Они встретились совершенно случайно, как всегда бывает с подобными людьми. Один из них сидел на скамейке и читал книгу, другой, проходя мимо и заметив, что ему предоставляется возможность немного отдохнуть, а может быть, и с приятностью побеседовать, решил сесть рядом. Дело было весной 1761 года, и в Париже стояла тихая теплая погода.

Для двух благовоспитанных людей было бы невежливо не обменяться хотя бы кивками, но после этого толстый коротышка, похожий на вечного студента юридического факультета, готовящегося в пятнадцатый раз сдавать экзамен, опять углубился в свою книгу; его сосед по скамейке, в противоположность ему — высокий и худой, наблюдал за птицами, суетящимися под навесом крыши стоявшего неподалеку дома. Наконец ему надоело пренебрежение соседа, и он заметил:

— Я считаю, что некоторые птицы выводятся из огня.

Толстяк, не поднимая глаз от страниц своей книжки, ответил:

— Вы, видимо, имеете в виду сказочную птицу феникс, сударь?

— Разумеется.

Опять наступило молчание, и если бы оно продолжилось еще хотя бы минуту, возможно, что между этими людьми так и не возникли дружеские отношения. Но тут высокий человек сказал:

— А может быть, я имел в виду саламандру?

Толстяк отрицательно мотнул головой:

— Саламандра — амфибия, а не птица, сударь, и поверье, что она рождается в огне, — такой же миф, как и сказка о птице фениксе.

— Вы совершенно правы, — поспешно согласился высокий, которому было нечего читать и хотелось поговорить. — Но, кажется, в некоторых ученых кругах утверждают, что сам огонь можно считать разновидностью живого организма.

Тут толстяк опустил книгу и повернулся к своему соседу, который протянул ему руку и представился:

— Господин Ферран к вашим услугам, сударь.

Коротышка пожал ему руку и в свою очередь представился:

— Господин Минар, мой достойный друг.

Эти два человека, если не считать внешности, имели много общего. Минар действительно много раз проваливался на экзамене по юриспруденции, а надежды Феррана на получение духовного сана рухнули в результате сплетни, которая, хотя и была совершенно беспочвенна, похоронила все его шансы на духовную карьеру. Он сумел получить должность писца в церковном колледже; Минар занимал столь же скромное положение в управлении Академии наук. Оба были переписчиками, оба недавно потеряли работу и в поисках новой существовали на случайно перепадавшие заказы. Уже одно это совпадение убедило их, что им следует подружиться, ведь они и так потратили много лет впустую, не подозревая о существовании друг друга.

В первой же беседе они выяснили, что оба увлекаются философией, оба предпочитают всем кушаньям жареную утку и оба любят играть в шахматы. Таким образом, их вкусы во всех основных направлениях полностью совпадали. Поскольку ни у того, ни у другого пока не было жены (хотя обоим было за сорок), ничто не помешает им встречаться и играть в шахматы сколько душе угодно в излюбленных ими кафе. Вскоре эти встречи стали их главным занятием. Любимым местом встреч стало кафе «Магри». Ферран выразил мнение, что «Режанс» всегда переполнен сомнительной публикой, собиравшейся посмотреть показательные турниры.

— Вы совершенно правы, сударь, — согласился Минар, размышляя над очередным ходом противника, угрожавшего конем сразу двум его фигурам.

Их шахматные партии, так же как и их первая встреча на скамейке, которая в какой-то мере задала тон их дружбе, протекали в одном ключе: Минар подолгу размышлял над каждым ходом, а Ферран, возвышавшийся над столом, как колокольня, делал ходы, не задумываясь, и поминутно прерывал игру, высказывая разнообразные приходившие ему в голову соображения. Минар обычно отвечал на его реплики «Угу!», звучавшим по-разному в зависимости от серьезности положения на доске. Ферран выигрывал не больше половины партий, но если проигрывал, то чаще всего из-за какой-нибудь глупой ошибки, и Минар подозревал, что друг проигрывает ему нарочно, из дружеских чувств, которые он в данном случае совсем не одобрял.

Прошло три или четыре недели после их первой встречи, но они знали друг о друге не больше, чем выяснили во время первого разговора на скамейке. Они были уверены, что столь близки по своим взглядам, что допытываться о подробностях будет равносильно копанию в самом себе, а это они считали очень опасной привычкой.

— Господин Минар, — сказал его оппонент во время очередной шахматной партии, после того как Минар убрал ферзя из опасной клетки.

— Что, господин Ферран?

Ферран рассматривал образовавшуюся на доске позицию с таким видом, будто вынужденный ход Минара явился для него полной неожиданностью.

— Я попал в затруднительное положение.

Минар по обыкновению хмыкнул.

— Если кто и находится в затруднительном положении, то это я, поскольку мне угрожает неизбежная потеря ладьи.

— Нет, сударь, я имел в виду затруднение иного рода: меня выселяют из квартиры. Я неоднократно предлагал хозяйке весьма для нее выгодное соглашение — что я заплачу ей большую сумму, но немного спустя, но она отказывается. Так что мне надо подыскать на время какое-нибудь жилье. Начиная, скажем, с сегодняшнего вечера.

— Я буду рад предложить вам разделить со мной мое скромное жилище, — сказал Минар. — Более того, будучи вашим верным другом, я почитаю это своим долгом.

И они стали жить вместе. Жилище Минара было даже более скромным, чем вытекало из его слов, и, чтобы обеспечить обоим хоть минимальную возможность уединения, им пришлось повесить занавеску поперек единственной комнаты. Однако они были так привязаны друг к другу, что не испытывали неудобства от этой вынужденной близости и теперь играли в шахматы допоздна при свете свечи, которую Ферран задувал, когда они мирно расходились по своим постелям.

Они были бы вполне счастливы, если бы не затруднения, которые оба испытывали в поисках постоянной работы. Высокий и худой Ферран и низенький полный Минар искали утешения в шахматах; но они все реже посещали кафе «Магри» и вместо этого играли в шахматы у себя в комнате, отвлекая себя философскими рассуждениями от мыслей о еде, хотя эти рассуждения и не могли заменить жареную утку, которую оба молча воображали.

— Я считаю, — сказал однажды Ферран, — что, если окружность разделить на диаметр круга, ответ будет один и тот же, независимо от размера круга.

Минар с торжеством снял с доски «съеденную» им пешку Феррана и сказал:

— Ну разумеется. Это число называется «пи». — Обиженный тем, что Ферран едва кивнул в знак признания завоеванного Минаром преимущества, Минар продолжал: — Мне также известно, что господин Бюффон нашел это число и другим способом. Мне как-то пришлось переписывать его доклад. Там говорилось, что, если на листке бумаги провести несколько параллельных линий, а потом бросить на него множество булавок одинаковой длины, мы обнаружим, что отношение булавок, пересекающих линии, к их общему числу будет равно «пи». Или что-то в этом роде.

— Поразительно, — отозвался Ферран и встал из-за стола. — Может быть, попробуем это проверить?

К недовольству Минара, шахматная партия была прервана. У них было достаточно бумаги и перьев, но за булавками Минар спустился на два этажа и постучал в дверь портнихи, которая не сразу согласилась выполнить его просьбу, а лишь после того, как он оторвал от пальто пуговицу и оставил ее в качестве залога. Затем Ферран и Минар провели эксперимент, заставивший Минара пожалеть, что он, когда переписывал доклад, не обратил большего внимания на подробности. Он не помнил точно, как именно должны быть расположены параллельные линии: может быть, он поместил их слишком близко друг к другу — или слишком далеко? И булавки были разной длины, хотя Ферран считал, что такая мелочь не может иметь значения. Если булавки годятся для портнихи, они должны годиться и для эксперимента. И вот два экспериментатора, потратив пять минут, чтобы бросить булавки, и добрый час на то, чтобы изучить их расположение, наконец получили итог — «пи» равняется двадцати четырем. Минар покачал головой:

— Жаль, что я невнимательно прочитал доклад.

Ферран собрал булавки и принес шахматную доску, чтобы возобновить игру.

— Некоторые из величайших научных открытий прошли через ваши руки, мой друг, но вы из них ничего не почерпнули. Я же, со своей стороны, переписал безукоризненным почерком множество благочестивых проповедей и возвышенных трактатов, но не могу сказать, что мое поведение всегда было безукоризненным. Как вы считаете, не вытекает ли из этого какая-то мораль?

Но если и так, друзья этой моралью пренебрегли и продолжали шахматную партию.

Несколько дней спустя Ферран вернулся домой в большом волнении.

— Сегодня мы пообедаем в самом дорогом ресторане, какой только найдем! — заявил он. У него в руках была большая сумка, набитая какими-то бумагами. — Этой работы нам хватит на месяц, и нам хорошо заплатят за переписку.

И Ферран стал рассказывать, как он, вопреки обыкновению, зашел во время прогулки в кафе «Режанс» в надежде найти патрона, которому требуется секретарь или помощник. Однако он не увидел среди обедающих возможного работодателя, и даже в шахматы никто не играл. Вообще в это время дня кафе было полупустым, но он разговорился с человеком, который и поручил ему переписку всех этих документов.

— Я сидел один за столиком в углу, — рассказывал Ферран, — а он прошел мимо, остановился, заметив меня, и сказал: «У вас вид человека, знакомого с литературным трудом». Я кивнул и объяснил, чем занимаюсь. Тогда он рассмеялся и воскликнул: «Переписчик? Это еще лучше! Я как раз ищу такого человека». Он сел за мой столик, и я обратил внимание на сумку, которую он положил на стол. «Я являюсь обладателем документов, опубликование которых непременно принесет мне славу и всеобщее поклонение». «Это замечательно», — сказал я. «Если вы согласитесь подготовить их к печати, я вам хорошо заплачу». Это тоже замечательно, подумал я. «А что это за документы?» — спросил я. Он открыл сумку и извлек оттуда несколько статей, написанных разным почерком. В одной как будто обсуждалась теория вероятности, и я сразу подумал о вас, Минар. Во всяком случае, каков бы ни был предмет этих статей, я не мог отказаться от его щедрого предложения. «Может быть, обговорим условия?» — спросил я. «Вас устроят десять процентов?» — ответил он. Мне никогда не предлагали заплатить в такой валюте, но я был уверен, что вознаграждение будет приличным, и мы пожали друг другу руки. «Давайте работу, — сказал я, — и через месяц все будет готово».

— То есть как, он даже не захотел посмотреть, какой у вас почерк? — изумленно перебил его Минар.

— Он же видел, что я человек слова. Кроме того, я записал для него свой адрес.

— Зачем это? — спросил Минар, считавший чердачную комнату, которую раньше снимал он один, их адресом, а не адресом Феррана.

— Он сказал, что пока что не может дать мне постоянного адреса, где я мог бы его найти, — продолжал Ферран, — и ему не хочется назначать мне встречи в общественном месте вроде того кафе, где мы сидим.

— Что он имеет против столь распространенной практики? — спросил Минар.

— Он сказал, что содержание документов, которые он мне передал, должно храниться в строжайшей тайне и я никому о них не должен рассказывать. Я даже утаил от него, что мы будем переписывать вдвоем с вами. Он предупредил меня, что если бумаги попадут в руки его недоброжелателей, то могут быть серьезные последствия…

Ферран помолчал, словно только сейчас осознав, что ввязался в опасное предприятие.

Минар смотрел на сумку. Потом медленно проговорил:

— Вы что, позволили себя втянуть в какой-то заговор?

— Ничего подобного!

Однако Ферран открыл сумку с некоторой опаской, поскольку ему не пришло в голову ознакомиться с ее содержанием до того, как он заключил сделку, коей так горился.

Минар перелистывал страницы тетрадки, извлеченной из сумки.

— Куда же он потом отправился, этот ваш странный благодетель? И как его зовут?

— Не знаю. — Ферран с трепетом читал другую тетрадку. — Мы еще раз пожали друг другу руки, я взял сумку, и на этом мы расстались — до истечения месяца.

— Но он знает, где мы живем. И если он замешан в чем-нибудь недозволенном и полиция станет его допрашивать…

Минар нашел статью, предметом которой как будто была механика, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что работа посвящена поэзии. Ферран же читал статью, где излагалась новая теория солнечных часов.

Оба почувствовали облегчение. В сумке содержались научные труды весьма сложного, невразумительного свойства. Анонимный приятель Феррана, видимо, был просто одержим манией скрытности, что вообще характерно для мелкотравчатых мыслителей, воображающих, будто кто-то захочет похитить их идеи.

— В месяц мы не уложимся, — сказал Минар, запуская руки в свои густые и жесткие волосы. — Тут хватит работы на год.

— Мы договорились, что, если я не буду успевать, он продлит срок.

— Тогда нам незачем браться за работу сегодня. Вы сказали, что мы пойдем в ресторан. Сколько он дал задатку?

— Кто?

— Как кто? Наш новый работодатель.

— Он ничего мне не заплатил. Мы просто договорились, что он придет за работой через месяц.

Минар окинул взглядом груду рукописей, загромоздивших их шаткий стол.

— Вы предлагаете потратить месяц на переписку всего этого, — воскликнул он, — когда ваш безымянный призрак может даже не прийти за работой, не говоря уж о том, чтобы за нее заплатить? — Минар всерьез рассердился. — Ферран, мне трудно поверить что вы способны на такую глупость.

— Вы просто мне завидуете.

— Если так, — отрезал Минар, — почему бы вам не поселиться у вашего приятеля-призрака вместо того, чтобы жить у меня?

И Минар ушел.

Это была первая размолвка между друзьями, но, когда Минар захлопнул за собой дверь, Ферран не стал его догонять и извиняться. Минар подождал за дверью, надеясь увидеть, как Ферран нажимает ручку, — и намереваясь сбежать по лестнице прежде, чем тот успеет его догнать; но из-за двери не доносилось ни звука. Правда, Минару показалось, что он слышит приглушенные всхлипывания, но, приложив ухо к дверной щели, убедился, что никаких всхлипываний нет, просто Ферран подтянул стул и разгреб на столе бумаги, видимо, собираясь взяться за работу без помощи Минара. Ну что ж, пусть его! Минар пошел вниз по грязной лестнице, держась рукой за шаткие перила.

Шум ссоры потревожил соседей, и некоторые вышли посмотреть, что происходит. Они молча проводили Минара враждебными взглядами, в которых любопытство уже уступило место раздражению. Спустившись на два этажа, Минар увидел стоящую в дверях портниху и остановился, чтобы с ней поздороваться. Остальные двери при этом закрылись, а Минар извинился перед девушкой за то, что помешал ей работать.

— Это не важно, — простодушно сказала она. — А вот булавки вы мне не вернули.

Минар утром сказал Феррану, чтобы тот отдал портнихе булавки, но у идиота не хватило ума даже на это. Минар объяснил это портнихе и униженно извинился.

— Ничего, отдадите в другой раз, — с улыбкой сказала девушка. — У меня же осталась ваша пуговица. Хотите, я пришью ее на место?

Она смотрела на концы ниток, оставшиеся на том месте, где Минар в их прошлую встречу оторвал пуговицу. И, отступив от двери, пригласила его зайти.

Минар оказался в мастерской, откуда две двери вели во внутренние комнаты. Кроме стола и швейной машины, в мастерской почти не было мебели, но все же она выглядела приятнее, чем его собственная комната, более уютной. Он снял пальто и сел на один из двух стульев.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Девятнадцать.

Девушка быстро вдела нитку и взяла пальто.

— И откуда вы приехали?

Поскольку она жила одна, Минар заключил, что она приехала из провинции, чтобы заработать денег себе на приданое.

— Мои родители живут к северу от Парижа. — сказала она и перекусила зубами нитку. Потом принялась пришивать пуговицу, с некоторым усилием протыкая серебряной иголкой плотную ткань черного пальто Минара, а затем легко протягивая нитку до конца. Так, равномерно повторяя эти движения, она рассказала Минару, чго ее зовут Жаклин и что ее родители живут недалеко от леса Монморанси. Она рассказала об их небольшом домике, о своих двух братьях и сестре, о холме, где она ребенком любила играть с куклой, сделаной для нее отцом.

— Не знаю, куда девалась эта кукла, — сказала Жаклин, — но я ее очень любила.

Минару показалось, что у нее в глазах блеснула слезинка.

Вскоре пуговица была пришита. Жаклин встала, встряхнула пальто, и в ее искусных руках оно вдруг показалось Минару модным и совершенно новым. Он протянул за ним руку, но Жаклин не сразу его отпустила, и какое-то мгновение оба держались за пальто. Затем Жаклин сделала шаг назад.

— Какие у вас красивые руки, — сказал Минар, а она покраснела и подошла к двери на лестницу, все это время остававшейся открытой.

Минару пора было идти.

— Я вам обязан вдвойне, — сказал он. — Я не только верну вам булавки, но и отблагодарю вас за то, что вы починили мое пальто.

Он взял девушку за руку — рука была мягкой и теплой — и распрощался с ней. Завернув за пролет лестницы, он увидел, как медленно затворяется дверь, скрывая от него лицо Жаклин,

Теперь можно было отдаться справедливому раздражению против Феррана. Поддержав дух легким флиртом с Жаклин, Минар уже был в состоянии и посмеяться над несуразной сделкой Феррана, и простить его. К тому же он напомнил себе, что заказ, полученный Ферраном, был единственным за последние несколько недель и что они не могли себе позволить от него отказаться. Ферран правильно сделал, согласившись на эту работу, а с тем, что они оказались полностью во власти работодателя, уже ничего нельзя поделать.

Каждая цветочница, мимо которой он проходил, каждая лавочка, где продавались кружева или изящные дамские сумочки, напоминали ему о Жаклин и о том, с каким удовольствием он купил бы ей небольшой подарок. Но с этим придется подождать до конца месяца, когда им заплатят за работу. Однако что подумает их таинственный патрон, когда наконец придет, какое впечатление произведет на него их жилище? Может быть, увидев их убогую обстановку, он решит, что с такими нечего церемониться и он ничем не рискует, даже если не заплатит им ни одного су? Но Минар знал законы. Он зубрил курс юриспруденции по крайней мере пять раз.

Увлекшись своими мыслями, Минар ушел гораздо дальше от дома, чем собирался, и через полчаса обнаружил, что, как лунатик, сам того не сознавая, забрел на окраину города. Он прошел через рынок, между лотками с фруктами, купить которые ему было не по карману, и затем оказался в поле. Тут пели птицы, порхали бабочки, под ногами шныряли ящерицы. Он попытался представить себе лес Монморанси, где он никогда не бывал и куда, может быть, следовало бы отправиться в поисках мира природы, известного ему только из докладов, которые он переписывал в Академии, по-настоящему в них не вчитываясь.

Минар вернулся домой через несколько часов с букетом полевых цветов. Он постучал в дверь Жаклин, но ее не было дома. Тогда он поднялся выше и вошел в свою собственную комнату. Ферран сидел за столом, углубившись в работу.

Ферран поднял голову, увидел в руках Минара цветы, но ничего не сказал по этому поводу.

— Не беспокойтесь, Минар, я сам сделаю всю работу, и, если мне за нее заплатят, я с вами рассчитаюсь, — заверил он Минара.

— Дорогой друг, — сказал Минар, вручая ему цветы, — давайте работать вместе. Даже если нам не заплатят, мы, может быть, узнаем что-нибудь занимательное и полезное. Будем считать нашу совместную работу чем-то вроде шахматной партии, удовольствием, которое нам ничего не стоит, или вроде этих цветов, которые растут у нас под носом, но на которые мы не обращаем внимания, замечая только те, что стоят больших денег.

Эти изящные высказывания завершились теплым объятием, после чего друзья выразили обоюдное убеждение, что даже самая прочная дружба иногда подвергается испытаниям. Затем Минар снял пальто и сел рядом с Ферраном, который к тому времени уже внимательно просмотрел пачку бумаг, полученную от работодателя.

Он переписывал перевод статьи шотландского философа по имени Магнус Ферпосон.

— Видимо, сторонник якобитов, — сказал о нем Ферран.

— Значит, человек благонамеренных политических убеждений, — с облегчением сказал Минар, который все еще испытывал сомнения по поводу предложенной им работы, хотя отказаться от нее был не в силах. Минар прочитал статью, озаглавленную «Космография», где описывались странствия среди планет и где, на его взгляд, отсутствовал всякий смысл.

— Значит, мы целый месяц будем переписывать этакое? — спросил Минар, почесав голову. — Вот уж действительно наберемся ума.

И Минар засучил рукава, готовясь разделить труды своего друга.

Через полтора часа оба очень устали и очень проголодались.

— В данную минуту, — сказал Минар, — я был бы готов броситься голым в гущу самой жестокой битвы, я бы согласился на то, чтобы меня засунули в ванну с ледяной водой и чтобы мне прижигали спичками кончики пальцев, я публично признал бы все совершенные мной прегрешения и даже те, о которых я только думал, — лишь бы за все это меня наградили жирной и сочной жареной уткой.

— Я бы согласился и на худшие истязания, — подхватил Ферран, хотя недоедание мучило его меньше, чем его толстенького приятеля. — Но ничего такого нам не предлагают. С другой стороны, если бы вы сейчас отправились на рынок Сен-Жан, вам бы удалось купить достаточно подпорченных продуктов, чтобы поддержать наше существование еще на одни сутки.

— Да, так я и сделаю, господин Ферран, хотя подозреваю, что, так же как и другие несчастные, которые не могут прокормиться иным способом, я вынужден буду ждать до закрытия рынка. А чтобы меня не приняли за нищего, возьму с собой что-нибудь почитать.

И Минар взял со стола пачку еще не переписанных статей.

— Разве у вас нет книги?

— Конечно, есть, но я принял решение, что впредь буду с большим вниманием относиться к переписываемым мной текстам. И лучше всего читать их заранее — тогда я выгадаю время при переписке.

Ферран неодобрительно поглядел на пачку бумаг в руках своего друга.

— Поаккуратней с ними обращайтесь, — сказал он. — Помните, что их хозяин ими очень дорожит.

— Ха! — хмыкнул Минар. — Писаки придают такое же смехотворно преувеличенное значение своим опусам, какое простушка-служанка — своей девственности.

И с этими неоправданно вульгарными словами он ушел.

Некоторые читатели (и, без сомнения, большинство писателей) не согласятся с этим высказыванием Минара, но он был совершенно прав, утверждая, что ему придется долго ждать на рынке на Бодуайе. Прошло немало времени, прежде чем ему и ему подобным позволили копаться в кучах побитых фруктов, подгнивших овощей и обрезков мяса сомнительного свойства. Вот тебе и ресторан, обещанный Ферраном! Дожидаясь конца торгового дня, Минар прочитал статью, в которой отрицалось существование Вселенной и которая не сумела заглушить голодное урчание у него в желудке. Но так или иначе он сумел набрать достаточно съестного. И отложил в сторону совершенно целое яблоко, коим собирался угостить свою юную подругу.

Поднимаясь по лестнице, Минар опять постучал ей в дверь, и на этот раз она была дома.

— Я принес вам кое что, — сказал он, когда Жаклин, приоткрыв дверь и разглядев, кто к ней пожаловал, распахнула ее перед ним. Минар подал ей яблоко. — Конечно, оно вряд ли вознаградит вас за ваши труды.

Жаклин неуверенно взяла яблоко, поблагодарила Минара и так и осталась стоять в дверях с лицом, освещенным признательностью, разглядывая его подношение.

— Конечно, я еще не вернул вам булавки, — сказал он. — Ну что это такое — все время про них забываю!

— У вас плохая память? — спросила Жаклин, созерцая яблоко, словно это был требник.

— Наоборот, у меня очень цепкая память — по крайней мере в некоторых отношениях. Если я что увидел, то этого уже не забываю.

— В таком случае вы необычный человек, — ответила Жаклин. — Большинство людей очень забывчивы.

— Хотите, я пойду наверх, найду булавки и вам принесу? — спросил Минар.

Жаклин задумчиво поджала губы, словно речь шла не о нескольких булавках, а о какой-то сложной проблеме. Потом покачала головой:

— Да нет — не так уж это срочно. Лучше подождите немного, я собираюсь готовить травяной отвар — хотите и вас угощу?

На этот раз она закрыла за ним дверь. Минар сел на стул, Жаклин поставила на огонь воду. Минар положил на стол пакет с продуктами и пачку рукописей. Он не спускал глаз со стройной фигурки Жаклин, возившейся у плиты. Впервые в жизни Минар был влюблен.

Жаклин занималась приготовлением отвара с большой серьезностью, не произнося ни слова. Минар тоже молчал. Казалось, идут приготовления к какому-то религиозному действу. Когда все было готово, Жаклин подала Минару стакан с горячей жидкостью, сама взяла другой, и они принялись пить отвар.

— Каждый оплаченный долг влечет за собой другой, — сказал Минар. — Яблока явно недостаточно.

И он открыл пакет, показывая Жаклин его содержимое.

— Мне это не нужно, — сказала она.

— Пожалуйста, — попросил Минар, — возьмите хоть сколько-нибудь.

Кончилось тем, что они пообедали вместе. Жаклин зажарила пустившее сок мясо, и его аппетитный запах наверняка достиг обоняния бедного Феррана, которому предстояло остаться без ужина; она сварила морковь и прочие овощи и сделала рагу, показавшееся Минару вкуснее любого ресторанного блюда. Таким образом, обещание Феррана, что их ждет роскошный ужин, оказалось выполненным, и Минар, сознавая, что его тощий друг сидит наверху с пустым желудком, отложил для него несколько груш и кусок хлеба.

— Женщиной, способной приготовить такой обед, — сказал Минар, вытирая рот, — может гордиться любой, кому посчастливится заполучить ее в жены.

Жаклин, которая, занявшись обедом, перестала поминутно краснеть, вся зарделась.

— Вам пора возвращаться к вашему другу, — сказала она. — А булавки можете занести мне завтра.

— Я обязательно их принесу и вместе с ними принесу вам в дар свое сердце, — прочувствованно сказал Минар, прощаясь с Жаклин. Она вручила Минару его пальто и то, что осталось в пакете. И только когда закрылась дверь и Минар больше не видел ее лица, он осознал, как бессовестно поступил с Ферраном.

Он поднялся по лестнице с тяжелым сердцем, придумывая, как объяснить свое долгое отсутствие и пустой пакет. Войдя в комнату, он увидел, что Ферран все еще работает, словно не прошло уже несколько часов и словно его нисколько не мучил голод. Минар принялся излагать свою басню.

— Мой друг, я подвергся нападению, — сказал он. Ферран встал из-за стола.

— Что случилось?

— Их было двое. С одним я, может быть, и справился бы, но двое грабителей с ножами — где уж тут! И они были хитры — следовали за мной до улицы Платриер и напали, только когда я свернул в переулок. Но не волнуйтесь, Ферран, я не ранен. Я даже сумел спрятать в кармане немного еды — вот! — Он вынул груши и кусок хлеба. — Ешьте все это сами, мне ужасно стыдно.

— Это пустяки, — сказал Ферран. — А куда делись рукописи?

Рукописи? Минар совершенно про них забыл.

— А, рукописи. Боюсь, что их нет.

— Вы их потеряли? У вас их отняли грабители?

Минар вспомнил, что забыл бумаги на столе у Жаклин. Завтра он их заберет, если уж Ферран так о них беспокоится.

— Не волнуйтесь, мой друг, я сумею их вернуть.

— Как вы собираетесь это сделать? Грабители оставили вам свои визитные карточки?

— Нет, конечно. Но зачем им научная статья, отрицающая существование Вселенной? Они наверняка бросили их, как только поняли, что это не контракт и не платежное обязательство. Завтра пойду в тот переулок и найду их — небось валяются на земле недалеко от того места, где на меня напали. Вот увидите.

— Нет, до завтра ждать нельзя. — Ферран приходил во все большее волнение. — И что этим грабителям было от вас нужно?

— Деньги, конечно.

— И не найдя денег, что они забрали? Подпорченные продукты? Почему они не перерезали вам горло или хотя бы не избили с досады? Зачем грабителям какие-то жалкие морковки?

Минар, который считал, что рассказал весьма убедительную историю, почувствовал, что она не произвела должного впечатления, и покачал головой:

— Откуда мне знать? Может быть, они просто тренировались на мне.

— Тренировались! — Ферран стал трясти своего друга за плечи. — Болван! Им нужны были рукописи. Иначе с какой стати опытные грабители станут нападать на человека, у которого за душой явно меньше, чем у приличного жулика?

Минар оттолкнул Феррана.

— Успокойтесь, пожалуйста, Ферран. — Минар уже почти уверовал в собственную басню, и его даже встревожили предположения Феррана. — Завтра я обязательно найду бумаги.

— Вы никогда их не найдете.

— Во всяком случае, это не имеет значения. Подумаешь — несколько страничек из огромной кипы! Уж не считаете ли вы, что ваш патрон, прежде чем с нами расплатиться, станет пересчитывать страницы? Да он и не заметит.

Ферран мерил шагами комнату; Минар стал подумывать, не съесть ли на десерт грушу.

— Хотел бы я знать, кто их взял, — проговорил Ферран как бы про себя. — И зачем? Сколько же народу охотится за сборником, содержание которого так опасно, что его автор даже отказался дать мне свой адрес?

Ферран пришел в крайнее волнение, и Минар попытался его успокоить:

— Если хотите, я схожу туда сейчас.

Но было уже темно, и Минар знал, что сейчас не время беспокоить Жаклин из-за каких-то страничек, которые у нее можно спокойно забрать завтра.

— Утром все покажется проще, — заверил он своего Друга, нервно кусавшего костяшки пальцев.

В конце концов Минару удалось уговорить Феррана съесть хлеб и одну грушу (сам же он, чтобы показать пример, съел другую), и они легли спать, пожелав друг другу спокойной ночи. Но ночь оказалась совсем не спокойной: Ферран без конца крутился на постели за занавеской, перегораживавшей залитую лунным светом комнату, и будил Минара.

На следующее утро Минар проснулся рано, но увидел, что Ферран уже встал.

— Надо идти на поиски, — сказал Ферран, как только услышал, что Минар зашевелился за занавеской. — Если бумаги действительно валяются на улице, нельзя терять ни минуты.

Минар зевнул, потер подбородок и подумал, что Жаклин беспокоить еще не время. Он увидит ее самое раннее во второй половине дня, и надо как-то дотянуть до тех пор, не дав Феррану совсем заболеть от беспокойства.

— Хорошо. — Минар встал и начал одеваться. — Пойдем вместе. Если потребуется, мы обыщем каждый сантиметр Парижа, но клянусь вам, Ферран, что до заката мы найдем проклятые бумаги.

И они отправились на поиски. В желудках у них было почти пусто — они лишь доели оставшийся с вечера хлеб и по дороге купили молока. Дойдя до площади Бодуайе, они обошли ее по окружности, а затем начали прочесывать одну за другой отходящие от нее улицы. Минар часто зевал и просто тянул время, а Ферран поддевал носком башмака каждую валявшуюся на тротуаре бумажку. Желтую страничку с отвратительными пятнами он разглядывал несколько минут; Минар тем временем озирался по сторонам, опасаясь появления любопытных. Наконец Ферран объявил, что это счет ветеринара за лечение лошади.

Так они проходили все утро, поначалу обследовав район, ближайший к рынку, и постепенно расширяя круг поисков — и неудач, — поскольку самый тщательный осмотр окрестных улочек не принес ни малейших результатов. Наконец Минар, решив, что теперь уже прилично нанести визит Жаклин, предложил продолжать поиски по отдельности.

— Зачем нам ходить вместе? Мы сделаем вдвое больше, если разделим работу.

— Но откуда мне знать, на каких улицах вы были? — спросил Ферран.

Сначала они хотели разбить Париж на две половины по воображаемому меридиану, проходящему через площадь Бодуайе, но это оказалось трудно сделать, не имея карты.

— Знаю! — воскликнул Минар. — Если название улицы начинается с буквы из первой половины алфавита — она моя, а остальные ваши.

Это предложение, в силу самой своей произвольности, показалось им практичным и справедливым.

— Хорошо, — сказал Ферран и тут же добавил: — А что, если во второй половине будет слишком много улиц? Например, вспомните, сколько улиц названо по имени святых. И все они начинаются на «С».

— Ну хорошо, тогда сделаем наоборот: берите все улицы до буквы «М».

— Нет, я не могу позволить вам взять на себя большую часть работы.

На самом-то деле Минар собирался отправиться домой и хотел избавить Феррана от лишних усилий, а заодно дать себе время побыть с Жаклин.

— Нет, я настаиваю. Все улицы, начинающиеся на «Н» и дальше, — мои.

Ферран покачал головой:

— Нет, надо придумать более справедливое распределение труда, руководствуясь в первую очередь соображениями дружбы. Может быть, разделим названия по букве «К» или даже «И»?

Уставший и раздраженный Минар, которому не терпелось поскорей увидеть свою Жаклин, сказал:

— Ладно, забудем про алфавит. Вы берите себе улицы, названные именами святых, а я — все остальные.

— Нет, так будет несправедливо.

— Полно, Ферран, соглашайтесь.

— Тогда вы берите святых, мой друг, а я возьму все остальные.

— Хорошо, — сказал Минар и повернулся идти.

Но у Феррана еще не иссякли сомнения. Потирая подбородок, он поразмыслил над последним своим предложением и сказал:

— Все-таки это мне тоже не нравится.

— Почему же?

— Потому что улицы, названные в честь святых, будут расположены пучками, а другие разбросаны по большому пространству…

— Господи, Ферран, берите себе что хотите, но хватит стоять здесь и зря убивать время!

И Минар ушел.

— На чем же мы остановились? — раздался вслед ему голос Феррана. — Кому достались святые?

Но Минар, не отзываясь, быстро свернул за угол. Ферран не стал за ним гнаться.

Минар поспешил домой. Взбежав по лестнице, он постучал в дверь Жаклин. Никто не отозвался. Он постучал еще раз, но ответа опять не последовало. В это время из двери на противоположной стороне лестничной площадки вышел старый Бланшо.

— Чего зря барабанить в дверь, если хозяйки нет дома? Минар обернулся к нему:

— Вы ее видели сегодня?

— Мадемуазель? Она, наверное, ушла. Может, подумала переехать в более приличный район.

— Что вы имеете в виду?

Бланшо явно на что-то намекал. Минар вплотную подошел к согбенному старику, который был даже ниже его.

— Я имею в виду, что надо быть разборчивее в своих знакомствах.

— Уж не хотите ли вы сказать, что мадемуазель…

— Боже сохрани! У мадемуазель безупречная репутация. Я так и сказал полицейскому.

Минар вздрогнул:

— Полицейскому? Что тут у вас произошло?

Бланшо, которому явно доставляло удовольствие сообщать скверные новости, объяснил смысл своих слов:

— Он заявился с раннего утра. Я как раз выносил горшок.

— Полицейский? В форме?

Бланшо засмеялся.

— Этого только не хватало! Нет, не в форме, но сразу было видно, что он из полиции. Выглядел весьма респектабельно. Я думал, что он пришел по поводу верхних жильцов, прикармливающих голубей, но он спросил меня, где живет господин Ферран.

Минар вдруг понял, что означает выражение «стынет кровь в жилах».

— И что вы ему сказали?

— Я сказал: «Ферран? Он живет на верхнем этаже вместе с господином Минаром. Их легко различить: Ферран — высокий и худой, а Минар маленький и толстый». Извините, что я о вас так выразился, сударь, но от полиции лучше ничего не утаивать. Советую вам поостеречься, а то попадете в беду.

— Что ему было нужно от Феррана?

— Вообще-то говоря, он больше интересовался вами.

— Но вы же сами сказали, что он спросил Феррана. Минар почувствовал, что в его голос закрались нотки отчаяния: все фантазии Феррана вдруг начали обретать пугающую реальность.

— Верно, — сказал Бланшо все с той же хитроватой усмешкой. — Спросил-то он Феррана, но, когда я упомянул ваше имя, он сказал: «Выходит, по этому адресу живут два человека? Нам известно только про Феррана». И спросил меня, давно ли вы здесь живете.

— Но я поселился здесь раньше Феррана! — негодующе воскликнул Минар.

— Я это знаю, сударь. Я так и сказал полицейскому, а он спросил: «Значит, Ферран проживает здесь временно?» А я ответил: «Совершенно верно, сэр, и я бы не удивился, узнав, что он из тех, кто все время переезжает с одного места на другое, не заплатив за квартиру». Помните, в прошлом году у нас жил один такой?

Минар чувствовал, что ему надо выпить воды.

— Значит, вы донесли на Феррана полиции, хотя он не совершил ничего предосудительного?

— Я только сказал правду. Власти не терпят уклончивости и неопределенности.

— Вы старый болван!

— Я еще добавил, что вы проводите слишком много времени в квартире молодой портнихи, девицы, как я заверил полицейского, незапятнанной репутации.

— Значит, вы донесли на Феррана, меня и невинную девушку?

— Я — законопослушный человек.

— А мне хочется спустить вас с лестницы.

— Не советую, сударь. Не забывайте, что они теперь все про вас знают.

И с этими словами Бланшо скрылся за дверью своей комнаты, а Минар почувствовал, что его жизнь словно бы разваливается на куски, осыпается, как вздувшаяся зеленая краска вокруг закрытой двери Бланшо.

Минар, тяжело ступая, направился к себе наверх. В голове у него роились тревожные мысли. Что, если агент обыскал их комнату? Открыв дверь, Минар ахнул. Стол, за которым работали они с Ферраном, был совершенно пуст — исчезли и манускрипты, и сумка, в которой Ферран их принес.

Он не знал, что его пугало больше — сознание, что в его комнату вторглись и, следовательно, он на подозрении у властей, или мысль о том, что, пока Ферран разыскивает пропавшие две или три странички из доверенной ему работы, из комнаты испарились все до единого манускрипты. Он даже был отчасти рад, что их больше нет, но кто знает, какие доказательства их неведомой вины, какие зашифрованные сообщения сможет в них обнаружить полиция? Минар сел на кровать Феррана и обхватил голову руками.

В таком положении и нашел его возвратившийся через полчаса Ферран. Минар вздрогнул, услышав звук открываемой двери, — он не ожидал, что его друг вернется так скоро. Он даже подумал, не решил ли Ферран предоставить ему одному обыскивать парижские улицы, но прежде, чем он успел сказать хоть слово, Ферран заговорил возбужденным фальцетом:

— Я решил, что самое лучшее — это нам вместе пройти по улицам, где вы могли оказаться, когда шли от площади Бодуайе… — Тут он заметил пустой стол. — Куда вы положили бумаги, которые я переписывал?

— Сядьте, Ферран, — сказал Минар. — У нас сегодня черный день.

Через минуту, узнав, какая с ними стряслась беда, Ферран уже плакал, как ребенок.

— Не огорчайтесь так, Ферран.

— Как же я могу не огорчаться? — сквозь слезы проговорил Ферран.

— Может быть, мы еще отыщем бумаги, которые я потерял вчера.

Но даже сам Минар не находил утешения в сознании, что они смогут предъявить патрону Феррана эти жалкие странички или что эти странички избежали внимания полиции.

— Потеря этих страничек уже не имеет значения, — сказал Ферран, утирая слезы. Затем он заставил Минара встать с его постели и начал шарить под матрасом.

— Что вы ищете? — спросил Минар и тут увидел, что Ферран извлекает из дыры в матрасе одну пачку рукописей за другой.

— На столе были только те бумаги, которые я намеревался переписать в первую очередь. Остальные я спрятал в матрас.

Минар выразил восхищение предусмотрительностью Феррана, которая, если бы он узнал о ней раньше, показалась бы ему нелепой.

— Но тут возникает новая проблема, — сказал Ферран, глядя на валяющиеся на постели рукописи (составлявшие, по сути, большую часть полученного им задания). — Что нам с ними делать? Если полиция подозревает, что мы замешаны в каком-то заговоре, эти бумаги могут стать лишним тому подтверждением. С другой стороны, когда мой патрон со слугами придет в назначенный день, что мы ему скажем, если работа не будет готова? Я не уверен, что нам безопасно держать эти рукописи дома и продолжать их переписывать.

Хотя Ферран и Минар оба интересовались философией и увлекались игрой, требующей стратегических талантов, они чувствовали себя беспомощными перед этой загадкой.

Ферран изъявил готовность переехать на другую квартиру — в конце концов, это он навлек беду на Минара и он сам должен расхлебывать заваренную им кашу. Минар возражал: неужели их дружба, скрепленная во время памятной встречи на скамейке, не устоит перед подобным испытанием? Теплые заверения в дружеских чувствах укрепили в них взаимную преданность, но не подсказали никакого решения стоявшей перед ними дилеммы.

— Вы не совершили ничего дурного, — сказал Минар своему другу, — и я не виню вас за то, что вы согласились взять эту работу. Я гораздо больше виноват перед вами.

Он признался во вчерашнем обмане, а увидев, как исказилось лицо Феррана, добавил, что в конечном итоге все получилось к лучшему, поскольку в результате его обмана их не оказалось дома, когда явился агент полиции, и им удастся вернуть еще несколько страничек, которые иначе были бы конфискованы.

Ферран сохранил самообладание и сдержал слезы, слушая рассказ друга о предательстве; затем, как жена, которая прощает, но не забывает, нашел в себе душевные силы, чтобы принять решение.

— Пойдемте к портнихе, — сказал он, — возьмем у нее бумаги и затем, забрав манускрипты, отправимся искать другое пристанище. А через месяц я вернусь сюда, и будь что будет.

Позднее Минар говорил, что в ту минуту Ферран проявил свои лучшие душевные свойства.

Друзья собрали имущество и завязали его в кусок грубого холста. Получился большой и довольно тяжелый узел, впрочем, его было под силу нести одному человеку. Теперь они были готовы.

— Я пойду к Жаклин, — предложил Минар.

— Нет, — возразил Ферран, — мы пойдем к ней вместе. Возможно, он просто хотел взглянуть на девушку, сбившую с пути истинного его друга.

Они крадучись спустились по лестнице, предварительно убедившись, что там нет Бланшо или кого-нибудь еще из соседей, и Минар тихо постучал в дверь. Ответа не последовало. Оглянувшись через плечо, Минар постучал погромче. Ферран взялся за дверную ручку. «Не надо!» — прошипел Минар, но Ферран уже нажал ручку, и дверь приотворилась. Они помедлили секунду, чтобы убедиться, что дома никого нет, затем Минар толкнул дверь, и они вошли в квартиру.

Жаклин сидела на полу в дальнем углу комнаты, опершись спиной о стену. Она не пошевелилась и никак не отреагировала на их появление. Казалось, что она сидит, глубоко задумавшись, и не может или не хочет встать. Глаза были открыты, губы посинели.

Минар все еще стоял в дверях. Ферран бросился ей на помощь, не веря, что девушка мертва. Он похлопал ее по щекам, и это только помогло ему убедиться в том, что и так было очевидно: Жаклин задушили.

Минар вошел в комнату, закрыл за собой дверь и опустился на колени перед телом Жаклин, как перед святыней. Он взял ее холодную руку и вспомнил, как она водила этой рукой взад и вперед, пришивая ему пуговицу. Она была так молода и так полна жизни!

— Где вы положили бумаги? — спросил Ферран, оглядывая комнату.

— Они на столе, — машинально ответил Минар, хотя, бросив взгляд на стол, отметил с каким-то странным безразличием, что бумаги исчезли — так же как и те, что лежали на столе в их комнате. Он опять обратил взор на Жаклин и тут почувствовал у себя на плече руку Феррана.

— Идите, Минар, а я принесу наши вещи. Встретимся у Тампля. Оставаться в Париже небезопасно. Сюда являлся вовсе не полицейский агент, и этот человек не остановится перед тем, чтобы расправиться с нами так же, как он расправился из-за нескольких страничек с этой бедной девушкой. А когда ее тело будет обнаружено, вы знаете, кого заподозрят в убийстве? Вас, Минар, хотя нас, несомненно, повесят обоих.

Минар встал.

— Я знаю, куда нам следует направиться. Мы найдем убежище в лесу Монморанси. И там есть люди, которые захотят узнать правду о случившемся.

Они на цыпочках вышли из квартиры Жаклин. Минар пошел вниз и скрылся в лабиринте переулков, а Ферран поднялся за узлом с вещами. «Если бы я не поднял в тот день глаз от учебника, — горестно размышлял Минар, — ничего этого не случилось бы».