1

Я надел Жоре Патлаке наручники и приказал одному из милиционеров отвести его в машину. Другому дал задание оставаться на посту, пообещав через час выслать замену. Нельзя было никого допускать к машине над канавой, даже ее владельца. Утром, когда станет светло, осмотрю место. Может быть, что-нибудь и найду: ведь Патлака не выходит с пустыми руками из чужой квартиры (думаю, даже из квартиры человека, которого считает своим приятелем).

Я устал, но решил допросить его сразу же. В управлении я снял с него наручники и приказал милиционерам обыскать его. Из карманов пиджака изъяли грязный носовой платок и отмычку. В бумажнике было сто двадцать левов, больше ничего. Я велел Жоре сесть.

— С чего начнем, Влычков?

Подняв брови, он усмехнулся.

— Спрашивайте.

— Чтобы ты догадался, что я знаю, а чего — нет?

Патлака опять усмехнулся.

— Напомнить тебе, — спросил я, — что добровольное признание может облегчить твою участь?

— Нечего облегчать!

— Это выяснится позднее. Я запишу наш разговор на магнитофон.

— Ваше дело.

— Тогда начну с конца: что ты делал в квартире Тодора Михнева?

— Хотел повидаться с Тоди.

— Как ты вошел, если хозяина не было?

— Ключ был в дверях.

— Хочешь сказать, что он его забыл?

— А как иначе?

— Может, тебе его дала Дашка? Или Рени?

— С какой стати? С чего это они станут давать мне ключ? Я его в дверях нашел.

— Почему ты убежал через балкон?

— Узнал вас по голосу. Испугался.

— Мелко берешь. Утром еще поговорим на эту тему…

Я замолчал и долго смотрел на него. Без всякой цели. Мне просто любопытны такие типы. Держится, как наследник престола. Если бы кто-нибудь со стороны посмотрел на нас, он бы тут же меня обвинил: дескать, почему это я арестовал ни в чем не повинного человека? Но это ведь только со стороны можно подумать, а на самом деле так дерзко и независимо ведут себя люди, которые прошли через тюрьму. Они уверены, что выйдут сухими из воды. Правда, уверенность эта сопутствует им обычно только в самом начале следствия. Я спросил у него:

— Где ж ты, Патлака, был вчера вечером — между шестью и девятью часами?

Мой вопрос не задел его, не встревожил. По крайней мере так мне показалось.

— Вчера? Кажется, спал до шести, а после к Тоди пошел.

— Кто сможет подтвердить, что ты спал до шести?

— Ну… соседка. Из соседнего дома она, зовут Лазарина Гюрова. Она видела меня, когда я выходил.

— Дальше.

— Дальше пошел искать Тоди.

— И когда ты был у него?

— Тоди не было дома. Пока ждал на улице, слышал, как по телевизору — из-за дверей соседних квартир слышно было — объявили, что французы забили второй гол. Выкурил две сигареты, пока Тоди домой вернулся. Он налил нам по рюмке, и в это время пришел журналист Тони Харланов. Это уже в начале второго тайма. Выпили по две рюмки и разошлись. Сначала ушел Тони, потом я.

Я позвонил, вошел милиционер и остановился у двери.

— Отведи его в шестую.

— За что меня задерживаете, товарищ Хантов? У вас нет оснований!

— До утра имею право вас задержать. Вот проверим, не взял ли ты чего у Михнева, не спрятал ли чего под машиной… Допускаю, что получу разрешение задержать тебя и на более длительный срок. Кроме того, сегодня утром Дашка найдена задушенной, а в эти дни ты был с ней.

Он приподнялся. Выглядел удивленным. Может быть, он и не знал этого.

— Что? Задушена?..

— Да.

— Не шейте мне такие дела.

Тон был уверенный, категоричный.

— Выведите его. В понедельник он мне сам объяснит, какие дела ему «шить».

Когда милиционер его вывел, я еще долго сидел на своем месте, размышляя, сопоставляя, анализируя. Итак, в среду Жора с Дашкой полетели на Солнечный берег. Как сообщили коллеги из Бургаса, вечер парочка провела вместе. Ночевали в разных гостиницах. На следующий день Дашка уехала. Потеряв ее, Патлака расспрашивал о ней администрацию гостиницы. В пятницу утром оба возвращаются в Софию — разными самолетами. И в пятницу же вечером Дашку лишили жизни. Так кто же был заинтересован в этом?..

2

Электроника — великая вещь, но один бог знает, когда она придет на службу нашему делу. Бывает, ходишь-ходишь в поисках человека (чтобы он тебе рассказал, к примеру, о Тодоре Михневе и Георгии Влычкове). Кого-то найдешь, а к кому-то идешь и второй раз, и третий. Но вот отыщешь наконец, а он тебе говорит, что знать ничего не знает (и тогда твое время — псу под хвост!), или начинает лить бесконечные словесные потоки (и тогда время твое все равно летит к черту!), но, хочешь не хочешь, ты слушаешь, да еще и делаешь вид, что благодарен ему по гроб жизни… Похоже, трудно придумать такую электронную машину, такого, что ли, робота, который мог заменить тебя на время торчания, выяснения, собирания сведений и впечатлений, отсеивания нужного от ненужного. Если не придумают, от такой работы мы, скорей всего, сами в роботов превратимся.

Вот такое времяпрепровождение выпало на долю моих коллег из Бургаса и Солнечного берега в субботу и воскресенье. И если не в их, то уж точно в мой адрес летели в те дни неласковые слова их жен: да как же это можно — вызывать на работу в праздничные дни и не давать возможности отцам видеть своих детей.

В воскресенье к десяти утра я пригласил к себе эстрадного певца и его жену. В районное управление МВД от них поступило заявление, что в их квартире неделю тому назад совершена кража.

Эстрадный певец оказался мужчиной в расцвете сил и, несмотря на холодную погоду, пришел без плаща, в спортивном клетчатом пиджаке поверх клетчатой рубашки, в джинсах и кроссовках. Не знаю, как должны одеваться такие люди, когда они не на эстраде и не перед телекамерой, но мне казалось, что в этой своей одежде певец хотел казаться скромным заводским пареньком. Но как ни оденься, подумал я, сразу видно, что ты вообще ни на какой завод не заходил. Его жена была еще в студенческом возрасте, но неизвестно, была ли студенткой, вероятнее всего, была, поскольку после окончания школы вместо вступительных экзаменов в университет сдавала экзамены на жену певца. О том, что сдала их успешно, свидетельствовало манто из беличьего меха и норковая шапка, а также драгоценности — браслеты и кольца на обеих руках, конечно не алюминиевые.

На столе у меня лежали женские украшения, найденные рано утром в канаве под машиной, где прятался Жора Патлака. Молодая женщина уставилась на них так, словно вот-вот схватит, но я поспешил предупредить ее, чтобы она ничего не трогала. Опомнившись, она стала осматривать каждую вещь, восхищенно затаив дыхание. Если бы она увидела все это на какой-нибудь светской даме, она самым бесцеремонным образом спросила бы, где такие можно купить.

Я ждал, что скажет эта женщина. Она была настолько захвачена зрелищем, что муж ее подтолкнул:

— Скажи, Алиса.

— Не мои, — тотчас ответила она, но не тотчас оторвалась от стола.

— Видели вы эти вещи у кого-нибудь?

— Нет…

Я поблагодарил супругов, извинился за беспокойство и обещал, что, если найдем их драгоценности, немедленно сообщим.

3

Я остановил машину у железной ограды, покрашенной в коричневый цвет. Двор от улицы отгораживала металлическая сетка. Дом был двухэтажный, построенный десяток лет тому назад. За домом рос виноград, налитые гроздья свешивались над оградой. Под ними вдоль дорожки цвели хризантемы, еще не тронутые заморозками.

Из дома вышел высокий лысоватый человек с офицерской выправкой — должно быть, отец Тони. Но я не заметил между ними никакого сходства, кроме разве одного роста да этой самой выправки. Прежде чем он успел подойти, я поздоровался и спросил:

— Вы, наверное, Денчо Харланов?

— Да. А вы?

Тон был учтивый, дружелюбный.

— Меня зовут Велко Хантов. Я из Софии, работаю в милиции, но приехал не по служебным делам. Вчера Гриша Вранчев сказал, что они с Тони едут к вам, и я думал с ними тут повидаться.

— Они были, но уехали полтора часа назад.

— Мы с Тони путешествовали на пароходе по Средиземному морю, там и познакомились.

— Заходите, пожалуйста, чего ж стоять на улице.

Я не стал мешкать и вошел во двор вслед за ним. Он поискал, где бы нам сесть. Под старой лозой были стол и деревянная лавка, но, пожалуй, холодно было сидеть сейчас на улице. Он повел меня по лестнице на второй этаж. Комната могла сойти за гостиную. Занавески были опущены, и отец Тони включил лампу. В комнате были диван, два кресла, столик, на нем — ваза с искусственными цветами. На полу под окном, на расстеленной газете, лежала куча айвы. В стеклянных дверцах буфета и над диваном развешаны были фотографии. Я присмотрелся. Человеку моей профессии такие экспозиции многое могут подсказать.

— Тут не топится, но мы хотя бы не на ветру.

Я испугался, что он предложит перейти в другую комнату, где нет семейных фотографий, и поспешил уверить хозяина, что здесь очень удобно и даже тепло.

— Чем вас угостить? — спросил отец Тони. — Вы не голодны?

— Спасибо, я сыт.

— А от винограда не откажетесь? Я сейчас…

Когда он вышел, я встал. На стене в рамке висела большая фотография супругов в свадебном наряде. Тони похож на мать. Девушка была капризная, с властным характером. Фотографии Тони младенческих и школьных лет. Он любил фотографироваться. Но всегда нахмуренный. Смотрит исподлобья, точно зверек.

Хозяин вошел, неся блюдо, на котором лежали три грозди винограда — полные, сочные, глянцевито-влажные гроздья.

— Угощайтесь, пожалуйста.

— Не собрали урожай?

— Может постоять еще несколько дней.

— Виноградом в основном занимаетесь?

— И виноградом, и овощами, и пчелами. Тони посмеивается над моими увлечениями, однако от медка не отказывается.

— Он говорил, что и вы, и жена ваша — учителя.

— Всю жизнь учительствуем.

— А почему об этом — иронично?

— Полагаю, Тони мог говорить вам об этом даже со стыдом.

— Нет, не так: просто он считает, что вы растратили способности, работая сельским учителем.

— Что же мне, ради городской жизни стать инспектором? Чиновником в отделе просвещения.

— О матери Тони говорит, что она… как бы сказать… амбициозна.

— Жене моей следовало родиться мужчиной. Если не партийным лидером, то уж председателем профкома. Ну, на худой конец — директором библиотеки. Из-за ее общественной работы дома непорядок. У вас есть дети?

— Девочки-близнецы и сын.

— Браво. Мы с женой не могли найти общего языка в этом вопросе. Одного ребенка, считала она, вполне достаточно. Если детей больше, невозможно, дескать, гарантировать им хорошее будущее. А я думаю, если в семье один ребенок, он привыкает к тому, что безоговорочно удовлетворяются все его капризы.

— Но у Тони действительно хорошее будущее.

— Не хорошее — отличное! Да, всем приятно: и мне, и жене, и всем родным, — когда мы видим его фамилию в газетах. И земляки звонят — мол, прочитали то, что он написал… Все это хорошо, только он в столице, а мы, старики, в одиночестве здесь, в деревне.

— И вы можете поехать в столицу.

— Чтобы скорее отдать концы? — перебил он. — У нас здесь корни, здесь нам жизнь доживать.

— Почему? Тони женится, о вас будет заботиться сноха.

— Где вы таких городских снох видели, чтобы присматривали за деревенскими свекром и свекровью? Я о таких что-то не слыхивал.

— А встречали вы когда-нибудь образованного человека, который живет в городе, а женился на деревенской?

— Может, вы и правы. Что, пришло Тонино время? На свадьбу вас приглашает?

И он туда же… Сегодня никто не спрашивает у своего отца, жениться ему или нет. Никто не спрашивает его мнения о своей избраннице.

Пожалуй, пора было сменить тему, и я спросил:

— А почему Гриша и Тони так рано уехали?

— Не знаю. Спешили в Софию. Такие уж вы, люди большого города. И день и ночь у вас заботы да хлопоты.

Мне давно хотелось задать ему главный вопрос — с той секунды, когда, проходя через террасу, я охватил взглядом длинные нити сушеных грибов. И вот, не дослушав сетований старика, я спросил:

— Вы сушите грибы? Есть они тут в окрестностях?

— Есть, но осень нынче такая засушливая — только две недели назад прошел дождь, нам, грибникам, на радость.

— Вы заядлый грибник?

— И грибник, и рыбак.

— Сына, верно, тоже заразили этими страстями?

— В рыбалке — не преуспел, но в грибах Тони кумекает лучше меня. Знаете, как в той сказке: подросли птенцы… Ну и так далее.

Когда я вернулся домой, дети только что посмотрели «Спокойной ночи…», и Лена укладывала их. Сынишка был уже в постели, но, завидев меня, таинственно приложил палец к губам и тихо позвал:

— Пап! На минуточку!

Я сел рядом, а он бросился на меня, повалил на спину и крикнул:

— Признаешь себя побежденным?

— Нет!

— Тогда защищайся!

Близнецы только того и ждали: через минуту-другую все мои ребятишки сидели на мне верхом, страшно довольные своей победой.

Лена сдержанно улыбалась, наблюдая за нами.

Повелев наконец своим чадам ложиться спать, мы с Леной ушли в кухню.

— Хоть изредка вспоминают, что у них есть отец, — сказала моя жена.

Она уже не злилась, не укоряла меня — так, бормотала привычные слова.

— Сегодня и ты вспомнишь, что я у тебя есть.

— Что за настроение?

— Отличное!

— Слава богу. А то у меня все время сердце сжимается. — Лена села, будто мгновенно лишившись сил, но тут же вскочила и засуетилась: — Ты ужинал? Я сейчас разогрею…

4

В понедельник утром возле бюро пропусков меня ждала Роза Младенчева — «брильянтовая» дама. Туалет ее резко отличался от того, который я видел несколько дней тому назад в редакции, и сейчас я даже заколебался, она ли это. Ни цыганской прически, ни заколок с бриллиантами, ни серег. Волосы гладко зачесаны и собраны в пучок. Лицо посеревшее, неспокойное.

Милиционер в дежурке, приподнявшись из-за стола, высунул голову в окошко:

— Товарищ Хантов, вас ждут! — И показал на нее взглядом.

Я остановился, она подошла ближе. Я соображал: я с ней не знаком. Допустим, она знает меня со слов своего приятеля — только имя, разумеется, а что он мог сказать обо мне, едва ли отгадаешь…

— Вчера в первом районном управлении мне велели обратиться к вам, — сказала посетительница.

Я ничего не поручал районному управлению.

— По какому поводу?

— У меня украли украшения.

Вот это неожиданность, подумал я. И пригласил:

— Проходите.

В кабинете я снял плащ, достал из сейфа драгоценности, обнаруженные в канаве под машиной, и стал раскладывать их на столе. Младенчева облегченно выдохнула:

— Мои!..

— Чего-нибудь не хватает?

— Нет.

— Чем докажете, что они ваши?

— На бо́льшую часть из них моя мать сохранила кассовые чеки.

Только после этого я попросил ее сесть.

Хотелось курить, но мне казалось, что эта женщина курящая, и угощать ее сигаретами не хотелось. Пожалуй, я слишком ощетинился в ее присутствии, только почему? Я и сам не знал.

Из объяснения Розы Младенчевой следовало, что в четверг вечером она надевала кое-какие из этих украшений. В пятницу до обеда была дома, потом поехала на дачу, где отмечали день рождения матери. Домой возвратилась к обеду в субботу, захотела сменить колье и две брошки и заметила отсутствие драгоценностей, которые держала в большой коробке на туалетном столике в своей комнате. Она представления не имеет, кто мог ее ограбить. К ней иногда приходили две студентки — они знают, где лежат драгоценности, но она не допускает мысли, чтобы девушки могли их взять.

— А есть у вас знакомые молодые люди, которые знают, где хранятся ваши ценности?

Она покачала головой.

— Ни одного? — настаивал я.

— Ну… один мой приятель. Приходил ко мне. Но он такой… Вообще не видит, есть на мне украшения или нет.

Похоже, она заметила насмешку в моем взгляде, потому что спросила:

— Вы что, не верите?

Можно было ответить, что не верю, но я лишь спросил:

— Могу я узнать, как зовут вашего приятеля?

— Тони Харланов. Пожалуйста, не думайте, он такой человек, он…

— Я не сомневаюсь ни в нем, ни в ваших подружках. Не исключено, что кража совершена их приятелями, о существовании которых вы даже не подозреваете.

— Да, понимаю.

— Ваш друг или кто-то другой из ваших знакомых был с вами на даче?

— В пятницу приехал Тони — поздравить маму. На обед не остался, сказал, что спешит в редакцию.

— Извините, забыл спросить, как вас зовут.

— Роза Младенчева.

— И вы студентка, насколько я понял?

— Да.

— Где-то я встречал вашу фамилию, но не могу вспомнить.

Она не дала мне времени для отгадывания и поспешила ответить:

— Вероятно, из газет.

По тону было ясно, что ее фамилию можно увидеть, едва развернешь газету.

— Мне надо посмотреть, откуда похитили драгоценности.

— Пожалуйста.

— Удобно прийти к вам сегодня в пять часов?

— Буду вас ждать.

5

Вошел Ваклев, спросил, кто это.

— Новая подружка Тони Харланова. Драгоценности ее. Их украли, по всей вероятности, в пятницу вечером.

— Из прежних подружек Тони я успел кое-кого разыскать. Например, первую школьную любовь. Ты ее выслушаешь? Она здесь.

— Пригласи.

Ваклев впустил худенькую молодую женщину, довольно высокую, с бледным лицом и коротко подстриженными каштановыми волосами. Ее тонкие губы были сжаты, точно у человека, который серьезно чем-то озабочен, прозрачные ноздри трепетали. Женщина не употребляла косметики (может быть, это теперь было модно), но на меня произвело неприятное впечатление ее мучнисто-белое лицо.

Предложив сесть, я сказал, что мы вызвали ее не на допрос — просто хотим знать ее мнение о Тони Харланове. Мы понимаем, что для нее этот разговор может быть неприятным, и поэтому еще раз просим нас извинить.

— Не извиняйтесь, для меня все уже в прошлом, — остановила меня женщина.

Горечь, с которой она произнесла это, не убедила меня в том, что все для нее в прошлом, но я промолчал.

— Мы с Тони вместе закончили школу. И я, и другие девочки… ну, скажем — сохли по нему. Красавец, умница, он был секретарем комсомольской организации в нашем классе. Но потом его сняли — за то, что перестал собирать комитет, все дела решал единолично. После собрания мы пошли ко мне домой. Я сказала, ему надо смириться с тем, что произошло, а он стал обзывать всех в классе простофилями, безмозглыми тупицами, которые не смогли оценить своего руководителя, пусть и самого низкого ранга… Говорил так, будто все эти простофили собрались в моей комнате. Он так разошелся, что стал пинать стулья, разбил графин, а потом — рюмку об пол, вдребезги. В комнате у меня жил попугай хозяйки, он верещал со страху, и Тони погнался за ним. Я бросилась в ужасе на кровать, чтобы не видеть, как беснуется Тони, но, даже зажав уши ладонями, слышала топот его ботинок. Когда топот прекратился, я подняла голову. Ужас!.. Перья, кровь на полу… Возможно, я была чересчур сентиментальна, но я снова расплакалась. Тони подсел ко мне. «Не плачь, — успокаивал он меня. — Я куплю другого попугая. Сам не знаю, как это получилось. Просто я не в себе». Лицо у него было постаревшее, измученное. В тот вечер он остался у меня. После этого я целый месяц ходила со следами его щипков и объятий. Простила ему и это, и мы не расстались. Вместе приехали в Софию. Но здесь он скоро меня бросил… Водил дружбу с «дочками», как их называли тогда и как называют теперь. Тони их часто менял. Сейчас вот снова прилип к дочери какого-то большого начальника…

6

К драгоценностям на столе я положил складной нож, который мы нашли в канаве под машиной. Приказал привести Жору Патлаку.

Он приветствовал меня, точно старого приятеля.

— Добрый день, начальство! Что за выставка?

Ему нельзя было отказать в самообладании. Во всяком случае, он его демонстрировал. В этой комнате, впрочем, мне доводилось видеть и более талантливых артистов. Пригласив его сесть, я положил на стол несколько фотографий.

— Это отпечатки твоих пальцев. Я изъял их из твоего дела. На рукоятке ножа и некоторых украшениях обнаружены точно такие же.

— Ошибочка вышла, начальник. Я эти цацки не трогал — я их вообще не видал.

— Отпечатки доказывают, — твердил я, — что вещи были в твоих руках. В суде придется отвечать, откуда они у тебя. Здесь была владелица драгоценностей. «Цацки», как ты говоришь, украдены в пятницу вечером. Возможно, сделав это, ты пришел к Тоди и попросил их реализовать. Более вероятно, что ты их стащил уже в его квартире… Как бы то ни было, тебе придется объяснить, где ты был в пятницу вечером — между шестью и девятью часами, — я помедлил, — …это то самое время, когда задушили Дашку.

— В среду! — закричал Патлака. — Я видел ее в последний раз в среду вечером!

— Ты побывал в тюрьме, — гнул я свою линию, — знаешь законы, сам можешь оценить ситуацию. Наказание за кражу — одно, а за убийство — несколько иное, верно?

— Поймите, ни то, ни другое…

— А ты подумай. Если не признаешься в краже, тебя обвинят в убийстве.

Я приказал милиционеру увести его. Жора что-то хотел сказать, лицо его налилось кровью, глаза помутнели — верно, так он выглядит, когда «расправляет мускулы»… Милиционер уже пропустил его в дверь, а я недоумевал, как же это так — он уходит, ушел уже, не признавшись! — когда дверь без стука распахнулась, и Патлака влетел обратно в комнату.

— Хорошо, гражданин Хантов. Ну, из квартиры Тоди я убежал через балкон и спрятался в канаве. Будете писать?

— Нет.

— Прошу вас! — умолял он. — Скажите на суде, что я признался во всем… еще в Тодиной квартире.

— Ого!

— И еще там я поклялся жизнью своей матери и пообещал, что это моя последняя кража!

— Это нарушение инструкции, ясно? Я не пойду на компромисс с моими принципами. Но я подумаю, как тебе помочь. А ты…

— Да знаю, что вы от меня потребуете! Я их украл у Тоди. Нашел в двойном дне помойного ведра, что стоит на балконе. Откуда они у него — убейте, не могу объяснить, не знаю!

— А как ты сообразил, что в ведре двойное дно?

— Я следил за Тоди — он внес ведро с балкона на кухню и вынес обратно, и все быстро, и подозрительно при этом суетился.

— В тот вечер ты вряд ли мог так долго торчать под окнами его квартиры.

— Правда! Я сходил в «Ориент» — посмотреть, работает ли Рени, а после стал Тоди искать по заведениям.

— Откуда у тебя ключ от его квартиры?

— У Рени стащил. Раньше она тоже была Тодиной девчонкой, но в последнее время ничего общего с ним не имела. Я к ней заходил, вот и тогда пришел — а Тоди там. Я подслушал под окном и понял, что Тоди снова склоняет ее… ну, принимать иностранцев. Она ему давно отказала и уж несколько месяцев как держала свое слово. А в тот раз, только Тоди отвалил, я зашел к ней. Ну, подумал и догадался, где она хранит ключ, и, когда она была в ванной, взял его из коробки на кухне.

— Зачем ты поехал с Дашкой на Солнечный берег?

— Тоди меня попросил. Мол, прокатись с ней к морю — после смерти Краси она здорово раскисла, может сболтнуть вам что-нибудь лишнее.

— Что еще Тоди потребовал от тебя?

— Ни-ни, это все, гражданин Хантов, — перебил Патлака. — Не спрашивайте меня больше. Я не хуже вас законы знаю, хоть и без университетских корочек живу.

— Когда вы расстались с Дашкой?

— В среду мы вместе ужинали. Я хотел проводить ее прямо до номера, но она меня отбрила… Ясное дело, мне хотелось остаться у нее — я ведь три года женщины не имел. А она мне — от ворот поворот, а сама среди иностранцев толкается. Если бы не люди в фойе, я б ей все волосы выдрал. Искал ее утром, однако она уехала из гостиницы.

— Ты не ответил мне на вопрос. Допустим, Тоди поручил тебе не только увезти Дашку из Софии, но и ликвидировать ее. Поняв это, она уехала с Солнечного берега. Иди в соседнюю комнату и напиши все, о чем ты мне рассказал.

— В субботу вечером вы случайно пришли к Тоди? — спросил Патлака, глядя мне в глаза.

— Кто тут дает показания? — спросил я, но все же ответил: — Нет. Утром была найдена Дашка, задушенная, и вас с Михневым взяли под наблюдение.

— Он тоже здесь?

— Конечно. Ты подтвердишь в его присутствии то, что рассказал мне?

— А как же. Дадите мне сигарету?

— Пожалуйста. Бери про запас.

Я подал ему пачку и попросил милиционера отвести его в соседнюю комнату.

7

Привели Тодора Михнева — он был хмур, даже мрачен и не поздоровался со мной. Я приступил к допросу.

— Михнев, каким образом в твою квартиру попал женские украшения? Вот эти, погляди.

— У меня в доме никогда не было подобных вещей.

— А как ключ от твоей квартиры оказался у Влычкова?

— Представления не имею.

— Краси, Рени и Дашке ты давал ключи?

— Нет.

— Во время обыска у каждой из них были обнаружены ключи от твоей квартиры.

— Я их не давал.

— Краси приходила к тебе в квартиру с иностранцем. В самый последний свой вечер…

— Это невозможно.

— Вот показания водителя такси — он вез их от «Балкана», а через час вернулся их забрать.

Я положил перед ним листок с показаниями шофера. Михнев даже не взглянул на него.

— В доме живет больше десятка семей, — сказал он. — Откуда таксисту известно, в какую квартиру вошла Краси?

— Он и не пишет, в какую. Наличие у нее твоего ключа разъясняет нам это.

— Вовсе нет!

— Можешь отрицать сколько угодно, суд установит, что ты занимаешься сводничеством.

Тоди не ответил. Сидел, выпрямившись, невозмутимо глядя перед собой.

Я включил магнитофонную запись его разговора с Краси, сделанную в тот день, когда мы ездили за грибами. Тоди слушал, опустив голову, и не похоже было, что он удивлен.

— Что ты хотел рассказать Тони Харланову о Красимире?

— Что шляется с разными иностранцами.

— Так ведь ты сам организовывал эти встречи!

— У вас нет доказательств.

— Когда ты в последний раз видел ее брата?

— После ее смерти.

— Это ты ему подсказал — будто его сестра отравилась грибами, которые я собирал?

— Ничего подобного.

— Где ты был в пятницу между шестью и девятью часами вечера?

— До восьми — в «Балкане».

— И официанты, и те люди, с которыми ты сидел за одним столиком, утверждают, что ты ушел раньше шести. Вот их письменные показания.

Я положил перед Тоди листки с показаниями, дал ему возможность увидеть имена и подписи. Он на них и не взглянул.

— Я поехал домой.

— Влычков утверждает, что возвратился ты к началу второго тайма — то есть после восьми.

— Добирался до дому.

— Мы проверили: дорога до твоего дома занимает двадцать минут.

— Не было трамвая, я пошел пешком.

— Михнев, как бы ты ни выкручивался, у тебя нет алиби на полтора часа. В это время погибла Дашка.

— Это не я!

— Именно ты был заинтересован в ее ликвидации.

— Поймите, это не я!

— Зачем ты поручил Патлаке увезти ее на Солнечный берег?

— Ничего я ему не поручал.

— Он рассказал мне: ты заставил его увезти Дашку из Софии, потому что после смерти Краси она раскисла и могла разговориться. Я покажу тебе письменные показания Жоры, организую вам очную ставку.

— Я уже заявил, что не имею никакого отношения к смерти этих девушек. И не клейте мне никаких обвинений.

— Докажи, где ты был, и обвинения отпадут.

— Я уже сказал.

Вошел Ваклев и поставил на пол обычное оцинкованное ведро, не новое, поцарапанное с внешней стороны.

— Твое? — спросил я Михнева.

— У меня пластмассовое.

Достав из внутреннего кармана пиджака лист бумаги, Ваклев прочел три фамилии: женщина и двое мужчин, члены того же кооператива, в котором жил Тодор, присутствовали при акте изъятия ведра с его балкона, в чем и расписались.

Я спросил:

— Сейчас что скажешь?

— Это подстроено!

Я приказал Ваклеву унести ведро, а акт оставить у меня на столе.

— Михнев, — сказал я, когда Ваклев вышел, — всех этих свидетельских показаний и вещественных доказательств вполне достаточно, чтобы осудить тебя. Не дашь объяснений, где ты был в пятницу вечером, будешь обвинен в убийстве Дашки.

— А Жора может дать такие объяснения?

— Он их дал, и мы их проверим. К тому же он-то ведь не был заинтересован в ликвидации манекенщицы.

— А Тони? Он что, тоже не был заинтересован?

— Не вижу причин.

— Покопайтесь — увидите.

— Только этим мы сейчас и занимаемся.

Он замолчал. Сидел, неподвижно уставившись на полки с книгами, но вряд ли что-нибудь видел.

— В камеру, — приказал я. — У тебя там будет достаточно времени подумать.

8

После совещания у подполковника Веселинова, часов в пять вечера, я отправился к Розе Младенчевой. Дверь открыл ее отец. Я назвался.

— Проходите, — пригласил он. — Роза предупреждала, что вы придете.

Он провел меня в спальню, стены которой были оклеены литографиями из зарубежных журналов. Здесь были и чересчур откровенные изображения эстрадных певцов и кинозвезд со всех концов планеты. Махнув рукой на эту выставку, отец Розы сказал:

— Когда ваши дети подрастут, у вас в доме, я думаю, будет не лучше…

Он, конечно, стеснялся увлечений дочери, и тогда я тоже махнул рукой, давая понять, что не придаю им никакого значения. Указав на резную деревянную шкатулку, стоявшую на туалетном столике, Младенчев проговорил, понизив голос:

— Отсюда их украли.

— Еще чего-нибудь не хватает?

— Ничего! — звонко сказал кто-то у нас за спиной.

Мы обернулись. В дверях стояла Роза, а из-за ее плеча кивал мне Тони.

Сдержанно поздоровавшись с обоими, я взял коробку и стал ее разглядывать, хотя и так было ясно, что ничего нового не найду, коллеги из районного управления не обнаружили никаких отпечатков ни на ней, ни на ручке двери. Чего и следовало ожидать. Тодор Михнев не вчера родился, он знает, что подобные визиты надо наносить только в перчатках.

— Мы нашли ваши драгоценности, — сказал я наконец. — Через день-два сообщим, кто совершил кражу.

— Буду вам чрезвычайно благодарен, — ответил Младенчев. — Могу я обменяться с вами несколькими словами?

— Конечно.

Он проводил меня в свой кабинет, пригласил сесть в кресло.

— Хочу поделиться своим беспокойством вот о чем… — сказал он, усаживаясь напротив. — Насколько я понял, вы знакомы с Тони Харлановым. Вчера я получил анонимное письмо, которое касается отношений Тони и моей дочери. Может, вам следует знать о нем.

Младенчев достал конверт из ящика письменного стола, подал его мне.

«Тов. Младенчев!

Задумывались ли вы, зачем Тони Харланов ходит в ваш дом? Он афиширует свои знакомства с большими людьми и начальниками из милиции. Призадумайтесь, а то облысеете в один прекрасный день, когда поймете да будет поздно».

Вероятнее всего, письмо отправила какая-нибудь бывшая знакомая Тони. По особенностям машинки можно будет незамедлительно найти автора.

— Это не первая анонимка, — сказал Младенчев, — но согласитесь, может ли отец спокойно к ним относиться? Кроме того, упоминаются люди из милиции. Возьмите, если письмо может вам пригодиться.

Я положил анонимку в конверт и спрятал во внутренний карман пиджака.

— Хотите еще что-нибудь сказать мне?

— О Тони Харланове, — смущенно пробормотал мой собеседник. — Но лучше бы нам поговорить через день-другой.

— Вы позвоните или я?

— Я вам позвоню.

— Благодарю вас.

Младенчев проводил меня до лестницы, и мы пожелали друг другу успехов.

9

Едва я вышел на улицу, меня нагнал Тони.

— Отец сказал, что вы у нас были?

— Был в ваших краях, от Гриши знал, что вы в деревне. Вот и решил вас навестить.

— Есть новости? Я об ограблении.

Не ответив, я спросил:

— Тони, ты беседовал с Тоди об эстрадном певце? — Я назвал фамилию. — Это было недели две назад.

Он остановился, поморгал, поднял брови.

— Не припомню. А что?

— Несколько дней назад квартиру этого певца обокрали. Унесли драгоценности.

— Думаешь, это Тоди?

— Пока ничего не думаю. Попробуй вспомнить, говорили вы об этом певце или нет.

— Как-то раз зашел разговор, но мы тогда говорили о многих певцах, художниках, писателях… О многих, — повторил Тони.

— А о дне рождения Младенчевой заходила речь?

— В четверг Тоди спросил меня, буду ли я в пятницу в обеденное время в «Балкане». Я ответил, что приглашен на день рождения, на дачу, но не сказал, к кому.

— И полагаешь, что он не догадался, на чей день рождения ты приглашен?

— Да какое значение имеют наши разговоры!

— Самое непосредственное: Тоди узнал, где и когда можно совершить кражу. Ты его навел.

— Ого! Ты полегче со своими выводами.

— Подумай — и сам придешь к таким же.

— В пятницу вечером я был у Тоди. У него дома!

— В какое время?

— Около семи или в семь с чем-то.

— У него ты был после восьми. Так показали и Тоди, и Патлака.

— Я не смотрел на часы. Но, по-моему, я пришел раньше.

— А почему так настаивал, что к Тоди ты пошел около семи?

— Потому, что мне так показалось.

— Кража произошла перед твоим приходом. И то после того, как Михнев уверился, что в квартире Младенчевых нет ни души. Жора говорит, ты там упал в обморок.

— Мне плохо стало. Недосыпаю, питаюсь нерегулярно.

Я перебил его, сказав как бы между прочим:

— Ты был болен.

Как бы он ни владел собой, Тони не смог скрыть смущения.

— Что? Болен?.. Не было ничего такого. Выпил три рюмки, и плохо стало.

Мы молча шли дальше. Потом Тони остановился и спросил:

— Минутку… Ты сейчас куда?

— Я просто гуляю.

Мы были в парке. Совсем близко от зарослей кустарника, где была найдена Дашка. Тони шел, словно наслаждаясь прекрасной весенней погодой, свежим ветерком да птичьим пением. А день был облачным, холодным и едва ли мог вызвать такое настроение.

Я спросил:

— Хочешь посмотреть, где нашли Дашку?

Он остановился, глянул на меня.

— Вот в этих кустах, — показал я.

Тони с выражением ужаса на лице уставился в заросли. Обернувшись к нему, я попытался поймать его взгляд, но мне это не удавалось.

— Тони, — сказал я, — ты ведь хороший грибник, верно? А мне не говорил об этом никогда.

— Просто разговор не заходил.

— Когда мы поехали в тот раз за грибами, ты заявил, что ничего не понимаешь в этом.

— Не помню.

— Жора и Тоди помнят.

— Послушай, ты для того и ездил к моему отцу — чтобы поговорить о грибах?

— Еще один вопрос, Тони. Ты хотел жениться на Краси?

— Ты что, забыл — она просила тебя быть посаженым отцом!

Я не стал оспаривать его ответы, которые звучали чересчур категорично: надо было поскорее прижать его и расспросить, пока он не опомнился и не убежал.

— Ты плохо пришил пуговицу, — сказал я.

Обе пуговицы на его пиджаке были пришиты хорошо, но Тони ухватил первую и дернул ее — показать мне, что она хорошо пришита. Потом ответил, злясь и недоумевая:

— Чего это ты?

— Мне показалось, она плохо пришита.

— Ну и что?

Пока он ждал ответа, я сделал маневр:

— Скажи, отчего у тебя ладони такие крепкие? Каратэ?

Тони сжал кулаки и спрятал их за спину, но вовремя овладел собой.

— А это еще что за намек? — спросил он и, почти непринужденно сунув руки в карманы, засмеялся.

— Когда Краси уговаривала меня стать посаженым, ты уже принимал у себя дома Розу Младенчеву. Твоя хозяйка рассказала.

— Значит, и с хозяйкой успел побеседовать?

— Я говорил со всеми, кто мог рассказать что-нибудь о тебе. В том числе — с твоими приятельницами, которые пока еще живы.

— Послушай, товарищ Хантов, это что — допрос?

— Обычная беседа. Нечто вроде выяснения отношений между людьми, которые не слишком знакомы — так, были раза два в одной компании.

Он стоял передо мной опустив голову и смотрел исподлобья — совсем как на своих детских фотографиях.

— Если это обычная беседа, я не обязан выслушивать твои идиотские намеки. Привет.

Он круто повернулся и пошел от меня в сторону, не разбирая дороги. Сухая листва шуршала под его шагами.

10

Вечером я зашел в редакцию к Грише Вранчеву. Как обычно, он сидел за своим столом, на котором все было в таком беспорядке, что я каждый раз удивлялся, как там вообще можно что-нибудь найти. Гриша читал газету. Не подняв головы, не взглянув, кто вошел, он кивком указал мне на кресло. И, только дочитав что-то (не знаю, статью или только абзац какой-то), проговорил:

— Ах, это ты. А я было подумал, кто-то из коллег.

— Вот, проходил мимо, решил зайти.

Может, он и заметил, что в последнее время наши встречи участились, но ничего по этому поводу не сказал. Верно, был под впечатлением только что прочитанного. Постучав согнутым указательным пальцем по газете, Гриша сообщил:

— Очерк Тони Харланова. Вчера написал. За какой-то час. С утра мне сегодня — звонки. Человек десять. Один важнее другого. Все — по этой проблеме.

— И что за проблема?

— Страх.

Я недоуменно ждал разъяснений.

— Неужто вправду не сечешь?

— Не секу.

— Психологическая проблема, — вздохнул Гриша. — Не будучи специалистом, он поставил такие вопросики, что некоторые знатоки прямо-таки за головы схватились. Короче: в каждом из нас живет страх. Страх за себя. И страх за других. Страх, который парализует личность. И страх, вызывающий ее энергию! Страх за вчера. Страх перед завтрашним днем. Аспекты, аспекты — тут целое море аспектов!

Он прочел бы мне целую лекцию, если бы я его не прервал.

— Я в вашей работе, может, и не секу… — начал я.

— Да не обижайся ты, старик! — прервал он меня в свою очередь. — Сечешь не сечешь — каждому знакомо чувство страха.

— Значит, и Тони его переживал. Потому и написал так.

— Ну, тут есть одна особенность. Писателю не обязательно переживать то, о чем он пишет. Ему важно влезть в шкуру своего героя. Правда, удается это не многим, даже мастерам.

— Может, он потому и стал мастером, что описывал свои собственные переживания?

— Конечно, но это не значит, что он создает автопортрет. Иначе бы получилось, что Достоевский великий писатель потому, что был великим преступником! — Гриша захохотал, закинув голову, а потом вдруг уставился на меня. — Погоди-погоди… Кажется, я начинаю улавливать довольно серьезный подтекст в твоих вопросах.

— Люди моей профессии оперируют не подтекстами, а голыми фактами.

— Только не ты.

— Я дилетант в литературе, дорогой Гриша.

— И все же твои намеки меня смущают. — Он хмыкнул, покрутил головой. — Ходят слухи об ограбленных ювелирных магазинах. Банду поймали. Жители всего квартала вышли посмотреть, как ловили грабителей. Ваши сотрудники взяли их под большой машиной, где они прятались под задним мостом автомобиля.

— Вот-вот, — сказал я, еле сдерживая смех. — Один свернулся клубком под капотом двигателя.

— Да-а? Неужели это неправда — о магазинах?

— Один вор украл драгоценности у Розы Младенчевой, а второй попытался стащить их из его квартиры.

В приоткрытую дверь заглянул лысоватый молодой человек. Гриша спросил его: «Срочно?» Тот отрицательно покачал головой и закрыл дверь.

— Значит, из квартиры товарища Младенчева?

— Да. Вор получил наводку от своего знакомого, когда Младенчевы будут справлять день рождения на даче, и проник в их городскую квартиру…

И тут дверь снова открылась. Держа в руках раскрытую газету и красный карандаш, вошел Тони Харланов. Он увидел меня и споткнулся, будто ему подставили подножку. Не поздоровавшись, он подал газету Грише.

— Товарищ Вранчев, — сказал он, — посмотрите, какие мы гонорары платим…

Гриша посмотрел на Тони, потом на меня, потом снова на Тони.

— Вы что, не знакомы?

— Наоборот, — ответил я. — Мы отлично друг друга знаем.

Гриша ждал. Тони молчал.

— Товарищ Хантов кругом хочет меня опорочить, — как бы в задумчивости произнес он и вдруг повернулся ко мне с истеричным возгласом: — Вы жалкий плагиатор! Понимаете? Жалкий! Однако я не Раскольников, а у вас нет таланта для роли Порфирия Петровича!..

И выбежал из комнаты. Иначе, наверное, расплакался бы или полез бы в драку. Гриша крикнул ему вслед:

— Эй, Тони!

Тот не остановился.

— Ничего не понимаю. Что это значит?

— Я тебе все объясню, — пообещал я, — только скажи, кто такой Порфирий Петрович?

— Полицейский из «Преступления и наказания» Достоевского. Ты не читал романа?

— Нет у меня времени читать толстые книги.

— Жаль, ты многое потерял. Но ты — Порфирий, а он — Раскольников… Нет, я действительно ничего не понимаю.

— Скоро поймешь. В комнате, где работает Тони, есть женщина?

— Да.

— Пожалуйста, позови ее. Надо спросить ее кое о чем.

— Я позову, однако это уже смахивает на…

— Поверь, дело серьезное. Скоро я тебе все расскажу.

— Впутываешь меня в какую-то историю.

Мне хотелось ответить ему, что большей истории, чем та, в которой запутался я сам, не бывает, но промолчал. Покрутив диск телефонного аппарата, Гриша велел зайти какой-то Цанке.

Через несколько минут вошла женщина. Ей было, вероятно, чуть-чуть за тридцать. Печальное лицо старой девы обрамляли седеющие волосы.

— Садись, Цанка. Товарищ Хантов из милиции, хочет задать тебе несколько вопросов.

Я поторопился спросить:

— Вы не помните, кто разыскивал Тони Харланова по телефону в пятницу?

— Обычно ему девушки звонят… Какая-то звонила несколько раз. Тони немного опоздал. Вечером он должен был дежурить, и всем, кто звонил, я отвечала, что Тони будет позднее.

— А девушка эта назвалась?

— Не помню. Пожалуй, Сашка. Или Нешка?..

— Позже Тони разговаривал с ней?

— Да, но я не слышала, о чем. Он попросил меня подменить его на дежурстве, у него было срочное дело.

— Вы не припоминаете, в котором часу он ушел?

— Около шести.

— Как выглядел?

— Последнее время он всегда нервный.

Я попросил никому не говорить о нашем разговоре, поблагодарил и сказал, что она свободна. Женщина вышла.

— В тот вечер задушили одну девушку, манекенщицу, — торопился я объяснить Грише. — Она была подружкой той манекенщицы, что умерла неделю назад, отравившись грибами, которые я сам собирал.

— Что ты плетешь?! — спросил Гриша в ужасе. — Какие манекенщицы? Какие грибы? Когда ты вообще ходил по грибы? И какое отношение имеет Тони ко всей этой истории?

— Я думаю, Тони виновен в смерти обеих девушек. Но у меня не хватает улик, — сказал я упавшим голосом.

— Улик? Чтобы арестовать его?

— Именно так.

— Но это… Эй, приятель, ты на неправильном пути! Тони — на редкость талантливый журналист.

— Вероятно. Но самые большие его таланты ускользнули от твоего взгляда.

— Уж не хочешь ли ты свалить вину и на нас? Не забывай, где работает Тони.

— Не забываю. Ни где, ни с кем.

— А ты не подумал, что у Тони скоро свадьба? Ведь если ты попытаешься нанести ему удар, этот удар рикошетом попадет в отца Розы, а затем — снесет голову тебе самому!

— У меня голова крепкая.

— Послушай, ты что, действительно играешь роль Порфирия?

— Я же сказал тебе, что впервые слышу о таком следователе. И не играю я никакой роли. Просто выполняю свои обязанности.

11

Ваклев сидел напротив меня. Потирая виски, рассказывал, что разузнал в течение вчерашнего дня из разговоров с разными людьми. Получалось, из сведений десяти человек, которых мы наметили, только сведения одной манекенщицы представляли для нас интерес. Она встретилась с Дашкой в пятницу около двух часов дня, и та рассказала, как ее отправили на Солнечный берег, как избавилась от своего телохранителя и вернулась в Софию, чтобы «вывести на чистую воду этого мерзавца, этого подлеца — Тони Харланова». Она точно не объяснила, как именно «выведет» его, но несколько раз повторила, что нашла коса на камень и пускай не думает, будто выйдет сухим из воды.

Около шести часов увиделись снова, и Дашка сказала своей приятельнице, что договорилась встретиться с Тони у входа в Парк свободы — они решили поужинать в отеле «Москва».

Эти показания целиком подтверждали наши предположения.

— Ну что ж, — сказал я, — выпишем ордер на арест Тони Харланова.

— Самое время, — кивнул Ваклев. — Кроме того, брат Красимиры признался, что это он тебя ударил. Тоди ведь сказал ему, что ты отравил грибами его сестру. И молодой человек — неуравновешенный товарищ, известный драчун — решил сам с тобой посчитаться.

Зазвонил телефон. Меня разыскивал дежурный первого районного управления.

— Товарищ капитан, — сказал он, — мне поручено передать: журналист Тони Харланов найден мертвым у себя дома.

Я закричал:

— Что? С меня хватит и двух трупов!

— Вы меня не слышите? — спросил дежурный.

— Слышу. Продолжайте.

Отстранив трубку от уха, я подал знак Ваклеву, чтобы подошел ближе.

— Час тому назад, — сообщал дежурный, — позвонила хозяйка квартиры, где жил журналист, и сообщила, что нашла его мертвым. Мы немедленно отправили туда бригаду. Недавно капитан Христов приказал мне сообщить вам, что случилось, и спросить, какие будут дальнейшие распоряжения.

— Бригаде продолжать осмотр и ждать меня.

Положив трубку, я обернулся к Ваклеву.

— Понял?

— Да.

— Бери свой плащ, поехали.

12

Около входа в квартиру стоял милиционер. Я показал ему удостоверение, он козырнул и отступил в сторону. В квартире нас встретил капитан Христов, небольшого роста плечистый мужчина, мой однокашник. И он, и Саша Ваклев славились в нашей среде как отчаянные «моржи»: зимой смельчаки выезжали в горы, разгуливали в одних плавках и валялись в снегу. Христов показал, куда идти, и подал нам пустые упаковки из-под снотворного.

Тони лежал одетым на неразобранной кровати — так падает человек, если он мертвецки пьян или настолько устал, что у него нет сил раздеться.

— Похоже, он проглотил все таблетки, — сказал капитан Христов. — Вот, оставил письмо. Хозяйка нашла его на столе.

— Да-да, на столе, — послышался женский голос, и я обернулся.

К нам незаметно приблизилась хозяйка. Цветущая вдовушка сегодня выглядела неважно. Рядом с ней стоял Гриша Вранчев — он тоже, казалось, постарел лет на десять.

— А ты что здесь делаешь? — спросил я его.

— Вчера вечером я не успел поговорить с Тони. Ночью глаз не сомкнул от разных мыслей… В шесть тридцать утра я был уже здесь. Хотел поговорить с ним, разобраться кое в чем. Попросил хозяйку разбудить его. Она колебалась.

— Да-да, именно так и было, — вставила хозяйка.

— Я настоял — сказал ей, что я его начальник, и тогда она постучала в дверь несколько раз. Никто не ответил. Хозяйка сказала, что вечером Тони пришел один и ночью она не слышала, чтобы он выходил.

— Именно так! — опять затараторила хозяйка. — Вчера он пришел в семь с чем-то и больше не выходил.

— Тогда она открыла дверь, — продолжал Вранчев, — и вскоре вышла — вконец перепуганная…

— Как не испугаться? Я увидела, что он не дышит!..

Эта женщина, может быть, и потеряв частичку самообладания, оставалась такой же болтливой, какой я видел ее в первый раз.

— Вошел и я, — продолжал Гриша. — Увидел пустые упаковки от снотворного и письмо. Прочитал его, потом положил на место. Велел хозяйке звонить в районное управление.

Выслушав их, я и сам прочитал письмо.

«Товарищ Вранчев,

обращаюсь к Вам потому, что Вы лучше всех оценили мои возможности и вовремя подали мне руку. Но я запутался, „рокировки“ с этими девицами лишили меня выхода. Чувствую, что вот-вот капитан Хантов меня арестует. Я не выдержу позора и не могу больше жить в постоянном страхе. Эти две девицы были не только исключительными красавицами, но и исключительными акулами — редко таких и встретишь. Дашка пыталась меня шантажировать. Требовала денег, много денег.

Я не хотел ее задушить, хотел только попугать. Сам не пойму, как это произошло.

Простите за неприятности. Только отца мне и жаль. С матерью — дело другое… Сейчас понимаю, до чего я докатился…»

Письмо было не закончено, без подписи. Может быть, и понял, до чего докатился, а может, даже в такой час он еще рисовался.

Капитан Христов подал мне несколько листков.

— Они были в ящике письменного стола. Его почерк. Я приказал вынести тело и опечатать комнату. Спросил хозяйку, искал ли Харланова кто-нибудь вчера или сегодня утром. Никто.

На улице я спросил Гришу Вранчева:

— Ну, понял ты что-нибудь?

— Жалко, — ответил он. — Талантливый был человек.

— Только это и можешь сказать?

— А что еще?..

Я пошел, не попрощавшись с ним. Едва ли был смысл спорить. Хочет не хочет, а предстоит ему ответить на многие вопросы… Не другим, так себе самому.

Мы с Ваклевым сели в машину. По дороге в управление молчали.

— Пожалуй, влетит нам от начальства, — проговорил наконец Ваклев.

— Почему?

— Может, надо было арестовать его два дня назад?

— Два дня назад мы еще не знали, что он хороший грибник. И допускали, что Краси мог отравить Тодор Михнев.

— И все-таки мне неясно, как именно Тони дал ей ядовитые грибы!

— Дорогой мой Саша, неужели ты не понял до сих пор, не убедился, что абсолютная ясность бывает лишь в романах и кинофильмах? А работяги вроде нас с тобой могут только строить предположения…