог богатства, отец Глупости и всех людей. От его приговоров зависят: войны, мир, искусства, учёные труды. Не старым, не толстым и не обрюзгшим был Плутос, когда встретился с матерью Мории. А был он ловкий, бодрый, хмельной от юности. Кто же она, будущая мать Мории? Неотета, юность, самая прелестная из всех нимф. Плутос и Неотета соединились не в узах брака, не по обязанности, а от вожделения свободной любви. Родилась Мория на счастливых островах, где нет ни труда, ни старости, ни болезней, где не сеют, не пашут, а в житницы собирают. Родилась среди лучших цветов и услад. Не с криком появилась. А вступила в жизнь, ласково улыбаясь нежной своей матери. Вскормлена мягкими сосками двух кормилиц: Метэ (опьянения), рождённой Вакхом, богом вина и плодородия, и Апедии (невоспитанности), дочери Пана, бога природы. Поверьте мне, друзья мои, творчество природы выше поделок искусства и науки.

Кто может быть лучше дурачков, любимых детей Мории?

Дурак, постоянно вращаясь в гуще жизни, приобретает истинную раскованность. Глупость гонит от себя и страх, и стыд, которые обычно держат человека за руки и за ноги. Поэтому всё реальное делается в нашем мире только дураками.

В жизни всегда предпочтут последнего дурака из простонародья, который может повелевать глупцами и повиноваться им, который угоден себе подобным (а таких большинство), кто с женой ласков, с друзьями обходителен, в пиру весел, в сожительстве приятен и которому ничто человеческое не чуждо.

У дурачка, что в сердце, то и на лбу написано, что на лбу написано, то и с языка срывается. Там, где мудрец головой заплатит, дурачок сорвёт аплодисменты и вызовет бурю восторга. Женщины предпочитают благополучных дураков. Счастливее в жизни тот, кто всех безумнее.

Софокл сказал: «Блаженна жизнь, пока живешь без дум». Что слаще и драгоценнее жизни? А кому мы обязаны жизнью? – Мории, только Мории, дающей людям сладострастное безумие. Так люди делают детей.

Какому из многих важнейших органов тела человек обязан появлением детей? Это не красивое лицо, не умелые руки, не ясная голова, не гладкий живот. Это самый глупейший из всех органов, одно лишь лицезрение которого вызывает всеобщий гомерический хохот.

За период плавания и возвращения корабля Мории, так будем теперь называть корабль дураков, в Страсбурге накопилось много новых кандидатов на выселение. Нашлись муниципальные деньги, и был приобретён новый корабль. Подобрали моряков и отправили два корабля вместе. Второй корабль был назван Плутосом в честь отца Мории. Почему получилось так, что и в этот раз оба корабля вернулись полными? То ли дураки не хотели расставаться со Страсбургом, жители которого любили своих дураков, то ли не хотели расставаться с обаятельным канцлером… или хитрый канцлер так подстраивал каждый раз, что дураки возвращались? Не один лишь Себастьян Брант радовался возвращению дураков. Проводы и встречи дураков превращались во всенародные праздники.

Среди дураков встречались довольно образованные, а иногда и очень талантливые люди. Паломник к могилам волхвов в Кёльне, грек Пигрет Галикарнасский – по крайней мере, так он сам себя называл – написал шуточную поэму «Батрахомиомахия» о войне за мировое господство лягушек и мышей, о том, как царь лягушек Вздулморда утопил мышонка Крохобора. Поэма по стилю напоминала «Илиаду», и Пигрет пытался убедить слушателей, что эта поэма была написана Гомером. К вящему удовольствию слушателей, Пигрета, в конце концов, вывели на чистую воду и удостоили аплодисментами и дифирамбами. Не менее интересен был поэтический опыт его греческого друга, представлявшегося Синезием, – возможно, его звали вовсе не Синезием – который написал, а может, это и не он написал, шуточную поэму «Хвала плеши».

Был среди дураков шутник, написавший поэму «Комар» о благородном комаре, который, укусив пастуха, предупредил и спас последнего от подползающей ядовитой змеи. Герой поэмы был ненароком убит тем же пастухом. Душа комара, не похороненного должным образом, металась в тёмных коридорах Аида и не могла найти успокоения. Узнав об этом, раскаявшийся пастух похоронил комара, воздав ему почести, и воздвиг памятник своему спасителю.

– Это не я, это не я писал! Это Вергилий! – кричал шутник под дружный хохот собравшихся, но никто ему не поверил.

Среди дураков были прекрасные музыканты, певцы, акробаты, клоуны. И, конечно, было много мастеров различных ремёсел.

 

Строительство корабля

С каждым новым походом возрастало количество кораблей дураков. В состав флотилии вошли корабли с новыми названиями: Неотета, Метэ, Апедия – по имени матери и кормилиц Мории.

Флот рос. Появлялись суда, названные именами подруг и друзей Мории. Кто эти подруги и друзья? Вот они собрались вокруг Мории. Филавтия (себялюбие) с гордо поднятыми бровями; Колакия (лесть), улыбающаяся одними глазами и плещущая ладонями; полусонная Лета (забвение); Мисопония (лень), сидящая, сложив на коленях руки; Гедонэ (наслаждение), опрысканная благовониями, увитая розами; Анойя (безумие) с беспокойным взором; лоснящаяся, раскормленная Трифэ (чревоугодие). И двое друзей: Комос (разгул) и Негретос Гипнос (непробудный сон).

Так же назывались и корабли.

Отправлять в плавание такую армаду каждый раз было всё сложнее и сложнее. Моряков не хватало. Дураки основательно обживались на своих кораблях. Обзаводились семьями, детьми. Осваивали различные профессии. Вели домашнее хозяйство. Многие научились морскому делу, искусству управления парусным кораблём, правильному использованию его оснастки. Для уменьшения тягот управления судами Себастьян предложил связывать их попарно, бортами. На таком сдвоенном корабле достаточно иметь одну команду моряков. Каждый раз к главному кораблю, Мории, привязывали все больше и больше кораблей. Чтобы укрепить связь кораблей между собой, их стали обвязывать канатами и изгородями, сделанными из ивовых прутьев. Ивовые ветки в пресной воде прорастали и опутывали корпуса кораблей ветвями, стволами и корнями. Группа кораблей постепенно превращалась в огромную корзину. Стволы и ветки ив опутывали борта и днища, перекрывали плотной стенкой доски бортов, защищали их от протечки воды и гниения. Толщина древесного слоя увеличивалась, и корпус объединённого судна постепенно превращался в самовоспроизводящуюся систему, способную самостоятельно бороться с протечками и защищаться от наростов ракушек и гниения.

Выяснилась также необычайная быстроходность такого объединённого корабля. Если, например, объединить восемь кораблей, то парусность судна увеличивается в восемь раз, а размеры и соответствующее сопротивление воды увеличиваются менее чем в три раза.

Со всей Европы направлялись паломники, шуты, инородцы, слабоумные, юродивые, одни задумчивые, другие – пылкие и шумные, странные, бездомные, нестандартные, неприкаянные, забитые, не такие, как все, во владения весёлого канцлера.

– Когда это всё кончится? – спрашивали бургомистры Страсбурга и соседних городов, спрашивали францисканцы, которые имели особое влияние на светские и церковные городские власти, спрашивали приближённые императора. – В Страсбурге всегда карнавал, всегда праздник. Мы закупаем всё новые и новые корабли, нанимаем моряков. Никаких муниципальных денег на всех дураков не хватит.

Было ясно, что это несметное множество кораблей, которые постоянно объединяются в один корабль, в скором времени невозможно будет разместить ни на Рейне, ни на его притоках. Следует, куда ни кинь, отправить их, наконец, в дальнее плавание. Как горевал Себастьян! Ведь ему придётся расстаться со своими весёлыми друзьями. Безумцами, простаками, дураками. Которые справлялись с решением любых житейских вопросов получше самых умных. И лучше любых умников понимали толк в шутке, веселье, в любви, в умении жить счастливо. Тревожно и страшно было отправлять их в дальние моря. На волю стихий. Скорее всего – на погибель.

– Не бойся, Себастьян! Мы не пропадём. А если и пропадём – нам теперь уже нестрашно, совсем, совсем нестрашно. Мы так хорошо пожили в Страсбурге. Нам есть, что вспомнить перед смертью! Спасибо тебе Себастьян, Эстебан, Стефан, Стёпа! Мы никогда тебя не забудем.

Корабль был готов к отплытию. Но Брант медлил. Всему научились его дураки: и одежду шить, и обувь тачать, и плавучий дом свой охранять, и такелаж ремонтировать, и кораблём управлять. А уж веселиться и танцевать они умели лучше всех на свете.

Но хотелось Бранту, чтоб появился тот, кто может повести их. Кто наполнил бы их сердца Божьей верой. Кто мог бы принимать решения. Кто не надеялся бы на «авось». Кто умел бы предвидеть трудности. Чтобы не погиб корабль в одночасье от наивной безответственности или от незначительного промаха.

Где найти такого человека? Человека, который согласился бы сесть на этот корабль вместе с дураками и отправиться в неведомые дали за пределы упорядоченного, оседлого существования. Который это неведомое предпочел бы уютной жизни в богатом культурном Страсбурге, обласканном Императорским и Папским престолами.

Брант медлил. Дураки были готовы. Горожане требовали решения вопроса. Но случай всё-таки подвернулся. И не просто случай, а Богом благословенный случай. Нашёлся-таки достойный человек, на которого и положиться можно, и который согласился навсегда покинуть Страсбург, потому что нельзя было ему оставаться ни в Священной Римской империи, ни в Швейцарии, ни в любой другой стране, осенённой Папским престолом. Прежде чем познакомить тебя с этим человеком, следует рассказать немного о других предшествующих событиях, в которых участвовал Себастьян Брант. Ведь Себастьян не только в пирушках с дураками проводил время. Будучи муниципальным канцлером, он отвечал за многие городские проблемы, управлял канцелярией. Кроме того, занимался правом, риторикой, классической литературой, преподавал в университетах.

 

Доминиканцы

[9]

и францисканцы

[10]

Два нищенствующих ордена боролись друг с другом, начиная с XIII века.

– Кто более отвергает богатство и любовь к вещам?

– Кто более мил Господу нашему Иисусу Христу?

– Кто более боготворит Святую Деву Марию, олицетворение чистой материнской любви, страданий за сына, милосердия, желания спасти людей, за которых умер Иисус?

– Кто сможет разыскать большее количество еретиков, восставших против Догматов Святой

Церкви, и уничтожить их правами инквизиции, данными обоим орденам Римским Папой?

– Кто добьётся большего благоволения от Папы Римского?

Францисканцы отказываются от собственности, от недвижимости и земель. Так же и доминиканцы.

Доминиканцы отказываются от красивых одеяний. Носят только белую тунику с пелериной и капюшоном, перепоясанную кожаным ремнём, и чёрный плащ с чёрным капюшоном. Францисканцы носят только серую одежду, подпоясанную простой верёвкой (кордельерой), и сандалии на босу ногу.

Доминиканцы называют себя псами господними. На их гербе – собака с горящим факелом в пасти.

Францисканцы открывают орден бедных Кларисс (женский орден, названый в честь святой Клары).

Оба ордена получают право быть инквизиторами.

Доминиканцы врастают в общество, наблюдают за всеми, слывут очень образованными. Их называют Христовыми ласточками.

Францисканцы открывают в университетах кафедры философии, точных и естественных наук.

8 декабря все католики отмечают день Святого зачатия Девы Марии. Ан вот францисканцы додумались: «Не просто Святого зачатия, а непорочного зачатия!» И Папа их поддержал. И буллу выпустил.

Что ж, мы, доминиканцы, любим Святую Деву меньше? Праздник мы не отменяем. Но непорочного зачатия никак не может быть. Наш Фома Аквинский, причисленный к лику святых, уже доказал это в открытых диспутах.

Булла Папы Римского о непорочном зачатии принимается как догмат на Базельском соборе. Раскол. Что делать теперь доминиканцам?

Нам, современным людям, живущим в России, трудно разобраться в разногласиях различных богословских группировок католической церкви. Но и у нас, в православной церкви, тоже происходило нечто подобное при принятии никонианства.

Нет, доминиканцы вовсе не собираются уступать.

И вот в Берне, в доминиканском монастыре, вдруг начинают происходить чудеса с неофитом Иоанном Летсером, портным из Цюриха в недавнем прошлом. Во сне ангелы шепчут ему, что грешно считать непорочным зачатие Святой Девы Марии. Ночью является ему сама Святая Дева и в слезах говорит, что, если христиане не раскаются в своем заблуждении о непорочности её зачатия, то их ждут суровые испытания и падение папского престола. Что прав был Фома Аквинский, что суждения его истинны и внушены ему Господом. Даёт монаху крест, окроплённый кровью Её Сына, три слезинки, пролитые им в пустыне Иерусалимской, три пелёнки, которые она использовала во время бегства в Египет, фиал (сосуд из стекла) с частью крови Иисуса. Даёт монаху письмо для Папы Юлия II: «изгнать францисканцев и отказаться от веры в непорочное зачатие».

Потом случается так, что икона Святой Девы начинает источать слёзы. На руках и ногах Летсера появляются стигматы – язвы, подобные ранам Господним. Бесчисленные толпы паломников стекаются в Берн, чтобы прикоснуться к чудесной иконе и чудесным стигматам.

И о ужас, о позор! Летсер случайно обнаруживает лектора монастыря в женской одежде, в которой тот являлся ему по ночам в образе Девы Марии. Летсер понимает, что обманут. Что стигматы нанесены ему во сне с использованием чёрной магии и колдовства, а точнее – обезболивающих средств. Летсер не хочет быть сообщником обмана. Его уговаривают никому ничего не сообщать. Он чувствует, что его жизни угрожает смертельная опасность. Летсер бежит из монастыря. И отдается светским властям Берна.

Схвачены четыре доминиканца. Вызвана Папская комиссия.

Виновных подвергли пытке. Пытке подвергли и Летсера. Выяснился ужасный обман. Виновные доминиканцы отлучены от церкви. И отданы светским властям для казни и сожжения. И были убиты и сожжены, а их пепел – брошен в реку. Доминиканский же орден делает всё возможное, чтобы провозгласить мучениками всех четырех лжецов. Суета сует! – сказал Екклезиаст. – Суета сует – всё суета.

Но доминиканцы не сдаются. Магистр доминиканцев-обсерватинов и профессор богословия Виганд Вирт, непричастный к ужасной и кровавой истории, предлагает францисканцам в открытом диспуте выяснить справедливость догмата о непорочном зачатии Святой Девы. Францисканцы поручают провести диспут Себастьяну Бранту. Вирт возмущён. Как это светский человек будет обсуждать с ним, с магистром доминиканского ордена, сокровенные вопросы веры? Вирт обвиняет Бранта в том, что тот «своим подлым плугом пашет чужое поле», но на диспут всё-таки соглашается. Стороны встречаются в Гейдельберге в 1513 году. В присутствии известных богословов Себастьян одерживает блестящую победу. Виганд Вирт слагает оружие, признаёт поражение, сознаётся, что оскорбил богословское учение, честь, достоинство и доброе имя многих францисканцев и отрекается от своих заблуждений. Во власти Себастьяна объявить Вирта еретиком и передать инквизиции, но Себастьян протягивает ему руку дружбы.

Растроганный Вирт при личной встрече сообщает тому о страшной тайне: осужденный Летсер не был убит, он спасён и препровождён в тайное место. Вместо него было сожжено другое тело, тело неизвестного бродяги, усопшего ранее момента казни еретиков. Вирт объяснил, почему так произошло. Доминиканцы искренне восхищались открытым и смелым характером неофита Иоанна. Летсер умён, благороден, честен. Узнав об обмане, он не захотел в нём далее участвовать. Но, безвинный, готов был принять смерть вместе со своими братьями за грехи их. Приговорённым к смерти перед сожжением дали выпить чашу с ядом. Выпил яд и Летсер. Но остался жив. Доминиканцы были потрясены. «Он святой, святой», – тихо шептали они, но не смели сказать это громко. Доминиканцы решили спасти Летсера. Но теперь ему нет пути ни к доминиканцам, ни к францисканцам. Летсера нет в живых. И никто не должен его теперь видеть.

Себастьян знакомится с Летсером и понимает, что это тот человек, который ему нужен. Открытый, верующий. Решительный. Волевой. Прямо говорящий о том, что думает. Не терпящий лжи. Мужественный. Умеющий держать оружие и умеющий за себя постоять. Любящий конкретность в делах. Способный взять на себя ответственность. «Боанергес» (сын грома) – назвал его Себастьян, видимо, за порывистый характер.

Иоанна Летсера тайно перевозят на корабль, где его никто не сможет найти. Ни власти города, ни простой люд не посещают корабль – все боятся дураков и стараются держаться подальше от них. Иоанн соглашается остаться на корабле дураков и взять на себя миссию управления плаванием в никуда.

Узнав поближе население корабля дураков, он восклицает в восхищении:

– Сладко мудрость забыть порой. Какое счастье не видеть больше мрачных догматиков с их упрямством, с их непрошеной и несвоевременной мудростью, с их сумасбродным благоразумием! Какое счастье уйти в море на этом корабле! Одни лишь дураки по-настоящему искренни и правдивы. Глядя на них, могу сказать: лучше безумным быть и болваном, чем умником кровавым и хмурым.

 

Отправление корабля

Иоанн Летсер берет с собой икону Святой Божьей Матери.

– Нет, не случайно назван я Иоанном, – думает он. – Христос поручил апостолу Иоанну заботиться о Деве Марии. Я же должен заботиться об иконе этой. И Святая Дева Мария будет охранять корабль сей и оберегать его во время плавания нашего в никуда.

Он обращается за помощью к Святой Деве. Она – и бог, и человек. Единственный посредник между человеком и Христом. К ней не страшно обратиться. Она полна любви и чистоты.

Иоанн освящает корабль и просит Божьего благословения начать это необычное плавание. Не думал, не гадал Иоанн, что кораблю этому уготована была долгая жизнь и плавание длиной в несколько столетий.

Со слезами провожает Брант своё детище и людей этого смешного корабля, который уходит теперь на верную гибель. Ритуальное возвращение корабля с безумцами к своим истокам, возвращение в море, олицетворяющее потерю ума. Вода вновь соединяется с безумием. Каждого пассажира и каждого члена экипажа этого корабля Брант вспоминает как близкого друга и каждому посвящает отдельное стихотворение, которое включает потом в поэму «Корабль дураков». Поэма сразу становится очень популярной и переводится на многие языки. Известна она и до сих пор всему христианскому миру. Поэма Бранта заканчивается гибелью корабля. Но живое детище Бранта оказалось более крепким орешком и намного пережило своего создателя.

Корабль дураков выходит в открытое море. Что будет дальше? Куда его вести? Как проложить курс по этой волнующейся равнине? Иоанн только сейчас начинает понимать, какой груз он взвалил на свои плечи.

Куда ни кинь взгляд, везде неверная пашня моря, невидимые борозды кораблей. Кораблей, о которых помнят только вечные звёзды. Наблюдая бескрайние волнующиеся долины, люди, зажатые в ограниченные внутренние пространства судна, из уст в уста в страхе тихо поверяют друг другу свои секреты. Море лишает прочных связей с Родиной, лишает веры в Бога, вверяет слабые души дьяволу и безбрежному океану его происков.

Отчего так меланхоличен характер англичан, островного народа, живущего среди морских просторов, морских ветров и морского тумана?

Вечные холода и сырость, неустойчивая погода постоянно держат в воздухе водяную взвесь, мелкие капли, проникающие в жилы и в кровь, вызывающие сомнения, неуверенность и, в конце концов, безумие.

Море олицетворяет тёмное водяное начало, где всё рождается и всё умирает. Это хаос, который противостоит зрелому, устойчивому, светозарному разуму. У мореплавателя нет иной правды, нет иной родины, кроме бесплодных просторов между двумя берегами, двумя чужбинами.

Тристан, прикинувшись безумцем, позволяет высадить себя на берег Корнуэльса. Его не узнают. Он выходец из беспокойного, неугомонного моря, волшебной равнины, изнанки мира, чьи неведомые пути хранят столько удивительных тайн. Сын моря, вестник беды, брошенный здесь дерзкими матросами. «Лучше бы они выбросили его в море» – говорят жители Корнуэльса.

Мореплаватель – заключённый, узник посреди самой вольной, самой широкой из дорог, он прикован к перекрёстку, открывающемуся во все концы света. Вечный пассажир. Никому неведомо, куда причалит его корабль. Когда его нога вновь ступит на землю, никто не сможет сказать, откуда он прибыл.

Не такова ли и душа человека – одинокий челнок в безбрежном море желаний, в бесполезном поле забот и неведения, играющем бликами ложного знания, челнок, заброшенный в сердцевину неразумного мира? Душа наша окажется в конце концов во власти великого моря безумия, если не найдёт надежного якоря веры, если не сумеет поднять паруса для веяния Духа Божия, который направит наш корабль в неизвестный до поры порт назначения.

 

Преподобный Иоанн – капитан Мории

Лишь легкомысленные дураки не унывали. Нашлись среди них те, кто умел проложить курс по звёздам. Кто умел управлять кораблём, парусами при шторме и волнении. До нас не дошло, с какими проблемами столкнулись жители Мории в первые часы, дни и месяцы плавания. И пережить это могли только настоящие дураки, только те, кто не задумывался о будущих проблемах, не боялся препятствий, не хмурил брови от забот, кто с песней и шуткой встречал удары судьбы, не унывал, верил в лучшее, подставлял плечо соседу и побеждал в конце концов.

Ведь с ними был их капитан Преподобный Иоанн Летсер. Единственный душевно здоровый среди отверженных, падших и больных. Много переживший. Никого не предавший. Не поступившийся ни верой, ни принципами. Чудесным образом избежавший смерти и перенёсший душевное потрясение. Обласканный Господом и Девой Святой. Пересмотревший многое из того, во что верил. Но сохранивший себя в чистоте, чтобы продолжить писать книгу жизни с чистого листа. Вырвавшийся из объятий косных норм и церковных догматов Средневековья. Сделавший сам себя заново. Не потерявший искренней веры в Слово Божье и в любовь между его чадами.

Он стал другим человеком, перевернул внутри себя этот ортодоксальный мир как прочитанную страницу и пошёл дальше.

Простодушный монах, умевший удивляться. И умевший удивлять. Открытый, душевный. В общении с ним чувствовалась особая доброта, свойственная очень сильным людям. «Железный портняжка» – так шутливо называли его морийцы. Иоанн не захотел сменить свою скромную монашескую тунику, перевязанную простой верёвкой, и открытые сандалии на одежду бравого капитана. Но в его капитанских качествах вряд ли кто-нибудь мог бы усомниться. Достаточно было бегло взглянуть на толпу морийцев, собравшихся на верхней палубе, чтобы сразу понять, кто из них капитан. Смелый, решительный взгляд, могучая стать приземистого монаха. Жёсткие ладони, огрубевшие от морского труда. В самую плохую погоду, в минуты наибольшей опасности он отодвигал штурмана и боцмана, брал в жилистые руки штурвал огромного корабля. Зорко вглядывался он в буруны моря сквозь ревущую мглу шторма, выискивая опасные мели и рифы. Если нужно, первый хватался широкими ладонями за канат, натягивающий парус или удерживающий шлюпку. Вычёрпывал воду из трюма. Не задумываясь, брал в руки боевой топор при нападении пиратов. Вместе с морийцами плотничал, ковал железо, шил одежду. Вместе со штурманом наносил на карту маршрут движения корабля.

Первым был Иоанн и на весёлых пирушках, гуляньях, на свадьбах, на праздниках рождения детей, масленицы, Рождества и Пасхи. Он и петь умел, и плясать, и слово доброе сказать. Говорят, что выпить по случаю тоже был не дурак. Видать, и женщины не обходили вниманием «железного портняжку». Но об этом мало что известно. Известно только, что семьей он не обзавёлся. Потому что был беззаветно предан народу Мории, и всю свою жизнь без остатка отдавал на благо родного корабля. Потому и умел Иоанн найти для каждого человека единственно нужное в данный момент тихое слово. Советом поддерживал людей и делом помогал. Врачевал. Исцелял больных. Бесов изгонял. Язычников обращал в Божью веру. Такая ему была дана сила.

Шли годы. Морийцы жили, словно одна семья. Каждый готов был помочь соседу. Если случались ссоры, обиды, никто в суд не обращался. Собирались друзья, родственники и, беседуя по-дружески, находили компромисс, уговаривали примириться враждующих и непримиримых. Если и не участвовал Иоанн в таких беседах, всё равно переговорщики чувствовали его незримое присутствие. Иоанн как бы нашёптывал непримиримым и враждующим какие-то самые главные слова, добрые слова, примиряющие спорщиков друг с другом.

Разные люди были среди морийцев. Умные и глупые. Талантливые и бездарные. Здоровые и больные. Иоанн всегда чувствовал себя в кругу единомышленников. Во время беседы ли, выполняя ли работы, сколько бы морийцев ни было – два, три, сто человек, всегда среди них были ещё три незримые фигуры, участвующие во всех делах: Совесть, Благородство и Достоинство. То ли море излечило дураков от безумия, как предсказывали мудрые отцы города, снаряжавшие корабль дураков, то ли излечил их Преподобный отец Иоанн любовью своей и силой, данной ему Божьей милостью. Может быть, действительно отец Иоанн Летсер совершил чудо своими проповедями? Или, возможно, вовсе и не безумными были те дураки, а несправедливо оговорёнными и незаслуженно изгнанными из общества, как это часто бывает между нами, грешными?

Так или иначе, Иоанн обучал морийцев слову Божьему. Находил особо душевно одарённых. Многих направил на путь священства, следя за тем, чтобы не прерывалась сплошная цепочка рукоположения. Так создавалась Христова церковь Мории, осенённая благословением Святой Девы Марии.

Апостолом любви называли морийцы своего капитана.

– Человек без любви не может приблизиться к Господу и угодить ему, – учил преподобный Иоанн. И сам был примером любви для окружающих.

О дальнейшей судьбе этого необыкновенного человека я расскажу немного позже.

 

Остров Мория

До нас не дошли подробности жизни первых морийцев – где они добывали пищу, как чинили корабль, что делали в свободное время. Но шли месяцы, а потом годы, в Европу приходили случайные вести от моряков и жителей дальних островов о том, что всё на Мории хорошо. Живут жители Мории счастливо. Женятся. Детей рожают. Благодарят Пресвятую Деву Марию за дарованную им свободу. Святая Дева, считают они, слышит их молитвы. И передает Сыну Небесному.

Великий Эразм Роттердамский, остроумнейший из учёных и учёнейший из остроумных, вдохновился вестью о счастливой жизни на Мории и воспел Похвалу Глупости.

Корабль старался не появляться в больших портах. Морийцы отсылали шлюпки к богатым берегам, чтобы запастись дровами, водой, продуктами. Часто Мория стояла в больших пресноводных заливах, образующихся в устьях рек, таких, например, как Ла-Плата Южной Америки, где в те времена не было ещё крупных поселений. За время стоянки в пресной воде ивы разрастались и укрепляли борта и днища Мории.

Кораблю Мории и его экипажу не раз приходилось встречаться с пиратами. Используя преимущество в скорости, кораблю обычно удавалось оторваться от них. Но однажды, потушив сигнальные огни и воспользовавшись тихой безлунной ночью, вплотную к Мории сумело подобраться пиратское судно. Морских разбойников обнаружили поздно, те успели сблизиться, забросить абордажные крючья, подтянуться канатами к густым ивовым зарослям, расположенным по бортам Мории. С весёлой яростью защищали морийцы свое счастье и свою свободу. Топорами и копьями отбивали они нападение лихих разбойников. Могучие женщины-морийки помогали своим мужьям и братьям. В ход шли багры, колья, печные щипцы. Дети забирались на мачты и сыпали на головы нападавших горячие угли. Пиратам не удалось захватить богатую добычу. Всё получилось наоборот. Морийцы захватили пиратский корабль. Сбросили нападавших в море. Часть пиратского экипажа перешла на сторону победителя. Захваченный корабль вошел в состав Мории и расширил палубное пространство. Закрома, дрова, продовольствие, небольшое стадо скота и домашние птицы с пиратского судна достались Мории.

Чтобы избежать случайных встреч, морийцы придумали и соорудили наблюдательный шар, наполняемый горячим воздухом от горелки, работающей на животном жире. Шар, привязанный верёвкой к кораблю, поднимал дежурного матроса наверх, чтобы расширить горизонт наблюдения и избежать сражений.

Но морские сражения всё равно происходили. Слишком лакомым куском казался корабль Мория пиратам и военным кораблям разных держав, по существу – королевским пиратам. Много оружия, много продуктов, много женщин, а, может быть, и золота, – чем чёрт не шутит, не такие уж дураки эти морийцы, как представляются. Пираты и военные собирали эскадры для охоты за Морией. Но так уж получалось, что нападавшие либо не догоняли Морию, либо удалялись не солоно хлебавши, либо их корабли захватывались морийцами и присоединялись к Мории. У морийцев появились отряды военных, которые защищали свой корабль от нападения и брали в плен корабли побеждённых. Чего греха таить, морийцы вошли во вкус. Они стали сами нападать на богатые суда, захватывали корабли, грузы, присоединяли их к Мории.

Мория расширялась. Морийцы осваивали все палубы кораблей от трюма до верхней палубы, квартердека. Жителей становилось больше. Становилось больше мастерских. В трюмах хранилось больше продовольствия. Для расширения жизненного пространства надстраивались новые палубы. Контуры прежних кораблей терялись. Пространство между ними зарастало густо переплетёнными ивовыми стволами и ветвями. На палубы завозили землю. Сажали цветы, фруктовые деревья, разбивали огороды. Посредине верхней палубы от носа до кормы сделали дорогу, по которой можно было ехать верхом или возить грузы на телегах с помощью волов и лошадей. Корабль превращался в остров.

Это был остров. Это была страна. Как гордились морийцы этой своей страной! Ведь они сами её создали. Да, был Брант. Был Вирт, который познакомил Бранта с Летсером. Были другие выдающиеся люди. С ними их капитан, Апостол любви, «железный портняжка», Его преподобие Иоанн Летсер. Но построили всё и отстояли свой корабль-остров они сами, своими собственными руками. Слава Мории! О великолепная Мория! О Благословенная Мория!

Иоанн доволен всем, что теперь он видит на Мории, какой стала его страна. Сорок лет бессменно вёл он корабль по волнам безверья и безумия. Не так ли и Моисей сорок лет водил евреев по пустыне? Сорок лет назад ушёл в море корабль дураков. Люди изменились. Выросли два новых поколения. Морийцы стали жизнеспособным, отважным, весёлым, работящим народом. Иоанн выполнил свой долг. Сам он теперь уже немолод, может со спокойной душой оставить Морию. И посвятить Богу остаток жизни, как мечтал в молодые свои годы. Теперь на его место может встать другой, более молодой капитан. Живите, морийцы, радуйтесь жизни, растите детей, молитесь Господу нашему небесному, сыну его Иисусу и Святой Деве Марии. Не забывайте и о матери вашей Мории, земной и божественной одновременно. Вернётся она в трудную минуту к детям своим, найдёт своё земное воплощение и поможет одолеть врагов, пришедших из сумеречных миров. Это я вам говорю, ваш капитан, Иоанн Летсер.

Вместе с учеником Прохором на лодке покидает Летсер остров Морию, дело всей своей жизни. А Мория плывёт дальше по волнам времени.

Высаживается Иоанн на Кикладах, малонаселённых греческих островах. Проповедью обращает жителей в христианство. Врачует, изгоняет бесов, помогает терпящим бедствие на водах. Находит пещеру на пустынной горе. После трёхдневного поста начинает молитву. Стены пещеры приходят в движение. Слышны раскаты грома. В страхе падает на землю ученик его Прохор. Вставай, Прохор, пиши, что я слышу: «Аз есьм Альфа и Омега, начало и конец, – говорит Господь. – Который есть и был, и грядёт, Вседержитель». На горе этой Иоанн строит небольшую часовню своей покровительницы Святой Девы Марии. Сам с Прохором живет в пещере. Голову во сне кладёт на камень. Острым готическим почерком выводит Прохор под диктовку учителя слова и строчки святой книги. Потомки назвали её «Откровения Иоанна Летсера». Слух о великом праведнике разносится далеко за пределы греческих островов. Многие приходят к нему за помощью и советом. Прожил Иоанн, капитан Мории, на земле более ста лет. Ушёл из жизни Апостол любви скромно, как обычный человек. Не искал земной славы, а лишь путь к небесам. Многое сделал для нас, грешных. Могилу неизвестного монаха греки посещают до сих пор: чтобы избавиться от болезней, для поддержки в горе, чтобы помощь получить и сомнения одолеть. Ученик Прохор бережно сохранил книгу откровений Иоанна, перевез в родную Морию и лично передал её в надёжные руки отцов морийской церкви.

 

Летучий голландец

Если разглядывать Морию, когда она дрейфует со спущенными парусами, может показаться, что это обычный островок, низкий, без скал, с берегами, заросшими ивовыми деревьями и кустарником, полностью застроенный домами, выглядывающими из небольших кудрявых садиков.

Но вот налетает ветер. Капитан принимает решение. Слышится команда: свистать всех наверх! Поднять паруса! Полный вперёд! Сотни моряков бегут вверх по верёвочным лестницам. Разворачиваются и поднимаются паруса. Остров превращается в эскадру белокрылых кораблей. Как ветер набирает скорость и летит остров – корабль Мория. Испуганно смотрят моряки встречных кораблей на это чудо. Внимательно вглядываются, направляя подзорную трубу на капитанский мостик. Там на руле – лихой капитан. Высокий, могучий. Решительный. С безумными глазами. В лучах утреннего солнца на палубе можно разглядеть людей, облачённых в странные одежды. Но вот солнце в зените – видение исчезло. Будто и не было ни острова, ни кораблей. Что же тогда было? Не мираж ли это?

Всё необычное кажется нам угрожающим и опасным. Мурашки бегут по спинам моряков, увидевших Морию на горизонте. Кровь стынет в жилах. Голландец! Летучий Голландец! Парусный корабль-призрак, который налетает из ниоткуда. Заколдованный корабль, несущий смерть.

Вспоминается легенда о прóклятом капитане, обречённом вечно скитаться по морской стихии, не приставая к берегу. Голландский капитан Ван дер Декен из города Дельфта. По другой версии – Ван Страатен. Страшный сквернослов и богохульник. В сильную бурю пытался он обогнуть на своём корабле мыс Доброй Надежды. Ветер раскачивает корабль, вода заливает палубу. Кажется, вот-вот корабль не выдержит ударов налетающих шквалов.

– Поверни назад, – говорит ему один из офицеров. – Иначе мы все погибнем.

Бранью и оскорблениями отвечает ему капитан. «Я дал клятву – обогнуть мыс Доброй Надежды, хотя бы для этого потребовалась вечность».

Офицер требует, матросы и пассажиры умоляют повернуть назад.

– Добавить паруса! – слышится в ответ.

Бешеные волны расшатывают борта, свирепый ветер гнёт мачты и рвёт парусину. Капитан бросает вызов Господу Богу. На корабле бунт. Капитан достаёт пистолет, убивает мятежного офицера и выбрасывает его за борт.

В тот момент, когда тело убитого касается воды, ветер стихает, облака на небе расступаются. На капитанском мостике появляется призрачная фигура. Призрак говорит капитану:

– Ты упрям. Ты хочешь пройти мыс Доброй Надежды. Я помогу тебе, я успокою ветер.

Отборной бранью отвечает ему капитан:

– Я не просил о погоде. Не просил о помощи. Убирайся, или я застрелю тебя!

Капитан стреляет в призрака. Оружие разрывается в его руке.

– Будь ты проклят, – говорит призрак. – Вечно бороздить тебе море без захода в порт. Вслед за кораблём твоим всегда будет идти буря. Желчь будет тебе вином, раскалённое докрасна железо – мясом. На лбу твоём вырастут рога, лицо превратится в морду тигра. Будешь просить о смерти, экипаж корабля будет просить о смерти – смерть не придет к вам.

– Пусть так, мне всё равно! Убирайся! – в порыве безрассудства кричит капитан.

Много веков, говорит легенда, носится по водной стихии корабль-призрак. Паруса натянуты. Мачты скрипят от яростных порывов ветра. Команду корабля набирают из утопленников. Чем поганее и мерзостнее их деяния при жизни, тем лучше.

Встретить Летучего Голландца – дурной знак. Встреча с ним сулит несчастья путешественникам. Вслед за кораблём налетает буря, бросает проходящие суда на скалы и подводные рифы. Внезапно портится весь провиант. Экипаж заболевает неизвестными болезнями. Иногда с Летучего Голландца передают письма. Открывают такое письмо – и корабль идёт на дно.

Моряки встречных судов видят на мостике капитана, вцепившегося в штурвал, раскаявшегося, умоляющего небо о прощении. Команда – улыбающиеся скелеты, поднимающие всё новые и новые паруса.

Легенды это или оптический обман? Почему Морию часто принимают за странный призрачный корабль? Были для этого какие-то основания или их не было?

Мория налетала внезапно на встречные корабли. Белокрылый парусный остров нёсся с такой скоростью, что, казалось, появлялся ниоткуда, летел, будто по воздуху.

Отважные вояки в лохмотьях, часто полуголые, с сумасшедшими яростными криками в считаные минуты овладевали захваченными врасплох судами. Те, кому удавалось спастись на лодках, – что они могли рассказать по возвращении? «Корабль-призрак и заколдованные мертвецы-матросы, продавшие душу дьяволу!»

Если кто-то из друзей или родственников спасшихся моряков узнавал по их рассказам корабль Морию… «Это всё объясняет. Мория – корабль дураков, проклятый корабль, призрак прежней жизни. Мы изгнали дураков из своего мира, мы их прокляли. И наше проклятье одолело их».

Очень боялись жители городов и деревень этих чудом спасшихся моряков, вернувшихся домой после встречи с Морией. Поверье говорит, что на тех, кто встречался с кораблем-призраком, может перейти проклятье Летучего Голландца. Они становятся нечувствительными к боли, усталости, не различают ни тепла, ни холода. Так случилось с известным пиратом Кенару, который мучился подобным недугом, не мог уйти в море, бродил из города в город, просил, умолял встречных о помощи. Те, кто не хотел, не пытался помочь ему, разделял проклятье Кенару.

Возможно, были и другие основания для пересудов о страшном корабле-призраке. Случалось так, что некоторым судам удавалось незамеченными приблизиться к необыкновенному городу-кораблю. Быть может, причинами тому были природная невнимательность и пофигийство весёлых морийцев, а может, это происходило как раз в то время, когда все морийцы отвлекались от обычных дел и собирались на центральной площади для решения каких-то важных вопросов. Так или иначе, за столетия плавания Мории отдельные случаи высадки нежданных гостей случались.

Что они, эти гости, видели на борту Мории? Могли оказаться среди ухоженных домиков и опрятных цветников. А могли попасть и на пустующие окраины, заскочить в ветхие, почти не пригодные для жилья каюты, спуститься в давно заброшенные трюмы.

Ни одного члена экипажа. Только канарейки в клетке. Раскиданные вещи. Разбитая посуда. Остатки тёплой ещё еды. Вахтенный журнал, покрытый мхом и плесенью. Что это за корабль, покинутый моряками, гонимый в никуда ветром и волнами? Дрейфующий в двух стихиях – в море и в тайне. Слышатся заунывные звуки, будто из преисподней, похожие на жалобные стоны и плач. Громыхание, как поступь захмелевшего великана, – это стук незакреплённого руля, бьющегося о корму. Чуть слышное поскрипывание и стон деревянной обшивки во время качки.

Странные звуки, тяжёлое прерывистое дыхание из-под палубы – это вода, хлюпающая в полузатопленном трюме. Медленно крутится штурвал. Брошенный штурвал – значит, рядом нет рулевого с мёртвой хваткой. Скрипнет дверь, будто кто-то незримый тронул её в соседнем отсеке. Кошмарное зрелище! Воплощение извечного человеческого страха перед смертью. Не галлюцинации ли это? Испуганному гостю слышится лязг топоров, шум драки не на жизнь, а на смерть, всюду мерещится кровь. Любой моряк, случайно попавший на корабль-призрак, невольно проникается суеверным страхом. Ни шагу дальше. Бежать, скорее бежать с этого проклятого корабля!

Бешеным гоготом, криками и свистами провожают беглеца любящие проказы и жесткие розыгрыши морийцы. Они кричат, завывая:

– Не уходи-и-и, помоги-и-и нам, дай поесть, протяни-и-и нам руку помощи!

Что сможет рассказать об этом случайный посетитель по возвращении?

Так многочисленные слухи и легенды о Летучем Голландце, корабле с мертвецами на борту, размахивающими топорами и дубинами, перемешивались с отрывочными сведениями о жизни Мории.

Страшно вспоминать потом о встрече с проклятым кораблём. Как дóлжно было поступить тогда, в тот момент? Подать руку отверженным и передать себя, по собственной воле, во власть безумцам? Или отказать им в помощи, бежать, куда глаза глядят, и принять на себя в наказание их проклятье? Так ведь и происходило: побывавшие на корабле Мория сами становились отверженными. Огородами обходили их дома соседи, держались подальше, чтобы не встретиться ненароком с этими несчастными, побывавшими на прóклятом корабле.

Сбылось чьё-то проклятье, неизвестно кому адресованное. То ли Ван дер Декену, то ли всем дуракам, вместе взятым. Моряки избегали Мории. Суда, издали завидев корабль Морию, обращались в бегство от одного факта его лицезрения. Морию не пускали в порты. Никому из морийцев не разрешалось средь бела дня выходить на берег. Лишь тайно, лишь под покровом ночи высаживались они среди труднодоступных, опасных скал, чтобы пополнить запасы продовольствия и воды, проникнуть в город и продать на рынке приготовленную собственными руками одежду, обувку и домашнюю утварь.

 

Провинции Мории и атаман Гермек

Шли годы. Остров вырос. Теперь он уже совсем мало похож на корабль. На верхней палубе – улицы, переулки, подъёмы, спуски и провалы. Поднялись деревья и сады. На десятки метров вниз уходили этажами жилища, мастерские, кладовые. Можно было заметить лишь одно отличие домиков, хижин, улиц и улочек Мории от обычных городских построек. Но сколь же велико было это отличие! Прямо из строений сплошным частоколом поднимался в небо лес мачт с перекрестьями рей, с лебедиными крыльями парусов и романтической паутиной такелажа. Остров-корабль. Плавающая страна Мория. Совсем небольшая, но все-таки страна.

На острове образовались разные районы. Большая часть Мории, та, что была сформирована ещё в Страсбурге, называлась Великоморией. Жителей этой части страны называли великоморами. В дальнейшем к Мории были последовательно присоединены Беломория, Маломория, Среднемория, Дальняя Примория. Долгие бои Мория вела с воинственными эскадрами Гордых, или, как их называли, «Гордских» пиратов. Временами Мория побеждала и присоединяла их корабли к себе. Потом покорённые было пираты восставали, с боем уходили из Мории, а во время их очередных набегов Мория снова их завоёвывала. Эту часть называли Какбымория, Квазимория, Кавзимория. Последнее название так и осталось. Была небольшая прибившаяся Мория, Прибамория. Жили там особые дураки. Такие дураки, что не нашим дуракам чета. Курвами называли их великоморы, а район этот в определённые исторические моменты называли Курляндиморией.

Следует рассказать ещё об одной части Мории и ещё об одном человеке, которые – и эта часть Мории, и этот человек – как мы увидим в дальнейшем, сыграли ключевую роль в новейшей жизни Мории в те времена, когда её посетил капитан Александр.

Человек этот, знаменитый атаман, прибыл в Морию по своей инициативе ещё во времена капитана Иоанна Летсера. Прибыл на речных судах, стругах, со своими товарищами – атаманами Кольцом, Михом, Паном, Мещеряком, Черкасом, Брязгом (может быть, тебе знакомы эти имена) и многочисленными отрядами и дружинами. Рискнул. Тогда, когда Мория проходила недалеко от берега моря. Искал свободы. Мечтал стать морийцем. Летсер принял его милостиво, дал приют, определил на службу. Окрестил в веру Христову. Предложил дать имя христианское Петрос (Камень). Атаман просил Иоанна:

– Согласен имя свое прежнее позабыть. Пусть имя мое будет теперь Камень, как ты сказал, но пусть оно звучит как Гермек, что означает «камень» на языке племени моего, живущего на дальней реке Чусовой.

Согласно летописи, оставленной Ремизом Ульяном, отец которого лично знал участников гермековских дружин, знаменитый атаман этот был «вельми мужественен, и человечен, и зрачен, и всякой мудрости доволен, плосколицен, чёрн брадою, возрастом (ростом) середней, и плоск, и плечист».

Летсер подарил Гермеку панцирь с мишенями (бляшками). На бляшках герб Мории изображён: два кита, на спинах которых стоит корабль дураков в виде испанской каравеллы, у которой не отличишь нос от кормы. На корабле, с левой стороны, – скипетр, символ земной власти, с правой – зерцало, прозрачная сфера архангела Михаила, символ предначертания и предвидения, атрибут власти Священной Римской империи, символ небесной власти, дарованной Богом.

Во времена Иоанна по берегам Мории слободами жили воины, охранявшие Морию от морских нападений. Если Морию повернуть носом на север, то правый борт будет смотреть на восток, левый – на запад, а корма, естественно, – на юг. Так и называли окраины Мории – Северной, Восточной, Южной и Западной. Гермеку с дружинами его Иоанн поручил восточную сторону. Атаман моревал (нёс морскую службу) на восточной стороне. Как завидят наблюдатели с востока неприятельский корабль или эскадру, не медля, вторжения противников не ожидая, садятся воины Гермека в свои струги и первыми нападают на врага. Пленённые корабли с моряками, женщинами, скотиной и всяким прочим запасом швартуют к Мории. Так создавалась новая провинция.

Со всех сторон на зажиточную Морию устремлялись завистливые взгляды жадных пиратов Посполитов с Литами и всякой «воровской самояди» (селькунов): неистового Кучума из рода Шейбанидов и хитрого Сипыра, вождя древнего народа сипыр. «Сипыр» стали называть новую провинцию, создаваемую вольными ратниками, мастерами рубки, абордажа и морского боя отрядов Гермека. Другие называли эту провинцию Сэбэр (мети, подметай) или Сибирмак (очищать) в связи с обычаем очищать с великим тщанием и освящать по христианскому обычаю все суда, присоединяемые к восточной провинции Мории. Возможно, это было самоназвание бойцов и воевод создаваемой восточной окраины: Сыбыр, называли они себя, что означало «местные, рассеянные (живущие тут) люди». Так или иначе, но провинция, созданная Гермеком с благословения преподобного Иоанна, получила в дальнейшем, по прошествии двухсот лет, название Сибмории. Надо заметить, однако, что понятие Сибмории относилось не только и не столько к восточной провинции Мории. Обычно мориец, говоря о Сибмории, имел в виду нечто большее. Попробую объяснить.

Бывает так – море бушует, а часть моря – ровная площадь. На ней бесшумно колышутся гладкие низкие волны. Вокруг ревут и грохочут неистовые морские валы. А эту часть моря они обходят стороной. Порывы ветра проскальзывают над водной гладью, будто не дотрагиваясь до её поверхности. Шибиром называют морийцы такое место на море. Найдёшь это место – бурю переждёшь в безопасности. Шибир дает надежду на спасение. Шибир – неожиданный подарок небес моряку. Может, название восточной окраины Сибирмория, Сибмория произошло от слова «шибир»? Сибмория – подарок небес Мории? Только надо иметь в виду не только восточную окраину Мории, но и Шибир. Но где этот Шибир? И как он связан с Морией?

Моряки заметили: если идёт большое стадо китов, сто голов, например, а то и двести, вокруг них буря будто бы утихает. Шибир? Шибир возникает там, где много китов. Возникает из-за китов или киты умеют найти Шибир? Какая разница.

Сколько раз Гермек выходил на ратный труд в море на своих неприспособленных для этого речных судах! Часто встречал мирно пасущиеся отдельные семьи и стада морских гигантов. Чесали бритые затылки товарищи атамана. В глухих лесах их далёкой забытой родины самая большая рыба – лосось, а самый большой зверь – медведь. А тут киты, разве сравнишь? Приглядливый атаман заметил весёлый и дружелюбный нрав китов, этих несравненных гигантов моря, их любопытство и понятливость. Многие бойцы Гермека вышли из лесов, покрывающих древние мудрые горы. В тех краях горы, реки, деревья, растения, животные, люди живут одной семьёй. Ещё не разучились понимать друг друга. Там, на Чусовой, Гермек умел найти общий язык с любым деревом, цветком, со зверем любым. И с пушистой белкой, и с зайцем-русаком, и с лисицей, и с Топтыгиным, хозяином тайги. Как же давно это было! И как сильно с тех пор изменилась его жизнь! Возвращаясь на закате после удачного боя, Гермек останавливал струги невдалеке от мирно пасущихся китов, наблюдал их игры. Слушал скрежет, щелчки, пение и гулкие призывные крики хозяев морей. Иногда он опускал голову к воде и, приложив руку ко рту, испускал непонятные звуки. Киты приходили в движение. Они, казалось, отвечали атаману. И когда однажды атаман увидел жестокое нападение китобоев на своих новых друзей… Зрелище беспощадной охоты… Всё перевернулось в душе атамана. Гермек стал грозой морских охотников.

Со временем Гермек сблизился с китами, особенно с кашалотами. Кашалотов он почему-то ласково называл вогулами, или выгулами. А остальных – остистыми или остяками. Если киты чувствовали в море какую-то опасность, приближение китобоев, например, если кто-то из китов не мог выбраться из полосы прибоя, киты трубили особенную мелодию. И атаман со товарищи приходили на помощь.

Дружины Гермека сетями отлавливали каракатиц, кальмаров, осьминогов, излюбленную пищу кашалотов, чтобы побаловать ими своих питомцев.

Обитатели Сибмории и кашалоты так привязались друг к другу, что казались членами одной большой семьи. Стада кашалотов держались всегда недалеко от Мории. Кашалоты тоже старались помочь морийцам. Они сообщали о приближении опасных мелей, штормов и кораблей неприятеля. Когда мориец говорил о Сибмории, он имел в виду восточную окраину и всегда неподалеку расположенный Шибир, морское пастбище, на котором паслись и резвились морские друзья морийцев.

Прошло время, Гермек ушел в мир иной. Вся жизнь его была ратным подвигом, и погиб он как воин, во время морского боя. Его струг был разбит и пошёл ко дну. Сам он был ранен в шею копьем богатыря Кутугая. Гермек обременён был панцирем с «мишенями» (бляшками), подаренным самим капитаном Иоанном, доспехом, с которым он никогда не расставался. Тяжёлый панцирь тянул вниз, и раненый атаман не доплыл, не дотянул до стругов товарищей. Но дружба китов Шибира с вольными бойцами восточной Мории осталась. И, как мы увидим в дальнейшем, это существенно повлияло на судьбу этой страны, которая стала со временем для всего мира основным источником жидкого прозрачного золота и серого золотого порошка. Ты спросишь меня, что это такое? Подожди немного – мы обязательно поговорим об этом.

Для охраны китов-вогулов, выгула кашалотов, сибморийцы отряжали струги или морские шлюпки, вельботы и ялы со сторожевыми людьми, которые возвращались в Морию только в случае особенно сильных штормов. А потом – снова в Шибир, чтобы осмотреть стадо, собрать сбившихся с пути, покормить, вылечить раненых и больных. Пастухи кашалотов. Пастухи морской бездны. Зачем вы занимаетесь этим? Что толку от этих левиафанов? Ничего не отвечали сибморцы на такие вопросы посторонних. Да они и не знали, что на это ответить. Что двигало ими? Память о светлом облике атамана? Привычка? Любовь и сострадание к огромным «братьям нашим меньшим»? Ну полные дураки! Не на таких ли дураках, готовых брать на себя ответственность за тех, кого приручили, и держится наш грешный мир?

Итак, мы остановились на том, что помимо других провинций в Мории была ещё и очень необычная провинция Сибмория.

 

Прошло двести лет

Прошло двести лет. Разные народы жили в Мории, и разные религии они исповедовали. Великоморы, хоть и гордились тем, что они коренной народ страны, но относились с равным уважением ко всем другим народам Мории, к их обычаям и вере.

Трудно определить, как на острове появлялись и сменялись капитаны. Бывали в Мории и смутные времена, когда все воевали со всеми. Но в конце концов появлялись лидеры, которые умели успокоить и объединить вокруг себя морийцев. Лидеры эти становились капитанами Мории и постепенно сосредотачивали управление страной в своих руках. Со временем такого руководителя стали называть Государем. Обращались к нему: Ваше Мориево величество. И Государи, и большинство морийцев были, конечно, христианами. Священники, последовавшие за Летсером, постепенно отходили от управления страной, занимались только духовной жизнью морийцев и укреплением церкви. Морийцы считали центром мира Священную Римскую империю Габсбургов, из которой они вышли, хотя империя эта уже перестала существовать к тому времени. И почитали Господа нашего Иисуса Христа и матерь Божью Святую Деву Марию. Но это никак не мешало легкомысленным морийцам почитать также и языческих богов, которых они считали покровителями Мории, – и свою прародительницу Морию, и отца ее Плутоса, и родителей кормилиц Мории – Бахуса, Пана и Нептуна, бога морей. На Мории часто проводили Бахусиады, во время которых пили вино, танцевали, устраивали карнавалы, фейерверки, запускали фонтаны. Одевались в пастушек, пастушков, нимф, фавнов.

С представлениями о христианских святых в головах у морийцев была, конечно, порядочная каша. Они почитали и первого своего наставника и капитана, преподобного Иоанна Летсера, хотя через двести лет после создания Мории никто уже толком ничего не знал о его жизни. Одни считали Летсера Апостолом Павлом, так как именно он создал христианскую церковь Мории. Какой Павел? – возражали другие. Ведь его звали Иоанном. Морию благословлял и направлял в первые годы плавания Иоанн Богослов, любимый ученик Христа. В апостольской среде Мории было несколько Иоаннов, которые поздней традицией были объединены в фигуру Иоанна, ученика Господня. Да нет же, это был наш «железный портняжка», просто капитан Иоанн, пусть земля ему будет пухом.

Вспоминали Виганда Вирта, который в памяти лихих морийцев перепутался с образом Апостола Петра. Виганда Вирта, который спас и сохранил для Мории Иоанна Летсера. Кто-то спорил:

– Не надо говорить, чего не знаешь! Виганд Вирт – первое имя Фомы неверующего. Ведь Виганд постоянно оспаривал все, чего лично не видел и не потрогал, и поэтому нередко участвовал в диспутах.

Помнили они, конечно, и Себастьяна Бранта, хотя уже совсем смутно. Почему-то у них сложилось представление, что после отплытия их корабля Брант пострадал за Морию. Что он отказался отречься от Мории, подвергся гонениям и был пронзён тысячью стрел. Так в представлениях благодарных морийцев Себастьян Брант временами превращался в Святого Себастьяна. Не будем осуждать простодушных морийцев. Ведь они были оторваны от жизни всего мира. Главное, что они любили и не забывали тех людей, которые дали путёвку в жизнь их плавучей родине.

С датами и календарями у морийцев тоже было далеко не всё благополучно. Когда они отплывали, в Европе ещё не было григорианского календаря. Морийцы продолжали использовать юлианский календарь, который в XVIII веке расходился с уже принятым в Европе на одиннадцать суток. А нумерацию лет морийцы вели по византийскому варианту летоисчисления с 5508 года до нашей эры. Дата начала года различалась в разных областях Мории. Прибамория и Беломория отмечали Новый год 1 сентября, а великоморы считали, что Новый год начинается 1 марта, в день рождения весны.

Об этих особенностях календаря морийцев мы узнали из сохранившихся писем своей семье, написанных известным английским путешественником Лемюэлем Гулливером, посетившим в те годы Морию. Ему разрешили тогда подняться на наблюдательном воздушном шаре, а также посетить учёных Мории. Полёт на воздушном шаре Гулливер описал в своем «Путешествии в Лапуту», а встречу с учёными Мории, о которых со свойственным англичанам снобизмом высказался довольно нелестно, – в «Путешествии в Бальнибарби». Чуть позже я обязательно расскажу, как развивались науки Мории, которым Государи Всея Мории придавали очень большое значение. Тогда мы и коснёмся тех впечатлений, которые Гулливер вынес из посещения страны-острова.

Значительную роль в организации сильного морийского государства сыграл Господин Всея Мории, прославленный реформатор Кифа Великий.

 

Кифа, государь всея Мории

Почти за восемьдесят лет до рождения Кифы славный мориец Иоанн Латоциний, бившийся над проблемами механики и математики, видение пророческое имел. Вот что он писал: «Известно есть, что зело храбрый принц придет в Морию после посещения заморских стран в 1700 году и по воле Божьей глубоким умом своим расширит Великую Морию и напоследок наречётся Императором Всея Мории».

Если верить легендам, то пророчество славного Иоанна Латоциния оказалось исключительно верным. Именно в 1700 году «храбрый принц глубоким умом своим» взнуздал Морию, поднял на дыбы перед прыжком в неизвестное новое, и Мория замерла от ужаса перед будущим выбором, продиктованным потрясающей энергией, необоримой силой и несокрушимой волей всего лишь одного человека. Нарекли ли его званием Императора либо Царя, или ещё каким-либо дополнительным званием, помимо Государя, мы не знаем.

Другое пророчество исходило от морийского монаха, первого профессионального поэта Мории, Симеона Полоцкого, который заметил, что недалеко от Марса появилась необыкновенно яркая звезда, предсказал дату рождения Великого Государя, имя его (Кифа) и сравнительно короткую, всего пятьдесят лет, продолжительность жизни. Пророчество это, счастливое для Мории и трагическое для Кифы, также полностью сбылось. Сам ли Полоцкий видение имел? Сам предсказал дату рождения Кифы или ему, как говорят, открыла это книга откровений Иоанна Летсера, предвидевшего появление Великого Государя почти за двести лет до этого?

Государь Всея Мории Кифа I (кифа – камень, арам.), Государь-батюшка, помазанник Божий, был личностью выдающейся во всех отношениях, морийцем до мозга костей. Могучий, двухметрового роста, безбашенный, яростный, неуёмный и беспощадный. Казалось, он унаследовал всю мощь предков Мории и впитал с молоком кормилиц Мории бешеную силу их отцов – языческих богов. В нем бурлила ярость Пана, вызывающая панический ужас всех его подданных, раскованность и неудержимость Бахуса и сметающая всё на своём пути расчётливая сила всемогущего Плутоса.

Как и первый капитан, «железный портняжка» Иоанн, Кифа беззаветно любил Морию и так же, как Иоанн, вникал во все дела своей страны. Он был и плотником, и кузнецом, и солдатом, и моряком, и хирургом, если требовалось. Не щадил ни себя, ни других. Понимал, как далеко вперед ушла Европа в сравнении с Морией и по устройству общества, и по строительству кораблей.

Кифа высаживается в Европе. В Голландии. Инкогнито работает плотником на верфи. Учится строить корабли. Вернувшись в Морию, организует постройку самых современных парусных кораблей. Расширяет с их помощью Морию. Дает новому району имя своего покровителя Святого Петра – Петромория и размещает там свою резиденцию. Посередине Петромории пробивает прямую, как стрела, перспективу и называет её Рейнский проспект.

Что представляла собой Мория, когда Кифа возвращается из Европы?

В стране не было современных мастерских для производства оружия, тканей, садово-огороднического инвентаря. Армия и флот были непрофессиональными, устаревшими. Морийцы неохотно шли в армию. Выучка плохая. Непрерывная внутренняя борьба влиятельных семей острова. Восстания. Многие иностранные военные эскадры с одобрения своих правительств направляли на Морию жадные взоры и не прочь были захватить и подчинить её.

Нужен был умный и талантливый руководитель, незаурядный человек. Именно таким и был энергичный, деятельный Кифа, хотя он временами казался чужаком в своей родной стране.

Природная смекалка, терпение, умение придать делу государственный размах, присущие коренным морийцам, а также упорство одержимого – характерная черта характера Кифы – позволяли ему властно и успешно вторгаться во все сферы жизни. Кифа реорганизует армию, создает флот, строит новые производства, организует литейные, суконные и ткацкие фабрики.

Созданное Кифой пережило поколения. Одни называли его реформатором, другие – революционером. Биограф пишет: «Отче наш, Кифа Великий! Ты нас от небытия в небытие произвёл», «На что в Мории ни взглянешь, всё его, Кифу, началом своим имеет».

Кифа хочет централизации и европеизации страны. Он переустраивает государственную машину Мории. Вернее, создает её заново. Учреждает Сенат как высшую форму государственной и законодательной власти. Сенат Мории не имеет ни малейшего сходства с аналогичными учреждениями того же имени, например, в Швеции и Польше, но вполне отвечает своеобразным условиям жизни Мории того времени. «Мы определили управительный Сенат, которому и их указам всяк да будет послушен, как нам самому, под жестоким наказанием или и смертью, смотря по вине». Сенат – первый коллегиальный орган в Мории, решения которого становятся действительны, если они подписаны всеми членами Сената. Сенат решает все вопросы управления государством, опираясь на исполнительный аппарат коллегий: чужестранных дел, военной коллегии, адмиралтейства, вотчинной (поместной), камер-коллегии (сбор доходов государства), штатс-контор коллегии (расходы государства), ревизион-коллегии (контроль сбора и расходования казенных средств), коммерц-коллегии (судоходство, сбор таможенных пошлин, внешняя торговля), юст-коллегии (судопроизводство гражданских дел) и, наконец, духовной коллегии (церковные дела), превратившейся в дальнейшем в Святейший Правительственный Синод. Кроме того, создаётся Тайный приказ, который занимается политическим сыском. Коллегии подчиняются Сенату, а им подчиняются губернаторы и провинциальная администрация. Верховным судом являются Сенат и юст-коллегия.

Кифа отличался большой веротерпимостью. При нем прекратили сжигать на костре еретиков. Раскольникам разрешили исповедовать свою веру при условии признания государственного порядка и обложения налогами в двойном размере. Декларировалась свобода вероисповедания иностранцев и иноверцев, разрешались межконфессиональные браки.

«Народ мой находится в состоянии печальном крайне: он болен, разорён, апатичен. Он не может считаться умалишённым, однако ни к чему не стремится и равнодушен к своей действительной пользе и действительному вреду, потому что необразован и одержим двумя ложными идеями: манией величия и манией вражды к нему всех и каждого. Он воображает несуществующие опасности и основывает на них самые нелепые предположения. Народу Мории кажется, что соседи недостаточно преклоняются перед его величием и строят против него всяческие козни. Только просвещение даст ему свободу».

Кифа мечтает поднять уровень образования безграмотного дремучего народа Мории. «Детей всякого чина учить грамоте, цифири и геометрии». Создаются гимназии, инженерная школа, морская академия, артиллерийская инженерная и медицинская школы. Несколько тысяч детей отправляют учиться в Европу. Создаются Университет и Академия наук.

Кифа заставляет морийцев и мориек, одетых, как капуста, в десять одёжек, сарафанов, телогреек и кафтанов, вылезти из своих балахонов, обвешанных бубенчиками, ленточками, вышитых бисером, обшитых мехом, снять тяжёлые металлические и меховые шапки, колпаки, накидки и кокошники. Своим указом определяет одеваться в европейские костюмы, юбки и платья по иноземной моде. Обязывает своих подданных бриться или платить дополнительный налог. Ношение бороды он разрешает только духовенству. Лично обрезает бороды своим вельможам и генералам. Но особенно обидно было этим знатным сановникам и шишкам, когда их бороды прилюдно обрезались дворцовыми шутами под смех и улюлюканье государевых приближенных.

Морийцы жили замкнуто. Кифа ввел балы и собрания («ассамблеи») которые надо было по очереди проводить в различных домах. С обязательным участием женщин. Бал продолжался пять часов. Во время бала разрешалось заниматься курением и игрой в шахматы. Кто носил морийские «балахоны», бывал обложен штрафом. Многие недовольны были. Но ослушаться не могли – в гневе Кифа был страшен.

Мория двигалась вперёд. Авторитет Государя был непререкаем. Нетрудно понять натуру Кифы. По заключению историка, он был «одной из тех исключительно счастливо сложенных фигур, которые по неизведанным причинам от времени до времени появляются в человечестве». Отличаясь «недостатком суждений и нравственной неустойчивостью», «не охотник до досужих размышлений, во всяком деле он лучше соображал средства и цели, чем далёкие последствия».

Всё бы хорошо. Но Кифа не был бы настоящим морийцем, если б жил только по правилам, если б не давал выход накопившейся энергии своей дикой натуры, скрытой под маской энергичного, умного, образованного Государя европейского типа. В природе Кифы, натуры разносторонней, увлекающейся и неуёмной, с детства была и сохранилась в дальнейшем доля жестокости и беспричинной злобы. Вот в чём причина того, что Кифа скор был на слово и на расправу.

Он страшно вспыхивал, иногда от пустяков, давал волю гневу, подчас бывал чрезмерно жесток. Многих приближённых пугал одним своим видом, огнём пылающих глаз. В нём причудливо совмещались весёлый нрав и мрачные гневливость и мстительность. После гнева, придя в себя, Кифа горестно раскаивался в случившемся: «Я могу управлять другими, но не могу управлять собой». Кифа был для управляемого и преобразуемого своего народа образцом безмерного, неутомимого трудолюбия, но никак не образцом нравственных качеств своего характера.

 

Безумства Кифы-антихриста и его кощунства

Шутка – любимая забава Мории. Начиналось все как шутка.

Кифа вместе с вельможами из высших слоев общества и несколькими священниками, с которыми был дружен, учредил и лично вдохновил «Всешутейский собор». «Сумасброднейший, всешутейский и всепьянейший собор» как глумливую пародию на христианскую церковь. Никто из церковной братии, даже старый учитель Кифы, не смел ему перечить. Не было на них Иоанна! «Собор» кощунственно копировал церковную иерархию. В «соборе» были диаконы, архидиаконы, попы, различные архиереи, митрополиты и «всешутейские» барышни: диаконисы, архи-игуменьи и князь-игуменьи. Все облачались в особые одеяния, пародирующие одежду христианских священнослужителей. Вместо архиепископской панагии – фляга с вином. На митре изображен Бахус. Состав постоянных участников «собора» безудержного разгула, «неусыпной обители» шутов и дураков, – от восьмидесяти до двухсот человек. «Соборы» проводили в резиденции Прессбурге, «Потешной фортеции», земляном укреплении, возведённом Кифой в детстве для воинских игр. Во главе «Собора» был «князь-папа», «князь-кесарь». Кесаря назначал лично Кифа. Ко всешутейскому государю-антихристу обращались «Пресветлое государево величество». Кифа в соборе был просто «протодьяконом Кифой Мориевым», холопом и последним рабом «князя-кесаря». В «сумасбродных» церемониях целовал ему руку.

«Собор» выплескивался на улицу. Ошеломлял скромных и богобоязненных жителей Мории. Дебош, пьянство, разгул. Невозможно описать!

В «Собор» входили пьянчуги и безобразники, выходцы из лучших семей. Попойка зарвавшихся высокородных негодяев. Но не только это. Все процедуры «Собора» были строго регламентированы. «Собор» – основоположник новой «святости» на антихристианский манер.

Службу вели «суфраны» с кадилами в виде рукомойника или туалетного горшка, наполненными не ладаном, а серой, запах которой, по преданию, идёт вслед за появлением дьявола. Производились табачные воскурения – бесовский «фимиам» сатане. Их сопровождала процессия из профессиональных клоунов и глумливцев: «грозные заики» – двенадцать человек, «пажные» поддьяки – двенадцать человек, весны, подражающие голосам птиц, – двадцать четыре человека. Привлекали певчих, музыкантов, играющих на бубнах и других скоморошьих инструментах. Пародия церковной службы.

Патриарха избирали всем собором. Существовал строгий порядок избрания – «чин в князь-папы постановления и в епископы». Процессия несла образ или скульптуру Бахуса. Плешивые несли огромный ковш. «Князь-кесарь» произносил речь, над ним была фляга с хмельным питьём. Начиналась попойка. Запирали двери. «Быть пьяным во все дни и не ложиться трезвым спать никогда». Тебе это ничего не напоминает в современной жизни?

«Князь-кесарь» повелел принести «муда для выбирания» – «баллы» (от слова ball – шар), сделанные из мошонок самцов крупных животных. Баллы были двух видов: чёрные (обшитые чёрной тканью) и «натуральные белые». Кандидаты садились, сняв штаны, на стул с отверстием, где члены собора опознавали их на предмет мужского пола «крепким осязанием». Члены собора целовали «князь-игуменью» в «перси» (обнажённую грудь) и получали два «балла» (чёрный и белый) на каждого кандидата. Опечатывали сундук. Первая помощница князь-игуменьи, совершенно обнажённая, объявив имя кандидата, проходила по рядам с сундуком. Голосующие накрывались платком, чтобы не видно было, кто как голосует. Побеждал тот, кто собирал больше белых шаров. После выборов пели приветствие «князю-кесарю», а новоизбранному – «многие лета». Целовали правую руку «князю-кесарю» и пили вино из «орла» (огромного ковша с изображением орла) – на верность «папе» и Бахусу. Целовали прежнюю и новую «князь-игуменью», обеих обнажённых. Приносили угощение – баллы и их гнёзда. «Князь-папу» несли в дом для купания в гигантском чане пива и вина, сделанном в виде ковша. Остальные обнажались и пили из этого чана с пением непристойных песен на церковные мотивы.

Потом начиналось нечто невообразимое. Пропускали «гостей» через стулья так, что полные оставляли одежду, а иногда и часть шкуры. Голым гузном «князя» разбивали яйца в лохани. Кому-то забивали свечу в задний проход с пением ирмосов и непристойных куплетов. Иногда кто-то от таких «игр» отдавал Богу душу.

Во время причастия вместо хлеба и вина давали уксус и горчицу.

На свадьбах помещали молодожёнов в освещённую изнутри пирамиду с отверстиями, чтобы все могли видеть.

Так начинались «славные дела» и появилась «новая просвещённая Мория». Это была не просто свальная оргия. Это был ритуал. «Собор» имел свои «молитвы».

Дьякон спрашивает «прихожан»:

– Что убо, братие, принял еси и чесого от нашея намеренности просиши?

– Еже быти крайним жрецом и первым сыном отца нашего Бахуса, – отвечают.

– Пьянство Бахусово да будет с тобою, затемневающее и дражащее, и валяющее, и безумствующее тя во вся дни жизни твоея!

Да будет кружиться ум твой.

Да будут дражати руце твои во вся дни жизни твоея!

«Всешутейшество» выезжал со сподручниками в вывернутых шубах на ослах, волах и в санях или телегах, запряжённых свиньями, козлами, медведями.

Кифа любил всякие виды уродств. Когда умер его карлик Нарочитая Монстра, за гробом шли самые ужасающие уроды, каких только можно было собрать. Огромных гренадеров в детских распашонках вели на помочах два карлика. Шесть ручных медведей везли в тележке крошечного карлика, спелёнутого, как младенца. В конце процессии шел протодьякон Кифа Мориев и бил в барабан. Подобные процессии с шутами, карликами и уродами были в обычаях Византии, многих стран Европы, России.

Внутренняя жизнь «Собора» тщательно скрывалась от посторонних глаз. Молитвы, песнопения, личная переписка и личные бумаги участников безобразного и ужасного действа представляли собой глумление над христианской жизнью и христианскими представлениями. «Прихожане» и «чины» «Собора» имели прозвища, «кликухи», которые никак нельзя было отнести к числу употребляемых в печати слов и выражений. По делам «Собора» общение происходило на особых сакральных языках, противопоставляемых священным христианским языкам богообщения. Таких языков было два.

Один из них происходил из «офенского» жаргона. Офеня (афеня) – странствующий, бродячий мелочный торгаш. Торговал серьгами, колечками, галантерейным и мануфактурным товаром, книгами, иконами, бумагой, лубочными картинками, сыром, колбасой. Ходил или ездил с коробками, почему и назывался иногда коробейник.

Офени были в Европе ещё до появления Мории. Народная молва говорит, что поначалу это были греки, выходцы из Афин. И назывались афинами, офениями, офенями. Другие говорят, что офени продолжали традиции скоморохов. Тогда по стране скиталось много разного бродячего народа, вся жизнь которого была сопряжена с постоянными путешествиями и опасностями. Это были музыканты, ремесленники, скоморохи, мелкие торговцы, старцы-паломники. На дорогах и в корчмах постоянно формировался тайный язык купцов и путешественников, позволяющий скрыть от чужих ушей разговор, предназначенный только для своих: об ориентирах на дорогах, о ценах на товар, о приёмах ремесла торговцев. Появился особый условный язык профессиональных торговцев, «феня» или «музыка». Офеней часто называли «мазыками» – видимо, потому, что многие из них были музыкантами. Постепенно феня переходила к разбойникам и ворам и получила название «блатная музыка». Слово «блатные» также восходит к фене и имеет талмудический корень, «б'лахам» – в тиши, втихомолку.

Хочу заметить, что «крест» и «креститься» по фене назывались как «офест» и «офисаться», «икона» – «ахвес», «охвес», «офес». Не исключено, что «офеня» означало просто «христианин», а также, возможно, молодец, находчивый правильный парень.

Мир офеней пришел из ниоткуда. Офени были грамотны, имели хорошую речь. Могли рассказать содержание книги, умели помочь в составлении документов. Бытует мнение, что они жили своей кастовой жизнью. Владели тайными искусствами единоборств и занимались мистическими практиками. Искусство любви также считалось у них мистической практикой. Но насколько это достоверно? Во всяком случае, это не имеет прямого отношения к теме нашего рассказа.

Офеней часто ловили вместе с дураками. Они были не такими, как все, – вот и попадали на корабль Морию. Этот-то язык офеней использовали члены Всешутейского собора. Вместо слова пьянство они говорили «Ивашка Хмельницкий», разврат – «Ерёмка», болтать – «ботать», спать – «кимарить», обедать – «травить», голенище для мелких подарков – «халява», удачно – «клёво», неповоротливая глупая рыба – «лох». Не правда ли, значения этих слов сейчас не являются для нас тайной? Но в те времена феня не внедрилась ещё в народную речь и в широкое общественное сознание.

Во всех странах были распространены тайные языки вытесненных из общества групп людей. Знаменитый поэт XV века Франсуа Вийон, босяк, гуляка, романтик, писал многие стихи на «цветном» воровском жаргоне, арго, – языке французских уголовников – кокийяров.

Другим тайным языком Всешутейского Собора был сакральный религиозный язык среднеевропейских язычников, восходящий к бытовым представлениям о дуальности бытия. В этих представлениях «небо», мужское начало, инициирующее и олицетворяющее вечное рождение, оплодотворяет «землю». Мать – сыра земля (женское начало) порождает и уничтожает все вещи. Словарное и символическое представление атрибутов этой религии включает описание и изображения мужского и женских половых органов, а также всех процессов, связанных с оплодотворением и плодородием. Подобные языческие верования носили название «материщина» от слова «мать», порождающее начало, а язык, ассоциируемый с языческими верованиями, назывался «матерщиной, матом». Мат запрещался христианской церковью и считался «поганским» языком, пережитком древнего язычества, языком антихриста. Но для «Собора» этот язык был не просто грубой руганью, это был язык широкого общения, переписки, официальный язык «Соборных заседаний», ритуалов, решений и верительных грамот.

Мория, жизнь которой сопровождалась непрерывными пьяными оргиями и кощунствами величайшего Государя – антихриста Всея Мории, на глазах вновь превращалась в корабль дураков. Всё возвращалось на круги своя. Яростные нападки на церковь, глумление над её обрядами, открытое кощунство проявлялись у Кифы почти до самой смерти, и, насколько мы знаем, он никогда не жалел о содеянном. Это была эпоха антихриста.

«Се – бог твой, о Мория!» К сожалению, этот «бог» витал над Морией и в более поздние времена.

Как получилось, что обуянный безумством Государь не вверг Морию в пучину гибели, что все его начинания по государственному строительству были всегда успешны, и Мория под его руководством сделала удивительный прыжок к благоденствию и просвещению?

Видно, чёрные корни Князя Тьмы, которые проросли в полном противоречий сердце Кифы, не могли окончательно погубить могучую натуру Кифы, настоящего коренного морийца, беззаветно любящего свою страну и готового на любые жертвы ради её блага.

Трудно проникнуть в помыслы великого человека, контуры которого размыты сумерками «старины глубокой». Некоторые из его современников свидетельствуют, что Всешутейский Собор был просто забавой Государя, что оставался Кифа искренне верующим человеком, ходил в церковь на службу, исповедовался, причащался, пел в хоре. Что не искал он ниспровержения христианства, а наполнить веру хотел новым содержанием. Церковь высмеивал с помощью Всешутейских Соборов затем только, чтобы люди морийские не религии отдавали чувства и силы своих чистых душ, а любимому его детищу, государству, созданному им механизму управления страной.

– Перед государством все равны, словно перед отцом небесным каждый человек перед лицом государства моего. Живите, други мои, в материальном мире, здесь и сейчас, – словно говорил он, – а потусторонний мир – по ту сторону.

Мы знаем о двух легендах, повествующих о том, как ушёл из жизни Кифа Первый. Эти легенды родились в народе Мории и характеризуют противоречивое отношение простых людей к этому необыкновенному человеку, в меру грешному и в меру святому.

Одна легенда говорит о том, что Кифа погиб во время страшного шторма, накрывшего волной Петроморию и затопившего её. Что бог прислал эти страшные волны, чтобы забрать окаянную душу антихриста.

Другая легенда, героико-романтическая, повествует, что он ушёл из жизни в результате того, что спасал во время бури моряков тонущего корабля. Он долго находился в холодной воде и боролся за жизнь каждого матроса, пока не потерял сознание. В результате сильно простыл и через некоторое время покинул Морию в ужасных муках.

С уходом Кифы Всешутейский Собор прекратил свое тридцатилетнее существование сам собой.

Как это получилось? В работу «Собора» было вовлечено множество людей. Казалось, этому не будет конца. Но после ухода Кифы все сразу забыли о «Соборе», будто его и не существовало. Какие силы остановили запущенную Кифой сатанинскую машину? На вопросы такого типа мы, как правило, не умеем отвечать. Никто не боролся с «Собором». Никто не делал усилий закрыть его. Видно, всевидящее око проследило за рождением, жизнью и уходом Всешутейского Собора. Возможно, бывает так, что сами собой прекращают жизнь на нашей планете плоды деятельности могучего Князя Тьмы, который неизвестно почему подбирает свои проросшие побеги и корневища и скрывается с ними в благословенной для него Темноте. Промысел Божий не оставляет своим вниманием человека. И лишь его вмешательством можно объяснить последующие века расцвета благословенной Мории. Мории, страны реализованных утопий.

Но ушёл Князь Тьмы из Мории не бесследно. Выращенные им чёрные кусты, хоть и погибли, но успели бросить свои семена в землю Мории. Они взойдут. Многие изменения в жизни позднейшей Мории вышли из Всешутейского Собора. Его ростки мы увидим в будущей деятельности морийской церкви. Эти ростки мы увидим и в «аскетичной» мистике этой церкви, и в бездумном преклонении перед любой негодяйской властью, в духе безудержной наживы, овладевшей ею, и в оправдании морийской церковью многих и многих лукавых дел.

Ростки эти и даже цветущие роскошные деревья родом из Тьмы кромешной увидим мы, рассмотрев особенности общественной организации жизни позднейшей «демократической» Мории, которую мы с тобой посетим, последовав за неизменным героем наших рассказов, капитаном Александром. Кто же бросит вызов наследникам князя Тьмы? Кто посмеет и кто сможет? Найдёт ли в себе силы народ морийский, племя весёлой и смешливой богини Мории? Не потребуется ли ей самой снова сойти с Олимпа, чтобы дать новые силы своему любимому народу?

 

Корабль «Быстрые паруса» приближался к незнакомому острову. Остров низкий, густонаселённый. Берега превращены в набережные и обнесены подпорными стенками, поставленными наподобие живых ивовых изгородей. Промежутки между небольшими домиками заполнены курчавыми невысокими фруктовыми и декоративными цветущими деревьями и кустами. Даже издали видно, как много там цветников. У каждого дома установлена огромная деревянная мачта. Возможно, жители острова любят по всякому поводу поднимать над домами флаги своей страны. В центре острова возвышается высокое здание с открытой площадкой наверху, напоминающее капитанский мостик. «Наверное, это здание правительства или резиденция верховного канцлера», – подумали путешественники.

– Какой уютный остров, – сказал Штурман, рассматривая остров в бинокль. – Здесь всё ласкает взор. Хочется поскорее причалить к нему. Одно мне неясно – не могу почему-то найти остров на карте. Не знаешь, Александр, куда мы прибываем?

– Остров Мория это. Можно даже сказать, страна. А нет его на карте, потому что на этом месте, видимо, ни один мореплаватель его ещё не видел.

– Мы первые?

– Да нет. Многие моряки встречали этот остров. Остров был заселён, вернее, создан, в начале XVI века. Он постоянно меняет свое местоположение. Потому что это плавающий остров. Когда-то он был кораблём. Надстраивался, расширялся и постепенно превратился в остров.

– Непонятно, как такая махина может двигаться.

– Может, и, притом значительно быстрее нас. На каждой мачте жители поднимают паруса. И остров может умчаться в одно мгновение.

– Ты, Штурман, молодой, – добавил Боцман задумчиво. – Многого ещё не знаешь. Это корабль дураков. Его часто принимают за Летучего Голландца. Потому что встреча с Морией сулит морякам одни только беды и несчастья.

– Ну, полно, Боцман, – прервал его Александр, – не надо морочить нам голову средневековыми предрассудками и пугать сказками для маленьких детей. На острове живет прекрасный, миролюбивый народ. Морийцы никому не желают зла. И потом, Мория, – разве ты не знаешь? – обеспечивает весь мир прозрачным жидким золотом и серым золотым порошком.

Что это за прозрачное жидкое и серое порошковое золото? Александр не ответил. А больше никто этого не обсуждал. Ну, золото так золото.

Над капитанским мостиком Мории висит в небе наблюдательный воздушный шар, окрашенный по диагонали жёлтыми, чёрными и белыми полосами. Шар привязан к зданию, а в корзине под шаром находится дозорный. Он, видимо, давно заметил «Быстрые паруса». Дозорный посылает флажками запрос на корабль. «Кто вы? Есть ли у вас разрешение на швартовку?»

Боцман и Абордаж, которые наслышаны о силе ударных отрядов Мории и мощи её береговых батарей, предлагают Александру развернуть корабль кормой к Мории и попытаться избежать этой опасной встречи.

– Не беспокойтесь, друзья мои. Я хорошо знаю морийцев. Это чудесные, отзывчивые, очаровательные и очень талантливые люди. Сигнальщик, отвечай: «Название нашего корабля „Быстрые паруса“, а капитана зовут Александром. Мы прибыли по приглашению Верховного Канцлера».

Через некоторое время приходит ответ: «Великая Мория приветствует капитана Александра. Добро пожаловать к нашим берегам. Верховный Канцлер ждет вас». «Быстрые паруса» швартуются к высокой набережной, напоминающей стену огромной ивовой корзины, проросшей молодыми зелёными побегами. Боцман и Абордаж поочередно пытаются уговорить капитана взять с собой охрану:

– Не ходи один, Александр. Страна населена безумцами. Идти одному рискованно и неразумно.

– Ваши опасения излишни. Здесь хорошо знают меня, и я приглашён лично Верховным Канцлером. Кроме того, у меня здесь есть прекрасный проводник, мой друг поэт-патриот, певец Мории, Диж Быж. Уважаемый и влиятельный человек, он вхож в самые высокие круги страны. Поэт живет в Петромории, он встретит меня и покажет остров.

 

Певец Мории

Капитан Александр и поэт-патриот встретились у порога его дома.

– Как я рад, как я рад тебе, Александр Капитаныч, – скороговоркой произносит поэт-патриот, обнимая высокого гостя и на секунду прикасаясь щекой к его груди. – О, извини меня, несерьёзного балабола! Конечно, Капитан Александрыч, я совсем забыл. Нет-нет. Просто Александром такого уважаемого человека я не могу называть. Только по имени-отчеству. Александр Капитаныч! Проходите, проходите в дом, Александр Капитаныч! Спешить некуда. Приём у Канцлера назначат тебе нескоро. Так что и наговориться, и насмотреться всяко разного мы успеем, времени – предостаточно.

Диж Быж – светлокожий, белокурый, очень полный, с могучими короткими руками и ногами. Добродушный толстяк особой породы. Чрезвычайно естественной, органичной полноты. Толстый, но не жирный. Толст, но как-то не грубо. Закруглённое мягкими линиями лицо. Короткая шея. Своеобразное природное изящество. Движется легко. Одарён от природы двигательными способностями. Движения округлы, плавны, согласованы. Без труда несёт свой немалый вес. Осанка естественная, позы кажутся непринуждёнными и целесообразными. «Пикник синтонный» – подумал Александр, что означает «плотный, созвучный».

Диж Быж садится в кресло – о, это целая поэма. Очаровательно. Непередаваемо. Как он себя размещает, водружает и погружает, бережно поправляя, чтобы не помялась, свою одежду сбоку и сзади.

– Когда я служил в морийской армии, мой капитан, я сбросил более двадцати килограммов. А вернулся – снова набрал. Это мой вес. Пока мне не мешает.

Говорит легко, неодышливо, весело, голосок тоненький, совершенно не сочетается с массивным телом. Голову закидывает по-птичьи назад и немного набок, чтобы второй и третий подбородки не мешали говорить. Глаза навыкате, внимательные и озорные. Эдакий симпатичный Гаргантюа. Пузырь с воздухом. Кажется, вот-вот взлетит. Речь – хорошо модулированная, с разнообразными выразительными интонациями.

Живая, образная, быстрая, озорная, словно брызгами шампанского обдающая собеседника.

Общается легко и естественно. Очень обаятелен. Контакт возникает сразу, без всякого напряжения. Настроение собеседника, неизвестно почему, поднимается. Так беседует он не только с капитаном Александром. Со всеми. Даже если вы только познакомились. Кажется, что понимание появляется почти мгновенно, с полуслова. Хотя, скорее всего, это не соответствует действительности. Но никакого занудства. Никакой фамильярности. Всё очень уважительно.

Человека можно узнать по почерку. Почерк у Дижа Быжа – плавный, ровный, слитный, с закрытыми буквами, с сильным колебанием нажима. Уникальный почерк. Такой, как у Баха, Гёте, Пушкина, Дюма-отца.

– Увы, у друга моего довольно неуравновешенный характер, – грустно отмечает про себя Александр. – Не исключаю, что с возрастом у него могут появиться проблемы с психикой.

Диж Быж – потомок старинной морийской фамилии. Очень любит свою страну, прекрасно знает её историю. Он и раньше неоднократно рассказывал капитану Александру о новейшей истории Мории – при их прежних встречах и в переписке, которую они ведут уже довольно давно.

На стенах в доме поэта много икон и различных картин. Святые и грешники в аду. Ужасные, безумные, дикие видения. Невероятные животные, невозможные чудища, рождённые больным воображением, бесплодным безумием. Скрытое естество, которое мы не видим обычно, вынутое из человеческого обличья. Сова с паучьим туловищем и крыльями насекомого. Бабочка с кошачьей головой. Сфинксы с надкрыльями майских жуков. Птицы с крыльями, беспокойными и жадными, словно руки. Жертвенное животное с длинными узловатыми пальцами. Картина Грюневальда с изображением жутких зверей, терзающих святого Антония. Мучительные судороги обнажённых человеческих тел в аду и на страшном суде на картинах Дирка Баутсаи Стефана Лохнера.

– Мурашки бегут по телу, когда смотришь на эти картины, – говорит капитан Александр. – Ты такой весёлый человек, Диж, зачем тебе понадобилось собирать в своем доме столько мрачных, бредовых видений?

– Всё хорошее, доброе и настоящее рождается из хаоса. Самые мужественные души закаляются, соприкасаясь с огнём адского пламени. Мы, морийцы, дети вселенского безумия, не должны забывать, откуда мы родом. Не должны быть Гансами, не помнящими родства. Надо помнить постоянно, откуда мы пришли, чтобы не упасть туда вновь. Вот и любуемся видениями чёрной бездны. Или тебе больше нравится уродина-гермафродит Джоконда, Медуза, как её называет наша снобливая публика?

Кто говорит, что глупость – это плохо? Кто говорит, что быть дураком, морийцем, плохо? Это заговор, хорошо законспирированный всемирный заговор против моей Родины. Мория – лучшая страна на свете. А дураки наши – соль земли. Кому нужен умный?

Не удивляйся, капитан. Я знаю русскую литературу.

Посмотрите все на хоровод умников, скучных и отталкивающих. Деятелей науки, счастливых сознанием своей учёности, неспособных ничего создать. Они лишь вредят своей мышиной вознёй, не позволяя приблизиться к цели, ради которой эти науки создавались. Суета их беспорядочна и бесполезна. Познания – до смешного ничтожны. Сами они полубезумны и комичны от избытка своих лженаучных откровений и невежественных притязаний. Голодные, неопрятные богословы. Мёрзнущие физики. Осмеянные астрологи. Самоуверенные медики, безумцы врачи. Философы, почитаемые только за длинные бороды и широкие плащи. Пренебрегаемые всеми ораторы, софисты. Грамматики. Поэты, вроде меня. Риторы. Юристы. Сочинители. Учёные монахи. Придворные. Разве я не прав?

 

Роль дураков в судьбе человечества

Диж Быж долго рассказывает капитану об умниках и дураках.

– Послушай меня, Капитаныч. Великие мира сего помогут мне умников посрамить, а дураков возвеличить.

Суета сует – всё суета (Екклезиаст). Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь (Притчи Соломона). Пытался до конца познать я всё, что видел, а стал и зол, и сир (Аррани). Человек был так умён, что стал почти ни к чему не пригоден. Как много могут навредить правила, едва только наведёшь во всем строгий порядок (Г. Лихтенберг). Немногие умы гибнут от износа, большей частью они ржавеют от неупотребления (К. Боуви). Он проглотил много мудрости, но всё это словно попало ему не в то горло. Он написал восемь томов. Было бы, безусловно, лучше, если бы он посадил восемь деревьев или родил восемь детей (Г. Лихтенберг). Человек собрал воедино мудрость всех своих предков, и, гляди-ка, каков болван! (Э. Канетти). Философ – глупец, мучивший себя всю жизнь в надежде, что о нем будут говорить после смерти (Ж. Д'Аламбер). Многознание уму не учит (Гераклит). Много говорить и много сказать не есть одно и то же (Софокл). Книжная учёность – украшение, а не фундамент (М. Монтень). Идея неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от интереса (К. Маркс, Ф. Энгельс, откуда Диж Быж мог знать их высказывания?). Гениальность – это нервная болезнь (Ж. и Э. Гонкуры). Математика – единственный совершенный метод водить самого себя за нос (А. Эйнштейн, тоже поразительная цитата!). Главный порок математики – применение греческих букв при первом же удобном случае (неизв.). Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией (Ф. Ларошфуко). Необыкновенные личности делают честь человеческому уму. Но не определяют правил его бытия (Ф. Шатобриан). Не следует забывать, что общество больше любит, чтобы его развлекали, чем учили (А. Книгге). Философ – человек, который знает цену каждому: стоит ли удивляться, что его суждения не нравятся никому (Н. Шамфор). Открытие истины грозит ей презрением (Д. Толанд). И потому некоторые люди скрывают свой ум гораздо тщательнее, чем свою глупость (Д. Свифт). Чем больше я живу, тем яснее мне, что прекрасно только то, что нетрудно понять (А. Франс). Человек прекрасно слышит голос разума, но он ему противен (Авессалом Подводный, опять вопрос, откуда Диж Быж мог узнать высказывание мыслителя XX века?). Поистине многие люди читают только для того, чтобы иметь право не думать (Г. Лихтенберг). К дурацкому занятию приступаю, мы мудрецами кажемся, блистая учёнейшими терминами (Д. Чосер). Раньше гусиными перьями писали вечные мысли, а теперь вечными перьями пишут гусиные мысли (В. Солоухин, опять Диж Быж видит на сто лет вперед). Разница между умным человеком и дураком в том, что дурак повторяет чужие глупости, а умный придумывает свои (неизв.). Найти знающих невозможно – знающий не говорит (Лао-Цзы). Повторение – мать учения и отец глубокого сна (Авессалом Подводный). Мудрец вопросы миру задаёт, дурак советы точные даёт, но для того ли мудрый вопрошает, чтоб отвечал последний идиот? (Н. Матвеева, тоже наша современница).

Эпитафия умному: «Он старался» (неизв., на могиле Цицерона).

Посмотри на старинную аллегорию мудрости: длинношеяя птица, с многократно сложенной шеей. Мысли её долго поднимаются от сердца к голове, становясь взвешенными и продуманными. Можно ли представить себе что-либо более нелепое и ни к чему не приспособленное?

Чувства человека преобладают над разумом. Разум ютится в тесном закутке черепной коробки. Остальное тело отдано для всевозможных волнений и страстей. Сердце рождает страсть и гнев, низ живота порождает похотение. Эти два тирана накидывают петлю на шею разума и побеждают его слабый крик. Ум с сердцем не в ладу. Ум всегда в дураках у сердца (Ф. Ларошфуко).

Вы, ложно мнящие себя умными, мудрыми, образованными, не дайте пропасть Мории, этой прекрасной даме, доставляющей нам столько удовольствия. Глупость привлекает нас всем, что есть в мире легкого, весёлого, не требующего усилий, «развлекающего и возвеселяющего» людей. Глупость – как сверкающая поверхность. На ней мы не увидим ни одной сокровенной загадки.

Двенадцатью парами противоположностей, достоинств и пороков, ведает Мория.

Вере противостоит Идолопоклонство. Надежде – Отчаяние. Милости – Скупость. Непорочности (целомудрию) – Сладострастие. Осмотрительности (благонравию) – Безумие. Терпению – Гнев. Кротости – Жестокость. Согласию – Распря (раздор). Послушанию – Непокорность. Постоянству (верности) – Изменчивость. Справедливости – Неблагодарность. Смирению – Гордыня.

Гордыня порождает хоровод человеческих слабостей: себялюбие, лесть, лень и другие.

Господствовать над всем дурным в человеке – вот абсолютное право и предназначение Глупости. Но косвенно Мория господствует над всем в человеке, что может совершать добро. Честолюбец оказывается способен проводить мудрую политику и добиваться успеха. Скупой торговец умножает свои богатства и богатства общества. Нескромное любопытство и жажда известности способствуют одушевлению философии и науки.

Кто пойдёт на войну по собственной воле? Кто воюет в неспокойной Маломории? Сводники, воры, убийцы, тупые мужланы, не расплатившиеся должники и другие подонки общества – никак не просвещённые философы. Однако эти мужланы прекрасно воюют. Не ум нужен на войне, на войне нужны сила, здоровье, наглость, отвага – то, чем они одарены в избытке.

Кто любит себя, тот и других любит. Кто не замечает своих недостатков, тот и к глупости других относится терпимо. Он принимает чужие заблуждения за истину, ложь – за реальность, насилие и уродство – за свободу и красоту. Союзы, объединения неумных друзей, соседей, товарищей по работе долго остаются устойчивыми, сохраняются неизменными. Никакое сообщество не будет более приятным и более прочным. «Сходные вещи сближать привыкли великие боги».

Дурак – лучший хранитель недостаточных и недоступных знаний. В простоте и неведении он сохраняет образ целиком.

Какая глупость: пресмыкаться перед народом, домогаясь высокой должности, раздавать посулы, чтобы добиться народного благоволения, рукоплесканий, приветственных криков, позволяя носить себя, триумфатора, словно знамя, на потеху черни, разрешая ставить себе медные статуи, вручать ордена, давать громкие имена, почётные прозвища. Божественные почести, торжественные обряды. Глупость на глупости. Но какая сила, кроме глупости, может собрать этих каменных, дубовых, диких людей в государстве? Глупость создаёт государства, укрепляет религию, управляет обществом и поддерживает суды. Да и что такое вся наша жизнь, как не забава Глупости? Жизнь – тщеславный обман, суесловие, шутовские колокольчики и погремушки.

Что же такое глупость? Заблуждение чувств или ошибка ума? Что это, глупость, – возмездие за бесполезную и беспорядочную учёность почитающих себя умниками? Комическое наказание знахарей и лекарей за их невежественные притязания?

Глупость – не возмездие, это скорее моральный изъян, неосознаваемый проступок. Нет глупости вне отдельного человека, вызывающего глупость к жизни через нежную привязанность человека к самому себе, через иллюзии. Глупость – связующая нить человека с самим собой, существует только внутри человека. На смену страху смерти с её серьезностью приходит насмешница глупость.

Заблуждение – величайшее из счастий! Счастье зависит не от вещей, а от мнений о них. Как бы жили, что бы думали о себе скряги, наушники, пьяницы, распутники, изменяющие женам, если бы не стойкие заблуждения на свой счёт, одаряемые от щедрот глупости?

Глупость – радость для малоумного (Притчи Соломона). Самый непобедимый человек – это тот, кому не страшно быть глупым (В. О. Ключевский). Народ, который пьёт и пляшет, зла не думает (Екатерина II). Большинство людей глупы, и каждый дурачится на свой лад (Э. Ротт). От всего откажутся люди, но не от Мории.

«Если б имела я сто языков и железное горло, то и тогда б не могла дураков породу исчислить и описать до конца многовидные глупости формы» (Мория, Эразм Роттердамский).

Счастливы все обласканные покровительством Мории. Лучшие персонажи: Безумец, Дурак и Простак (может быть, ты знаешь их как Бывалого, Труса и Балбеса). Блаженство – приятель безумия.

Блаженны: не знающие о неверности жены; охотники, забывающие обо всем в пылу погони; неутомимые зодчие, бесконечно перестраивающие здания в своё удовольствие; ищущие пятой сущности на суше и в морской пучине – «важно уже и стремление в деле великом»; игроки, обольщающиеся надеждой на выигрыш; верящие ложным знамениям, чудесам, призракам, небылицам, расходящимся с истиной тем больше, чем больше им верят; богачи, верящие, что их спасёт молитва; жертвующие грошик в церкви и уверенные в освобождении от скверны, драк, убийств, обманов, козней, измен и в возможность начать новый круг мерзостей; верящие в волшебные амулеты и наговоры; блаженны не умеющие просить у святых что-либо, кроме глупости; блаженны благодарящие за всё, кроме избавления от глупости; хлопочущие о своих похоронах; гордящиеся благородным происхождением; хвастающие дарованием слуг; тщеславные, служащие свободным искусствам; обольщающиеся невежды; тщеславные народы; льстивые, не понимающие, кто может быть льстивее пса; блаженны купцы, самые глупые и гадкие, которые вечно лгут, божатся, воруют, жульничают, надувают, мнят себя первыми людьми.

«Если глупость ввергает каждого в какое-то ослепление, когда человек теряет самого себя, то дурак, напротив, возвращает его к правде в самом себе; в комедии жизни, где все обманывают и водят друг друга и сами себя за нос, он являет собственную комедию в квадрате, обманутый обман; на своем дурацком, якобы бессмысленном языке он ведёт разумные речи…» (Фуко). Комедия дураков – возврат к жизни.

За глупостью может остаться последнее слово, но самой ей не быть последним словом истории и мироздания. Даже подчинив своей власти целые государства, глупость бессильна против безмятежной истории вещей, против величия природы. Она исчезает, едва обнажается главное – жизнь и смерть, справедливость и история.

 

Моры, вары и хазы

Ты спрашиваешь, почему я хвалю морийцев. Не всех морийцев хвалю. Мы все разные. Есть и малодушные. И обманщики. И малоумные. Есть воры. Даже головорезы. Но морийцы – всегда настоящие. Они всё делают от души, от чистого сердца. Или – простодушно заблуждаясь.

Среди морийцев можно выделить три основные группы – Моры, Вары и Хазы. Моры – самая большая группа, большинство, восемьдесят, а, может быть, и девяносто процентов населения страны. Те, кто плавал по морям с Иоанном сорок лет, и потомки этих людей. Те, кого излечили бескрайние воды океана и бесконечные тяготы и испытания. Моры – носители лучших человеческих качеств, таких, как мужество, долготерпение, добродушие, кроткий нрав, трудолюбие, скромность, практичность. Они талантливы во всех делах, за что бы ни брались. Моры тихие, не всегда умеют постоять за себя. Поэтому, наверное, их и называют дураками. Но какие же они дураки? Все остальные – дураки рядом с ними. Среди Моров сохранились потомки и духовные наследники офеней, владеющие малоизвестными духовными практиками. Ведуны и ведуньи. Белые маги, которых в Европе ошибочно принимают за колдунов. Они живут в согласии с природой. Духи природы утихают рядом с ними. Преклоняют голову перед человеком – венцом творения. Там, где живут Моры, настоящие морийцы, вода не тухнет, деревья и кусты расцветают, гниль и болезни обходят стороной и травку, и зверюшку, овощи и фрукты урождаются огромными без удобрения и обработки. Земля сама родит. Животные и птицы бегают и летают весёлые и счастливые неизвестно отчего; радостные птицы песни поют. Каждому, кто подойдет к настоящему морийцу, легко на душе становится. Посмотрит такой мориец на встречного – словно рублём одарит, будто ношу многолетнюю – с плеч долой.

Между собой они иногда говорят на фене. Это не то чтобы отдельный язык. Наш обычный язык, но слов много чужих, незнакомых. Если услышишь – не сразу поймёшь. Не обращай пока на это внимания, придёт время – ещё познакомишься с феней. Главное то, что и знакомое слово в их речи может иметь иное, необычное, непривычное значение, словно что-то хорошо знакомое заново открываем, неожиданно посмотрим на это с другой стороны. Офени находят и объясняют нам новые смыслы. Мне нравится их поэтическая речь. «Оболонь, посолонь, толоконь, охоронь. Расти, кусти, усти, пусти, хрусти, нести. Выстынь, вестынь, ростень, пустынь, крестынь. Размелись, зазмеись, разнесись, пеленись, провестись. Выползень, вызелень. Шёпотом, ропотом, рокотом, копытом, допытом. Вытелом, выделом, выполом, выкусом, выстоем, выземлем, выводом, выморем».

Эти стихи – не мои. Простого человека из народа. Этот обыкновенный мориец, именно так он и думает; и говорит, как думает. Попомни мои слова: во многих странах, и в твоей России в том числе, появятся ещё последователи, поэты, прозаики и философы, которые захотят писать и думать так, как это сейчас делают обычные морийцы. Тебе это ничего не напоминает? Например: «О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи!»

– Откуда Вары-то и Хазы взялись, как они появились?

– Вары и Хазы пришли после ухода Иоанна. Когда к Мории присоединялись новые эскадры, с ними оставались новые люди. Кто раньше из них пришел, Хазы или Вары, – трудно сказать.

– Как они отличаются: ростом, цветом волос, языком?

– Трудно сказать, кто есть кто. Пришельцы усвоили морийский язык, приняли его как свой. А прежний язык – кто ещё помнит, а кто и совсем забыл. В Морию приходило много разных народов, но кто из них Вар, кто Хаз, кто ещё какой народ – сейчас не определить уже.

– Непонятно.

– Постараюсь объяснить. От Адама и Евы родились Каин и Авель. У Каина свой род был, у Авеля – свой. От смешения этих народов образовался род человеческий и множество всяких народов. А как узнать, кто из рода Каина, кто из рода Авеля? Ни по форме черепа, ни по цвету волос и глаз, ни по росту, ни по разговору не узнаешь. Но в каждом из нас живёт внутри либо свой злодей, свой Каин, либо Авель, агнец божий. Так же Варов и Хазов невозможно отличить друг от друга и от Моров.

– Так, может, и нет уже никаких Варов и Хазов?

– Есть они, ой как есть, Капитан Александрыч, прости, ради Бога, – Александр Капитаныч. Как сказал господь наш Иисус Христос: по плодам узнаете их. Вот послушай, я объясню кто есть кто.

Вары когда-то были язычниками, а сейчас… Хоть и ходят в христианскую церковь по праздникам, и свечку держат для виду, смешно смотреть, но путь свой к Создателю они ещё и не начинали. Им, как и в стародавние времена, близки их языческие боги. Одноглазый бог войны Один в синем плаще с копьём Гунгир, бьющим без промаха. Его спутники: быстроногий конь о восьми копытах Слейпнир; небесные девы-валькирии чудной красоты; два чёрных ворона Хугин и Мунин; огромные волки – жадный Герн и прожорливый Фреки. Живут они в селенье Асгард в доме Валлгала о пятьсот сорока воротах, стены его – щиты, крыша – копья боевые. Сын его Тор – рыжеволосый исполин-громовержец, вооруженный молотом Мьёльниром (сокрушителем). Как и древние воины, Вары до сих пор носят на груди талисман в виде молота Тора. Они любят войну и считают, что чем больше убьют врагов, тем скорее Один пришлёт к ним валькирий. Валькирии заберут погибшего Вара и по тряской дороге радуги отнесут в Асгард. А в день Рагнерёк выйдут Вары во главе с Одином на последнюю битву. Сердце Варов – холодное стекло, обрамлённое в блестящую металлическую оправу.

Хазы верят в единого бога. По преданию, они появились в Мории вместе со Схарией Жидовином и его сторонником Истомой, которые принесли с собой ересь жидовствующих. Пришли из областей Новгорода и Пскова твоей страны, Александр Капитаныч. Хазы соблюдали ветхозаветные предписания, не верили в загробную жизнь и ожидали пришествия Мессии. Отрицали монашество, церковную иерархию. Требовали отказаться от икон, изображений бога, от святых мощей, креста. Хазы не признают богом Христа, считают его пророком, подобным Моисею. Существовал ли Схария на самом деле? Возможно, его придумали, может быть, он был вымышленной фигурой, созданной для дискредитации Хазов их противниками.

Хазы умны, образованы, хитры. Их сердце – маленький золотой телец, а на шее тельца – деревянные чётки. Хазы – прирожденные дельцы. Обычные морийцы для них – лишь средство добывания денег.

На первый взгляд трудно отличить Мора от Вара или Хаза, но как-то так получается, что после Иоанна во главе страны Моры бывали редко и недолго. Вары и Хазы в руководстве страны волнами сменяли друг друга. И мы чувствовали это, каждый раз жизнь в стране, законы и порядки резко менялись.

– Прежде ты рассказывал о великом Государе Всея Мории Кифе. Кифа-то кто из них?

– Кифа из Варов. И не самый худший. С каждым новым варским правлением общество всё больше сил отдавало войне, и простому народу становилось всё хуже. Кифа ушёл из жизни сто пятьдесят с лишним лет назад. Потом были Хазы, потом Вары, потом опять Хазы… А пятьдесят лет назад Мория лежала под пятой самого жестокого варийского правления. Железная диктатура. Армейский порядок.

Варийцы умеют только руководить. Они считают себя элитой элит. Не владеют никакими ремёслами. Ничего конкретного делать не умеют. Вариец-прораб не знает, как строить дома. Вариец-генерал не умеет держать оборону. Вариец-дирижёр не играет ни на одном инструменте, не знает нотной грамоты. Вары умеют строить подчинённых по ранжиру. Они рождаются начальниками. В Вары годятся только те, кто не способен ни к какой другой деятельности.

Жестоковыйные Варийцы сохраняли внешний пиетет к христианству, но в душе глубоко его презирали. Также как и весь наш народ.

Широкое распространение получили лагеря. Ни о чем не думай и молчи. Любая мысль, любое слово наказывались смертью, тюрьмой или исправительными лагерями. Где они нашли место для лагерей? Весь нижний этаж трюма был отдан под лагеря. А это – целая страна. Четверть населения была заключёнными. Любое наказание оправдывалось тем, что Вары всё делают для блага народа, для блага того большинства, которое ещё на свободе. И называлось это Народно-Морийская диктатура.

– Диктатура – понятно. Непонятно, причем здесь Вары? Ты сам говорил, что всё перемешалось, и кто есть кто – не отличить. Опять заговор, что ли? С чего ты взял, что Народно-Морийская диктатура – это Вары? Заговор мифических Варов, которых нет уже двести, а то и триста лет. Просто был такой уклад жизни, государственный строй, если хочешь. Диктатура – этим всё сказано.

– Я чувствую так. Я так это вижу. Варийская диктатура.

– А потом что было?

– Настоящие морийцы «попросили» Варов уйти. Это было тридцать лет назад. Дельные, энергичные, мастеровитые морийцы взялись за строительство нового государства.

– Эти настоящие, а те – ненастоящие, что ли? Может, они объединялись как-то, в какую-то группу, может, у них было свое видение, свои взгляды, может быть это был блок или сообщество?

– Да, была партия «Наш дом Мория» (НДМ).

– Партия, ишь ты! Хорошо, а причём здесь Моры, как ты говоришь – настоящие морийцы? Ладно, ладно, ты поэт, ты так чувствуешь. Продолжай.

– Морийцы выдвинули новых руководителей. Высокий весёлый красавец Ёлко Палкин, душа любой компании. С хитрыми раскосыми глазами. Энергичный, смелый, напористый. Влюблённый в свою Морию. В нашу Морию. Настоящий мориец. И на капитанский мостик встанет в трудную минуту, и горе запьет стаканчиком немецкого рейнского. Берите, берите, морийцы, свободы, сколько хотите, черпайте её, пейте, пусть пузо лопнет. С ним бородатый Стефан Черномор. Правая рука Ёлко, названный Стефаном в память о Бранте, великом создателе Moрии. Степаныч – ласково называли его в народе. Когда Степаныч выступал, народ рыдал от смеха и впокатку валялся. Вот уж кто настоящий мориец! Послушай, послушай, Капитаныч. Это занимательно и поучительно.

«Произносить слова мы научились. Теперь бы научиться считать деньги».

«Страна у нас – хватит ей вприпрыжку заниматься прыганьем».

«Принципы, которые были принципиальны, были непринципиальны».

«Красивых женщин успеваю только заметить. И ничего больше».

«Учителя и врачи хотят есть практически каждый день».

«Вот наш новый Канцлер, Ёлко Палкин. Прошу любить и даже очень любить. Ёлко готов к любви».

«Вы думаете, что мне далеко просто. Мне далеко не просто!»

«Мы ещё так будем жить, что нам внуки и правнуки завидовать будут».

«Если бы я всё назвал, чем располагаю, – да вы бы рыдали здесь».

«Всё это так прямолинейно и перпендикулярно, что мне неприятно».

«Мы никуда не вступаем. Да нам и вступать нельзя. Как начинаем вступать, так обязательно на что-нибудь наступим».

«Хотели как лучше, а получилось как всегда».

«Ну, не дай Бог нам ещё кого-то. Хватит. От этих тошнит от всех, наших людей, я так понимаю. И вас тоже, наверное. Я же вижу по глазам, вас же тошнит».

«Как кто-то сказал, аппетит приходит во время беды».

«Что я буду втёмную лезть? Я ещё от светлого не отошёл».

«Многие спорят, где оно лучше – сверху или снизу, по мне – снизу, так оно даже спокойнее (о двух палатах парламента)».

«Мы – мужики и знаем, на чём сидим».

«Ни то не сделали, ни эту не удовлетворили, ни ту…»

«У кого руки чешутся – чешите в другом месте».

«Лишь бы у них были идеи. Но они на это только показывают язык и ещё кое-что».

«Правительство – это не тот орган, где, как многие думают, можно только языком».

«К сожалению, мёртвыми душами выглядят некоторые наши коллективные члены».

«Вас хоть на попа поставь, хоть в другую позицию – все равно толку нет».

«Вечно у нас в Мории стоит не то, что надо».

«Всем давать – давалка сломается. Надо контролировать, кому давать, а кому не давать. Почему мы вдруг решили, что каждый может иметь?»

«Меня всю жизнь хотят задвинуть. Все пытаются… Задвигал таких только ещё нет».

Так могут говорить только на корабле дураков. И умно, и весело.

Славные люди пришли к рулю Мории. Создавали новое государство: канцлер, парламент, правительство, суды. Демократия. Выборы. Наш дом Мория. Как во многих странах. Нужно было заново строить экономику. А в руководство тем временем понемногу стали пробиваться ловкие дельцы. Незаметно, незаметно, и глядишь, Ёлко и Степаныч отодвинуты, у руля корабля опять не Моры. На их место пришли Хазы.

– Опять ты за своё. У них что, на лбу было написано, что они Хазы?

– Да нет же. Это коммерсанты до мозга костей. Умные, всё понимающие, образованные, алчные. Больше всего любящие власть и деньги. Полное торжество господина Золотого Тельца. Господина Пфеннинга, так сказать. Как уж незаметно они подбирались! Как они хотели, чтобы их приняли за Моров! Брали нежные, чистые, исконные морийские имена: Берёзка, Гусик, Смолик, Чернушка, Глушок, Ходок, Дубок, Бадрик (какое чудное морийское слово, означающее «полная луна»). Но это им не помогло. Когда Берёзки и Ходоки взяли власть в свои руки, пришли Новые Хазы, ладно, считай, новые коммерсанты, молодые, жадные до наживы. А этих первых Хазов, то есть коммерсантов, отправили кого к берегам туманного Альбиона, кого в жаркое Средиземноморье, кого – в студёную Колыму, а кого – к душным берегам Колхиды.

Большинство Новых Хазов пришли в новую власть из старой, из самых важных секретных органов власти Варов, где они были встроены и успешно законспирированы под Варов.

Их мало интересует церковь. Они теперь не борются с иконами. Зачем быть иконоборцами? Они как добропорядочные Моры ходят в церковь, молятся, причащаются. Гораздо важнее занять ключевые места для управления денежными потоками.

Новые Хазы, выходцы из старых Варов, ну, я имею в виду, кто занимал положение в обществе при диктатуре, принесли с собой привычную фразеологию, казённые дубовые государственные штампы и конструкции эпохи Варов. Многие черты управления, характерные для периода Народной диктатуры, сохраняются до сих пор. Новые Хазы постоянно подчёркивают, что они представляют интересы всех групп и народов Мории. Создается партия Единомория. Проницательные от природы морийцы, даром что дураки, очень скоро раскусили истинный смысл этой «единой» партии и теперь насмешливо называют ее: «Партия Хазиков и Вариков».

Нет, живётся нам не так плохо, как при Варах. У Хазов нет той жестокости и кровожадности. Они терпят народ, пока тот не мешает им решать свои проблемы и заниматься своими делами.

Вот об этом довольно уродливом правлении и его лидерах, Новых Хазах, я и пишу свои поэтические памфлеты. Поэтому меня и называют «поэт-патриот». Нет, никакой тайны здесь нет, я все делаю в открытую. Умные люди эти Новохазы. Они спокойно относятся к моим памфлетам. Слушают и читают их. Я бы даже сказал – с удовольствием. Считают их милыми детскими шалостями. Я вхож ко всем. Всеми принят. Но ничего у нас не меняется. Разве я могу что-то изменить? Васька слушает, да ест.

Что поделывают старые, сверженные Вары? Мечтают о реванше. И, возможно, когда-нибудь его добьются. Ну, а пока… Новые Хазы снисходительно смотрят на Варов и позволяют им участвовать в жизни общества, тем более, что Варов пока вполне устраивают тёплые местечки, которые они получили при новом режиме.

Капитан Александр неожиданно прерывает поэта.

– Хочешь сказать, что настоящие Моры всегда и во всём правы? Что они невинны, словно агнцы божий. А воду мутят те, кто пришёл со стороны? Были, наверное, и Вары; были и Хазы, раз ты говоришь. Только давно это было, очень давно. Что от них осталось? Хочешь сказать: если кто поступок дурной совершил, тот из Каинов, а хороший – из Авелей? Твоими же словами возражу. Все племена перемешались. В каждом человеке есть свой Каин, в каждом – Авель. Так же и в морийцах. Не найти отдельного чистенького Вара или Хаза, или даже Мора. В каждом есть и Вар, и Хаз, и Мор. Говоря, что к власти приходят то Вары, то Хазы, ты упрощаешь. Не дай Бог, кто-то поверит. Очень вредная идея, дорогой Диж. Что всё плохое от пришельцев, от инородцев. Сколько раз и кто только не полоскал эту тему. Эти – Вары, те – Хазы, а вон бедные Гансы-дураки. Рассказики для совсем уж маленьких. Не смеши, Диж Быж. Сам-то ты веришь в то, что говоришь? Можно согласиться, например, что это литературный приём такой: Вары – сторонники военной диктатуры, Хазы – либеральные расчетливые коммерсанты, Гансы-дураки – обманутый народ морийский.

Почему одни добры и бескорыстны, другие жестоки и бессердечны, а третьи корыстны и полны гордыни? В каждом есть и хорошее, и плохое. Не было бы плохого, как различали бы и называли хорошее? А кому что достанется при рождении, кому какие достанутся мать и отец, народ, язык, страна… Кто одаривает судьбой живую душу при рождении? Наверняка, не мы с тобой, не наш это промысел. Решение всех проблем морийцы должны искать только в самих себе и в своем обществе. Здесь нет простых решений. А ты: Хазы, мазы, Вары, шаровары, Моры, поборы… Огорчаешь меня, дорогой Диж. Умница, интеллектуал, талантище, а иногда близорук, наивен, словно дитя малое, скользишь по поверхности. Знаний, наложенных друг на друга, напластований накопил великое множество, а глубины настоящей нет. Не обижайся на меня. Кому много дано, с того много и спросится.

– Ну ладно, Капитаныч, – примирительно говорит Диж. – Действительно, как теперь понять, кто из нас кто. А историю помнить надо. Ну, хорошо, хорошо. Буду говорить о новой власти – не Новые Хазы, а Новые Моры. Наверное, это правильно. Так, кстати, и в народе говорят: Новые морийцы, или Моры в малиновых пиджаках. Хотя малиновые пиджаки были модны только во времена Берёзиков и Бадриков.

Заболтались мы, Александрыч… извини – конечно, Александр Капитаныч, ну что ты будешь делать с поэтом-дураком! Тебе надо отдохнуть сегодня. Дождались наконец-то. Завтра у тебя аудиенция у Сусляка, начальника Тайной канцелярии. Он встречается со всеми, кому назначен приём у Великого Федерального Канцлера.

Да, Великий Канцлер Всея Мории Ганс ГАНС. Не спеши с вопросами. Сам увидишь и узнаешь. Конечно, человек он незаурядный. Настоящий мориец с виду, а по существу – полный Хаз. Ну, хорошо, Новый Мор. Новый – не новый, какая разница? Вначале придётся встретиться с Сусляком. С Сусляком будь поосторожней. Отнесись к этой встрече с полной серьёзностью. Иначе весь приезд твой в Морию насмарку может пойти.

 

Мория во времена капитана Александра

Прежде чем рассказывать о встрече Александра с Сусляком, следовало бы тебе узнать, как была устроена жизнь в Мории во времена посещения острова капитаном Александром.

Государственное устройство Мории, заложенное великим Кифой, развивалось и к моменту приезда нашего капитана Мория по конструкции своего государственного механизма ничем уже существенно не отличалась от передовых демократических государств: выборы, в которых каждый мориец может голосовать и быть избранным; парламент, принимающий законы и утверждающий правительство; правительство – там, там, та-там; суды – трам, тарарам и прочая показная демагогия; и наконец, глава государства – Верховный Канцлер Всея Мории, выбираемый на свободных, равнодоступных, бесконечно демократических выборах с помощью свободного, радостного, счастливого волеизъявления всего взрослого и дееспособного населения Мории. Глубокий вдох (выражающий удовлетворение рассказчика, завершающего эту часть столь важной главы). Полный выдох (осознание той высокой ответственности, которую добровольно возлагает на себя всякий, кто берёт на себя миссию объяснить работу столь сложной государственной машины). В дальнейшем мы убедимся, что на практике машина эта работает совсем не так, как записано в Главном законе (Газоне) Мории, да иначе и быть не может в стране воинствующей и бесконечно уважающей самоё себя Глупости. Работает эта машина гораздо более сложным способом, и поэтому Великая морийская бюрократия требует привлечения очень большого числа доблестных государственных местоблюстителей, шестерёнок (не всегда «шестерок») государственного механизма, объединяемых в бесконечное количество учреждений, представительств, комиссий, комитетов, служб, министерств, управлений и так далее, и тому подобное. Никто не может охватить мыслью и вместить в документоносители всю массу госорганов, и поэтому учреждения эти начинают жить собственной жизнью, размножаться, создавать сами для себя новые функции и изыскивать новые оправдания собственной необходимости и новые источники доходов. Ясно, что Великому Канцлеру следует использовать более простые механизмы, по сравнению с описанными в Газоне, если он хочет реально управлять государственной машиной, а с её помощью – всей страной. Но об этом мы поговорим позже.

Перечислю наиболее важные госслужбы Мории, можно и министерствами их назвать, – без этого, увы, никак не обойтись.

Управление промышленностью и торговлей. Да что там за промышленность: шитьё одежды, изготовление обуви, изготовление оружия и примитивного инструмента, изготовление парусных судов и лодок. Туда же включались ремонт и изготовление такелажа, службы управления кораблём и парусами.

Управление навигацией страны. Куда ж на корабле без навигации?

Управление сторожевым шаром. Наблюдай и бди, на море без этого никак!

Вооружённые силы, флот и полиция. У Мории только один союзник – её силовые структуры (Кифа Великий).

Министерство сбора налогов и контроля государственных расходов. Деньги в казну собрать необходимо, а уж с контролем расходов как-нибудь разберёмся.

Юридическое управление. Особо важное ведомство. Содержание зон: тюрем, лагерей, мест предварительного заключения. В Мории, конечно, были преступники. Особенно много преступников содержалось в зонах во времена Народно-Морийской диктатуры. При Новых Морах количество заключённых несколько уменьшилось.

Банк Всея Мории. Хранение свободных средств, считающихся государственными.

Главная канцелярия. Служба при Великом Канцлере, управляющая всеми другими госслужбами.

Тайная канцелярия (ТАК). Собирает информацию обо всех угрозах государственному устройству Мории.

Тайный политический сыск (Тайный Писк), основанный ещё Кифой Великим. Никто не знает, даже ТАК не знает, чем занят Тайный Писк, только Великому Канцлеру он подотчётен.

Академия наук. Никому не нужное учреждение. Это немудрено: «У нас в Мории умных не любят». Содержат Академию (пока, до поры до времени), чтобы не отличаться разительно от передовых стран.

Министерство образования и просвещения. Смотри примечание к Академии наук.

Министерство развлечения народа. Очень важное министерство, занимается организацией концертов, гуляний, банкетов, общественных форм разврата и пьянок. На практике обслуживает в основном высшую бюрократию.

Теперь мы подходим к описанию той службы, которая по праву может считаться одной из самых важных структур Мории. Раньше она называлась Госслужбой пастухов Шибира. Но во времена первых Хазов (в вульгарной терминологии Дижа Быжа) произошли некоторые неожиданные события. Выяснилось, что преданные китам пастухи-сибморийцы научились их «доить». Конечно, в переносном смысле. То, что они «добывали» у китов, было известно и раньше. Охотники на китов, жившие и промышлявшие вне Мории (в Мории издревле охота на китов была запрещена), доставали из головы кашалота спермацет, особую жировую субстанцию, которая незаменима в парфюмерной промышленности, так как придаёт ароматам необыкновенную устойчивость. Кашалоты известны также как «поставщики» ещё одного ценного для парфюмерии вещества. Это амбра, которая образуется в желудке кита, обволакивая попавшие туда посторонние предметы (камни, клювы и когти кальмаров и каракатиц) и защищая желудок от повреждения. Амбра, которую извлекают из желудка, – дурно пахнущая отвратительная субстанция. Если кит отрыгивает амбру, если она долгое время вымачивается в морской воде и обесцвечивается лучами солнца, – амбра превращается в светло-серый, твёрдый продукт, запах её облагораживается и становится сладковатым и мускусным. Пастухи морской бездны часто врачевали китов, делали уколы, зашивали раны. Как они научились извлекать из головы вогулов спермацет, а из пищеварительного тракта – амбру, непонятно. Но факт, что коренные сибморийцы научились это делать. И, видимо, делали это совершено безболезненно для китов, потому что киты не пытались препятствовать им, а ещё потому, что пастухи китов, бесконечно преданные своему делу, не стали бы заниматься этим, если бы «добыча» спермацета и амбры доставляла их питомцам хоть малейшее беспокойство. Возможно, это было даже полезно для китов. Результат же таков: пастухи добывали спермацет в виде прозрачной желтоватой жидкости, которую стали называть прозрачным жидким золотом. Амбру же они добывали каким-то образом в виде серого порошка, который стали называть серым золотым порошком. Слова «золото» и «золотой» использовались в связи с тем, что оба вещества стоили очень дорого и были чрезвычайно востребованы. Пастухи морской бездны научились «доить» своё стадо. И спермацет, и амбра сделали Морию очень богатой. Все страны наперебой вставали в очередь, чтобы купить за огромные деньги «жидкое золото» и «золотой порошок». Естественно, что всю добычу и продажу такого «золота» государство, вернее, «отцы морийского народа» взяли в свои руки. А простодушные сибморийцы справно делали свое дело и не размышляли о том, что без их уникальных навыков и веками налаживаемых отношений с китами «отцы народа» ничего не получили бы.

«Золото», жидкое и порошкообразное, стало основным источником дохода Мории. Разве это можно было сравнить с тем, что выручали кустари Мории от продажи одежды, обуви и допотопного вооружения? Дуракам везёт. Мория стала богатеть. Новые морийцы оказались очень удачливы.

Конечно, много вопросов вызывает и это «доение», и эти «пастухи». Сейчас трудно представить себе, что были люди, которые говорили с животными, птицами, китами, и те понимали их. Хотя, возможно, и сейчас есть где-то «наследники» капитана Александра, которые умеют жить в единстве с природой. Не очень любят такие люди трубить о своих особых талантах и особой избранности. Вот и не знаем мы о них почти ничего. А кто знает – тот не распространяется об этом. Не будем вдаваться в подробности добычи «китового золота», и что оно собой представляло. Сейчас об этом мало что известно. Да не так уж и важно, что это было за «золото». Было у Мории какое-то «золото», которого не было у других. С неба свалилось на Морию удача эта, непонятно за какие заслуги.

О блудном сыне говорил Иисус. Ушёл блудный сын из дому. Всё наследство отцово промотал с блудницами. Второй же сын послушен был отцу. Любил его. А как вернулся блудный сын, отец встретил его по-царски. Никогда второго сына отец так не встречал. «На вопрос удивлённого второго сына отец ответил:

– Сын мой! Ты всегда со мною и все моё – твоё, а о том надо радоваться и веселиться, что брат твой сей был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся». (Евангелие от Луки).

Любовь эта терпеливая, радующая, защитительная, охранительная.

Так же и с Морией. Радовался, видно, Отец наш небесный, что потерянные, казалось бы, для рода человеческого, дураки морийцы в семью народов возвращаются, и одаривал их от щедрот своих.

А вот что нам с тобой знать было бы интересно, так это, как распределялось богатство от золотого источника этого и кому оно в карман попадало.

Так вот, поначалу и не распределялось оно вовсе. Расскажу по порядку. Именно так, как нам стало известно об этом из рассказов и документов разных «важняков» того времени.

Деньги на Мории, конечно были. Их выпускал Банк Мории. Только не металлические и не бумажные. Больно дорого делать такие деньги. Деньги были деревянные. Для внутренних, так сказать, нужд. Такие деньги на берегу никто не принимал. Там золото настоящее подавай. Ну и не беда. Для нас, дураков, и деревянные сойдут.

Деньги деревянные делались из квадратных щепочек. И назывались щепами. Один щеп. Два щепа. Пять щепов. Десять щепов. На одной стороне вытеснен герб Мории. Его называют «два кита». Сверху надпись – «Банк Всея Мории». Снизу – год изготовления деньги́ (монеты). На другой стороне – ценность деревянной монеты, например: «Пять щепов».

Чтобы покупать товары на берегу, использовались чужие деньги, ну там, немецкие, английские, французские золотые монеты. А где же взять их? Ну, собирали понемножку, продавая то оружие, то башмаки, то вообще какую-то ерунду. Вот и жили небогато до поры до времени.

А как золото жидкое да потом порошок золотой появились, так и полился дождь не дураковских, а настоящих денег и монет. Как же поступить с ними? Вначале стали всяким работникам Мории помогать. Как продал такой работник что-то из своей нехитрой продукции на берегу – изволь денежки-то настоящие в Банк отдать. А тебе взамен настоящих денег деревянные дадим – чтобы еду купить, одежку хозяйке и детям или что другое по дому. Тебе же, дураку, лучше, легче жить будет. А как надо тебе самому что с берега привезти – пожалуйста, купи у государства за свои деревянные – настоящие береговые денежки. Но, конечно, купишь меньше, чем продал. Банку-то тоже чиновников кормить надо, да хозяйство свое, не из самых дешёвых, содержать. Стало оставаться много береговых денег и золота настоящего, не китового. Да что толку от них? Что с ними делать? Хранить на Мории опасно. Штормы, непогода, бои морские, нападения. Да и собственные бандиты, воры из старых, забытых Варов (были и такие – Воры в законе) больно уж дерзкие. Решили между собой важняки: надо богатства наши несметные на берегу размещать. В мирных странах цивилизованного мира: Англия да Франция, да Германия (Мории, между прочим, прародина, отчизна), да и Штаты Американские нам подойдут. Там банки богатые, очень даже надёжные. И денежки хранить умеют. А потребуется что, так возьмём, сколько надо, назад – они нас не обманут. Народу объясним: откладываем до лучших времён. Может, и до худших. А ну как горе придёт или война большая? А хранить мы хорошо будем. За всем приглядывает Верховный Канцлер. Токмо с его ведома.

Пусть никто не беспокоится. Сохраним в лучшем виде для будущих поколений.

Промежду своими (приближёнными к телу Великого Канцлера) решили, что тратить, конечно, будут. Понемногу. Не во вред любимой стране. Детей-то наших надо учить в лучших столицах. Недешёво ведь это. А стране-то потом молодые да образованные ой как понадобятся. А вот у одного из наших (Новых морийцев) проблемы со здоровьем приключились. Он так много сделал для страны. И потом, свой ведь. Надо полечить в хорошей клинике. Может, и операцию придется сделать. Канцлера отправить надо на Международную конференцию. Там все премьеры да президенты будут. Нашенький-то не должен в грязь лицом. Выезд-то хороший должон быть. И резиденцию бы ему справить. И земельку к ней прикупить неслабую. Отдыхать-то он тоже должен. Трудится день за днём без роздыха, всё о благе Мории родной печётся. Да не одну резиденцию справить бы. Летом – на севере. Зимой – на юге. С женой – на востоке. С друзьями – на западе. С президентами – на ранчо. С премьерами – в горах. Нужно, нужно это государству-то. Морию, страну нашу, – чай, не на помойке нашли. Да и мы при нём, при канцлере нашем, не последние люди. Нам бы тоже… ну уж не замок, но по вилле-то должно быть для солидняка. И счета в швейцарском банке – на чёрный день. Канцлеру бы – хороший парусник подарить. Пусть стоит на приколе в Ла Плате. А Банк-то морийский пополнять настоящими деньгами надо постоянно. Что ж, разве это только наша забота? Пусть руководители посёлков, слобод, просто работяги, пусть приносят настоящие деньги время от времени. Мы уже определили каждому: кому, куда, сколько, когда. Даром что ли, мы им должности дали, посты, рабочие места? Откуда возьмут? Это их дело. Пусть крутятся, как мы. Пусть думают. Не для себя ведь просим. На благо родной страны. На зависть супостатам.

Так что есть деньги Банка Всея Мории. Есть ещё какие-то. Не в Банке. А где? Что – где? Одно – там, другое – сям. Да, всё на учете. На фу-фу у нас не проходит. Это Общак наш. А Общак денег на ветер не бросает. У нас всё строго.

Вот так. Общак, значит… Включать Общак в общий перечень госслужб, министерств то бишь, или нет? Как же. Нужны Общаку министерства. Общак, поди, поважнее министерств будет. Это фонд лучших друзей страны. Это будущих поколений фонд. Причем здесь Газон? Здесь всё строго. По понятиям. Вот где, оказывается, границы законов, границы Газона. А что это такое – по понятиям? Да, не всем дано знать это. Если потребуется, будет время, – узнаете. И не суйтесь-ка не в свои дела. Ни вы, трудящаяся публика Мории, ни ты, поэт-патриот, ни, тем более, вы, гости наши дорогие, птички вы залётные, не от мира сего. Нам в этой стране жить. И нам решать, что, как, к чему, а что ни к чему.

На этой высокой ноте я и закончу раздел описания жизни Мории. Появились какие-то понятия, о которых мы не имеем понятия. Но об этом мы узнаем позже. Ещё не вечер.

 

Рейнский проспект

Дата и время встречи с Сусляком назначены. От дома Дижа до резиденции начальника ТАК недалеко. Основная часть дороги проходит по красивому, прямому как стрела, четырёхкилометровому Рейнскому проспекту.

Как прекрасны Рейнский проспект, Рейнская перспектива! Дома выстроились вдоль него кубами и бегут, сливаясь в планомерные трёх-четырёхэтажные ряды слева и справа. Ряды домов перспективы разрезаются поперечными рядами, перпендикулярными рядам продольным. Это пересекающие её улицы и переулки и, застроенные без разрывов, набережные уютных каналов.

Перспектива с ходу перепрыгивает через водные преграды трамплинами металлических мостов. Жизненный путь морийца подобен прямолинейной перспективе. Мчится мориец в прокрустовом ложе раз навсегда установленных ясных и безупречно строгих ограничений, так же, как перспектива Рейнская. Одна лишь разница: перспектива эта не имеет ни начала, ни конца, а жизнь устроена иначе. Обывателю кажется, что жизнь – ясная, прямолинейная и бесконечная линия странствий. Как же неожиданно обрывается она, заканчивается… А дорога, перспектива, несётся дальше и дальше без остановки. В ясные дни издалека видны ослепительно сверкающая золотая игла собора Святого Петра, облака в лучах багряного заката. В туманные дни не видно никого и ничего.

Так и мчится Рейнский проспект, запущенный властной рукой Кифы Великого. Чем быстрее мчится Рейнский проспект, тем медленнее течёт время среди сумасшедшего бега бесконечностей. История замерла на месте в тот момент, когда Кифа Великий поднял на дыбы Великую Морию. Среди бега туфель, калош, шляпок, носов, шарфов, пальто, грохота пролёток, карет, шума и криков толпы мёртво стоит история, тихо покрываясь зелёной плесенью, разъедающей вечные камни, куски затвердевшей, остановившейся лавы. Стоит история в леденящей тишине застывших исторических событий. Стоит под тяжёлым взглядом витающего в воздухе огромного Вельможного Чиновника, контролирующего всё, что происходит и не происходит на Рейнской перспективе.

Но как ни бесконечен этот проспект, как ни убегает он из одной бесконечности в другую… наступает момент, и спотыкается он о набережную. Здесь заканчивается всё: и череда бричек, и крики кучеров, и вой сирен экипажей важных сановников, и всевозможные обыватели, бегущие по делам, и разного рода свободные граждане, беспечно фланирующие вдоль чётких линий, безупречно очерчивающих пространство Рейнского проспекта. Здесь и край земли, и край бесконечности.

А там-то, а там-то – святый Боже, святый крепкий, помилуй нас! Туман да муть, то желтоватая, то зеленоватая. Вправо-влево видны берега Мории. Далеко-далеко. Будто дальше, чем следует быть тому. Испуганно опустились берега, опускаются всё ниже и ниже. Опустились земли, опустились здания. Кажется, опустятся вот-вот и воды вместе с ними. И хлынет на воды, на берега, на здания, болотная, глубокая, зеленоватая муть ядовитая. А над всей этой мутью в тумане дрожат и грохочут, убегая вдаль чёрными телами, далёкие мосты: Иоанновский, Себастьяновский, Кифы Великого.

Мистической красотой Рейнского проспекта, построенного Кифой Великим, неизменно восхищались путешественники, иностранцы, посещавшие независимую Морию. По образу и подобию его строили Невский проспект в северной столице России, городе Святого Петра. Красоту Рейнского проспекта воспевали и немцы, и итальянцы, и даже наш с тобой соотечественник, Николай Васильевич Гоголь. Так хороши были конные статуи, установленные на каменных мостах Рейнского, что многие императоры Европы упрашивали Великого Канцлера подарить им подобные статуи. Вот и появились великолепные скульптурные композиции морийских коней в Берлине, Неаполе и Санкт-Петербурге. Возможно, что-то здесь неточно. Ручаться не могу. Мории давно уже больше нет. А известная нам история её полна ошибок, мифов, легенд и мистификаций.

Не раз прогуливался Александр по Рейнскому проспекту с раннего утра до поздней ночи, ожидая дня условленной встречи с руководителем Тайной канцелярии и наблюдая постоянную циркуляцию публики по Рейнской перспективе, для чего она, собственно, и была построена. Не для циркуляции же воздуха, например. Рейнский проспект – публичный проспект.

Поразительно свойство Рейнского проспекта. Ограничивают его нумерованные дома. По одной стороне – чётные, по другой – нечётные. Нумерация идет в порядке следования домов, и поиски нужного дома весьма облегчаются. Вот как: живут в Мории одни токмо дураки, а поди ж – додумались.

С утра туман. Изморозь. То ли изморось. То ли мелкая морось. Собирается в ручейки. Поливает улицы и проспекты, тротуары и крыши, низвергается холодными струями с жестяных желобов в жестяные же трубы. Эта, то ли изморозь, то ли морось, поливает прохожих, награждает их кашлями, насморками, ознобами, простудами. Гриппы, дыхательные воспаления заползают вместе с тончайшей пылью дождя под приподнятые воротники, надвинутые шапки, картузы, шляпы прохожих. Кто эти прохожие? Школьники, студенты, чиновники, офицеры, рабочий люд, субъекты, субъекты, субъекты. И субъект, можно сказать по-другому – обыватель, озирается по сторонам с тоской, глядит на проспект неотчётливым, смазанно серым лицом, циркулирует он в бесконечной перспективе проспекта. Может быть, в бесконечной перспективе перспективы? Преодолевает бесконечность эту без жалоб, возражений и ропота, в бесконечном токе таких же, как он. Среди грохота и трепетанья пролёток, карет, различного рода тарантасов, мелодичных рулад гудков вельможных экипажей, гула тяжёлых ломовых повозок, грохотов и гулов нарастающих и потом снова убывающих, в непрерывных криках продавцов газет, зазывал городских экскурсий и зазывал разных учреждений злачных, часто – достаточно непристойных заведений.

Распахиваются двери роскошного жёлтого дома. Это резиденция начальника Тайной канцелярии (ТАК). Видать, вознамеривается начальник этот отъехать куда, для дел своих важных, даже очень важных, а, може, – и для особо важных! Бритоголовый, – то ли прислужник, то ли охранник – «качок», одним словом, может, и бык, кто его знает, бросается из двери наружу, подаёт знаки кучеру. Вихрем подкатывает карета с гербом ТАК (сова-бабочка, держащая в лапках рыцаря). Молоденький участковый полицейский, проходивший мимо крыльца, мгновенно глупеет – да и был ли он до того хоть как-то умён – и вытягивается в струнку. А этого вот в его характере точно не было. Кто-то под прикрытием группы качков заскакивает в карету с тёмными пуленепробиваемыми стеклами. Карета стремительно уносится в скользкую зеленоватую мглу. Участковый, потрясённый и лишившийся дара речи, глазеет через плечо, вглядывается в грязноватый туман, туда, куда стрелой умчалась карета. Глазеет долго. Вздыхает и идёт дальше, скрываясь постепенно в тумане. Скрываются его ноги, спина, плечи, скрывается и голова полицейского. Как исчезают в тумане все плечи, все спины, все серые смазанные лица и чёрные мокрые зонты.

Там, где сплошной завесой висит мельчайшая морось, матово просвечивает, еле намечается сверху и сгущается к земле грязноватый тёмно-серый Святоиоанновский собор. Намечается, а потом и вовсе определяется конный памятник Кифе Великому, господину Всея Мории, у подножья которого высовывается из тумана и обратно в туман уходит косматая шапка могучего гренадера Адмиралтейской охраны.

Рейнский проспект, мокрый, скользкий. Серые потоки людей, серо-зелёно-жёлтый туман. Бегут, мелькают лица. Все они сосредоточены на том, как бы разобраться в самих себе. В их душах такой же сумрачный серо-зелёно-жёлтый туман. Тротуары под их ногами шуршат нешумно, тишайше шепчутся, шушукают, тушуются, растираются шаркающими калошами. Что можно было бы заметить в потоке этих стёртых лиц? Носы, разве что носы, кои в центре лица всегда заметны. Сколько уже разного о носах этих писалось. Носы протекали синие, замёрзшие, красные в прожилках, разогретые чем-то горячительным, зеленоватые, белые, приплюснутые, вытянутые, огромные, маленькие, вообще почти отсутствующие. Носы бежали поодиночке, парами, по три-четыре. Над носами чуть выше покоились котелки. За котелками бежали другие котелки, фуражки, шляпы, треуголки, цилиндры, платочки, опять фуражки, зонтики, перья, меховые шапки… Целый проспект лиц, носов, шапок, воротников, субъектов всё бежал куда-то и бежал. А параллельно ему бежал настоящий Рейнский проспект с таким же рядом домов-коробочек, нумераций, облаков, присутственных мест, разного рода заведений, магазинов и магазинчиков.

Есть особая бесконечность в бесконечности бегущих проспектов с бесконечным потоком субъектов, бегущих бесконечным рядом собственных теней. «Энная степень бесконечности», как написал посетивший Петроморию Андрей Белый. А заканчивается Рейнский проспект, упирается в набережную – и за ним ничего, ничто, полный ноль, отсутствие вещества и пространства. Так представляется стёртым умам стёртых лиц. Глаза субъектов не видят ни кипящего моря, ни искони уставившихся в туман громовых отверстий пушек. Не чувствуют субъекты бьющих в нос разнообразных запахов: морской соли, селёдки, мокрых канатов и брезентов, кожаных курток, трубок. Не видят россыпей ржавых гвоздей, скоб, рваных рыболовных сетей, ветхих швартовых и россыпей всевозможных ржавых ненужностей, в которых, как и во всех других странах, любят копаться любопытные детишки рабочего и служилого люда.

Ещё сумерки не ушли, раннее из ранних утро, ещё нет и восьми, да и семи ещё нет – пошли, как тени, субъекты, да не ради самого проспекта, просто надо пройти из жилых, спальных районов, тёмных жилых трюмов, многими ярусами уходящих в глубину, огороженную перекрестьями рангоутов со стрингерами и бимсами, скрепляющими старые борта судов, когда-то гордо бороздивших пашню морей. Да куда ж пройти-то? Да на работу. К фабричным районам. Где в таких же тёмных трюмах жужжат, дымят, теплятся мастерские, фабрики, производства разные, протыкающие фабричные эти ярусы закопчёнными трубами, поднимающимися высоко над фабричными же районами. «Мужики». Так называют их те, кто к власти поближе. Идут «мужики», то есть работяги, к своим многотрубным заводам. Не обязательно мужчины. И мужчины, и женщины, и юноши, и девушки, субъекты, одним словом, что трудятся. Редко пролетают пролётки. Идёт население спальных районов, фабричное, грубое. Туда же, в фабричные районы, идут адвокаты, инспекторы, полицейские, работники фабричных канцелярий, идут, чтобы влиться в этот обитаемый хаос, рождающийся в набегающем облаке, угрожающий центральному району Петромории. Как было бы хорошо раздавить, раздавить этот непокорный фабричный район, приковать к земле железом мостов, проткнуть перспективами во всех направлениях.

«Мужики», что мужчины, что женщины, поражают приличную публику воровскими ухватками. Лица их зеленей и бледней всех существ – тварей земноводных. В скважину проникнет фабричный люд, заговорит, зашепчет, захихикает – страх божий, не уснёте до утра.

От каждой группы трёх, четырёх субъектов поднимается в небо тихий дым пыльных разговоров, пересекаясь с бегущими рядом дымами других разговоров. Из отрывков составляются фразы, предложения, из фраз – рейнская сплетня.

– Вы знаете?

– Собираются…

– Что бросить?

– В кого, кого, кого…

– В Сусляка?

– Нет же, не собираются. Снять собираются.

– Поскорее бы…

– Пора же…

– Пора, пора…

– Провокация!

Улица Петромории. Осень. Восемь утра, девять утра. Сырость пронизает весь организм, сковывает дрогнувший позвоночник, проникает леденящей щекоткой в костный мозг. Забегает субъект в адский кабачок. В тёплое помещение. Ярко-красная вывеска «Столовая». Улица продолжает жить в его жилах, течёт студёной лихорадкой. Тёплая сырость. Белеющий пар. Запах сырости и блинов. И адского напитка. Призрак долгих лет бражничанья честных христиан. Пальто чёрные, синие, серые, жёлтые. Шапки кургузые, пышные, залихватские, ушанки вислоухие. Мокрые ботинки и всевозможные калоши. Не люди здесь собрались – тени. Такова осень Петромории: превращает прохожих в тени, а тени – в людей. Идут на работу «карандаши». Присутственные лица многочисленных канцелярий, расположенных в четырёхэтажных кубах. «Канцы». Государственные люди. Клерки судебных присутствий. Судьи. Кто пешком идёт, кто на карете прибывает. Им всё ясно. Вот-вот придут посетители. Бабушки. Студенты. Другой служилый люд. Посетителям нужны справки. Кому-то надо решить жилищные вопросы. Пенсии. Лечение. Деньги получить. Стипендии. Развестись. Пожениться. Отнять детей. Посадить в тюрьму. Оштрафовать обидчика. «Лохи обыкновенные». Готовьте денежки, лохи. Всё имеет таксу. Не будет вам ни справки, ни решения, ни денег. Без денег. Заплати деньги – получишь деньги. Решение. Справку. Тогда и упечём злодея. А злодей заплатит – тебя упечём. У нас такие права. Кормление. Освящённое на всех уровнях. Аж до Великого Канцлера. Без нас государство никуда.

Мечтательно глядит витающий в воздухе Вельможный Чиновник, Обобщённый Канц, Канц Великий, в бескрайний туман. Расширяется вместе с каретой от сознания собственной значимости, расширяется во все стороны и над проспектом воспаряя. Как хочется Великому Канцу мчаться бесконечно вперёд, поглощая перспективу за перспективой. Чтобы опутать, охватить, всю поверхность планеты змеиными кольцами проспектов, уставленных по бокам домовыми кубами. Чтобы притиснутая проспектами земля в линейном космическом беге была бы пересечена необъятностью прямолинейного закона. Чтобы сеть параллельных проспектов была бы пересечена сетью перпендикулярных проспектов и вошла в мировые бездны квадратами и кубами: по квадрату на обывателя, по кубу на контору присутственную. Чтобы… Чтобы… Как была бы успокоена душа Обобщённого Канца линиями симметрии, квадратами, кубами и инструкциями, инструкциями, инструкциями, в которые до конца жизни можно было бы отлавливать Лохов обыкновенных. Чтоб ужо перестали бы эти «обыкновенные» быть столь постоянно докучливыми, что-то требовать, что-то просить, что-то объяснять. Приносите деньги – а там посмотрим. Много чего они хотят. А нам бы… А нам бы поскорее в Братаны настоящие податься. Зачем им в Братаны? Что им даст Братанство-то это?

По традиции, в 12 часов глухо ухает ушастая пушка на бастионе. Туманы разорвались, тени рассеялись. Выглядывает солнце.

На перспективе пролётки высаживают нежных барышень из хороших семей. Те гуляют. Покупают в магазинах чулочки, шляпки, галантерею, духи, пудру – да мало ли что ещё может понадобиться прехорошенькой барышне из хорошей-то семьи? Выходят пофланировать и молодые люди, не обременённые заботами. В приличных сюртуках и панталонах. Людей посмотреть. С барышнями пошутить. А с хорошенькими продавщицами в магазинах – тоже пошутить или ещё чего, не задумываясь особенно о рамках возможных приличий.

Ближе к вечеру, когда потоки барышень и фланирующих бездельников рассеиваются понемногу, когда закончившие работу мужики и канцы направляются по своим делам или в сторону дома, появляются короли петроморских проспектов, крепкие, некоторые тощие, некоторые с животиком, «малиновые пиджаки». Приблатнённые. Косящие под блатных. Иногда авторитеты. Они выходят из бричек с затемнёнными стеклами. Самое время прихватить в тёмном переулке зазевавшегося лоха. Для них лохи – всё. Даже канцы, кичащиеся своим общественным положением. Чтобы развести на деньги. Заставить признать вину. Заставить унижаться. Заставить просить о ненаказании. Вырвать обещания. Отнять кошелёк, часы. Поставить на счётчик. Бить почти не принято. А развести – милое дело.

Вот и вечер. Крытые пролётки, кареты с закрытыми окнами, дилижансы летят по мокрым улицам к роскошным особнякам. Тоже с закрытыми, зашторенными, занавешенными окнами. Там встречаются высокие сановники. Как они заходят в кареты, как выходят – не рассмотреть за широкими плечами то ли охранников, то ли просто быков. В тиши кабинетов вершатся великие дела Великой Мории. Настоящего Братана не встретишь на улице, даже столь респектабельной, как Рейнская перспектива.

А вот «малиновые пиджаки» с голдами на шее куда более демократичны. В ресторанах, холлах, в шикарных рецепциях на первом этаже самых респектабельных отелей кучкуются они. Сходняки. Решают вопросы. Перетирают. Тёрки. Делят сферы влияния. Встречаются с доверенными людьми.

– Слышь-ка, принеси этим двоим чаю зелёного, а остальным – по кофе.

– Вы мне ещё за прежнее не заплатили.

– Понимаешь, с кем говоришь? Позови-ка мэтра.

– Извините, Сердей Васильевич, она новенькая. Не узнала вас.

– Ты уволь её, слышь-ка. Гнилая девица. Чтоб больше мы её не видели. Коллектив недоволен.

– Конечно, Сердей Васильевич; конечно, Владимир Петрович; конечно, Владимир Сергеевич… конечно, Константин Карольевич.

К середине ночи все разъезжаются. Пустеет Рейнский проспект. В глухом тумане над зданиями поднимается и парит кто-то злобный и тёмный, чьё дыхание крепко закрывает холодом гранита и булыжных камней некогда зелёный и кудрявый район острова Мории. Кто-то тёмный и грозный, оттуда, из воющего хаоса, уставился каменным взглядом, бьёт кожистыми крыльями, мелькает голым черепом и ушами в сумасшедшем полете, хлещет вельможным словом бедноту неразумную, бедноту – главную помеху вершителей судеб Великого государства.

Нет, не всё в порядке в стройной, законоуложенной геометрии Рейнского проспекта. Бесшумно катится мягкими шинами по брусчатой мостовой карета Дижа Быжа, любезно предложенная капитану Александру для проезда к резиденции начальника ТАК. Проспект неплохо озеленён и освещён.

– Петромория – современный город – с гордостью говорит Диж Быж. – Освещение, водоснабжение, канализация. У нас нет запаха помоев, как во многих странах развращённой Европы.

Что за прелестная поездка по Рейнскому проспекту!

Посматривая по сторонам, наблюдательный Александр замечает некие несообразности.

Внимание его привлекает водовоз, выливающий огромную бочку воды под первое дерево в ряду выстроившихся в линию деревьев.

– Что ты делаешь? – спрашивает Александр водовоза. – Поливаю деревья, не видишь разве? Погода жаркая, месяц уж дождей не было. – Как часто ты это делаешь? – Кажный божий день. – Каждый день выливаешь целую бочку под одно и то же дерево? – Конечно.

Дерево, которое водовоз поливает, выглядит неважно: ветви опустились, листья обмякли, пожелтели. Остальные – не лучше.

– Ты залил первое дерево, корни его загнили. Остальные деревья воды не получили. Почему не распределить воду поровну на все деревья?

– Делаю, что поручёно канцелярией по поливу. Начальство придумало, как упростить мою работу. Я трачу теперь меньше времени на полив, это большая экономия. А вода к остальным деревьям поступает по водоносным слоям в почве, разве ты не знаешь?

– Почему же тогда все эти деревья вянут?

– Не дошла пока вода. Прошло всего четыре недели. Ещё месяц, и вода поступит всем остальным деревьям.

– Через месяц все они погибнут.

– Не мне, дураку, обсуждать указания начальства.

С освещением тоже непонятные накладки. Зажигальщик фонарей идёт впереди фонарщика, заправляющего фонари животным жиром.

То же и с посадкой деревьев: один копает посадочную яму, второй закапывает, а третий, с посадочным материалом, не приходит – забыли запланировать. Ремонт водопровода: раскапывают, закапывают, а трубы на замену не привозят. Трубочисты чистят дымовые трубы как раз в то время, когда жильцы топят печи. Новую брусчатку для ремонта дороги привозят и укладывают, забыв снять старую.

– У нас всегда так. Чем больше служащих, тем больше беспорядка. То же самое ты увидишь, Александр, во всех сферах жизни Мории. Увидишь, увидишь, всему своё время. А пока – добро пожаловать в Тайную канцелярию. Приехали.

 

Тайная канцелярия

Тайная канцелярия (ТАК). С давних времён отвечала она за безопасность на корабле. Потом на острове. Чтобы никто не вёл подрывную работу. Не пытался влиять на прокладку курса, выбранного капитаном. Потом, в более поздние времена, – курса, выбранного правительством. Считалось, что канцелярией руководит Канцлер Всея Мории. На самом деле всегда назначалось определённое лицо, которое проводило всю «тайную» канцелярскую работу.

Канцелярия, хоть и называлась тайной, однако в описываемые времена всё о её деятельности было известно. В соответствии с законом назначение на руководящие государственные посты определялось парламентом и правительством. Фактически все назначения делались Тайной канцелярией по согласованию с Великим Канцлером. В основном из состава ближайшего окружения Канцлера Всея Мории.

Возглавлял ТАК некто Сусляк. Сусляк – крупный грызун из рода беличьих. Похож на бесхвостого суслика. Но очень большой. До полутора метров ростом. Как маленький человечек. Голова внушительных размеров, уплощённая. Ни в Старом, ни в Новом Свете такие грызуны теперь уже не водились. Только на Мории они и оставались. Слово «Сусляк» в одном из морийских наречий означает: «ротозей, разиня, вялый». Первое впечатление могло быть таким. Но не вялым он был и далеко не разиней. Иные называли его Большим Байбаком полевым. Сусляк – фигура, выдающаяся во всех отношениях. Характером отличался решительным. Сотрудники ТАК, отдавая должное крутому нраву Сусляка, называли его Сурованом. Начальник ТАК знал об этом. И это имя заглазное, Сурован, ему, конечно, очень нравилось.

В Северной Америке в наше время отмечают 2 февраля как день Сурка, день приближения весны. В этот день, считают, можно определить погоду по тому, испугается ли Сурок своей тени. Так говорят. В действительности только настоящий Сусляк может предсказать погоду. И никак не Сурок. Все присматриваются к настроению Сусляка. Если Сусляк выходит 2 февраля из дома в хорошем настроении – морийцев ждут хорошая погода и попутный ветер. Если выходит в плохом настроении и тут же возвращается назад – ждите шторм, дождь, снег и оледенение снастей. В Новом Свете Сусляков больше нет, потому и предсказание неверным получается. Сурок – плохая замена Сусляку.

Итак, возглавлял канцелярию Сусляк. Это тоже была давняя традиция. В период строительства корабля дураков считалось, что Тайная канцелярия не очень важный орган, и Брант делегировал, отправил в плавание вместе с капитаном Иоанном своего любимого говорящего Сусляка как руководителя канцелярии. До этого времени Сусляк, обладавший великолепным обонянием, был при Бранте кем-то вроде личного охранника. Он по запаху легко чуял опасность, если рядом с Брантом появлялся человек с дурными намерениями. Ведь все намерения имеют свой запах. Сусляки, как и многие другие животные, хорошо знают это и легко различают намерения по запаху. Одни только люди с их нюхом, притупившимся от обжорства, пьянства и курения, не умеют распознавать намерения по запаху.

Вот Брант и подумал: пусть Сусляк идет в плавание вместе с Иоанном Летсером, охраняет его и вынюхивает нездоровые настроения на корабле. Да и Иоанну будет повеселее с эти смышлёным и забавным зверьком.

При подготовке плавания Брант с Летсером создавали комиссии и комитеты для управления жизнью морийцев на корабле. В дальнейшем оказалось, что все созданные Брантом органы работали спустя рукава. А ТАК, возглавляемая спокойным, тихим и обстоятельным Сусляком, оказалась единственной работоспособной структурой.

Сусляк 2010-й возглавлял ТАК в тот период, когда капитан Александр посетил корабль дураков.

– Люди – такие дураки! Если бы не ТАК и не мои предшественники Сусляки, великий корабль давно бы погиб.

Сусляки, предшественники Сусляка 2010-го, держались скромно и никогда не выпячивались. Во все времена ТАК, возглавляемая Сусляками, знала всё, что делается на корабле, и тихо вела свою работу.

Вернёмся чуть назад. К тому времени, когда наш герой ещё не возглавлял ТАК. Семья Сусляков была немаленькая. И Сусляку 2010-му надо было ещё доказывать, что он именно тот, кто может стать во главе Тайной канцелярии.

В свою бытность школьником Сусляк носил модные вельветовые брюки и шитые наружной кожаной строчкой туфли. Любил поиздеваться над кошками и собаками, «чтоб знали, каково приходится грызунам, моим родственникам, мышкам и крыскам». И над учителями тоже. Учителя все ему прощали. Любили читать в учительской его бойкие стихи и политические эссе. В студенческие годы он был уже достаточно умён, чтобы не верить в полезность социальной и политической надстройки окружающего его общества. Однажды в своем дневнике он написал о том, что думает о себе как о непризнанном гении и что ему ещё потребуется некоторое время, чтобы найти свое ремесло.

Общественную деятельность Сусляк 2010-й (тогда он был просто молодой Сусляк, имени его не сохранилось, Суславик, что ли?) начинал в регионах, провинциях. Работал только с Новыми Морами. В мутные времена Ёлка и Степаныча кто только не хозяйничал в провинциях: и бывшие Барские директоры, и морийские губернаторы, и военные в отставке, и бывшие работники ТАК, да и просто бандиты. Сусляк ждал, когда ослабнут позиции этих случайных людей. Расставлял везде верных себе работников.

– Суслячок, ты руки сюда не протягивай и своих людей не сажай туда, где рулят важные товарищи – серьёзная братва, – выговаривали ему то губернаторы, то боевики, то бандиты.

Сусляк маневрировал, находил общий язык с ужасными Барами и душками Хазами. Хотел всем понравиться. Чего только он ни делал: учился в международном университете, публиковал статьи по истории, философии, политэкономии. И музыку симфоническую писал, и стихи, и рассказы, и на гитаре играл. Шил джинсы. В свободное время кропал статьи о концепциях искусства и тексты для музыкальных групп. Клепал дамские сексуальные пошловатые романчики. «Его горячее достоинство бережно проникло в прохладную тень её сокровенной долины». Продавал авторство бандитам и богатым чиновникам с художественными амбициями. Крутился между издательскими бандами, лавируя между их охранными структурами. Его кумиром был известный гангстер-рэппер «чёрный» Сусляк-Тупак. Фото Тупака до сих пор стоит в его кабинете рядом с портретом Великого Канцлера. Много чем занимался. Был начинающим театральным режиссером. Но лучше всего он умел договариваться, куда и как направить денежные потоки, и убеждать участников переговоров, какое именно решение им всем наиболее выгодно. Словом, умел держать руку на пульсе общественной жизни.

В стране происходили тектонические сдвиги. Рулили те, кто сел на самые большие денежные «кэш фло». Водители на втором сиденье. Среди них был и Ходок – молодая звезда бизнеса. Сусляк и Ходок занимались боевыми искусствами у одного мастера. Какое-то время Сусляк был телохранителем Ходока. Потом занимался Public Relations, был PR-менеджером кооператива Ходока. Уже тогда он был известен не только гениальным умением проводить блестящие пиар-компании, но и необыкновенной способностью манипулировать людьми, используя всё своё очарование в сочетании с прагматичным скептицизмом, агрессией и подкупом. Хазы из приличных семей особенно ценили его умение внимательно выслушать собеседника и, глядя в глаза, переспросить: «Ах, да? Даже так?» тоном, полным живого интереса, так, чтобы собеседник тотчас пожелал провалиться сквозь землю. Юный грызун, как опытный инквизитор средневековья, всегда умел находить у человека слабые места. Любого можно купить, считал он, только надо знать цену. Нет непродающихся. Любой поддаётся на угрозы и посулы. А если кто откажется – ему же выйдет дороже. Только и всего.

Вельможные господа-товарищи обсуждали, кем заменить Ёлко. Гансик ГАНС был тогда одним из многих. Некоторым он казался компромиссной фигурой. Скромный, исполнительный, удобный. Говорят, что на Гансика был компромат. Он участвовал в каких-то неблаговидных делах, был посредником между своим тогдашним шефом, важной шишкой в те времена, и какими-то приблатнёнными авторитетами. Возможно, и к рукам что-то прилипало время от времени. Может, и не было никакого компромата, просто пустили такой слух.

Нет, не подумайте, что Сусляк способен был повлиять на выдвижение ГАНСа при решении вопроса о том, кто займёт должность Великого Канцлера. Но свою важную функцию Сусляк в тот момент выполнил с честью. Влиятельные люди хотели отодвинуть от финансовых рычагов Берёзку, Гусика, Смолика, Бадрика и других. Лидером среди этих деятелей был Берёза, о котором говорили: олицетворение «абсолютного зла». Поручили дело шустрому грызуну. Во всех мелочах была продумана политическая интрига, общественное оповещение и правильное освещение происходящих событий. Когда машина была запущена, сблизился с семьей Берёзы. Это был великолепный спектакль, созданный почти гениальным режиссёром и абсолютно безнравственным постановщиком. Всё шло как по нотам. На Берёзу и его соратников неизвестно откуда сыпались удары за ударами. Сусляк действовал смело, нагло, беззастенчиво. Берёза и другие нувориши с ласковыми именами бросали свои баснословные богатства и бежали кто куда: туманный Альбион, жаркое Средиземноморье, душная Колхида. Вчистую переигран коварный интриган, прежде не знавший поражений. Что преобладало в душе Берёзы в тот момент – изумление или злоба? Не понял тогда тщеславный политикан, что всё сделано было руками (лапками) начинающего аппаратчика, да ещё и грызуна, в прямом смысле – канцелярской крысы. Сусляк выдержал испытание.

Авторитеты из приблатнённых говорили друг другу:

– Надо делать всё, как Сусляк, а не как Михась (кто такой Михась? – теперь уже и не разберёшь). Он всего достиг без единого контрольного выстрела в голову.

Сусляк въехал в ТАК, и стал он – Сусляк 2010-й. У 2010-го – мощная репутация. Настоящий змей-искуситель. Беседы начинал исподволь, иносказательно. Лучше всего умел: «Ты – мне, я – тебе». Старался обтяпывать все дела с блеском. Дерзко и броско. Сторонник хай-тека в политике, хотя слов таких в употреблении тогда ещё не было. По-молодому жёсткий. Есть заказ – надо выполнить, невзирая на лица и обстоятельства. Дал слово – исполнить. Слово руководителя ТАК – железо.

Ганс ГАНС, в то время уже Канцлер Всея Мории, вручил Сусляку медаль Иоанна Летсера второй степени – за многолетнюю плодотворную государственную деятельность. Почему не первой степени? Непонятно. Первой степени давали, видимо, только соратникам из ближайшего окружения ГАНСа, как мы потом убедимся, – конкретным Братанам.

Диж Быж характеризовал Сусляка американским термином yuppie – тип политика, жесткого прагматика без убеждений, молодого, безликого, никакого. Амбиции били у него через край. Сдобренные юной робостью и смущением. Его можно было бы назвать self made suslyak (сусляк, который сделал себя сам). Если бы он был человеком, о нём можно было бы сказать: «самый умный человек в руководстве страны». Отмечен многими талантами. Может сыграть, казаться открытым, откровенным. На самом деле людей не любит (да и с чего грызуну любить людей?), мыслей своих не обнаруживает, замкнут, в душе – мизантроп, всех презирает, считает себя гением. Единственным гением на плавающем острове. Частенько клокочет от ненависти и злобы. Прикрывает это маской сарказма, ехидства и напускного равнодушия.

Скрытный. Очень скрытный. Бесы разных калибров роятся в его груди. Он никогда не бывает на одном уровне с людьми. Сусляк – либо босс, либо раб.

Наступит пора, и он приложит руку (лапку), чтобы разделаться и со своим благодетелем Ходоком, который дал ему в свое время carte blanche, но при этом никогда особенно не доверял ему, не ввёл в свой близкий круг, и был, видимо, прав, хотя именно за это, весьма возможно, и поплатился.

ТАК был очень влиятельным органом. Все важные государственные решения готовились в ТАК по согласованию с Великим Канцлером, а иногда и без него, а выпускались другими официальными государственными органами, будто они это и подготовили. Людей в эти органы руководитель ТАК подбирал сам, как правило – безграмотных, с ущербной репутацией, чтобы легче было манипулировать ими.

Если кто-то из членов парламента не голосовал за решения, вынесенные руководством страны на общие заседания, Сусляк вызывал парламентариев и говорил:

– Вас для чего поставили, чтобы решения принимать или на кнопки нажимать? Нажимайте на те кнопки, которые говорят. Мы все повязаны. Никто не смеет голосовать по своему усмотрению.

Ему возражали, что предлагаемые законы могут быть вредны для корабля.

– Без вас разберёмся, какие законы нам нужны. Ваше дело – на кнопки нажимать. Или забыли, что случилось с Ходоком? Напомнить?

Ходок после нескольких вояжей вне Мории понял, как прекрасна жизнь на острове Мория. Ловкий парень, ему удалось прибрать к рукам почти всю спермацетовую добычу и мастерские по переработке амбры. Этого ему показалось мало, и не будь дураком, он решил, что члены парламента будут теперь нажимать на кнопки по его указке, не слушая указаний ТАК и Большого ГАНСа.

– Но ты знай, слушай, я тебе говорю, – истово шептал Сусляк, выбрав одного из вызванных парламентариев в качестве жертвы, – у нас на корабле не любят слишком умных. Пришлось «опустить» Ходока – выделить ему отдельную каюту в трюме. Где он будет сидеть, пока не раскается. Не очень-то он и умён оказался. Гордыня заела. Дурак, как и все. Так и будет сидеть до скончания веков, – закончил свой спич Сусляк, или Сурован (как сказали бы некоторые авторитеты), и скромно улыбнулся. Даже вернее сказать – улыбнулся застенчиво. И покраснел. Ох, изменчив этот Сусляк. Его взгляды и поступки не понять, не просчитать. При Ёлко демократ, при ГАНСе – государственник, сторонник державности. Кем будет при следующем?

Именно об этом рассказывал Диж Быж, чтобы правильно сориентировать капитана Александра перед встречей с Сусляком.

– Когда вы встретитесь, Александр Капитаныч, – ничего такого, что я говорил, ты не увидишь. Будешь удивлён. К тебе выйдет с виду совсем другой персонаж. Будь с ним осторожен. Одно могу сказать: всем здесь управляет кукловод Сусляк. Почему кукловод? Сам увидишь. Везде, вроде, полный порядок. Но в этом полном порядке – и жизни, и соков, увы, всё меньше и меньше.

 

Кукловод

У входа в ТАК стоят шикарные ландо с великолепными расфуфыренными лошадьми, с разодетыми важными кучерами.

– Это всё извоз Сусляка. Он любит роскошный выезд и шикарные вещи.

Сусляк выходит навстречу капитану, проводит гостя в приёмную. Одет с иголочки, по последней европейской моде. Изысканный современный костюм, шикарные карманные часы, запах дорогих мужских духов.

– Что за радость видеть тебя здесь, капитан Александр! Не возражай и не перечь – мы ведь тебя очень хорошо знаем. Друг китов и великанов, благодетель индейцев. Цивилизатор!

Его большие чёрные, сияющие глаза с длинными ресницами застенчиво смотрят на Александра. Сусляк нежно улыбается. Говорить с Сусляком одно удовольствие. Смешлив. Ироничен. Ненавязчив. Образован. Утончённый интеллектуал. Сыплет цитатами из классики, притчами.

Александр обращает внимание на то, что вдоль стен приёмной расставлены большие куклы. Искусно исполнены, хорошо одеты. Куклы изображают государственных деятелей, военных, прелестных женщин, спортсменов. Поймав удивлённый взгляд капитана, Сусляк объясняет:

– Очень люблю кукол. И изготовлять, и управлять ими. У меня самая большая в Мории, а, может быть, и во всем мире, коллекция кукол, как старых, времен Себастьяна Бранта, так и современных. Эту коллекцию начинали собирать мои предшественники, мои дальние родственники. Управлению куклами меня обучал сам Карабас Барабас. Сейчас он уже очень стар, на людях появляется крайне редко. Но я достаточно освоил искусство управления куклами-марионетками. Они подчиняются мне и выполняют все мои указания, хотя им и кажется, что они самостоятельно принимают решения и делают, что захотят. Так что главный по куклам здесь я. Не подумай, что это детская забава. Для меня куклы – очень серьёзно. Пройдем в соседний зал, сам во всем убедишься.

Каменный пол зала выложен полированным мрамором, светлые и тёмные квадраты которого образуют огромную шахматную доску. На доске – красиво одетые куклы, манекены до метра высотой, шахматные фигуры. За пределами доски стоят отыгранные фигуры с унылым выражением кукольных лиц. Среди них – Ёлко Палкин, Степаныч, Берёзка, Дубок, Гусик, Ходок и многие другие.

В центре доски – мощная группировка. Впереди – невысокая плотная фигура ладного спортсмена. В светлом кимоно восточного стиля единоборств – Нельзя – Ганс ГАНС, Канцлер Всея Мории, поясняет Сусляк. Рядом – его точная копия, только немного поменьше. И одет по-другому. Чёрная мантия и чёрная квадратная шапочка типа «конфедератки» с кисточкой. По одежде можно принять то ли за профессора, то ли за судью. Ганс Ганс – сменщик Ганса ГАНСа. Местоблюститель. Профессор обоих прав: гражданского и богословного. Так же, как основатель Мории, Себастьян Брант. Да и как сам Ганс ГАНС. Ганс Ганс – большой либерал. Любитель новинок и инноваций.

Вокруг этих двоих расставлены фигуры ближайшего окружения. Солидная авторитетная публика. Одним словом, авторитеты. Креатура Великого Канцлера. Клан Ганса. Братаны. Правильные «пацаны». Почему Братаны? Да принято у нас так. Мужественно. Уважительно. По-свойски. Братан. Вован. Диман. Уважительно. Мужественно. Вокруг Ганса – одни «пацаны». Так их называют. «Пацан» – это кличка, что ли? «Пацан» – тоже мужественно.

Уважительно ли? Вопрос. Остаётся только догадываться, от какого слова кликуха эта происходит, и почему правильный.

А неправильный – бывает? Может быть «неправильный пацан»? Нет, не бывает. Пацан – всегда правильный.

Из кого формируется клан? Родственники Ганса, дети, дети родственников, свои люди – раз. Сослуживцы (по прежнему месту работы) и соученики – два. Военные, люди в погонах, сотрудники моего скромного ведомства ТАК – три. И, самое главное, – члены кооператива «Лужа». Бассейн есть такой в самом центре Мории. Когда Ганс был совсем молодым, любители поплавать и позагорать собирались у этого бассейна. Благоустроили места для отдыха, поделили берега и подходы. Добившись честным трудом высокого положения в обществе, дружбу сохранили. Название осталось старое: «Лучшую Жизнь – Ассам!» (ЛУЖА).

Ассы – непонятно, кого имели в виду. Ассы – мастера воздушного пилотажа. В XIX веке авиации ещё не было. Может быть, кооператив тот для Эссов (имеется в виду «Ass», баран, мягкое место)? – непонятно. Но Сусляк твердо сказал: «ЛУЖА».

Рядом с авторитетами – куча прихлебателей. Фигуры сероватые, не очень выразительные. Единоморы – правящая партия. Хотя сам Ганс, номер один в Единомории, – не член этой партии. Эти единые морийцы, кто они – тоже Братаны? Разношёрстная публика. Мужики (Сусляк не объяснял, кто это). Приблатнённые (косят под Братанов). Есть и пацаны. Боевики, мы их зовём Быками, но никак не пацанами, пояснил Сусляк.

Популярные в народе фигуры: шуты, актёры, фигляры, списанные спортсмены, дорогие проститутки, тоже списанные, бывшие примадонны, второсортные танцовщицы, дамы полусвета, военные погононосители, действующие и в отставке. Демонстрируют потрясающее единение. Ясно почему. Они объединились попилить деньги. «Воруй, пока дают, вали, если успеешь».

Многое из того, что объяснял Сусляк, было Александру непонятно. Ничего, постепенно разберусь. А что не пойму – того и не надо знать.

– Вот она, главная группировка, которую я должен привести к победе, – объяснял Сусляк. – Какие цвета они защищают? На их флаге видно: чёрная с жёлтым и белым диагональная полоска. Позиция у них, как видишь, неплохая. Нет, я сам никуда не вхожу. Не Единомор. Не Братан. Не креатура. Это и понятно. Ведь я – Сусляк. Хватит с меня и того, что я – кукловод. А большего мне не надо.

Посмотрим, кто же им противостоит? Слева – мощное формирование: Партия народной диктатуры. Та, что пришла к нам из прежних режимов. Сокращённо – ДиНАРЫ. Во главе – их лидер, душка Зед, лидер Z. Есть ещё неформальный лидер, страшный Прохан. Никто из них никакой опасности не представляет. Куплены мною на корню. Задвинуты влево. Одеты, в основном, в красное. Знамёна красные. В народе их называют Красными.

Справа – нестройные ряды коммерсантов всякого рода. Партия Свободной Торговли (ПАРС). Партия Правых Сил (ППС). Консерваторы (Консы). Их лидеры – Кась, Рыжь, Прошик и другие. Никак не могут договориться, кто из них главнее. У них, как видишь, белые флаги и белые ленточки.

Эти две группировки и вершили судьбы страны в недавнем прошлом, пока не пришли мы, Новые Моры, и не объединили в Единоморию всех, болеющих за судьбы Мории.

Нам, Единоморам, всё равно, кто Вар, кто Мор, кто Хаз. Это была моя идея – пустить в народ мысль, что красные и белые – это инородцы Вары и Хазы. Чтобы легче натравить на них народ. Чтобы легче было столкнуть их друг с другом и выгнать потом всю эту шушеру. Хотя как уже сейчас определить, какие морийцы из Моров, а какие из Варов да Хазов. А может, ещё из кого-то? Но работает. Даже друг твой, на что человек образованный, Диж Быж, – и тот проникся этой мыслью. И названия привились. Народные диктатуры – это Новые Вары. ПАРСы, ППСы и Консы – Новые Хазы. Так же, как и организовавшие их Берёзки, Ходоки, Бадрики и другие.

Как видишь, наша центральная группировка разделяет белых и красных и выдавливает их по краям. Ещё важно, чтобы не объединились правые группировки. Мы в тыл им заслали группировку сдерживания. «Малиновых пиджаков». Социально нам близких. У них тот же лозунг: «Хватай и вали». Их совсем немного. Но лидеры каковы! Михась, Малыш, Сильва, Могила, Базилевс, Колёсико, Кум. Авторитеты. Но не пацаны. Приблатнённые. Братаны второго сорта, если можно так выразиться.

А вот здесь, посмотри, Александр, интересные молодёжные группировки. Они находятся в резерве. «Содранные шкуры», Адольфъеры, Скины и Лимы. Называют себя единственными настоящими Морами. Это мы им нашептали. Пусть считают всех остальных виновниками наших и своих несчастий и бед. Убогонькие. Зловонные выблядки Демиурга, извини, с языка сорвалось. Ходят в чёрном. Штурмовые ботинки. Мы организуем занятия для их боевиков. Чтобы, в крайнем случае, использовать против белых и красных. Однако управлять ими трудно. Скинов и Лимов тоже следует опасаться. Не всегда получается развернуть их в нужную сторону.

На случай, если Адольфъеры, Скины или Лимы выйдут из подчинения, мы создали свою штурмовую молодёжную группировку. Молодая гвардия Единоморов. Молодёжное Единство. Они должны содействовать укреплению нашей демократии. Демократии пацанов. Мы используем их и против белых, и против красных, и против «малиновых пиджаков», и против Скинов с Лимами. Их перспектива – стать опорой Единоморов, или в будущем – даже настоящими Братанами, а, может быть, и членами Лужи. Это подрастающая смена клана Ганса. Молодые люди – будущее Лужи. «Лужки» – название детской организации, созданной внутри Молодёжного Единства. «Наши Лужки» – ласково называет их Ганс.

Есть и другие группировки. Местные. Зелёные. Старые диктатурщики.

Всё очень хорошо. Полный порядок. Смотри, как я управляю этими куклами. Вот я нажимаю рычажок, и Лужки делают шаг вперёд. Они уже оттесняют ПАРСов. А так – они возвращаются. Главные куклы тоже мне послушны. Поворачиваю рычажок влево. Ганс тоже поворачивается и говорит: «Будем увеличивать пенсии Пенсам (пенсионерам то есть)». Вправо: «Разрешим демонстрации ПАРСам». Вперёд: «Разрешим выдвинуться Прошику». Так я и разыгрываю партии с партиями. Проедешь по Мории – увидишь. Жизнь стала лучше. Правда, умные люди говорят, что послевкусие дерьмовое осталось.

Например, мне неясно, что делать с «Нашим домом Мория». Лидеров нет. Партии тоже давно уже нет. А люди остались. Может, они и есть настоящие морийцы. «Могучие» Моры. Моя всевидящая шахматная доска плохо это обозначает. Они не участвуют в игре. А может, и участвуют. Но не по моим правилам. Их не интересует слава. Их не интересует власть. Их не интересуют деньги. Не вижу их. Есть лишь отдельные фигуры. Но чувствую их могучую силу. Может так случиться, что когда-нибудь перевернут они мою шахматную доску со всеми фигурами. Скажу по секрету, как опытный грызун, эти люди – образец нормальности, в отличие от лопающихся от благополучия «хозяев жизни». Даже мне, гениальному интригану, к ним не подкопаться. Они говорят: «Тому, кто может управлять Вселенной, – миллион не нужен». Возможно, они ждут второго пришествия божественной Мории, о котором говорил ещё преподобный Иоанн Летсер, наставник моих благословенных предков.

Да, это правда, у нас настоящая демократия для Братанов. Ты убедишься, что те из Братанов, кто не нарушает неписаные законы, пользуется всеми благами Братанов морийской страны и цивилизации.

– Ну хорошо, с куклами ты справляешься. А как тебе удается манипулировать таким количеством людей, реальными персонами?

– Люди глупы. Им лесть нужна. Играю им на лире, как Амфин, который звуками лиры заставлял каменные глыбы складываться друг на друга, чтобы стену образовать вокруг Фив. Пою гимны подобно Орфею, который песнями диких зверей укрощал и приводил в движение деревья и скалы. Надо знать историю. И вовремя подсунуть людям нужную притчу. В пятом веке до нашей эры плебеи, возмущенные жестокими притеснениями со стороны патрициев, покинули Рим. Как Менений Агриппа умиротворил народ? Он рассказал басню о частях человеческого тела, взбунтовавшихся против желудка. За что они, взбунтовавшиеся, объяснил Менений, и поплатились крайним изнеможением. Детские сказки действуют на людей безотказно. Древнегреческий полководец Фемистокл, например, успокоил афинян, возмущённых жадностью должностных лиц, басней об увязшей в болоте лисе. Лиса эта просила ежа не отгонять облепивших её комаров, так как они уже напились её крови, а на их место могут слететься новые, голодные, и потому ещё более жадные и жестокие. Ловко придуманные басни позволяют легко управлять толпой. Желая показать своим сторонникам, что единодушие важнее силы, Серторий поручил молодому, сильному солдату вырвать хвост у старой лошади, а дряхлому старику – вырвать хвост у молодого коня. Первый справился с огромным трудом, так как старался вырвать хвост сразу, а старик справился легко, вырывая по одному волос за волосом. Вот какая чепуха может, оказывается, привести в движение такого исполинского и могучего зверя, как народ.

– Ну я понял: среди Братанов демократия. А какую демократию вы приготовили для народа, для толпы, по-вашему?

– Обижаешь. Почему ты считаешь, что наша законность – только для Братанов? Это всему народу нужно. Какой мы аппарат создали, какие госструктуры – чтобы все вопросы решать. Кто позаботится о простом морийце? У нас социальное государство. Все силы всех канцелярий направлены только на то, чтобы помогать людям. Медикам. Учителям. Пенсам. Кто оплачивает им работу? Канцеляриям, имеешь в виду? Выделяем деньги. Нет, не много. Но мы же не можем пустить на это наш Общак. Они, канцы (то есть работники канцелярий), не в обиде. Сами кормятся. У них есть права. Сшибают кто где может. Деревянные, конечно. Щепы. Ну если кто перегнёт палку – накажем.

Сам посуди. Разве у нас не гуманный режим? Народ этот, морийцы то бишь, Братанам-то никак не нужен. Оставить бы тех, кто золото добывает. Чтобы Общак пополнять. А остальные-то совсем не нужны. От народа одна головная боль, одни проблемы. Мы создаем партию «Единомория», чтобы объединить лучших представителей народа, а они называют её «партия Хазиков и Вариков». С людьми этими одна возня. Корми их. Обеспечивай. За порядком следи. А как волнения, недовольство – никого тронуть ни-ни. Слово плохое не скажи. Попробуй кого «хорьком» назови, а уж слово «козёл» вообще запрещено. Если кто в драку полез, и ему ненароком от полицейского досталось, – крику-то, крику! «Антинародный режим!» Разговоров на десять лет хватит. Вспомнили бы, что было при «Двойных Нарах» двадцать лет назад. Что это такое? Двойные Нары – ДиНАРЫ. Диктатура Народа.

Народ всегда был для власти проблемой. И сейчас проблема. И для Братанов. И для канцев. Но мы народ не бросаем. Всё сделаем для народа. Себе в ущерб. Ганс ГАНС и Ганс Ганс трудятся день и ночь. Во имя Мории, во имя народа Мории. И живём строго по понятиям. Понятия как честь. Как достоинство. Они выше всего. Выше закона. И выше справедливости. А что такое справедливость? Как на это посмотреть. У одних одна справедливость. У других – другая. Да тебе этого не понять. Понять понятия может только тот, кто с детства вырос на понятиях, понятно? Непонятливый ты наш.

Попытаюсь тебе пояснить, чтоб ты понял.

Все в этом мире быстро меняется. Великие гуманистические идеалы времен Себастьяна Бранта и Эразма Роттердамского, культурные традиции Европы XVII, XVIII, начала XIX века не выдерживают испытания временем. Они распадаются. Ваш Герцен критикует великое российское самодержавие. Толстой пишет о ложных идеалах великой церкви Третьего Рима. Нет единой правды. Правда разбивается на фрагменты. В одном фрагменте одна правда, в другом – другая. Наш мир, как театр кукол. В одном спектакле побеждает истинная дружба. В другом – трезвый расчёт. В одном – любовь, в другом – ненависть. В одном – трудолюбие, в другом – лень. Где-то честность – мерило всего. А где-то – практичность, достижение результата любой ценой.

Мы сохраняем в обществе все виды оппозиции и носителей разных идей. Вот где настоящая демократия. Мы постоянно создаём и закрываем новые объединения, движения и партии: демократические, патриотические, националистические, молодёжные, консервативные, глобальные, местные, олигархические, люмпен. Кажется, что здесь постоянная путаница, непрерывное изменение форм, за которым нельзя уследить. И которое остановить невозможно. Но это только на первый взгляд.

Слияние деспотии нашего общества с полным смешением всех возможных политических стилей. Сегодня я подаю социуму на завтрак диктатуру под соусом патриотизма и империализма, на обед – демократию с гарниром суверенности и национализма, на ужин – олигархию с аперитивом либеральности и социальных гарантий. Завтра в моем социальном ресторане будет новое меню. Моя любимая стратегия – это смешение политических стилей, эклектика, парадоксальное сочетание и объединение всего несочетаемого и необъединяемого. Вот она, наша настоящая демократия: либералы западники (поклоняющиеся моделям европейской демократии) превращаются в державников, олигархи – в социалистов, маргиналы в mainstream, патриоты – в демократов. В один момент я спонсирую националистов Скинов, в другой – создаю группу по защите прав человека. Старая идентификация подорвана, а новая не укоренилась. И полный простор для всех возможных манипуляций.

Стратегия власти – превратить страну в театр, а морийскую жизнь в прекрасное театральное представление, шоу, как говорят англичане. И это правильно. Мы все вышли из шутов и дураков для развлечения публики. Мы живём в обществе в условиях диктатуры, но постоянно играем в демократические свободы. Никому не запрещается шутить на эту тему. Злословить. Высмеивать любое должностное лицо. Даже оскорблять. Любого. Вплоть до Великого Канцлера. Да, таков масштаб этой личности, масштаб нашего канцлера. Никаких обид. Всем разрешено всё. Говорить. Но не делать! Все игры должны быть всерьёз. У нас очень серьёзный спектакль. За каждой ролью стоят деньги, влияние, и никому не разрешено нарушать правила, иначе – расплата. Тоже серьёзная.

Можешь мне поверить, что за всей этой кажущейся социальной свободой, самой свободной демократической формой стоят жёсткие требования момента, могучее веление практики сегодняшней жизни и твёрдая рука Демиурга. У каждой куклы есть свой кукловод. Да-да, всегда есть кто-то, кто всем управляет. Страна живёт по сценарию. В этом театре есть дирижёр.

Спектакль прекрасен. Но рука у дирижёра тяжела. Многие олигархи, попавшие под раздачу, отказывались от всего, бежали, молили, становились на колени, признавали всё, чего и не было. Один Ходок был не таков. Держался спокойно, с достоинством, говорил размеренно. Не набрасывался на своих тюремщиков. На суде выступали многие авторитетные Братаны. Давали показания в пользу Ходока. Суд посчитал: всё сказанное «за» говорит «против», говорит о вине Ходока. Чёрное превращается в белое. Белое – в чёрное. Высшая целесообразность. Каков Газон, таков закон.

В любом театральном спектакле так. Возьмём «Гамлета»: как всё любо нам в этой пьесе, как созвучно вкусам культурной нашей публики. Вся современная европейская демократия сосредоточена в «Гамлете». Присмотримся повнимательней. Гамлет-отец – слабый, никчёмный правитель. Гамлет-сын – неуравновешенная личность. Без принципов. Без идеалов. Сам подставляется под удары своих противников. А на горизонте принц Норвегии Фортинбрас. Которого на сцене почти не видно. Жёсткий, целеустремленный Демиург. Руководит всем действием. И в финале появляется, чтобы возглавить страну.

Так и у нас в Мории. За кулисами спектакля – политика плаща и кинжала, двойные-тройные шпионы и страшные яды, бароны-бюрократы и олигархи, шептуны на ухо власти и бедный друг моей молодости, благородный Ходок, сидящий в башне Эльсинора. За кулисами: битвы золотодобывающих компаний, жестокие экспроприации, убийства журналистов, тысячи похищенных и пропавших людей. Но на глазах – театр, где нет правды, где каждая правда только здесь и сейчас.

Наша элита повально увлечена идеями политического и психологического микса. Гипноза Эриксона. Я создал десятки центров нейро-языковых навыков (НЯН). Мы обучаем авторитетных людей проводить переговоры, быстро налаживать коммуникации с незнакомыми людьми, обучаем методам подсознательного манипулирования, запутывания противника. Их детей – знакомиться с хорошенькими девушками на улицах (pick up). В общем, тоже бизнес. Неплохой заработок на тупости и ограниченности быков и баронов-бюрократов. Ах, как же интересна жизнь нашего общества!

Оставим на время все эти дела. Больно ты серьезён, Александр. У меня аж язык заболел объяснять тебе всё про то да про это. Поймёшь со временем. Если захочешь. А может, и не поймёшь. Ведь ты совсем без понятия.

– Что такое понятия? – думал капитан Александр. – Что имел в виду Сусляк? Непонятно.

– Давай-ка отвлечёмся. Пойдём, посмотришь Дарвинские игры. Это что-то вроде театра. Очень популярные представления у Братанов. Все приходят. Кто не придёт – на заметочку беру. Сам пишу сценарии, – добавляет Сусляк, скромно опустив глаза и покраснев. – И актёров подбираю сам.

Это театр. И на Олимпийские игры похоже немного. Конкурс. Победителю присуждается Дарвинская премия. Тому, кто уничтожил себя наиболее необычным и глупым способом. Да нет, это спектакль. Только делают вид. Никто не умирает. Это актёры. Хотя точно не знаю. Там мои режиссёры занимаются: некоторых актёров после спектакля я почему-то больше не встречал. Может, не выдержали напряжения. Может, не приглашали. А может, и нет их уже.

Почему Дарвинская? Борьба за чистоту генофонда. Да, морийцы – народ дураков. Но не таких же, чтоб самим себя убивать. Театр называется «Мимоноля». Мы называем его по-братански «Конкретный ноль». Разве непонятно? Человек погибает. Остается ноль.

Я создал Дарвинскую премию для поиска лиц, которые своей смертью или потерей возможности иметь потомство улучшают генофонд, подтверждая теорию Ч. Дарвина о естественном отборе. Стать победителем можно не в случае какой-нибудь случайной или комичной смерти, а лишь тогда, когда смерть происходит из-за потрясающей глупости и абсурдных действий.

Захочешь – пойдём, посмотрим. А пока думаешь, назову тебе несколько призёров.

Третье место занял рабочий. Он разбирал амбар. Вместо того, чтобы разобрать вначале стены, спилил главную опору. Амбар, естественно, рухнул, а рабочий погиб. Нет, нет. Это не просто финальная сцена. Это целый спектакль. История его жизни. Психология. Как он пришёл к этому. Финал как конец драмы. Даже трагедии.

Второе место занял некто Джеймс. Они с приятелем собрались ограбить магазин. Приятель надел на голову и лицо лыжную вязаную шапочку, прорезав в ней отверстия для глаз. Джеймс не захотел тратить деньги на шапочку, решил сэкономить. Покрасил лицо чёрной краской. Оказалось, что краска ядовитая. Наносить её на кожу нельзя. Во время исполнения своего преступного замысла Джеймс задохнулся. А по дороге домой – умер.

Ещё одно второе место заняла 63-летняя Жаннетта. Она хотела разгладить морщины. Сделала себе под кожу лица инъекцию. Вместо ботекса ввела говяжий жир. Лицо её пылало. Скончалась от перитонита.

Первое место, Гран-при, занял сюжет о молодой паре, которая решила заняться любовью на крыше дома. Но не на ровной крыше, а на покатой. В результате бурного секса – скатились и разбились.

Но даже они проиграли 58-летнему человеку по имени Макс из Сибмории. Макс получил приз зрительских симпатий. Он захотел выпить хереса. Но почему-то не через рот, как обычно делают, а… через анальное отверстие. Взял клизму и залил в задний проход аж три литра виноградного напитка. Организм не выдержал удара. Макс, любитель хереса, погиб.

Интересно, не правда ли? Особенно с учётом того пикантного обстоятельства, что неизвестно точно, остался ли жив актёр. Эх, мне бы развернуться по-настоящему! Чтобы вся Мория, весь мир смотрели бы эти спектакли, смотрели, как гибнут те, кому и должно умереть в борьбе с более удачливыми, более умными, более сильными. Весь народ думал бы только об этом, говорил только об этом и забыл бы о своих трудностях, невзгодах, социальном неравенстве, о нищете и проблемах в обществе. Тогда не нужны будут ни партии, ни молодёжные движения, ни политтехнологи. Дарвинская премия сняла бы все проблемы манипуляции общественным сознанием. Вернее, не сняла бы – а решила… Смотри спектакль, лови момент, думай о том, что ты лучше тех, кому рукоплещут залы и стадионы, или ни о чем не думай. Я бы устроил такие Дарвинские игры… Думаю, что ради славы нашлись бы тысячи желающих публично умереть, не притворно, а на самом деле умереть из-за своей глупости – зато на глазах у всего морийского народа. Такова уж ваша природа, природа глупых, гордых и самоуверенных хомо сапиенсов. Не нашлось бы «добровольцев», сами бы и назначили этих «добровольцев». А если в планетарном масщтабе? Были же и Олимпийские игры, и гладиаторские бои. Там одни дураки истязали и убивали себя на потеху другим дуракам. Проверенный механизм. Поверь мне, капитан, я ещё устрою такие международные Дарвинские игры! Но они, планетарные игры, будут потом. А пока у нас всё скромненько – просто спектакль. Но это, точно тебе говорю, тоже очень и очень забавно.

Да уж, очень забавно. Капитан Александр извинился и вежливо отказался от посещения очередного спектакля, сославшись на усталость и простуду.

Александр спросил Сусляка, почему столько бестолковщины он видел, проезжая по Рейнскому проспекту? Кто за что отвечает?

Это хозяйственный вопрос, объяснил Сусляк. А чего ты хочешь, надеялся на что-то другое? Страна дураков.

Создали канцелярии, чтобы дуракам помогать. А в канцеляриях-то кто работает? Тоже дураки. Не моё это дело. Моё дело – куклами руководить правильно. Чтобы к Общаку чужие люди не подобрались. Все хотят чего-то, все, что стоят здесь на шахматной доске. Поближе к Общаку хотят.

Как говорят в таких случаях, встреча прошла в тёплой дружеской обстановке. Но её было «немножко слишком», «a bit too much», как сказали бы англичане.

 

Демократия братанов

Капитан Александр ожидал встречи с Великим Канцлером. За это время побывал на многих окраинах Мории, пешком исходил всю Петроморию, со многими людьми познакомился. Встречался несколько раз и с Сусляком. И на одном из спектаклей шоу «Конкретный ноль» всё-таки побывал.

Впечатлениями о пребывании на Мории решил поделиться со своим другом, Его преподобием Льюисом Доджсоном. Вот его письмо.

«Дорогой Льюис Доджсон!

Капитан Александр».

Волею провидения довелось мне посетить замечательный остров Мория, где я и нахожусь сейчас, дожидаясь встречи с Великим Канцлером Всея Мории Гансом ГАНСом. Прекрасный народ проживает здесь. В давние века называли этих людей „дураками“. Но имя это, видимо, имело тогда оттенок изгнаности, отверженности и оттенок уважительности: „не такие, как все“, „особенные“. Иногда даже – „богоизбранности“. Частично я со всем этим согласен.

Повстречался здесь с Вашим другом, поэтом-патриотом Дижем Быжем, у которого я сейчас и гощу по настойчивому его приглашению. Шлёт он Вам привет, просит кланяться также Долу и Зюлу, с коими он заочно знаком и о коих премного наслышан.

С Дижем Быжем мы встретились, как старые друзья. Он – очень тёплый, интересный, обаятельный человек и талантливый писатель. Высылаю Вам отдельным письмом его поэму „Баллада о начальниках“ [39] , в которой поэт-патриот Диж Быж ведёт заочную беседу со знаменитым Себастьяном Брантом.

Хочу описать Вам государеустройство этой страны. Которое можно, конечно, называть демократией, но с большой натяжкой. Я встречался несколько раз с одним из столпов этой демократии, начальником Тайной Канцелярии (ТАК) Сусляком 2010-м. Это грызун. Великолепный образец животного мира, ни в чём не уступающий человеку. Как сказал Диж Быж: „Если бы он был хомо сапиенс, то был бы, наверное, умнейшим человеком на острове“. У нас сложились неплохие отношения. И Сусляк много рассказывал мне об общественном устройстве Мории. Тем не менее я не сумел пока в полной мере ознакомиться с общественной жизнью страны. Причина того – и время, ведь я пока на острове совсем недолго. Другая причина состоит в том, что мудрый Сусляк рассказывал мне только о том, что в его компетенции: внутренняя политика, общественные объединения, молодёжные движения, партии, их борьба за получение государственных постов в парламенте и в судах. Основные рычаги подбора кадров, размещение лояльных людей в сфере реального управления, управление экономикой, внешней политикой, добычей золота и управление золотым запасом, который здесь называют „Общаком“, находятся вне его компетенции. Он имеет только право совещательного голоса. И скромный Сусляк старается не касаться этих вопросов. Зато всё, что находится в компетенции Сусляка, он знает блестяще, здесь ему дана Великим Канцлером полная свобода, и, более того, именно он является создателем современных общественных отношений Мории, демократии, которую по праву можно назвать демократией элиты Мории, Братанов, или Пацанской демократией, как любит её называть великолепный Сусляк.

Расскажу Вам вначале о личности Сусляка. Начну с того, что это действительно личность неординарная. Разносторонне талантлив, умён, в политике – почти гениален. Одарён во всех мыслимых сферах, в науке, в литературе и музыке. Всесторонне образован. Тончайший психолог. Знаток человеческих душ. И великий манипулятор. Что-то ласковое ощущается в мягком и гладком лице Сусляка, а во взгляде – нечто демоническое.

Сусляк – куратор внутренней политики Мории за последние двенадцать лет. Автор концепции демократии реальных пацанов, создатель самой мощной правительственной партии Единой Мории, создатель и куратор молодёжных движений разной направленности: Лужки, Скины, Лимы, Местные. Поддерживает либеральные группировки свободной торговли, правых сил, консерваторов. Держит руку на пульсе сторонников Народной диктатуры, постоянно покупая их управляемость мелкими подачками. Не гнушается даже контактами с приблатнёнными Малиновыми пиджаками. А также со всякими непонятными, такими, как Наши, Ненаши, Идущие вместе, Шагающие в ногу, Орлята Мории.

Начинал он как театральный режиссёр, пиар-менеджер. Владеет всей гаммой современных психологических приёмов манипулирования сознанием с целью управления людьми. Его влияние на политику трудно переоценить. Непревзойдённый кукловод, гений времён Ганса ГАНСа, он приватизировал морийскую политику, превратил её в личный, частный проект. Сусляк запер сам себя внутри огромного стеклянного шара, купола гигантского планетария. Модель гениального „шоу“, как говорите вы, англичане. По стенам и потолку движутся красивые тени инопланетян – куклы, единственное, что связывает его с внешним миром. Он видит мир через эту огромную оптическую линзу, не увеличивающую, не уменьшающую, но всё искажающую до неузнаваемости. Имитирующую контакт с внешним миром. С другими, теми, кто из внешнего мира, он разговаривает ложными, искажёнными и каждый раз – различными голосами. Умеет добиваться своего. Того, чего хочет для себя. А это тысячи полезных вещей: власть, деньги, книги, влияние, питание, шикарный выезд и другое. Хорошо, почти безупречно, он знает всё в сфере своего влияния, зато так же плохо он понимает всё остальное, реальную жизнь, жизнь народа, духовное бытие чистых душ, всё, что реально важно для жизни обычных людей.

Поняв начальника ТАК, мы поймём не только современную Морию, но и новый тип беззастенчивой политики с позиции силы. Новую породу авторитаризма [40] , гораздо более тонкого, чем другие монархии и диктатуры нашего века. Он сконструировал концепцию „пацанской демократии“, в которой демократические законы и инструменты сохраняются для всех мыслимых и немыслимых демократических свобод. Мы наблюдаем непревзойдённое слияние цивилизованного деспотизма с великолепной демократической оболочкой. Сусляк, автор правления, замаскированного под скульптурный слепок демократии, автор диктатуры, задрапированной демократическими процедурами. Управление страной в условиях несравненной „пацанской демократии“. Он Протей [41] , вдохновляющийся игрой противоречий, метаморфоз, трансгресий [42] , теряющий голову от воплощений своих фантазий, не гнушающийся использованием любых средств, мимикрии, морального падения и даже предательства.

Весь этот разгул разнообразных демократических институтов сопровождается безумным поклонением Гансу ГАНСу проправительственных молодёжных группировок, которые почему-то все похожи на Адольфъеров, избивающих иностранных и инакомыслящих журналистов, жгущих нежелательные книги на площадях. Такова система. Пострадавшим от этого режима нелепо обижаться на Сусляка. Так же нелепо, как обижаться за приговор на палача.

Поклонение это сопровождается шумными выступлениями с участием экзальтированных девиц, распахивающих свои рубашонки, чтобы вся страна видела их кредо на обнаженной груди: „Хочу Ганса!“

Такую вот сложную политическую конструкцию знает и контролирует только одно лицо, всемогущий Демиург политических кукол, Сусляк 2010-й. Все остальные знают только части этой системы. Но, видимо, Великого Канцлера это вполне устраивает.

Если проанализировать, чему же действительно дает зелёную дорогу Великий Кукловод, мы увидим, что это странная смесь патриотизма, державности, с одной стороны, и либерализма-с другой. Всё остальное внешне сохраняется, но реально отсекается от участия в управлении государством. Фактически запрещается. Общественная жизнь заморожена. Новых механизмов, моделей, идей не появляется. Содержательная часть политики почти отсутствует. Остаются только банальные технические механизмы. Минимально необходимые. С точки зрения так называемого „здравого смысла“. Маловато для управления сложной государственной машиной и организации общественной жизни могучего народа, имеющего древние исторические, культурные и цивилизационные традиции. Возможно, я спешу с выводами. Пока я мало знаю о Мории и не во всём разобрался.

Вы уже поняли, что многочисленные таланты Сусляка произвели на меня неизгладимое впечатление. Он уговорил меня посетить его театр – конкурс „Мимоноля“. И здесь он так же талантлив, как и в других областях. Талантливо, но очень жёстко. Жалею, что согласился побывать на этом представлении.

Посмотрел на „реальных Братанов“. Они вынуждены приходить на эти спектакли. Чтобы „отметиться“. Жестокие, умные люди, которые реально правят страной. Без сантиментов. Пришли в сопровождении своих потрясающих, безупречно ухоженных, длинноногих спутниц.

В проправительственном представлении актёры и постановщики не боялись вставлять пафосные речи, обвиняющие элиту в узости бытия, семейственности, коррупции и насилии. Многие Братаны почувствовали себя оскорблёнными, и, посчитав, что „отметились“, в перерыве покинули зал в сопровождении своих „пахнущих роскошью“ спутниц.

Хочу ещё рассказать Вам о том, что здесь, недалеко от Мории, я посетил Шибир. Это место, где морийцы пасут китов, несметные стада кашалотов. И получают от них (с их согласия) спермацет и амбру. На то и другое в мире сейчас большой спрос. Морийцы называют это жидким золотом и серым порошковым золотом. Среди китов встретил я своих старых знакомых: малайского Пайта-Тома, новозеландца Джека, владыку Японии Моркана, чилийского кита-разбойника Дона Мигуеля. Я рассказывал тебе о них раньше. После заключения перемирия с китобоями киты эти обзавелись семьями, подружились с пастухами Мории и теперь всегда сопровождают плавучий остров. Боюсь, там не всё в порядке. Пайта-Том был в плохом настроении. Не хотел разговаривать. Остальные были не лучше. Настоящие пастухи китов давно ушли. Или их повыгоняли. Те, кого поставили на освободившиеся места, никуда не годятся: они китов не любят, не знают их языка, плохо кормят. Забирать спермацет и амбру не умеют. Стараются забрать как можно больше. Китам больно. Киты семьями покидают Шибир. Для морийцев это очень плохо. Ведь золото – основной доход Мории. Я говорил с белым китом Моби Диком. Он сказал, что не сможет ничем помочь. Новые власти Мории не ведают, что творят. Они пилят сук, на котором сидят. Попробую объяснить им кое-что. Хотелось бы, чтобы они поняли очевидное. Возможно, ещё не поздно. Нельзя безнаказанно творить зло. Любой несправедливости обязательно когда-нибудь приходит конец.

На этом заканчиваю свое письмо. Извините меня за скороспелые суждения. Возможно, пожив на Мории ещё какое-то время, я изменю свое мнение о многих явлениях общественной жизни этой замечательной страны и сумею убедиться, что не всё так плохо.

Передавайте привет Долу, Зюлу, Чёрной горе и малышке Люси.

Остаюсь Вашим верным другом.

Написав это письмо, капитан Александр размышлял, не поспешил ли он с выводами. Ну что ж, подумал он, я ещё не уезжаю. Жизнь покажет. Будут новые встречи. И многое прояснится.

 

 

Юность Ганса

Ганс вырос на рабочей окраине Петромории в переулке Тихой Сапы. Когда он был маленьким, его звали Гензелем (маленьким Гансом) или Гансиком. Родители Ганса – простые морийцы, отец – рабочий, мать – медсестра. В те времена все жили очень тесно. Жили в коммунальных квартирах, ютились, как сельди в бочке. Родители Ганса имели одну комнату. С наступлением весны и до осени окна в доме распахнуты настежь. Всё видно. Во дворе все знали, что делается в каждой семье. Каждая семья – как на ладони. Днём дети рассказывали друг другу о том, как взрослые занимаются любовью. Горячей воды и ванных не было. Раз в неделю маленького Ганса водили мыться в Стефановские бани. Дом, где жила семья ГАНСов, был наполовину разрушен. Говорят, что часть его рухнула несколько лет назад, когда к Петромории подходила эскадра вражеских кораблей. Они обстреливали жилые районы, и один снаряд попал в это здание. Рухнувшую часть дома никто не восстанавливал. Власти Петромории даже не думали об этом. Среди чудом уцелевших стен и качающихся перекрытий руин детвора с удовольствием играла в прятки.

Недалеко от их дома находился Стефановский продуктовый рынок, названый в память о Себастьяне Бранте. Во дворе этого здания было место тусовок местной шпаны, уличных банд приблатнённых. Здесь готовились и отсюда совершались набеги на Стефановский рынок. Украв кусок мяса или что-то другое, шпана убегала в этот двор, из него – во второй двор, оттуда уходила в длинные, тёмные подвалы, цепочку полузатопленных трюмов, имеющую в конце слуховое окно с выходом на улицу Ржавой пушки.

Дети весь день проводили во дворе. Детвора ежедневно видела быт воровского сообщества. Усваивала его язык. И его правила. Жила по дворовым законам. Мальчишеский мир был разделён по возрастному признаку. Жёсткая иерархия. Верхний слой – старшие, пятнадцати-шестнадцатилетние ребята, заставшие времена обстрелов с моря вражеской эскадрой. Малыши не могли войти в этот круг.

Волчьи законы. Старшие верховодили над младшими. Как на зоне – паханы и слуги. Малыши должны были делать всё, что скажут старшие. Жёсткие правила. Если ослушался – накажут. Если наказали, побили, родителям – ни-ни. Пожалуешься – будешь вечным изгоем. Гансик, он был из младших, не сразу принял и понял законы дворового мира. Однажды, когда его поколотили старшие, позвал отца, крутого мужика. Отец заступился за Гансика, наказал старших мальчишек. Потом сказал: «В следующий раз меня не зови, разбирайся сам». Правила жизни и язык дворовых банд усваивались и старшими, и младшими мальчишками. Они часто видели настоящих блатных, просто приблатнённых, паханов – может быть, и редко, но настоящих братанов, правильных пацанов – чаще частого. Поэтому и старшие, и младшие, которые называли себя обычно как все: рёба, хлопцы, мальчишки, чаще все-таки говорили «пацаны», как взрослая шпана, подражая им и вдохновляясь примерами их жизни. Взрослые, родители мальчишек, старшие братья и сёстры, занятые тяжёлой работой, жили бедно, беспросветно и не задумывались над тем, что происходит в дворовом мире: «пацаны» так «пацаны», так и есть «пацаны». А что детям тяжело живётся во дворах, так кому сейчас легко живётся? Мальчишки закалялись в трудностях. Пусть, говорили их родные, пусть растут настоящими мужиками. Не понимали, что говорили больше, чем думали в тот момент. «Мужики» – так определяли они место своим ребятам в воровской иерархии, складывающейся не только во дворе, во всей стране. Ведь в те годы до четверти населения было в тюрьмах и на зонах. И в каждой семье был кто-то, кто ещё отбывал наказание или уже освободился и вернулся. Тюремные понятия постепенно входили в каждую семью. А кто такой «мужик»? По воровской, преступной иерархии – обычный человек, работяга, который никогда не станет рядом с настоящими «пацанами». Вот так и получалось, будто взрослые хотели, чтобы их мальчишки выросли настоящими «мужиками».

Мальчишки, брошенные на произвол улицы, думали, как выживать. Кучковались в свои группки. Конечно, они были просто детьми. И, как все дети, придумывали себе разные забавы. Мастерили из досок и железок самокаты. Бродили по неопрятным берегам своей окраины, рядом с набережными и старыми разломанными изгородями. Собирали обрывки отслуживших свой век сетей, ржавые крючки, пеньку, канаты, огромные корабельные гвозди. Обломки бортов и мачт. Кому-то удавалось найти старый наконечник гарпуна или осколок снаряда, обломок якоря. Кому-то повезло найти старый ржавый пистолет. У мальчишек полны карманы всякого барахла. Свисток. Шило. Деревянная дудка. Старый собачий ошейник. Фантики от конфет – большая ценность. Играли в фантики. В биту. Обменивались своими сокровищами. Строили плоты. Плавали на них в затопленных подвалах. Отправлялись на плотах вдоль берегов Петромории. Ночевали в кустарнике на берегу. Иногда только через два-три дня удавалось найти «путешественников» и с позором переправить заплаканным матерям.

Гансик с малых лет стремился стать более независимым. Он был главарём в их «тайной компании». «Мы должны закаляться», говорил он закадычному другу. Преданному другу Богдану (Богом данному). Мальчишки ложились раздетыми в снег. Или катались зимой в одних трусах на льдинах. «Гонки на выживание». Многие простужались и надолго заболевали.

Гансик был классическим непоседой. Часто хулиганил. На уроках постоянно крутился, вертелся, не слушал учителей, плевался через трубочку жёваной промокашкой, лез под парту за упавшей ручкой, карандашом, пеналом. Прерывал учителей. Дети, допишите фразу: «Царь сидел на балконе и смотрел на закат». Гансик тянет руку. Говори, Гансик. «Он сидел и смотрел. А солнце садилось всё ниже и ниже. И чем ниже садилось солнце, тем больше волос падало с головы царя. Когда солнце село, весь балкон был покрыт волосами царя. Вот и сказочке конец, а кто лысый – молодец». Ха-ха-ха – смеётся весь класс. Учительница юмора не понимает. Злится. Опять Гансик срывает урок. Садись, Гансик. Очень плохо. Двойка. Родителей вызывают в школу. Гансик очень доволен. Он может стать лидером. И он будет лидером.

Однажды в полузатопленном трюме мальчишки нашли неразорвавшийся снаряд, оставшийся со времён обстрела Мории. Гансик схватил тяжёлый снаряд, принёс его в полицию и бухнул на стол оторопевшему и потерявшему от страха дар речи полицейскому начальнику. «Хочу, чтоб обо мне написали в газете». «Ах ты хулиган этакий-разэтакий! – кричал пришедший в себя пузатый полицай. – Вон отсюда, иди, пока цел!»

Гансик ходит в секцию боевых единоборств. Мальчишки зовут его, если старшие ребята обижают. Гансик уже может постоять за себя. И за своих друзей. Но он не может победить всех. Не может в одиночку одолеть весь этот мир шпаны. Время от времени старшие пацаны, и Косырь, и Лобан, и Сидор, нет-нет да и поколотят его.

Гансик с Богданом ищут в книжках решения проблем. Марк Твен. Их идеалы: Том и Геккльберри. Книгу «Том Сойер» зачитывали до дыр. Гансик с Богданом всегда будут вместе. Как Том и Гек. Но ни Том, ни Геккельбери не сломали мир взрослых.

Гансик упорно тренируется. Осваивает всё новые и новые боевые приёмы. Постепенно и старшие ребята начинают его опасаться.

Уличная шпана постоянно выясняла отношения с соседями. Стефановская банда ходила биться с Лиговскими. Петровские ходили на Ваську. С Васьки ходили биться с Заставскими. Особенно почётно было драться на масленицу. Жгли соломенные чучела. На прудах у Заставы, на льду, сходились стенка на стенку. Все придерживались кодекса чести. Ногами не били. Упавшего не били, давали встать. Не били того, кого вышибали из стенки. Бойцы стояли плечо к плечу. И молотили друг друга без пощады. Подросший Гансик тоже встаёт в шеренгу. Кто-нибудь из могучих бойцов ударом вышибает его – Гансик вылетает спиной вперёд, летит по скользкому льду до ближайшего сугроба. Падает, вскакивает и снова бросается на обидчика. Крики бойцов, треск горящей соломы, разбитые кулаки и носы. А в воздухе, поднимающемся горячей волной к небесам, носятся древние валькирии. Чувствуют прилив молодой крови, поют боевые песни, полные устрашающего воя и неземной тоски.

А над всей этой печальной картиной горящей соломы, копающегося в грязи, неизвестно что выясняющего друг с другом молодняка грешной расы людей, над стаей дряхлых уже валькирий, взбодрившихся видом ратной битвы, несутся мерные звуки колокола из ближайшей церкви. Праздник, чай, на дворе. Больно уж грустны эти удары, будто на кладбище отпевают жизнь и свободу великого морийского народа.

Гансик с Богданом любят играть в разведчиков. Зачитываются книгами о разведчиках. «Щит о щит», «Меч современного крестоносца», «Майор Вихрастый», «Подвиг лазутчика», «Действуй по обстановке». По прошествии многих лет Богдан, немолодой уже, как впрочем, и Ганс, его друг, говорит, что остались у него на всю жизнь светлые воспоминания о детстве, пусть и нелёгком, и о дружбе с Гансиком.

А у Гансика в голове мысли разные роятся. Эх, кабы в разведчики всамделе податься!

Ему видится, как на утлой лодочке подплывает он к вражескому кораблю. «Помогите, дяденьки, сбился с пути. Замёрз. Поесть, попить дайте». Уговаривает оставить его на корабле. Становится матросом. Доверенным лицом капитана. Узнаёт о планах. И сообщает на Родину о будущем нападении. Флажками. Морским телеграфом.

Эх, кабы он был агентом могучего Ведомства. Созданного ещё Великим Кифой. Тайного политического сыска (Тайного Писка). Никто об этом ведомстве на Мории не знал. Но знали о нем все. С незапамятных времен власти относились к Ведомству с особым уважением. А сыск всегда держал руку на пульсе власти. Да и всего населения Мории.

– А как же Тайная Канцелярия?

– ТАК – это так, для бутафории. Для демократического прикрытия. Все важные дела решались Писком.

Никто никогда не слышал Писка. Но все его очень боялись. Никто никогда не видел того, кто уже слышал этот Писк. Услышал Писк – верный признак того, что тебя уже больше никто не увидит, верный признак, что тебя ждут очень большие неприятности, а то и конец всех возможных неприятностей и приятностей. Серьёзное ведомство.

Работать бы в этом ведомстве. Не то, что биться стенка на стенку. Пора уже тебе, Гансик, учиться жить по-взрослому. Вот к кому можно было бы прислониться.

Если бы Ведомство направило его на этот корабль, у него был бы с собой волшебный зонтик. На конце зонтика – игла, на конце иглы – капсула, меньше булавочной головки. Случайно, как бы случайно, коснётся Гансик щиколотки вражеского капитана. Тот не почувствует даже микроскопического укола. Содержимое капсулы попадёт в кровь. Сердечный приступ. Внезапная смерть – никто не установит, в результате чего. Или в амулете порошок. Перетёртая в пыль ядовитая медуза с крестом на спине. Чуть посыпать этот порошок на карту, что рассматривает капитан… День пройдёт. Неделя. Месяц. С каждым днём чувствует себя капитан всё хуже и хуже. Никакие лекарства, никакие доктора не помогают. Высыхает он… Выпадают волосы. Вылезают из орбит глаза. Никто не спасёт врага Великой Мории. Так одинокий герой может защитить свой народ и изменить судьбу всей страны.

Ну, погоди, Косырь, ну, погоди, Лобан, ну, погоди, Сидор. Вы ещё пожалеете, что давали зуботычины маленькому Гансу! И вас, и других – всех отправим в лагеря. Закроем в трюмах. Будете работать на благо Великой Мории. А не захотите – заживо там и сгниёте. Мы, новое поколение, станем настоящими пацанами, чёткими Братанами.

И не только по названию. Братаны руководят жизнью. А вам, Косырь, Лобан, Сидор, и таким, как вы, и «мужиками»-то стать не позволим. Будете опущенными. И других опустим. Кто не хочет жить по понятиям. Не знал тогда юный Гансик, что значит «жить по понятиям». Только слова такие знал. Но ничего. Придет ещё его час. Всё узнает. Всё постигнет. Всё освоит. А пока живёт он своими детскими мечтами в своём детском мире.

Идет отважный школьник Гансик в огромное каменное здание у набережной с тёмными зашторенными окнами и чёрными каретами у входа. Что в этом доме? Может, здесь и есть Тайный Писк? Никто не знает, но все боятся этого здания. Называют Большим домом. Гансик идёт туда. Стучит в дверь. Что нужно, чтобы работать у вас? Что нужно, что нужно? Сами решим, кому у нас работать. А тебе учиться надо, вот что. Не пить, не курить, не хулиганить. Многое поменялось в жизни Ганса. До этого он много времени проводил с дворовой шпаной, которая курит, матерится, пьёт пиво. Редко теперь его можно было увидеть в их компании. Время проводит только с близкими друзьями. Из своего круга. Любит общение, песни у костра. Становится справным хлопчиком. Учиться стал прилично. В скауты был принят, с запозданием, правда, на три года.

Играл на баяне, хоть и слуха не было. Настырный парень, говорил о нём учитель музыки, всё осилит. Боролся отлично. Друзьям помогал. Слепых котят однажды спас. Не позволил утопить. Подрабатывал на стройке. С первой зарплаты купил маме торт, учительнице кольцо подарил и серьги с яшмой.

Время шло. Мальчишки оканчивали школу. Интересы менялись. Каждый выбирал свой путь. Гансик казался друзьям инфантильным – надолго задержался в детстве. Упрямо грезил о разведке. Постоянно носил военную шапку-ушанку и старый отцовский китель. Не уставал повторять, что непременно станет разведчиком. Не получилось Тома и Гека из закадычных друзей Ганса и Богдана. Гансик избрал путь одиночки. В голове у Гансика всё перемешалось: и Великая Мория под тяжёлой пятой государя Кифы Первого, и несчастная Мория под пятой беспощадной Диктатуры Трудящихся, гроза и пугало всех стран свободного мира. Время от времени ощущал он себя маленьким товарищем Чугуниным, который усмехается в усы и думает: «Давайте, давайте, Вары. Я поучусь. В школе. Может быть, в университете. Всё равно потом двадцатилетним планом Мории буду заниматься лично я».

Окончил школу – опять в Большой дом. Мечтаю помочь Мории снова стать великой. Знаю, кто создавал Писк. И о великом товарище Чугунные знаю. Его портрет у меня дома висит. И о товарище Железном. Учись, учись. Там посмотрим. Языки надо знать. Право – и гражданское, и богословское. Как, ты ещё не крещен? Ай-ай-ай. Да и ругаться не пристало, коли работать в Большом доме хочешь. Многое, многое ещё придется тебе изучить. И борьба у тебя не та. Как это, не та? Самооборона без оружия. Думай, думай. Другая борьба нужна. А врага как обхитрить собираешься? Хитрость военная нужна. Понты называется. Что с того, что это оружие блатных? Подрастёшь – узнаешь. Блатные нам социально близкие. Не то, что всякие там чистенькие да гладенькие, да правильные. Эти умные-то, они нам страшней и опасней во сто крат. Не забывай, в какой стране живёшь. В стране дураков. Правильно. Так что не будь самым умным. Умных у нас не любят. И нигде не любят. Вот и получается: безоружный ты, некрещёный, да ещё и беспонтовый. Зачем ты нам нужен? Больше к нам не приходи. Сами решим, нужен ты нам или нет. Но надежду все-таки оставили.

Задумался Гансик о жизни своей. Больно уж хочется ему и разведчиком стать, и страну свою прославить.

Ну, креститься – дело нехитрое. Хоть креститься, хоть в мусульманство податься, хоть в иудейство, если Родине нужно. Эка невидаль – креститься. Вот крёстная моя будет тётя Маруся, она крещёная. Так что, она лучше меня? И я теперь тоже крещёный. Учиться буду. И право освою, и языки. А вот про борьбу какую такую они говорят? И Понты какие-то. Это что понтоны, на которых мосты стоят, что ли? Надо бы у авторитетов узнать. У паханов. Придётся на поклон к Косырю да Сидору, да Лобану. Говорят, они теперь в законе. А ругаться? Так кто обходится без фени да без мата? Конечно, не всегда. А по случаю. А они там, в Большом доме, сами-то? Такие уж чистенькие? И папаша мой, и братья Богдановы насмотрелись в местах, не столь отдалённых, вертухаев всяких. Так они всё языком Пушкина да Агнии Барто выражаются, что ли? Не смешите меня. Да и эти, начальники главные, по кабинетам что сидят, сами-то друг друга только матюгами-то и кроют да по фене величают. Сами-то – паханы, они и есть паханы.

Настанет моё время, ждите. Приду к вам. И буду ещё учить вас, как по фене ботать да посылать на ЁПРСТ, да к Ёшкину коту, да к ЁКЛМН, да к Ёкарному Бабаю. А сейчас ты, товарищ начальник, кто? Конь в пальто. Так он говорил про себя, мысленно споря с начальниками из Большого дома.

Да, кончилось детство мальчика Гансика. В жизнь окунулся. И на всех людей, на страну, на историю, да и на себя самого другими глазами начинает он смотреть. Нет, не пропадут его лучшие качества, обнаружившиеся с детства: непоседливость, непризнание авторитетов, напористость, умение за себя постоять, за товарищей постоять. И другие-то качества, быть может, и не самые лучшие, тоже не пропадут: злопамятность, желание получить своё, наказать противника по полной программе. Всё, всё, и то, и другое, послужит ему в великой цели постоять за величие отечества своего. Всё смешалось в не до конца оформившейся, не до конца образованной, не до конца тронутой цивилизацией голове, голове недолюбленного мальчика-волчонка с узко поставленными глазами, выросшего в среде коммунальных квартир, вблизи развалин, мокрых подвалов, мелкого ворья, помоек, бьющихся в кровь аристократов мелких уличных банд. Идёт он во взрослую жизнь. Большой путь пройдёт он. Много узнает, перетерпит, испытает. Пробьётся на самый верх. Поднимет гордо голову маленький Гансик. Станет выше всех в этой стране. Сам аристократом станет. Друзей своих не бросит. Шобла Гансика, которую он сколотит по пути наверх, станет новый аристократией страны. Но сумеют ли они полностью расстаться с тем, что впитывалось в их кровь и плоть с детства: грязная вода окраин и подвалов, грязный воздух, отравленный помоями и помойками, обстановка задавленной народной жизни и разгула мелких банд, обстановка рынка, воровства, блатного жаргона и непонятой в тот момент до конца жизни по понятиям?

Не упрекнёшь теперь этих ребят из шоблы Ганса в отсутствии знаний и налёта культуры. Отметим их ум, умение добиваться своего, личную чистоплотность. Но не течёт ли в их крови отрава детских лет, грязь двора и грязь душевная? Не осталась ли в голове доминанта – волчья хватка? Волчья мстительность. Ненасытность. Нежелание уступать ни в чём. Аристократия помойки. Но рано об этом. В нашем рассказе ещё не дожил Гансик до этих времён. Ещё не знает он, что доведётся ему занять самые высшие места, места, кои уготованы были природой и Господом для самых лучших, самых достойных представителей рода человеческого. Тех, с кем так и не сравниться Гансику ни по человеческим качествам, ни по деловым качествам государственного деятеля. Волею провидения, а вернее, силою могущественного Ведомства, привечающего многие мелкие душонки, будет он вознесён на самый верх, как всплывают пузыри, если бросить дрожжи в помои, или всплывает дерьмо, залитое водой. Никогда не возникнут у него мысли, что не на своём он месте. Так и будет играть он на огромном баяне величественной и блистательной Мории, так и будет играть – и без музыкального образования, и без слуха. Мы не осуждаем его. Он дитя своего времени. Он такой, какой он есть. Не лучше. Но и не хуже. Проследим дальше за его жизнью в студенческие годы.

А может, оно и хорошо, что к власти придут люди, которые вышли из низов и знают жизнь с её изнанки, с обратной стороны, которые знают жизнь народа, испытав её на своей шкуре. Придут простые люди, такие, каких большинство. Возможно, именно такие будут ближе сердцу и понятней простому морийцу. Быть может, в этом и есть высшая справедливость. Недаром говорят, каждый народ заслуживает своих правителей. А других, умных, честных, идеальных, небожителей, одним словом, где возьмёшь? Да и не любят в Мории небожителей-то. Не верят им. Пусть уж не небожитель, а кто-то похуже, такой, как мы, пусть с недостатками, недостатки-то все человеческие. Сказано: «Кто сам без греха – пусть бросит в него камень». Ну, не так точно сказано, но похоже. Такие, как он, наши, грешные, понятней и ближе нам. Пусть будут такие. А аристократы они или не аристократы, какая разница?

 

Звезда Мории и борьба Нельзя

Ганс уже не Гансик. Взрослый. Молодой человек изучает оба права. Что им там нужно, в этом Большом доме? Борьба, значит, не та? И какая ещё нужна? Без оружия – мало, без чего ещё? Ну ладно, раз им так надо, буду заниматься другой борьбой. Попробую японскую борьбу древнюю. «До-до» называется. Так же, как птица с острова Маврикий. Огромный земляной голубь Додо. Вряд ли японцы знали в те времена о Маврикии. До-до – что бы это значило? Говорят «мягкий путь». «До» – понятно, что перед чем-то. Второе «до» – дорога, наверное. До пути, перед путём. Может быть, и мягкий путь. Возможно, это как раз и надо задавакам из Большого дома. Всей страстью своей молодой души, своего ненасытного сердца, окунается молодой Ганс в этот вид восточных единоборств. Учителя по борьбе не нарадуются ему. Ганс очень вынослив, очень настырен, очень изобретателен. У всех борцов два-три излюбленных приёма. А Ганс пользуется всем арсеналом, с равным успехом применяет их и слева, и справа. Он и проигрывает, он и выигрывает, но всегда борется до конца. Все силы отдаёт схватке до последнего мгновенья. Будто каждый раз решается вопрос, возьмут его в Большой дом или нет. Успехи приходят. Становится Ганс классным борцом. Становится чемпионом Мории. Не загордился Ганс. Маме подарки приносит. Учительницу, крёстную тоже не забывает. Всё ждёт, когда же приметят его в Тайном Писке. Молодым борцам говорит: «До-до – не просто единоборство, это целый мир, это путь, это образ жизни». Путь мужчины, путь воина. Путь искренности, путь благородства. До-до развивает лучшие человеческие качества: дух сотрудничества, уважение к спарринг-партнеру, уверенность в себе, решительность, целеустремлённость. Это мягкий путь, потому что не надо ломать партнера, противодействовать ему грубой силой. До-до позволяет перехитрить любого противника, даже редкостного силача. Если партнёр тянет к себе – на это есть задняя подножка, толкает от себя – бросок через голову, давит сверху – бросок через спину. Надо помочь партнёру вовремя – вот он и упадёт. Что за чудесные принципы! Не противодействовать, но побеждать. Не только это, конечно, не только мягкость пути До-до нравится Гансу. Каждый бросок заканчивается грозной финальной развязкой: болевым приёмом на локоть, на плечо, на колено, на стопу. Или ещё того лучше – удушением. Вот это да! Вот это восторг!

Мягко подстелить, другом милым подкатиться да и придушить под конец. Чемпионом становится Ганс в этой, с виду такой милой, но жестокой по существу, иезуитской забаве. Что ни говори, прав Ганс, лучшие качества человека развивает и оттачивает до совершенства борьба угрюмых самураев. Как я уже силён! Что же не зовут меня и не зовут?

В небе над Петроморией в те времена звезда поднималась, особенная, яркая. Такая яркая, что была видна даже днём. Звездой Мории называли её. Сейчас неизвестно точно, что это была за звезда. Одни говорили о соединении Сатурна с Юпитером, к которым позже Марс присоединился. Соединились эти планеты в созвездии Рыб, которое считали знаком Мории. Это понятно, Мория ведь – морская страна. Какое же созвездие укажет на неё, как не созвездие Рыб? До нас дошли и другие объяснения: звезда была одной из великих комет XIX века. Нет, не та комета, о которой писал А. С. Пушкин: «вина кометы брызнул ток». Скорее всего, это была великая комета марта 1843 года. Как раз тогда она появилась в созвездии Рыб, и её яркость в тот момент была в 60 раз больше яркости полной луны. Так или иначе, но появление звезды предвидели великие астрологи того времени. Заранее просчитали, когда она появится. А как появится, тогда, они сказали, и сбудется предсказание провидца: звезда укажет место появления великого царя морийского.

Задолго до появления звезды вышли из своих стран предсказатели, великие маги-астрологи, чтобы приветствовать появление будущего царя Мории. Год добирались они до Мории. Нубуки Ватанабе – из Японии, Закадычный – из Московии. Шли они туда, где, как они знали, должна появиться звезда. Преодолевали огромные пространства каким-то образом, то ли посуху, то ли по морю. И прибыли вовремя в Морию. В Петроморию же вместе с ними, не сговариваясь, прибыл на поиски царя морийского другой астролог-предсказатель, волхв по-морийскому, из офеней родом, Швецом звали его. Пришли они в одну точку одновременно. Вошли в спортзал, где в этот момент Ганс занимался. Как раз в тот самый момент, когда звезда Мории стояла ровно над ними. Вошли в зал, узнали Ганса, и низко поклонились ему все трое. Приветствуем тебя, Великий Царь морийский.

Весть о приходе магов-волхвов в Петроморию распространилась по всей земле, далеко за пределами Мории. В греческом поверье этих магов звали Авемилех, Охозат и Фикол, а в сирийском – Гомизд, Яздегерд, Пероз. Очень удивлён был Ганс, увидев троих коленопреклонённых величественных старцев. Мы дары тебе принесли, о великий царь. Прими от нас борцовку, золотом шитую, – дань правителю, ладан – символ поклонения и смирну – символ жертвенности и уколов жизни. Жертвенность-то зачем, кому и что жертвовать надобно? Что беспокоит тебя, царь Мории? – спрашивают. Мы здесь, чтобы помочь тебе. А беспокоит меня, говорит им Ганс, выйдя понемногу из состояния полного оторопения, что не призывают меня из дома Большого да таинственного. Больше всего хотел бы я разведчиком стать. Да не знаю я, что им в доме том от меня надобно. Борьба моя их не устраивает. Сменил борьбу обыкновенную на до-до, единоборство восточное. Не знаю, правильно ли сделал? Ты всегда поступаешь правильно, отвечают. А о Тайном Писке не беспокойся. Помнят они о тебе и следят за тобой. Но борьба им другая нужна-надобна. И без оружия, и без контакта борьба нужна.

Возможно ли это? Да, это возможно – боец набирает энергию и перемещает сознание противника внутрь себя. Примеры борьбы такой показывают нам японец Кано, сенег-колдун Сиди Мансур, прорицатель с берега Слоновой Кости Мустафа Диаби, африканцы племени Буду. И мы можем показать.

Вперед выходит старец Закадычный. Ничего себе особенного: невысоконький, сухонький, совсем не гигант. С ним – группа громил из спецназа. Окружили Закадычного. Кто с пустыми руками, кто со стулом, кто с палкой, а кто и с ножом. Бросаются громилы на старца. Тот не смотрит на них почти, кричит страшно. Добегают до него громилы. Каждый пытается дотянуться до мастера, кто ногой, кто кулаком, кто палкой, а кто и ножом. И каждый чуть-чуть не дотягивается. Кажется, вот толика маленькая – и поражён будет дед, неуязвимый мастер. Каждый тянется, и так неудобно ему… Падают они, один за другим, как подрезанные, во все стороны летят стулья, палки, ножи. Как в театральной постановке. Встают богатыри спецназа с пола в полном конфузе. Ничего понять не могут. Что-то тут не так… Тяжело отдувается дед. Минут пятнадцать-двадцать не может прийти в себя, хоть и не дотрагивался ни до кого. Много энергии, видать, истратил.

Следующим выходит – тоже немолодой уже – японец Нубуки Ватанабе. Окружают его железные самураи. Кто с палкой, кто с копьём, у кого – меч самурайский. На головах – шлемы. На груди, на плечах – доспехи. Ни звука не произносит Нубуки. Лишь руки его и грудь движутся медленно, жёстко, словно набирая энергию в концы рук и низ живота. С жутким воем, рёвом, рыканьем и свистом бросаются на него самураи. Медленно и незаметно движется Ватанабе. Все орудия самураев находят только пустое пространство, всё быстрее и быстрее движутся самураи, пытаясь догнать незаметные движения великого учителя из Японии, проваливаются всё дальше и дальше и разлетаются в конце концов в разные стороны, теряя оружие, вылетающее как из пушки во все стороны зала, но мимо Ватанабе.

Как вы это делаете? Надо подготовить противника. Психотропное воздействие – половина успеха. Все нападавшие говорят, что чувствовали себя во время боя не в своей тарелке. Будто помутнение в голове. Элемент запугивания. У первого – крики. У второго – жёсткий цигун с включением в движение мощных масс тела. Для психического воздействия можно произносить тексты, содержащие сильные эмоции или несущие тяжёлую, впечатляющую смысловую нагрузку.

Конечно, для бесконтактной борьбы есть и другие средства: дать напиточек особенный, поставить тяжёлый рок, обогащенный вибрацией сильнейшей на низких частотах, использовать запахи одурманивающие. Это хорошо. Это нравится Гансу. Тогда возможность достижения необходимого результата повышается с пятидесяти процентов до почти стопроцентной. Если противник знает, что ты бесконтактный боец, победить его будет труднее. Что тогда делать? Перейти к обычным жёстким методам борьбы. Но лучше побеждать без контакта. Побеждает без контакта тот, кто победил до встречи. А у вас, уважаемый мастер, какая техника? – спрашивает Ганс у Швеца. Из офеней я, отвечает тот. Наша методика «накат». Что-то типа цигуна у Ватанабе. Но только у противника «крышу» снести может. А занятия у нас – Любки. Никто никому не противодействует. Движутся два бойца согласно, кто кого переиграет. Вроде и борьба. Но выходить из Любок нельзя. Когда бойцы в Любках – весь мир в гармонии. И взаимное уважение. «Да нет, это и не поединок вовсе. Что ж, что старинный обычай офеней. Где здесь победа? И не борьба это вовсе», – так возражал Ганс.

Да нет, всё это борьба. И первое, и второе, и третье. «Нельзя» называется. Борьба Нельзя. А, я слышал. У вас в Японии были такие непобедимые воины – черепашки Нельзи. Ну ладно, давайте будем учиться, раз так нужно для дела. А почему борьба называется Нельзя?

Нельзя: тянуть – толкать,

хватать – бросать,

бить – душить,

касаться – кусаться.

Как же можно в этой борьбе победить? Бойцы Нельзи побеждают противников, управляя потоками энергии Че, которая пронизывает весь наш мир.

Ну что делать, стал заниматься Нельзей Ганс. Да не особо он в это верил. Спектакль показывали старики. Просто постановка такая. Ослушаться, однако, не решился. Вдруг стариков прислал Тайный Писк? С Большим домом шутить не следует. Чтоб старые навыки не забывать, продолжал Ганс заниматься До-до. Вот радость-то. И руку открутить можно, и ногу, и придушить клиента малёхо. Не то, что эти: «ни-ни, не-не, нельзя-нельзя». Ничего. Придёт моё время. Будет: «но-но, ну-ну, можно-можно». Всё, что захочу. Раз уж эти тронутые признали меня Царём морийским. Что я, отказываться буду, что ли?

На этом мы закончим рассказ об обучении Ганса тайным видам борьбы Нельзя и проследим, куда ведёт его дальнейший жизненный путь.

 

Тихая жизнь

С того момента вокруг бедного Ганса началась всяческая чехарда. Новые лица появлялись неизвестно откуда, непонятно зачем. Исчезали они потом также неожиданно. На смену приходили другие лица. Во всей этой неразберихе можно было уловить некоторую систему, некий замысел, но какой и чей – непонятно.

Началось с того, что в скромной комнатке семьи ГАНСов как раз в тот момент, когда юный Ганс был дома, а родители его – на работе, появился высокий, респектабельный, элегантный чиновник. Представился: Иаков из мэрии. Да, заместитель. Отвечаю за трубы, воду, фонари. Инспектирую ваш дом. Зашёл посмотреть, как живет наш чемпион. Прозрачные водянистые глаза смотрят ласково. Толстые губы шепчут доверительно. Да, потолочек у вас весь в протечках. Вон кусок штукатурки отвалился. Нет, не бойтесь. Дальше падать не будет. Драночка-то у вас ещё не гнилая. Кранчики текут. Трубы ржавые. Пол дубовый, да, да – весь прогнил. И скрипит, и играет. Наверное, много воды льёте, когда пол моете. Прогнулся дугой к середине комнаты. Лаги-то разрушаются, видимо. Рамы тоже совсем гнилые, ветхие. Дует, поди, зимой? А печечка-то дровяная, совсем недурственная. Где дрова храните? В подвальчике. Сухой подвальчик, сухой, я знаю. Низко там, меньше двух метров потолочек. Трудно дрова колоть, я знаю. Да и сам-то ты росточком так себе. Ничего-ничего. Коли пока. Сам и носишь. В мешочке. Носи, носи. Да, четвёртый этаж без лифта. Ну ничего, ты ведь спортсмен. И топишь сам. А кто потопит-то? Родители, поди, на работе. А ты уже из университета вернулся. Так-так. Отремонтируем ли? Да нет, вряд ли. Хватает забот у города и без этого. Потерпите пока. Зачем заходил? Чемпиона повидать чтоб, я же сказал. Слушай, всё у тебя будет. И дворцы будут, и хоромы. Потерпи ужо. Откуда знаю? Так маленькая совсем Петромория-то наша. Всё друг о друге известно. А ты, это, знаком ли с Трамблёром? Кто это? Илия из Малиновых. Нет-нет, я советую. Зайди к нему. Непременно. Просил ли он? Нет, не просил. Но рад будет. Зайди, зайди, полезный человек. Ну, засиделся я у тебя. Будь здоров, чемпион.

Идет Ганс к дому, где Трамблёр живет. Дом большой, мрачный, старого кирпича. Окна металлом зарешёчены. Большие кованые ворота. Над входом – надпись витиеватыми буквами: «Мир входящему». Охранники – крутые ребята. Выслушали Ганса. Что-то пошептали друг другу на ухо. Один убежал куда-то. Вернулся. Опять шепчутся. Ваши документы. Смотрят документы, потом в лицо, опять в документы. Ворота отворяются. Ганса ведут по парадной мраморной лестнице на второй этаж. Дом отделан, как дворец. Классика и ампир. Картины. Сдержанно, под старину.

Выходит Трамблёр. Обнимает за плечи. Илия зовут меня. Прикасается щекой к щеке. Чёрный, небритый, наглый, крикливый. Матюки на матюках. Иаков, старый козёл, говорил, так перетак, етитская сила. Да рад я тебе! Хороших людей в лицо надо знать, ёшкина качель. Что делать-то думаешь, мать твою? Ах, учишься, растуды твою учёбу. А лавэ? Ладно-ладно, кто ж лавэ не любит… Неужто не знаешь меня, етит твою? Илия при диктатуре всеми пивными на Рейнском командовал, так твою четырежды ети. А сейчас искусством занимаюсь. Дык не хуже китового золота лавэ даёт, ёшь твою двадцать!

Не нравится, что говорю? Ты что, не мориец, что ли, по-морийски не понимаешь? Наш это язык, твою. И не леера отказываться от него. Сам-то я не мориец. Из хазов я, разве не видишь? Да мне, твою, всё равно, ети, – хазы, морийцы, так твою, лишь бы лавэ было, так твою сбоку. Кто же страну свою не любит, ети ее в качель? Она, твою, и друзей даёт, и лавэ.

Вот с человеком тебя, лядь, полезным познакомлю, лядь твою. Только из зоны вышел. Чемпионом тюрьмы по шахматам был. Боксёром кличут. За столом сидел маленький незаметный человечек. Рассматривал шахматную позицию. Стрижка короткая. Лицо серенькое. Глазки маленькие. Нос сломан и провален в переносице.

А имя его Василёк. Базилевс – правильно говорить: царь по-гречески. Неслабо, твою мать? Я ещё Серым зову, Сердюком. Ты тоже можешь Серым звать, так-перетак. Базилевсом не любит, скромный, твою. Будешь работать с ним. Да я почти и не работаю, замечает Ганс. Как же так, твою? Что, иногда вагоны разгружаешь, твою четырежды качель? Помогать будет. Да не разгружать же, через пень-колоду ети. От где тебя волхвы ятские подобрали такого? Крышевать тебя будет. Мы бережём лучших людей, твою в дышло. Ты, грят, царём станешь, верь не верь своим отсосам. А поберечь-то тебя нам след, твою сверху и снизу. Дык, гришь, никто не нападает? Хочешь стать царём? А нападут-то один только раз, твою. И не будет, етит твою, царя. А чё, Серденько? Ить грохну-ка я его для забавы прям щас, твою? И не будет, твою, царя!

Ты, слышь-ка, Иленька, шути, да меру знай. Жути нагоняешь. Пальцы аж на ногах растопырил, не жмут ботинки? Не пугай мне Гансика. Смотри, он совсем посерел со страху, такой серый, того гляди обсерется… Аки вошка белая. Ан и не видно уже на фоне белой стены. Да ты не бойся, малой, эт мы шуткуем так. Гансик ишо пригодится до мэни.

Серденько поднялся, пальчики свои поломатые веером разобрал. Хоть и люблю я больше хазиков, дык и с Гансиком дружить будем. Так, Гансик? А станет Гансик царём морийским, дык, мож, вспомнит Серденьку. Крышевать-то буду – никто тебя не тронет. Скаэшь толь – Базилевсков я, кто не поймёт – ко мне посылай. У меня коллектив. Коллектив-то завсегда разберётся.

Ты меня лучше, Илию, послушай. Серденько-то, друг мой лучший, твою, непростой человек. В диктатуру все наши, и чёрной масти, и малиновые пиджаки – все под ним ходили. И напёрсточники. И картёжники. И сутенёры. И фарца. И валютчики. А уж воры и щипачи – то, так твою, перетак, в Босфор так, в Дарданеллы твою, сам бог велел. Да христиане мы, свят истинный крест. Все носили ему. Все дороги, твою, вокзалы схвачены были, так твою. Ан в зону попал. Ты чёрной масти теперь, Сердёнь, али нет? Молчит, твою. Как Горби закрыл Диктатуру, так-перетак, освободился Сердёня. Вчера шёл он по Рейнскому, мимо Горби в пролётке мчался, твою. Так остановился, лядь твою, вышел и лично Сердёне руку пожал, твою. Уважает, четырежды ети. Вот Сердёня, твою, работать, твою, будет. Коллектив есть у него, через Босфор его четырежды качель. Как же ты без крыши, вошка ты белая? Без крыши как? Горби – нет, не имеет, твою, так он и не при делах сейчас. А кто в законе… Чобак, мэр Петромории, – с Малышом, Иаков, что к тебе приходил, твою, – с Могилой, Валюта – с Кумом, я, твою, – сам себе крыша, у каждого крышняк есть. Все под нами ходят, а для тебя бы Сердёня – солидняк будет. Да что тебе стоить-то будет, так твою через качель, да ничего, по дружбе только. Сам-то с ним и сговаривайся, лядь твою. Правда, Сердёня? Будешь, твою, с ним – будет у тебя тихая, четырежды твою, жизнь.

Не смотри, твою, что Сердёня – сердечный, тихий с виду, твою. Калликтифф-то у него самый крутой будет, твою. Никого не бьют, твою, никого не калечат. Кто против них, твою, в подвальчике, в укромном местечке, твою, к кроватке привяжут, думай, так твою сбоку. Ищут его, привязанного, все евонные дружбаны, четырежды ети, упрашивают коллектифф, выведывают, что хотят от них? Сами думайте, в Дарданеллы. И то предлагают, ети, и это, а как договорятся, выпустят субчика, бледненького, ети, да как шёлкового, в качель. Дык учти ещё, Серденько-то на перевалке сидит, твою, весь жидкий поток золотой, лядь его, через калликтифф его, твою, идёт, твою.

А братьёв-то у Серденьки аж трое. Все один к одному, етит твою, рядом поставишь – не отличишь, ёшкина сила. Но никогда вместе не появляются, в дышло. Будет к тебе Серденько приходить, в лядь, а ты и не узнаешь, он ли, брат ли его, етитская сила. Да ты и не думай. Они всё друг про друга-лядь знают. Будешь, вошь ты белёсая, за Сердёней, как за каменой стеной.

Ты не боись, слышь-ка, вошка белая, говорит ему Серденько. Я следить-то буду да наведываться. Люблю я таких молоденьких да перспективных. Профессором ещё наук наших паханских станешь. Да забудь ты про шпану дворовую. Не чета они те.

Выходит Ганс из дома Трамблёрова. Оглядывается. Надпись над входом: «Мир входящему». Мурашки по спине.

Ну, раз денег брать не будут, думает Ганс, так пусть так и будет, как говорено. Базилевс-то с братьями вроде в авторитете.

И стал Серденько наведываться к Гансу. Видит как-то Ганс, въезжает в маленький дворик дома его карета агромадная. Вся обвешанная по бортам быками могучими, охранниками-громилами – да кто там разберёт их. Еле поместилась карета в дворике. Как выбираться станут? Не развернуться ведь. Смотрит Гансик из окна – никто, вроде, не выходил из кареты. Вдруг дверь комнаты открывается – Сердёня на пороге. Как прошмыгнул? Никто и не заметил. Да и я такой же, подумал Ганс, тоже незаметный да неприметный. Что-то у нас общее есть.

Сидят, беседуют. Всё в порядке? Да. Ничего подозрительного. Ты за Илюшу не расстраивайся. Не всё у него с головой-то в порядке. Гнилой человек. Несёт незнамо что. Держись от него подальше. Что за борьба-то у тебя? Бесконтактному стилю учат? Хорошее дело. Физическая сила мало что стоит, главное – сила внутренняя. Да нет, я только так в зал хожу. Побегать. Размяться. В баскет поиграть. Для мужского здоровья. Чтоб хотелось и моглось, моглось, моглось, моглось. Борьба всем нужна. Да она у меня уж и совсем бесконтактная. Яды, психотропники? Окстись, чур меня, чур. Надо, чтоб человек сам делал то, что тебе нужно. Поучить тебя? Хорошо, буду рассказывать. Искусство это. А для искусства тишина нужна. Расти, всё тебе будет дадено. Серденько исчез так же незаметно, как и появился. Когда проскочил обратно в карету с тёмными окнами? – никто не заметил. Только быки встали вдруг на подножки, и карета задним ходом тихонечко двор и покинула.

Стали Ганса навещать то дома, то в зале и другие авторитеты. Друзья друзьями.

Петруша приехал. Познакомиться хочу. Только что из мест заключения. Чобак посоветовал. Работать теперь с тобой буду. Так я ж почти не работаю. Не волнуйся. Помогать буду во всём. Ах, в этом смысле? Дык я уже работаю с братьями. Базилевсами, что ли? Ну да. Поверь, я не против – работать с тобой. Но ты с ним договорись сперва. Согласится он не работать со мной – так я с тобой буду. А точно, что с Базилевсами? Да, не сомневайся. Не обманываешь? Я проверю. Потом вернусь, если что не так. Хорошо, до встречи, Петруша. И нет Петруши. Будто и не приходил. Не шутил, видать, Серденько.

Потом Колёсико приходил. Далась тебе учёба эта – банком руководить будешь. Много лавэ. С ним весельчак Андр приходил. Двуручником звали. Хвастался – стреляю, мол, по-македонски, с двух рук, в прыжке, в падении, не глядя. Соблазняли Ганса гости, Колёсико с Андром. Приглашали отобедать у них. Ресторан «Тихая жизнь». Рядом с башней полицейского общежития. Тишина в «Тихой жизни». Спокойствие.

Кормят хорошо. Хорошие вы ребята. Очень нравитесь мне. Да не со мной решать нужно дело это. Да с Базилевсами. Ушли и не вернулись. Узнает Гансик через некоторое время, что пришли неизвестные в «Тихую жизнь» среди бела дня, подошли к столику, где Андр, искусник стрельбы по-македонски, вкушал в тот момент из ассортимента «Тихой жизни», и в упор расстреляли двуручника. Так же тихо ушли. Не хвастайся, Андр, впредь. Такова вот «тихая жизнь».

И другие приходили. Бывало, что и порохом попахивало. Бывало так, что и уходить Гансику приходилось дворами, аккуратненько, чтобы ненужных встреч избежать. Всегда, правда, заканчивалось всё благополучно для Ганса, слава Всевышнему.

Шутник бритоголовый приходил, в прошлом советник Чобака. Спутник его вовсе без волос на голове, лице и бровях. Спутник – лютый, всё молчит и молчит. Смотрит на Ганса в упор: сейчас тебя придушить, «царь морийский», или чуть позже? Предложение то же. Развод тот же. Уходят, не возвращаются.

Приглашает Серденько Ганса домой к себе. Сам-то одет простенько. Костюмчик спортивный. Колени на штанах вытянуты. Люблю, чтобы удобно было. Да и питаюсь я обыкновенно. Сухофрукты, орехи. Чайку хочешь?

Особняк шикарный. Раньше эмир Катарский жил здесь, объясняет. Вот посмотри, как отделал тут всё. Музей, знамо. Золото, шёлк, росписи венецианские, росписи мавританские, люблю это. Один раз живём на свете. Вот тронный зал. Вензель над головой SB, Сердюк Базилевс, значит. В имении своём семейном дворец заложил на берегу, там зал приёмов, рыцарский зал, церковь придомная, кладбище семейное. Ну, в подвальчиках камеры-то есть, конечно. Для тех, кто не согласен, знамо.

Историю люблю семейства Господ Всея Мории. Книги о них собираю. На захоронения в Иоанновском соборе люблю приходить. Сам-то я из простых буду. Да и не стремлюсь никуда. Сколько нам отмерено. Живу в свое удовольствие. Лавэ? – конечно. Здесь всё в порядке. Чай, на перевалке сижу. У тебя другой путь. Откуда знаю? Все говорят. Думай. Уму-разуму набирайся.

Заходит жена тихо. Красивая, молодая, высокая, лицо строгое. Серденько ей чуть выше плеча будет. Люблю таких, говорит, чтоб стать была видна. О чём-то шепчутся в сторонке.

Жена уходит. Серденько возвращается к гостю. Лицо недовольное. Кривится. Опять деньги ей надобны. В магазин хочет съездить. Есть кучер, охрана. Деньги, деньги. Дал ей, конечно. Пусть привезёт хоть продукты в дом. Сапоги ей, вишь, надо по такой погоде! Не любит, видать, Серденько с деньгами расставаться, подумал Гансик.

Так о чём это я? А, да. Ты с волхвами-то поговорил? Как о чём? К тебе наведывались? Шутник, Колёсико, Петруша. А потом, гришь, не появлялись? Вот так-то, милок. Калликтифф-то работал, знамо. Конечно, платить надо. У них тоже жёны, дети. Кушать-то всем хотца. Вот и скажи волхвам-то. Так и так. Да нет, это постоянно требуется. А как же? Да ты объясни всё, так, мол, и так. Я с тебя, друг сердешный, и не возьму-то почти ничего. Раз в месяц два кило золотых монет. Разве это деньги для такого человека, как ты? Ничего. Ерунда сущая. Волхвы-то поймут. Нужно будет, и с ними поговорят. Лучше не доводить до этого. Калликтифф-то у меня, сам знаешь, – горячие ребята. Да зачем я об этом. Мы же с тобой, сам знаешь. Близкие мы. Обнимает. Подталкивает к выходу. Ну, иди-иди. С Богом! Дай я тя перекрещу на дорожку, сердечный. Был бы ты хаз, що больше любил бы. Пальцы веером. Да и так сгодишься.

Идёт бедный Гансик к волхвам. Снова почувствовал он себя маленьким мальчиком. Лицом побелел. Совсем прозрачным стал. Идёт тихонечко вдоль стены. Посмотришь на него – вроде и не видно почти. Может, тень заметишь. А может, ничего и не заметишь. В голове шурум-бурум. На душе кошки скребут. Мама, зачем ты родила меня? Мама, роди меня обратно. Эти-то, сорвиголовы такие, чего доброго, и грохнуть могут. Хотел в Большой дом. А развели меня, как последнего дурака. Как это у них? Лохи, что ли? Развели, словно лоха.

Встречается Гансик с волхвами. Так, мол, и так. Совсем он волхвов ничем не удивил, оказывается. Поморщились только: многовато твой Серденько забирает. Да ладно. Решим вопрос. А нужен ли мне Серденько-то, Базилевс этот? Ничего в мире подлунном просто так не происходит, милок. На всё причины есть свои и резоны. Просто так, что ли, выпускали Серденько из тюрьмы-то? Знать, нужно было кому. И к тебе приставили его не просто так. Конечно, сотрудничает. С Большим домом. Но как бы никто не знает. Мы не знаем. Он не знает. Да и ты, считай, не знаешь. Наблюдает он за Малиновыми. Вроде, свой среди них. Чтоб в Писке всё о них известно было. Малиновые-то – народ ненадёжный. Пригляд за ними, след да пригляд. Да ты не думай об этом. Ты птица другого полёта. А от Серденько не отмахивайся. Вот кто мастер бесконтактного боя. Людей насквозь видит. Как увидит человека – так и понимает его сразу. Учись. Впитывай. В жизни ан пригодится.

И стал Гансик почаще видеться с Серденько да узнавать у него, как жизнь в Мории устроена на самом деле, а не с виду, как кажется. Понял Гансик, что друг-то его новый, он и покровитель, и защитник от охламонов разных, авторитетов, быков, приблатнённых, да и от вельможных наездов, да наскоков всяких, коими жизнь морийская вельми богата, не говоря уже о всякой шушере, шпане, да и от канцев недорезанных. А славен Серденько не столь этим. Жизнь всю морийскую проницает и умом предвосхищает. Даром что простой с виду. Понимает он мироустройство. Как сложилось оно с тех времён, когда Бог землю и человека создал, и как поведано было нам об этом мудростью древних Офеней. Из самой гущи «тихой жизни» вышел Серденько, кровь от крови, плоть от плоти мира Братанов авторитетных. Так вот и Гансику довелось окунуться в эту «тихую жизнь» с головой. Полную внутренней борьбы и смертельных опасностей. Боже, если бы бедная мама моя знала, чем я занимаюсь!

 

Вначале было понятие

И вот в который уже раз Ганс снова становится Гансиком. Для той новой жизни, которую он теперь узнавал, был он пока ещё просто птенчиком желторотым. Маленьким испуганным мальчиком. Учился Гансик в универе. В соревнованиях участвовал. На стройки ездил. Подрабатывал помаленьку. Всё ждал, позовут ли его тайно из Тайного Писка. И окунался всё больше и больше в настоящую пацанскую жизнь. Серденько не любил поучать да объяснять подолгу. Но из их дружеских бесед складывалась у Ганса картина реального мира, так необходимая человеку, если он хочет жить в этом, действительно реальном мире, а не в том иллюзорном, о котором говорят в семье, в универе, говорят учителя, препы, студенты у костра, о чём в «вумных» книжках пишут.

Узнал Гансик, почему бытие морийского человека и его речь так обильно украшены символами Матери и Отца. Да почему ж морийского только человека? Везде и всегда. Пришло это из древних языческих верований, задолго до христианства появившихся.

Ты, Гансик, на Илию-то не серчай. Ну недалёкий он человек. Все знают, как дети получаются, десятки тысяч лет ужо. Дети только этого не знают, поди, пока совсем ещё малые и неразумные. Да и те знают: у мальчиков перчик есть, у девочек – нет… А он, Илюша наш, всё про то и талдычит, и талдычит через слово, никак забыть не может. Конечно, очень важная сторона жизни. Никак нельзя забывать об этом. Вон я, немолодой, поди. Правильной жизнью живу. Потому и торчу орлом без передыха от зари до зари. Но чё ж об ентом говорить-то всё? А бояться слов таких тоже не надобно. На енто язык. И образы материнского плодородия и мужеской силы натуральной имеют место быть в жизни нашей. Ан и утончённые-то, интеллигенция всяка – туда же. В Лондоне они построили башню саму высокую в виде огромного огурца фаллического. В России, грят, поэт-то Барков Иван чем прославился? – только об ентом и писал. Таки классиком стал. Луку Мудищева, его пера книгу, грят, на морийский перевели. Да собираются памятник Болту его, Луки то бишь, плешивому да краснорожему, в Петромории поставить. Как символ мужеского творческого начала и силы созидательной. Не западло нам будет. А и то – есть ли на свете что лучше и естественней, чем муждщины с жентсчиной отношения, чем соединение любовное, соитие, так сказать? Кому не вжилу, это их дело, пусть на Миконас, остров грецский, катят, там и мужескую любовь подадут, и козочек для утех. Никаких секретов. Ни у нас, ни у их сословия. А и такие есть, что жизнь посвящают богу плодородия, Приапу уродскому, сыну Диониса и нимфы, Елде греческой: жрицы шоссейные дурнопахнущие, стриптизёрши и стриптизёры гламурные клубные, модели драные, девушки и юноши по вызову безмозглые, сутенёры безбашенные. Ну, а нам шарманку крутить «мать-перемать», как Илюша-то, достойно ли? Нам с тобой думать следует, как мир устроён, и откуда лавэ происходит.

А мир как устроён – от офеней мы узнали. А они откуда? Дык важно ли, что до появления Мории было? Морийцы мы. А что до того было, пусть другие думают. «Вначале было слово» – писано. Так-то оно так, да не совсем.

Вначале было понятие. А не слово. Пацанский быт существует в правильном мире высокой чёткости. Этот мир пронизан вечным сиянием Абсолюта. И правит там, в этом вечном сиянии, Вечный и Справедливый Пахан. Живущий по законам непреложных Понятий. Здесь и сейчас (эти «здесь и сейчас» ничего тебе не напоминают из эпохи Кифы Великого?). Ниспадающие потоки Вечного Ништяка услаждают там путь. В союзе и на пересечении этих могущественных сил и существует пацанчик, реальный, чёткий, ровный и здравый.

Слово большую силу имеет. Слово – камень в руке. Может бить, наказывать, уничтожать, мять, кромсать, резать. Однако слово – это всего лишь слово, звук.

Понятие – это совсем другое дело, оно тяжёлое, неподвижное. Понятия непреложны – они всегда есть, были и будут быть. Понятия идут от Верховного Пахана. Понятия – грубая основа мира, сермяга. Слово – лишь средство для выражения сермяги. Понятие – палец, нажимающий на курок. Рука, бросающая камень. Сила, управляющая миром. Инстинкт. Животные не знают слов. Но знают, что такое инстинкт. Живут по понятиям. Пацан знает правильный язык, феню и понятия знает.

Мудрецу даны знания, мужику – умения, пацану – понятия.

Понятия пришли от блатных. При Диктатуре до четверти морийцев на зоне были. Блатные говорили «по фене». В стародавние времена офени говорили на фене, чтобы скрыть содержание разговора. Блатным это не нужно. Феня выдаёт блатных. Феню, наоборот, используют, чтобы показать своим, кто ты. Феня подтверждает статус блатного.

Тебе, наверное, известно, что в стародавние времена люди делились на группы, занимающиеся разными видами деятельности – касты. По индусски – варны. Вона я – простой человек – а слова ваши учёные очень-на хорошо знаю и понимаю.

Шаг за шагом много нового узнаёт Гансик от Серденько. «Варна» переводится как «цвет». На западнославянских языках – «барва» (краска, цвет). Высшая каста в Индии – брахманы, учёные, мыслители. Говорят, что делать, куда идти. Потом – кшатрии (воины, управленцы), они говорят, как делать, как двигаться по этому пути. Третья каста – шудры (работяги). Эти и идут, и делают, и кормят всех. Кто не входил ни в одну из каст – неприкасаемые, изгои.

У блатных, что захватили Морию в мутной воде перемен, такое же деление. Брахманам, высшей касте, соответствуют воры в законе, паханы. Среди них авторитеты, свояки, смотрящие, положенцы. Их авторитет непререкаем. Они неподсудны, вечны на своих местах и в своей правоте. Их масть – чёрная.

Кшатриям, воинам, соответствуют обычные блатные – пацаны, братаны (козырные фраеры), приблатнённые (фраеры), а также всякая мелкая шушера – бойцы, быки, которых паханы не очень-то жалуют. Тоже чёрной масти.

Кшатриев отличает кодекс чести. Их интересует просто жизнь, воинская честь, им не нужна сытая, безбедная старость, не нужны сомнительные способы удовлетворения сиюминутной похоти. Из них вышли аферисты, преступники, авантюристы, наёмники; в их характере – пренебрежение всем материальным, достатком, комфортом, стремление к лихой удаче, безрассудство, обострённое чувство собственного достоинства и справедливости. Правильные пацаны, в основном, унаследовали подобные ценности.

Шудрам соответствуют мужики. Честные работяги, врачи, учителя. Синей масти. Низшая группа мужиков – черти, неавторитетные, неуважаемые мужики. Так же, как от шудров отделились вайшьи, торговцы, так от мужиков отделились барыги. Вначале это были цыгане, врождённые барыги, обманщики, воры, кидалы. Наихудшие из них – обычные бродяги. Их место – между пацанами и мужиками. Основной ценностью для них становятся деньги. Барыги поднимаются фактически с самого низа, проходя путь от неприкасаемых, изгоев, до самого верха, захватывая лучшие места в обществе, в морийском обществе времен посещения Мории капитаном Александром. Лавэ, золотой телец – вот их царь и бог.

Неприкасаемым соответствуют серый и красный цвета. Серые – чушки, морально опустившиеся, безвольные, потерявшие человеческий облик. Пенсы, учителя, врачи, интеллигенция. Шестёрки на побегушках. Красные – петухи, обиженные, опущенные. Между синими и красными – козлы, ссучившиеся, сотрудничающие с администрацией, стукачи, докладывающие всё начальству, доносящие куму на мужиков и братву.

Так видел устройство общества мудрец мира братанов, тайный агент Тайного Писка, профессор по распоняткам, пахан, братан, барыга и козёл, Большого дома стукачок – всё в одном лице. Четырёхликий Янус, показывающий каждому только одно лицо, то лицо, которое нужно показать соответственно обстоятельствам здесь и сейчас. Да четырёхликий ли только? Он и государей, что правили до Диктатуры, поклонник, и святой христианской церкви послушник, так, во всяком случае, говорить любит, и нравственности да чистой жизни блюститель, и любитель женскими прелестями лакомиться без разбора, павший ниц пред золотого тельца и воинствующего лавэ алтарём. Он и блюститель правильной открытой жизни в честном «коллективе», проповедник «тихой жизни» и мастер бесконтактного боя, уничтожающий противников неизвестно почему сваливающимися на них несчастьями разными, проблемами, неизвестно откуда прилетающими шальными пулями. Красивый человек, сложная личность.

Какая глубина! Мыслитель с тяжёлыми кулаками, которых никто не видел. Восточный мудрец, который будет ласково улыбаться заклятому врагу. Всё сделает, чтобы похоронить его. Дождётся, когда тело врага земле предадут. Бросит вслед ему последнюю горсть земли. Скажет слова скорбные и проронит слезу скупую, провожая в последний путь, ни разу так и не высказав своего настоящего к нему отношения.

Воровские понятия, объяснял он Гансу, базируются на людских. Людские – на понятиях благородства. Многие любят говорить, что блатные и братва живут не по людским понятиям. Братва не меньше вашего о чести и о людских понятиях печётся, не дает сердцу зачерстветь. Братанские понятия – закон и моральная сила. Они направлены против господствующей в обществе «правильной морали». Морали тех, кто лучше вылижет начальнику одно место и достигнет в результате вершины общественной пирамиды. Морали общества, в котором за бортом оказываются говорящие правду. Понятия братанов – против общества, где властвуют хитрые, беспринципные, подлые.

Понятия, как воровские, так и людские, бывают положительные и отрицательные. Порядочные и гадские. Порядочные понятия, отношения – порядочные люди. Мужики и братва. Барыги. Непорядочные понятия, ментовские и гадские – чушки (морально опустившиеся), петухи (обиженные) менты, козлы. Гады против людских понятий – это крысы, крадущие у своих братанов, курицы, что стучат клювиком, беспредельщики. Гадский поступок – красть у членов коллектива, воровать у мужиков, стучать, провоцировать ментов на пресс всей хаты, беспредельничать – отнимать, бить без основания, насиловать женщин, детей. Гадский, нелюдской поступок – такой, который причиняет вред кому-либо или коллективу. То, что положительно для ментов, отрицательно для братанов. За гадский поступок могут опустить символически или реально. Могут спросить. Это предъява. Обвиняемый, как и в людском суде, имеет право на защиту, может пригласить очевидцев.

Короче, Гансик: людское – взаимопомощь, взаимопонимание, сочувствие, самопожертвование. Гадское – поставить личные интересы выше общественных, желание получить что-то за счёт других и в ущерб другим. Сердёня рассказывал всё так, чтобы создать иллюзию благородства братанской жизни и братанских понятий. Братаны, мол, не хотят душу погубить. Но жестокость братанов проступала из рассказов. По людским понятиям можно простить человека. По блатным – нет. Отказал в просьбе авторитету, взял без спросу конфету, хоть ты мужик, хоть пацан – пятнадцать лет тебе парашу мыть, ни садиться за стол со всеми, ни словом перечить, с тобой нельзя ни разговаривать, ни здороваться за руку, к тебе нельзя прикасаться – гадом становишься навсегда, бесповоротно, без права возвращения. Это называется «опустить». В касту презираемых. А то и опустить всамделе, петухом сделать. Презираемым существом. Перевести в камеру в самом нижнем трюме. Без права возврата. Это как решат. С пацана, братана могут спросить не по гадски, а «по-братски». Не будет впоследствии «косяков» – восстановят обычные «отношения».

Понятия блатные, воровские принимаются добровольно. Понятия ментовские – тоже.

Надобно по понятиям жить, чтобы стать правильным пацаном, конкретным пацаном. Правильный пацан поступает правильно. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», – правильный пацан не любит трепаться. Пацану трудиться западло. Пацан слово держит. Знаменитое правило ПСПС – Пацан Сказал, Пацан Сделал. Нарушил закон – придётся проотвечаться. По понятиям – нельзя забирать последнее. Бить по лицу – беспредел. Нарушишь – даже маститого опустят. Братан – от слова братство. Коллектив – превыше всего. Помогай общаку. Сдавай деньги в общак. Для помощи авторитетам и братанам в беде. Для подкупа ментов. Мужики тоже должны деньги сдавать. Пацан справедлив. Не оскорбляет, не отнимает. Продуманно говорит. Осторожен в словах. Пацан не будет шерстяным (шестёркой), не будет выдавать себя за авторитета. Если поручено верховодить – будет держать масть.

Пацан знает, как держать базар. Базар может продолжаться до истощения гнилых пацанов, если есть такие, или до прихода поддержки (мазы). В случае косяка – базар, тёрки. За базар могут притянуть по понятиям. Если виноват, пацан признает косяк, признает себя неправым. Судьи на тёрках – опытные пацаны, «смотрящие», положенцы.

Пацан знает, как разложить по понятиям.

Как залечить тему.

Как задвинуть постановку.

Не верь, не бойся, не проси.

Фильтруй базар.

Подумай, прежде чем подумать.

Не оправдывайся.

Не жалуйся.

Не хвастай.

Не обсуждай других.

Не ври самому себе.

Оставайся самим собой, не подстраивайся ни под кого: «Да, я такой!».

Пацана узнаешь по наколкам, по одежде, по походке, по жестикуляции, по корточной позе. По речи. Речь изобличает «своего». Позорно сказать что-нибудь неправильно. Феню-то щас все знают. Правильный пацан и говорит, и думает на фене. Многие слова фени пришли из других языков.

Греческий: кимальница – кровать, манатка – рубашка, травьяк – обед, хирки – руки, декан – десятка.

Польский: шпаргалка – исписанная бумага, коцать – бить, резать.

Тюркские языки: бирять – платить, сарынь – деньги, яман – плохо, башлять – выплачивать (баш – голова скота).

Немецкий, идиш: фраер – свободный, вольный.

Талмуд: мусор – предатель, доносчик (мосер).

Многим обычным словам феня дала расширительное, изменённое толкование. Решка – решётка; акула – ножовочное полотно; барыга – скупщик, коммерсант; беспредел – беззаконие; западло – стыдно, унизительно; заточка – тюремный нож; следить за базаром – следить за словами; подмотать вату – собрать вещи; гнать – переживать; не в тему – невпопад; опустить, обидеть – изнасиловать; мацан – мужик; общак – воровская касса, котёл; кум – опер; дермоха – драка; солоха – баба; хилять – течь, идти; монастырить – строить, делать; ботать – болтать; бухать – пить спиртное; клёво – удачно, здорово; паханя – хозяин.

Феня широко использует имена животных: козёл (рогатый), олень, петух, курица, наседка (стучат), бык, конь, конячить, кобыла, крыса (ворующий у своих), гад.

Пацан живёт по понятиям.

А если кто не понимает? Да, лохи они, те, кто не понимает. Для них есть Понты. Кто это лохи? Что это – Понты? Да не что это – Понты, а для чего Понты!

 

Учитель понты

Наконец, подходим мы, милок, к главному. Так говорил Серденько Гансику. Для чего Понты? Вот в чём вопрос. Понты – закон природы. Понты существуют, когда кто-то «ведётся». Когда ты один – Понты не нужны. А среди людей без Понтов не проживёшь. Понты – это главный механизм. Понты осуществляют жизнь людскую, двигающуюся по пищевой цепочке. Как в природе. Наверху – Авторитеты. Ниже – обычные блатные. Ещё ниже – всяка мелка шушера. Все – блатные. Может, это и не видно, но мы-то всегда сверху. Даже когда в лагере. Даже когда в тюрьме. Все остальные – под нами ходят. Даже охрана. Даже начальник тюрьмы. Остальные, все без исключения, нас как раз обеспечивают. Лохи, одним словом. И мужики, и барыги, и обиженные, конечно, тоже. И начальники всякие, и канцы, и военные, и боссы, и коммерсы, и олигархи. Массы, короче. Население морийское. Я бы даже сказал – электорат.

Им кажется – они живут и работают для себя. Да у природы свой замысел имеется. Они есть и существуют только для нас, высшей касты. Для тех, кто понимает понятия, живёт – по понятиям, думает – по понятиям, говорит – по понятиям. Так и коровки с бычками, кто же их не любит? Милые, живут счастливо. Травку едят. Теляток делают. Мычат аж от удовольствия. Вот, думают, человеки-то всё стараются, чтоб нам, коровкам, хорошо было. Не понимают бурёнки, что существуют они только для того, чтоб человекам-то этим было что покушать. Так же и с лохами. Пыжатся. Надуваются. Ан все под нами ходят. Всех крышуют скромненькие пареньки из честных коллективов. Так всё объяснял-разобъяснял Серденько Гансику о жизни правильной пацанской.

– Ты же говорил, Серденько, что негоже отнимать у честного мужика, да и опущенного даже обижать – это не по понятиям. Это ведь косяк будет.

Экой ты смешной, вошка ты бледненькая. Понятия, как и закон, – куда хочешь, туда и повернёшь. Кто сильнее, тот и прав. Так же, как в природе. Идёшь к положенцу – он и трактует закон. Имеет право. Человек – мерило всему. Вот он и мерит. Вначале по себе. Потом по свояку. А лохи, они для того и есть, чтобы их разводили по понятиям. Правильный пацан всегда над лохом верх возьмёт. У него свет Верховного Пахана. У него Ништяк. У него Понты на все случаи жизни припасёны. Ничего не ясно? Дык Верховный Пахан – чай, объяснял уже. Ништяк. Лох. Понты. Ну серый ты, Гансик, будто не на Мории родился!

Значит, Ништяк. Верховный Пацанский бог расслабления. Проявление Высшего Пацанского блага. Полное спокойствие, присущее разве лишь Рекам Мёртвых. Покой странника, вернувшегося домой. Опыт и матёрость пацанчика, только что «откинувшегося с кичи»! Пожелание Ништяка – знак уважения и участия: «Ништяков тебе, удачи и лохов побогаче»! «Ништяк» – иногда говорят и с иронией. «Ништяк» на блатном жаргоне – место между анусом и вагиной, «ништяк» – всё впустую, ни туда, ни сюда – имеют в виду. Ништяк – слово по Далю от «ништо» (хорошо, отлично) и от «ништенько» (не бойся, это свой) происходит. Ништяк всегда с пацанчиком, Ништяк укрепляет пацанчика.

Что за слово «лох»?

Lohi (финн.) – лосось.

Лох, лоховина (помор.) – сёмга на нересте.

Облоховаться – выметать всю икру (словарь Даля).

Лоха (солоха) – глупая крестьянская баба, так называли её ушлые торговцы – коробейники из офеней.

Лахут (иврит) – жадный, резкий, ретивый, алчный, скороспелый.

Loch in kopf (идиш) – дырка в голове.

Лох – особая форма жизни.

Лох действует рефлекторно, часто наобум, импульсивно, вопреки здравому смыслу. У него эмоции преобладают над разумом. Он не может экономить ресурсы. Мгновенно растрачивает силы под давлением инстинкта самосохранения. Реальный, чёткий пацан говорит мало, держится спокойно, сохраняет энергию. Стойка разводилы. Миссии лоха и пацана диаметрально противоположны.

Лох – тупой, завистливый, бездарный, необразованный. У лоха два инстинкта: грести к себе и держаться сильного. Он не делает выводов из ошибок. Не может просчитать последствий. Не только на два шага. Даже на один шаг. Лохом быть невыгодно. Он пилит сук, на котором сидит.

Лох – простофиля, рохля, пентюх, лопух. Классическая ошибка лоха – считать себя умнее или выше гопника. У лоха склонность к спонтанной агрессии. Руку дающую отгрызёт по локоть. Мысль лоха, если в природе есть такое понятие «мысль лоха», всегда торжествует над здравым смыслом. Лох рвётся выйти из границ разумного. «Бей образованных»! Он любит разрушать. Хаос – его ремесло. Гласа Божьего, прости меня господи, не слышит неразумный. Лошиной энергии надо уметь положить предел, чтобы удержать его в естественных границах. А для этого есть чёткие, правильные пацаны.

Лох к смыслам глух, уши развесил как лопух. Пацан весел, лапши на уши навесил. Пацан прикололся, а лох повёлся. Эх, лохи, дела ваши плохи.

Скупой платит дважды, тупой – трижды, лох – постоянно. Лохи сами выстраиваются в пищевую цепочку. Задача правильного пацана – найти самого жирного. Того, кто сверху и насосался.

Лох теряет больше, чем приобретает. Оставшись ни с чем, снова и снова находит силы восстать из пепла, чтобы принести себя в жертву очередному хищнику.

Лохов много. Они регенерируют. Лохи – не динозавры! Не вымрут! Лохи, простофили, пентюхи всех стран, – объединяйтесь!

Доченька-то у Чобака тоже лохов любит. У-у-у-мная. Да-да – Ксетка грёбаная. Тоже разводила неслабая. Зы, шо пышыт.

«Лох – объективная реальность, данная нам в ощущениях». «Лох – божественное орудие, позволяющее мне неустанно совершенствоваться». «Не надо лохов любить или уничтожать, надо принимать их как данность и сосуществовать с ними». Лох – это народ наш. Куда от него деться? Пусть живут.

И как уж она их всех, лохов-то, описала. И богатый лох. И серебристый. Весь на понтах. И недалёкий, крикун да наглец безжалостный. И сладкий. И позитивный. И потерянный – планктон, пища для всех.

«Лохи потерянные» готовы повестись на все разводки. Для них: реклама, МММ, фэн-шуй, мормоны, секта Муна, новый мессия Виссарион, диетологи, таблетки для потенции, великие вожди, лже-цари и лже-царевны, плачущие иконы, могилы великомучеников, НЛО, вампиры, мистические практики, ожидаемый конец света, престарелые примадонны, массажные салоны и салоны красоты, профуры (профурсетки) и бичёвки, футбол, бокс, письма счастья, Форекс, тату, астрологи, поп-звёзды, экстрасенсы, маги, колдуны, шаманы, учителя, которые знают, как надо, и прочая, и прочая, и прочая.

Кроме того, лох честный, упоительный, публичный, лох-силовик, мыслитель, лох воинственный и другие. Да нам-то что? Это неважно. Все лохи – и олигархи, и генералы – все ведутся.

Нашествие агрессивных лохов уничтожило Рим, Византию, древние цивилизации Египта, Греции, Персии, Индии, Лемурийцев и Атлантов.

Чтобы остановить лоха, надо заставить его почувствовать себя виноватым. Обычный приём тоталитарных сект. Целительниц. Предсказателей, магов. Доморощенных учителей жизни, «помощников в беде». Виноватый человек становится легковнушаем. Им можно манипулировать.

Почувствует вину – придёт страх. Лох заведомо уважает «тот» мир. Мир, правила которого он не знает. Правила сильных, правила мира блатных и авторитетных «наблатыканных» – понятия. Доступ к которым закрыт. Законы, которые недоступны. Он не знает наших «примочек». Принимает условия игры, не зная этих условий. «Наблатыканный» урод, хилый, тщедушный, знающий пару примочек, обыграет его в два счета. Потому что тот согласился играть по его правилам. Потому что человек, добровольно согласившийся играть по правилам, которых не знает, – лох, лох, лох, лох…

С «наблатыканными» потруднее ему будет, чем с блатными. Наблатыканные-то кто? Стремятся «проканать» под блатных поведением и языком. Стараются утвердиться в более высокой группе. Авторитеты их не любят. Это просто гопники. От «гоп-стоп» – разбой, грабёж по фене. Они обычно инициаторы беспредела, конфликтов, интриг, наездов, базаров. Подойдут к тебе вежливо. Дай закурить. Дай часики. А ты отвечаешь нервно. Ты и есть агрессор. Страху нагонят. Сам отдашь и деньги, и часы. Не так уж это и нужно им. Важно – чувство превосходства. Важно, чтоб боялись. А если важняки какие начнут разборки после этого – так ведь сам отдал. Никто не угрожал. Сам отдал? Сам. А почему? И ответить-то нечего. Вот Понты. Вот в чём их сила.

Чтоб не смешным, а грозным слыть, Серденько Ганса стал Понтам учить.

Понты – это красота, это искусство. Это душевное волнение, переживания. Это такой тип поведения, когда пацанчик явно или неявно хвастает. Понтуются, хвастают обычно материальными какими-то благами. Бывает, что и просто «умничают». Понт нужен, чтобы поднять собственный статус здесь и сейчас. Зачем? Произвести впечатление крутизны, большого человека, создать ареол успешности, востребованности. Такой разговор дает пацанчику уверенность в себе.

Кинуть понты – пустить пыль в глаза.

Дешёвые понты – необоснованное хвастовство. Фраза типа «Тысяча золотых монет за часы? – фигня, могу себе позволить». Грубый, неотёсанный понт.

Понты – самореклама: экипаж – понтовый, куртка – понтово смотрится. Голда – понтовая. Кресло у меня в доме видел? В золоте, в драгоценных камнях, в карете у меня такое же – это понтово. Простой, дешёвый дом – беспонтовый. Без понта – безнадёжно. Грамотно понтить – тонкость требуется.

Понт – шулерский, блатной приём. Чтобы отвлечь жертву. Готовить понта – искать жертву. Крепкий понт – неопытная жертва. Рваный понт – лох, побывавший уже в переделке. Бить понт – притвориться невинным.

Понт – это скрытая агрессия или открытое нападение. Цель – выставить жертву в невыгодном свете. Быть круче жертвы. Выше в стадной иерархии. Соблазнить человека на то, что тебе нужно (так поступают напёрсточники, картёжники, сутенёры).

Чтобы не стать жертвой, нужно грамотно обламывать чужие понты и самому грамотно понтиться. Чтобы злые супротивники не могли обломать твои собственные понты.

Подходит к тебе гопник. Слышь, братан, немного денег не хватает. Волчары-мусора закрыли пацанчиков. Надо «намутить» денег. Отмазать «ровных пацанов». Дай по мелочи. Немного не хватает. Это ловушка. Нет – говорить нельзя. Откажешься – оскорбишь и гопника, и ровных пацанов, и авторитетов. Поставят на счётчик. Все отнимут. И часы, и деньги. И будешь должен до конца дней. Дашь мелочи – уже проиграл. Раскрутят, сделают виноватым. Запугают.

Улыбаться надо. Варианты: «Ты чо, баран, попутал? Ты с кого ваще спрашиваешь? Ты в натуре рамсы попутал, конь!» Или: «Ты предъявить мне хочешь?» Будет возражать – отвечаешь: «Имею право поинтересоваться?» Или: «Ты попутал, братишка».

Другой вариант подхода гопника.

«Эй, ты, иди сюда!» – приглашение к войне.

Молчи, не отвечай. Обязательно улыбайся. Морозь ситуацию.

На второй, третий раз сам подойдёт. «Отморозился, припух!»

Ответ: «Могу чем-то помочь?»

Один из трюков гопника – протянуть руку. Трюк таков: я к нему по-пацански – клешню потрясти. Было, не? А он понты строить – 1:0 в его пользу.

Обламывай с самого начала. Смотри в лицо, улыбайся: «Ты кто?» (имеешь право спросить). Правильный пацан не пожмёт руку, не узнав, кто перед ним.

«Ты сам-то откуда? Ты кто по жизни будешь? Есть деньги?»

Улыбайся: «Я тебя не знаю». Иди дальше. Нападай: «С какой целью интересуешься?»

Возможные ответы пацана: «Не понял»; «Грубишь?»; «Меня не уважаешь?»; «Оправдываешься?».

Нельзя говорить: я не оправдываюсь. Получишь: обоснуй. Почему я должен обосновывать?

Потому что оправдываешься. Я не оправдываюсь. О, да ты ещё и грубиян!

Отвечай так: «Западло с нормальными пацанами побазарить?» Не думай, есть у тебя нормальные пацаны или нет. Продолжай: «Собираешься по беспределу наехать? Ты меня в чём-то обвиняешь? Ответь. Имею право поинтересоваться. Обоснуй. Для себя интересуюсь. Я тебя не знаю». Держи позицию. Кто начал разговор, тот и должен обосновывать.

Не выполняй мелкие просьбы. «Эй, подай стакан». Улыбнись в ответ. «Тебе в падлу, что ли?» Контратака. «Проверяешь на лоховую масть?». «Я тебя, как нормального пацана прошу». Назвал пацаном – твой балл. Можно идти навстречу. «Извини, не понял, на». Переломил ситуацию – можешь и лапу пожать.

Вопрос. «Ты по жизни к чему стремишься?». «К людскому», – отвечай. Воры-то честность как бы очень любят.

Так учил Гансика уму разуму «мудрый» Серденько Базилевс. Для чего учил? Сам-то он верил во все это? Может, задание у него было от кого? Может, сам понтил. Хотел свою значимость показать.

Гансик далёк был от таких мыслей. Во всём прав Серденько, друг сердечный. Слишком часто видел Ганс, что именно так, по понятиям, и решались вопросы на улице, на стройке, в спортзале и в универе, и с канцами в госучереждениях, и в среде серьёзных людей в судах и в прокуратуре, с которыми ему приходилось уже сталкиваться во время своей юридической практики, и даже, прости меня, господи, среди алчных да завистливых служителей морийской церкви. Нет, не зря мне Серденько талдычит про понятия да про Понты. Без этого не прожить тебе, Гансик, мальчик из переулка Тихой Сапы, парнишка без поддержки, без влиятельных «предков», без рода без племени, одним словом. А Базилевс-то силён. Голова. Опасный человек. Ах, от этого Серденько на душе у мя – мерзэнько… Хорошо бы держаться от него подальше. Но голова! Вот уж кто мастер бесконтактного боя. Учитель Понты. Великий Понты. Так мысленно называл его Гансик. Образ учителя этого пронёс Гансик через всю жизнь как образец житейской мудрости. Образец для подражания. Чего стоит только один совет: «подумай прежде, чем подумать». Вот и правда, много у нас с Серденько общего в характере. Да жизнь-то у нас разная. Грят же волхвы – будущее у меня великое. Может, и брешут. Подождать надо. Да мне хотя бы, чтоб в Писк позвали. Хватит с меня и этого.

Вот в таком окружении, в такой обстановке проходила юность Ганса, простого паренька с рабочих окраин. Тучи воронья поднялись, хлопая крыльями, крича, каркая. Закрыли небо несчастной Мории. Куда ни глянет честный бесхитростный мориец, везде чиновник на чиновнике, городовой на городовом, безжалостные правильные пацаны, грозные вельможи, тоже ровные пацаны, генералы, канцлеры, начальники, начальники, начальники. Паханы коронованные, предприниматели авторитетные, паханы доморощенные. Окрики, наезды, обман, несправедливость. Везде – право сильного. Ужас, тоска. Что мог вынести из опыта своей юной жизни недалёкий паренек с наивными романтическими мечтами, почерпнутыми из популярных детских книжек о смелых и благородных разведчиках? Куда ни кинешь взгляд, куда ни пойдёшь в этой стране, что ни попытаешься сделать, – понятия, жизнь по понятиям, алтари золотым тельцам и лавэ, ужасные пережитки языков далёких непросвещённых предков, живших жестоко, кроваво и беспросветно. Языки, выдаваемые за сполохи правды жизни, за языки истины в последней инстанции, сермяги. И везде Понты, Понты, Понты… Трудно разглядеть в этой жизни хоть крошку правды, хоть лучик света. Но была и правда, был и свет. Правда и свет никогда не покидали сердца умных, талантливых, неприхотливых жителей Мории, народа, который на протяжении почти четырёхсот лет своего существования тихо, без шума шёл своим путём. И шелуха правителей, мути, паханов всех мастей и пацанов, поднимавшихся со дна при каждом повороте истории, слетала, смывалась, уносилась ветром, исчезала и стиралась из памяти великого народа, благословлённого образом Святой Девы Марии. Настанет время – унесёт и эту шелуху. А пока пойдём дальше, вслед за Гансиком. Идущим по жизни лёгкой, подвижной, вкрадчивой и чуть косолапой походкой.

 

Приглашение на танец

Вот и «сбылась мечта идиота».

Вначале пришли волхвы. Пора, говорят, нам домой возвращаться. А тебе, Швец, куда тебе-то? Ты ж морийский. Так и у меня есть своя слобода, говорит. И дом свой. Да недалече это. Свидимся, чай. Мория-то велика ли? А и ладно, думал Гансик. Мне эти «любки» да «накаты», да «гармония в борьбе»… Так и не совладал студент с наукой борений в «любках» да «накатов» в гармонии с противником. Не понял он, с каким человеком свела его судьба. Услышал бы Ганс тихие советы несравненного мастера да принял бы их сердцем своим, вся жизнь его другим путём могла бы пойти. Не думал, не гадал наш герой, что придётся ему ещё встретиться с могучим и загадочным Швецом, морийским учителем борьбы Нельзя. Не думал, не гадал он, при каких обстоятельствах это произойдёт. Нет, не встретятся они лицом к лицу и не свидятся. Но судьбы их пересекутся. В грозный час. Не знал, что по разные стороны баррикад они окажутся. Ни о чём таком пока Гансик не думает. Не нравятся ему «любки», и всё тут. Не по душе, одним словом. Руку бы открутить. Да придушить малёхо… Пусть идёт Швец. Пусть уходят все трое. Прощаются. Счастья тебе, восходящая звезда Мории, говорят волхвы.

А и правда, «сбылась мечта…» Сразу вслед за волхвами приходят другие. Совсем не такие. Аккуратненькие. В пиджачках. При галстучках. Пришли из Писка, словом. Да! – пригласили Ганса. За полгода до окончания универа. Мол, наблюдали. Подошёл ты нам. Заканчивай образование. Концы обрубай. Никаких твоих связей нам не надобно. И крышняк тебе не нужен будет, когда к нам-то придёшь. Никто за стенами нашими не углядит тебя. И с людьми будешь работать, которых никто не знает.

Вот, волхвы, мол, ушли. Ушли и ушли. Не нужны они нам боле. То есть тебе, имеем в виду. Ну учили. Может, и научили чему. Да неважно это. Важно, что пригляд был. Нет, нет, никаких Базилевсов, никаких Трамблёров, ни – кто там у тебя ещё есть? Сам, сам. Сам обзавёлся всякой шушерой. Сам и уходи от них. Да тебя новая жизнь ждёт. Сам же хотел, так что не подводи уж нас, раз мы решили, что будем доверять тебе. Обрадовался Гансик. Дух перехватило. А сердечко его так и бьётся, так и бьётся, как птичка малая. Что он Сердёне-то скажет? Как тот посмотрит на всё это?

А Серденько-то и не удивился совсем. Будто знал уже. Кораблик, говорит, совсем маленький, да, може, большим станет. Большого тебе и плаванья, коли получится, маленький ты кораблик. Не поминай лихом, говорит Серденько, ведь близкие мы. Може и не забудешь, когда звездой морийской станешь. А я… Могу не крышевать, коли не нужно. Что мне твои гроши, чай, на перевалке сижу. Да я и не брал себе ничего. Всё в калликтифф относил. А с коллективом-то сам разбирайся. Как разбираться? Я ведь и не знаю никого. Ладно-ладно простачком-то прикидываться. И видел. И говорил. И знаешь. И на стрелки с ними ходил. Паренёк-то ты приглядливый. Всё замечаешь бусинками-то своими. Губки-то не криви, однако. Что значит «и работы не было за последние годы»? Потому и не было, что работали-то люди Серденькины правильно. Сказал бы раз на сходняке, что не наш теперь Гансик, – вмиг порвали бы тебя. А так – все знали. И смотрящий знал. И положенцы знали. И там, в центре, авторитеты-то в законе тоже знали. Вот так-то, милок. Ну не хочешь встречаться с калликтивом… Зря. Они к тебе – очень даже с большим уважением. А я и так, без них, скажу. Крышняк – это как бизнес. Хочешь купить бизнес – заплати пятилетний доход. У нас с тобой – два кило золотых монет в месяц. За год – двадцать пять. За пять лет – сто пятьдесят. Где ж много? А как бы ты хотел? У коллектива работа была. Заработок. Жизнью люди рисковали. Как где возьмёшь? Ну, хорошо. Близкий ты мне. Давай заплати за полгода. Ладно, ладно. Хватит сопли размазывать – десяточку, по дружбе, и дело с концом.

Как Ганс разрулил ситауцию, разрулил ли – того нам не ведомо. Разрулил, видать. Может, Швеца нашёл. Да тот и помог. Хотя вряд ли. Слышал я, что, если вновь повстречаются они, то произойдёт это много позже, или вовсе не увидятся. Может, как по-другому с коллективом Ганс договорился. Расстались, говорят, без претензий. А Гансику с той поры тропиночка открылась желанная, в Большой дом у набережной ведущая. Так вот и выбрали нашего героя серые неприметные кардиналы из Писка. Окончил Ганс универ. Дипломы получил, специалистом стал обоих прав, гражданского и богословского. Как Себастьян Брант, с гордостью думал он. Несравненным мастером борьбы стал, для сердца – «До-до», для работы – «Нельзя». И бесконтактный бой освоил, науку Понтов повсеместных взял на вооружение скромный, незаметный Гансик. Понимал, что борьба та бесконтактная, да не «Нельзя» вовсе, а Понты искусные, не волхвов учения, а Базилевсовы премудрости, – вот они, «бои без правил», бои всерьёз не на жизнь, а на смерть. Науки Сердюковы на ум себе взял: «слово лишнее – не скажи», «подумай, прежде чем подумать» – всё пригодится ему в будущей жизни. Ничего даром не пропадёт.

Встал он в скромные ряды сереньких кардиналов. Что правят жизнью великой Мории. Что среди многих грозных и сиятельных фигур на балу жизни остаются самыми незаметными. Тихо, как тени, скользят они между простым и вельможным людом. Всё замечают, всё на замету берут. Никто и ничто не скроется от их внимательного, холодного и безжалостного взора.

Со страхом озирается на балу обыватель. Где они, эти, что из Писка? Пропустить их никак нельзя. Иначе неприятностей не оберёшься. А как их увидеть? Они – везде. Неприметные, словно тени. А то и вовсе прозрачные. Не разглядеть их. Не увидать. Говорят, что везде они. Ан нет их нигде. Не усмотришь. Не углядишь.

А как появится один из них – в пиджачке с галстуком, брючки отглажены, носки туфелек блестят, блестят – а лица-то и не видно почти. Без черт лица. Вроде и заметил что-то – а ничего не запомнил. Знать, не видел его, серенького, совсем не видел, показалось только. Но может и наподольше он подойти к обывателю. Ручку подаст – менуэт станцевать. Менуэт – танец старинный, чопорный, витиеватый. Очень галантный танец. Небыстрый. Плавный, церемонный, с поклонами и приседаниями. Движений и позиций немного. Да каждое движение, каждая позиция со смыслом. Всё важно, до чрезвычайности. И как носок ботиночка отдвинуть, и как головку наклонить. И какой пальчик да куда повернуть надлежит. Серьёзное ведомство Тайный Писк. И шутить с ним не следует ни обывателю, ни сиятельному вельможе. Раз приглашён на танец – не отказывайся. Сердце-то стук-стук да стук-стук. Что задумано, почему именно я оказался избранным? Что за этим воспоследует? Спрашивать ни о чём нельзя. Как и среди блатняка. Не верь, не бойся, не проси. Легко сказать – не бойся. А страшно-то как, Господи, как страшно… Танцуй уж свой менуэт. Может, ты благоизбранный? И путь тебе укажут, и одобрят, раз уж ты им сгодился для чего-то. Служи уж им верой и правдой да задумывайся поменьше. А и есть ли время, чтобы задумываться? Попал в могучее течение, оказался на стремнине… Некогда рассусоливать, греби, лавируй, успевай разглядеть валуны да скалы, появляющиеся на мгновение среди рёва, кипения волн да радужного облака брызг, и также мгновенно исчезающие. Да не подставляйся под могучий поток, вмиг ударит, сомнёт, размозжит и унесёт в своём течении. И нет маленького Гансика. И нет сиятельного вельможи. И нет надменного канца. И нет ровненького пацанчика. Танцуй свой менуэт, тот, который тебе достался. А правила-то тебе подскажут. Кто подскажет? Да страх. Да инстинкт самосохранения. Держись инстинктов. Понятий, то бишь. Все живут по понятиям. И ты живи. Вспоминай Серденько, мил друга. Тому тоже, поди, несладко пришлось. Да ведь дошёл, дополз, добрался до Ништяка. Бона теперь: в домах, в золоте, в бриллиантах. Осенённый неземным светом Верховного Пахана. В потоках лавэ.

К разным людям подходят серенькие. Вот другого тоже ведут в менуэте. Сдвигаются в паре с середины зала. Всё ближе к краю, ближе. И нет их. Куда исчезли? То ли в важные государственные дела ввели человечка. То ли совсем наоборот. Тихо пропадает человечек. Живёт где-то. Мышкой-норушкой служит. Может, вынырнет через много лет на поверхность, важной шишкой станет. Важняком. А то – и царём морийским. А может, и вообще исчез человечек тот. Сгинул. И никто уже о нём никогда не услышит. Так со многими морийцами бывало. С миллионами, поди.

Хорошо, если потом маляву родным передадут, то ли из острога, то ли из темницы, то ли с каторги, то ли из нижнего трюма для опущенных. Слава провидению, хоть так, да выжил человек. Знать, жил и там по понятиям. Иначе сгинул бы совсем. Держись понятий. Где понятия, там надежда; где надежда, там и жизнь. Далеко забросило человека. С одного бока завели его в тессеракт, гиперкуб в четырёх измерениях, с другого бока вывели, и оказался он в четвёртом, чужом нам, измерении. Вроде, и недалеко он совсем, а получается дальше дальнего, не видно его и не слышно. Большая сила, видать, и желание жизни заложены были в его маляву незатейливую, раз дошла до нас записочка скромная, преодолевая все законы правильные мира нашего, добралась из другого измерения, где только-то и может существовать мир сумеречный, почти и не реальный. На зябкой чужбине, среди воровских шаек, в острогах да на каторгах забудет тот человек и речь-то человеческую. Отвыкнет от родной речи. Научится и думать, и говорить, и поступать, и жить по понятиям.

А и те, кого серенькие-то в светлое будущее уведут… Их светлое будущее много ли отличается от нижнего трюма-то? Тот же свет самого Великого Пахана. Те же ровные, правильные братаны. Тот же поток светлого Ништяка. Те же нерушимые, незыблемые, вечные, тяжёлые, как камень, неподвижные понятия и Понты, Понты, Понты…

Танцуйте свой менуэт, избранные. Волнуйтесь, гадайте, вверх ли ваш путь, вниз ли. И то, и другое – одно. Это путь к Великому Ништяку. Путь в никуда. Бойтесь, люди добрые, молодцев во всём сером, со стальным серым взглядом, с мыслями серыми, с бесцветными серыми словами, наполняющими страхом наши обывательские души. Бойтесь их. Минует вас их цепкий взгляд, одобряющий или гневно-презрительный, – есть у вас шанс пробыть на празднике жизни до конца бала. Вкусить всё, что даёт нам краткий миг пребывания божественной души в нашем бренном теле. Испытать всё, что на роду написано: веселье, радость, печаль, любовь, ненависть. Построить дом, посадить дерево, вырастить сына. Следите внимательно за серыми тенями, посланниками царства тьмы, не пересекайтесь взглядом с ними, не отзывайтесь на их посулы и обещания, не прельщайтесь их дарами и сладостями. А случится так, что придвинется к вам тень полупрозрачная Тайного Писка, руку подаст, на менуэт пригласит – найдите мужество, не интересуйтесь, не соблазняйтесь, откажитесь от завораживающего, гипнотизирующего менуэта. Может, и оставят вас в покое тени тьмы. А нет, не захотят оставить, – примите испытания и удары сатанинской машины с достоинством истинного морийца, наследника благородных предков своих – Себастьяна Бранта и преподобного Иоанна Летсера.

А Ганса нашего закружило в медленном менуэте. Танец ускоряется. Всё сильнее бьют барабаны, поют волынки, играют лютни и завывают трубы. Медленный менуэт превращается то ли в быструю джигу, то ли в сумасшедшую вольту. Крутит Ганса в новом водовороте тайной жизни, в бешено вращающейся воронке. Внутри бьются и сталкиваются огромные массы воды. А на поверхности – гладкое зеркало. Лишь иногда – рябь пробежит и исчезнет. Да крошечные кружочки небольших вороночек медленно плывут от берега к берегу.

Много лет минуло с тех давних пор. Тихо трудился Ганс на просторных нивах Тайного Писка. Искоренял неморийское мышление. Тех, кто думал не так, говорил не так. Иначе. Искал неморийцев, выводил на чистую воду. Отдавал в руки правосудия морийского. Самого правосудного правосудия в мире. Тех, кому не нравились морийские порядки. Кому не нравилось засилье начальников. Воров. Пацанов. Суда по понятиям. Засилье безграмотных. Некомпетентных. Жадных. Жестоких. Безжалостных. Ишь, чего захотели! Умненьких им подавай. У нас страна дураков. И мы гордимся этим. Пусть катятся из нашей Мории, кто недоволен. В Америку. Европу. В Россию, на худой конец.

Дошла очередь до Гансика разведчиком стать, о чём всю жизнь мечтал. Послали в Европу Гансика. Возглавил он дом германо-морийской дружбы. Резидентом морийской разведки стал, работал под прикрытием. Занимался бизнесом, контролировал торговые операции. Отвлекал внимание от основной своей деятельности. Да и для себя не без пользы. Не может же он жить сейчас, как в бедной своей студенческой юности, без копейки в кармане.

Помнил Гансик наказ первых своих серых пиджаков: никаких старых долгов и связей не брать с собой. Ан там, в Петромории, гуляют себе спокойно разные братаны да авторитеты, да пацанчики, что знают о нём, Гансике, о его прежней нищенской жизни, о его знакомствах в блатной среде, не делающих теперь ему чести. Не нужны ему теперь эти знакомства. Хоть люди те и помогали ему немало и деньгами, и от гопников защищали. Ещё Чингиз-хан говорил: «Не оставляй в живых того, кто сделал добро тебе. Не будешь никому должен». Ну не убивать же их? Да и любить-то пацанчиков этих особенно не за что. Тоже вообразили. Все, грят, под ними ходят. Не все, видать. Тихие ребята из Писка не ходят под ними. И другие не ходят, у кого Писк крышняком стал. А Писк-то крышует всех важных да сановных. Тех, кто на самом-самом верху. Пацанам туда не забраться. Пусть и не крутятся под ногами. Не мешают серьёзным людям делом заниматься. Не знаю, только ли у одного Гансика мысли такие были. Может, и другие, кто серые пиджаки носит, думали об этом. Получалось, однако, что старые все знакомые Ганса уходили куда-то, случалось с ними что-то нежданно-негаданно. Случайно ли случалось? Виноваты ли были именно серые пиджаки или кто другой в их бедах? Путь-то знакомые эти сами свой, поди, выбрали! Кто всё это обтяпывал? Люди ли из Писка? Или руками своих блатных группировок душили… Какая разница? Важен результат.

А результат какой? Какой следует. Бадрика Петроморского и Кума закрыли. У Бадрика Кавзиморского приступ сердечный случился. Здоровый был человек. Так бывает. Раз, и готово. Все под богом ходим. Шутника тоже закрыли. И этого, дружка его с голым черепом. У Колёсика-то всё поотнимали. Сидит дома, гол как сокол, и не рыпается. Безвредный теперь, поди. Петрушу в Испании закрыли. Трамблёр где теперь? – неизвестно. О Малыше все давно уже позабыли. Могилу грохнули где-то в переулке, по беспределу. Солёненького, киллера прославленного – уж кто круче его был? – и того нашли в Греции – в мешочек, да и придушили. Кто выследил, и кто схватил киллера? Розенкрейцеры тайного мистического общества ордена Розы и Креста, граф Сен-Жермен, авантюрист эпохи просвещения, Российская Охранка, Бедные Рыцари Христа и Храма Соломона, Ассассины, черепашки Нельзи? Всё возможно, потому что равноневероятно.

Ромочка Цепп, тот, что дружил с Гансиком да охранял его от гопников, заболел внезапно… И ушёл от нас. Знал больно много. То ли болезнь лучевая, то ли лекарство такое, с виду лекарство, а на деле – яд. Лекарство, видать, то же, что и журналюге Хохотуну дали. Вот так вот. А ребята оба крутые были. Одного из братьев Шевов на Кипре нашли, беднягу. А Кирпичника и искать не надо было. Здесь, на Мории и настиг его кусочек металла, из свинца сделанный. В Базилевса-то аж семь раз стреляли. Семь дырок сделали. Везунчик, каждый раз уходил он. Один раз случайно перчик отстрелили Серденьке. Говорят, то ли с «шарами» был, то ли со «шпалами», то ли с усиками. Чуть было не потерял такую важную для жизни хреновинку. Особенно важную для сластолюбивого Серденько. Пришили, однако, хреновинку успешно. Все поотнимали у Серденько. И самое главное, перевалку. Нашлись, видать, человечки поважнее Базилевса. Жадность фраера сгубила. Денежку и дома, вроде, оставили. Тихо теперь живёт Серденько. Сидит в золотых креслах. Ездит из богатой квартиры в богатый особняк. Видно, ещё нужен в Писке. Свой человек – и для Писка, и для малиновых.

Связи-то пообрывал наш герой. А науку при себе оставил. Вот она, в головке сидит. Ждёт своего часа. Понятия людские всегда помнить надо. Денег у своих не отнимать. Не стучать. Своих не сдавать.

Здесь, в Тайном Писке, свой коллектив. Те же правила. Те же понятия. Да без Понтов нигде не проживёшь. Надобно и о себе не забывать. И по службе расти. Так претендентов-то завсегда много. Как-то складывалось так, что конкуренты сами собой прокалывались. В нужный момент вдруг начальству становилось известно: секретаршу соблазнял, взятки брал, мысли инакоморские имел, шмотки дорогие из Европы привозил. Ан тут как тут Гансик – гладенький, сладенький, никому не доверяющий, незамараный, незаметненький, бесконфликтненький. Всё по понятиям. Лишнего слова не скажет. Шёл и шёл, вверх и вверх. И не подкопаешься. Сослуживцы-то понимали, где собака зарыта. «Крысёныш» называли его за глаза. Крысятничал, значит. Да за руку не поймали. «Ничего, и до вас доберусь ещё, милые сослуживцы мои».

Длинный и непростой путь прошел Ганс с того времени. Направили его Чобаку помогать. Чтобы Писк руку на пульсе власти держать мог. Потом и сам Писк доверили Гансу возглавить – по рекомендации старших товарищей. А потом направили его на замену аж самого Ёлко Палкина. Важняки всякие, Новые Хазы – а может, Новые Моры то были – согласились с мнением Писка, решили, что неопасный человечек Ганс ГАНС, внушаемый. Будем управлять им. Всех развёл тихий Гансик. Уроки Базилевсовы даны были способному ученику. Лишнего не говорил. А всё нужное сделал. Поисчезали и Ходоры, и Берёзки, и Гусики, и Глушки, и Дубики – всех по дальним краям поразбросало. Будто само собой. И стал Ганс ГАНС канцлером. Великим Канцлером. Великим Канцлером Всея Мории. Такого человека застал и таким увидел Ганса капитан Александр в то время, когда он вместе с друзьями прибыл в Морию на своём корабле «Быстрые паруса».

Я рассказал тебе о танцах на балах славного острова Мория. И какой танцевали там менуэт. Путь этот могли пройти только те, кто решился на танец с серыми кардиналами Тайного Писка, кто хорошо знал, по каким правилам следует танцевать менуэт. Кто неизменно следовал всем правилам и ни разу не сбился с пути, очерченного в сиянии Великого Пахана и залитого холодными потоками Ништяка, великого блаженства конкретных пацанов.