I. ВТОРАЯ МОЛОДОСТЬ

«Когда-нибудь, — говорил Максим Горький, — кто-то напишет книгу «Русские ученые в первые годы великой революции». Это будет удивительная книга о героизме и мужестве и о непоколебимой преданности русских ученых своему делу — делу обновления, облагорожения мира и России».

Яркую страницу в этой будущей книге по праву займет деятельность Вильямса в первые послереволюционные годы.

Он не испытывал никаких колебаний, присущих известной части старой интеллигенции. Он с первых же дней революции бесповоротно, навсегда связал свою судьбу с судьбой победившего народа. «С Октября, — говорил Вильямс о себе, — с партией, как рядовой ее солдат».

Это было вполне естественно. Накануне революции Вильямс пришел к окончательному выводу, что хаотическое частнособственническое хозяйничанье в земледелии грозит неминуемым превращением некогда цветущих земель в бесплодную пустыню.

Победа социалистической революции сразу же была воспринята Вильямсом как единственно возможный выход из того беспросветного тупика, в котором находилось земледелие.

Вильямс был захвачен грандиозным размахом всенародной революции. С таким же размахом, думал он, нужно подойти и к революционной ломке земледелия на беспредельных просторах Советской России.

Чтобы помочь этой революционной ломке, Вильямс с первых же дней революции берется за самую деятельную разностороннюю работу.

Прежде всего он хочет завершить свой многолетний труд — создать книгу об основах земледелия.

Работать в эти месяцы было нелегко. Начавшаяся интервенция и гражданская война требовали напряжения всех сил молодой республики. В Москве было холодно и голодно. Петровская академия — она снова стала так называться после революции — была оторвана от города. Паровичок не ходил из-за отсутствия топлива. Занятия шли в холодных, нетопленных помещениях.

Вильямс проводил большую часть времени в Качалкине, приезжая в Академию лишь в свои лекционные дни. Он жил в Качалкине в маленькой комнатке, где стояли кровать и письменный стол, за которым ученый проводил многие часы и днем и ночью.

Летом 1918 года он завершал свой труд. Он посвятил его своим многочисленным ученикам и ученицам. Это была первая часть «Общего земледелия», носившая подзаголовок: «Учение об обработке почвы и о системах восстановления плодородия почвы».

Вильямс хотел дать в руки освобожденному народу надежные способы восстановления и повышения плодородия почвы. В этом он видел главную задачу своей жизни.

Закончив свой труд, Вильямс написал к нему предисловие. Это предисловие звучало песней во славу революции.

«Разорваны вековые цепи, — писал Вильямс, — и перед свободным русским народом развертывается бесконечная даль самостоятельного развития самобытной культуры. Тернист и труден был путь многовекового рабства, не легок будет и путь свободы, но солнце уже взошло, показался багряный край его на горизонте, и пусть это будет багрянец родной крови, великий день, который осветит солнце свободы, стоит великих жертв. Перед лучами молодого солнца русской свободы рассеется остаток тумана, и засияет великий трудовой день, и легок покажется земледельцу тяжелый труд на себя…

Беспредельна русская равнина, бесконечны русские поля, непрестанна работа русского гражданина над родною своею нивой. Не беден русский народ, он попирает ногами несметные богатства своей земли, и нужно только уметь и знать, как взять этот клад, а работа не страшна.

И если удастся этой книге пролить хотя бы ничтожный свет знания на тяжелый труд русского гражданина-землепашца и хотя бы немного подвинуть его вперед в умении завоевывать свою будущую великую мощь, цель моей жизни будет осуществлена и я спокойно сомкну свои усталые веки… Сознание, что и мне пришлось работать на этом пути и хотя бы немного помочь подвинуться на нем вперед — это сознание посильно исполненного гражданского долга перед родной страной».

Вильямс воспринял Великую Октябрьскую революцию как единственно верный путь к победе над землей. Он предвидел, что освобожденный от векового рабства народ добьется превращения социалистической родины в цветущую страну.

Но он ошибся в одном. К этому времени он был уже немолодым и тяжело больным человеком. Ему казалось, что теперь, когда революция привела к возможности осуществления его научных замыслов, он может спокойно умереть, веря, что его труды попадут в надежные руки свободного народа.

Он не знал еще, что революция, создав возможность для претворения в жизнь передовых научных замыслов, приведет к такому духовному подъему и расцвету, что самый воздух революционной страны, небывалая атмосфера творчества и созидания явятся источником живительных сил для всех, кто хочет творить и работать ради всенародного блага.

Больной человек, которому шел уже шестой десяток лет, не знал, что только еще начинается самое творческое, самое деятельное и радостное двадцатилетие его жизни.

Но он начал убеждаться в этом день ото дня сильней.

Прежде всего оказалось, что в его помощи и советах нуждаются многие организации молодой республики. Одной из первых просьб такого рода было обращение московского губернского профессионального союза работников земледелия. Нужно было разработать проект тарифных ставок для всех отраслей сельскохозяйственного производства. Советская власть приступила к созданию первых совхозов, и Вильямс с большой охотой взялся за разработку системы оплаты в совхозах, которая помогла бы превратить молодые социалистические хозяйства в образцовые. Совхозы должны были стать примером для подражания, стать проводниками передовой агрономической науки в деревне. Вильямс работал над этим проектом осенью 1918 года. Он составил подробнейшие таблицы тарифных ставок для всех видов работ и настаивал на установлении дифференцированной оплаты в зависимости от квалификации работника и его стажа. Он говорил, что такая оплата поведет к улучшению всего цикла сельскохозяйственных работ и поможет превращению всех работников в настоящих мастеров своего дела. И уже тут он подчеркивал коренное отличие условий труда при новом строе от той обстановки, которая была характерна для помещичьих хозяйств и капиталистических ферм. Он предвидел расцвет новых форм труда, нового, сознательного отношения к труду. «При новом строе, — писал он в своем проекте, — я не сомневаюсь, очень скоро станет всеобщим сознание необходимости работы не за страх, а за совесть, так как всякий работник во всяком предприятии является одновременно и его хозяином».

Трудно было вести научные работы и исследования. Интервенты и белогвардейцы пытались задушить Республику Советов оружием и «костлявой рукой голода». Восьмушкой хлеба ограничивался дневной паек в Москве. Но и в самые первые тяжелые годы советская власть проявляла заботу об ученых, поддерживала научные учреждения и учебные институты чем могла. В Качалкине в том же 1918 году была создана под руководством Вильямса станция по изучению кормовых растений, разросшаяся за четыре года в Государственный луговой институт. Продолжались занятия и на созданных Вильямсом Качалкинских курсах луговодства, и 1 января 1920 года состоялся торжественный вечер, — посвященный первому послереволюционному выпуску агрономов-луговодов.

В уездном городе Козлове советская власть оберегала и поддерживала питомник Ивана Владимировича Мичурина, впервые после долгих лет гонений и издевательств получившего возможность развернуть свои великие работы по преобразованию природы растений.

И в эти же первые годы советское правительство приняло особое решение об оказании всесторонней помощи Ивану Петровичу Павлову — великому русскому физиологу.

А в Воронежскую губернию, в знаменитую Каменную степь, где Докучаев начал в девяностых годах прошлого века свои опыты по борьбе с засухой, Ленин направил специального представителя, чтобы возобновить опытные работы.

Американские правители, привыкшие скупать на свои доллары чужой ум, чужие таланты и дарования, решили воспользоваться тяжелой обстановкой, в которой оказалась Советская Россия, и переманить выдающихся русских ученых в Соединенные Штаты, посулив им сытую жизнь, удобства, доллары. Американцы слали свои предложения к Павлову, Чернову и другим ученым.

Получил такое послание и Вильямс. Ему предлагалась кафедра в Калифорнийском университете, лаборатории, деньги. Он даже не ответил заокеанским скупщикам.

Велики были материальные трудности, нелегко было проводить исследования и занятия, нехватало оборудования, не было часто света, замерзал водопровод, но ничто не могло заставить Вильямса, так же как и других передовых русских ученых, отказаться от работы или, тем более, покинуть родную страну и поступить в услужение к чикагским фабрикантам или калифорнийским плантаторам.

Вильямс продолжал свои работы в Качалкине и ездил в Петровку на чтение лекций. Поездки в Москву и обратно были сопряжены с большими трудностями. Но Вильямс ни за что не хотел прерывать своих лекций в Петровке, много сил уделяя работе в Академии в тяжелые дни гражданской войны и интервенции.

Кончив чтение лекции, Вильямс отправлялся из Петровско-Разумовского на Савеловский вокзал на чахлой академической лошадке, запряженной в бричку. Он ехал обычно с кем-нибудь из своих давних сотрудников — с А. М. Дмитриевым или К. И. Голенкиной. Они устраивались в холодном дачном вагоне и терпеливо ждали, когда раздастся, наконец, свисток паровоза и поезд двинется в путь. Но это еще не означало быстрого окончания пути, хотя до платформы Луговой было всего около двадцати пяти километров.

В эти времена угля почти не было, и паровозные топки отапливались дровами. Но и с дровами дело обстояло неблагополучно. Дачный поезд на двадцатипятиверстном пути останавливался несколько раз, и пассажиры отправлялись в придорожную рощу и пополняли топливные запасы. Особенно тяжело пришлось Вильямсу и его спутникам в один из зимних дней 1919 года, когда поезд остановился в чистом тюле и пришлось с шести часов вечера до шести утра просидеть в ледяном вагоне, где сквозь разбитые стекла гулял студеный ветер. Только утром заледеневшие путники вылезли на станции Луговой и еле добрались до Качалкина.

Вильямс без жалоб переносил эти невзгоды и всегда еще старался подбодрить своих спутников какой-нибудь шуткой.

Среди слушателей курсов луговодства Вильямс умел поддерживать бодрое и даже веселое настроение. Он делил с ними и кров и стол, он обедал в студенческой столовой и ел тот же турнепс или картошку с воблой, что и все студенты, и показывал им, как можно красиво и аппетитно подать к столу эти незатейливые блюда.

Страстный курильщик, он больше всего страдал от отсутствия папирос. Но он нашел выход — посеял перед окнами своей комнаты махорку и вырастил превосходный урожай.

Осенью, собрав и высушив листья, он со свойственной ему аккуратностью и изяществом готовил себе папиросы. Это занятие было для него своеобразным отдыхом. Он рубил листья сечкой, потом брал сито для механического анализа почв и делил нарубленную махорку по фракциям. Потом аккуратно резал из остатков гербарной бумаги косоугольные листки и сворачивал огромные «козьи ножки». Чтобы не пропала ни одна крошка драгоценного курева, Вильямс аккуратно закладывал в основание козьей ножки махорку «крупной фракции», а сверху засыпал мелкой крошкой. Это сооружение называлось «сигарета де лос махорос», и Вильямс с наслаждением затягивался этими сигаретами, работая над своей рукописью. То и дело открывалась дверь, и очередной проситель получал свою порцию махорки.

Вильямс перевез в Качалкино часть своей богатейшей московской библиотеки и организовал для курсантов читальню. Он сам разместил любовно книги на полках таким образом, чтобы любому приходящему было легче найти то, что ему требуется. Он повесил в маленькой комнате читальни два небольших плакатика, написанных им так же аккуратно и старательно, как и его знаменитые ярлыки к музейным экспонатам. Один плакат гласил: «Мы условились книг из читальни не уносить», а второй: «Мы условились, здесь не курить».

Слушатели решили украсить библиотеку портретом своего руководителя, организатора библиотеки. Но он, увидев свой портрет, выразил в шутливой форме свое неодобрение:

— Вот была хорошая комната, так нет, взяли и испортили, повесили кривую физиономию.

В этой дружеской, товарищеской обстановке легче переносились все невзгоды, и Вильямс успешно руководил подготовкой будущих луговодов, которые должны были понести свои познания освобожденному народу, должны были принять деятельное участие в перестройке сельского хозяйства.

Именно луговодам предстояло, по мысли Вильямса, выступить застрельщиками новой системы земледелия.

Вильямс, закончив первую часть «Общего земледелия», работал над- второй частью — «Естественно-исторические основы луговодства или луговедение».

Он сводил воедино свои многолетние наблюдения и исследования луговой растительности и почв, начатые им за четверть века до этого — во времена создания своего первого курса луговодства.

Тогда он, по его словам, вынужден был еще пользоваться «шаблонами западноевропейских курсов», где центр тяжести лежал в изучении хозяйственных свойств луговой растительности. Но при этом ограниченном подходе, господствовавшем в западноевропейском луговедении, оставались совершенно неисследованными процессы, совершающиеся в почве под покровом луговой растительности. Это вело к тому, что меры ухода за искусственными и естественными лугами не были ничем обоснованы, луга ухудшались год от году, нередко превращаясь в болота.

Вильямс, читая свои первые курсы луговодства, пришел к выводу, что это еще не наука, — это свод разрозненных сведений, не имеющих научного обоснования. Он не мог объяснить своим слушателям сложных процессов, развивающихся в почве лугов под влиянием луговой растительности. «Причины высоких качеств природных заливных лугов оставались загадкой, — говорил он об этом впоследствии, — при попытках объяснения свойств этой природной группы луговых угодий приходилось ограничиваться общими местами».

Не таков был характер у Вильямса, чтобы спокойно пройти мимо важнейшей нерешенной проблемы. Он потратил многие годы на ее решение, объездил и пешком исходил подмосковные, приволжские, приокские и прицнинские луга; кропотливо изучая биологию сотен видов луговых растений, он понял, что раскрыть всю сложность биологических процессов, присущих развитию луговой растительности и почв в их взаимодействии, можно только на основе коренного изменения самого подхода к этой проблеме.

«Все эти затруднения, — говорил он, — заставили существенным образом изменить принятую ранее и прочно установившуюся в западноевропейской литературе точку зрения на луговую растительность и взять за основу луговодства не изучение отдельных представителей луговой флоры, а исследование лугов, как особой группы природных образований во всей совокупности их свойств и отношений к тем природным явлениям, которые определяют существование на них природных комплексов живых растительных организмов — природных луговых растительных сообществ».

Двадцатилетние искания, наблюдения, опытные работы привели ученого не только к созданию основ научного луговедения, но и к разработке мер полной перестройки лугового хозяйства.

Луговодство и травосеяние должны были войти составной частью в новую систему земледелия как одно из основных ее звеньев.

Два тома «Общего земледелия», над которыми ученый целеустремленно работал в первые годы революции, содержали уже в зародыше основные положения новой системы земледелия.

Но мало было заложить основы этой системы. Надо было разработать ее во всех деталях, надо было проверить на практике ее положения и, самое главное, надо было воспитать многочисленные отряды проводников новой агрономической науки в жизнь.

Никогда еще ученый не работал с таким напряжением и увлечением. Десятки лет ему пришлось безуспешно бороться за торжество передовых научных взглядов, и только теперь, после революции, рождалась реальная возможность для их широкого признания.

Слушатели курсов луговодства — это первая ласточка, они должны были явиться первыми пропагандистами новых основ агрономической науки, пусть не во всем ее объеме, но, во всяком случае, в важнейшем ее разделе — луговодстве и травосеянии. Поэтому с такой любовью и увлечением преподавал Вильямс на этих курсах. Он, как всегда, старался сделать своих слушателей людьми широкого научного кругозора и высокой культуры. Здесь, в Качалкине, в тяжелую зиму 1920 года по почину Вильямса устраивались концерты в большой комнате, отведенной под будущий музей. Курсанты организовали хор, нашлись танцоры и музыканты из числа курсантов и сотрудников. И вот Вильямс предложил не ограничиваться концертами, а подготовить постановку оперы и пригласить на нее крестьян из окрестных деревень. Всю весну шли репетиции. Ксения Ильинична Голенкина и Анна Александровна Дмитриева, жена профессора Дмитриева, были концертмейстерами. Нашлись и художники, которые писали декорации для будущей постановки. Для первого спектакля была выбрана опера Даргомыжского «Русалка». Вильямс часто приходил на репетиции, давал советы и указания, по его плану была устроена самодельная сцена, где 2 мая 1920 года должна была состояться премьера. Вильямс старательно проверял каждую мелочь, стремясь к тому, чтобы первый опыт увенчался успехом. За несколько часов до спектакля один из сотрудников, войдя в комнату, примыкавшую к сцене, услышал какую-то непонятную возню под сценой. Сцена представляла собой деревянный помост высотою меньше метра. И вот под этим помостом, согнувшись в три погибели, двигался Василий Робертович в своей белой пикейной рубашке, выметая из-под сцены пыль и сор маленькой ручной щеткой для обработки монолитов.

— Что вы делаете, Василий Робертович?

— Как же, опера у нас будет с пляской, страшная пыль поднимется. Нет, нет, я сам должен это сделать.

И, закончив уборку, Вильямс пошел в студенческое общежитие и принес матрац, расстелив его у боковой кулисы:

— Чтобы русалке не было больно, когда она в воду бросится.

Постановка оперы прошла с таким успехом, что ее пришлось на следующий день повторить — зрители приходили за десять-пятнадцать километров из всех окрестных деревень.

А еще через несколько месяцев состоялась новая премьера. На этот раз слушатели познакомились с оперой Римского-Корсакова «Царская невеста».

Успешный ход занятий на курсах луговодов не мог удовлетворить Вильямса. Несколько десятков слушателей курсов — это капля в море. Надо было готовить сотни и тысячи новых агрономов, способных стать проводниками передовой агрономической науки и готовых отдать победившему народу все свои силы и знания. Надо было добиться изменения взглядов агрономов старой школы, чтобы и они стали шагать в ногу со временем.

Но положение с подготовкой новых специалистов было очень тяжелым.

Вильямс все яснее видел, что борьба за коренную перестройку земледелия на научных основах только еще начинается. И он отдается этой борьбе со всем жаром вновь обретенной молодости.

 

II. ОТЕЦ РАБФАКА

Далеко не все деятели науки сразу же стали на сторону большевиков, на сторону советской власти. Были среди них и люди колеблющиеся, были и прямые враги. И Вильямсу пришлось очень скоро в этом убедиться.

Его деятельное участие и в перестройке Петровской академии и во всех начинаниях советской власти в области образования и научной работы встретило резкое осуждение со стороны реакционной части профессоров Петровки.

В Петровской академии всегда было сильно влияние народнических, а затем и эсеровских настроений. Это было характерно и для значительной части студенчества. За годы первой мировой войны состав студентов пополнялся главным образом помещичьими и кулацкими сынками, находившими здесь спасение от фронта. Октябрьскую революцию это студенчество встретило враждебно.

Неудовлетворительный ход занятий в Академии объяснялся отнюдь не одними материальными лишениями и трудностями.

Реакционная часть профессуры и студенчества не желала и слышать ни о какой перестройке учебной жизни, ни о каком приближении учебного плана к практическим нуждам послереволюционного сельского хозяйства.

Трудно было Вильямсу и другим передовым ученым Петровки найти поддержку своим планам.

Надо было начинать с главного — с изменения социального облика студенчества, с пролетаризации высшей школы.

Не помещичьи и кулацкие сынки, а дети рабочих и трудовых крестьян должны заполнить академические аудитории. Эти будущие агрономы, подлинные представители народа, не имели возможности получить при царизме даже среднее образование.

Вильямс на опыте собственной нелегкой жизни знал, чего стоило в прежние времена добиться знаний детям неимущих классов. Сейчас, после революции, творческая инициатива народных масс, охваченных небывалой тягой к знанию, привела к рождению новой формы обучения — с конца 1919 года в стране стали возникать рабочие факультеты — рабфаки, где рабочие и крестьяне упорно овладевали основами наук.

Летом 1920 года коммунистическая ячейка Петровки выдвинула предложение об организации рабфака. Это предложение было встречено в штыки реакционной частью профессуры и студенчества. Но оно сразу же получило горячую поддержку со стороны Вильямса, его друга профессора Н. Я. Демьянова, профессора С. А. Зернова и профессора В. А. Михельсона.

Вильямс с первых же шагов возникновения рабфака стал его главным организатором, душой и нервом нового дела.

Ночи напролет сидел он за разработкой единого учебного плана и всех программ по всем предметам. Он увлекал своей энергией и горячностью и Демьянова и других профессоров. Он не обращал никакого внимания на остроты и злобные пророчества по поводу неизбежного провала большевистской «затеи», смеясь над реакционной болтовней о скорой гибели Петровской академии.

«Особенно тесно сблизила меня с Василием Робертовичем, — вспоминал академик Демьянов, — наша совместная работа по организации рабфака. В нетопленном помещении лаборатории Василия Робертовича, часто при очень плохом освещении провели мы много заседаний по разработке учебных планов и программ рабфака; особенную деятельность и энтузиазм в выработке всего учебного плана проявил Василий Робертович. Вспоминаю большие листы, на которых он изобразил учебный план, согласно которому науки должны были (Преподаваться в их естественной логической и, можно сказать, диалектической последовательности. Выработав учебный план и программу, Василий Робертович, я и В. А. Михельсон сами взяли на себя чтение лекций на рабфаке, к этому ядру примкнули затем некоторые другие профессора и преподаватели».

Осенью 1920 года у подъезда главного здания и в коридорах Петровки появились необычные в этих местах люди. Они были одеты в домотканные поддевки, рабочие пиджаки и главным образом в потертые солдатские шинели. Среди головных уборов преобладали буденовки. Эти люди пришли в большинстве своем с фронтов гражданской войны, где они грудью своей защищали родную страну и рабоче-крестьянскую власть.

Вильямс с особой, отеческой любовью встречал красноармейцев.

Младший сын Вильямса Василий был в это время на фронте. Туда со случайной оказией отец отправил сыну только что вышедшую из печати первую часть своего курса «Общего земледелия» и отчеркнул красным карандашом первые строки своего Предисловия, где он говорил о солнце свободы, о его багряном крае, показавшемся уже на горизонте, где он говорил о неминуемых жертвах, которых потребует защита этой впервые обретенной свободы.

Ее защитникам, пришедшим на новый фронт — фронт овладения знаниями, он старался помочь всем, чем только было можно.

— Кто из Красной Армии, — говорил он, — тому у нас место всегда найдется.

Но не так встречали рабфаковцев реакционно настроенные студенты и профессора. Вот что рассказывал об этой встрече один из рабфаковцев первого приема, ставший впоследствии доцентом кафедры неорганической химии в Тимирязевской академии, Ф. П. Платонов:

«Высадившись из только что остановившегося у фермы «паровичка», я подошел к стоявшему в студенческой форме молодому человеку:

— Где помещается канцелярия рабфака? Молодой человек, прищурившись, пренебрежительно осмотрел меня с ног до головы, усмехнулся и ответил протяжно: «Не знаю».

Вид действительно был у меня непрезентабельный. Только что демобилизовавшись из Красной Армии, я был в красноармейской шинели, на голове кожаная фуражка, на ногах буцы с обмотками защитного цвета.

Другой студент, к которому я обратился с тем же вопросом, после некоторой паузы ответил, что не знает, где помещается канцелярия рабфака, и не желает знать такого учреждения.

В то время состав студенчества Академии был засорен детьми помещиков, торговцев, кулаков; отношение их к советской власти и к нам, рабфаковцам, было самое враждебное. Но чем хуже относилась к нам эта братия, тем с большим энтузиазмом овладевали мы наукой, успешно занимаясь и ведя борьбу за свое академическое равноправие».

Враждебное отношение к рабфаку выражалось не в одних только разговорах. Реакционные силы повели в Академии систематическую борьбу против рабфака, не без основания чувствуя в нем угрозу своему господствующему положению. Рабфаковцев старались притеснить во всем: их лишали даже тех скудных пайков, которые существовали в то время, им не давали голоса в общестуденческих организациях, их не пускали в студенческое общежитие, и в первую зиму рабфаковцы жили в полуразрушенных, заброшенных дачах, размещавшихся на территории Академии. Рабфаковцам даже не предоставляли помещения для занятий, и нередко, воспользовавшись мало-мальски приличной погодой, они проводили занятия в академическом парке, перед главным зданием.

Вильямс не только нашел возможность читать свои лекции рабфаковцам в своей аудитории, но и отдавал ее в их полное распоряжение во все то время, когда там не шли лекции; он открыл для рабфаковцев и двери своих лабораторий.

И Вильямс, и Демьянов, и другие профессора, сделавшиеся преподавателями рабфака, встретились с такой благодарной, жаждущей знаний аудиторией, какой им еще никогда не приходилось видеть. И это давало профессорам необходимые силы для успешного проведения занятий в обстановке продолжающихся нападок на рабфак и на передовых ученых, «продавшихся большевикам».

Общение с новой, рабоче-крестьянской аудиторией, где было значительное число коммунистов, многому научило Вильямса. Он ясно осознал ту сложную классовую борьбу, которая происходила во всех областях хозяйственной, научной, политической жизни страны. Борьба против рабфака была одним из звеньев этой общей борьбы. Он увидел, что научные основы земледелия, разрабатывавшиеся им, встречают одобрение или, наоборот, порицание не только из-за их специальных, чисто научных предпосылок. Нет, и тут борьба развертывается между сторонниками революционной перестройки сельского хозяйства и недобитыми приверженцами отживших помещичье-кулацких порядков.

Он понял, что борьба за передовую агрономию не может ограничиваться узкими рамками научных организаций, тесной базой Петровской академии. Нет, эта борьба должна быть вынесена в самую гущу жизни.

Вильямс увидел, что кончилась та гнетущая оторванность научной деятельности от нужд народа, которую так болезненно ощущал ученый в условиях буржуазно-помещичьей России.

Теперь не он один и не десяток-другой таких же, как он, передовых ученых-одиночек живет этими проблемами, бьется над их решением. Этим занята теперь вся партия большевиков во главе с Лениным и Сталиным.

Открытие рабфака совпало со значительным событием — в те же декабрьские дни 1920 года на VIII Всероссийском съезде Советов Ленин выступил с речью о плане электрификации России.

ГОЭЛРО — Государственная комиссия по электрификации России — составила по указаниям Ленина и Сталина план перестройки народного хозяйства, включая и земледелие, на новой технической основе, с широким развитием машинизации и электрификации.

Иосиф Виссарионович Сталин, ознакомившись с этим планом, писал о нем Владимиру Ильичу: «Мастерский набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек. Единственная в наше время марксистская попытка подведения под советскую надстройку хозяйственно-отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях технически-производственной базы».

План ГОЭЛРО увлек и покорил Вильямса своими захватывающими перспективами. Вот где единственно реальный путь перестройки всего хозяйства, а значит, и земледелия страны на передовой научной основе. Мог ли Вильямс остаться в стороне от этого великого дела? Конечно, нет. По предложению Г. M. Кржижановского, Вильямс включается в работу ГОЭЛРО, а с начала 1921 года, с момента образования Госплана, становится его активным сотрудником, членом сельскохозяйственной секции.

Так началась для ученого школа государственного опыта.

Вопросы сельского хозяйства привлекали в это время пристальное внимание Госплана особенно в связи с тяжелой засухой и недородом, постигшими в 1921 году целый ряд засушливых областей республики.

Вильямсу была поручена разработка мер повышения плодородия земли и обеспечения устойчивых урожаев. Летом 1921 года он выступил в Госплане со специальным докладом, где были изложены основные положения новой системы земледелия, названной Вильямсом травопольной системой.

«О необходимости проведения всех возможных мер к побуждению сельскохозяйственного промысла к переходу от господствующей паровой системы земледелия к травопольной», — так назывался этот доклад, знаменовавший начало коренной ломки отживших основ земледелия.

Вильямс подчеркивал, что единственный путь к повышению почвенного плодородия — это воссоздание мелкокомковатой структуры почвы. Только многолетние травы способны выполнить эту работу, только травопольные севообороты явятся надежным средством повышения производительности почвы.

Вильямс не ограничился теоретическим обоснованием преимуществ травопольной системы. Он предлагал уже и первые организационные меры для перехода на новый путь развития сельского хозяйства.

По мнению Вильямса, Госплану и Наркомзему следовало на первых порах:

«Принять все зависящие меры к ознакомлению населения с выгодами перехода к травопольной системе. Повлиять на введение в план работ всей сети опытных учреждений планомерных опытов правильного введения травопольной системы.

Разработать в срочном порядке меры к поднятию производства семян многолетних кормовых трав.

Организовать как в центре, так и на местах курсы инструкторов по правильному введению травопольной системы».

Это первое обоснование травопольной системы и изложение мер, направленных к ее осуществлению, не нашли, да и не могли найти в то время широкого признания деятелей науки и агрономов. Они возражали против предложений Вильямса, считая, что России дай бог дойти до повсеместного применения паровой системы, проверенной на опыте Западной Европы. Противники Вильямса считали, что крестьяне не захотят и не смогут перейти на травопольную систему. Они, эти противники, не видели и не хотели видеть будущего развития сельского хозяйства Советской России в сторону социализма.

А Вильямс уже тогда мечтал о новых формах сельского хозяйства, намечавшихся большевистской партией. Уже тогда прозвучали ленинские слова: «Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель».

Но пока что, несмотря на рождение совхозов и первых коммун, крестьяне, в своем подавляющем большинстве, сидели по-старому в мелких хозяйствах. Предложение Вильямса о переходе на травопольную систему было поэтому тогда неосуществимо. Само обоснование травопольной системы носило еще слишком общий, схематический характер. Оно нуждалось в детальной разработке, применительно к различным природным областям, ему нехватало проверки практикой. Не было и той армии убежденных сторонников и пропагандистов, которая могла бы повести борьбу за постепенное внедрение новой системы земледелия в жизнь.

Работа, которую предпринял ученый по заданию Госплана, была еще только самым первым, начальным шагом на долгом пути. Но эта работа, при всех предвидящихся трудностях, должна иметь такое решающее значение для всей жизни народа, что и мысли не могло появиться об отступлении.

Наоборот, надо начинать наступление, надо прежде всего убеждать широкие слои крестьянства и агрономов в преимуществах травопольной системы.

В конце 1921 года Вильямс выступает с первой научно-пропагандистской статьей, опубликованной в сборнике «О земле».

Он говорит о важнейшей, ничем не заменимой роли сельскохозяйственного производства — о создании органического вещества, необходимого для существования человечества. Но что представляет собой это производство? «Непрерывную цепь тяжелых трудовых операций, занимающих в течение веков десятки миллионов людей во всякое время года на поверхности суши земного шара, принято называть сельскохозяйственным производством. Его законы диктуются только солнцем, и они должны быть исполнены, под угрозой смерти, ибо продукты этого производства незаменимы, не могут быть получены иным процессом и безусловно и безотносительно необходимы для всего человечества без исключения, составляя не только причину его благоденствия и процветания, но и главную основу самого его существования».

В этой важнейшей для жизни народа области производства сохраняются самые отсталые и самые дикие приемы труда, превращающие тружеников сельского хозяйства в рабов природы. Освобождение, принесенное народу Октябрем, является надежной основой для полного раскрепощения и рабочих и крестьян. Но для тружеников деревни это раскрепощение только еще начинается.

«Если социалистическому государственному устройству, — писал Вильямс, — и удается в значительной мере раскрепостить армию труда в области фабрично-заводской промышленности, то еще впереди у него лежит огромная по своему объему и трудности задача раскрепощения еще большего числа миллионов армии труда в области сельского хозяйства».

Вильямс раскрывал в своей статье то сложное взаимодействие растения и среды, которое необходимо для создания органических веществ, и показывал всю важность воссоздания прочной почвенной структуры для возрождения и поднятия плодородия почвы.

Он призывал крестьян и агрономов к борьбе за новую систему земледелия, предсказывая, что «поБальные стихийные неурожаи й все ужасы голода отойдут в область преданий».

В этой статье, написанной через полгода после доклада Госплану, Вильямс дал уже более подробное и цельное изложение основных звеньев травопольной системы, связывая воедино и травопольные севообороты, и борьбу с засолением почв, и культурную вспашку плугом с предплужником. Это было характерной чертой ученого. Он ни на один день не прекращал совершенствовать и всесторонне разрабатывать все элементы травопольной системы земледелия вплоть до последнего дня своей жизни.

Устная и печатная пропаганда являлась для Вильямса лишь одной частью борьбы за признание его идей. Главной задачей попрежнему оставалась подготовка знающих и убежденных сторонников новой агрономии, таких сторонников, которые готовы были отдать все свои силы революционной перестройке деревни.

Их, этих сторонников, почти не было. Да и вообще специалистов сельского хозяйства было в стране ничтожно мало, надо было всемерно увеличивать их выпуск.

Рабфак и являлся первой мерой, направленной к решению этой задачи.

Вильямс не прекращал своей напряженной деятельности по укреплению рабфака. Самоотверженная учеба рабфаковцев, деятельная поддержка рабфака со стороны Вильямса, Демьянова и ряда других передовых ученых принесли свои плоды.

Рабфак в упорной борьбе не только выжил, но и прочно закрепил свои позиции. Сломив сопротивление реакционной части профессуры и студенчества, коммунистическая ячейка Академии добилась полного признания рабфака как равноправного факультета Академии. Это была первая победа на пути к пролетаризации Петровки. Рабфаковцы, в знак благодарности ученому, оказывавшему им с первого дня самую деятельную и сердечную поддержку, прозвали Вильямса «отцом рабфака».

Вспоминая о борьбе за создание и укрепление рабфака, Вильямс писал академику Демьянову:

«В начале победного революционного строя мы в голоде, холоде, нищете, под угрозой интервенции продолжали борьбу с остатками контрреволюционных элементов, — мы с Вами боролись за Рабфак».

Но одной борьбы за рабфак было недостаточно. Надо было развертывать борьбу за полную перестройку всей Петровской академии, за подготовку новых агрономов, вооруженных передовой наукой, преданных советской власти.

 

III. «КРАСНЫЙ РЕКТОР»

31 января 1922 года Вильямс стал ректором Петровской академии.

Он и до этого принимал деятельное участие в ее жизни, помогал в эти трудные годы бороться с холодом и голодом, добивался через Моссовет и другие организации выделения топлива, продовольствия, транспортных средств и общежитий.

Вильямс принимал участие и в перестройке учебного плана Академии и всех устарелых порядков. Но результаты этой перестройки сказывались очень медленно из-за того сопротивления, которое проявлялось эсеровски настроенной частью студентов и профессоров при любой попытке перестроить жизнь Петровки.

Академия руководилась бездеятельной и неавторитетной тройкой, лишенной единства. Это вело к отсутствию твердой, целеустремленной линии в учебно-воспитательной и научной работе. Отделения и кафедры работали разобщенно, без согласования, вели между собою борьбу по всяким пустякам.

Нужно было все это сломать и изменить. И Вильямс, избранный ректором в соответствии с только что утвержденным Совнаркомом положением о высших учебных заведениях, смело и решительно берется за это нелегкое дело. Он опирается прежде всего на своих молодых друзей-коммунистов, которых среди студентов Петровки становилось все больше и больше. В первый год ректорства Вильямса их число возросло более чем втрое. В коммунистической ячейке состояло к концу 1922 года 424 студента — члена партии.

Все сложные вопросы и академической, и хозяйственной, и общественной жизни новый ректор решал в тесном контакте с этой растущей силой. Заветные мысли ученого о воспитании настоящих агрономов смогли, наконец, найти свое осуществление. Он с радостью видел бурный расцвет агрономического образования, бурный, не сравнимый ни с каким периодом прошлого рост числа студентов Петровки. Когда он сам поступал в Академию, в ней было всего немногим более 200 студентов. А сейчас, несмотря на все перенесенные трудности, после войны и интервенции, в Петровке обучалось около двух тысяч студентов. Вильямс за один год довел это число до трех с половиной тысяч. Одно это уже было огромным шагом вперед, а самым главным было постепенное изменение облика студенческой массы, — создание рабфака положило этому начало, а теперь, в период своего ректорства, Вильямс с помощью коммунистов Академии закреплял первые успехи — в числе студентов начинали преобладать крестьяне, рабочие и их дети. Ректор считал это самым важным для всего будущего развития сельского хозяйства страны. Он писал об этом в первый год своего ректорства:

«До очевидности ясной представляется исходная точка пути колоссальной реформы. Нужно подготовить кадры пропагандистов-реформаторов, вышедших из самой толщи земледельческого населения, работников, не боящихся той среды, в которой им придется работать, умеющих говорить с нею на одном языке, связанных с этой средой общностью жизненных интересов, болеющих одною с нею думой, ибо эта дума — дума каждого отдельного земледельца — есть и национальная дума всей Республики. Широко должна открыть свои двери высшая агрономическая школа крестьянину-земледельцу. Ее высшая обязанность — помочь ему осуществить свой гражданский долг перед родиной, долг, который никто, кроме него, исполнить не может.

Мало школ у нас, и тем серьезнее их задача. Пусть ломятся стены аудиторий, пусть будут очереди у дверей лабораторий, тем серьезнее ответственность тех, кто уже проник за эти двери.

Дайте возможность пройти через стены школы возможно большему числу агрономов, ибо в старых школах и «стены учат»…

Петровцы! Перед вами огромная по своему народнохозяйственному и национальному значению задача.

Будьте готовы».

Так писал Вильямс в своей статье «Почему стало тесно в Петровке?». Она была опубликована в первом номере студенческого журнала «Новая Петровка», вышедшем в ноябре 1922 года — в дни празднования пятой годовщины Октября.

В эти дни Владимир Ильич Ленин, выступая на пленуме Моссовета, сказал пророческие слова о том, что «из России нэповской будет Россия социалистическая».

Для этой будущей социалистической России потребуются тысячи и тысячи агрономов, способных принять деятельное участие в осуществлении одной из самых трудных задач революции — социалистической переделке сельского хозяйства.

Вильямс, руководя перестройкой Петровки, исходил из новых задач и новых требований.

Он говорил:

«Советской Республике… предстоит огромная работа по перестройке всего хозяйства народов на основе новых принципов, о которых еще десять лет назад едва смели мечтать.

И вот советскому агроному предстоит переорганизовать все отрасли сельскохозяйственного производства на ходу — перевести стрелку под колесами быстро мчащегося поезда. Это невозможно? Нет ничего невозможного в Советской Республике, было бы проникновенное желание, убежденное хотение. Отсюда первое свойство современного агронома. Он должен уметь хотеть. Железная воля, ясное сознание цели, твердая ориентировка в направлении советской политики, в создании которой он должен — обязан принимать участие, и чувство строжайшей дисциплины.

Второе — он должен быть организатором, какою бы отраслью он ни ведал».

Общественный деятель, проводник советской политики и организатор — вот каким должен быть советский агроном, вот чего добивается ректор Петровки, перестраивая на новых началах ее работу. Ему помогают коммунисты. В Петровке создается так называемая Академическая секция — студенческая организация, возглавлявшаяся коммунистами и руководившая всей научно-общественной жизнью студенчества. Вильямс был ее деятельным, хотя и «неофициальным» участником, он поддерживал все начинания Академической секции, направленные прежде всего на изменение учебных планов и программ.

Секция, установив, что две трети студентов не были знакомы с сельским хозяйством, требовала введения обязательной производственной практики, установления экзаменов по политграмоте для всех студентов и настаивала на участии представителей студентов в обсуждении новых программ.

Новые программы и новый учебный план для всех факультетов были разработаны Вильямсом и получили горячее одобрение Академической секции и всего передового студенчества. Этот план впервые устанавливал тесную связь теории и практики, научные дисциплины должны были излагаться, исходя из насущных потребностей сельскохозяйственного производства.

Но одних лекций и практических занятий было бы недостаточно для подготовки новых специалистов.

Вильямс призывает своих молодых товарищей не ограничиваться этим — по его почину в Академии создаются многочисленные студенческие кружки и прежде всего кружок по изучению марксизма. Появляется студенческий журнал «Новая Петровка». Это было тоже детище Вильямса. Один из студентов — член редколлегии — вспоминал впоследствии, как они собирались на квартире Вильямса и обсуждали планы будущих номеров. Их, молодых студентов, поражала исключительная тщательность и трудолюбие, с какими ученый занимался журналом. Он читал все поступающие статьи, старательно правил их, а нередко и переделывал, работая над hi ли по ночам. Он и на этой работе учил студентов самоотверженному, целеустремленному труду. Он требовал, чтобы статьи были самым тщательным образом отредактированы, чтобы каждое слово было точным, метким, незаменимым.

***

Занимаясь перестройкой учебного плана и всей общественной жизни Академии, новый ректор уделял много сил и внимания улучшению условий жизни студентов и сотрудников Академии. Летом 1922 года ему удалось добиться постройки трамвайной линии, соединившей Академию с городом. 30 июня знаменитый петровский паровичок совершил свой последний рейс, и ему были устроены торжественные «проводы». Он сослужил, хотя и с грехом пополам, свою службу и уступил место трамваю № 12. Много трудов стоило размещение все возраставшего числа студентов. Депутат Моссовета от Петровской академии, Вильямс добился предоставления студентам жилых корпусов бывшего Скорбященского монастыря и приступил к строительству новых общежитий на территории Петровки.

Все эти постепенные улучшения достигались совместными усилиями передовых профессоров и студентов, руководимых Вильямсом. Студенты высоко ценили заботу и внимание ректора, который делал все возможное, чтобы улучшить их положение, и совершенно не думал при этом о себе. Бывая постоянно на квартире у Вильямса, студенты являлись свидетелями той исключительной скромности и неприхотливости, которые характеризовали весь уклад жизни их ректора.

Он продолжал жить все в том же деревянном домике, становившемся месяц от месяца все более ветхим. Вильямс отказывался от какого бы то ни было ремонта: и так простоит. В квартире были расшатанные половицы и не слишком надежные перегородки, поэтому шкафы и буфет расставлялись лишь в наиболее «надежных» углах. Вильямс категорически запрещал своим сотрудникам обращаться в какие бы то ни было снабжающие инстанции с просьбой выдать для маститого ученого одежду или обувь. Он ходил все в той же любимой вязаной куртке, а когда у нее от усиленных занятий ее обладателя поистерлись рукава, он отрезал их и заявил, что безрукавка нравится ему еще больше.

Он отказывался от дополнительных пайков, а то, что ему полагалось, уступал Марии Александровне и дочери Вере. Ему часто приходилось исполнять обязанности сиделки: здоровье жены, многие годы прикованной к постели, ухудшалось с каждым днем. И в это же время тяжело заболела дочь. Но ученый никогда никому не жаловался на нелегкие обстоятельства своей жизни. Многие студенты и не догадывались, в каких условиях живет их ректор. Он был неизменно приветлив с ними, он их подбадривал в трудные минуты, умел найти дружеские и вместе с тем шутливые слова, не показывая и виду, что ему самому приходится куда труднее, чем его молодым друзьям.

В 1923 году Мария Александровна скончалась. Не только друзья и знакомые, но и все студенчество Академии выражало Вильямсу свое горячее сочувствие, и он убедился при этом сильнее, чем когда-либо прежде, в той любви и уважении, которые питали к нему студенты Академии. Их сердечное отношение очень помогло ученому в эти трудные для него дни.

***

Совместная работа Вильямса со студенческими организациями создавала в Академии все более благоприятную обстановку для занятий.

Контакт с новым, пролетарским студенчеством, общая работа в предметных комиссиях, в научных кружках и в общественных организациях привели к перелому в настроениях многих колеблющихся профессоров, в первый период революции видевших в ней одну разрушительную силу. Один из друзей Вильямса, И. А. Каблуков, искренне и горячо сказал об этом в июле 1923 года студентам-выпускникам на торжественном вечере в Академии: «В России совершился великий переворот, какого до сих пор не знала история. В этом перевороте погибло многое, что мне было дорого. И вполне естественно, если у человека моего возраста — старым людям свойственен пессимизм — могло составиться мнение, что Россия погибает и не выйдет из той разрухи, которую приходилось переживать. Но до сих пор я не сделался пессимистом и свой оптимизм сохранил благодаря тем впечатлениям, какие я выносил из своей аудитории. Когда я видел молодую Россию и молодых людей, стремящихся к знанию и работающих, несмотря на тяжелые материальные условия, не за страх, а за совесть, у меня росла уверенность, что молодая Россия выйдет из разрухи и создаст себе светлое будущее».

Петровская академия успешно перестраивалась. Она переставала быть прежней Петровкой, из нее изживался эсеровский дух, она освобождалась от реакционных профессоров, она превращалась в передовую советскую высшую школу. Это было превращением Петровки в Тимирязевку — 10 декабря 1923 года Петровской академии решением Совнаркома было присвоено имя великого русского ученого-демократа, учителя и наставника Вильямса, Климента Аркадьевича Тимирязева.

Первые успехи, которых добился Вильямс по перестройке Тимирязевской академии, нашли признание на XIII съезде партии. На заседании секции по работе среди молодежи XIII съезда РКП (б) было сказано:

«То, что Тимирязевская академия отстала, в значительной степени объясняется тем, что старый Наркомаем противился всякой серьезной чистке профессуры. Только в последнее время мы произвели чистку и отстранили от преподавания Железнова, который насаждал крестьянскую идеологию, Чаянова, который там был царем и богом, и т. д. А самое ценное то, что во главе этой академии стоит самый наш советский ректор, который вообще есть в СССР, — профессор Вильямс, который хотя и не коммунист, но вполне наш, говорящий на нашем языке, нашими словами, искренне преданный нам».

Вильямса знали в это время уже не только ученые круги, он был известен и работникам Госплана, и агрономам, и московским коммунистам, и профсоюзным работникам, и учителям.

И весной 1924 года, когда исполнилось тридцать пять лет научной и учебно-воспитательной деятельности Вильямса, Москва широко отметила этот славный юбилей.

Как он был не похож на юбилей, отпразднованный ученым за десять лет до этого! Тогда он был отмечен лишь студенчеством Петровки при явном недовольстве начальства, отзвуки этого юбилея не перелетели за пределы ограды академического парка.

А сейчас ученого чествовала вся столица, и об этом радостном событии узнала вся страна.

Президиум ВЦИК на своем заседании 20 марта 1924 года вынес решение наградить профессора Василия Робертовича Вильямса орденом Трудового Красного Знамени «за высокополезную научную и общественную работу за время революции и за его выдающуюся научно-общественную деятельность до революции».

Совнарком Союза в ознаменование юбилея ученого «постановил назначить ему пожизненную пенсию в размере полуторной высшей ставки тарифа ответработников».

Кроме того, «Совнарком признал необходимым ассигновать средства на издание трудов проф. Вильямса с тем, чтобы цены на его труды были установлены доступные для студенчества».

Торжественное чествование юбиляра состоялось 29 марта 1924 года в Колонном зале Дома союзов. Здесь собрались ученые, рабочие, военные, но больше всего было тут учеников юбиляра — все три с лишним тысячи студентов Тимирязевки хотели отметить юбилей своего наставника; они заполнили все проходы, хоры и фойе, но все-таки часть из них так и не смогла попасть на чествование «красного ректора» Тимирязевки, как его называли студенты.

Когда Вильямсу вручали орден Трудового Красного Знамени, который тут же был прикреплен к груди ученого, весь зал поднялся и приветствовал юбиляра бурными аплодисментами, сменившимися звуками «Интернационала».

Вместе с орденом была вручена и специальная грамота ВЦИК, в которой говорилось, что ВЦИК «награждает профессора Вильямса В. Р. орденом Трудового Красного Знамени — высшим знаком отличия, установленного для выдающихся работников на фронте труда, как признание их заслуг перед трудящимися и революцией, и в ознаменование самоотверженного упорного труда, широкого и смелого почина, мощного организаторского размаха, неусыпного рвения, блестящей плодотворной деятельности, направленной на восстановление и развитие народного хозяйства Республики.

Трудовой подвиг профессора Вильямса В. Р. выразился в том, что в течение 35-летней научно-общественной деятельности он оказал неоценимые услуги науке и после Октябрьской революции явился энергичным проводником в жизнь идеи рабфаков.

Награждая в лице профессора Вильямса В. Р. настойчивость, энергию и ревностное исполнение долга, рабоче-крестьянское правительство ставит деятельность эту в пример другим работникам на обширном поприще народного хозяйства Республики, дабы ряды сознательных самоотверженных борцов за великое дело — укрепления и развития коммунистического строя — ширились и множились с каждым днем».

Затем председательствовавший зачитал приветственное письмо, присланное юбиляру «всесоюзным старостой». Михаил Иванович Калинин писал в своем приветствии:

«Не многим в жизни выпадает на долю счастье гармонически сочетать в себе бескорыстное служение науке с глубоким пониманием общественности и ее исторических процессов.

В Вашем лице жизнь дала это счастливое сочетание. Вы были одним из первых среди деятелей науки, без колебания принявшим величайшую в мире революцию рабочих и крестьян и с первых же дней существования советской власти беззаветно отдавшим свои силы на служение трудящимся».

Ораторы, сменявшие друг друга на трибуне Колонного зала, приветствовали юбиляра от имени ученых и рабочих, студентов и агрономов, от Моссовета, от Наркомзема, от Наркомпроса.

С большой теплотой встретил зал появление на трибуне седовласого человека, с трудом поднявшегося на подмостки. Это был математик Мазинг, руководитель реального училища, первый воспитатель Вильямса, горячо поздравивший своего выдающегося ученика.

Ученый был взволнован и растроган до глубины души. Он медленно поднялся со своего места и начал говорить. Он был прекрасным оратором и лектором, но на этот раз душевное волнение сделало его речь прерывистой и краткой.

Он поблагодарил партию и правительство за высокую награду и сказал, что он всегда стремился приблизить науку к пролетариату, и ныйе, с организацией рабфака, с перестройкой Тимирязевки на новых началах, он счастлив, что достиг этого.

«Ваше чествование, — сказал Вильямс, — я принимаю не по своему личному адресу, а я вместе с вами чествую нашу молодую Республику Советов, нашу честь и гордость — молодое пролетарское студенчество, которому предстоит колоссальная работа по проведению в жизнь великих достижений науки».

Громовой овацией ответил зал на эту здравицу во славу советской родины, во славу нового, советского студенчества, воспитанию которого ученый отдавал столько душевных сил и энергии.

 

IV. МУГАНЬ

В 1924 году ряд районов нашей страны снова пострадал от засухи. Партия большевиков, товарищ Сталин уже в это время начали подготовку к решительной борьбе с засухой, к полной победе над нею.

Товарищ Сталин писал летом 1924 года: «Поражённых неурожаем хозяйств, правда, нынче в пять раз меньше, чем в 1921 году […] Но всё же удар остаётся ударом. Впрочем нет худа без добра. Мы решили использовать обострившуюся готовность крестьянства сделать все возможное для того, чтобы застраховать себя в будущем от случайностей засухи, и мы постараемся всемерно использовать эту готовность в целях проведения (совместно с крестьянством) решительных мер по мелиорации, улучшению культуры земледелия и пр. Думаем начать дело с образования минимально необходимого мелиоративного клина по зоне Самара — Саратов — Царицын — Астрахань — Ставрополь. Откладываем на это дело миллионов пятнадцать-двадцать. В следующем году перейдём к южным губерниям. Это будет начало революции в нашем сельском хозяйстве […] Бич засухи, оказывается, необходим для того, чтобы поднять сельское хозяйство на высшую ступень и застраховать нашу страну от случайностей погоды навсегда. Колчак научил нас строить пехоту, Деникин — строить конницу, засуха учит строить сельское хозяйство. Таковы пути истории. И в этом нет ничего неестественного».

Вильямс принимает в разработке мер подъема сельского хозяйства все более деятельное участие.

В 1924 году Госплан поручает Вильямсу огромную работу — обоснование организации сельского хозяйства в социалистическом государстве. С увлечением берется ученый за это дело.

В солидной рукописи, представленной Госплану — в ней было около 300 страниц, Вильямс детально, для каждой природной области страны в отдельности, обосновывает комплексную систему мероприятий по организации сельского хозяйства на социалистических началах. Академик Г. М. Кржижановский, бывший в то время председателем Госплана, так вспоминал впоследствии об этой работе Вильямса:

«В портфелях ГОЭЛРО и Госплана и> до наших дней еще должны сохраняться работы В. Р. Вильямса, которыми намечался весь путь разворота нашего сельского хозяйства от довоенного примитива до последующих этапов все более совершенной технической… реконструкции. Те оппоненты Вильямса, которые склонны были упрекать его в некотором пристрастии к абстрактностям и схематизму, между прочим, попросту не знают этой работы В. Р. Вильямса, в которой он давал для каждого из районов нашей страны совершенно определенный, конкретный севооборот».

В 1926 году шестидесятитрехлетний ученый берется за выполнение нового задания Госплана — Вильямс едет в Азербайджан, в Муганскую степь, для выяснения условий освоения пустынных земель при помощи орошения.

К этому времени Вильямс уже выполнил свою главную задачу по переустройству Тимирязевки: высшая сельскохозяйственная школа была пролетаризирована, учебная работа налажена. Вильямс получил возможность отказаться от ректорства и посвятить все свое время педагогической и научной деятельности, а главное — работе по перестройке сельского хозяйства страны на научной основе.

Студенты в знак того глубокого уважения, которое в их глазах заслужил Вильямс, выбрали его «почетным ректором Тимирязевской сельскохозяйственной академии».

Летом 1926 года Вильямс с группой сотрудников едет в Азербайджан. Много лет не выезжал он уже в такие дальние экспедиции, но сейчас правительство ставило перед ним задачу изучить почвы и природные условия Мугани. В старом ученом проснулся «бродяжнический» дух, любовь к дальним путешествиям, к новым местам.

Муганская степь… Она совершенно незаслуженно называлась степью, подобно тому как Аральское море называется морем, являясь, на самом деле озером. А Муганская степь была пустыней, раскинувшейся на четыре тысячи пятьсот квадратных километров. В Муганской степи больше безморозных дней, чем в теплых районах Средней Азии. Но дождей выпадало недостаточно, и без искусственного орошения земледелие было невозможным. Следы разрушенных ирригационных систем, разбросанные по всей Мугани, показывали, что раньше здесь почти все земли были освоены, а сейчас почвы стали бесструктурными, во многих местах засолились, и скудные травы едва-едва обеспечивали примитивное полукочевое скотоводство.

Такими же были и две соседние, сливавшиеся с Муганской, степи — Мильская и Ширванская. И в то же время рядом протекала многоводная река Аракc — мощный источник для орошения.

«Давно уже, — писал Вильямс, — еще при царском правительстве, стояли на видном месте в Азербайджане вопросы рационального использования его полупустынных земель. Их площадь колоссальна. Плодородие неисчерпаемо. Они окружены многоводными реками. Климат превосходный.

А между тем плодороднейшие земли едва используются первобытным кочевым способом, так же, как и несколько веков тому назад».

Некоторые земли в Мугани были освоены под орошение, но они очень быстро засолялись, иногда заболачивались и в обоих этих случаях выбывали из строя. Нужно было разобраться в причинах быстрой порчи земель под влиянием орошения, которое по замыслу должно было только улучшать земли.

Вильямс сам лично объезжает всю Мугань — он побывал на унылых плоских солончаковых берегах Каспия, изучил существующие ирригационные системы и осмотрел запущенные и столетья назад заброшенные водохранилища и каналы. Больше всего внимания было уделено почвам и растительности полупустыни, — только их изучение и могло помочь экспедиции ответить на поставленные перед ней вопросы.

Автомобилей тогда в стране было еще немного, дороги на Мугани были плохие, а больше всего приходилось ездить совсем без дорог, так как Вильямс стремился заехать в самые глухие уголки. Путешествовали на буйволах. Медленно едет подвода. Вильямс сидит всегда рядом с возницей и смотрит вперед. Тяжело ему, жарко, но он не показывает виду, шутит, смеется, даже подбадривает своих сотрудников, которые моложе его в два раза и здоровее во много раз. Остановка… Закладывается разрез, берутся образцы, еще раз устанавливается факт почти полной бесструктурности почв. Едут дальше. Хлопковое поле, примитивные арыки; грунтовые воды в связи с неправильным орошением поднялись высоко, бесструктурная почва «сосет» их, и поверхность почвы покрывается белыми выцветами солей. На засоленных пятнах растения хлопчатника были плохо развиты, угнетены, а то их и вовсе не было.

— Сколько лет подряд сеют здесь хлопок? — спрашивает Вильямс. Ответы чаще всего неутешительные — 5, 10, 15 лет и больше. — Монокультура, варварство, — резюмировал Вильямс.

К югу от Мугани лежала совсем другая по природным условиям область — субтропическая Ленкорань, похожая на Западную Грузию. В Ленкорани, на склонах Талышского хребта, выпадало много осадков в течение всего года, климат был теплый, росли вечнозеленые леса, можно было думать о таких культурах, как чай, цитрусовые. Ученый решает забраться в Талышские горы, но сотрудники уговаривают его не делать этого: они считают, что это будет ему не по силам.

— Ну, ладно, — говорит Вильямс, — но я посмотрю, все ли вы мне оттуда привезете, ведь талышских почв у нас нет еще в музее.

Сотрудники отправились одни и привезли много материалов, но кое-что все-таки просмотрели. Вильямс указал им на это.

— А вот это вы пропустили, — говорил он и мастерски восстанавливал все пропуски и недочеты в наблюдениях своих сотрудников. Он прекрасно помнил субтропическую природу Западной Грузии и Калифорнии, а по Талышу он глубоко знал всю существующую научную литературу — по геологии, геоморфологии, почвам, растительности, климату, животному миру.

Как ни хорошо знали ученики своего учителя, но на сей раз они подивились его диковинному дару по немногим деталям восстанавливать картину природы таких мест, где он никогда не был.

Но больше всего Вильямс занимался в Азербайджане изучением пустынь — для этого он сюда и приехал. В «пустынном» вопросе Вильямс решил разобраться глубоко, понимая, что это имеет огромное значение не только для Азербайджана, — это диктовалось необходимостью создания мелиоративного клина — участков орошаемых земель — во всех засушливых районах страны.

Неудачи орошения земель в Азербайджане Вильямс объяснял историческими причинами. Говоря о том, что земли здесь стали орошать еще при царизме, когда началась «хлопковая» горячка, Вильямс спрашивал: «Для кого же их орошали?» И отвечал:

«Раньше и не возникал этот вопрос. Капитал требовал прибыли, дешевый хлопок мог дать эту прибыль. Этого было достаточно.

А как же исконные работники этих земель, сотнями поколений черпавшие из них средства существования, работники, которые не по своей вине использовали эти земли первобытными приемами? Их не научили лучшим. И не старались. Они недовольны? Они бунтуют? Разбойники? Перегнать их за персидскую границу или за афганскую, за турецкую, все равно за какую… за ближайшую… Пусть там и разбойничают.

Но наступил предел терпению. Пришел Красный Октябрь. Не скоро докатился он до берегов Каспия. Много было препятствий. На пути лежали нефть, рыба, хлопок. Было из-за чего задержаться.

Но путь пройден, и «стали разбираться, кто же разбойник и кто нет. Разобрались.

Тут и наступает самое трудное, самое ответственное время для работников нового строя. В народном хозяйстве, а в особенности в сельском хозяйстве, ошибки исправляются с большим трудом; они проникают весь строй, весь уклад жизни, и всякое изменение неизбежно вносит коренную ломку всего уклада жизни.

Еще царское правительство сознавало грозное значение создавшихся условий и бросило лозунг поднятия товарности хозяйства. И под прикрытием спасительного лозунга началась хлопковая и оросительная горячка. Товарность хозяйства стала быстро подниматься и подниматься руками населения. Но не в руки населения попали плоды товарности.

Мало того, само орошение было начато в неправильном с народнохозяйственной стороны направлении. Без увязки со всем народным хозяйством. Появилось грубо ошибочное понятие о монокультуре хлопка. Такая культура должна неизбежно привести к порче орошенных земель, к их засолению, которое исправляется лишь через большие промежутки времени. Для капиталиста это не страшно. Он оросит новые земли, и на его век хватит. А потом? Потом хоть потоп.

До очевидности ясно, что так в СССР продолжаться не может».

Знание истории народов Востока позволило Вильямсу глубоко охарактеризовать историю земледельческой культуры в пустынях как непрерывную цепь строительства и разрушения гигантских оросительных систем. В разрушении этих систем зловещую роль играли кочевники с их примитивным кочевым скотоводством, являющимся наиболее отсталой и варварской системой хозяйства.

«Что такое история Центральной Азии и Кавказа, — писал Вильямс, — как не периодическое разрушение систем орошения кочевниками и последующее восстановление их кровью и потом оседлых земледельцев?…Ведь бесчисленные развалины когда-то цветущей культуры, ведь весь восточный эпос, это один сплошной шопот — memento mori для всей культуры, и побороть эту угрозу может только социалистический строй».

В чем причина быстрой «порчи» земель в условиях орошения при монокультуре хлопка или пшеницы? Вильямс и раньше понимал сущность этого вопроса, но муганские исследования внесли в него предельную ясность.

Уничтожение структуры почвы под влиянием монокультуры совершается быстро и неотвратимо. Бесструктурная почва не способна удерживать долгое время полученный ею запас воды. Выходом из этого было чудовищное увеличение поливных норм, буквальное затопление земель, а в связи с этим происходил резкий подъем уровня грунтовых вод. В наиболее пониженных местах орошаемой территории грунтовые воды выступали на поверхность, почвы заболачивались, возникали злостные очаги малярии. Земли эти забрасывались из-за избытка воды, и в то же время по соседству нехватало воды для орошения, из-за нее дрались, а иногда даже и воевали.

Не лучше обстояло дело и на более повышенных местах орошаемых массивов. Здесь уровень грунтовых вод тоже значительно повышался из-за обильного орошения. Бесструктурная почва обладает способностью сильно поднимать воду снизу вверх — происходит капиллярное поднятие воды, ее испарение в верхних горизонтах и на поверхности почвы. При этом соли, содержащиеся в грунтовой воде, все время собираются в верхних горизонтах почвы и высокая концентрация солей начинает грозить гибелью культурным растениям. С этим можно бороться только новым увеличением количества оросительных вод, что неизбежно ведет к еще большему подъему грунтовых вод и к возрастающему засолению почвенного покрова.

Вильямс показал научный путь выхода из тупика, создавшегося в орошаемом земледелии, но предупреждал, что этот путь труден. Он говорил: «Я с большим вниманием изучил огромный труд переустройства системы орошения на Мугани. Я много работал над почвами Мугани, хорошо знаю условия хозяйства в ней и вполне ясно представляю себе все колоссальные трудности организации в ней орошаемого хозяйства».

Сильнейшей помехой правильной научной организации орошения на Мугани, а также и в республиках Средней Азии являлось соседство кочевого скотоводства, которое здесь тогда еще существовало.

В своем заключении то вопросу о переустройстве Муганской оросительной системы, написанном по заданию Госплана СССР, Вильямс указывал, что вопрос о кочевом скотоводстве «представляется очень грозным, и он должен быть решен именно у нас в СССР, и переустройство Муганского орошения представляет превосходные возможности для его решения. Для членов Госплана СССР не нужно указаний на те беспредельные пространства, на которых этот вопрос в недалеком будущем придется решать во что бы то ни стало».

Для поддержания высокого уровня плодородия орошаемых земель и периодического возобновления их структуры на них должна быть также введена травопольная система земледелия — периодическая совместная культура многолетних злаков и бобовых. Так будет не только решен вопрос о «спасении» почв пустыни, но и животноводство будет обеспечено кормами.

Запас воды в структурной почве будет прочным и долговременным, можно будет значительно уменьшить оросительные нормы. Рыхлая структурная почва, в противоположность плотной бесструктурной, совершенно не будет поднимать воду из нижних горизонтов и из материнской породы, и засоление прекратится.

«Травопольная система, — говорил Вильямс, — в своем конечном результате позволяет свести количество ирригационной воды к минимуму. Она, следовательно, позволяет во много раз увеличить район орошаемой культуры». В связи с этим, как указывал Вильямс, можно будет сильно сократить «густоту концентрации одновременно орошаемых участков по всей площади, и этим совершенно устранится опасность вторичного подпорного засоления».

Вильямс считал, что чисто гидротехнические мероприятия при орошении имеют большое значение, но он все же недооценивал такие приемы, как промывка засоленных почв и устройство дренажа для отвода засоленных грунтовых вод и понижения их уровня. Однако ученый совершенно правильно утверждал, что главную роль в организации орошаемого хозяйства на научной основе должна играть травопольная система земледелия. Он говорил:

«…введение травопольной системы земледелия требует одновременной планомерной организации в широком перспективном масштабе, захватывающем не только земледелие, но и животноводство, и может быть осуществлено полностью только в охвате социалистического землеустройства, при котором должны быть окончательно откинуты пережитки капиталистического хозяйства».

Вильямс на примере своей муганской работы показал правильный путь перестройки орошаемого земледелия на новых основах в условиях социализма. Только учение Вильямса и его освоение практикой могли направить наше орошаемое земледелие, играющее такую огромную роль в народном хозяйстве страны, по пути неуклонного количественного и качественного роста.

Вскоре после Октябрьской революции большевики поставили вопрос о всемерном развитии орошения в стране. В 1921 году В. И. Ленин писал кавказским коммунистам, что «орошение больше всего нужно и больше всего пересоздаст край, возродит его, похоронит прошлое, укрепит переход к социализму».

Выполняя задание партии большевиков, Вильямс еще в середине двадцатых годов создавал научные основы для внедрения травопольной системы в пустыне, на орошаемых землях. Он создавал новое направление в советской мелиоративной науке.

 

V. СВЕТ БОЛЬШЕВИЗМА

Будучи ректором Академии, выполняя многочисленные задания Госплана, Наркомпроса и других организаций, Вильямс ни на один день не прекращал своей научной работы. Несмотря на болезнь и годы, он не признавал отдыха, считая, что ученый должен работать непрерывно и отдыхом для него является перемена занятий.

Успешному ходу научных занятий и всей работы ученого способствовала в значительной степени его вторая жена, Ксения Ильинична Голенкина. Она была его многолетней сотрудницей и ученицей, и он нашел в ней надежного друга и помощника.

Научная работа Вильямса приняла после революции совершенно новый характер. Только теперь перед ученым открылись такие захватывающие перспективы развития науки, о каких он прежде и не мечтал. Ему день ото дня все яснее становилась общая картина жизни природы и человеческого общества. Этому он был обязан философии победившего пролетариата.

Обращаясь с напутственным словом к завтрашним агрономам на одном из выпускных вечеров в Академии, Вильямс призывал их продолжать учиться и говорил, что он, уча других, никогда не переставал учиться сам.

Он учился с упорством и жаром юноши. Он проходил в двадцатые годы школу марксистско-ленинской философии.

У него, у выдающегося ученого-естествоиспытателя, элементы стихийной диалектики проявлялись во многих трудах, на протяжении долгих лет научной работы. Но только теперь, погрузившись в изучение трудов классиков марксизма-ленинизма, он стал учиться применению материалистической диалектики во всей ее глубине. Он понял, что его стихийное стремление к всестороннему изучению почвы и растительности в их взаимосвязи может найти полное осуществление лишь на путях материалистической диалектики.

Овладевая диалектикой, Вильямс начал пересматривать свои воззрения на природу и на земледелие. Открытием для ученого явился гениальный труд Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Вильямс писал о нем:

«Сверкающая мысль бессмертного Ленина, выраженная в книге «Материализм и эмпириокритицизм», мощным ударом отбросила волну метафизического и механистического умозрения, захлестывавшую в то время естествознание. После работ Маркса и Энгельса этот величайший труд вновь утвердил над миром науки знамя материалистической диалектики. Ленин с новой силой развил мысль Маркса и Энгельса о том, что только путем материалистической диалектики может быть приобретено точное представление о законах природы, что только могучий метод материалистической диалектики приближает нас к познанию абсолютной истины.

Бессмертный труд Ленина дал мне руководящую идею в разработке учения о едином почвообразовательном процессе и травопольной системе земледелия. Он послужил для меня мощным источником света, озаряющим сокровенные тайны природы. Для меня стало очевидным, что естествоиспытатель должен быть непременно материалистом-диалектиком».

Вильямс начинает понимать, что его прежние представления о почве и ее развитии были неполными. Он давно уже, идя по стопам Докучаева и Костычева, изучал почву в ее развитии; он еще в конце прошлого века задумал создать курс динамического почвоведения, положив в его основу принцип развития. Но этого было недостаточно. Необходимо было связать воедино все процессы, ведущие к образованию в различных условиях разных почв, надо было создать учение о едином почвообразовательном процессе.

Это был первый вывод, сделанный ученым на основе изучения марксистско-ленинской философии.

Не меньшее значение имел диалектический подход к вопросам земледелия. Вильямс увидел, что первоначальные наметки травопольной системы земледелия нуждаются в существенной доработке. Травопольная система земледелия должна учитывать все отрасли сельского хозяйства в их диалектическом сочетании. Это диктуется и народнохозяйственными требованиями, и всеобщей связью, и взаимозависимостью явлений природы.

Выступая с докладом перед студентами Академии еще в 1923 году, Вильямс говорил: «Если мы рассматриваем жизнь на земном шаре, то мы должны взять вопрос во всей широте его».

Он нарисовал картину перемещения питательных веществ почвы из более высоких элементов рельефа в нижние. Вода, растворяя эти вещества, способствует их перемещению и уносу в моря и океаны. Происходит невосполнимая потеря питательных веществ, составляющая главную трагедию сельского хозяйства. И задача земледелия — научиться спасать эти вещества от сноса и исчезновения в пучинах океана.

Обеднение почвы вызывается прежде всего существующим в природе гигантским круговоротом веществ, который ученый назвал геологическим. Но этот большой круговорот тесно и неразрывно связан с другим, малым круговоротом — биологическим. И сложнейшая задача науки и практики — «изъять все эти полезные элементы из колоссального круговорота, вовлечь их в малый круговорот, биологический».

Для этого необходимо вскрыть и разобрать сложную связь и взаимозависимость обоих круговоротов.

Вода стремится растворить, выщелочить полезные вещества и снести их к рекам, в пониженные элементы рельефа.

«Но в низменных элементах рельефа, — говорил Вильямс, — непосредственно перед реками, стоит сплошным строем рать растений, которая задерживает все эти вещества. И задача сельского хозяйства — эти вещества, задержанные ратью луговых растений, культивировать и возвращать их на верхние элементы рельефа. Вот основная задача сельского хозяйства: нужно без перерыва заботиться о том, чтобы переносить зольные элементы питания из нижних элементов рельефа в верхние».

Так, овладевая диалектикой, ученый излагал научные основы травопольной системы земледелия, которая должна была превратиться в условиях социализма в могучее орудие подчинения природы человеку.

«Если мы, — продолжал ученый, — коснемся организации отдельного хозяйства, то мы увидим, что его до тех пор нельзя правильно организовать, пока в него не войдут все элементы рельефа. Если отдельное хозяйство построено только на элементах повышенных, то оно может только терять вещества, если наоборот, то оно может только приобретать эти вещества, и они будут мертвыми».

Так расширялось у Вильямса представление о характере и объеме травопольной системы. Он связал воедино все отрасли сельскохозяйственного производства.

Полевой травопольный севооборот должен был обеспечить восстановление структуры почвы — основы ее плодородия. Прерывая культуру однолетних растений, способствовавших разрушению и обеднению почвы, посевом многолетних трав, земледелец мог решить только часть задачи. Ведь при этом все-таки продолжался, хотя и более медленный, снос питательных элементов вниз, в долины, на луга. Поэтому полевой севооборот должен быть связан воедино с луговым. Здесь нужно было, наоборот, прерывать культуру многолетних трав, ведущую к перенасыщению почвы органическими веществами, посевом однолетних культур.

Так сочетались две основные взаимосвязанные отрасли сельского хозяйства — полеводство и луговодство. Но этого было еще недостаточно. Чтобы обеспечить возврат питательных веществ из долин на склоны, с лугов на поля, нужно было включить животноводство — в качестве неразрывной составной части единой системы.

Органические вещества, накопленные луговой растительностью, создают кормовую базу для животноводства и потом возвращаются в виде навоза на поля, возмещая тот снос питательных элементов, который был вызван действием геологического круговорота.

Чтобы еще больше сократить смыв и снос питательных веществ со склонов, надо было засадить лесом самые верхние элементы рельефа — водоразделы, — это вело к менее бурному снеготаянию и к более равномерному распределению воды, это оберегало почву полей от смыва и выдувания. Так появился третий элемент земельных угодий в травопольной системе — леса агрономического значения.

Плодородие давно уже считалось Вильямсом основным, наиболее существенным свойством почвы. Но в своих прежних воззрениях он, как почвовед, исходил в первую очередь из ее природного плодородия. Он рассматривал создание и разрушение этого плодородия под сложным воздействием биологических факторов.

Теперь, изучая труды классиков марксизма-ленинизма, Вильямс пересмотрел и дополнил свои взгляды. Он увидел, что определял плодородие почвы односторонне; он понял, что почва не только самостоятельное тело природы, но вместе с тем орудие и продукт труда. Ученый с особой глубиной осознал все значение слов Маркса о том, что «Земля […] постоянно улучшается, если правильно обращаться с нею».

Вильямс находил в «Капитале» Маркса все новые и новые положения, помогавшие окончательному формированию его агрономического учения.

Маркс говорил: «Отчасти от развития земледельческой химии, отчасти — земледельческой механики зависит, в какой степени на земельных участках одинакового естественного плодородия последнее может быть действительно использовано. Поэтому, хотя плодородие и является объективным свойством почвы, экономически оно все же постоянно подразумевает известное отношение — отношение к данному уровню развития земледельческой химий и механики, а потому и изменяется вместе с этим уровнем развития».

«С развитием естественных наук и агрономии изменяется и плодородие земли, так как изменяются средства, при помощи которых элементы почвы делаются пригодными для немедленного использования».

Приведя эти высказывания Маркса, Вильямс писал в одной из своих работ:

«Отсюда следует, что плодородие почвы — это не только исключительно природное объективное свойство почвы, но что оно само развивается и растет вместе с развитием науки и техники… Плодородие же эффективное, или экономическое, обусловлено исторической ступенью развития человеческого общества, его производительных сил, производственных отношений, науки и техники».

Теперь Вильямс понял всю тщетность и наивность своих прежних попыток внедрения передовых основ земледелия в условиях помещичье-капиталистического строя. Тогда, до революции, ему первое время казалось, что можно убедить министерские инстанции в полезности и прогрессивности научного луговодства, травосеяния, орошения, и это поведет к постепенному внедрению передовых приемов земледелия в практику русского сельского хозяйства. Он упорно отстаивал свои предложения, писал докладные записки и проекты, но все это не дало никаких результатов и даже не вызывало никаких отзвуков, погибая в бесчисленных департаментских канцеляриях.

Ученый знал теперь, что одного научно-технического обоснования новой системы земледелия далеко еще не достаточно для ее осуществления на практике. Для этого необходимо прежде всего изменение социально-экономических условий. Частная собственность на землю — вот главный источник всех бед земледелия. «Сельское хозяйство, — говорил Вильямс в 1923 году, — в основе своей является коммунистическим, потому что оно отрицает всякое индивидуальное пользование. Земля всем принадлежит. Земля есть государственная собственность».

Только в этих условиях и можно будет начать внедрение передовой системы земледелия, которая соответствует новому общественному строю — строю социалистическому. Без победы Октябрьской революции нельзя было бы и мечтать об осуществлении смелых научных замыслов, направленных на полное подчинение человеку сил природы.

Вот что открылось перед Вильямсом в немеркнущем свете революционного философского учения.

Вот почему он с жаром юности отдавался изучению этой философии, вот почему он проникновенными словами выражал свое преклонение перед ленинским гением. Он говорил:

«Нельзя бояться переоценить слишком высокой оценкой заслуги вождя Октябрьской революции, положившей предел классовому подчинению на одной шестой части всей поверхности земного шара. Эти заслуги неоценимы. Но тем более обязаны мы, граждане СССР, довести до конца дело, начатое гениальным предвидением величайшего из вождей общественных переворотов».

Он писал это в 1926 году в своей статье «Необходимость диалектического изучения сельского хозяйства и неизбежность производственного подхода к нему», опубликованной в первом номере «Тимирязевки» — академической газеты-многотиражки, появившейся на свет при деятельной поддержке Вильямса.

Он призывал тимирязевцев упорно готовиться к тому, чтобы стать достойными исполнителями этого великого дела.

Он писал: «Сложны ближайшие задачи сельского хозяйства. Агрономия имеет дело со стихийной энергией и ее главная задача — лишить эту энергию ее основного свойства — стихийности. Контролировать и регулировать энергию — единственный путь, которым производство может достигнуть своего главного народнохозяйственного свойства — количественной устойчивости. На стихийном, неустойчивом, бесконтрольном основании не может существовать народное хозяйство».

Но для того чтобы уничтожить стихийность сельскохозяйственного производства, нужно было сначала уничтожить стихийность производственных отношений, господствовавших в деревне.

Путь к этому Вильямсу открылся в гениальном кооперативном плане Ленина.

«В кооперации вообще, в сельскохозяйственной кооперации в особенности, Ленин видел доступный и понятный миллионам крестьян путь перехода от мелкого единоличного хозяйства к крупным товарищеским производственным объединениям — колхозам».

Только коллективное, обобществленное хозяйство сможет стать носителем передовой культуры земледелия. Это заставило Вильямса настойчиво заниматься экономическими и социальными вопросами. Он видел теперь главный порок подготовки новых агрономов в том, что они были узкими специалистами, знавшими только научно-техническую сторону земледелия и слабо разбиравшимися в вопросах экономики и сельскохозяйственной политики. Он положил много сил на создание в Тимирязевке так называемого «красного факультета» — факультета сельскохозяйственной экономики и политики, призванного готовить агрономов экономистов-организаторов. Он старался дать им самое широкое, не только агрономическое, но и социально-экономическое образование.

Студенты «красного факультета» избрали Михаила Ивановича Калинина почетным студентом.

В 1927 году, когда состоялся первый массовый выпуск окончивших экономический факультет, на торжественном собрании, посвященном этому событию, Михаил Иванович Калинин обратился к выпускникам со следующей напутственной речью:

«Те первокурсники, у которых я был в 1923 году, сегодня кончают. У меня сегодня интересное событие — я тоже кончаю… Я не сдал зачетов, но полагаю, что я все же не сидел без дела эти четыре года и двигался вперед вместе с вами.

…Специалист, как бы он ни был хорош, если он не имеет организаторских способностей, — плохой специалист и работник. Коммунисты, помимо правильных лозунгов и политики, победили потому, что у них была сильная, крепкая организация, ни одна партия не располагала такой организованностью, как коммунистическая. Организационный талант — одно из самых ценнейших свойств человека. Эти организационные способности мы должны развить среди широчайших масс населения: на вас, уезжающих на работу в эти массы, и возлагается эта ответственная задача…

Вы будете все работать на административных и хозяйственных должностях. На этой работе не забывайте, что вы организаторы. Давайте высоко держать марку Тимирязевской академии и в частности экфака».

Это дружеское напутствие Михаила Ивановича студентам-выпускникам Вильямс относил и к себе.

Годы работы в Госплане, годы ректорства, годы овладения большевистской философией неизмеримо обогатили научный и общественный опыт ученого. Вильямс воспринял марксистско-ленинскую философию не как отвлеченную теорию, — он говорил, что стал направлять всю свою научную деятельность, «исходя из главного требования этой философии ко всякой науке — быть руководством к действию».

Для того чтобы разрабатываемая им наука и прежде всего травопольная система земледелия стали руководством к действию, за них надо бороться, надо отстаивать от всех явных и замаскированных реакционных нападок. Этому учила Вильямса воинственная, боевая философия большевизма. Чем больше ученый проникался ее революционным духом, тем яснее он видел в ней единственный путь к созданию передовой агрономической науки, подлинно научной, высшей системы земледелия, соответствующей высшему — коммунистическому — строю человеческого общества.

В канун революции он пришел к убеждению, что существовавший тогда строй ведет к превращению плодородных земель в пустыню. Ученый увидел в Октябрьской революции, в коммунизме тот единственный путь к спасению, который избавит человечество от этой страшной угрозы.

Всем сердцем, всеми душевными помыслами ученый был на стороне коммунизма. Он захотел отдать борьбе за этот коммунистический путь развития все свои силы.

23 июня 1928 года Вильямс пришел в партийное бюро Тимирязевской академии. Он принес с собой листок бумаги в мелкую клеточку, вырванный из блокнота. На этом листке было написано:

«В бюро ячейки ВКП(б) при ТСХА.

Прошу принять меня в члены партии. Я отчетливо оознаю, что по своему возрасту я не могу принимать ярко выраженного активного участия в работе партии, но я осмеливаюсь думать, что мои специальные познания могут сослужить службу в самой ударной задаче партии — подготовке молодого поколения красных специалистов на фронте, имеющем в настоящий момент самое актуальное значение — фронте завоевания командных высот науки и не менее важном фронте организации сельскохозяйственного производства.

На этих фронтах я еще нахожусь в полной силе.

Проф. В. Р. Вильямс.

23. VI.28».

А. В. Луначарский писал по этому поводу: «Профессор Вильямс, один из выдающихся представителей науки, все время выделялся из ряда других видных ученых, как человек передовой и искренний друг Советской власти. Его желание вступить в нашу партию — факт отрадный. Он производит сильное впечатление в среде высококвалифицированной интеллигенции».

6 июля партийная ячейка Тимирязевской академии единогласно приняла шестидесятипятилетнего ученого в свои ряды.

Центральный Комитет ВКП(б) принял Вильямса в члены партии без кандидатского стажа.

Ученый с новой энергией принялся за дальнейшую разработку и внедрение в жизнь передовой научной агрономии, по-большевистски непримиримо борясь за идеи коммунистической партии, «как рядовой ее солдат».

 

VI. ГОД ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА

Перед молодой Советской республикой, успевшей за первое десятилетие своего существования залечить раны войны и интервенции и восстановить промышленность, вставали новые задачи. Партия Ленина — Сталина вела народ на борьбу за построение социализма, за социалистическую реконструкцию всего народного хозяйства.

Успешно выполнялся ленинский план электрификации, работала Волховская гидростанция, возводилась плотина Днепрогэса, на окраине Сталинграда закладывался фундамент Тракторного завода, прокладывалась Туркестано-Сибирская железнодорожная магистраль.

Иное положение было в сельском хозяйстве. Распыленное на мелкие кусочки, подчиненное стихии мелкого производства, сельское хозяйство отставало в своем развитии от роста советской промышленности и создавало угрозу для развития всего народного хозяйства Советской страны.

В декабре 1927 года с трибуны XV съезда ВКП(б) товарищ Сталин указал партии и всему народу единственно правильный, социалистический путь развития нашего сельского хозяйства, единственно возможный выход.

«Выход, — говорил товарищ Сталин, — в том, чтобы мелкие и мельчайшие крестьянские хозяйства постепенно, но неуклонно, не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения, объединять в крупные хозяйства на основе общественной, товарищеской, коллективной обработки земли, с применением сельскохозяйственных машин и тракторов, с применением научных приёмов интенсификации земледелия.

Других выходов нет»

И партия начала подготовку к развертыванию коллективизации, исходя из ленинского кооперативного плана, исходя из программы, намеченной товарищем Сталиным.

Молодой член большевистской партии, Вильямс принял в этом самое деятельное участие.

В том же номере журнала «Сельскохозяйственная жизнь» (1928, № 29), где сообщалось о приеме в партию Василия Робертовича Вильямса, «имя которого знает не только вся агрономическая среда СССР, но и научная интеллигенция всего мира», ученый выступил со статьей «Проблема подъема урожайности».

Он глубоко обосновал необходимость перехода на травопольную систему земледелия и утверждал со всей определенностью: «Эффективность этой системы достижима только в колхозе или совхозе. Организация мелкого единоличного рационального хозяйства представляет агрономическую нелепость, вредную утопию». Вильямс не случайно восставал против этой «агрономической нелепости». Она имела еще широкое распространение среди агрономов и ученых. Вильямс уже многие годы вел борьбу с проповедниками подобных взглядов. В Тимирязевке они находили своих горячих защитников в лице Чаянова, Кондратьева, Рыбникова и других кулацких идеологов, засорявших враждебными идеями мозги студентам Академии и прежде всего экономического факультета. Вильямс настаивал на отстранении этих реакционных профессоров от преподавания в Академии.

Чаянов и другие кулацко-эсеровские проповедники ратовали за «культурное», то-есть за кулацкое, хозяйство, доказывая, что в его укреплении и росте единственный залог развития земледелия. В эту же группу входил в Тимирязевке и Дояренко, который, ведая кафедрой земледелия, всю свою научную работу строил применительно к интересам все того же «культурного» кулацкого хозяйства.

Все они выступали против травопольной системы земледелия, утверждая, что она фантастична, нереальна и не соответствует интересам «трудового» крестьянства. Они имели еще достаточное влияние и среди агрономов «и среди работников Наркомзема.

Первый открытый «бой» произошел у них с Вильямсом летом 1928 года на дискуссии в Наркомземе, посвященной проблемам поднятия урожайности.

Противники Вильямса, отвергая его предложения, давали десятки самых разнообразных рецептов повышения урожайности, которые были рассчитаны на применение в индивидуальном и прежде всего кулацком хозяйстве. Эти разрозненные, не связанные воедино рецепты встретили резкое осуждение со стороны Вильямса. Он заявил, что все это, в лучшем случае, представляет собой «ряд отдельных мероприятий, разбросанных по самым разнообразным элементам производства. Метание, на мой взгляд».

Вильямс обосновал закон равнозначимости и взаимосвязанности всех элементов сельскохозяйственного производства. Он показал, что все условия жизни растений совершенно равнозначимы и незаменимы. Свет, тепло, пища растений и вода — все одинаково важно. Только непрерывное и одновременное обеспечение растения всеми необходимыми ему факторами жизни поведет к получению устойчивых, все возрастающих урожаев любых сельскохозяйственных культур. Поэтому и все «цехи» сельскохозяйственного производства так же одинаково важны, незаменимы и взаимосвязаны. Только в травопольной системе земледелия эта взаимосвязь и равнозначимость находят полное и комплексное осуществление.

Вильямс не ограничился спором лишь по научно-техническим вопросам.

Кулацко-эсеровские идеологи, находившие себе уже в эти дни поддержку со стороны правой оппозиции, борясь против политики коллективизации, решили противопоставлять ей кооперацию.

Они ограничивали роль кооперации только сбытом и выступали против высшей формы кооперации — производственной, против коллективизации.

Вильямс резко возражал против этого, говоря, что подлинный расцвет и беспрерывный прогресс в области сельского хозяйства возможен «только в случае одновременного кооперативного охвата всех элементов производства, а это будет уже коллективизация».

Оставшись в меньшинстве на этой дискуссии, Вильямс, конечно, и не помышлял об отступлении. Он черпал уверенность в своей правоте в трудах основоположников марксизма-ленинизма, в выступлениях товарища Сталина.

Вильямс ищет и находит новые, более широкие возможности для пропаганды своих передовых агрономических взглядов. Его статьи, начиная с 1928 года, все чаще появляются на страницах центральных газет. Он имеет возможность обращаться ко все более широкой аудитории.

9 февраля 1929 года «Известия» печатают большую статью ученого, посвященную проблемам урожайности.

Вильямс приводит слова Владимира Ильича о том, что для победы социализма над капитализмом самым важным является более высокая производительность труда. Ученый говорит, что в наследство от капиталистического строя нам досталась страшно низкая производительность труда в сельском хозяйстве.

«Но недостаточно, — продолжает Вильямс, — свалить вину на капитализм. Ведь факт непроизводительности труда в Союзе трудящихся остался. Его надо изжить.

Почему же только на двенадцатом году революции дошли мы до этих вопросов? Война, революция, Антанта, блокада, колчаковщина, деникинщина, белогвардейщина, уничтоженная промышленность, разоренное хозяйство, ограбленная казна.

Нужно преклониться в изумлении перед богатырем-народом, который со всем этим справился!

И пришло время сказочному былинному богатырю вновь прикоснуться к земле, чтобы вновь получить от нее новую силу, для нового чуда — подчинения своей воле до сих пор еще стихийной земли».

И ученый рисует перед своими читателями картину возрождения и расцвета сельского хозяйства в случае победы травопольной системы земледелия. Он снова подчеркивает, что введение новой системы возможно «только при полном обобществлении хозяйства в виде колхозов».

Он знает, что внедрение передовой агрономической науки пойдет рука об руку с ростом колхозного движения. Для этого потребуется упорная политическая и пропагандистская работа, для этого придется выдержать жестокую борьбу с врагами. Он и заканчивает свою статью призывом к этой великой битве за преобразование сельского хозяйства:

«По преданию, привычке, бытовому укладу, по инерции наследство капитализма — единоличное землевладение после Октября перелилось в единоличное землепользование. Последний оплот сельского капиталиста — кулака. Крепко за него держится кулак, подогревая несбыточную надежду на возможность поднятия урожайности на изрезанном на куски, разбросанном узкополосном участке единоличного землепользования. Его девиз: «разъединяй и господствуй».

Должна быть изжита непроизводительность труда работников земли и вместо старого кулацкого девиза выставлен революционный лозунг: «Работники земли, объединяйтесь!»

Так Вильямс, учась у Ленина и Сталина, боролся за коллективизацию, в которой он увидел единственно возможный путь к подчинению человеку сил природы, к власти над землей.

Борьба эта обострялась с каждым днем. Колхозное движение одерживало все новые и новые успехи. Советская власть оказывала молодым колхозам всяческую поддержку, в деревню шли тракторные отряды, семена, сельскохозяйственные машины.

Рост колхозов и наступление на кулачество вызвали резкое обострение классовой борьбы в деревне. Против политики партии выступила правая оппозиция — бухаринско-рыковская банда реставраторов капитализма. Правые капитулянты требовали отказа от коллективизации, требовали отмены чрезвычайных мер против кулачества.

Товарищ Сталин говорил, что «победа правого уклона в нашей партии развязала бы силы капитализма, подорвала бы революционные позиции пролетариата и подняла бы шансы на восстановление капитализма в нашей стране».

Партия, Сталин разгромили правую оппозицию.

Выступая в апреле 1929 года на пленуме Центрального Комитета партии, товарищ Сталин вскрыл капитулянтскую, контрреволюционную суть «планов» Бухарина и Рыкова и пророчески предсказал великий расцвет сельского хозяйства Советской страны на путях коллективизации. Товарищ Сталин говорил в своей речи: «…надо постепенно переводить мелкие крестьянские индивидуальные хозяйства на базу крупного коллективного производства, ибо только крупное производство общественного типа способно использовать во-всю данные науки и новую технику и двинуть вперёд семимильными шагами развитие нашего сельского хозяйства».

Вильямс оружием передового ученого боролся с антиколхозной проповедью правых реставраторов капитализма. Его активность все возрастала. Он публиковал статьи в газетах и журналах, он выступал на совещаниях в Наркомземе и Госплане, он обращался к студентам и сельским комсомольцам, и во всех своих выступлениях, устных и печатных, не уставал отстаивать социалистический путь развития сельского хозяйства и травопольную систему земледелия.

В 1929 году он выступил со специальным обращением к происходившему в Москве совещанию комсомольских организаций, обсуждавших вопрос об участии комсомола в борьбе за подъем урожайности. Он дал в этом обращении краткое и убедительное изложение преимуществ травопольной системы земледелия, кладущей конец низкой производительности труда в сельском хозяйстве. Он говорил в своем обращении:

«Единственная до сих пор известная система земледелия, восстанавливающая условия плодородия почвы, травопольная система земледелия, вполне погашает непроизводительность труда в сельском хозяйстве, потому что она:

1) Восстанавливает леса агрономического значения.

2) Восстанавливает кормовую базу производства.

3) Восстанавливает производительное животноводство.

4) Удвоением-утроением урожайности снижает размер пахотной площади.

5) Уменьшает в 7 — 10 раз связность почвы и сопротивление ее обработке.

6) Культурной вспашкой уменьшает вдвое число обработок.

7) Распределяет растения сообразно отношению их требований к свойствам различных элементов территории.

8) Введением двух севооборотов вводит в хозяйство сырьевые и интенсивные культуры.

9) Приводит к регуляции водного режима страны».

Призывая комсомольцев к борьбе за внедрение травопольной системы, Вильямс подчеркнул, что самым серьезным препятствием на пути ее осуществления «является реликт единоличного землевладения — единоличное землепользование. Осуществление травопольной системы возможно только в колхозе или совхозе».

Противники Вильямса решили бороться с ним новым способом. Они устроили своеобразный «заговор молчания»; обходя предложения и высказывания ученого, они и в своих статьях и в своих речах делали вид, что этих предложений как бы не существует.

Но Вильямс не сдавался. Он выступал снова и снова, он настаивал на обсуждении травопольной системы и перспектив ее внедрения в практику. В конце 1929 года Г. М. Кржижановский собрал в Госплане большую группу научных работников и агрономов для обсуждения предложения Вильямса.

Г. М. Кржижановский, открывая совещание, сказал:

«Вопрос, который ставит профессор Вильямс о травопольной системе, это — основной вопрос научного подхода к развитию сельского хозяйства. Тут нельзя уклоняться от дискуссии и говорить, отходя в сторону, что мы выражаем профессору Вильямсу полнейший «респект», считаем его учителем многих поколений и, так как не хотим обижать его в споре, то и не возражаем. Ну, знаете ли, это дешево. Тем более, что, нужно отдать справедливость профессору Вильямсу, он вопросы заострил, поставил их ребром. И формула умолчания должна трактоваться, как формула поражения…»

Волей-неволей пришлось начинать дискуссию. И снова противники Вильямса выдвигали десятки и сотни разных мелких возражений, запутывая дело, угрожая «деградацией» сельского хозяйства. Они предлагали вместо травопольной системы земледелия внедрение отдельных приемов улучшения обработки почвы, таких приемов, которые сами по себе не всегда были вредными, но ничего не давали для решения главной задачи — создания устойчивого плодородия почвы. Этот вопрос об устойчивом и все возрастающем плодородии почвы противники Вильямса снова постарались обойти, намекая на то, что самая возможность решения такой задачи является совершенно нереальной. Их выступления, хотя и в более или менее завуалированной форме, были направлены против коллективизации, против социалистического пути развития сельского хозяйства.

Вильямс снова оказался в меньшинстве. «У нас, — говорил Г. М. Кржижановский, — сейчас есть два кружка, резко стоящие друг против друга: один, очень небольшой, куда входит известный профессор, старик, коммунист В. Р. Вильямс, и другой, состоящий из большинства наших агрономов.

Проф. Вильямс говорит, что пока существует паровое хозяйство, пока нет регулярного травопольного клина, пока мы не увяжем воедино три звена: работу растений, работу человека, который создаст своим трудом и агрономическими знаниями обстановку для развития этих растений, работу цеха животных, до тех пор мы еще в области сельского хозяйства идем старыми путями, которые по давности чуть ли не от пророка Моисея стоят перед нами.

Если прав проф. Вильямс, то на базе коллективизации сельского хозяйства мы дадим совершенно оригинальный подход к освоению нашей сельскохозяйственной территории с минимумом затрат средств».

Сплоченные выступления противников Вильямса привели к тому, что и у Г. М. Кржижановского не было полной уверенности в правоте Вильямса. Не случайно он оговаривался в своем выступлении: «Если прав профессор Вильямс».

Противники ученого хором твердили:

— Нет, не прав.

Но в эти дни произошло событие, имевшее огромное значение для борьбы за передовую агрономическую теорию.

27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов выступил товарищ Сталин, нанесший сокрушительный удар буржуазным и правооппортунистическим теориям в сельском хозяйстве — теории «равновесия», теории «самотека», теории «устойчивости» мелкокрестьянского хозяйства. Разоблачив контрреволюционную сущность теории «устойчивости» мелкокрестьянского хозяйства, товарищ Сталин говорил:

«Непонятно только, почему антинаучные теории «советских» экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати…»

Речь товарища Сталина на конференции аграрников-марксистов представляла собой разработку теории коллективизации сельского хозяйства.

Это выступление товарища Сталина еще больше укрепило уверенность Вильямса в незыблемой правоте большевистской партии, возглавившей поворот советского крестьянства на социалистический путь.

Этот поворот со всей определенностью наметился к концу 1929 года, названного товарищем Сталиным «годом великого перелома».

В области сельского хозяйства этот великий перелом состоял в том, что «в колхозы идут крестьяне не отдельными группами, как это имело место раньше, а целыми сёлами, волостями, районами, даже округами.

А что это значит? Это значит, что в колхозы пошел середняк. В этом основа того коренного перелома в развитии сельского хозяйства, который составляет важнейшее достижение Советской власти за истекший год».

Сплошная коллективизация и ликвидация на ее основе последнего капиталистического класса — кулачества — открывала невиданные возможности для роста и расцвета сельского хозяйства.

«Это был глубочайший революционный переворот, скачок из старого качественного состояния, общества в новое качественное состояние, равнозначный по своим последствиям революционному перевороту в октябре 1917 года».

Наступило время, о котором лучшие умы человечества мечтали на протяжении веков. Наступала пора свободного коллективного творческого труда по преобразованию природы, по превращению советской земли в цветущий сад.

Только теперь начиналась подлинная борьба за травопольную систему. Вильямс увидел, что пришло время не только отстаивать превосходство этой системы в докладах, статьях и диспутах, что теперь нужно начинать проверку ее положений на практике, на широчайших просторах колхозных и совхозных полей.

 

VII. НАША ЗЕМЛЯ

Вильямс был выдающимся почвоведом. Работники сельского хозяйства называли его «старшим агрономом Советского Союза». Луговоды по праву считали его создателем современного луговодства. Историки науки прибегали к его помощи при решении неясных вопросов из истории античной агрикультуры. Он был авторитетом во многих отраслях знания. И это вполне естественно. Вильямс был ученым, отстаивавшим на протяжении всей своей жизни необходимость целостного изучения природы. Познание мира в его развитии — вот что было самым существенным для Вильямса, естествоиспытателя-материалиста. Так же широко подходил он и к изучению почвы.

История Земли с момента зарождения на ней жизни привлекала неизменно внимание ученого, который твердо установил, что почва может возникнуть только под воздействием живого, что почва — это производное жизни. Мертвая горная порода становится плодородной почвой благодаря жизнедеятельности миллионов бактерий и растений, населяющих каждый метр земной поверхности.

Для изучения закономерностей, управляющих развитием почвы и ее плодородия, необходимо всестороннее изучение всех взаимосвязанных с ней природных факторов, необходимо изучение всей истории жизни Земли.

В результате такого широкого охвата всей природы в целом Вильямс (и подошел к своему учению о едином почвообразовательном процессе. Сутью его является сочетание непрерывно идущих процессов создания и разрушения органического вещества.

Ученый считал, что только целостное изучение природы может повести и к целостному овладению ею, возможному и необходимому при социализме.

И вот, разрабатывая свое учение о едином почвообразовательном процессе, Вильямс выдвинул захватывающее по своей смелости положение о том, что мы можем заставить этот процесс развиваться по нашему усмотрению, добиваясь все большего и большего повышения плодородия почвы. Это смелое положение было насмерть все пессимистические домыслы буржуазных ученых и относительно «убывающего плодородия почвы» и об исчерпании природных ресурсов топлива.

Нет, утверждал ученый, мы в состоянии практически беспредельно увеличивать плодородие почвы, повышать урожайность любых сельскохозяйственных растений, а следовательно, и увеличивать запасы энергии на Земле.

Идеи выдающегося советского естествоиспытателя представляли новый шаг в развитии передовой материалистической науки. Научное и идейное превосходство советского почвоведения над почвоведением капиталистических стран ярко обнаружилось на Втором Международном конгрессе почвоведов, состоявшемся летом 1930 года в Советском Союзе. Особенно большую роль в этом отношении сыграло выступление Вильямса.

Заседание конгресса, на котором был заслушан доклад Вильямса, было проведено там, где ученый трудился всю свою жизнь, — в Тимирязевской академии. На студенческих скамьях расположенной амфитеатром Большой химической аудитории разместились сотни советских и иностранных ученых. Здесь были почвоведы Англии и Австралии, Америки и Японии, Венгрии, Польши, Франции, Германии. С трибуны международных научных конгрессов в прежние годы редко звучала русская речь. Русские ученые делали обычно свои доклады на английском или французском языках. Вильямс владел в совершенстве и английским и французским. Ближайшие ученики спросили его перед началом заседания:

— Василий Робертович, вы будете делать свой доклад на английском?

— Почему? Конгресс происходит в Советской России. Я буду говорить по-русски.

Вильямс выступил с докладом «Роль почвоведения в социалистической реконструкции сельскохозяйственного производства». Это было самое партийное, самое боевое и патриотическое и вместе с тем наиболее научное выступление на конгрессе. За короткое время Вильямс развернул перед слушателями стройную картину выдающихся достижений возглавляемого им направления в почвоведении и обрисовал ту тесную связь, которая рождается в условиях социализма между передовой наукой и народным хозяйством.

Вильямс показал, что главным свойством всякой почвы является ее плодородие, то-есть способность производить урожай растений. Плодородие почвы обязательно предполагает известные отношения между почвой и населяющими ее организмами. Без этих сложных и динамических отношений нет и почвы.

Процессы выветривания — «абиотические процессы» — не могут привести к накоплению в верхних слоях земной коры химических элементов, в наибольшей степени нужных растениям. Это связано с тем, что лишенные жизни продукты выветривания не обладают способностью избирательно поглощать те или иные химические элементы.

Массы выветрившейся рухляковой породы могут накапливать в себе известный запас воды, но этот запас недолговечен и непрочен. Рухляк, не содержащий органического вещества, не может находиться в структурном состоянии, при котором только и создаются условия для придания запасу воды необходимой прочности.

Только биологические процессы — процессы созидания и разрушения органического вещества — могут дать инертному рухляку жизнь, превратить его в почву. По существу, изменение уровня почвенного плодородия, происходящее в результате чисто природных процессов или под воздействием человека, и приводит к эволюции почв, к превращению их друг в друга.

«Изучая сельскохозяйственное производство во всей широте его распространения во всех природных зонах и всего его исторического развития, — говорил Вильямс, — мы получаем отчетливое и ясное указание на те моменты, количественное изменение которых влечет за собою явления прогрессивного развития или затухания основной базы производительности труда — плодородия почвы — в его конкретном выражении — урожайности почвы.

Эти моменты прогрессивного и регрессивного развития плодородия почвы и представляют центральные моменты эволюции почвы».

Вильямс обосновал важнейшее положение своего учения, — что смена почв и смена уровня почвенного плодородия в природе осуществляется в результате естественной эволюции почвенного покрова, вызываемой сменой одних растительных группировок другими. Он нарисовал широкую схему почвообразования, которое и во времени и в пространстве представляет собой единый процесс развития поверхностных слоев земной суши под воздействием изменяющихся биологических факторов. Зачаточное почвообразование и примитивная растительность тундры постепенно сменяются лесным ландшафтом, в котором преобладание получают процессы грибного разложения органического вещества, что и ведет к образованию подзолистых почв. Но период господства леса не вечен. Семенные годы в лесах чередуются с годами, бедными семенной продукцией. В эти годы под пологом деревьев поселяются травы, которые начинают мешать успешному прорастанию семян деревьев. Лес постепенно изреживается, начинается природное его осветление. Такие условия благоприятствуют поселению под пологом изреживающегося леса корневищных злаков и бобовых трав. Создание густой дернины из этих трав все сильнее препятствует росту молодых деревьев и прорастанию древесных семян. В лесу остаются лишь отдельные старые деревья, он постепенно приобретает парковый характер, а затем уже полностью заменяется лугом.

На настоящем лугу корневищные злаки сменяются злаками рыхлокустовыми, имеющими более глубокую корневую систему. В этой фазе развития почвы прогрессивно и бурно возрастает ее плодородие. В верхнем дерновом горизонте накапливается много перегноя, а рыхлокустовые злаки и некоторые другие растения интенсивно переносят в верхний горизонт элементы зольной пищи из рухлякового горизонта, в котором они накопились еще под пологом леса. В дерновом горизонте накапливается много перегноя, причем разложение органического вещества идет здесь двумя путями: весной, когда почва обогащена водой и бедна воздухом, преобладает анаэробное разложение, летом с усилением высыхания и аэрации большое значение приобретает аэробный процесс. «Свежий перегной», образовавшийся в результате деятельности анаэробных бактерий, — ульминовая кислота — обладает эффективной способностью склеивать почву в комочки — агрегаты, создавать комковатую почвенную структуру. Структура на лугах отличается очень большой водопрочностью, то-есть не размокает, не превращается при обилии воды в бесструктурную, слитную массу. Это обусловлено значительным накоплением в верхнем горизонте кальция, который придает большую прочность комочкам почвы, склеенным свежим перегноем.

Под влиянием кальция, обладающего положительным зарядом, отрицательно заряженные органические вещества почвы свертываются «необратимо» — в этом и кроется причина высокой прочности почвенной структуры во время протекания луговой стадии дернового периода почвообразования. В связи со всеми этими причинами почва в этой стадии характеризуется «бурным прогрессивным развитием водного и пищевого режима дернового горизонта». В почве все больше накапливается мертвое органическое вещество, которое постепенно забивает все промежутки между структурными комками. Почва делается бесструктурной, ее верхний горизонт становится очень влагоемким, но воду пропускает медленно. Так луговая стадия дернового периода переходит в болотную, резко изменяется и уровень почвенного плодородия. Здесь последовательно сменяют друг друга группировки растений, все менее и менее требовательные к условиям жизни, и в конце концов устанавливается господство сфагновых мхов.

Но так процесс почвообразования идет не на всех материнских породах. Легче и быстрее всего болота образуются на породах кислых — бедных элементами пищи. На породах, более богатых элементами пищи и особенно кальцием, процесс идет по-иному, и луговая почва, минуя болотную стадию, эволюционирует в чернозем. Это — связано с тем, что на таких породах создаются лучшие условия для разложения органического вещества, и оно не накапливается в таком количестве, как в болотах. Наступление черноземной стадии дернового периода вызывает резкое изменение всей физико-географической обстановки. Происходит почти полное уничтожение леса и постепенное обособление элементов степного климата.

«Оно ярче всего выражается, — говорил Вильямс, — в прогрессирующей неравномерности увлажнения — огромная влагоемкость почвы, переполненной органическими веществами, мешает быстрому проникновению в нее осадков, стекающих по поверхности и размывающих ее. Вместе с тем мощный растительный покров луговой степи быстро расходует запас воды, и постепенно обособляется период летней засухи».

Под влиянием этих изменений природной обстановки начинают постепенно вымирать луговые растения и все более усиливается степная флора. Степные травянистые растения, в отличие от луговых, отмирают не осенью, когда в почве много влаги, а летом, с наступлением периода засухи. В это время отмершие остатки растений подвергаются бурному аэробному разложению, в это разрушение вовлекается и ранее накопленное почвой органическое вещество. Комковатая структура мощных и обыкновенных черноземов разрушается, начинается деградация типичных черноземов, превращение их в черноземы южные, а затем и в каштановые почвы, свойственные очень сухим степям. В связи с ухудшением структуры почв делается иным их водный режим: преобладавшие ранее нисходящие токи воды сменяются на восходящие, начинается прогрессивное засоление, приводящее к образованию различных видов засоленных почв. Меняется не только водный режим почвы, но и понижается уровень грунтовых вод. Бурное снеготаяние и плохое впитывание воды почвой вызывает энергичный поверхностный сток воды в течение короткого весеннего периода. «Реки обращаются в балки, обладающие всеми признаками реликтных речных долин… Остаются лишь реки, истоки которых лежат в областях современных ледников или в областях, несущих покров лесов, водораздельных болот и структурных почв».

Изменение климата в пределах каждой природной зоны Вильямс считал возможным объяснить воздействием изменяющегося растительного и почвенного покровов. Но смещение зон, их переход друг в друга во времени он объяснял историко-геологическими причинами — повторяемостью оледенений во всех геологических эпохах, начиная с очень древних.

В своем докладе Вильямс указал, что, помимо движения Земли вокруг своей оси, она совершает еще одно вращательное движение. Вследствие этого движения каждая точка поверхности Земли поочередно пройдет через полярные области холода в направлении с северо-северо-запада к юго-юго-востоку, что «создаст иллюзию наступления и отступления материкового льда в направлении, обратном истинному движению массы Земли». Наступившее оледенение как бы омолаживает территорию, и после ухода ледника на ней начинается новый цикл проявления единого почвообразовательного процесса от тундры до пустыни.

Так Вильямс попытался объяснить исключительно важное явление смещения зон в геологической истории Земли. Но Вильямс считал, что и его гипотеза является лишь первым приближением. Он говорил:

«Такая концепция вполне удовлетворительно в первом приближении объясняет и повторяемость этих оледенений, начиная с того времени, когда состояние термических условий земной поверхности могло допустить обособление климатических зон».

Обобщая свой взгляд на характер почвообразования, Вильямс говорил:

«Таким образом сложилось воззрение на почвообразовательный процесс, как на единый, грандиозный по протяженности во времени и пространстве процесс воздействия на материнскую породу биологических элементов суши, в правильной ритмической повторяемости, проходящей по всей территории земной суши от полюса до полюса. Современные почвенные зоны представляют как бы диалектические скачки, в которых с наибольшей отчетливостью выявляются отдельные моменты апогея напряжения какой-либо стадии процесса, которые далее затухают в переходной зоне, в которой одновременно накапливаются мельчайшие количественные изменения, слагающиеся в прогрессивно нарастающий качественный скачок хронологически следующей зоны. Таким образом, ближайшие причины, обусловившие комплекс свойств и морфологических признаков почв каждой зоны, надо искать путем диалектического анализа процессов хронологически предыдущей зоны».

Это было открытием принципиального значения, требовавшим пересмотра прежнего взгляда на особенности каждой почвенной зоны. Отстаивая эти положения, Вильямс боролся с теми почвоведами, которые, называя себя докучаевцами, по существу, пренебрегли заветами Докучаева и изучали свойства почвы не в развитии, а в статическом состоянии.

Раскрытие общих закономерностей почвообразования Вильямс подкреплял данными своих экспериментальных работ по изучению органических веществ почвы.

В почвообразовательном процессе первостепенную роль играют противоречия между двумя группами организмов, из которых одна создает органическое вещество, а другая разрушает его. На фоне взаимодействия этих двух процессов протекает создание почвенного перегноя.

Что такое почвенный перегной? Многие исследователи считали, что гумус — перегной почвы — представляет собой простую совокупность промежуточных продуктов распада органического вещества, созданного зелеными растениями. Эти же ученые, исследуя химический характер почвенных перегнойных веществ, приходили к выводу, что они принадлежат к наиболее молекулярно сложным веществам, более сложным, чем сложнейшие продукты жизнедеятельности зеленых растений.

Вильямс первый обратил внимание на противоречие, существующее в этом вопросе, и пришел к верному выводу, что продукты распада не могут быть сложнее тех исходных веществ, из которых они образуются. Кроме того, ему удалось показать, что почвенные перегнойные кислоты, содержащие много азота, в некоторых случаях образуются в результате «разложения» безазотистых органических остатков. Значит, в почве мы имеем дело не только с разложением органического вещества, но и с его синтезом.

Почвенные перегнойные кислоты являются продуктами синтеза, и этот синтез производят низшие почвенные бактерии, грибы и актиномицеты. Эти синтетические продукты принадлежат к группе так называемых экзоэнзим, с их помощью микроорганизмы, живущие в почве, разрушают мертвое органическое вещество и «добывают» себе из него пищу и энергию. Но одновременно эти экзоэнзимы, являясь довольно сильными кислотами, оказывают большое влияние на почву. Можно сказать даже, что каждый определенный тип синтеза и разложения органического вещества вызывает к жизни новую стадию почвообразовательного процесса. Смена высших наземных растений, происходящая под влиянием закономерной эволюции природы, вызывает и смену низших организмов, населяющих почву. Изменяется и характер накапливающихся в почве перегнойных веществ, почва переходит из одной стадии в другую.

Так вопрос о судьбах органического вещесгва в почве был включен в общую систему учения о едином почвообразовательном процессе и его развитии. Эти открытия имели величайшее значение не только для почвоведения, но и для целого ряда смежных с ним наук. Микробиология должна была перестраивать в связи с этим ряд своих положений. Микробиологи долгое время изучали почвенные микроорганизмы, выделяя их из почвы и «воспитывая» на искусственных средах. Вильямс уже тогда со всей ясностью показал, что почва и ее микронаселение неотделимы друг от друга, и только изучение этих двух объектов в их взаимосвязи может стать плодотворным в научном отношении и — вооружит практику действенными методами управления микробиологическими процессами. Не сразу осознали микробиологи великую прогрессивность идей Вильямса, и это затормозило развитие почвенной микробиологии.

Исключительно велико значение рассмотренных идей Вильямса для той в высшей степени интересной и молодой науки, которая называется биогеохимией. Органическое вещество почвы и жизнедеятельность миллиардов микроорганизмов, обитающих в ней, оказывают мощное влияние на геохимические процессы, важные для истории Земли.

«А разве в архиве природы, — говорил Вильямс еще в 1902 году, — на теологических напластованиях земли, не занесена деятельность органического вещества почвы настолько выпуклыми чертами, что следы этой деятельности не могли быть стерты даже геологическими периодами?

Чем, как не микробиологической деятельностью почвы, можем объяснить мы скопление фосфорной кислоты в форме фосфоритов и копролитов?

…В жизни почвы мы являемся свидетелями целого ряда совершающихся на наших глазах геологических процессов.

Замрет, прекратится эта жизнь, и бывшая почва становится объектом изучения геологии.

И как почвоведение пользуется услугами геологии, так… и геология не будет в состоянии обойтись без услуг своей родственной науки».

Такие мысли ученый высказывал еще в начале нашего века. Спор о том, является почвоведение наукой биологической или геологической, ученый считал беспредметным, ибо сама геология — наука биологическая. Вильямс приветствовал биологическое направление в геохимии, возглавлявшееся выдающимся советским ученым академиком В. И. Вернадским; это направление плодотворно использовало многие вильямсовские идеи, так же как и Вильямс, в свою очередь, использовал открытия, делавшиеся академиком Вернадским, для обоснования и дальнейшего развития своих научных положений.

Вильямс считал себя, ло его собственным словам, «старинным другом и почитателем» Вернадского. В письмах к нему Вильямс ставил интересовавшие его вопросы науки, в решении которых мог помочь «старинный друг».

В 1928 году Вильямс пишет Вернадскому о необходимости связать эволюцию органического мира на Земле с количественным изменением притока солнечной энергии. «До настоящего времени, — указывал он, — геологи и палеонтологи сосредоточивали свое внимание на изменениях теплоты на Земле и географии ее поверхности, на составе атмосферы и на других условиях прошлого нашей планеты, но влияние световых эффектов на эволюцию органического мира выпадало из их поля зрения».

Только сейчас, в связи с выдающимися открытиями академика О. Ю. Шмидта и других советских космогонистов, открывается возможность для решения этого увлекательного научного вопроса, поставленного Вильямсом более 20 лет назад.

Немаловажное значение имели мысли великого ученого и для геоботаники — науки, изучающей закономерности растительного покрова земного шара. Геоботаника подходила к своему объекту однобоко, она изучала «растительные ассоциации», представленные лишь, как правило, высшими растениями, то-есть ту часть «живого», которая создает новое органическое вещество; миллиарды микроорганизмов, играющих не меньшую роль в природе, закономерно сожительствующих с высшими растениями и ведущих противоположную им работу по разрушению органического вещества, выпадали из поля зрения геоботаники, что делало эту науку односторонней и во многих вопросах беспомощной. Учение Вильямса о растительных формациях, являющихся закономерными «сообществами» высших и низших организмов, должно явиться краеугольным камнем обновляемой на истинно научных основах геоботаники.

Советский ученый развернул перед своими слушателями картину выдающихся достижений советского динамического почвоведения. Но он не ограничился этим; он раскрыл и те величественные перспективы, которые встают перед почвоведением и другими науками — геологией, биогеохимией, географией, микробиологией, геоботаникой.

Выступая на международном конгрессе, Вильямс чувствовал не только гордость за свою страну, но и величайшую ответственность перед ней. Ученый-большевик, ставший два года назад членом великой партии Ленина — Сталина и только что переживший со всей страной «год великого перелома», понимал, что мало показать превосходство нашей науки и нашего мировоззрения по сравнению с капиталистическим Западом, — надо на примерах из своей области показать и превосходство нашего общественного строя, подчеркнуть, что у нас наука, истинная наука, неотделима от практики социалистического строительства.

И вот от чисто научных вопросов Вильямс перешел, к немалому смущению ряда иностранных «жрецов науки», к вопросам производительности труда при социализме.

В. И. Ленин говорил: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя. Капитализм создал производительность труда, невиданную при крепостничестве. Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создает новую, гораздо более высокую производительность труда».

Вильямс прекрасно понимал, что особую остроту проблема производительности труда приобретает в социалистическом сельском хозяйстве в связи с его унаследованной от прошлого технической отсталостью. Обращаясь к делегатам конгресса, ученый говорил:

«…в трудовом бесклассовом Союзе Социалистических Советских Республик вопрос производительности труда должен быть руководящим лозунгом при разрешении всех вопросов организации всякого производства».

Используя наши знания протекающего в природе под влиянием естественных факторов почвообразовательного процесса, мы можем, меняя эти факторы, направлять процессе нужную для нас сторону. Так мы создаем наилучшие почвы, структурные почвы, на которых можно будет несказанно повысить производительность труда в сельском хозяйстве. Великий ученый подчеркивал, что это можно сделать не простым улучшением почвы в рамках старой паровой системы земледелия, а только коренным изменением всей системы земледелия, переходом на травополье, которое решительно повернет почвообразовательный процесс в нужную для нас сторону.

Вильямс предсказывал, что наше социалистическое сельское хозяйство, совершив переход к травопольной системе земледелия, сможет достигнуть повышения урожайности почв Советского Союза на 1000 процентов.

«Если выразить эту величину в процентах повышения производительности труда, то получится величина порядка 10000 %», — таким предсказанием закончил Вильямс свой доклад на конгрессе почвоведов.

Выдающийся ученый говорил с трибуны международного научного конгресса о процентах повышения производительности труда. Это было неожиданным для многих его слушателей — зарубежных ученых, но это казалось вполне естественным ученикам Вильямса, начиная со студентов-первокурсников Тимирязевской академии.

Вильямс выступил перед широкой аудиторией ученых мира как революционер в науке, научный деятель нового типа, как ученый-большевик. Пример научной и общественной деятельности Вильямса показывал зарубежным делегатам конгресса, что в стране социализма ученый может действительно отдать все свои силы и знания служению народу. Только при социализме возникла возможность безграничного расцвета науки, завоевания все новых и новых высот в познании тайн природы.

Крупнейший естествоиспытатель, ученый смелыми и яркими мазками набросал картину мира в его непрестанном изменении и развитии. Широта научных интересов Вильямса, поразившая многих, была продиктована широтой его подхода к изучению природы, где все явления находятся во взаимосвязи. Поэтому, говоря о развитии почвы, Вильямс выдвигал и решал сложные вопросы геоботаники и микробиологии; он создавал новые, оригинальные гипотезы в области геологии и искал им новые и новые подтверждения.

С ним можно было не соглашаться, можно было спорить, но нельзя было оставаться равнодушным — такой захватывающий мир новых проблем и представлений возникал из доклада Вильямса.

Его научные взгляды поражали своей исключительной целеустремленностью. Это было самой главной отличительной особенностью Вильямса — ученого нового типа. Эта целеустремленность объяснялась действенным, активным отношением его к жизни. Ученый стремился раскрыть тайны природы, стремился объяснить мир для того, чтобы его переделать. Вот где крылась причина сочетания глубоких теоретических обобщений процессов развития природы с решением насущных вопросов практики, связанных с жизнью и счастьем народа. О подобном союзе труда и науки, осуществленном ныне в стране социализма, мечтали поколения передовых людей.

Итоги многолетних научных исканий, изложенные ученым, не были для него самоцелью; это был трамплин, от которого Вильямс призывал оттолкнуться, чтобы приступить к решению новых задач, к выдвижению и проверке новых гипотез, к раскрытию еще не раскрытых тайн природы и подчинению ее сил воле человека.

Прежде всего этому призыву последовал сам Вильямс. Сразу же после конгресса он приступил к составлению «Перспективной программы работ отдела биологии почвы», созданного при институте агропочвоведения ВАСХНИЛ. Этот отдел, возглавлявшийся Вильямсом, должен был, по мысли ученого, провести целую серию взаимосвязанных исследований, направленных, в конечном счете, на решение все той же всепоглощающей проблемы — повышения плодородия почвы.

Огромный круг вопросов, поставленных в этой программе на разрешение, требовал многих и многих лет напряженной, согласованной работы ученых различных специальностей. Но это не смущало Вильямса: так он привык строить свои научные планы, так он работал всю свою жизнь, заглядывая на десятилетия вперед.

Эта, как назвал ее ученый, «перспективная программа» оказалась действительно на редкость перспективной. Сейчас, через два десятка лет после ее составления, перед учениками и последователями Вильямса все более глубоко раскрывается значение этой программы научного подвига, начатого ученым на склоне его жизни и ждущего еще своего полного осуществления.

Раздел за разделом, тема за темой последовательно и взаимосвязанно поставлены ученым проблемы изучения эволюции элементов плодородия почвы в зависимости от биологического воздействия растительных формаций, в зависимости от эволюции структуры почвы.

И почвоведение, и микробиология, и ботаника, и геология, и механика, и химия — многие отрасли науки были призваны ученым для осуществления намеченной им программы: раскрыть от начала до конца всю сложность превращения мертвой горной породы в плодородную почву, понять закономерности этого превращения и научиться направлять развитие почвообразовательного процесса в нужную для человека сторону. Вильямс далеко заглядывал вперед, он видел преображенную волею советского человека природу, когда намечал один из последних разделов своей программы:

«Влияние эволюции почвообразовательного процесса на эволюцию климата и борьба с пустыней».

В том же 1930 году Вильямс выдвигает задачу строгого планирования всех «почвенных обследований и изысканий в целях составления полистной почвенной карты Союза в масштабе 1: 1000000». Но он хочет, чтобы эта карта не только верно отражала распределение различных почв в (пространстве, но и активно помогала социалистическому сельскому хозяйству. Ученый предлагал:

«Углубить изучение почвенного покрова Союза в сторону: а) выявления связи генезиса почвы с динамикой эволюции плодородия почвы, б) районирования территории Союза в агропочвенном отношении и в) установления рациональных систем использования производительных сил сельскохозяйственной территории Союза».

«Перспективной программой работ отдела биологии почвы» так же, как и каждой новой своей работой, Вильямс как бы подчеркивал: то, что достигнуто, — только начало, еще надо трудиться и трудиться, чтобы раскрывать все новые и новые тайны природы, чтобы тесный союз труда и науки, созданный в Советской стране, помог превратить в цветущий сад землю, о которой Максим Горький проникновенно сказал:

«Поистине, это — наша земля».

 

VIII. БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Все то, что было создано Вильямсом за десятилетия его неустанной работы, исканий, борьбы, должно было теперь подвергнуться суровому экзамену, строгой проверке на практике.

Победа колхозного движения создала условия для перестройки всех основ земледелия на передовой научной базе.

Партия большевиков, поведя крестьянство по колхозному пути, сразу же выдвинула задачу наступления на стихию и создания высоких, устойчивых урожаев, задачу борьбы с засухой.

Осенью 1931 года в Москве состоялась Всесоюзная конференция по борьбе с засухой.

Вячеслав Михайлович Молотов, обращаясь к участникам конференции, говорил:

«Итак, как стоит перед советской властью вопрос о борьбе с засухой?

Для нас, большевиков, это дело не сводится только к оборонительным мероприятиям против засухи. Большевистская борьба с засухой неразрывно связана со всем делом борьбы за подъем производительности труда в сельском хозяйстве. Для большевиков борьба с засухой — это организованная по-советски борьба за поднятие урожая».

На конференции произошло столкновение Вильямса и его сторонников с группой так называемых «антиструктурников», возглавлявшейся Тулайковым (который впоследствии был разоблачен как враг народа). Тулайков выступил против травопольной системы земледелия на том основании, что, по его мнению, создание прочной структуры почвы не имеет значения. Хороший урожай, утверждал Тулайков, можно получать и на бесструктурной почве. Действительно, в отдельные благоприятные годы, когда дожди выпадали часто, на бесструктурной почве получался хороший урожай. Но сельское хозяйство при этом оставалось игрушкой в руках стихии; урожай, как говорил Вильямс, зависел только от частоты выпадения дождей. Искусство агронома здесь вовсе ни при чем.

Тулайков, повторяя доводы прежних противников Вильямса, говорил, что травопольная система — дело нереальное и вредное. Лучше вместо этого разводить в засушливых областях засухоустойчивые растения и применять орошение.

Могло показаться, что предложения Тулайкова правильны. Но это были попытки подменить комплексное всестороннее решение главной проблемы — проблемы повышения плодородия почвы — отдельными, не связанными между собою мерами.

Вильямс не возражал ни против орошения, ни против засухоустойчивых культур. Но он и его сторонники считали, что все эти меры дадут должный эффект только в качестве составных частей травопольной системы земледелия.

После упорной борьбы конференция записала в своих решениях такой пункт: «В целях выявления на массовом опыте значения травопольной системы для повышения урожаев зерновых культур в засушливых районах, создания устойчивости этих урожаев и улучшения структуры почвы перевести в ближайшие два года 20 совхозов и 20 МТС на травопольную систему».

Это было немалой победой. Вильямс не сомневался, что он быстро сможет на практике доказать неоспоримые преимущества новой системы земледелия. Он был уверен, что советская агрономическая наука сможет с честью ответить на тот призыв, с которым обратился к участникам конференции Михаил Иванович Калинин.

«Огромнейшая задача, — сказал Михаил Иванович, — заключается в том, чтобы пустынные, песчаные степи, где дуют суховеи, сжигающие на своем пути все, — вот это превратить в цветущие сады. Эта возможность есть…

Человек становится хозяином над природой — вот в чем суть. Но не в старом понимании, что, мол, один человек — хозяин. Нет, человек общественный, массы трудящихся. А вы — руководители в борьбе за подчинение природы. Что может быть ценнее, что может быть благороднее? Разве на этом поприще, на этой работе можно не жертвовать своей жизнью, можно щадить свои силы?

…Товарищи, я призываю вас к тому, чтобы вы в самое ближайшее время показали всему миру, как надо устраивать природу в интересах человека».

И Вильямс приступил к осуществлению этого призыва.

Он разослал своих ближайших учеников и сотрудников по тем районам, где были выделены первые четыре травопольные МТС. Бригады студентов-старшекурсников провели в первый же год почвенное обследование колхозных массивов на площади в 200 тысяч гектаров. В Москву, к Вильямсу, прибывали первые донесения, приезжали участники экспедиций, привозились образцы почв. Вильямс добился создания в Тимирязевке специального научного штаба, призванного руководить травопольным наступлением, — Почвенно-агрономической станции. Заведующий станцией (им, понятно, был сам Вильямс) с небольшим штатом сотрудников не знал устали в эти горячие месяцы. Здесь, на станции, разрабатывались различные схемы севооборотов, отдельно для каждой МТС, типы лесонасаждений, системы обработки почвы.

Посылая своих командиров на травопольный фронт, начальник штаба требовал, чтобы они, не забывая главной цели операции, вели бой за каждый маленький сегодняшний успех. Он писал правлению Трактороцентра в начале 1932 года, что Почвенно-агрономическая станция, ставя целью в возможно короткий срок показать эффективность травопольной системы, «берет на себя одновременно обязательство силами своих научных сотрудников уже в предстоящей весенне-посевной кампании принять активное участие в борьбе колхозных масс за овладение агротехникой, за повышение урожайности».

Четыре травопольные МТС находились в различных областях страны: Бузулукская (в дальнейшем — имени В. Р. Вильямса) — в Чкаловской области, Миллеровская — в Ростовской, Интернациональная — в Северо-Казахстанской и Бударинская — в Сталинградской.

Во всех этих МТС началась борьба за внедрение травопольной системы. Это была тяжелая борьба. Противники Вильямса ограничивались словесными спорами или дискуссионными статьями, тюка травопольная система существовала только в теории. Но теперь, когда началась ее проверка на практике, они постарались сделать все возможное, чтобы опорочить ее. Это была борьба уже не против одного Вильямса, — это была вместе с тем борьба против колхозного строя, которую вели враги народа, пробравшиеся в Наркомзем и оказывавшие прямую поддержку противникам Вильямса.

Четыре травопольные МТС находились под настоящим бойкотом — туда не посылались новые тракторы, не доставлялось горючее, семенной материал оказывался совсем не тем, который требовался.

Но сотрудники Вильямса и в этих условиях продолжали упорную работу. Они провели во всех колхозах травопольных МТС детальное почвенное обследование, разработали схемы травопольных и переходных севооборотов, заложили опыты по агротехнике, удобрению.

Работники этих МТС и колхозов стали частыми гостями Вильямса. С этих пор начался у него все укреплявшийся личный контакт с широкими слоями передовых тружеников полей.

Уже первые два года работы дали свои результаты. Особенно хорошо работала Интернациональная МТС, в Казахстане.

Но противники Вильямса, поддержанные вредителями из Наркомзема, не унимались. Ученый обращался в Наркомзем; там обещали оказать содействие травопольным МТС, издавали даже специальные приказы, но эти приказы не выполнялись.

Особенно тяжело сложилось положение в Бударинской МТС, на Нижней Волге. Здесь тоже были составлены планы севооборотов, здесь начались посадки лесонасаждений, но все это делалось умышленно неправильно, вопреки указаниям Вильямса. В Бударинской МТС началось такое «внедрение» травопольной системы, что Вильямс отказался принимать участие в этой «работе».

На Нижней Волге травопольная система стала после этого осуществляться на полях колхозов, обслуживаемых Ново-Анненской МТС.

Борьба шла и по другим спорным вопросам. Особенно упорно пришлось бороться Вильямсу против мелкой вспашки. Одной из важнейших мер борьбы за высокие и устойчивые урожаи Вильямс считал глубокую — не менее 20 сантиметров — вспашку. Это было основным требованием, которое выдвигал Вильямс, говоря об обработке почвы. Это требование можно и нужно было осуществлять даже и в том случае, когда все остальные элементы травопольной системы еще не внедрены. Основываясь на своем глубоком изучении биологических процессов, происходящих в почве, Вильямс отстаивал систему глубокой вспашки, потому что только такая вспашка обеспечивала культурному растению благоприятные условия для развития и не давала ходу сорнякам.

Но противники Вильямса, и прежде всего Тулайков, утверждали, что глубокая вспашка невыгодна — она требует значительно больших затрат. Действительно, при этом приходилось затрачивать больше сил и средств, но зато эти расходы окупались сторицей. Мелкая вспашка была наследием капитализма, наследием хищнического отношения к земле. Передовые русские ученые, начиная с А. А. Измаильского, вели упорную борьбу с мелкой вспашкой, доказывая, что она ведет к истощению и засорению почвы. Но Тулайков и его сторонники нашли поддержку в земельных органах.

Вильямс не отступал. Он доказывал всю ограниченность и реакционность проповеди мелкой пахоты, говоря, что те факторы, на которые ссылаются ее сторонники, «являются факторами обывательскими, мелкособственнического порядка, идущими вразрез с интересами социалистического строительства». Это была, по его мнению, страусовая политика, если не хуже — экономить на пахоте, а потом тратить массу сил и средств на борьбу с сорняками и в результате все-таки так и не добиться высокого урожая.

«Для того чтобы яснее представить себе разницу между мелкой и глубокой вспашкой, — говорил Вильямс, — я позволю себе сделать такое сравнение: человека заставляют заболевать, а потом начинают лечить («борьба» с сорняками и пр.) — такова мелкая вспашка. Глубокая вспашка — это предупредительная мера против заболевания».

Проповедники мелкой вспашки находили себе поддержку у врагов народа, делавших все возможное, чтобы затормозить успешное развитие колхозного движения. Но инициатива колхозных масс опрокидывала и замыслы врагов и косные, реакционные взгляды.

Вильямс стал опираться теперь на поддержку колхозников и работников МТС. К нему в Москву, на кафедру почвоведения, на Почвенно-агрономическую станцию приходили письма из самых различных районов страны, приезжали колхозные ходоки. Та неутомимая пропагандистская работа, которую ученый вел из года в год, используя газеты, журналы, радио, начинала приносить все большие плоды. Борьба за травопольную систему, за глубокую вспашку, за травосеяние, за лесонасаждения находила все большую поддержку.

«Сами колхозы и МТС, — с удовлетворением говорил Вильямс в начале 1934 года, — помогают нам в этом деле, усиленно обращаются к нам за указаниями и советами, с просьбами взять шефство над ними».

Особенно напряженную борьбу вел Вильямс с врагами народа, пробравшимися в аппарат Зернотреста и Наркомата совхозов.

Еще с 1930 года, когда развернулось в стране создание широкой сети совхозов, Вильямс принял в этой работе деятельное участие. Он хотел, чтобы руководители новых совхозов стали сторонниками травопольной системы. Он потратил в 1930 году много времени и сил на составление и чтение цикла лекций об основах социалистического земледелия для директоров совхозов. Эти лекции представляли собой сжатое изложение основ травопольной системы.

Вильямс посылал своих сотрудников на земли вновь организуемых совхозов. Наряду с давнишними учениками Вильямса в этих работах принимали участие и самые молодые его ученики, студенты старших курсов и выпускники Академии — С. П. Ярков, Н. П. Колпенская, О. С. Ростовцева, И. Г. Павлов и многие другие.

Создание совхозов требовало решения вопроса о путях развития их, о той системе земледелия, которая должна была лечь в основу работы совхозов. Вильямс говорил, что совхозы могут и должны стать наиболее передовыми, всесторонне развитыми хозяйствами, где сочеталось бы полеводство с животноводством, обеспечивая неуклонное повышение производительности труда и урожайности.

Но в Зернотресте оказались поклонники американской хищнической теории «монокультуры». Капиталистические концерны и тресты в Соединенных Штатах, исходя из рыночной конъюнктуры, вели систематическое ограбление земли, из года в год сея пшеницу по пшенице или кукурузу по кукурузе, до полного истощения почвенных богатств. Это вело к тому, что капиталисты наживали большие прибыли, а плодородие почвы падало год от году, почва лишалась своей структуры, распылялась, и почвенная эрозия принимала в Соединенных Штатах все более катастрофические размеры.

И нашлись в Зернотресте и Наркомате совхозов ревностные «поклонники» этой хищнической системы, которые начали создавать совхозы по американскому образу и подобию.

Все это, понятно, подкреплялось всякими «научными» аргументами и ссылками на будто бы исключительную выгодность монокультуры и предельной специализации совхозов.

Русский народ на основе векового опыта знал губительность этого пути, в народе сложилась даже такая поговорка: «Хлеб по хлебу сеять — ни молотить, ни веять».

Вильямс настаивал на введении в совхозах травопольных севооборотов и животноводства, а ему отвечали:

— Мы не хотим превращать Зернотрест в Сенотрест.

— Смотрите, — говорил Вильямс, — вы добьетесь того, что превратитесь в Бурьянотрест.

Предсказание Вильямса оправдалось очень скоро. Особенно наглядно это проявилось в совхозе «Гигант» на Северном Кавказе, где враги народа и поклонники капиталистических приемов ограбления земли подвизались в первые годы существования совхоза.

Вильямс с горечью говорил в начале 1934 года: «Достаточно вспомнить историю совхоза «Гигант». Вспахали по старой системе целину и получили при благоприятных условиях хороший урожай, а затем дошли до того, что снимали урожай в один центнер с гектара, тогда как было посеяно полтора центнера на гектар».

Но к этому и стремились враги народа — опорочить самую идею колхозно-совхозного пути развития сельского хозяйства и нанести тяжелый урон советскому народу.

Когда нельзя было замолчать выступления Вильямса, широко использовавшего трибуну партийной печати, враги народа, пробравшиеся в наркоматы совхозов и земледелия, устраивали бюрократическую карусель, которая сводила на нет любое мероприятие, направленное к осуществлению предложений ученого. Вильямс, создатель учения о двух круговоротах, биологическом и геологическом, окрестил эти махинации «третьим, бюрократическим круговоротом» — «от дира к замдиру, от замдира к заву, от зава к помзаву, от помзава к завфину, от завфина к завхозу, от завхоза вновь к диру и т. д.; в отличие от первых двух круговоротов третий всегда возвращается в свою исходную точку без всяких следов прогрессивного движения».

Ученый-большевик Вильямс боролся с враждебными теориями и вражескими действиями с непримиримостью, не знавшей компромиссов, со всей большевистской страстностью.

Коммунист Вильямс опирался в этой борьбе на поддержку народа, он обращался за помощью к партии. Он писал в своем рапорте ученого XVII съезду партии в январе 1934 года:

«Моя основная работа сводится к конкретному проведению в жизнь мероприятий, связанных с разрешением — проблемы плодородия почвы. Речь идет о системе земледелия. Моя система — это борьба за прочную структуру почвы, за глубокую вспашку, за полевое травосеяние, которое создает требуемую структуру почвы.

Эту свою теорию я повседневно и широко распространяю и в своих докладах, и в лекциях, и в печати, поскольку мне приходилось вести борьбу с оппортунистами и вредителями в этой области».

Ученый говорит в своем рапорте и о мелкой вспашке, и о пренебрежении к травосеянию, и об уродливой специализации совхозов, и о пресловутой монокультуре — о всех вредных и вредительских приемах, насаждавшихся в сельском хозяйстве реакционными учеными и врагами народа.

Партия оказала полную поддержку передовой советской агрономии.

Товарищ Сталин осветил эти вопросы с трибуны XVII партсъезда.

Говоря о том, что совхозы все еще остаются не на высоте своих задач, товарищ Сталин вскрыл причины этого. Он говорил, что «наши зерновые совхозы слишком громоздки, директора не справляются с громадными совхозами, сами совхозы слишком специализированы, не имеют севооборота и парового клина, не имеют в своем составе животноводческих элементов. Необходимо, очевидно, разукрупнить совхозы и ликвидировать их чрезмерную специализированность. Можно подумать, что Наркомсовхозов своевременно поставил этот вопрос и добился его разрешения. Но это не верно. Вопрос был поставлен и разрешен по инициативе людей, не имеющих никакого отношения к Наркомату Совхозов».

Товарищ Сталин в своем докладе на XVII съезде партии обосновал новую линию развития нашего сельского хозяйства, имеющую своей главной целью повышение урожайности, повышение плодородия почвы. Эта линия означала «введение правильных севооборотов, расширение чистых паров, улучшение семенного дела по всем отраслям земледелия».

Особое внимание уделил товарищ Сталин лесонасаждениям как одной из решающих мер борьбы с засухой.

«Насаждение лесов и лесозащитных полос в восточных районах Заволжья, — говорил товарищ Сталин, — имеет громадное значение. Эта работа, как известно, уже производится, хотя нельзя сказать, чтобы она проводилась с достаточной интенсивностью».

Торжество в советском сельском хозяйстве новой линии, названной вождем народа единственно правильной линией, вызвало у Вильямса новый прилив сил и энергии. Он с гордостью думал, что в этом торжестве новой линии есть доля и его участия.

И с новым упорством он продолжал трудиться над дальнейшим совершенствованием травопольной системы земледелия во имя счастья и процветания родного советского народа.

 

IX. ПОЛВЕКА

4 апреля 1935 года советский народ чествовал одного из самых выдающихся своих ученых. «Правда» писала в этот день в передовой статье:

«Мы поздравляем большевика и академика с его юбилеем, желаем ему здоровья и бодрости, новых сил в борьбе за дальнейший расцвет сельскохозяйственной науки».

Пятьдесят лет изо дня в день ученый с огромной энергией, с полным напряжением всех своих сил создавал самую передовую в мире науку о победе над землей, работал на пользу своего народа. И народ горячо отблагодарил своего верного сына. Тысячи и тысячи простых людей — тружеников земли, ученые, государственные деятели шли к нему за помощью, за советом, и теперь они славили в нем народную мудрость, талант ученого, смелость преобразователя природы. Слава Вильямса широкой волной разлилась по Стране Советов и вышла за ее пределы.

Его научные заслуги нашли яркое признание — ученый был избран членом трех академий: Академии наук Советского Союза, Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина и Белорусской академии наук.

Высоко оценило заслуги Вильямса советское правительство.

Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР 17 ноября 1934 года наградил его орденом Ленина.

Юбилей «старшего агронома Советского Союза» праздновала вся страна — ее правительство, партия большевиков, советская наука, многомиллионное передовое колхозное крестьянство.

Этот день явился праздником не только для Вильямса, — это был праздник и для многих тысяч его учеников, день торжества всей советской науки.

Вечером 4 апреля 1935 года Дом союзов был празднично украшен. Колонный зал был залит ярким светом. Здесь собрались лучшие представители советской науки, колхозники, студенты, несколько поколений «очных и заочных» учеников великого русского ученого. Они пришли выразить ему свою глубокую любовь и уважение.

От имени Центрального Исполнительною Комитета СССР П. Г. Смидович вручил юбиляру орден Ленина.

«Василий Робертович Вильямс, — сказал он, — получил орден Ленина. Владимир Ильич знал Василия Робертовича и очень ценил его».

Академик В. Л. Комаров сказал в своей речи:

«Полвека активной работы на благо человечества, на освобождение трудящихся. Товарищи! Кто из вас чувствует, какие это славные полвека! Для этого надо быть человеком упорного труда, человеком с горячей мыслью, мыслью, которая граничит с гениальностью.

Древние герои рубили головы драконам, а Вы, Василий Робертович, отразили реакционную теорию, убивавшую плодородие земли. Вы отразили этого дракона, который стоял между трудящимися и их благосостоянием, который оправдывал действия частного собственника земли, помогал ему ее грабить, арендатора земли, который угнетал батрака. Эта теория разбита, от нее не осталось ничего. И на месте ее Вы, Василий Робертович, создали гармоничную всестороннюю теорию культуры почвы, почвы, которая постепенно обновляется и которая никогда не перестанет давать высокий урожай, которая обеспечивает навсегда трудящихся и дает возможность создать бесклассовое социалистическое общество.

Василий Робертович, Вы победитель в своей работе! И вот этот переполненный зал — лучший свидетель того, как велика Ваша популярность среди широких масс советских работников. Но если бы мы построили зал, в десять раз больший, да все наши активисты МТС, совхозов и колхозов знали, что сегодня праздник теоретика социалистического земледелия, праздник тех достижений, которые увенчали работу Василия Робертовича, — разве зал этот был бы менее полон? Он был бы так же полон, как и сейчас.

…если бы мы могли потребовать от Василия Робертовича не болеть, не хворать — это было бы хорошо, потому что не все еще задачи решены. Нам надо еще обеспечить высочайший урожай наших социалистических полей, и, Василий Робертович, Вы должны в этом сделать еще многое».

Вильямс слушал и прекрасно понимал, что не все задачи еще решены; у него в это время зрели планы создания книги для колхозников о методах передового земледелия, именно в это время начинали под его руководством развертываться интереснейшие работы по внедрению травопольной системы в Каменной степи, готовился новый учебник почвоведения. Вильямс прекрасно чувствовал, что этот юбилей не есть только лишь «подведение итогов», — нет, это огромная зарядка на будущее, это начало новых, еще более грандиозных работ. И три этом очень радостно знать, что у тебя тысячи помощников и друзей, что весь этот огромный зал переполнен людьми, искренне гордящимися своим великим соотечественником, желающими ему успехов, готовыми помочь во всем.

Академик смотрит на своих испытанных друзей, старых петровцев, с которыми он рука об руку прошел трудный, но славный путь.

Вильямс еще отчетливее осознал на своем юбилее, как хорошо иметь много верных друзей.

Не все они смогли приехать в Москву, «о их приветственные письма и телеграммы звучали с трибуны Колонного зала.

Из Одессы прислал приветствие Трофим Денисович Лысенко. Иван Владимирович Мичурин телеграфировал: «В день пятидесятилетия Вашей выдающейся научной деятельности сердечно поздравляю Вас, дорогой Василий Робертович, искренно желаю Вам с той же энергией работать на благо социалистического общества».

Были закончены все приветственные речи, прочитаны письма и телеграммы, смолк гром рукоплесканий и оваций. Зал затих, стал весь внимание. За столом президиума поднялся Василий Робертович. Он глубоко взволнован, ему нелегко стоять, но он стоит, держась за стол, покрытый красным сукном.

Вильямс сказал немного, но он сказал самое главное.

— Мне хочется сказать каждому колхознику, каждому агроному, что нет иного счастья, как жить и творить на нашей родной советской земле.

И с загоревшимися глазами этот великий мечтатель о лучшем будущем человечества и борец за это лучшее будущее добавил:

— Мечтаю только о том, чтобы дожить до того дня, когда колхозный гектар будет давать пятьдесят центнеров пшеницы.

Многие сидящие в зале решили, что это несбыточная мечта, но, мол, юбилярам все простительно — юбиляр должен красиво ответить на приветствия.

Да, это была мечта, но мечта реальная, и Вильямс, больше чем кто-либо другой, имел на нее право. Ведь в течение двух десятилетий он у себя на опытном поле в Тимирязевке в «нехлебной» Московской области обмолачивал в среднем 67 центнеров зерна с гектара. За эти двадцать лет не было ни одного года, когда урожай опустился бы ниже (52 центнеров. Действительно, у Вильямса мечта о 50 центнерах пшеницы с гектара колхозного поля была реальной. И он не обманулся в самых главных своих учениках — советских колхозниках. Еще при его жизни, в 1939 году, знатная колхозница Алтая А. С. Сергеева собрала рекордный урожай в 609 пудов пшеницы с гектара. Это было уже не 50, а 100 центнеров.

В 1940 году этот рекорд был перекрыт колхозником Карповым из Красноярского края.

«Правда» 12 сентября 1940 года писала:

«Участник (Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, заведующий хатой-лабораторией колхоза «Путь к социализму» Аскысского района, тов. Карпов добился мирового рекорда урожая пшеницы. С опытного участка, засеянного пшеницей, тов. Карпов при обмолоте получил в переводе на гектар свыше 696 пудов с гектара».

Сообщения о таких же рекордах по другим культурам шли и из многих других мест Страны Советов.

Вильямс не ошибся — его «несбыточная» мечта быстро стала реальностью. Пятьдесят лет его работы не прошли даром.

 

X. КАМЕННАЯ СТЕПЬ

Новая линия развития нашего сельского хозяйства, провозглашенная товарищем Сталиным на XVII съезде партии, приносила все новые и новые успехи, множились ряды передовиков, борцов за высокие, рекордные урожаи.

Вильямс от души приветствовал это движение за подъем урожайности социалистических полей, — он знал, что этому подъему способствует и распространение его передовых идей.

Проводниками идей Вильямса были его многочисленные непосредственные ученики — питомцы Тимирязевки. Их становилось от выпуска к выпуску все больше, они проникались передовыми научными взглядами Вильямса, превращаясь в убежденных сторонников травопольной системы земледелия и динамического почвоведения.

Попрежнему аудитория кафедры почвоведения бывала переполнена в дни лекций Вильямса, — студенты-старшекурсники приходили слушать уже известные им курсы лекций во второй и третий раз. Трудно было ученому выступать с кафедры, большого напряжения стоила ему каждая его лекция, но, несмотря на это, прежний блеск отточенных мыслей и неотразимая сила убеждения захватывали и покоряли слушателей.

Год от году углублял и перестраивал ученый курс своих лекций, все более сближая в одно неразрывное целое две научные дисциплины — почвоведение и земледелие.

В 1935 году Вильямс написал и опубликовал исключительно интересный труд, называвшийся «Почвоведение. Конспект курса». По существу, это было талантливое, предельно сжатое изложение основ почвоведения и земледелия в их единстве и неразрывной связи. В конспекте последовательно проводилась и подчеркивалась мысль о единстве теории и практики, науки и сельскохозяйственного производства.

Особый интерес представляла третья часть конспекта — «учение о системах изменения природных условий почвенно-климатических областей СССР согласно требованиям планового социалистического хозяйства (частное почвоведение)». Столь широкого освещения плановой переделки всей природы целых ландшафтных зон и природных областей Советского Союза Вильямс еще никогда не давал.

Он говорил: «Нельзя руководствоваться статическими и «извечными» морфологическими признаками, нет в производстве неподвижных шаблонов, применимы только системы мероприятий, строго ориентированных во времени и не менее определенно локализированных и конкретизированных». Эта «конкретизация должна проводиться на основе разницы природных условий. На грандиозных территориальных пространствах СССР эти условия будут очень различны, даже в пределах одной плановой области».

И Вильямс излагает созданную им «систему изменения природных условий» целых зон и областей, начиная с тундры и кончая пустыней и уделяя особое внимание таким специфическим территориям, как речные поймы, песчаные пространства, горные районы, области сухих и влажных субтропиков.

Вильямса во всей его научной и практической деятельности больше всего интересовала проблема направленной переделки природы. На основании своих многолетних исследований ученый пришел к выводу, что при познании объективных закономерностей природы в их взаимосвязи человек в силах изменять в нужную сторону не только живые организмы — растения и животных, не только такие факторы их существования, как рельеф и почву, но и такое важнейшее условие жизни растений, как климат.

«Климат в пределах одной широтной климатической зоны, — писал Вильямс, — представляет функцию господствующей растительной формации (в понимании почвоведения). И следовательно, изменяя согласно нашим народнохозяйственным нуждам состав растительной формации, мы можем изменить и климат. Взгляд, таящий в себе широчайшие перспективы. Я не скрываю от себя трудностей этого пути. Но перспективы так широки, что ради них можно помириться с трудностями, перед которыми еще не отступали большевики».

Такие идеи открывали действительно широчайшие перспективы перед практикой социалистического земледелия, перед почвоведением и агрономией, перед географией и климатологией.

Вильямс с огромным увлечением помогал всем, кто боролся за подъем урожайности социалистических полей, кто хотел использовать на практике его идеи. Но ученому пришлось не только помогать, на его долю выпала и тяжелая борьба с теми, кто попрежнему не хотел понять, что только комплекс мероприятий может обеспечить действительный расцвет нашего сельского хозяйства.

Особенно напряженной и острой была в эти годы борьба Вильямса с представителями «минеральной» агрохимии, прежде всего с академиком Дмитрием Николаевичем Прянишниковым, коллегой Вильямса по совместной работе в старой Петровской академии, Московском сельскохозяйственном институте, а после Октября — в Тимирязевке.

Будучи весьма крупным исследователем в своей области, академик Д. Н. Прянишников не сумел подойти к проблеме поднятия урожайности так широко, как к ней подходили отцы русской научной агрономии — В. В. Докучаев, К. А. Тимирязев, П. А. Костычев. Прянишников выступал против Вильямса именно потому, что Вильямс и его ученики отстаивали необходимость внедрения в наше сельское хозяйство целого комплекса, целой стройной системы взаимосвязанных мероприятий. Прянишников и его сторонники считали, что поднятие урожайности почв может быть достигнуто путем одного лишь усиленного их удобрения.

Повторяя ошибочный путь Ю. Либиха, «минеральные» агрохимики говорили об азоте, фосфоре, калии, о микроэлементах, но забывали о роли воды в почве, не признавали почвенной структуры, игнорировали биологию почвы и особое значение органического вещества для всех главнейших процессов, протекающих в ней.

Вильямс резко осудил эти односторонние метафизические воззрения. Он говорил: «Оставаться на позициях «минеральной» агрохимии… значит не верить в прогрессивное развитие науки, не верить в прогресс общественных и производственных отношений, значит отстать от жизни почти на столетие».

Ученые, академики, утверждал Вильямс, обязаны знать, что бесструктурная почва не может усвоить сколько-нибудь значительною количества выпадающих осадков, а без воды никакие удобрения растению помочь не смогут.

«Не азот, не фосфор, не калий, не микроэлементы, — еще раз говорил Вильямс, — находятся в минимуме, а вода…

Не может ученый, академик забывать, что, кроме зеленых растений, почва густо населена незелеными микроорганизмами, что число их в пахотном горизонте почвы на одном гектаре исчисляется триллионами. Мы обязаны кормить их легко разрушаемым органическим веществом, до чего ощупью доходят наши стахановцы».

Обеспечить почву достаточным количеством «деятельного» перегноя, создать прочную комковатую структуру могут только смеси многолетних злаковых и бобовых трав, только травопольные севообороты. Ученый не уставал повторять это, вновь и вновь доказывать.

«Минеральные» агрохимики не были против севооборотов, но они воевали с травопольными севооборотами и ратовали за плодосмен, за периодические посевы на полях одних бобовых, которые обогащают почву азотом и будто бы дают лучшее по качеству сено, чем смеси бобовых и злаковых. До почвенной структуры «минеральным» агрохимикам не было никакого дела.

Вильямса они обвинили в том, что он вообще против применения удобрений. Вильямс выступил с решительным протестом; ученый говорил, что он стоит за широкое применение удобрений, в том числе и минеральных, но считает необходимым удобрять растения, а не почвы. Но удобрять растения можно и нужно на фоне травопольной системы земледелия, только тогда они дадут наибольший эффект.

Противники Вильямса продолжали возражать ему, не давая себе труда как следует разобраться в глубоко правильных воззрениях ученого.

С явной горечью Вильямс писал в одной из своих статей: «…утверждение акад. Д. Н. Прянишникова о том, что я, как и все травопольщики, «враг применения удобрений в СССР», представляет в лучшем случае непростительное непонимание. Для травопольщиков это не ново, ибо им часто отвечают: «хотя я Вильямса не читал, но заранее с ним не согласен».

И Вильямс снова и снова выступает с разъяснением своих взглядов, он продолжает доказывать огромные преимущества травопольной системы земледелия, колоссальное значение структуры почвы.

Он показывает, что структурная почва может не только поглотить, но и прочно удержать 86 процентов атмосферных осадков. Ясно, что при обильном и бесперебойном снабжении растения влагой на структурной почве и удобрения дадут большой эффект. Только тот, кто не уяснил себе открытый Вильямсом закон незаменимости условий жизни растений, может отрицать значение почвенной структуры именно для агрохимиков; ведь должны же они быть заинтересованы в том, чтобы удобрения приносили нам большую пользу.

Однако в пылу полемики с «минеральными» агрохимиками Вильямс, исходя из далекой перспективы, упускал из виду, что пока у нас преобладают бесструктурные почвы, было бы неправильно отказываться от применения на них минеральных удобрений.

«В своих полемических статьях, — говорит академик Т. Д. Лысенко, — В. Р. Вильямс ошибочно считал нерентабельным, невыгодным применение минеральных удобрений на бесструктурных почвах. Обосновывал это положение В. Р. Вильямс тем, что на структурных почвах эффективность минеральных удобрений значительно выше, нежели на бесструктурных. Но такое обоснование говорит только о том, что сельскому хозяйству необходимы и минеральные удобрения и структурные почвы. Лучше оба эти фактора иметь в совокупности. Но если нет структурной почвы, то это вовсе еще не говорит о том, что не нужно, невыгодно применять минеральные удобрения.

Основная ошибка В. Р. Вильямса в данном вопросе о рентабельности применения минеральных удобрений заключалась в одностороннем и потому неправильном понимании проблемы «рентабельности». Поэтому в отрицании целесообразности применения минеральных удобрений на бесструктурных почвах В. Р. Вильямс был неправ.

Но В. Р. Вильямс дал хорошую теорию по весьма важному для практики вопросу, а именно — по вопросу о возникновении и уничтожении условий плодородия почвы. Исходя из этой теории, можно разрабатывать такие способы применения минеральных удобрений, которые будут значительно повышать эффективность фосфорных и калийных удобрений».

Вильямс правильно доказывал, что лучшее сено дает именно смесь трав, а не одни бобовые, которые не могут восстановить хорошую почвенную структуру. Ученый обращается к истории русского земледелия, к трудам классиков отечественной агрономии, прежде всего А. В. Советова, который в своей книге «О разведении кормовых трав», изданной в 1879 году, настаивал на применении травосмесей. Вильямс напоминал, что родоначальник русского травосеяния Н. Полторацкий (1761–1818) уже более ста лет тому назад высевал травосмеси.

«…именно в России, — писал Вильямс, — травосеяние сразу началось с посевов смесей трав. В Авчурино Полторацким клевер высевался всегда вместе с тимофеевкой. То же было и в гнездах крестьянского травосеяния в известных ярославских и волоколамских севооборотах…

У А. Советова в упомянутой выше книге с одинаковым правом рассматриваются как кормовые травы из семейства бобовых, так и кормовые травы из семейства злаковых».

Понимая прекрасно, что «минеральные» агрохимики своими наскоками пытаются поколебать самые основы травопольной системы земледелия, подорвать веру в ее значение, Вильямс проводит новые исследования, чтобы показать новые преимущества этой системы. Он доказал, что наименьшая затрата работы, а значит и горючего, будет при обработке структурных почв. На почвах же бесструктурных затрата работы и горючего возрастает в 5 раз, а в некоторых случаях, например на бесструктурных черноземных солонцах, в И раз! Он снова пишет о катастрофической эрозии, о росте оврагов, о потере питательных веществ на бесструктурных почвах.

Противники Вильямса решили выставить свой «главный аргумент» против травопольной системы земледелия: ее не знает Запад, незнакома западноевропейская и американская наука и с учением Вильямса о почвообразовании.

Но этот «главный аргумент» был легко разбит Вильямсом. Вспоминая о том, что и плодотворные идеи Докучаева были подхвачены за границей далеко не сразу, Вильямс писал: «Мы уже знаем по опыту, что в области почвоведения и Запад и США приходили к идеям русских ученых, как правило, с большим запозданием». Он говорил, что никому не будет позволено навязывать нам «слепое копирование опыта Западной Европы в отношении севооборотов».

Ученый подчеркивал, что у зарубежной агрономической науки не так уж много реальных достижений, что сельское хозяйство в капиталистических странах развивается стихийно, идет по пути разграбления природных богатств.

Говоря о задачах полной перестройки сельского хозяйства на научной основе, Вильямс отмечал: «Известно теперь, после Маркса и Ленина, что западноевропейские страны в капиталистических условиях эти задачи разрешали кое-как, отнюдь не наиболее правильными и быстрыми приемами и путями, а в ряде случаев и до сих пор еще не решили. Именно поэтому нельзя и немыслимо повторять их историю в любой области техники сельского хозяйства».

«Нельзя забывать, — говорил Вильямс, — что мы, агрономы, объектом своего исследования и изучения в отличие от других профессий и специальностей имеем природу во всей ее сложности и многообразии».

И Вильямс начинает задумываться о крайней желательности создания такого крупного научного учреждения, которое в кратчайший срок сумело бы всесторонне испытать весь комплекс разработанных им мер подъема и преобразования сельского хозяйства. Главная трудность заключалась в том, что в подобном научном центре очень долго пришлось бы решать вопрос о создании важнейшего элемента травопольной системы земледелия — лесов агрономического значения и защитных лесных насаждений.

Для того чтобы их вырастить, понадобятся годы и годы.

И здесь на помощь Вильямсу пришли его ученики.

В конце 1934 года один из них, Аркадий Петрович Водков, был направлен на работу в качестве научного сотрудника на Каменно-Степную опытную станцию. Здесь Водков встретился с директором станции, тоже учеником великого ученого, Иваном Лаврентьевичем Козловым.

Эта встреча повела к важным переменам в жизни Каменно-Степной опытной станции.

***

Каменная степь, когда туда приехал Водков, вовсе не была «белым пятном». Весь этот район был детально изучен еще в девяностых годах прошлого столетия экспедицией под руководством В. В. Докучаева. Здесь, в этой «типичной степи», Докучаев и его сотрудники начали работы по преобразованию природы, по борьбе с засухой. Для защиты полей от суховеев Докучаев посадил лесные полосы, для сбережения влаги, поднятия уровня грунтовых вод и орошения он устроил пруды, и водоемы.

Проводя свои работы в Каменной степи, Докучаев стремился к установлению «правильного соотношения между водою, лесом, лугами и другими хозяйственными угодьями и r испытанию усовершенствованных способов пользования ими, в целях подъема степной культуры, при свете научных данных».

Вильямс, создавая травопольную систему земледелия, опирался на вековой опыт русского народа, на все достижения передовой агрономии, он развивал и углублял плодотворные идеи своего учителя — великого Докучаева. Труды Докучаева помогали Вильямсу на протяжении всей его научной деятельности, и сейчас они снова оказали ему существенную помощь в борьбе за полное торжество травопольной системы.

Один из основных элементов этой системы — лесонасаждение — опирался на достижения отечественной науки, добившейся ни с чем не сравнимых успехов в деле степного лесоразведения.

Каменная степь, Велико-Анадоль, тульские засеки и многие другие живые памятники свидетельствовали о великой победе человека, создавшего степные леса.

Один из учителей Вильямса, профессор Турский, побывав в конце прошлого века в Велико-Анадоле, расположенном среди выжженных приазовских степей, писал об искусственном лесе, созданном здесь трудами и гением русского народа: «Обозревая самые старшие участки, на вид — совершенно здоровые, тенистые, прохладные, с полными, свежими стволами, — преклоняешься пред силою человеческого разума и настойчивости, которые отвоевали у степи место и заселили на нем лес. Этот лес надолго останется памятником той смелости, той уверенности и любви, с какою впервые взялись за облесение степей».

С такой же любовью и смелостью взялся за этот благородный труд и Докучаев, взялись и другие русские ученые. Передовые представители русской агрономической науки много сил и таланта вложили в дело степного лесоразведения, в дело преобразования природы родной страны, и Каменная степь явилась самым выдающимся памятником этой героической работы.

Но Вильямс прекрасно понимал, что труды великих русских ученых не историческая реликвия, что Каменная степь не только памятник. В этих трудах, в лесах и водоемах, созданных в степи, заключен ценнейший опыт, и, только опираясь на этот опыт, развивая и продолжая его, можно добиться полной победы.

Поэтому Вильямс, который сам был выдающимся знатоком истории науки, настоятельно требовал и от своих учеников изучения научного наследства великих русских ученых, поэтому он стал инициатором переиздания трудов классиков естествознания и агрономии — Докучаева, Костычева, Измаильского и других. Он был редактором этих трудов и писал к ним предисловия, содержавшие глубокие и яркие характеристики бессмертных творений великих борцов за преобразование природы.

Переиздавая классический труд Докучаева «Наши степи прежде и теперь», Вильямс говорил в своем предисловии:

«…Докучаев, Костычев, Измаильский, Коржинский, Пачоский, Келлер, Высоцкий — вот те богатыри, которые исколесили степную полосу, труженики, которые в течение более полустолетия плели канву далекого и близкого прошлого этой полосы в целях построения лучшего ее будущего. Пришел новый человек. Он возьмет труды этих ученых, разберется в них критически и все заслуживающее внимания, все ценное положит в основу своего дела. Труды Докучаева и других не пропадут даром».

Ученики Вильямса, пришедшие в тридцатых годах в Каменную степь, быстро доказали полную справедливость этих слов своего учителя.

Бродя по докучаевским лесным полосам или любуясь докучаевскими прудами, Водков удивлялся равнодушию к идеям великого ученого со стороны научного коллектива станции. Лесные полосы были выращены для защиты хлебов, но хлебов между полосами никто не сеял, кое-кто поговаривал о том, что полосы надо вырубить, строевой лес и дрова пригодятся. Пруды для орошения совершенно не использовались. Никто не развивал докучаевскую мысль о необходимости правильного соотношения между полями, лугами, лесом и водой.

Земледелие на станции было запущено, среди научных работников преобладали селекционеры-морганисты, которые вообще не интересовались средой обитания культурных растений. Они за много лет не сумели вывести ни одного хорошего нового сорта, но между собой жили дружно, — о Мичурине же, Вильямсе и Лысенко не хотели и слышать. На территории Каменной степи было много хозяев: селекционной работой занималась опытная станция, лесные полосы принадлежали другому учреждению, метеорологические станции — третьему. Разнобой в работе был поразительный, о комплексности не было и речи.

Козлов и Водков, ставший на станции секретарем партийной организации, решили объединить всю Каменную степь в одних руках, приступить к внедрению травопольной системы земледелия, а в области селекции повести работы по-новому, по-мйчурински.

«Травопольщики» отправились в обком партии. Здесь они объявили Каменную степь Магнитостроем сельского хозяйства и доказали острую необходимость перестройки всей работы станции и ее объединения, просили прикрепить к станции академиков для научной консультации и руководства.

В обкоме сначала удивились:

— Да каких же вам дать академиков?

— Давайте нам Вильямса, — отвечал Козлов.

— Помилуйте, он же больной старик, никуда не ездит.

— Ничего, мы сами к нему ездить будем, — сказали «травопольщики».

С решением бюро обкома партии друзья в начале 1935 года приехали в Москву к Вильямсу.

Он горячо поддержал их, обещал всемерную помощь, привлек к этому также своего ближайшего помощника по вопросам земледелия профессора М. Г. Чижевского и сотрудников Почвенно-агрономической станции Тимирязевской академии.

Наркомзем издал приказ об объединении, была создана Каменно-Степная опытная селекционная станция, одной из задач которой являлось внедрение травопольной системы земледелия, в первую очередь на облесенной территории Каменной степи.

Козлов, Водков и другие сотрудники станции, многие скрепя сердце, приступили к составлению плана работ. Запроектировали множество мелких севооборотов на небольших делянках в степи, между лесными полосами, в долинах.

Когда этот план привезли Вильямсу для одобрения, он перечеркнул его весь и предложил ввести два семипольных севооборота — один в открытой степи, другой между лесными полосами.

— Вам нужны научно-производственные севообороты с полями по двадцать пять гектаров, а не мелкие делянки, — сказал Вильямс руководителям Каменной степи.

Многие сотрудники станции, не понимая учения Вильямса, обиделись и растерялись.

— Что это за наука, делянок нету, — совхоз и совхоз.

Заботясь о скорейшем восстановлении структуры почв, Вильямс первое поле в обоих севооборотах — в степном и лесном — отвел под травы.

В ноябре 1935 года Вильямс лично составил особую инструкцию «По агротехнике и применению удобрений в севооборотах, рекомендованных Каменно-Степной селекционной опытной станции, Верхне-Озерскому сельскохозяйственному техникуму и колхозу имени Докучаева в Таловском районе Воронежской области». В своей инструкции ученый уделил особое внимание агротехнике выращивания трав.

В результате нарушения на станции агротехники травы на полях погибали, создалась угроза дискредитации травопольной системы земледелия. Трудности освоения семипольного севооборота повлияли на весь коллектив станции. Вильямсу было послано тревожное письмо.

«Практика работы в течение трех лет с этими севооборотами, — писали сотрудники станции Вильямсу, — показала, что подсев трав под озимые в Засушливые годы не приводит к желаемым результатам, а именно, травы погибают». Далее в письме предлагалось отказаться от семипольных севооборотов и перейти к другим севооборотам, введя еще целый ряд изменений в принятую агротехнику.

В октябре 1938 года Вильямс созвал специальное совещание, которое и разобралось в действительных и мнимых трудностях освоения севооборотов. Знаток воронежских степей и их природы, Вильямс в своем выступлении опроверг сомнения научных работников станции. Совещание встало на сторону Вильямса и еще раз утвердило предложенные им севообороты.

В решении совещания было записано:

«Отметить, что неудовлетворительные результаты по посевам трав за последние 2 года на Каменной степи есть прямой результат недопустимой беспечности и игнорирования агроотделом Каменно-Степной государственной опытной станции указаний по этому поводу Почвенно-агрономической станции и академика В. Р. Вильямса».

Дальнейшая история Каменной степи показала всю правоту Вильямса. Сотрудники станции, руководствуясь его указаниями, сумели добиться того, что травы, высеваемые под озимую пшеницу по методу Вильямса, начали прекрасно расти, хорошо восстанавливать почвенную структуру, давать большие сборы сена.

Вильямс сурово и требовательно относился к работникам «подшефной» ему Каменной степи. Он постоянно требовал от них скорейшего внедрения травопольной системы земледелия во всех ее звеньях.

27 октября 1938 года Вильямс в ответ на приветствие в связи с его семидесятипятилетним юбилеем, полученное от работников станции, писал им:

«Дорогие товарищи!

Прежде всего благодарю за Ваши приветствия.

Откровенно говоря, мне было бы еще более приятно услышать от Вас о достижениях в осуществлении травопольной системы земледелия и агротехнического комплекса Докучаева — Вильямса, каковую задачу Вы поставили себе еще несколько лет назад.

…Надо понять одно: что все производственные возможности будут законсервированы до тех пор, пока по-настоящему не будет развернута большевистская борьба за травопольную систему земледелия, за полное использование полезащитных лесных полос как важнейшего рычага для получения высоких и устойчивых урожаев.

Следовательно, надо поднять изучение лесных полос в комплексе с агротехникой до уровня стоящих задач и сдвинуть эту работу с мертвой точки. Нужно усвоить, что без комплексирования работ по агротехнике, селекции и лесным полосам нечего и думать о коренном разрешении вопроса о подъеме урожайности с/х. культур и всех отраслей с/х. производства в целом.

Ни на одну минуту не надо забывать о Вашей прямой обязанности помогать колхозам района и области стать на путь решительного подъема урожайности колхозных полей и животноводства.

Как нигде, у Вас имеются все условия для того, чтобы добиться осуществления всех этих задач и вывести станцию в число передовых показательных хозяйств, чего мы вправе от Вас требовать.

Желаю успеха в Вашей дальнейшей работе».

Вильямс придавал исключительно большое значение работам в Каменной степи и потому был подчас чрезмерно строг к ее работникам. У них уже в 1938 году имелись, несомненно, крупные достижения, хотя Вильямс желал еще большего.

Вскоре после начала перестройки работ станции правительство выделило ей большие средства; станция, работая под руководством Вильямса, начала поддерживать также связь с Т. Д. Лысенко, его важнейшие указания были положены в основу работ по выведению новых сортов сельскохозяйственных культур — зерновых, зернобобовых, овощных, трав.

В свое время для научно-исследовательских работ в Каменной степи В. В. Докучаев выделил участок площадью в десять тысяч гектаров. Этот массив включал в себя все элементы рельефа — водоразделы, склоны различной крутизны, долины. Вся эта территория была занята владениями опытной станции и Верхне-Озерского сельскохозяйственного техникума. Здесь же были расположены 9 колхозов. «Все это, — как отмечал в 1941 году А. П. Водков, — теперь представляет агротехнический комплекс Докучаева — Вильямса». Работы на территории этого комплекса и положили начало той ныне всенародно известной системе агротехнических мероприятий, которая сейчас носит название комплекса Докучаева — Костычева — Вильямса, или травопольной системы земледелия.

На станции не было кормовых севооборотов, почти отсутствовало животноводство.

Однажды в 1937 году, когда работники станции были с докладом у Вильямса в Москве, он сказал им:

— Умный хозяин никогда из своего хозяйства ни сено, ни солому не продает. Вам нужно свое животноводство, навоз вам нужен.

Были составлены два кормовых севооборота — лесной и степной. Вильямс рассмотрел их и утвердил, они были тесно увязаны с полевыми севооборотами; по инициативе Вильямса было приступлено к насаждению новых лесных полос, начали обсадку оврагов и крутых склонов лесными, плодовыми и орехоплодными деревьями, организовали опыты по применению удобрений и по орошению. Результаты дружной комплексной работы по единому, строго обдуманному плану скоро сказались.

В 1934–1936 годах, до введения правильных севооборотов, средний урожай озимых зерновых культур составлял 13,3 центнера с гектара; в период следующего трехлетия, когда только еще начали внедрять травопольную систему земледелия, эта цифра поднялась до 18,8 центнера с гектара. По яровым зерновым урожай возрос за это же время с 9,7 до 13,6 центнера с гектара. Эффект был разительный, несмотря на то, что 1938 и 1939 годы были засушливыми.

При общем росте урожая наблюдалось одно чрезвычайно интересное и важное явление, разбивавшее впрах односторонние воззрения «минеральных» агрохимиков.

Урожай пшеницы без удобрений и не по травам составил 16,8 центнера с гектара. Одни удобрения повысили урожай до 18,9 центнера, удобрения по пласту злаковобобовых трав до 21,2 центнера. Урожай же по травяному пласту на удобренных участках, расположенных среди лесных полос, достиг 30,5 центнера с гектара! Этот поистине классический опыт убедительно доказал, что сила и значение травопольной системы земледелия состоят в комплексном, всестороннем воздействии на условия жизни растений. Вильямс и его ученики вышли победителями в трудном деле преобразования Каменной степи.

Устно и письменно требовал Вильямс от своих учеников, чтобы они внедряли травопольную систему земледелия на поля соседних колхозов. Выполняя эти указания своего учителя, сотрудники станции в 1936 году помогли перейти на новую систему ближайшему колхозу комплекса — колхозу имени В. В. Докучаева. К 1940 году этот колхоз, переведенный на травопольную систему земледелия, выдвинулся в число передовых по области, председатель колхоза П. Я. Белоусов был награжден орденом Ленина.

В 1938 году травопольная система земледелия была введена еще в одном хозяйстве «комплекса „Докучаева — Вильямса» — колхозе «Новый пахарь». Оказывая колхозу помощь, станция посадила на его полях лесные полосы. Переход на новую систему земледелия вызвал воодушевление среди колхозников. Многие из них начали у себя на огородах совершенно добровольно создавать питомники древесных пород.

Колхозы строили водоемы, успешно разводили птицу и рыбу. И станция и некоторые окружающие ее колхозы к 1940 году находились уже, как отмечалось в отчете, «в цветущем хозяйственном положении».

Комплекс Докучаева — Вильямса побеждал стихии, целостно овладевал природой пусть пока еще маленького участка советской земли, но успех, огромный успех, был налицо, и Вильямс законно гордился этим.

В ноябре 1939 года, накануне смерти, Вильямс выступил со специальной статьей на страницах Воронежской областной газеты «Коммуна». Он широко пропагандировал опыт Каменной степи, успехи внедрения травопольной системы земледелия. Он писал: «…О том, насколько эффективно применение не отдельных разрозненных приемов, а комплекса взаимоувязанных агротехнических мероприятий, свидетельствуют, например, урожаи сельскохозяйственных культур, полученные нами на Каменной степи…, расположенной в засушливой юго-восточной части Воронежской области».

Приводя в своей статье данные по урожайности пшеницы и многолетних трав, ученый показывает, что особенно высоки урожаи среди лесных полос. Он радуется, что, наконец, удалось в степной полосе получать превосходные урожаи трав. «Вот какую прекрасную кормовую базу, — писал он, — может создать у себя каждый колхоз, вводя в севооборот… многолетние травы, соблюдая все правила агротехники, насаждая полезащитные лесные полосы».

Еще раз, после всесторонней проверки на практике, ученый приходит к неопровержимому выводу, что «без внедрения на полях колхозов и совхозов травопольных севооборотов, без осуществления правильной системы обработки почвы, удобрений и, наконец, без широкого проведения работ по насаждению лесных полос нечего и мечтать о получении в засушливых районах… высоких и устойчивых урожаев».

На полях Каменной степи осуществлялась мечта Докучаева и других передовых ученых прошлого, вековая мечта народа — покорялись человеку бури, засухи, суховеи, преображалась и расцветала советская степь.

 

XI. ХОЗЯИН ЖИЗНИ

Восемь часов утра. В лаборатории кафедры почвоведения появляется Вильямс. Он начинает свой рабочий день с неизменной точностью — ровно в восемь утра. Он опускается на свой стул, садясь лицом к лабораторному столу. В лаборатории и в примыкающих к ней помещениях музея еще безлюдно. В эти первые утренние часы особенно хорошо работается. Вильямс продолжает свою многолетнюю работу по кропотливому изучению перегнойных кислот почвы. Казалось бы, ему нельзя уже самому заниматься проведением опытов — здоровье ученого все ухудшалось. Он с трудом передвигался, да и то с посторонней помощью. Уменьшалась подвижность рук, плохо действовали пальцы. Ему шел уже восьмой десяток лет, прошло уже около трех десятилетий после кровоизлияния в мозг, приведшего к частичному параличу.

Но неиссякаемая энергия не только не ослабевала в этом старом и тяжело больном человеке, — наоборот, он год от году работал все напряженней, все упорнее, не считаясь с болезнью и возрастом.

Работал он с прежним вкусом и изяществом. Он продолжал придумывать всевозможные приспособления, которые по его указаниям и чертежам изготовляли столяры, слесари и стеклодувы Тимирязевки.

Он придумывал такие инструменты, которыми можно было работать даже и ему, с его малоподвижными руками.

Поработав часа два-три, Вильямс поворачивался на своем стуле к рабочему столу и начинал писать. Ученый вынужден был писать теперь двумя руками. Он придерживал левой ладонью правое запястье и начинал медленно, слово за словом, выводить строчки; писал размеренно, с нажимом, ценой большого напряжения.

Но то, что он писал, тщательно нанизывая букву за буквой, было написано начисто, было сказано с железной, несокрушимой логикой, каждая мысль отшлифована.

Ученый продолжает работать над своими учебниками, совершенствуя и углубляя их от издания к изданию, пишет новые труды, обобщающие опыт последних лет, результаты Енедрения травопольной системы.

Он пишет ответы на десятки запросов, поступающих со всех концов страны от агрономов, трактористов, звеньевых; пишет многочисленные статьи в газеты и журналы, продолжая боевую пропаганду передовой агрономической науки.

Когда-то весь круг его слушателей и учеников ограничивался аудиторией кафедры почвоведения. Сейчас круг расширился неизмеримо — тысячи агрономов, десятки тысяч колхозников и работников совхозов, машинно-тракторных станций по праву считают себя его учениками, обращаются к нему за советом и помощью, ищут в газетах его статьи.

Первоначальная его аудитория становилась для ученого недоступной — он почти не мог читать лекций, ему было трудно выступать с кафедры.

Но через газетные листы, через тома учебников, издаваемых массовыми тиражами, через радиолекции, могучий голос ученого доходил до его все разраставшейся аудитории.

Вильямс всю свою жизнь мечтал о творческой, созидательной работе. Ему было невыносимо тяжело в железных тисках старого строя, когда замыслы Вильямса, как и других передовых ученых, не находили и не могли найти себе применения. Поэтому-то, говорил Вильямс, так много трагического в судьбе научных деятелей капиталистического общества, «поэтому так много рассуждающих и объясняющих мир и мало среди них людей, практически претворяющих научные идеи в жизнь, в творчество, изменяющих мир вещей и природу».

Вильямс мечтал всю свою жизнь о преобразовании природы, о подчинении ее воле и разуму человека.

И вот теперь, когда его мечты стали все полнее претворяться в жизнь, он хотел принять в этом великом преобразовательном труде самое деятельное участие, отдать ему все свои силы, которые у него оттого и не иссякали, что он дожил до осуществления великой цели, рождавшей в нем великую энергию.

Вильямс видел, что советские люди стали подлинными хозяевами жизни, что только новый, социалистический строй ведет к преобразованию природы, и Вильямс был горд сознанием того, что его мысли, его труды и многолетние научные иска ния помогают советским людям в их творческой деятельности.

Вильямс любил и понимал природу, он был знатоком природы родной страны и многих стран мира.

Радуясь преобразованию и украшению природы, начавшимся в родной стране, он с гневом говорил о том, что делается за ее пределами. Он говорил прежде всего о том, что творилось в хорошо ему известной Америке: о разрушении почвы на миллионах гектаров, об истреблении лесов, об эрозии и пыльных бурях, о хищнической системе монокультуры.

Он писал: «При капитализме природа подчинена не человеку, она подчинена грабежу. По окончании грабежа капитал от природы оставляет пустыню. Господство капитала над природой призрачное и обманчивое, причем и это господство он получает ценою гибели миллионов человеческих жизней и своей неизбежной гибелью. Ярче всего это проявляется в области сельского хозяйства».

И Вильямс противопоставлял этому начинавшуюся борьбу советского человека за преобразование природы.

Ученому виделась картина дальнейшего расцвета родной страны, и в этом он черпал свою неиссякаемую бодрость, стремясь отдать все свои знания и опыт, накопленные им более чем за полстолетия, великому делу преобразования природы Советской страны.

Он считал, что чем он старше, тем напряженнее должен работать, чтобы успеть сделать побольше. Вильямс был требователен и к своим сотрудникам, безжалостно бракуя небрежную работу, но молодых работников он старался нагружать поменьше.

Как-то один из давнишних его сотрудников, человек пожилой, заговорил со своим руководителем об отпуске.

Вильямс искренне удивился:

— Зачем вам отдыхать? Нам с вами, старикам, отдых ни к чему, пусть молодые отдыхают.

Он говорил:

«Молодежь слишком загружать нельзя, а нас, стариков, можно и должно: надо молодежи дать окрепнуть, а стариков использовать до конца, а дело старика свои силы рассчитать».

И он рассчитывал свои силы таким образом, что работал ежедневно с самого утра до позднего вечера, не ведая дней отдыха, пренебрегая отпусками, категорически отказываясь от санаториев и курортов.

Вильямс попрежнему не замыкался в узкий круг научных проблем и успевал интересоваться всем. Больной, почти неподвижный человек, он был в гуще жизни и относился ко всем событиям, происходившим в стране и за ее пределами, не как наблюдатель, а как самый деятельный участник трудов и борьбы.

Никогда еще до этого времени, до середины тридцатых годов, не было у него таких тесных связей с народом. К нему люди приходили ежедневно, одиночками и большими коллективами, к нему приезжали делегации колхозников из районов травопольных МТС, ехали агрономы-новаторы, искавшие у него поддержки, приходили пионеры и школьники — члены кружков юных натуралистов.

Двери его лаборатории, как всегда, были широко открыты. Вильямс любил эти встречи, жадно расспрашивал колхозников о новых приемах агротехники, приведших к получению высоких урожаев, интересовался всеми колхозными новостями. С особенным интересом он вел расспросы о ходе внедрения травопольной системы.

Беседы ею с посетителями затягивались на многие часы: «старший агроном Советского Союза» подробно и обстоятельно отвечал на все вопросы. Любая подобная беседа представляла собой своеобразный отчет ученого перед народом.

Вильямс веселел после таких встреч, радуясь каждому новому успеху колхозников в деле борьбы за повышение плодородия советской земли, за стахановские урожаи.

Особенно любил ученый встречи с детьми. Он говорил, что пионеры и школьники еще недостаточно привлечены к огромному делу перестройки сельского хозяйства, к борьбе за преобразование природы.

Он вспоминал свое детство, когда, несмотря ни на какие трудности, неутомимо изучал природу, устраивал продолжительные экскурсии по Подмосковью, собирал гербарии и коллекции минералов.

Вильямс говорил:

«Подросток, беспрерывно снедаемый любопытством, представляет самое активное новаторское начало. И нужно дать — правильный исход кипучей энергии и дать воспитаться новым поколениям».

Обращаясь к юным натуралистам — «следопытам природы», Вильямс призывал их помочь старшим в их великом походе за улучшение земли. «В этом великом походе, — говорил ученый, — найдется работа для всех. Найдется она и для юных следопытов природы. Ведь это природу, всю природу, переделывает человек. Была она для человека постылой мачехой, а становится любимой и любящей матерью, и станет еще родней, еще более любящей».

Особенно трогательно встретил Вильямс большую группу испанских детей, отцы которых вели в это время героическую борьбу с интервентами и контрреволюционерами за свободу и независимость своей родины. Ребята пришли познакомиться с Почвенно-агрономическим музеем и его создателем. Вильямс заранее приготовил ребятам конфеты, рассадил всех детей вокруг своего стола, расспрашивал об их жизни, об Испании, а потом показал им монолиты тех кавказских почв, на которых росли мандарины и лимоны, чтобы детям это напомнило их родную Испанию.

Вильямс был очень тронут, получив от своих новых знакомых коротенькое письмо:

«Дорогой наш дедушка, Василий Робертович, мы очень довольны, что встретились с Вами и осмотрели музей, созданный Вашими трудами. Эта встреча у нас сильно запечатлелась в памяти, и нам хочется, чтобы она повторилась».

Вильямс не уставал от всех этих многочисленных встреч и разговоров, — наоборот, они вселяли в него новую бодрость, он становился, по меткому определению одного из его учеников — С. П. Яркова, еще более лучезарным.

И ученики, и сотрудники, и все посетители находились под обаянием этой лучезарности, этой огромной духовной силы и неиссякаемой душевной молодости Вильямса.

Неудивительно, что образ Вильямса в представлении знавших его олицетворял образ настоящего большого советского человека. В книге Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» есть такое место. Комиссар Воробьев, подыскивая «ключик» к сердцу Алексея Мересьева, показывая ему, что в Советской стране нет преград для желаний и стремлений человека, «помянул покойного академика Вильямса, которого лично знал еще по эмтеэсовским делам. Этот человек, наполовину парализованный, владея только одной рукой, продолжал руководить институтом и вел работы огромных масштабов».

Вильямс и сам ценил в людях больше всего вечно молодое, горячее стремление к творческой работе, страстную заинтересованность во всем, что происходит на свете.

У Вильямса все больше развивалось и крепло чувство советского человека — хозяина жизни, который по праву считает себя причастным к любому, и большому и малому, событию советской действительности.

Это чувство хозяина жизни придавало страстность и настойчивость выступлениям Вильямса.

Ученый писал докладные записки о необходимости внедрения новых масличных культур, о посадках ореха и миндаля, о создании в Крыму и на Кавказе плантаций маслин; обращался в наркоматы и партийные организации со многими проектами и предложениями и не успокаивался до тех пор, пока не добивался их обсуждения и претворения в жизнь.

Внимательно следя за развитием советской литературы, Вильямс не ограничивался благими пожеланиями, а давал подробный и яркий разбор новым произведениям советских писателей. И главное внимание ученый уделял произведениям, раскрывающим те великие перемены, которые происходят в советской деревне.

Он писал в своем обращении к советским писателям:

«Я — активный читатель. Несмотря на большую занятость, читаю много, исключительно произведения советских писателей. Выписываю журналы «Новый мир», «Красная новь»… По моему мнению, некоторые советские писатели создали ряд произведений, которые по своему идейному и художественному уровню приближаются к лучшим произведениям русских классиков».

Он говорил: «Высоко ценю «Бруски» Ф. Панферова. На протяжении всей книги (первой и второй части «Брусков») чувствуешь эту большевистскую правдивость в показе героев романа. В книге четко даны образы отдельных героев, их колебания и убеждения, решимость героев романа перейти на новые формы ведения сельского хозяйства. Особенно ярки и особенно крепко запоминаются последние главы романа. Сами колхозники глубоко сознают, что коллективизация чисто механическая (соединение в одно целое всех орудий производства) является только первым шагом коллективизации, что главным моментом явится приведение всех элементов сельского хозяйства в одну социалистическую и агротехническую систему. Эти места прекрасно показаны Панферовым».

Вильямс больше всего ценил в произведениях советской литературы верное отражение борьбы за создание нового общества, за строительство социализма. Но он был очень требовательным читателем.

Он говорил, продолжая разбор романа Панферова: «При всех положительных данных «Брусков» первые две части романа страдают некоторыми недостатками. Во-первых, роман растянут. Если бы книга была более сжата и более популярна, она еще более приблизилась бы к массам читателей колхозников. Второй недостаток — герои Панферова много рассуждают. Панферов должен был вместо рассуждений показать своих героев в непосредственном движении, от этого они больше выиграли бы».

Читая советскую литературу, Вильямс больше всего радовался, когда писатель показывал активных творцов новой жизни. Вильямс хвалил «Поднятую целину», говоря, что «после «Тихого Дона», отражавшего старую романтику, мы в этом новом произведении Шолохова видим несомненный шаг вперед, творческий рост писателя».

Вызвал его одобрение и роман Валентина Катаева «Время, вперед!», в котором, по словам Вильямса, «художественно развернута грандиозная картина нашего строительства».

Заканчивая свою статью, названную «Наше слово о литературе», Вильямс писал:

«Необходимо более тесное общение советских писателей с представителями научного мира, особенно в процессе творческой работы писателя над конкретной проблемой. В этом отношении (в своей области) я готов оказать писателю полное содействие. Работники науки заинтересованы в широкой популяризации последних достижений науки и техники, особенно через художественное слово».

С той же заинтересованностью относился Вильямс к кино, добиваясь создания научно-популярных фильмов, пропагандирующих передовую агрономическую науку. Он охотно давал советы киноработникам, работавшим над подобными фильмами.

Вместе с тем ученый следил за развитием советской художественной кинематографии. Вильямс любил веселые, жизнерадостные картины, он был благодарным зрителем, при этом, как и всегда, активным, деятельным. Кинофильмов, посвященных жизни советской деревни, появлялось мало. Вильямс решил вмешаться в это и опубликовал в 1938 году «Открытое письмо к работникам советской кинематографии и писателям».

«В этом году, — писал ученый, — советская кинематография выпустила интересный, увлекательный фильм из колхозной жизни «Богатая невеста». Этот фильм был тепло принят советскими зрителями, особенно многомиллионной массой колхозников нашей страны. Наше правительство наградило ряд киноработников, создавших этот фильм. До сих пор «Богатая невеста» не сходит с экранов страны.

Пример этой картины показывает, каким благородным делом для мастеров киноискусства является работа над произведениями из колхозной жизни. В самом деле, что может быть интереснее для искусства, чем те исторические сдвиги, которые произошли в нашей стране за годы сталинских пятилеток? Замечательные люди растут в наших колхозах!

…А вот в нашей кинематографии, к сожалению, до сих пор еще колхозная тематика очень редко является предметом творчества киномастеров.

Почему же, однако, до сих пор так мало художественных кинокартин из колхозной жизни?

Ответ на этот вопрос нужно искать только в недостатках работы киноорганизаций и Союза советских писателей, которые, должно быть, чуждаются этой тематики.

После «Богатой невесты» не вышло еще ни одной колхозной художественной кинокартины.

Что же мешает созданию этих фильмов?

Мы хотели бы услышать об этом от товарищей, непосредственно отвечающих за это дело, и, если надо, помочь им».

Деятельное вмешательство в жизнь было отличительной чертой Вильямса. Он нетерпимо относился к недостаткам, он боролся с косностью и рутиной, в чем бы они ни проявлялись. Но как отличалась эта борьба от той, которую ученый пытался вести еще в дореволюционные времена!

Ему и теперь приходилось вести нелегкую борьбу с вековой научной рутиной, с враждебными взглядами и действиями, с бюрократическими препонами, стоящими на пути новаторов. Он твердо усвоил марксистское положение о том, что новое побеждает в упорной борьбе со старым. Но он знал, что вся атмосфера советской жизни способствует борьбе с этими явлениями, что ошибки и недостатки, неизбежные в любой практической деятельности, успешно преодолеваются, если только по-большевистски добиваться этого.

***

В 1933 году корреспондент английской буржуазной газеты «Манчестер гардиан» опубликовал на страницах, этой газеты несколько «корреспонденции» о колхозной жизни.

Это была смесь прямой клеветы и полного непонимания тех процессов, которые совершались в советской деревне.

Корреспондент утверждал, что в Советском Союзе в основе всего лежит «фантастическая идея» — генеральная линия партии, что в соответствии с этой «идеей» была проведена коллективизация, закончившаяся полным провалом. В подтверждение этого корреспондент сообщал, что он видел на колхозных полях Северного Кавказа много сорняков.

(Когда Вильямс узнал об этих «корреспонденциях очевидца», он решил потратить несколько часов на чтение «Манчестер гардиан». Он был настолько возмущен, что написал резкое письмо протеста в редакцию английской газеты.

Ученый дал убийственную отповедь нелепым домыслам корреспондента о «фантастической идее» и показал, что эта идея является отнюдь не фантастической, она уже привела к таким реально ощутимым результатам, как досрочное выполнение пятилетки.

Вильямс согласился с одним замечанием английского корреспондента: да, действительно в некоторых районах колхозные поля засорены. Это, конечно, являлось недостатком. И Вильямс дал яркую оценку природы недостатков, наблюдаемых в Советской стране, и тех органических пороков, которые присущи миру капитализма.

«Такие явления, — писал Вильямс о засоренности полей, — представляют неизбежные болезни роста, с которыми коллективизация открывает широчайший простор массовой борьбы на основе тесного союза «Идеи» с новейшими достижениями науки, бурно развивающейся под плодотворным влиянием той же «Идеи».

Мы страдаем болезнями могучего роста, болезнями, легко поддающимися лечению, оставляющими организм готовым к дальнейшему прогрессивному росту, болезнями, представляющими полную противоположность припадкам маразма, свойственным капиталистическому обществу. Маразма, оставляющего после себя прострацию и смерть».

Живительная, творческая обстановка советского строя давала Вильямсу, прекрасно познавшему все «прелести» и русского, и западноевропейского, и американского капитализма, все новые и новые возможности для борьбы с любыми недостатками, которые он замечал своим зорким глазом хозяина жизни.

Вильямс охотно вступал в борьбу, потому что знал, что эта борьба неминуемо даст в советских условиях свои плоды.

Он использовал для нее самые различные способы, но свои главные надежды неизменно возлагал на советскую печать. Трудно было бы найти более активного деятеля советской печати, чем академик Вильямс.

Перечисление всех тех печатных органов, в которых ученый выступал, заняло бы не одну страницу.

Он был постоянным и активным сотрудником большевистской «Правды». Со страниц центрального органа партии Вильямс вел пропаганду травопольной системы, боролся за развитие передовой советской науки, призывал ученых приближать науку к жизни. Он печатал статьи в журнале «Большевик»; постоянно выступал и на страницах «Известий».

Ученый еще в двадцатые годы обращался к широким массам крестьян через газету «Беднота», он пропагандировал передовую агротехнику и успехи стахановцев совхозно-колхозного производства в «Совхозной газете» и «Социалистическом земледелии».

Молодежь знала Вильямса по. его боевым выступлениям в «Комсомольской правде», в «Советском студенчестве», он призывал юных исследователей природы через «Пионерскую правду» и журнал «Юный натуралист» включаться в борьбу за преобразование родной земли.

Ученый использовал трибуну десятков специальных журналов — от «Вестника Академии наук» и других академических изданий до «Тракториста-комбайнера» и «Колхозной товарной фермы» — для неустанной борьбы с косностью и рутиной, с проявлениями идеализма и метафизики, для пропаганды передовой советской агрономии.

Вильямс был создателем и активным деятелем «Тимирязевки», многократно выступая на ее страницах год за годом.

Он обращался к писателям через «Литературную газету», к педагогам — через «Учительскую», печатал свои статьи, посвященные насущным вопросам развития сельского хозяйства отдельных республик и областей, в Тбилиси и Воронеже, в Ташкенте и Калинине.

Его энергия была поистине неиссякаема. Это был ученый нового типа, ученый — активный участник жизни, ученый — государственный деятель.

Народ по заслугам оценил эту сторону деятельности Вильямса.

В декабре 1937 года ученый был избран депутатом Верховного Совета СССР. Его глубоко взволновало это доверие, оказанное ему народом. Особенно радостно было ему то обстоятельство, что его избрали в Верховный Совет избиратели Новоторжского округа Калининской области, потому что его мать происходила из крепостных крестьян бывшей Тверской губернии, ставшей ныне Калининской областью.

«Я благодарю, — писал он своим избирателям, — всех товарищей и особенно колхозников артели Тверда и «Дружный труд» за доверие, оказанное мне, как ученому-большевику и гражданину Советского Союза».

Ученый видел главный смысл своих депутатских обязанностей в беззаветном служении народу и партии:

«Я буду отдавать все, что я имею, — свои силы, знания, а если понадобится, и жизнь, но ни товарища Сталина, ни своей партии, ни своего народа никогда не подведу.

С этим я иду на первую сессию Верховного Совета СССР».

Он надеялся успешно выполнять свои депутатские обязанности при деятельной помощи своих избирателей, с которыми он все больше и больше сближался.

«Ваш депутат, — обращался он к ним, — будет еще больше работать над тем, чтобы непрерывно росла мощь страны социализма и приумножались богатства ее, чтобы укреплялась и развивалась радостная и счастливая жизнь советского народа. А для того, чтобы Ваш депутат был всегда на высоте исполнения своих обязанностей, давайте поддерживать между собою тесную связь и не забывать указаний товарища Сталина, давшего замечательный пример того, как должен работать депутат советского народа».

И с этого времени неизмеримо возрос поток писем, шедший в адрес ученого-депутата, день ото дня увеличивалось число посетителей, — приезжали избиратели по своим личным делам, прося помощи и поддержки, прибывали делегации трудящихся Новоторжского избирательного округа, работники МТС, врачи, агрономы, педагоги.

Депутат ревностно относился к своим обязанностям. У него был секретарь по депутатским делам, но Вильямс старался все делать сам. Особенно бережно и вместе с тем с присущим ему жадным интересом к жизни относился он к письмам избирателей.

Когда секретарь приносил утреннюю почту, составлявшую объемистую пачку, Вильямс не разрешал ему распечатывать эти письма. Немедленно извлекались из бюро специальные длинные ножницы, и Вильямс аккуратно обстригал край конверта и извлекал письмо.

Он как-то особенно внимательно, прищурив один глаз, оглядывал письмо, быстро знакомился с содержанием и только после этого передавал секретарю для регистрации в специальную книгу, где тщательно отмечалась судьба каждого письма.

Депутатская работа отнимала у ученого много времени и сил. Но он не отказался ни от одного из тех своих дел, которыми он занимался до этого.

Его рабочий день еще больше увеличился, и то, что не успевал завершить у себя на кафедре, он доделывал поздним вечером дома в своем кабинете.

Попрежнему дверь из кабинета была открыта в гостиную, попрежнему ученый любил работать под включенное радио или под веселый говор гостей, Собиравшихся в соседней комнате. Вильямс изредка выходил в гостиную и вступал в общий разговор, пересыпая свою речь такими меткими выражениями, что смех не утихал ни на минуту.

А Вильямс снова садился к своему письменному столу и до глубокой ночи продолжал работать, чтобы наутро, ровно в восемь часов, с неизменной аккуратностью, появиться на своем рабочем месте в лаборатории. И так день за днем, месяц за месяцем.

Счастье жить и творить на родной советской земле, великое счастье быть творцом и хозяином жизни — вот что являлось секретом неиссякаемой молодости этою тяжело больного семидесятипятилетнего человека.

Он проникновенно говорил об этом в своем письме товарищу Сталину:

«…Я как будто не старею. Сознание того, что я состою в рядах великой партии Ленина, работаю под ее руководством и Вашим, дорогой Иосиф Виссарионович, и что имею счастье непосредственно участвовать в строительстве первого, невиданного еще в истории человечества бесклассового социалистического общества — это сознание молодит меня и воодушевляет в моей повседневной практической и научной работе…»

 

XII. НАПУТСТВИЕ ПРОДОЛЖАТЕЛЮ

Тот воинствующий дух партийности в науке, который Вильямс воспринял у классиков марксизма-ленинизма, жил в ученом до последних дней его жизни. Борец за передовую, революционную науку, помогающую перестраивать мир, Вильямс безошибочно угадывал и поддерживал любое прогрессивное начало в научной деятельности.

Он был самым горячим сторонником Ивана Владимировича Мичурина, такого же, как и он сам, великого борца за преобразование природы. Он говорил, что Мичурин «показал, как можно, и научил тому, как надо переделывать растение, организовать его в наших интересах; он великий обновитель растений».

В сентябре 1934 года, когда вся Советская страна радостно отмечала 60-летие научной деятельности И. В. Мичурина, Вильямс, приветствуя великого преобразователя природы, писал ему:

«Передовику мировой науки.

Глубокоуважаемый Иван Владимирович!

Разрешите и мне поздравить Вас в день празднования 60-летия Вашей творческой научной деятельности.

Ваше научное творчество и Ваши гениальные достижения в области плодоводства поставили Вас в самые передовые ряды мировой науки.

От всей души желаю Вам еще на многие годы сохранить здоровье, бодрость и силы для дальнейшей славной работы на благо всего социалистического общества».

Вильямс боролся не только за торжество своих научных взглядов. Он был непримирим и к врагам мичуринского учения. Борьба между прогрессом и реакцией в биологии в середине тридцатых годов носила очень ожесточенный характер, и Вильямс не мог не принять в ней самого деятельного участия. Он доказывал, что Мичурин, являясь «дарвинистом, тимирязевцем», внес в науку много нового, «мичуринского». Именно потому, что Мичурин творчески развивал и углублял дарвинизм, этого великого ученого, по словам Вильямса, «не любили и до сих пор не любят все антидарвинисты, неодарвинисты и прочие скрытые и явные противники настоящей науки».

Учение Мичурина старались обойти молчанием, так же как это пытались сделать с учением Вильямса. После смерти Мичурина его скрытые и явные противники — морганисты, вейсманисты, формальные генетики — придумали новую тактику борьбы с мичуринским учением: они стали «признавать» Мичурина на словах и продолжать свою прежнюю морганистскую линию. Вильямс быстро раскусил эту тактику. «Еще многим очень уважаемым профессорам, — говорил он, — придется переучиваться дарвинизму настоящему, а не книжному, придется делами, а не словесно, доказывать признание Мичурина и результатов его жизнедеятельности. Нельзя быть настоящим ученым и одновременно относиться к Мичурину прохладно, сдержанно, а то и просто непристойно. Некоторым давно пора это понять».

Как ни старались противники мичуринского направления опорочить или затушевать значение трудов великого преобразователя природы, их попытки не увенчались успехом. Передовая мичуринская наука росла и крепла.

Знамя Мичурина было подхвачено молодым ученым Трофимом Денисовичем Лысенко. Вступив в смелую и решительную борьбу с морганистами, он своими экспериментальными работами подтвердил и углубил основное положение мичуринской науки о возможности направленного, руководимого человеком изменения свойств растений и закрепления этих новых свойств, наследования их.

Морганисты, формальные генетики, проповедники «чистых линий» обрушились на молодого ученого, осмелившегося отрицать существование «наследственного вещества», осмелившегося утверждать, что изменение свойств растений и животных зависит от изменения среды, в которой они живут и развиваются, что эти изменения находятся во власти человека.

Первые работы Лысенко, приведшие к созданию теории стадийного развития, дали огромный практический эффект, привели к резкому повышению урожайности на тысячах гектаров совхозных и колхозных полей, где посев проводился яровизированными семенами в соответствии с указаниями Лысенко. Молодой ученый, возглавлявший Одесский селекционно-генетический институт, был избран членом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина. В середине тридцатых годов в Академии господствующее положение занимали формальные генетики, морганисты. Молодой академик Лысенко вступил с ними в борьбу.

Первое решительное сражение разыгралось в конце 1936 года, на четвертой сессии Академии.

Лысенко вскрыл всю бесплодность и реакционность морганистского направления и ярко показал богатейшие перспективы развития агробиологии, если она будет строиться на основе мичуринского учения.

Он говорил: «В природе путем изменчивости и естественного отбора могли создаться и создаются прекраснейшие формы животных и растений. Человек, овладев этим путем, во-первых, сможет творить такие же прекрасные формы в неизмеримо более короткие сроки, а во-вторых, сможет создавать и такие формы, каких не было и какие не могли появиться в природе и за миллионы лет».

Лысенко и другие мичуринцы не только выдержали натиск «маститых» генетиков-формалистов, но и смело, горячо, непримиримо громили их реакционные, идеалистические взгляды.

В ходе этой сессии Лысенко получил неожиданную поддержку от человека, который даже не присутствовал на сессии. Этим человеком был Вильямс.

Вильямс давно следил за работами молодого ученого. Он увидел в этих первых научных трудах талантливое начало, он сразу угадал в молодом ученом задатки подлинного мичуринца, смелого преобразователя природы. Вильямс не мог из-за болезни принять участие в работах сессии, но он следил за ними с настороженным вниманием, понимая, что там развертывается решительная борьба. И он принял участие в этой борьбе, выступив с безоговорочной поддержкой мичуринского направления.

27 декабря 1936 года на сессии было оглашено письмо академика Вильямса к участникам сессии.

Вильямс, который по праву называл себя одним из самых старых селекционеров страны, писал в этом обращении:

«Основы современной селекции должны быть значительно расширены в сторону общебиологических наук и в первую голову общей теории эволюции, а не только генетики, ибо последняя далеко еще не овладела диалектическими закономерностями изменчивости организмов в изменяющейся среде, в среде, которую мы в сельском хозяйстве сознательно изменяем или можем изменить.

В последнем положении — воздействовать на растение, изменяя среду его развития и закрепляя изменения, в нем происходящие, — я не вижу противоречия эволюционной теории диалектическому материализму. Горячо приветствую академика Трофима Денисовича Лысенко, отстаивающего это правильное положение. Уверен, что он вскоре делами докажет его правоту даже тем, которые еще до сих пор не поняли опыта истории развития природной и культурной растительности, опыта общей эволюции органического мира».

Это письмо выдающегося ученого еще больше укрепило позиции Лысенко и всех его сторонников.

На следующий день состоялось свидание двух ученых. Лысенко приехал в Тимирязевскую академию и посетил лабораторию почвоведения.

Здесь, за массивным рабочим столом, где столько лет работал Вильямс, состоялась первая встреча, первый дружеский разговор двух ученых, сразу же нашедших общий язык.

Вильямс сказал, что он решил выступить со своим письмом потому, что дискуссия по вопросу селекции и генетики обострилась совсем не случайно, — это классовая борьба в науке, а враг и в науке не отдает без боя своих позиций.

Лысенко горячо благодарил Вильямса за поддержку.

— Я считал своим долгом, — сказал Вильямс, — поддержать вас в вашей борьбе против рутины и косности в науке.

И крепкое рукопожатие, которым обменялись на прощанье Вильямс и Лысенко, знаменовало собой начало творческого контакта двух ученых, начало слияния двух передовых направлений в науке.

Борьба, которую вел Лысенко, только разгоралась. Четвертая сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина не привела еще к полному идейному и тем белее организационному разгрому морганистов. Они продолжали свою борьбу против передовой мичуринской науки, против Лысенко.

И снова Вильямс выступает с горячей поддержкой теоретических положений Лысенко. Вильямс подчеркивает всю глубину и важность этих положений.

Вильямс указывает, что факты «для науки важны, как воздух, но сами по себе они науку еще не делают. Это леса, с помощью которых мы строим замечательное здание науки».

Вильямс говорит, что еще многие ученые, из-за неумения находить существенное, главное, ограничиваются сбором и описанием большого количества фактов, так и не понятых ими.

«Трофим Денисович Лысенко, — подчеркивал Вильямс, — не идет по этому пути. Он знает цену факта, наблюдения. Но факт для него важен не сам по себе. Из яровизации он вырастил теорию стадийного развития. Теория эта дала уже социалистическому растениеводству много чрезвычайно интересных и полезных применений».

Вильямс прекрасно знал, что теоретические положения Лысенко и практические выводы из них завоевывают себе признание в жестокой борьбе с противниками и при этом нередко с теми же противниками, которые пытались опорочить травопольную систему земледелия.

Выступая на защиту теории стадийного развития, Вильямс говорил:

«Физиология растений и тем более агрохимия еще не сделали эту теорию отправной для своих работ. Они все еще пытаются обходиться без нее. А это не выйдет…

Трофим Денисович Лысенко, как настоящий дарвинист, в своей теории стадийного развития растений, да и во всей своей деятельности упорно, настойчиво и правйльно углубляет дарвинизм, применяя его к развитию растения, постигая пути сознательной переделки их и изменений».

В своей работе Лысенко отводил все большее значение почве — главнейшему элементу той среды, в которой живет и развивается растение. Учение Вильямса о почве и ее переделке все больше помогало Лысенко в его научной деятельности. Он сам говорил об этом во время новой встречи с Вильямсом, которая состоялась через год после первой.

Приехав из Одессы в Москву, на первую сессию Верховного Совета СССР, Трофим Денисович Лысенко посетил 16 января 1938 года Тимирязевку, чтобы снова повидаться с Вильямсом. На этот раз он благодарил великого ученого за ту поддержку, которую оказывают ему и всему коллективу Одесского селекционно-генетического института выдающиеся труды Вильямса по почвоведению и земледелию.

«Я просто чувствую и сознаю на каждом шагу своей работы, — сказал Трофим Денисович, — что без действительного понимания развития почвы, без умения управлять им нельзя по-настоящему управлять развитием растения и его изменчивостью. Создать для растения оптимальные условия развития можно, только понимая почву так, как этому учит академик Вильямс. Почва развивается, нельзя ее рассматривать, как скелет, как некую механическую среду, куда можно совать удобрения, откуда растение будет доставать их, как оно может. Мы не умеем как следует удобрять потому, что не знаем почвы».

Лысенко, борясь с представителями реакционного Направления в биологии, прекрасно видел, что и Вильямсу приходится вести подобную же борьбу, что научные взгляды Вильямса встречают сопротивление и непонимание.

И в заключение своей беседы с Вильямсом он сказал, что, по его мнению, даже и в самой Тимирязевке еще далеко не понимают действительного значения учения Вильямса о почве.

Новая встреча с Лысенко еще больше укрепила Вильямса в его убеждении, что знамя передовой мичуринской науки находится в надежных руках.

В это время Вильямс руководил созданием учебных пособий для заочных курсов колхозного актива при Московском комитете партии. Он редактировал все эти пособия и обратился к Лысенко с просьбой помочь ему в этой работе.

«В части селекции и генетики для отражения правильных идей, — писал Вильямс в своем письме Лысенко, — редакцию по этим специальностям прошу Вас взять на себя.

Своим участием Вы поможете мне искоренять в работах, идущих для колхозного актива, вредные теории и взгляды, которые все еще протаскиваются антидарвинистами».

Вильямс снова и снова выступает в печати, отстаивая теоретические воззрения Лысенко и громя реакционные взгляды морганистов — формальных генетиков.

В конце 1938 года Вильямс поддерживает кандидатуру Лысенко, выдвинутого для избрания в Академию наук СССР.

Он опубликовал специальную статью в «Вестнике Академии н. аук СССР», где дал глубокую и всестороннюю оценку научной и общественной деятельности выдвинутого им кандидата.

«Громадная заслуга Т. Д. Лысенко, — писал Вильямс, — сочетающего в себе мыслителя-биолога и практика-селекционера, состоит в том, что он не побоялся посягнуть на установившиеся догматы генетики, а, наоборот, повел на них яростную атаку во всеоружии разумно направляемого эксперимента…

Громадная заслуга Т. Д. Лысенко — весь его опыт непосредственного сочетания теоретической работы с выполнением задач, стоящих перед социалистическим сельскохозяйственным производством; такое решение теоретических вопросов, которое позволяет каждый раз немедленно и успешно применять их на практике, в виде определенного агроприема, доступного и понятного для практики.

Но кроме этих действительно больших теоретических и практических достижений в работах Лысенко, главная его заслуга в науке заключается в том, что его теория стадийного развития, подкрепленная блестящими достижениями ее применения, открывает новую страницу успехов теории развития на этот раз в области, казавшейся для многих наиболее сложной и запутанной, — в науке о наследовании.

С этой точки зрения теоретические выводы, разработанные Лысенко, без сомнения распространятся далеко за границы селекции растений.

Т. Д. Лысенко в своей теоретической и практической работе показал себя истинным новатором, передовым советским ученым, деятелем сталинского типа».

До последних дней своей жизни Вильямс непримиримо боролся с врагами передовой мичуринской науки, с врагами Лысенко.

В конце 1939 года разгорелся новый бой дарвинистов-мичуринцев с морганистами. Это было в октябре, за месяц до смерти Вильямса. Совещание по вопросам генетики и селекции созвали на этот раз в институте философии. И. это было вполне понятно: речь шла не просто о генетике и селекции, — нет, это был глубоко философский вопрос, вокруг которого развернулась борьба передового материалистического направления с явными и скрытыми сторонниками реакционных, идеалистических учений.

Морганисты чувствовали себя еще достаточно сильными. Они прикрывались различными иностранными «авторитетами», они не останавливались перед прямой клеветой, опорачивая результаты работ Лысенко и других мичуринцев.

Вильямс был уже очень тяжело болен, но он не мог, несмотря на это, остаться в стороне от решающих боев за передовую науку.

Он обратился с письмом в редакцию журнала «Под знаменем марксизма», приславшую ему приглашение на предстоящее совещание.

От этого письма, написанного семидесятишестилетним, тяжело больным человеком, веяло боевым партийным духом. Ученый-большевик считал, что оценка положения в биологии, изложенная в пригласительном письме, «очень мягкая и далеко не исчерпывает политической сущности вопроса».

Он считал, что два направления, сложившиеся в биологии — дарвинистов и морганистов, — непримиримы и любая попытка их примирить ни к чему не приведет. Он говорил, что существование двух этих направлений «напоминает игру в узелки: один завязывает узелки и старается похитрее завязать, а другой развязывает узелки». Вильямс писал в своем письме, что трудно охарактеризовать тот огромный вред, который нанесен морганистами сельскому хозяйству нашей страны. Он подчеркивал, что наши селекционеры-морганисты идут на поводу у американских селекционеров, находящихся в услужении у капиталистов.

«И если не возбуждает никакого сомнения, — писал Вильямс, — кого обслуживает американская селекция, то невольно возникает вопрос, кого обслуживает советская селекция».

Лысенко выступил на совещании так же непримиримо, как и Вильямс в своем письме. Он наглядно показал всю вздорность разглагольствований формальных генетиков о «наследственном веществе», о генах «яровости», «озимости» и о прочих «незыблемых истинах» реакционных менделистов. Лысенко продемонстрировал аудитории большое число вегетативных гибридов — на столе президиума были расставлены созданные Лысенко и его сотрудниками невиданные растения: баклажан, росший на картофеле, помидоры, созревшие на паслене, перец — на томате; все эти растения были получены не путем скрещивания, а путем вегетативной гибридизации. А это было совершенно невозможным с точки зрения морганистов.

Борьба Лысенко против морганистов продолжалась. Вильямс видел в борьбе Лысенко, во всей его судьбе много общего со своей судьбой, судьбой непримиримого борца, ученого-новатора. Вильямс знал по своему личному опыту, что путь, предстоящий академику Лысенко, путь нелегкий.

«На этом крайне сложном пути, — говорил Вильямс, — ему предстоит преодолеть еще немало трудностей. Одна из них — инерция старого направления физиологии растений и агрохимии, противодействие чаще скрытых, чем явных, антидарвинистов>.

Но Вильямс верил в успех учения Лысенко. И старый ученый, отмечавший с большой радостью великолепное начало боевой новаторской деятельности Лысенко, сказал проникновенные слова, звучавшие напутствием достойному продолжателю Мичурина и Вильямса:

«Учение Т. Д. Лысенко будет победителем, ибо оно правильное, диалектическое, историческое и эволюционное. У меня нет сомнений, что такое талантливое начало, такая чудесная первая стадия может дать только еще более талантливое развитие в последующих стадиях.

От души желаю ему успеха».

 

XIII. ЗАВЕТЫ БУДУЩЕМУ

Травопольная система земледелия завоевывала все большее признание. Многие сотни колхозов и совхозов внедряли эту систему на своих полях, стахановцы сельского хозяйства, овладевая передовой агрономической наукой, получали рекордные урожаи. «Старший агроном Советского Союза» радовался каждому новому успеху мастеров высоких урожаев.

Стахановские рекорды были лучшим опровержением всех реакционных «предельческих» теорий, эти рекорды открывали путь к беспредельному повышению урожайности.

Для этого нужно было, переходить от отдельных рекордов к массовому внедрению всех достижений науки и техники, к широкому осуществлению травопольной системы земледелия.

Успехи стахановцев еще нагляднее подтвердили правоту Вильямса и нанесли новый удар односторонним воззрениям агрохимиков и «опытников», считавших самым главным разработку отдельных, не связанных друг с другом приемов улучшения агротехники.

Вильямс говорил, что успехи стахановцев сельского хозяйства достигнуты благодаря умелому применению комплекса мер. «В противовес опытным станциям, — писал Вильямс, — с их разрозненными приемами, стахановцы в своей борьбе за высокие урожаи выдвинули систему мероприятий, и нетрудно, конечно, было предвидеть, кто оказался на высоте положения».

Разрабатывая эту систему и ведя обоснованную борьбу с ее противниками, Вильямс отстаивал в своих трудах и полемических выступлениях и некоторые ошибочные положения. Ошибкой ученого было его отрицательное отношение к озимым хлебам и противопоставление им хлебов яровых. Ошибочным был и призыв отказаться от применения минеральных удобрений на бесструктурных землях; не полностью учитывал ученый и все своеобразие местных природных и хозяйственных условий в различных районах страны, из-за чего в практических рекомендациях по применению тех или иных агротехнических приемов сохранялся известный схематизм.

Часть этих ошибок Вильямс так и не успел преодолеть; но он никогда не считал своего учения неизменным набором застывших правил и норм; наоборот, он пересматривал и обогащал основные положения травопольной системы до последних дней своей жизни, опираясь на новые научные факты, на опыт передовых людей советской деревни, стахановцев социалистического сельского хозяйства.

Вильямс подчеркивал, что стахановское движение выдвигает новые задачи перед советской наукой. Он считал, что каждый научный работник должен не только помогать стахановскому движению, «но и научно обосновать стахановский производственный процесс, подвести под него научный фундамент».

Вильямс не только призывал к этому других ученых, но и в первую очередь сам показывал пример решения этих задач, «…я занят тем, — писал Вильямс, — чем, по моему глубокому разумению, должны заниматься все научные работники — пересмотром своих учебников, руководств и курсов под углом зрения такого фактора, как стахановское движение».

Для этого люди науки должны были, по мнению Вильямса, до конца преодолеть ту замкнутость и отрыв от творческой жизни народа, которые еще наблюдались в работе многих научных учреждений.

«Свободная советская наука, — говорил Вильямс, — только тогда будет достойна великого народа, строящего свою счастливую жизнь, когда сна установит самую тесную связь лабораторий и кабинетов с широчайшей аудиторией заводов, фабрик, колхозов и совхозов.

В гуще неисчерпаемого творчества народных масс наука может правильно обосновать, установить, проверить и подтвердить те нормы и пределы, которые в состоянии дать народ, поставивший своей задачей «догнать и перегнать».

Передовая агротехника, применяемая повсеместно и в массовом масштабе, может обеспечить получение высоких и устойчивых урожаев независимо от капризов стихийных сил. Вильямс говорил, что планомерная борьба за передовую агротехнику способна изменять даже климат целых областей.

26 октября 1938 года партия и правительство приняли первую программу борьбы с засухой на огромном пространстве засушливых районов Юго-Востока. Эта программа предусматривала внедрение стройной системы агротехнических мероприятий, основанной на победах колхозного строя и достижениях передовой агрономической науки. Постановление партии и правительства было с исключительным воодушевлением воспринято Вильямсом, говорившим, что это решение «представляет средство действенного вмешательства в природные процессы, подчинения их задачам народнохозяйственного плана, а не приспособления к ним».

Вильямс сразу же включился в борьбу за осуществление этого постановления. Он говорил, что «неряшливость и безответственность» при практическом решении этой важнейшей задачи, выполнение плана «только в основном» — всегда будет продагать путь засухе.

На территории засушливого Юго-Востока успешно действовали форпосты травопольной системы земледелия — опорно-показательные, или травопольные МТС: Бузулукская в Чкаловской области и Интернациональная в Северном Казахстане. Их первые успехи показывали, что и в этих засушливых районах уже при внедрении основ травопольной системы земледелия возможно получение высоких урожаев. Вместе с тем опыт этих станций говорил, что полная устойчивость и дальнейший рост урожаев возможны лишь при полном осуществлении травопольной системы и прежде всего такого важнейшего ее элемента, как полезащитное лесоразведение.

В своей радиобеседе, пропагандировавшей решение партии и правительства, Вильямс с особой настойчивостью подчеркивал необходимость лесонасаждений и призывал к одновременному выполнению этой работы на больших площадях «целых природных областей и районов, а не только, скажем, территории одного колхоза. Облесенная территория одного колхоза — это лишь островок, который всегда будет захлестываться несдерживаемыми в других частях волнами океана сухого воздуха».

Первая программа борьбы с засухой основывалась на передовой агрономической науке, на трудах Вильямса. Он говорил: «…борьба с засухой есть вместе с тем борьба за повсеместное внедрение основ правильной агротехники, отмеченных решением СНК СССР и ЦК ВКП(б), это борьба за неотложное освоение в колхозах и совхозах травопольной системы земледелия».

Переход к широкому внедрению травопольной системы земледелия на Юго-Востоке страны был лучшим подарком ученому, отметившему в эти дни свое семидесятипятилетие.

23 октября 1938 года состоялось заседание, посвященное юбилею Вильямса. По традиции оно было проведено в Колонном зале Дома союзов. Открывая торжественное заседание, президент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина Трофим Денисович Лысенко говорил: «Семидесятипятилетие академика Василия Робертовича Вильямса — большой праздник советской агрономической науки. Василий Робертович воспитал поколение агрономов. Его труды являются основой и руководством для плодотворной научной работы по земледелию. Мы не знаем более стройного, ясного и действенного учения о земледелии, как учение Вильямса. Неразрывная, постоянная, самая широкая связь с колхозниками, агрономами-производственниками, научными работниками служит залогом того, что академик Василий Робертович Вильямс стоял и будет стоять во главе советской агрономии».

Вильямс не мог из-за болезни присутствовать ни на торжественном заседании в Колонном зале, ни на собрании студентов Тимирязевки, устроенном в его честь.

«Ничего не поделаешь, — писал он тимирязевцам, — 75 лет — это даже для такого молодого человека, как я, все-таки почтенный возраст. Болезнь не лишила меня моей духовной силы, ню исключила возможность присутствовать сегодня на вашем собрании, посвященном моему имени.

Прошу посчитать причину моего отсутствия уважительной и все-таки считать меня среди вас, дорогие мои друзья и товарищи, ибо к вам в этот миг переносятся все мои мысли, все тепло моего сердца».

Приветственные речи, поздравительные письма и телеграммы, полученные со всех концов страны, свидетельствовали о все большем распространении научных идей Вильямса среди самых широких слоев советского народа.

В ответ!на приветствия и поздравления Вильямс написал письмо, исполненное глубоким волнением и признательностью:

«Дорогие товарищи!

Искренне благодарю Вас за приветствие. Как ни богат наш великий русский язык, я не могу подобрать необходимых слов, чтобы выразить вам всю глубину моего радостного волнения, с каким я встретил и встречаю неустанные заботы нашей великой партии Ленина — Сталина, нашего советского правительства о процветании советской науки и ее людях…

Мое высшее счастье, которое приобрел я в жизни, — это радость борьбы за великие идеи коммунизма. В этой борьбе я, рядовой боец партии Ленина — Сталина, буду до последнего дня моей жизни отдавать все свои силы, все свои знания…»

***

Борьба советского народа за коммунизм приносила все новые и новые успехи. Одним из ярких свидетельств торжества идей партии Ленина — Сталина явилась Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, открывшаяся 1 августа 1939 года. Вильямс принимал деятельное участие в ее подготовке; За его рабочим столом обсуждались планы размещения экспонатов, организация отдела сельскохозяйственной науки в Главном павильоне, обсуждались проекты стендов, демонстрировавших успехи травопольных МТС, передовых колхозов и совхозов, внедрявших травопольную систему земледелия. С особой любовью и вкусом занимался ученый этими давно ему известными делами. Он вкладывал в эту работу весь свой многолетний опыт участника и организатора выставок и музеев. Он хотел, чтобы грандиозные победы колхозного строя нашли достойное отражение на выставке, которая должна была коренным образом отличаться от выставок, устраивавшихся в царской России и в капиталистических странах. Он говорил:

«Мне кажется, что без знания прошлого трудно оценить до конца величие исторических преобразований, которые произошли в нашей стране. Следует вполне отчетливо представить тяжелое прошлое нашей родины…

Все лучшие, подлинно прогрессивные мысли натыкались в то время на непреодолимые препятствия, порожденные природой капиталистического общества, Немало мудрых мыслей возникло в недрах нашего великого народа. Они касались даже таких сложных вопросов современной техники, как создание гусеничного трактора. Но судьба этих предложений обычно заканчивалась архивом, а их авторы объявлялись опасными чудаками…

Наша страна знает десятки, сотни и тысячи колхозов-миллионеров, колхозов, которые достигли невиданных результатов в подъеме урожайности и развитии животноводства… Эти высокие результаты достигнуты ими на основе применения данных передовой науки. Впервые наука стала достоянием народа».

Передовая наука, разрабатывавшаяся Вильямсом и другими советскими учеными, претворяемая в жизнь тружениками социалистического сельского хозяйства, была наглядно и весомо представлена в великолепных дворцах-павильонах Всесоюзной сельскохозяйственной выставки.

Накануне ее открытия Вильямс совершил один из своих последних выездов за пределы Тимирязевской академии. Он проехал на своем автомобиле по обширной территории выставки, останавливаясь у каждого павильона. Его труды, торжество его идей и замыслов — вот что было показано и в павильоне «Зерно», и в отделе науки Главного павильона, и в павильонах союзных республик.

Большой стенд, посвященный ученому, располагался в павильоне «Зерно». Здесь работа Вильямса была продемонстрирована еще более полно, чем в отделе науки. И это было закономерно. В том-то и заключалось главное значение трудов великого ученого, что они служили руководством к — действию передовикам сельского хозяйства. И не случайно рядом со стендом Вильямса были помещены портреты стахановцев, инициаторов ефремовского движения, добившихся в далеком Алтайском крае мировых рекордов урожая пшеницы.

Зачинатель этого движения M. E. Ефремов писал: «В основу нашей работы легли указания академика В. Р. Вильямса: «Если растения обеспечить всеми жизненными условиями, то урожай ничем не может быть ограничен».

Оценка значения трудов Вильямса, данная алтайским колхозником, перекликалась с оценкой академика Лысенко, писавшего:

«Работы по беспрерывному повышению плодородия почвы, управлению почвообразовательными процессами представлены великолепными исследованиями академика В. Р. Вильямса. На выставке показаны достижения колхозов, правильно внедряющих в производство основные положения учения Вильямса.

…Правильное выяснение закономерностей изменчивости и наследственности растений, управление ими, невозможное для формальной буржуазной науки, во многом уже освоено советской агронаукой. Имея небывалые в истории возможности практически решать глубокие теоретические вопросы, советская агронаука обладает большой силой предвидения».

Вильямс был глубоко взволнован всем увиденным им на выставке.

Выставка подводила итоги первому десятилетию колхозного строя. За десять лет, за этот короткий срок, сельское хозяйство страны социализма неузнаваемо изменилось.

Сбылись пророческие слова товарища Сталина, сказанные им на заре колхозного движения, в апреле 1929 года: «…надо постепенно переводить мелкие крестьянские хозяйства на базу крупного коллективного производства, ибо только крупное производство общественного типа способно использовать во-всю данные науки и новую технику и двинуть вперед семимильными шагами развитие нашего сельского хозяйства».

Выдающиеся достижения совхозов и колхозов были обеспечены невиданным ростом тяжелой индустрии, которая дала советской деревне сотни тысяч тракторов и автомобилей, десятки тысяч комбайнов, многокорпусные плуги, сеялки и многие другие типы сельскохозяйственных машин.

Не случайно Вильямс подчеркивал «исключительную важность степени количественного развития и процветания тяжелой промышленности, без участия которой сельское хозяйство совершенно беспомощно».

…Вильямс медленно проехал сквозь похожий на грандиозный ангар Павильон механизации, где великая мощь советской промышленности была представлена сотнями образцов самых совершенных и сложных механизмов и орудий.

Как эта величественная армия машин была не похожа на жалкое число тех несовершенных, главным образом заграничных, орудий, с которыми молодой профессор Вильямс мог знакомить студентов Московского сельскохозяйственного института, излагая им учение о сельскохозяйственных машинах!

Осмотр Сельскохозяйственной выставки наглядно убедил Вильямса в огромном значении передовой агрономической науки, которая становилась необходимой уже не отдельным передовикам, а сотням тысяч и миллионам тружеников деревни, поднятых партией, колхозным строем к свободной, творческой деятельности.

«Когда я думаю о том, что же показывает наша выставка, — говорил Вильямс, — то я безошибочно отвечаю себе: выставка прежде всего показывает наш великий народ, его достижения, его победы, его радостное и счастливое настоящее. Она показывает непроходимую пропасть, отделяющую нас от старого мира, и светлую радостную дорогу вперед, к коммунизму».

1939 год, когда Советская страна подводила первые итоги достижений колхозного строя, был для ученого годом подведения итогов всей его жизни. Народу-творцу, народу — хозяину жизни посвящал Вильямс все свои труды и научные открытия.

Он и до этого с неотступным вниманием следил за успехами передовых людей советской деревни, понимая, что их сегодняшние достижения завтра станут достоянием миллионных масс колхозников. Он был деятельным участником создания курсов для стахановцев высоких урожаев при Тимирязевской академии.

Осенью 1937 года первый набор этих курсов приступил к занятиям. Со всех концов страны приехали в Тимирязевку знатные люди советской деревни, передовые комбайнеры и свекловоды, члены звеньев высокого урожая и заведующие хатами-лабораториями. Вильямс не мог уже в это время читать лекции, но он неоднократно приглашал к себе этих смелых новаторов, мастеров высоких урожаев, усаживал их вокруг своего рабочего стола, прося садиться поближе, и начинал с ними многочасовой разговор. Эти встречи оставляли неизгладимое впечатление у каждого участника.

Одним из них был прославленный комбайнер Константин Борин, зачинатель стахановского движения среди комбайнеров Советского Союза. Борин приехал на курсы стахановцев, чтобы подготовиться для поступления в Тимирязевскую академию.

«Я имел счастье, — вспоминает Константин Борин, — Несколько раз встречаться с Василием Робертовичем. Эти встречи много мне помогли во всей моей работе и учебе.

Я тогда, ломая существовавшие нормы, добился высокой выработки на комбайне, и Василий Робертович очень поддержал во мне такое отношение к делу. Он призывал нас быть смелее во всяком новшестве и советовал критически относиться и к научным вопросам.

— Будьте, — говорил он, — и в науке новаторами. Не думайте, что вам все разжуют. А то, чего доброго, такую горькую жвачку подложат — не поздоровится.

Василий Робертович, показывая нам монолиты, подчеркивал, что он сам их собирал и исследовал, и советовал нам во все вникать самим, вникать глубоко и всесторонне. Особенно помог мне Василий Робертович в борьбе за совмещение уборки с лущевкой стерни. Его противники говорили, что это не нужно делать, да и дорого обходится. А он, доказав необходимость этого для правильной агротехники, утверждал, что лущевка, наоборот, ведет к экономии горючего — после лущевки пахать куда легче. И я потом на практике подтвердил правильность этого положения.

Учение Василия Робертовича открыло мне глаза на все происходящее в природе. С детства, живя и работая в деревне, я видел и наблюдал многие природные явления: и обмеление рек, и ухудшение лугов, и эрозию почвы. А теперь, после встреч с Василием Робертовичем, после его поучительных бесед, после чтения его трудов, я понял, почему эти явления происходят, и, самое главное, понял, как все это можно переделать в нужную для человека сторону, как поднять плодородие советской земли.

Этому научил меня Василий Робертович Вильямс».

Таких учеников, как Константин Борин, становилось у Вильямса день ото дня больше. Эти ученики не только воспринимали идеи Вильямса — они неизмеримо обогащали его учение своей смелой новаторской деятельностью. И вот, напрягая последние силы, он продолжал упорно работать, стремясь обобщить весь опыт последних лет, сделать его достоянием самых широких масс колхозников, немало обогативших советскую агрономическую науку своими выдающимися достижениями. Это творчество народа особенно ярко было продемонстрировано Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой, и свой труд, над которым ученый работал последние месяцы жизни, он посвятил участникам выставки — мастерам социалистического земледелия.

«Я посвящаю им весь свой научный труд потому, — писал Вильямс, — что не было и нет у меня в жизни иной цели, кроме цели служения народу. Я всегда стремился сделать агрономическую науку достоянием широких народных масс, сделать ее действенным помощником создателей земного плодородия.

Победа социализма родила крепкий и всепобеждающий союз труда и науки. Агрономическую науку взяли в свои руки миллионы свободных тружеников деревни. Наука благодаря такому союзу приобрела могучую силу и новое направление развития…

Выпуская эту книгу, я ставил перед собой задачу помочь растущим мастерам социалистического земледелия разобраться в той исключительной сложности процессов, которая неизменно создается в сельскохозяйственном производстве. И если данный труд поможет растущим мастерам понять главные основы научного земледелия, поможет взять их в свои могучие руки, я буду считать свою задачу разрешенной, а цель достигнутой».

Так писал ученый в предисловии к своей ныне всенародно известной книге «Основы земледелия», вышедшей в свет осенью 1939 года. Ее создание было настоящим научным подвигом. Небывалую силу воли должен был проявить ее творец, чтобы выполнить этот труд. Мало кто в таком состоянии здоровья мог бы вообще продолжать работу. Ученый, тяжело болевший уже на протяжении тридцати лет, был почти совсем неподвижен, он мог делать всего несколько шагов. Каждая написанная им строка стоила ему большого напряжения.

Но он писал ежедневно, неизменно появляясь каждое утро за своим рабочим столом в лаборатории почвоведения. Книга, предназначенная для миллионов, книга, представлявшая собой завещание ученого, была создана.

Это был труд нового типа, глубоко научный и вместе с тем доступный самым широким слоям тружеников советской деревни. Наряду с этим «Основы земледелия» не были просто научно-популярной книгой. Главная особенность этого труда состояла в том, что он служил руководством к действию, он являлся путеводной звездой для каждого мастера социалистического земледелия, борющегося за беспредельное повышение плодородия советской земли.

***

«Основы земледелия» представляли собой образец умелого применения боевой философии марксизма-ленинизма, которая помогла Вильямсу подняться до вершин научного обобщения и сделать свой последний труд действенным орудием в борьбе советского человека за преобразование природы.

«Как мне в моей научной работе помогала философия диалектического материализма?» — спрашивал Вильямс. И отвечал:

«Если мною что-либо сделано в науке, так только благодаря этой философии, ее методологическим принципам. Почвоведение мною понималось и утверждается сейчас как научная основа земледелия, исходя из главного требования этой философии ко всякой науке — быть руководством к действию.

Моя непримиримость в отстаивании травопольной системы земледелия покоится на твердом фундаменте научного понимания и знания объективно присущих природе закономерностей».

Почти одновременно с созданием «Основ земледелия» Вильямс закончил и подготовку последнего издания курса «Почвоведения», в котором ученый мастерски вскрывал «объективно присущие природе закономерности».

Почвоведение и земледелие рассматривались Вильямсом как неразрывные составные части единого целого.

Образование и развитие почвы как природного тела происходит только в результате непрерывного воздействия живых организмов на мертвую горную породу. Поэтому главной сущностью процесса почвообразования Вильямс считал синтез и разложение органического вещества — продуктов жизнедеятельности организмов. Биологический круговорот элементов зольной и азотной пищи растений, в грандиозных масштабах совершающийся на земле, приводит к образованию различных почв и обусловливает их главнейшие свойства. Изучение характера и темпа биологического круговорота и представляет задачу почвоведения как науки. Но биологический круговорот может иногда — и даже очень часто — протекать не так, как нам желательно: человека в одних случаях может не устраивать темп, то-есть скорость протекания отдельных стадий биологического круговорота, в других случаях само направление биологического круговорота идет в сторону ухудшения почвы.

Словом, биологический круговорот нужно регулировать. И эта «регуляция» направления и темпа биологического круговорота составляет задачу общего земледелия.

Почва, по определению Вильямса, «рыхлый, поверхностный слой суши земного шара, способный производить урожай растений». Способность производить урожай растений определяется плодородием почвы, которое является самым существенным свойством, качественным признаком почвы, отличающим ее от бесплодной горной породы.

Плодородие почвы обнимает и ее отношение к воде и ее отношение к элементам пищи. При превращении в почву горной породы у почвы развивается способность пропускать и удерживать воду и концентрировать, собирать элементы пищи. Но растение должно получать пищу и воду одновременно — это вытекает из установленного Вильямсом закона незаменимости или равнозначности факторов жизни растений. Поэтому под плодородием почвы нужно понимать ее способность бесперебойно и совместно обеспечивать растения необходимым им количеством воды и пищи.

Уже давно, начиная со своих первых курсов, читанных студентам Московского сельскохозяйственного института, и публичных лекций в Политехническом музее, ученый подходил к правильному пониманию вопроса о плодородии почвы, о незаменимости или равнозначности условий жизни растений, но именно сейчас, в своих последних обобщающих трудах он блестяще, с огромной глубиной и убежденностью сформулировал эти важнейшие положения биологической науки.

Плодородие в почве создается, как учил Вильямс, в результате постоянного воздействия живых организмов на горную породу. Это взаимодействие «живого» и «неживого», их переход друг в друга происходят постоянно и повсеместно во всех почвах. Поэтому-то почвообразовательный процесс является единым; движущей силой этого процесса всегда и везде будет являться одна и та же основная причина — синтез и разложение органического вещества.

«В природе, — писал Вильямс, — существует единый почвообразовательный процесс, с многообразием форм его проявления… Почвенные зоны и типы почв, которые различаются в почвоведении, лишь статические моменты единого колоссального по длительности и протяженности динамического процесса».

Все элементы природы, особенно почвы и растительность, тесно связаны друг с другом, обусловливают друг друга — так учил еще Докучаев.

Вильямс уже с первых шагов своего научного творчества глубоко заинтересовался этим взаимодействием живого и неорганического миров, происходящим в почве. Вильямс подошел к этой проблеме глубоко, работал над ней десятилетиями, творчески обобщая воззрения Докучаева, Костычева, Пастера, Виноградского, и в результате не только установил взаимосвязь между типами почв и населяющими их организмами, прежде всего растительными, но и (показал, что развитие и изменение этих типов во времени и в пространстве тесно и неразрывно связано с изменением типов растительности.

Вильямс создал учение о растительных формациях с точки зрения почвоведения. Многие ботаники и до Вильямса и после него говорили о растительных формациях, понимая под ними группировки различных зеленых растений, живущих только на почве. Динамическое почвоведение не могло, естественно, удовлетвориться таким односторонним взглядом. Воззрение Вильямса на этот вопрос значительно шире. Под растительными формациями он понимал «природные комбинации… групп зеленых и бесхлорофильных растений», с включением грибов и бактерий. Ученый выделил такие растительные формации: деревянистая, луговая травянистая, степная травянистая, пустынная.

Многие ботаники говорили о деревянистой, или лесной растительной, формации, но они ее понимали лишь как определенную группировку древесных пород, и такой взгляд никак не мог объяснить своеобразия подзолистого процесса почвообразования, протекающего под лесами. Вильямс показал, что деревянистая растительная формация слагается из сожительства деревянистых зеленых растений, грибов и отчасти анаэробных бактерий. Взаимодействие продуктов растительного опада и продуктов грибного процесса создает в почве светлую креновую кислоту, которая и является одной из главных причин протекания под лесами подзолистого процесса.

Но растительные формации на одном и том же месте не вечны, они сменяют друг друга. И если, например, лес сменится лугом, то на этом месте воцарится уже совсем другая растительная формация — луговая, в которой сожительствуют луговые травянистые зеленые растения, аэробные бактерии и в резко выраженном преобладании анаэробные бактерии.

Сколько раз и в скольких местах России наблюдал Вильямс еще в прошлом веке эту постепенную смену лесов лугами! Он при этом видел, что раз пришла новая растительная формация, то меняется и весь комплекс природных условий, меняется и характер почвообразовательного процесса, он вступает в новую стадию. Лес сменяется лугом, а подзолистый период почвообразования сменяется дерновым.

Но и дерновый период почвообразования в природе не вечен, он тоже может перейти в период степной, а затем и в пустынный.

Вильямс не считал свое учение о едином почвообразовательном процессе окончательно разработанным. Говоря о своей общей схеме почвообразовательного процесса, он подчеркивал «недостаточность общей схемы и необходимость ее развития».

Действительно, некоторые почвенные типы, особенно почвы тропиков и субтропиков, сравнительно мало изученные Вильямсом, не нашли в его схеме места; нельзя также считать достаточно исследованным вопрос о характере эволюции почв при различных природных условиях. Поэтому ученый и призывал своих последователей развивать его взгляды, уточнять наши представления о почвообразовании.

Учение Вильямса о едином почвообразовательном процессе, о переходе одной стадии почвообразования в другую явилось крупнейшим теоретическим вкладом в науку, но одновременно оно принесло и неоценимую пользу практике. Ведь различные почвы — или различные стадии почвообразования — не равноценны.

С точки зрения земледелия одни из них лучше, другие хуже. И если все стадии почвообразования объединены в едином процессе, то мы, следовательно, можем направлять его течение в сторону создания почв той стадии, которая нам более всего желательна. Меняя условия почвообразования, мы можем воспроизвести любую стадию единого почвообразовательного процесса, можем «сделать» любую почву. И Вильямс научил нас этому. В его умелых руках земледелие, основывающееся на почвоведении, и само стало подлинной наукой — наукой о том, как делать землю, такую, как нам нужно.

Лучшей стадией почвообразовательного процесса оказалась луговая стадия дернового периода. И Вильямс научил, как путем искусственного посева злаковых и бобовых трав и запашки создаваемого ими травяного пласта можно почти в любых условиях создать, сделать хорошую структурную почву, — это легло в основу полевых травопольных севооборотов, предложенных Вильямсом.

Но длительное беспрерывное существование луговой стадии может быть и вредным. Это было прекрасно установлено Вильямсом на многих русских природных лугах. Здесь тоже наука может прийти на помощь — надо прервать на время дерновую стадию и создать условия для степной стадии. Для этого луг распахивается и на нем сеются однолетние культуры, которые все, как установил Вильямс, принадлежат к степной растительной формации. Эта часть учения Вильямса послужила основанием для разработки другого севооборота — лугового, или кормового.

В основу созданного им научного земледелия Вильямс положил травопольную систему земледелия. Это была система земледелия совершенно нового типа, соответствующая социалистическому строю, обеспечивающая расширенное воспроизводство продуктов сельского хозяйства, что является одной из важнейших основ строительства коммунистического общества. «Я еще и еще раз могу, — писал Вильямс, — высказать глубочайшее убеждение, что социализм и травопольная система земледелия неразделимы».

Травопольная система земледелия в понимании Вильямса должна рассматриваться как широкий комплекс взаимосвязанных мероприятий, — только при осуществлении всех их в комплексе травопольная система может дать полный эффект одновременно для всех отраслей сельского хозяйства и несказанно повысить производительность труда в нем.

Вильямс писал: «Травопольная система земледелия всеми своими неразрывно связанными и друг друга определяющими и подкрепляющими звеньями — системой севооборотов, системой обработки почвы, системой удобрения растений, системой полезащитных лесных полос — обеспечивает устойчивые условия плодородия почв и высокую урожайность растений, создание мощной и устойчивой кормовой базы для продуктивного животноводства, а следовательно, и неизмеримо более высокую производительность труда. Травопольная система земледелия позволяет по-настоящему, по-большевистски применить все лучшие достижения стахановцев сельского хозяйства. Только травопольная система земледелия способна решить поставленную партией и правительством задачу дальнейшего согласованного мощного развития двух важнейших отраслей социалистического сельского хозяйства — растениеводства и животноводства. Травопольная система земледелия необходима теперь колхозам и совхозам, как воздух, она — путь к новым победам социалистического сельского хозяйства, путь к еще большему расцвету радостной жизни колхозников и всего народа нашей великой родины».

Центральной агротехнической задачей травопольной системы Вильямс считал создание прочной комковатой структуры почвы. Ведь уже давно ученый на огромном числе фактов и экспериментов, проведенных в лаборатории, на опытном поле и в природе, показал, что только в структурной почве водный, воздушный и пищевой ее режимы складываются таким образом, что, не препятствуя друг другу, обеспечивают наилучшие условия развития растений, то-есть наивысший уровень плодородия почвы.

Почва с хорошей структурой способна поглотить 85 процентов выпавших атмосферных осадков и прочно удерживать полученный запас влаги. В отличие от этого бесструктурная почва поглощает не более 30 процентов осадков, легко отдавая при этом собранный ею запас влаги обратно в атмосферу. Не просочившиеся в бесструктурную почву дождевые и снеговые воды бесполезно стекают по поверхности почвы, ведут к ее усиленному смыву и размыву, к образованию оврагов — бича земледелия.

Каждый структурный комок, как показал Вильямс, внутри пропитан водой, а снаружи обильно «обмывается» почвенным воздухом. Поэтому на поверхности комков протекает аэробный процесс разложения органических веществ. При этом образуются окисленные минеральные соединения, необходимые для питания растений. Внутри структурного комка нет воздуха, и здесь устанавливается анаэробный процесс, задерживающий минерализацию органического вещества и способствующий накоплению перегноя. Таким образом, сочетание в структурном комке этих двух противоположных процессов — аэробного и анаэробного — чрезвычайно выгодно для поддержания плодородия почвы на высоком уровне. Подчеркивая огромное производственное значение прочной комковатой структуры, Вильямс говорил: «Каждый комок служит как бы сберегательной кассой, которая мешает почве сразу растратить все свои богатства. По мере того как растение использует элементы пищи на поверхности комка, оно находит все новые и новые количества пищи, которые нужны растению. Но общая масса пищи, запас, богатство почвы сохраняется, ибо не растрачивается впустую».

Но структурный комок, даже самый прочный, не вечен. Постепенно аэробный процесс вторгается все глубже и глубже внутрь комка и разъедает его. Структура почвы разрушается, распыляется.

Для ее восстановления и служит система ротации, то-есть определенного чередования культур на полях, при котором в течение 7–10 лет на каждом поле 1–2 года подряд возделываются разные смеси злаковых и бобовых трав. Они-то и восстанавливают структуру почвы, воспроизводя луговую стадию дернового периода почвообразования.

После того как поле побыло год-два под травами, используемыми на корм скоту, их запахивают непременно плугом с предплужником. Потом в течение ряда лет поле засевается различными культурами в зависимости от специализации района и заканчивается ротация удобренной озимью (рожь или пшеница) с подсевом смеси многолетних трав. При таком чередовании культур прежде всего будет систематически восстанавливаться почвенная структура, все культурные растения будут сеяться вслед за хорошими предшественниками, в связи с возрастанием почвенного плодородия увеличатся урожаи всех культур.

Внедрение многолетних трав на поля севооборота помогает решению еще одной важной задачи сельскохозяйственного производства — обеспечению кормами животноводства. Этим вопросом Вильямс занимался около сорока лет. Но он убедился, что травы на полях полевого севооборота еще не обеспечат полностью потребность растущего животноводства. Вильямс обосновал необходимость создания в каждом совхозе и колхозе второго севооборота — лугового, или, как его еще называл ученый, кормового.

«Задача второго севооборота, — говорил Вильямс, — обеспечить животноводство сеном, силосом, корнеклубнеплодами, пастбищем и зеленым кормом».

Так как все эти продукты громоздки и дешевы, то Вильямс и предложил «собирать их в один севооборот», расположенный поблизости от фермы или усадьбы, — лучше в речной долине на луговых землях, хотя это и не обязательно.

В луговом севообороте травы занимают поле подряд в течение трех-четырех и более лет; после этого возделывание трав следует прервать, так как накопление органического вещества в почве доходит уже до вредных пределов, могущих вызвать заболачивание. После трав Вильямс советовал выращивать в этом севообороте ценные технические культуры, овощи, силосные культуры, корнеплоды и зерновые.

Так новое прогрессивное учение Вильямса о луговом севообороте заменило старое, отжившее понятие о луговодстве.

Но травопольная система земледелия потому и называется системой, что она предполагает целый комплекс мероприятий, а не одни лишь травопольные правильные полевые и кормовые севообороты. Вильямс предложил правильную систему обработки почвы и систему удобрения растений. Обе эти системы как неотъемлемые составные части входят в единый комплекс травопольной системы земледелия.

Вильямс писал:

«Система земледелия обеспечивает условия плодородия почвы, то-есть одновременность и непрерывность максимального запаса воды и усвояемой пищи растений.

Система обработки обеспечивает максимальный и прочный запас воды в почве и чистоту ее от сорняков…

Система удобрения растений обеспечивает максимальный запас усвояемой пищи растений и обновление микрофлоры почвы».

Вильямс учил также, что все эти системы «должны быть в максимальной степени механизированы наиболее совершенными машинами».

Обоснование этих методов воздействия на почву явилось плодом многолетних исканий ученого в области создания наиболее совершенной системы земледелия. Но одновременно Вильямс понимал, что необходимо всемерно улучшить, пересоздать не только почву, но и те природные, в первую очередь климатические, условия, в которых она развивается.

Изучение в молодости трудов Докучаева, работы под руководством Турского, личные исследования русских лесов и их влияния на климат и почву — все это позволило Вильямсу понять и обосновать, что неотъемлемой составной частью травопольной системы земледелия является «агролесомелиоративный фон», то-есть полезащитные лесные полосы, водораздельные леса местного значения, лесные, плодовые и орехоплодные насаждения по оврагам.

Травопольная система земледелия при полном, комплексном ее осуществлении на социалистических полях обеспечит беспредельный рост плодородия почвы, гармоничное сочетание основных отраслей сельского хозяйства, непрерывное расширенное воспроизводство. При полном внедрении травопольной системы земледелия должен измениться весь облик нашей природы — будет создаваться новый, коммунистический ландшафт.

Вильямс знал это и призывал миллионы своих учеников к активному участию в преобразовании природы, в создании ее нового облика.

Это будет целостным овладением природой, покорением ее стихий, ее преобразованием на пользу человеку. Целостное овладение природой возможно только при социализме и целостное учение о целостном овладении природой может быть создано тоже только при социализме. И советский ученый Вильямс, вдохновляемый трудами основоположников марксизма-ленинизма, гением Сталина, упорно создавал это учение.

За несколько дней до своей кончины Василий Робертович написал свою последнюю статью: «Плодородие советской земли». Статья была посвящена шестидесятилетию великого Сталина.

В этой работе Вильямс критикует «закон» убывающего плодородия почвы и те якобы научные «опыты» буржуазных ученых, которыми они пытались обосновать этот «закон».

«Следует (прямо сказать, — писал Вильямс, — что в этих «опытах» буржуазных естествоиспытателей нам помогло разобраться творчество Маркса — Энгельса и особенно работы В. И. Ленина. Мы отлично поняли из этих классических работ творцов научного коммунизма классовую природу этого буржуазного закона… Основываясь на работах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, нам удалось доказать, что все эти опыты буржуазных естествоиспытателей были лишь иллюстрацией неправильного подхода к объяснению сложных процессов, что выявление закономерностей этих процессов может быть осуществлено лишь в результате приложения анализа диалектического, а не метафизического».

Говоря в своей последней статье о созданной им травопольной системе земледелия, ученый отмечал: «…Элементы разработанной нами травопольной системы земледелия были… известны на Западе. Однако, несмотря на относительно высокий уровень агрономических знаний в ряде капиталистических стран, там все попытки построить рациональную систему агротехники разбивались о порочную методологию буржуазной науки и хищническую природу капиталистической системы хозяйства».

«…Разрабатывая травопольную систему земледелия, — заканчивал Вильямс свою статью, — я руководствовался замечательными указаниями товарища Сталина об особенностях совхозно-колхозного строя, о роли науки в условиях социалистической системы хозяйства.

Товарищ Сталин дал нам ясную перспективу в развитии агрономической науки; он показал нам те народнохозяйственные задачи, которые обязана разрешить наша передовая советская агрономия.

Его резкая критика вредительских попыток построить наши колхозы и совхозы по типу узкой буржуазной специализации, его указания о необходимости рационального сочетания отраслей сельскохозяйственного производства — растениеводства и животноводства — направлены, по существу, к дальнейшему повышению производительности труда в сельском хозяйстве.

Мы преисполнены гордого сознания от мысли, что свою научную деятельность мы проводили на основе тех гениальных указаний товарища Сталина, которые поднимают наше социалистическое сельскохозяйственное производство и нашу передовую советскую агрономическую науку на новую ступень исторического прогресса».

Советский народ, руководимый партией большевиков, великим Сталиным, смело брался за осуществление вековой мечты человечества — за полное преобразование природы, за подчинение ее воле и разуму человека.

Верный сын народа, выдающийся ученый, подводя итоги своей жизни, завещал советским людям все свои труды и открытия, которые помогут создать невиданное изобилие всех человеческих благ, помогут построить коммунизм

 

XIV. ЗАМЫСЛЫ ВОПЛОЩАЮТСЯ В ЖИЗНЬ

Вильямс трудился до последнего дня своей жизни. В октябре 1939 года произошло радостное для ученого событие — вышли в свет его «Основы земледелия». Он и сам знал, что книга удалась, и каждый день он получал подтверждения этому. Он не скрывал своего удовлетворения и охотно дарил книгу своим друзьям и последователям, — таким трудом можно было законно гордиться.

10 октября ученый отметил день своего семидесятишестилетия и в кругу родных и близких с наслаждением слушал игру Елены Александровны Бекман-Щербины, исполнившей с маленькой гостиной Вильямсов, как когда-то встарь, в дни памятных концертов в актовом зале Петровки, «Времена года» Чайковского.

А на следующий день началась обычная напряженная трудовая жизнь.

Врачи, приезжавшие к Вильямсу, уговаривали его отдохнуть, работать поменьше, но он, вступая с ними в спор, доказывал, что только этот выработанный им самим строгий рабочий режим, исполняемый с железной непреклонностью, и позволяет ему сохранять силы и бодрость. Врачи отступали, не столько соглашаясь с этой теорией, сколько преклоняясь перед удивительным упорством и силой воли ученого.

Однако здоровье его ухудшалось день за днем. Это замечали все окружающие, но Вильямс как ни в чем не бывало продолжал следовать раз заведенному порядку.

В канун Октябрьской годовщины ученый работал с особенным напряжением. Он являлся в свою лабораторию в восемь утра, и его встречала его постоянная помощница, препаратор Мария Павловна Санина, которую он шутливо называл иногда своей мамашей. Вильямс подходил к бюро, доставал большой лист картона, который он подкладывал под бумагу во время письма, вынимал пепельницу, скрепки, папиросы — все это Мария Павловна размещала в строгом порядке на рабочем столе, — и приступал к работе. Так же соблюдались часы приема, так же пунктуально отвечал ученый-депутат на письма и запросы избирателей, так же упорно трудился он над очередными статьями.

После обеда он продолжал работать дома, держа корректуру редактировавшихся им трудов.

Вильямс с особой тщательностью относился к этой работе. Как вспоминает его ученик профессор В. Н. Столетов, являвшийся редактором последнего труда ученого — «Основы земледелия», Вильямс говорил, что всякий научный работник обязательно должен хоть какой-то срок быть редактором — это очень помогает в работе над собственными трудами, способствует выработке точного и стройного изложения своих научных воззрений.

В последний период своей жизни Вильямс редактировал такие крупные труды, как «Сельскохозяйственная энциклопедия». Он считал своим долгом лично выполнять даже корректорскую правку. Редактируя «Сельскохозяйственный словарь», набранный мелким шрифтом, Вильямс работал с помощью своей старинной лупы на подставке — той самой лупы, которая помогала ему при его экспертизе семян. Он старательно выправлял все буквы, знаки препинания, значки и цифры, прокорректировав за ноябрьские праздничные дни 1939 года несколько сот гранок.

9 ноября Вильямс, как обычно, явился в лабораторию. Он медленно поднялся по приставной лесенке и вошел к себе через открытое окно, — дверь, в которую он входил прежде, была заделана: к лаборатории почвоведения пристраивалось здание Почвенно-агрономического музея, сооружавшееся по специальному решению правительства. Вильямс сам закрыл окно, спустился по ступенькам и сел за свой рабочий стол. Он проработал до двух часов, борясь с недомоганием, и категорически отказался уйти раньше положенного срока, несмотря на уговоры. Наконец он поднялся и двинулся к лестнице. Ближайшие его сотрудники и помощники — К. И. Голенкина, Н. П. Колпенская, М. П. Санина — хотели ему помочь, но он отказался, даже пошутил: «Вы что думаете? Упаду я, что ли? И не собираюсь».

На следующий день он встал с постели и сел с утра работать у себя в кабинете. Но силы уже, как видно, совсем иссякали. Вильямс прилег на тахту и попросил, чтобы ему подали бумаги, почту — хотел продолжать работу. Потом с интересом взял в руки свежий номер газеты. Это было «Социалистическое земледелие», где ученый увидел свою статью: «За новые успехи советской агрономической науки».

Вот что писал он в этом последнем обращении к труженикам социалистических полей:

«Одним из самых выдающихся достижений советской агрономической науки за 22-летний период ее развития следует считать глубокую непосредственную связь, которая установилась между теорией и практикой, между учеными и людьми практики, стахановцами сельского хозяйства.

Без всякого преувеличения можно утверждать, что мы становимся настоящими «господами природы», потому что наша передовая агрономическая наука во многом научилась объективно понимать законы природы и пользоваться ими в интересах современных и грядущих поколений нашей социалистической родины.

…Задача работников науки — создать и внедрить в сельскохозяйственном производстве такие эффективные мероприятия, которые обладают чертами массовости и общедоступности. В этом отношении разработанная уже в своих основах травопольная система земледелия представляет ключ к решению поставленной проблемы.

В творчестве советских ученых нет никаких преград. Поле их деятельности беспредельно. Социализм, окончательно победивший в нашей стране, обеспечил нас всем необходимым для того, чтобы дерзать в самых сложнейших областях научных знаний.

…Перед нашей наукой широкая дорога свободного творчества. По ней уверенно идут люди советской науки вперед, к новым победам, которые приближают нас к коммунизму — заветной цели всего прогрессивного человечества».

О новых победах науки, о борьбе за торжество коммунизма мечтал в свои предсмертные часы великий ученый, по праву называвший себя бойцом партии Ленина — Сталина.

Он надеялся еще многое сделать и совершить.

11 ноября ему стало хуже. Консилиум врачей, собравшихся у постели больного, установил, что тяжелый грипп перешел в воспаление легких. Больной временами впадал в забытье, но потом снова приходил в себя и просил положить на столик возле тахты неоконченные работы и депутатскую корреспонденцию.

В последние часы его продолжал беспокоить один из нерешенных научных вопросов — об отрастании скошенных трав в связи со стадиями их развития.

Он попросил вызвать Валериана Ивановича Шмырева, своего ученого секретаря, сказав, что он хочет обсудить этот мучивший его вопрос. Когда Шмырев вошел в кабинет ученого, Вильямс был почти без сознания. Огромным напряжением воли он заставил себя открыть глаза, но говорить уже не мог. Он знаком попросил придвинуть к его руке блокнот и своим неизменным карандашом попытался выразить на бумаге то, что ему нужно было объяснить Шмыреву. Но рука, несмотря на огромное напряжение, уже не слушалась, и все попытки вывести на листке нужные слова оказались тщетными. Больной, утомленный этим напряжением, снова забылся. Это было в третьем часу дня.

А через три часа, без пяти шесть, сердце Вильямса перестало биться…

На следующее утро все газеты сообщили прискорбную весть о смерти выдающегося советского ученого. Газетные полосы были заполнены статьями и воспоминаниями, портретами ученого, траурными извещениями — о смерти Василия Робертовича Вильямса сообщали наркоматы и партийные организации, академии, институты, совхозы и колхозы.

Советское правительство приняло специальное решение об увековечении памяти покойного. Было решено издать полное собрание его трудов, учредить три ежегодные всесоюзные премии имени Вильямса за выдающиеся работы в области почвоведения и земледелия, воздвигнуть ученому памятник на территории Тимирязевской академии. Имя Вильямса было присвоено Всесоюзному институту кормов, Московскому гидромелиоративному институту, Батайскому зерносовхозу в Ростовской области.

Гроб с телом покойного был установлен в главном корпусе Тимирязевки.

Час за часом шли через зал студенты и ученые, трактористы и комбайнеры, партийные работники, школьники, колхозные бригадиры и звеньевые.

Сменяя друг друга, в почетном карауле стояли стахановцы и наркомы, ученики и сотрудники Вильямса, его близкие и друзья.

За два дня тысячи и тысячи людей прошли через этот траурно убранный зал, чтобы проститься с Василием Робертовичем.

14 ноября состоялись похороны. Урну с прахом вынесли в академический парк. Впереди несли венки, перевитые лентами:

«Академику-большевику Василию Робертовичу Вильямсу — от Центрального Комитета ВКП(б)».

«Выдающемуся советскому ученому, академику Василию Робертовичу Вильямсу — от Совета Народных Комиссаров Союза ССР».

«Дорогому учителю — от студентов»… Бесчисленное множество венков.

На траурном митинге прощальные слова обращали к Василию Робертовичу его ученики и научные соратники, студенты, избиратели, депутаты Верховного Совета, наркомы.

На трибуну поднялся Трофим Денисович Лысенко.

«Большую потерю, — сказал он, — понесла семья советских агрономов, советских ученых. Умер Василий Робертович Вильямс. Он был самым старшим среди нас, советских агрономов, не только по возрасту, но и по своему опыту и знаниям.

…От нас ушел лучший ученый в области агробиологии. Это был революционер в науке, ученый-большевик, равного которому по силе анализа, по способности широкого научного обобщения и глубокому практическому опыту нет среди современных ученых в его области. По значимости научной и практической деятельности и по стилю работы его можно сравнить только с такими гигантами дарвинизма, как К. А. Тимирязев и И. В. Мичурин».

Траурная процессия двинулась по осенней листве академического парка к дендрологическому саду, созданному трудами выдающихся ученых Петровки — Тимирязевки.

Здесь, на лужайке, обрамленной могучими стволами деревьев, среди которых подымались и те, что более полувека назад были посажены молодым студентом Василием Вильямсом, процессия остановилась.

С последними словами прощания выступил давнишний друг и соратник Василия Робертовича Иван Алексеевич Каблуков.

Урна с прахом покойного погружается в могилу. Траурный марш сменяется мощной, жизнеутверждающей мелодией «Интернационала».

Народ проводил в последний путь своего верного сына, большевика и патриота, великого ученого страны социализма, Василия Робертовича Вильямса…

***

Прошло десять лет.

Советский народ в эти незабываемые годы с честью выдержал суровые военные испытания и одержал под водительством великого Сталина всемирно-историческую победу. Великая Отечественная война затормозила осуществление грандиозных планов преобразования природы, намечавшихся еще в предвоенное время. Но и в годы войны не прекращалась творческая работа советских ученых и тружеников полей.

Ученики Вильямса выращивали в трудных условиях высокие урожаи, обеспечивая родину хлебом.

В Каменной степи, в суровой прифронтовой обстановке, последователи Вильямса добились новых выдающихся успехов в борьбе за полное осуществление травопольной системы на полях Каменно-Степной станции.

Одержав великую победу, советский народ приступил к восстановлению и дальнейшему развитию народного хозяйства, продолжая итти к своей заветной цели — к (коммунизму.

Пленум Центрального Комитета партии принял в феврале 1947 года план послевоенного подъема сельского хозяйства нашей страны.

Научно-агрономической основой этого плана были достижения передовой советской агрономии, труды Вильямса, Мичурина, Лысенко и их последователей. Центральной задачей этого плана была борьба за повышение урожайности полей и увеличение продуктивности животноводства.

Но для того чтобы в борьбе за решение этой задачи агрономическая наука сыграла свою большую положительную роль, нужно было окончательно разгромить всех сторонников реакционных взглядов, всех давнишних противников Мичурина, Вильямса, Лысенко. Морганисты попрежнему боролись против мичуринской науки, пределыцики, «минеральные» агрохимики, проповедники «наследственного вещества» — все они продолжали еще служить Помехой на пути победоносного развития передовой советской агробиологии.

И то, о чем многие годы мечтал Вильямс, произошло в 1948 году.

В августе 1948 года состоялась сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, знаменовавшая собой полный разгром всех идеалистических реакционных течений в агробиологии, полное торжество мичуринской науки.

Продолжатель Мичурина и Вильямса, академик Т. Д. Лысенко в своем докладе на августовской сессии вскрыл порочность и бесплодность установок морганизма-менделизма и прочно закрепил позиции передовой советской агробиологии. Он говорил в своем докладе, что «в основании современной советской агробиологии лежит дарвинизм, преобразованный в свете учения Мичурина — Вильямса и тем самым превращенный в советский творческий дарвинизм».

В речах участников августовской сессии, передовых советских ученых, общественных деятелей с новой силой прозвучала высокая оценка выдающихся трудов Вильямса, которые находили все более широкое распространение не только среди агрономов и ученых, но и среди беспрерывно растущего числа передовиков советской деревни.

Бурными аплодисментами встретили участники сессии письмо украинского тракториста Дмитрия Пальченко, зачитанное с трибуны. Он писал о том значении, которое для него, так же как и для ста других трактористов Ситковецкого района, имела прочитанная ими книга Вильямса «Основы земледелия».

«Читая эту книгу, — писал Дмитрий Пальченко, — я каждый раз чувствовал, будто у меня кто-то с глаз повязку снимает. Когда я начал применять лущевку, а потом пахоту с предплужником, мне казалось, будто в мозгу моем наука В. Р. Вильямса зажгла какие-то особые фары знания и силы, и они дали мне возможность ясно видеть нутро обрабатываемой мною земли — этой великой кладовой высоких урожаев.

Я хорошо понял, что бесструктурное состояние почвы, какое мы имеем во многих колхозах, является тормозом нашего движения вперед. Но кто же переделает почвы, как не мы, трактористы, воспитанные советской властью, партией, товарищем Сталиным? И я так теперь понимаю, что почва обрабатывается не только тракторами и сельскохозяйственными орудиями, но и корнями смесей многолетних трав. Трактор без трав не имеет той силы, какую может иметь, если вести тракторную обработку в полях травопольного севооборота. Вот почему я часто любуюсь семенниками наших многолетних трав, особенно тимофеевки, которой в нашем колхозе имени Яценко есть уже 26 гектаров. Это завтрашний день нашего колхоза…

Теперь, когда я знаю, что дают травы, лущевка, применение предплужника и т. д., я не могу безразлично относиться к тому, как возделывают в колхозе травы, пошлют ли меня пахать плугом с предплужником или без него. Если меня пошлют в колхоз без предплужника, я его за свои деньги куплю, но пахать буду только с предплужником».

Августовская сессия означала полную, бесповоротную победу передового материалистического направления в советской агробиологии. Научные учреждения и опытные станции перестраивали свою работу, исходя из мичуринских и вильямсовских принципов. Последователи Мичурина и Вильямса пришли к руководству теми институтами и лабораториями, где до недавнего прошлого еще господствовали сторонники ненавистного Вильямсу «ползучего эмпиризма», формальные генетики, оторванные от творческого опыта народа кабинетные ученые.

Победа творческого дарвинизма имела огромное значение для развития советской науки. Эта победа имела тем большее значение, что советский народ приступал к осуществлению грандиозных, небывалых в истории человечества замыслов полного преобразования природы засушливых степных и лесостепных пространств нашей родины.

Через два месяца после августовской сессии, 20 октября 1948 года, по инициативе товарища Сталина, партия и правительство приняли постановление «О плане полезащитных лесонасаждений, внедрения травопольных севооборотов, строительства прудов и водоемов для обеспечения высоких и устойчивых урожаев в степных и лесостепных районах европейской части СССР».

Этот грандиозный план, рассчитанный на полную победу над стихийными силами природы, на полное уничтожение засух и недородов, советский народ сразу же окрестил именем его инициатора — великого Сталина.

Вячеслав Михайлович Молотов говорил о значении сталинского плана преобразования природы.

«Поставлена цель так использовать имеющийся большой практический опыт и достижения сельскохозяйственной науки, чтобы колхозы и совхозы Степных и лесостепных районов, вооружённые передовой техникой, в течение ближайших лет сделали существенный скачок в дальнейшем развитии земледелия и животноводства. При этом особое значение придаётся освоению травопольной системы земледелия и организации в широких размерах работ по полезащитному лесонасаждению. Осуществление этого грандиозного государственного плана, принятием которого объявлена война засухе и неурожаям в степных и лесостепных районах европейской части нашей страны, выведет наше сельское хозяйство на прямой путь высоких и устойчивых урожаев, сделает труд колхозников высокопроизводительным и во многом поднимет экономическое могущество Советского Союза».

Сталинский план воплотил в себе вековые чаяния народа, и советские люди — творцы и созидатели — с небывалым воодушевлением принялись за претворение в жизнь всех связанных воедино разделов этого плана. Целостное овладение природой — вот что является научной основой плана, впитавшего в себя все лучшие достижения отечественной науки, все смелые замыслы Докучаева, Костычева, Вильямса.

В первых же строках сталинского плана записано:

«…начиная с 1949 года, приступить к планомерному и широкому внедрению системы агрономических мероприятий по подъему земледелия, основанной на учении виднейших русских агрономов В. В. Докучаева, П. А. Костычева и В. Р. Вильямса, получившей название травопольной системы земледелия».

Полное торжество идей великих русских учёных, идей Вильямса наступило.

Годы, прошедшие со дня смерти великого ученого, приносили все новые и новые подтверждения превосходства этих идей — передовые колхозы, совхозы и районы, осваивавшие травопольную систему, добивались все новых и новых успехов. Это были уже не отдельные рекорды передовиков. Это был общий подъем колхоза, совхоза, целого района, пошедшего на творческое освоение всех звеньев травопольной системы в их взаимосвязи.

Особенно разительны были результаты, достигнутые последователями Вильямса на Каменно-Степной опытной станции, преобразованной в 1946 году в Институт земледелия Центральной черноземной полосы имени В. В. Докучаева.

Идя по стопам Докучаева и Вильямса, работники Каменной степи на опыте, охватившем тысячи гектаров земли, наглядно доказали, что засуха победима. В 1946 году, когда засуха была более сильной, чем в страшный 1891 год, на полях вильямсовских травопольных севооборотов, защищенных докучаевскими лесными полосами, работники Каменной степи намолачивали стопудовые урожаи пшеницы и ржи, получали хорошие укосы трав. А ведь кругом бушевали суховеи, высушивая и сжигая хлеба. Каменная степь стояла неприступной крепостью. Это был прообраз будущего, надежный залог грядущей победы над засухой.

В Каменной степи изменилась, под преобразующим воздействием советских людей, вся природная обстановка.

«Каменная степь в современном ее виде, — говорил с трибуны августовской сессии директор института А. В. Крылов, — представляет большой интерес, как пример смелого преобразования безводной и безлесной степи. Ее территория ничего похожего «а степь не имеет. По границам полей растут широкие полезащитные лесные полосы, по балкам и западинам созданы водоемы. Крутые склоны балок облесены — здесь созданы приовражные насаждения.

Под влиянием комплекса травопольной системы земледелия идет процесс повышения плодородия почвы, улучшения ее структуры. Улучшается микроклимат, водный режим делается все более устойчивым, процессы водной и ветровой эрозии прекращаются. В результате урожаи сельскохозяйственных культур растут и становятся все более устойчивыми».

Великая цель, ради достижения которой Вильямс с неиссякаемой энергией трудился и боролся на протяжении более полувека, была достигнута — в Каменной степи шел неуклонный процесс повышения почвенного плодородия, неуклонно росли урожаи.

1949 год принес в Каменной степи новые подтверждения неоценимых преимуществ комплекса Докучаева — Костычева — Вильямса. Несмотря на неблагоприятные метеорологические условия, средний урожай озимых хлебов поднялся почти до двухсот пудов, а на полях, прошедших дважды через травы и черный пар, озимой пшеницы намолотили по 228 пудов и ячменя — по 288 пудов с гектара.

Эти результаты были оглашены на специальной конференции, посвященной памяти Вильямса.

Научная конференция открылась в Тимирязевской академии 11 ноября 1949 года, когда советский народ отмечал десятилетие со дня смерти ученого.

На конференцию съехались ученики и последователи Вильямса со всех концов страны. Это был смотр успехов, достигнутых научными работниками и практиками — продолжателями Василия Робертовича.

Вильямс был ученым нового типа, ученым сталинской эпохи; он был связан кровными узами с народом, черпая в творческом труде советских людей новые силы для развития науки, опираясь на опыт народа. И научная школа, созданная Вильямсом, тоже является школой нового типа с числом учеников, исчисляемых десятками и сотнями тысяч.

Этот народный характер научной школы Вильямса нашел яркое подтверждение «а конференции. С кафедры Большой химической аудитории, где происходили заседания, выступали не только ученые.

Согретые творческим огнем доклады делали на конференции ученики и последователи школы Вильямса — районные агрономы, директора совхозов, председатели колхозов, руководители машинно-тракторных станций.

Эти доклады людей, занятых творческим претворением в жизнь, в широкую практику учения Вильямса, содержали итоги многолетней работы передовых колхозов, совхозов и МТС, внедряющих на своих землях травопольную систему земледелия.

«Передовики сельского хозяйства, — говорил академик Т. Д. Лысенко, — колхозники и рабочие совхозов, получающие высокие урожаи различных сельскохозяйственных культур, руководствуясь учением В. Р. Вильямса о восстановлении и повышении условий плодородия почвы, умело применяя удобрения, обработку почвы и уход за растениями, оказывают неоценимую услугу делу развития теории земледелия — развитию учения В. Р. Вильямса».

Доклады говорили о смелых исканиях, о творческом освоении научных основ учения Вильямса, о неуклонном развитии передовой науки.

Герой Социалистического Труда, директор знаменитого совхоза «Гигант» Ф. А. Бойко говорил об освоении травопольной системы в своем совхозе. Это тот самый совхоз «Гигант», где в начале тридцатых годов подвизались поклонники хищнической американской монокультуры, приведшие хозяйство к полному упадку. С 1936 года на полях «Гиганта» стало проводиться лесонасаждение и началось внедрение остальных звеньев травопольной системы.

И теперь «Гигант» собирает полуторастапудовые урожаи пшеницы на огромных массивах; коллектив этого передового хозяйства творчески осваивает учение Вильямса, внедряя смелые новаторские приемы. В совхозе начали применять подкормку озимых с самолета ранней весной, по талой воде, когда эта подкормка всего нужней, а на поле иначе, как по воздуху, не проберешься.

Работники «Гиганта» создали у себя крупную научно-производственную базу, где идет напряженная исследовательская работа, но не на делянках, а на больших площадях специального опытного поля с экспериментальными севооборотами.

За много сот километров от совхоза «Гигант», в Оренбургской степи, находится Бузулукская МТС имени Вильямса.

Там, в сухих, выжженных степях, где засухи и недороды повторялись примерно каждые три года, четырнадцать лет назад началась упорная работа по внедрению травопольной системы. Этой работой руководят два ученика Вильямса — директор МТС К. И. Рева и главный агроном Я. С. Тюпенко. Результаты самоотверженного новаторского труда колхозников и механизаторов района деятельности Бузулукской МТС можно легко оценить по одной скромной с виду, но на редкость выразительной диаграмме.

Говоря о стихийности сельского хозяйства в прежнее, досоциалистическое время, Василий Робертович приводил в одном из своих трудов диаграмму, где были изображены колебания урожайности по годам за несколько десятилетий на полях Бузулукского района. Эта диаграмма напоминала температурную кривую лихорадящего больного. Верхние точки кривой казались высокими взлетами только потому, что низшие точки спускались до нуля — были годы, когда суховеи сжигали хлеба начисто, не удавалось собрать и того, что потрачено было на семена. Эта диаграмма была ярким удручающим свидетельством полной беспомощности крестьянина перед стихией.

И вот ученики Вильямса дорисовали эту диаграмму, довели кривую до 1949 года: постепенно, но неуклонно сближаются на диаграмме верхние и нижние точки кривой, при неизменном общем стремлении ввысь. В центре одного из засушливых природных районов, на границе полупустыни колхозы и работники МТС имени Вильямса успешно добиваются уничтожения стихийности урожаев, добиваются их устойчивости и неуклонного роста.

Председатель колхоза «Победа» Дмитровского района Московской области Герой Социалистического Труда И. С. Егоров, выступивший с обстоятельным докладом на конференции памяти Вильямса, тоже по праву считает себя учеником Василия Робертовича. Он неоднократно бывал у Вильямса. Ученый взял шефство над этим, ныне всесоюзно знаменитым колхозом; по указаниям Вильямса колхозники «Победы» ввели у себя травопольные севообороты.

Сообщая о том, что в колхозе на землях, исстари считавшихся бедными, неплодородными, средний урожай зерна достигает почти полутораста пудов, председатель колхоза говорил, что это колхозников уже не удовлетворяет. Творчески развивая учение Вильямса, разрабатывая и применяя новые приемы агротехники, они ставят своей целью добиться трехсотпудовых урожаев хлеба.

Огромных успехов добились тысячи передовиков сельского хозяйства Советской страны. Выращивая рекордные, неведомые мировой истории урожаи самых различных культур, новаторы сельскохозяйственного производства на практике неопровержимо доказали возможность безграничного повышения плодородия советской почвы. Они выполняют завет Вильямса — делают советскую почву самой плодородной почвой в мире.

Герой Социалистического Труда Марк Евстафьевич Озерный из колхоза «Червоный партизан» Днепропетровской области на основе внедрения передового агротехнического комплекса получил на своих полях такие урожаи кукурузы: в 1936 году — по 100 центнеров с гектара, в 1937 году — по 106, в 1940 году — по 120, в засушливом 1946 году — по 158 центнеров с гектара. В 1948 году Марк Озерный на всем своем массиве собрал в среднем по 180 центнеров кукурузы с гектара, а на особом, рекордном участке — 208,65 центнера с гектара, то-есть более 1 250 пудов! В 1949 году знатный передовик перекрыл свои предыдущие рекорды и получил по 223,8 центнера кукурузы с каждого из двух гектаров посева.

За свои выдающиеся достижения M. E. Озерный был удостоен Сталинской премии.

Колхозники Чаганак Берсиев в Актюбинской области Казахстана в 1943 году получил урожай проса 201 центнер с гектара. Колоссальные урожаи сахарной свеклы были выращены передовиками сельского хозяйства Казахстана и Киргизии: в 1950 году Герой Социалистического Труда Битай Татенова получила в Талды-Курганской области на своем участке 1 906 центнеров сахарной свеклы с гектара.

Эти рекорды не единичны и не случайны. В Советском Союзе уже имеется немало районов, которые собирают стопудовые урожаи в среднем с каждого гектара. В 1945 году — в год окончания Великой Отечественной войны — Кашинский район Калининской области на площади 26900 гектаров собрал более чем стопудовый урожай зерновых культур с каждого гектара. Не отстали от него Дмитровский и Ленинский районы Московской области.

В 1949 году колхозы Шполянского района Киевской области на площади 26 тысяч гектаров сняли урожай зерновых по 120 пудов с каждого гектара, а некоторые колхозы получили с каждого гектара по 207–268 пудов пшеницы, 750 — 1000 пудов кукурузы, 310–650 центнеров сахарной свеклы.

Опыт передовых колхозов, совхозов, машинно-тракторных станций и районов, обогащая советскую сельскохозяйственную науку, помогает творческому развитию идей Вильямса.

Идеи передовой советской науки, идеи Вильямса распространяются и далеко за пределами нашей родины. «Основы земледелия» выходят массовыми тиражами в Софии и Будапеште, в Бухаресте и Варшаве.

Побывайте в Почвенно-агрономическом музее имени Вильямса, созданном самим ученым и продолжающем расширяться в соответствии с его указаниями, по разработанному им тематическому плану.

Научное наследство великого ученого представлено здесь великолепно подобранными и мастерски выполненными экспонатами, многие из которых — плоды личного труда Василия Робертовича. Вы увидите здесь в наглядной и убедительной форме все стадии единого почвообразовательного процесса и все звенья травопольной системы земледелия.

Сюда приходят учиться советские студенты и агрономы, ученые и юные натуралисты, сюда приезжают многочисленные крестьянские делегации и группы ученых из стран народной демократии, вставших на путь социализма. Албанцы и румыны, венгры и болгары благодарят великого ученого за ту помощь, которую уже начинает оказывать им его учение в деле переустройства сельского хозяйства на социалистический лад.

Идеи Вильямса доходят до великого китайского народа, одержавшего историческую победу над силами реакции. Вот запись из книги отзывов Музея имени Вильямса, сделанная 4 мая 1949 года: «Делегация демократического Китая на конгрессе защитников мира посетила Музей имени Вильямса… Мы уверены в победе, мы стали полны бодрости и энергии, мы убедились, что в условиях социализма можно переделать природу на благо человечества».

Десять лет — небольшой срок для истории. Но за десятилетие, прошедшее со дня смерти Вильямса, его учение успело завоевать признание во многих странах, помогая молодым народным демократиям, идущим проверенной дорогой Советского Союза, перестраивать на социалистических началах жизнь трудового крестьянства.

Наследство ученого не превратилось в застывший музейный экспонат. Нет, труды и замыслы Вильямса, его смелые научные гипотезы открывают величественные перспективы раскрытия еще не раскрытых тайн природы, решения многих еще не решенных проблем, дальнейшего расцвета науки. Весь пример его жизни и деятельности учит смелым дерзаниям, решительной ломке устаревших научных положений, целеустремленному, упорному труду, направленному на постижение и подчинение человеку сложнейших закономерностей, управляющих развитием природы.

Этим заветам Вильямса и следуют передовые советские ученые и мастера социалистического сельского хозяйства. Образцом творческого развития научного наследства Вильямса является работа академика Т. Д. Лысенко «Об агрономическом учении В. Р. Вильямса», опубликованная в июле 1950 года. Т. Д. Лысенко дал критический анализ ряда ошибочных положений, содержащихся в предложенной Вильямсом схеме травопольной системы земледелия (отрицательное отношение к озимым хлебам, недооценка всего своеобразия природных и хозяйственных особенностей отдельных районов, отказ от применения минеральных удобрений на бесструктурных почвах, отрицание значения дренажа при орошении) и указал пути преодоления этих ошибок.

Немаловажное значение имеет вопрос о времени запашки травяного пласта. Вильямс ошибочно полагал, что запашку травяного пласта можно проводить только поздно осенью. Это исключало использование хороших условий плодородия почвы, создающихся после запашки трав, для озимых хлебов, в первую очередь озимой пшеницы, которая должна быть основной культурой среди всех хлебов.

Академик Т. Д. Лысенко показал, что если травы дают большой урожай и развили в почве мощную корневую систему, их действительно лучше запахать осенью, когда в почве, в ее верхнем горизонте, много воды и преобладают анаэробные условия. В этом случае образующийся ульмин — стойкий в анаэробных условиях — будет способствовать созданию прочной структуры. Но если урожаи трав не превышают 10–20 центнеров сена с гектара и травы невыгодно держать на поле до осени, а по плану после трав должны следовать озимые хлеба, то запашку травяного пласта можно произвести и летом. При этом корневые остатки будут перерабатываться аэробными бактериями, которые обеспечат озимые хлеба необходимой им минеральной пищей. Гуминовая кислота, образующаяся в результате жизнедеятельности аэробных бактерий, как известно, тоже способствует восстановлению структуры почвы. Следовательно, вопрос о времени подъема травяного пласта не может решаться шаблонно, а должен рассматриваться каждый раз особо, в зависимости от ряда условий — природных, агротехнических и хозяйственных.

Вильямс также ошибался, полагая, что удобрения можно применять только на структурных почвах. Академик Т. Д. Лысенко и другие ученые показали в недавнее время, что хотя на структурных почвах эффект от удобрений получается больший, но их с успехом и выгодой можно применять и на почвах бесструктурных, борясь одновременно за создание в этих почвах структуры. Большим достижением советской агрономической науки является вновь разработанный метод гранулирования удобрений перед их внесением в почву. Этот метод значительно повышает коэфициент полезного действия удобрений, в частности, и на бесструктурных почвах.

Крупные успехи новаторов социалистического сельского хозяйства, получивших на бесструктурных и слабо структурных почвах, но при хорошей агротехнике, включая сюда и применение удобрений, рекордные урожаи пшеницы, кукурузы, хлопка, сахарной свеклы, трав, винограда, табака, также говорят о полной целесообразности применять удобрения и на бесструктурных почвах. Но это никак не означает, что можно ослабить борьбу за восстановление почвенной структуры.

Исправляя отдельные ошибочные положения в учении Вильямса, академик Т. Д. Лысенко подчеркнул:

«Теория В. Р. Вильямса о почвообразовании, о процессах развития и нарушения условий плодородия почвы при творческом отношении к ней дает возможность работникам агрономической науки разрабатывать мероприятия, которые, в результате происходящих в почве биологических процессов, в результате жизнедеятельности растений и микроорганизмов, увеличивали бы условия плодородия, малоплодородные почвы и даже бесплодные почвы превращали бы в плодородные. Теория В. Р. Вильямса имеет действенное значение, так как показывает, какие именно биологические и физико-химические процессы улучшают условия плодородия почвы и какие процессы ухудшают их.

Вот почему с полным правом можно сказать, что учение В. Р. Вильямса о законах развития почвы и ее плодородия есть теоретическая основа для управления природой плодородия почвы в земледелии».

В специальной передовой статье, посвященной творческому развитию сельскохозяйственной науки, газета «Правда», отмечая, что «Вильямс сделал крупнейший вклад в агрономическую науку», подчеркивала:

«Наша советская наука не должна останавливаться на достигнутом и превращать теоретические положения ученых в догму, а использовать их как руководство к действию».

Вся более чем полувековая новаторская деятельность Вильямса может служить лучшим опровержением косных взглядов тех встречающихся еще ученых и агрономов, которые, называя себя последователями Вильямса, хотят превратить его учение в окостеневшую догму.

Вместо того чтобы творчески развивать наследие ученого, пересматривая и отвергая, в свете нового опыта, отжившие, неверные представления, подобные «последователи» настаивают на догматическом исполнении всех заученных ими, но творчески не освоенных положений травопольной системы, рабски следуя каждой букве трудов Вильямса.

Товарищ Сталин учит, что «никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики»

Передовые советские ученые и стахановцы сельского хозяйства правильно понимают самую суть учения Вильямса и его смелый новаторский подход к развитию науки. Ученый никогда не считал создаваемую им травопольную систему земледелия застывшей догмой или набором неизменных рецептов. Так же подходил он и к почвоведению. Излагая свое учение о едином почвообразовательном процессе, Вильямс подчеркивал «недостаточность общей схемы и необходимость ее развития».

Он считал очень важным оказывать активную поддержку новым идеям, внимательно относиться к мыслям и работам начинающих исследователей. В одном из своих писем академику В. И. Вернадскому Вильямс писал: «История науки указывает, что новые идеи обычно встречают большие препятствия на своем пути. Поэтому желательно по мере возможности расчищать этот путь».

Советские почвоведы все больше и больше проникаются творческим духом вильямсовского учения. Академик Б. Б. Полынов в своей статье «Роль Докучаева и Вильямса в естествознании и сельском хозяйстве» (1949 г.) резко подчеркивает, что «работы В. Р. Вильямса вооружили почвоведение научной методологией, сообщили ему глубокое, истинно генетическое содержание и укрепили его место в теоретическом естествознании».

Профессор И. В. Тюрин, ученик Вильямса, успешно разрабатывает отдельные стороны его учения — продолжает исследования органического вещества почвы, по-новому освещает некоторые черты дернового почвообразовательного процесса. Дополняя своего учителя, И. В. Тюрин одновременно показывает приоритет Вильямса в решении важнейших проблем почвоведения. «С именем Вильямса, — говорит он, — навсегда будет связано утверждение в почвоведении динамического, эволюционного принципа развития биологического направления и осуществление производственного подхода к изучению почв».

Выполняя один из заветов Вильямса, большой коллектив почвоведов-географов под руководством академика Л. И. Прасолова и проф. И. П. Герасимова успешно составляет государственную почвенную карту Союза ССР в том масштабе, в каком это предлагал делать Вильямс еще в 1930 году. Многие листы этой карты уже вышли в свет.

Пересматривая и развивая научное наследие Вильямса, исправляя его отдельные ошибки, подлинные продолжатели ученого добиваются все новых и новых успехов в борьбе за преобразование природы, за беспредельное повышение плодородия почвы, за неуклонное развитие передовой советской науки.

K Вильямсу прямо подходят его собственные слова, сказанные им о другом великом преобразователе природы — Иване Владимировиче Мичурине:

«Мичурин принадлежит к разряду счастливых деятелей. Счастливых потому, что итоги его работы останутся жить в веках, перерастут многие поколения и будут цвести и плодоносить. Счастливой его жизнь и плодотворными ее успехи сделала Великая пролетарская революция, советская власть, Ленин и Сталин».

Эти слова можно смело отнести и к самому Вильямсу. Плоды его деятельности цветут и плодоносят, советская власть, Ленин и Сталин создали возможности для претворения в жизнь смелых научных замыслов выдающихся ученых нашей родины.

Работы по преобразованию природы смогли начаться только после победы и укрепления колхозного строя, созданного в нашей стране под руководством Сталина. Вильямс имел счастье быть активным участником этих первых работ, развернувшихся на колхозно-совхозных просторах. Он понимал великую будущность нового, социалистического уклада советской деревни.

«Колхозы и совхозы, — говорил он, — представляют единственную в мире базу для завоеваний последних твердынь природы, для претворения в жизнь всех замыслов и дерзаний науки и техники».

Ученый видел, как советские люди, руководимые большевистской партией, становятся умными хозяевами природы. Он говорил незадолго до своей смерти:

«Воды океанов и рек, богатства недр земных, пространства плодороднейших почв, новые растения и животные — всем этим по-хозяйски распоряжаются строители нового мира, вся природа меняет свой облик по требованиям и планам строителей социализма».

Этим первым успехам в деле преобразования природы Вильямс противопоставлял хищническое ограбление почвы, принимавшее в капиталистических странах и прежде всего в Соединенных Штатах Америки все более катастрофический характер. Ученый знал, что это может привести к превращению плодородных земель в пустыню. Коммунизм или пустыня — иного пути нет. Ученый давно уже, в дни Великого Октября, сделал свой выбор. И он знал, что на путях к коммунизму советский народ добьется полного преобразования природы на благо человека.

Вильямс предсказывал, что «наши цветущие поля и плодоносящие плантации будут свидетельствовать о высоком уровне культурного плодородия советской земли. Лес и травы, частично уничтоженные и вытесненные с огромных территорий, снова займут положенное им место. Широкие поля будут окаймлены лесными полосами и плодовыми посадками. Только в легендах останутся понятия о засухе, выгорании, выпревании, вымокании посевов, о неурожаях и бескормице, об эрозии и пыльных бурях, об оврагах и смывах и о других стихийных бедствиях».

Вильямс предсказывал, что природа будет раскрываться щедрее, полнее, потому что советский человек «сумеет раскрыть все ее богатства, сумеет безгранично воспользоваться ее же законами, как друг, а не как враг ее».

Ради осуществления этих предсказаний ученый трудился и боролся более полувека.

Размах всенародных работ по преобразованию природы, начатых в нашей стране по инициативе товарища Сталина, превосходит самые смелые предсказания Вильямса.

Великие сталинские новостройки на Волге, на Днепре, на Дону, в Крыму, в Туркмении охватят своим преобразующим влиянием десятки миллионов гектаров. Создание этих грандиозных гидротехнических сооружений поведет к коренной переделке климата, почв, рельефа, растительного и животного мира на огромных пространствах.

Такого смелого воздействия на природу, осуществляемого советским народом во имя дальнейшего расцвета нашей родины, мир еще не знал.

К нашим дням сквозь полуторавековую даль обращены пророческие слова великого русского демократа и революционера А. Н. Радищева:

«Если кто искусством покажет путь легкий и малоиздержестный к претворению всякой земли в чернозем, то будет… благодетель рода человеческого».

Вильямс, развивая труды Докучаева и Костычева, показал этот путь, научил превращать всякие земли в высокоплодородные. Но к Вильямсу не подходит вторая часть пророчества Радищева, сказавшего:

«Хотя бы он и явился, благотворный сей Гений, Правительства наши не уважут его трудов, и сей жизнодательный новый Ираклий поживет неуважаем, презрен, в изгнании, и поистине — не велико ли ослепление их?»

Эти слова Радищева были справедливы в условиях крепостническо-самодержавного строя, так же как они до сих пор справедливы в условиях капитализма.

Пришел Октябрь, победила советская власть, и в великой стране социализма и правительство и народ оценили по заслугам выдающиеся открытия «благодетелей рода человеческого» — великих ученых, научивших народ претворять всякую землю в чернозем.

Руководимые Сталиным советские люди — творцы и созидатели — осуществляют смелые замыслы своих лучших ученых, творчески претворяют в жизнь научные идеи Вильямса. В этих грандиозных всенародных работах, ведущих к созданию коммунистического облика мира, — залог бессмертия великого советского ученого-большевика Василия Робертовича Вильямса.